Житомирский Сергей'Проект-40'

Сергей Житомирский

"Проект-40"

Школьником я проходил практику в Институте геологии. Я сидел в своем уголке, делал несложные анализы и вслушивался в разговоры сотрудников, стараясь не прозевать ни одного слова о сверхглубоких скважинах.

Меня увлекала борьба за покорение глубин. Земля была неприступнее космоса. Каждая новая сотня метров давалась исследователям с нечеловеческим трудом, и образцы, взятые на глубине девяти километров, казались чуть ли не ценнее доставленных с Марса.

Как-то среди разговоров мелькнула фраза: "Глубина сорок километров". Я так и замер с пробиркой в руках и понял, что моя судьба решена и что я, наконец, нашел дело, которому стоит посвятить жизнь. С каждым днем эта невероятная цифра повторялась все чаще, сопровождаемая словами: "Немыслимо, заманчиво, фантастично..." Потом рядом с ней зазвучало имя Ани Щегловой, и опять: "Буровая штанга не выдержит собственного веса...", "Обсадную трубу зажмет...", "Поискать, посчитать и убедиться в собственном бессилии...", "Вы не знаете Щегловой...", "Вы не знаете Земли!.."

Я слушал все это и вынашивал план - познакомиться с Аней Щегловой и стать ее добровольным помощником. Конечно, поначалу я не многим смогу ей помочь, но ведь во всяком деле есть масса черной работы, а я с удовольствием буду делать что угодно, лишь бы работать на переднем крае науки.

И вот, когда Сергеев принес мне очередную пробу для анализа, я как бы невзначай попросил его показать мне Щеглову. Он скорбно закатил глаза.

- К сожалению, она переселилась от нас, и притом навечно.

Он вообще был шут гороховый, этот Сергеев, но я все-таки оторопел.

- Переселилась... Куда?

Он ткнул пальцем вниз.

- Туда, на глубину сорок километров. Здесь осталась только ее бренная плоть, и надежды на возвращение никакой: задача-то неразрешима.

Полюбовавшись произведенным эффектом, он пообещал показать мне Щеглову в столовой.

Аней оказалась невысокая девушка с пышными волосами, которую я уже давно заметил. У нее было странное лицо - участливое и в то же время немного высокомерное. Казалось, все вокруг, включая и себя, она воспринимает, глядя откуда-то со стороны. И этот взгляд был настолько значительным, что я сразу понял, почему ее включили в группу "проект-40", и еще понял, что никогда не решусь к ней подойти.

И тут мне повезло. Восьмого марта в обед она сама пришла в лабораторию и направилась прямо ко мне.

- Говорят, ты мастер на все руки. У меня набойка отклеилась, не мог бы ты мне ее приклеить?

Я, конечно, с радостью согласился. Отложив резиновую перчатку, которую Сергеев просил зачем-то покрыть парафином, я достал клей, струбцину и принялся за Анину туфлю.

Аня сидела напротив меня на табуретке, поставив ноги на газету, и не могла уйти, пока не высохнет клей. Это был великолепный случай для осуществления моего плана.

- Анна Михайловна, пожалуйста, расскажите о "проекте-40".

- В виде платы за починку? - улыбнулась она.

Я собрался с духом и выложил ей все, что думал о переднем крае науки и цели собственной жизни. Аня выслушала меня неожиданно серьезно.

- В шестнадцать лет я рвалась в космос... Все это глупости, дружок. А о "проекте-40", честно говоря, не могу тебе рассказать ничего утешительного.

- Значит, "поискать, посчитать и убедиться в собственном бессилии"? вспомнил я слышанную недавно фразу.

Аня щелкнула пальцами.

- Видишь ли, наши средства бурения совершенно непригодны для тех глубин. Даже если мы изготовим обсадные трубы из титана и построим электробур мощностью в сто тысяч киловатт. Я уже не говорю о том, что скважину пришлось бы бурить в несколько приемов, как бы этажами. Ведь ни один трос, ни одна штанга из самых лучших материалов при длине пятнадцать километров не выдержат собственного веса. Все это еще в пределах разумного. Другое дело - силы, действующие там! А как подступиться к задаче?! Представь себе эту страшную глубину. Где-то далеко под земной корой в верхних слоях мантии (или оболочки - как хочешь). Представь добела раскаленную толщу. Давление в тысячи атмосфер делает камень упругим, как сталь. Снизу через его пласты, как вода сквозь песок, сочится теплота, она струится по жилам теплопроводных минералов, скапливается у незримых запруд. Перегретая порода напрягается, становится ослепительно белой, осторожно раздвигает соседей и вдруг, перейдя какой-то рубеж, резким-толчком расправляет плечи. Волна чудовищного удара с гулом катится на тысячи километров вглубь и вширь, опускается к огненным безднам расплавленных руд ядра, взмывает вверх и, пронизав земную кору, стряхивает с ее поверхности хрупкую вязь человеческих построек.

