"Флибустьерское море" - читать интересную книгу автора (Блон Жорж)

«МИЛАЯ СЕСТРИЦА»

18 апреля 1804 года поутру два тяжело груженных купеческих парусника в сопровождении элегантно покачивавшегося брига медленно входили в устье Миссисипи у Плакмайн-Бенд, что в пяти милях ниже Нового Орлеана. Бриг шел под французским флагом, как и один из «купцов»; над вторым развевался испанский флаг. Небо успело поблекнуть, свинцовое солнце безжалостно жгло равнину, раскинувшуюся насколько хватало глаз по обоим берегам. Черные рабы на плантациях и солдаты форта Сен-Филипп, прищурившись, следили, как три суденышка храбро одолевали течение великой реки.

Индейцы называли ее Мешасебе – Родитель Вод. На последнем отрезке перед впадением Миссисипи расходится вширь на полтора километра, и ветры там порой не уступают свирепостью знаменитым ураганам Мексиканского залива. Даже сегодня, глядя на реку из Новоорлеанского порта, где громоздятся высоченные мосты и краны, поражаешься мощи этого колоссального творения природы. Бурые воды каштанового оттенка от вымываемой из берегов почвы несут вырванные с корнем деревья, а между этими плавучими таранами лавируют десятки буксиров и туеров[26], с утра и до вечера снующих вдоль нескончаемых причалов; забитые автомобилями квадратные паромы, пыхтя от натуги, пересекают в облаке водяной пыли бугристую от волн огромную поверхность. Могучим океанским судам требуется добрых полчаса для захода в порт, когда ветер и течение гонят их прочь. Немудрено, что три крохотных парусника начала XIX века выглядели жалкими козявками на спине мастодонта. Казалось, он вот-вот стряхнет их. Но нет, они ползли вперед, дальше и дальше, наперекор могучим стремнинам.

Три парусника лавировали по ветру, явно стараясь не удаляться от левого берега, где впереди вырисовывались контуры порта. Черные невольники, трудившиеся на хлопковых плантациях, заметили на палубах своих собратьев вперемежку с белыми матросами. Внезапно все они – и стоявшие на суше, и теснившиеся на борту – разом повернули головы в сторону форта: на крепостной стене грохнул холостой орудийный выстрел. Это отозвалось на другом берегу, и вновь наступила тишина. То был сигнал трем судам немедленно остановиться.

Парусники развернулись носом к ветру, их паруса опали, а три якоря, подняв фонтаны брызг, почти одновременно плюхнулись в буро-каштановую воду. Суда замерли примерно в ста метрах от берега.

Минут через пятнадцать из крохотной бухточки у подножия форта вышла шлюпка с полицейским офицером. Гребцы лишь слегка подправляли веслами ее ход по течению.

Шлюпка по очереди подошла к двум купеческим судам. Визиты были краткими: офицер ограничился беглым досмотром – не более пятнадцати минут на каждого «купца». Вскоре оба судна вновь подняли паруса и продолжали медленный путь против течения. Зато осмотр брига затянулся на час. Наконец шлюпка отвалила от борта и двинулась на веслах назад к форту, а бриг остался стоять на якоре.

В тот день после полудня капитан Купер, комендант форта Сен-Филипп, отправил губернатору Нового Орлеана Вильяму С. С. Клэрборну донесение следующего содержания:


«Мною выдано разрешение войти в порт испанскому купеческому судну «Санта-Мария», следующему из Гаваны, и французскому купеческому судну «Эктор», следующему с Сент-Кристофера. Документы обоих судов оформлены должным образом, а капитаны заявили о намерении грузиться различным товаром. Что касается французского брига «Милая сестрица», имеющего на борту три орудия, то он поставлен мною на якорь. Капитан оного судна, месье Пьер Лафит, заявил о желании войти в порт Новый Орлеан для ремонта корпуса, переконопачивания пазов, укрепления мачт и замены парусов, поскольку, по его словам, был застигнут бурей в заливе. Вышедший из Санто-Доминго бриг «Милая сестрица» вооружен для нападения на английские суда. Месье Лафит предъявил поручительство, подписанное от имени французского правительства губернатором Мартиники. Поскольку дежурным офицером было отвечено, что вооруженным судам воспрещен заход в Новоорлеанский порт, месье Лафит заявил, что намерен добиваться такового разрешения, о чем я имею честь предуведомить Вас. Имея экипаж всего из четырнадцати человек, половина из коих негры, судно, по моему разумению, мало подходит для каперства. Бриг действительно понес некоторый ущерб от непогоды, хотя повреждения не столь серьезны, как заявляет месье Лафит.