Но - а это самое главное - прочность сжатого перегретого вещества обманчива. Стоит снять давление, и вещество вспучится, поползет, закипит, как пролитая на плиту вода. Оно не потерпит полости, проглотит любую щель, сожмет обсадную трубу неодолимой силой и ринется по ней вверх, угрожая рождением нового вулкана.

- Неужели задача неразрешима? - спросил я, все еще надеясь, что сейчас Аня посрамит Сергеева с его ленивым неверием, но она только вздохнула.

Я понял, что задал бестактный вопрос, и почувствовал себя очень неловко.

К счастью, расплавился парафин, и я снова взял перчатку, соображая, как бы выполнить поручение Сергеева. Аня предложила надуть перчатку и окунуть в парафин, пока на ней не нарастет корочка. Из этого, правда, ничего не вышло - надутая перчатка никак не желала погружаться, но тут я придумал:

- Надо залить ее водой, вода-то ведь тяжелее парафина!

Опыт удался. Залитая водой перчатка, похожая на связку сосисок, легко погрузилась в расплав и сразу побелела, покрывшись коркой застывшего парафина. Я осторожно вылил из затвердевшей перчатки воду и погасил горелку. Потом я обернулся к Ане и не узнал ее. Она пристально смотрела на меня тем взглядом сверху, который обычно только временами мелькал в ее глазах, ее сжатые губы побелели, лицо было напряженно-внимательным, как у бегуна за секунду до старта. Она молча поднялась и шагнула к двери.

- Анна Михайловна, туфля! - опомнился я.

Аня вернулась, села, взяла из моих рук туфлю, машинально надела ее и опять посмотрела на меня, но уже обычным взглядом.

- Вот что, Алеша, если хочешь со мной работать, как говорил, приходи завтра прямо ко мне. Мы с тобой, кажется, сможем проткнуть землю не то что на сорок, а на Все две тысячи девятьсот километров!

- Почему только на две тысячи девятьсот?

- А ты уже обрадовался? Глубже, дружок, идет жидкое ядро. - Она засмеялась и ушла.

Я остался в лаборатории взбудораженный и счастливый. Еще бы! На моих глазах Аня придумала что-то новое, необычайное. Она нашла решение, казалось бы, неразрешимой задачи. Какое?

- Что здесь делала Щеглова? - спросил вошедший Сергеев.

- Я подклеивал ей набойку.

- А перчатку ты ей не показывал? Неплохо у тебя получилось, рука что надо, - продолжал он, пряча перчатку в коробку из-под конфет.

- А разве это был секрет? Я не скрывал ничего, она мне ее даже делать помогала.

- Помогала? - Сергеев ахнул. - Вот проси таких! Ты же мне всю игру испортил, это должен был быть сюрприз, я ей хотел вместе с общим подарком подсунуть это как бы от имени одного парня, будто он к ней сватается. Вот сердце, - он вынул из коробки флакончик из-под духов в виде сердечка, - а это рука. Понял теперь? Хотя ладно, потеха будет все равно. - Он закрыл коробку и пошел к двери.

Я догнал его.

- Отдайте перчатку! Вы... не имеете права!

Выходило, что я стал соучастником в грубой выходке против Ани Щегловой, в шутке, которая в ту пору показалась мне чуть ли не преступлением.

- Ты что, очумел? - процедил он, схватив меня свободной рукой за ворот.

Силы были слишком неравны. Он оттолкнул меня и вышел из лаборатории.

На улице светило солнце. Я отворачивался от празднично одетых женщин с мимозами в руках.

Все рухнуло. Мысль о встрече с Аней, которая, конечно, уже считала меня предателем, была невыносимой.

Может быть, этот нелепый случай определил мою судьбу, и, хотя меня интересовало горное дело, я поступил в машиностроительный институт.

Прошло девять лет. Я работал конструктором в большом бюро. Старая привязанность к химии подсказала мне несколько необычную идею отвода алюминиевой стружки в автоматическом цехе, который мы проектировали.

Речь шла о системе каналов, которые следовало заполнить жидкостью с удельным весом, превышавшим удельный вес алюминия. В такой жидкости стружка плавала бы, и тогда проблема ее отвода решалась бы легко.

Я вспомнил, что недавно читал об аквалите, или каменной воде, необычайно тяжелой нейтральной жидкости. Она-то и могла бы нам подойти.

Завод, изготовлявший аквалит, находился недалеко от Тулы. Мне пришлось порядком помотаться в автобусах, пока я добрался до него. Наконец я оказался в крошечном поселке, лежавшем на берегу озера среди лесистых холмов. Издали были видны оплетенные трубами металлоконструкции и башни завода.

Меня встретили приветливо. Молодой сотрудник провел меня по заводу.

Аквалит был кремнийорганическим соединением. Внешне он напоминал воду, но был настолько тяжел, что в нем спокойно плавали стекло и камень. Это мне провожатый продемонстрировал в лаборатории с серьезностью школьного учителя. Плотность аквалита 2,8 меня вполне устраивала.

Удовлетворенный, я записал нужные данные и отправился на автобусную остановку.

Там было пусто. Шедшая мимо женщина участливо посмотрела на меня. Я понял значение ее взгляда, пробежав висевшее под навесом расписание: автобус придет через два с половиной часа.

- Вам в Тулу надо, да? - сказала она, остановившись. - Вы бы на скважину пошли, оттуда автобус ходит в шесть часов. Тут недалеко, лесом пять километров, все по трубе да по трубе. К шести поспеете.

- А что там за скважина? - поинтересовался я.

- Как же вы не знаете? Скважина очень известная, Академии наук. Завод наш специально для ее снабжения строили. Теперь-то завод развернулся, и аквалит стали обогатительные фабрики брать, а года два назад мы только на Щеглову и работали. Она начальником там... Метод у нее новый, глубины достигла то ли тридцать пять километров, то ли сорок пять.

- "Проект-сорок"! - вырвалось у меня.

- Что, что? - не поняла женщина.

- Нет, ничего. Просто я хотел спросить, как же мне пройти на эту скважину.

Я шел нерасхоженной тропкой по просеке. Полузаросшая травой неровная грядка земли, тянувшаяся рядом, обозначала засыпанную траншею трубопровода. Вокруг шумел лес. Кусты орешника путались под ногами дубов, и те гладили их ветвями по головам, как взрослые малышей.

Меня обступили воспоминания. Первый раз в жизни память заставила меня обернуться не затем, чтобы показать приятное. Ее упрек был прям и горек. В первый раз я почувствовал непоправимость шагов, которые мы так легко делаем на развилках дорог, забывая, что по тропе жизни можно идти только вперед.

Мое былое пристрастие сейчас предстало передо мной не как детское увлечение, а как призвание, которому я изменил. Кто знает, если бы я не занялся тогда злополучной перчаткой, все бы могло сложиться иначе и в "проекте-40" была бы доля и моего труда. Я проклинал Сергеева за дурацкую выдумку, проклинал себя за то, что вовремя не решился попросить прощения.

Но постепенно в моих мыслях все большее место стала занимать скважина. "Проект-40" осуществлен, но как? Как все-таки удалось победить давление? Как вынимается из глубины порода? Для чего требуется на скважине аквалит, да еще в количествах, оправдавших постройку целого завода?

Неожиданно меня поразила догадка: что, если скважина залита аквалитом? Действительно, его удельный вес превышает удельный вес большинства горных пород, и, значит, столб аквалита на любой глубине создает давление большее, чем окружающие породы.

Получалась удивительно простая схема. По сути дела, скважина напоминала монолитную сваю, забитую в стиснутую давлением среду, но сваю жидкую, а значит, проницаемую для инструмента или капсулы с приборами.

Обдумывая реальность своей догадки, я вышел на гребень холма и замер, остановленный открывшимся простором.

- Что, красиво? - услышал я за спиной.

По тропке поднимался черноволосый парень в цветастой ковбойке. Я поздоровался.

- На скважину? Тогда пойдем вместе, - предложил он.