Дано в форте Сен-Филипп

18 апреля 1804 года».


К этой дате исполнилось всего четыре месяца и два дня, как французское правительство продало Луизиану Соединенным Штатам и звездный флаг был поднят на плацу Нового Орлеана. Губернатор, занимавший свой пост несколько недель, получил инструкцию соблюдать всяческую осторожность по отношению к иностранным подданным. Он еще раз перечел донесение капитана Купера. Замечания касательно малочисленности экипажа «Милой сестрицы», якобы вышедшей в корсарский рейд, и несуществующие повреждения брига, на которых настаивал капитан, показались ему достойными внимания.

На следующее утро, 19 апреля, рабы, пришедшие на плантацию Плакмайн-Бенд, увидели, что бриг по-прежнему стоит на якоре. Прошел день, за ним другой. Палуба «Милой сестрицы» казалась вымершей. На третьи сутки на мачте брига взвился сигнал: «Нуждаюсь в пресной воде». Из форта доставили на шлюпке несколько бочонков с водой. Вновь потянулись дни. Лишь 24 апреля около девяти утра комендантский ялик подошел к бригу и тот, подняв паруса, двинулся вверх по течению к порту.

Капитан Пьер Лафит получил разрешение войти в Новый Орлеан, стоянку ему определили напротив Мясного рынка. Сейчас это место называется Французским рынком, и по утрам там всегда царит большое оживление. Такую же пеструю и многоликую толпу можно было видеть там в апреле 1804 года.

Гигантский бассейн Миссисипи покрывает добрую треть Соединенных Штатов. В Новоорлеанский порт стекалась продукция богатейших сельскохозяйственных районов, в том числе урожаи хлопка с плантаций Луизианы и прилегающих к Миссисипи штатов. Круглый год суда спускались по течению реки, выгружая в порту горы товаров, за которыми с моря приходили заграничные суда. Целый сонм работников и невольников трудился на причалах и в огромных пакгаузах, куда складывался излишек товаров, чтобы не сбить цену. Морская торговля и связанный с ней спекулятивный ажиотаж сделали Новый Орлеан богатейшим городом американского Юга. Никто даже отдаленно не мог составить ему конкуренцию.

Едва бриг причалил, как на борт к Пьеру Лафиту поднялся чиновник канцелярии капитана порта, сообщивший условия, на которых «Милой сестрице» дозволялось пребывать в Новом Орлеане. Разрешение было дано строго на срок, необходимый для ремонта; запрещалось увеличивать количество орудий, а также закупать иное оружие и боеприпасы; запрещалось нанимать в экипаж матросов из числа американских подданных. Капитан «Милой сестрицы» заверил, что будет соблюдать все условия и безотлагательно договорится с судовым поставщиком о производстве ремонта.

В любом порту толпится множество народа, за которым наблюдают полицейские в форме и агенты в штатском. Осторожный губернатор Клэрборн распорядился установить за Пьером Лафитом особую слежку. Полиция отдала соответствующий приказ осведомителям, владельцам гостиниц и притонов, хозяевам кафе и таверн, не считая проституток и прочих темных личностей: без их помощи проследить за человеком в коловращении Нового Орлеана было столь же не просто, как не потерять из виду пчелу в рое. Мы же тем временем оглядим с высоты птичьего полета место действия нашего рассказа.


Дельта Миссисипи – это целый мир. Река впадает в Мексиканский залив бесчисленным множеством рукавов, ответвлений и проток, с которыми у нас будет случай познакомиться поближе. Эрнандо де Сото, испанец, приплывший из Флориды в 1540 году, оказался первым европейцем, увидавшим Родителя вод. Сто сорок лет спустя Кавелье де ла Салль, монах-расстрига ордена иезуитов, ставший отважным первопроходцем, проплыл по Миссисипи больше тысячи миль и объявил ее французским владением: «Сия земля отныне будет наречена Луизианой в честь нашего государя».

Однако проникнуть в русло великой реки со стороны моря оказалось делом безнадежным: путешественники, не видя ориентиров, плутали и терялись в болотистом лабиринте. Первым это удалось сделать Лемуану д'Ибервилю в 1699 году, а в 1717 году его брат заложил город Новый Орлеан. Название было дано не в честь французского города, который защищала Жанна д'Арк, а в честь регента Луи-Филиппа Орлеанского.