Его звали Игорем. Он был в том счастливом настроении, когда все кажется прекрасным и все удается. Он говорил без умолку, охотно рассказывал о себе, с удовольствием отвечал на мои вопросы.

Он работал на скважине дежурным аппаратчиком и заочно учился на втором курсе института. О скважине он говорил с жаром. Штурм глубин увлек его еще во время школьной практики, которую он проходил здесь. Щеглова заметила его и приняла после окончания школы. Сейчас у него две опубликованные работы, посвященные волнообразным изменениям температуры в глубине, открытым с помощью скважины.

Я расспросил его о скважине. Моя догадка оказалась верной, но аквалит использовался на скважине не только вместо обсадных труб, разрушенная буром порода сама всплывала по нему из глубин. Даже бур был построен наподобие подводной лодки и мог выплывать или погружаться на дно. Интересно решалась задача отвода тепла. В обычных условиях аквалит закипает при двухстах градусах, но на глубине сорок километров под давлением в десять тысяч атмосфер он остается жидким и при полутора тысячах. Но, казалось бы, нарушая все законы физики, перегретый аквалит не стремится вверх в зоны с меньшим давлением. Это объясняется его высокой сжимаемостью. Рост его плотности с глубиной обгоняет ее падение от нагрева, и это парализует конвенцию. Остается только прямая теплопередача, но тут поток тепла намного меньше, и главное, достаточно охлаждать аквалит в начале скважины.

- Мы прошли сорок километров, - говорил Игорь, - а теперь Анна Михайловна предлагает накопить аквалит и предпринять наступление на астеносферу. Не знаете? Это вязкий горячий пояс, где сидят корни вулканов. По ее мысли, бур там будет уже не нужен. Давление столба жидкости должно продавить породу. Скоро начнется строительство хранилищ для аквалита, а пока мы ведем исследовательскую работу.

- Что, Щеглова у вас начальником? - спросил я.

- Научным руководителем. Но дело же не в должности. Она душа этого дела. С ней хорошо работать. Любая вещь оживает в ее руках. Она как-то сразу умеет взять главное, не останавливаться на мелочах, и поэтому ее идеи пускают корни. Аквалит, например, был синтезирован по ее заказу для скважины, а теперь он оказался нужен многим отраслям техники. Смотрите, уже видно скважину!

Мы вышли из леса. Впереди по широкой лощине рассыпались постройки. К буровой вышке примыкало фермчатое сооружение с огромными барабанами, на которые, очевидно, наматывались кабели при подъеме бура. Из-за длинного корпуса, из крупных блоков выглядывали две окутанные паром градирни. Несколько круглых выкрашенных алюминиевой краской хранилищ да сеть разнокалиберных труб, пересекавших площадку, завершали картину. Все это выглядело внушительно, но куда более скромно, чем сооружения первой сверхглубокой, на которой мне когда-то удалось побывать.

И только тут, когда я увидел буровую вышку, мне удалось почувствовать, что это такое - сорок километров вглубь. Я ощутил, что из этой вот точки земли идет путь в недра длиной, как отсюда до Тулы, что тонкая ниточка скважины связывает чудесный мир весенних лесов с раскаленным медлительным царством сдавленного камня, где решаются судьбы материков и океанов, где бродят силы, ничтожной доли которых достаточно, чтобы обратить в пепел все леса на Земле. И еще я почувствовал, что это царство близко - как отсюда до Тулы, и что оно всюду, под ногами у всех людей.

Но как... как она пришла к идее скважины?!

Мы вышли на шоссе, вдоль которого, взметнув к небу скованные руки, стояли мачты высоковольтной линии.

- Между прочим, - сказал Игорь, - идея скважины принадлежит не Щегловой.

- А кому же?

- Сейчас скажу. Время еще есть, я провожу вас до остановки. Идея скважины принадлежит одному школьнику. Анна Михайловна любит об этом рассказывать. Он залил мягкую резиновую перчатку водой и погрузил ее в расплавленный парафин. Перчатка не потеряла формы, потому что ее распирала вода, которая, как известно, тяжелее парафина. Это, собственно, и есть идея скважины. Вы что, не верите? Нет, правда, это все вполне серьезно. Она даже перчатку хранит как память об этом школьнике. Мне показывала. Вот и остановка. Автобус будет через полчаса. Садитесь и ждите. А хотите, давайте пройдем на скважину. Кое-что я вам успею показать. Нужно только немного вернуться...

Немного вернуться!