Две-три сотни авантюристов, частью прибывших с Антильских островов, а частью из Франции – среди последних было восемьдесят незаконных солеваров, пожизненно изгнанных из страны, под руководством горстки плотников сколотили сотню хибар на берегу, кишевшем змеями и аллигаторами. Эти первые поселенцы, прозванные креолами, не имели еще понятия о креольском языке. Когда Франция в 1762 году уступила Испании все свои владения к западу от Миссисипи, включая Новый Орлеан, креолы единодушно решили, что сделка к ним не относится.

– Раз французский король отказался от нас, будем отныне править сами!

Бунт, вспыхнувший при первом испанском губернаторе (1768), свидетельствовал о строптивости нрава жителей Луизианы. Их привязанность к французскому языку и традициям была очень сильна. Тем не менее 20 декабря 1803 года Наполеон, забрав провинцию у Испании, продал ее Соединенным Штатам; восемьдесят миллионов франков – во столько оценил он заморскую территорию, размерами превосходившую Францию. Нет нужды говорить, какой горечью отозвалась эта базарная сделка в сердцах креолов, едва успевших возрадоваться своему воссоединению с Францией. Неудивительно, что новоорлеанцы встретили американских чиновников с тем же восторгом, с каким встречают разносчиков холеры.

Тем временем первые шаткие хижины уступили место кирпичным домам под кровлей из кипарисовой дранки, а потом появились и черепичные крыши. Бессмертная римская черепица соседствовала там с более элегантным материалом, ввозившемся из Нанта и Гавра, – плоской зеленой черепицей, отливающей зеркальным блеском после дождя.

Многие из этих жилищ имели балконы, и почти все – внутренние дворики – патио. На улицу выходили ворота с низким сводом, куда въезжали экипажи; при этом черному кучеру приходилось торопливо сдергивать с головы цилиндр, чтобы не задеть потолка. В патио были разбиты садики, на центральной клумбе непременно рос цветок, который поливала, холила и лелеяла сама хозяйка: согласно поверью, пока «памятный цветок» (это был розмарин) не увял, муж в разлуке хранил верность своей суженой. А в те времена долгих мореплаваний разлука нередко длилась годами.

Два страшных пожара, случившиеся при испанцах в 1788 и 1794 годах, уничтожили большую часть города. Согласно губернаторскому приказу, все сгоревшие дома надлежало отстраивать из кирпича и покрывать штукатуркой для защиты от сырости, а деревянные балки пилить не из первого попавшегося дерева, а только из кипарисов, срубленных в новолуние. Можно сколько угодно смеяться над нелепостью этого распоряжения, но факт налицо: эти дома стоят и поныне, прекрасно сохранившись во влажном субтропическом климате, к тому же в месте, часто посещаемом ураганами.

Фасады были украшены балконами, причем по роскоши их убранства можно было судить о достатке владельцев. Поскольку в Луизиане не было железной руды, балконы заказывали в Испании и привозили в готовом виде в Новый Свет. Затем, когда черные невольники обучились кузнечному ремеслу, из Испании стали доставлять лишь железо.

Процент черного населения Нового Орлеана в начале XIX века мне выяснить не удалось, но он должен был быть весьма солидным, поскольку, не считая рабов на плантациях, вся домашняя прислуга была негритянской. Еще сегодня в домах старого города – во Французском квартале – можно видеть жилища рабов; они помещались в первом этаже рядом с конюшней, каретным сараем и кухнями. Эти помещения ничем не отличаются от трущоб в современных западноевропейских «бидонвиллях» или жилья батраков на фермах кроме вделанных в стену железных колец, куда прикреплялись цепи. И эти цепи живы в памяти американских негров поныне...

Резюмируя, скажем, что город, в котором ежеутренне терялись следы капитана «Милой сестрицы», хлопотавшего якобы по ремонту, жил кипучей деловой жизнью и был наполнен самой пестрой публикой; архитектура его была на четверть французской и на три четверти испанской, а говорили там в большинстве по-французски. Испанский режим любезно разрешил оставить оригинальные названия улиц: Королевская, Орлеанская, Шартрская (в честь старшего из принцев Орлеанских), Бурбонская, Бургундская, Тулузская и Менская (в честь побочных королевских отпрысков, сыновей Людовика XIV и мадам де Монтеспан, носивших титулы герцогов Тулузского и Менского), улица Людовика Святого, улица Урсулинок и полсотни других. Лето в Луизиане жгуче жаркое, поэтому старинные улицы не превышали 12-15 метров в ширину. Узкие эти улочки сохранили до наших дней свои французские наименования; теперь они покрыты асфальтом, а в начале XIX века их покрывали, как во всех городах мира, пыль или грязь, в зависимости от сезона. Узкие дощатые тротуары называли в Новом Орлеане «банкетками»; любопытно, что и это наименование дожило до настоящего времени.


Через несколько дней после прибытия в каюту к Пьеру Лафиту явился утренний посетитель:

– Доктор Джон Уоткинс. Вот письмо от губернатора Клэрборна с поручением осмотреть ваше судно и задать вам несколько вопросов.

– Я к вашим услугам.

Визит-допрос продлился два часа, и на следующее утро губернатор получил от доктора Уоткинса – это был его старый друг и личный врач – отчет, дополнявший донесение капитана Купера. В докладе, в частности, говорилось следующее:

«По заявлению капитана Пьера Лафита, при отплытии с Санто-Доминго его экипаж насчитывал 60 человек. 46 из них, в основном негры, якобы дезертировали с судна после входа в дельту Миссисипи. Что до пушек, то при отплытии их было 10. Капитан пояснил, что семь орудий ему пришлось выбросить за борт во время бури».

Как и капитан Купер, доктор считал, что судно потрепано непогодой гораздо меньше, чем утверждал Пьер Лафит.

– По моему разумению, – заключил, опытный в делах сыска, Уоткинс, – исчезновение семи орудий и сомнительное дезертирство негров означают следующее: судно занималось контрабандой оружия, которое сбывалось пиратам прибрежных островов, и работорговлей. Капитан «Милой сестрицы» жалуется, что судовые поставщики перегружены работой, поэтому ни один из них до сих пор еще не приступил к ремонту. Он не препятствовал досмотру и охотно отвечал на все вопросы.

Следователь и допрашиваемый расстались на дружеской ноте, Пьер Лафит был превосходно настроен. Возможно, он держался бы менее уверенно, кабы знал, что донесение капитана Купера вместе с отчетом доктора Уоткинса будут отправлены губернатором Клэрборном министру юстиции Соединенных Штатов в железном ящике, хранившемся в капитанской каюте военного шлюпа, отошедшего на всех парусах из Нового Орлеана в Вашингтон. Одновременно вопреки первоначальным инструкциям, ограничивавшим срок стоянки «Милой сестрицы», полиции порта было приказано следить, чтобы судно потихоньку не улизнуло.

В чем дело? Из-за чего такие предосторожности? Чтобы понять поведение Клэрборна, нам придется кратко описать ситуацию, сложившуюся к тому времени во Флибустьерском море и прилегающих областях.

Флибустьерство классического толка угасло на Санто-Доминго и Ямайке к концу XVII века, а Утрехтский мир (1713) между Францией, Англией и Испанией, узаконив раздел Нового Света, превратил последних флибустьеров в обыкновенных пиратов: отныне им не от кого было получать жалованных грамот.

Один из самых предприимчивых джентльменов удачи, англичанин Дженнингс, устроил на одном из островов Багамского архипелага, Нью-Провиденсе, свою базу, ставшую местом притяжения антильских пиратов. Дело дошло до того, что английскому королю Георгу I[27] пришлось отрядить на Багамы мощную эскадру с ультиматумом – прощение раскаявшимся, петля всем прочим. Дженнингс посоветовал коллегам раскаяться, поскольку это их ни к чему не обязывало. Строптивцев повесили, а новоявленные «честные мореходы», выждав какое-то время, вновь вернулись к своему промыслу, правда уже не на Нью-Провиденсе.

Снова – в который уже раз – вспыхнул огонь над пепелищем флибустьерства, которому, казалось, давным-давно полагалось угаснуть. Появилось второе поколение пиратов, не ведавшее традиций «береговых братьев» и не соблюдавшее законов корпорации. Именно эти «анархисты» от пиратства стали плавать под «веселым Роджером» – черным флагом с черепом и двумя костями.

Одним из самых известных приверженцев этой эмблемы был Эдвард Тич, по прозвищу Черная Борода. Прозвище родилось не случайно: волосяной покров начинался на физиономии Тича от глаз и спускался до пояса. Для удобства владелец заплетал бороду в косицы и украшал ленточками. Несколько лет Тич со своей бандой разорял побережье Северной и Южной Каролины, прячась в заросших густой растительностью бухточках, перехватывая купеческие суда, нападая на поселки и плантации, грабя и убивая. Любимейшим развлечением падкого до спиртного Тича было погасить во время пиршества свечи и начать наугад палить в присутствующих из пистолетов. Ущерб усугублялся ответными выстрелами соперников, пытавшихся под покровом темноты укокошить самого «затейника»; увы, это им никак не удавалось. Однажды, когда на борту у него появились больные, Черная Борода высадился с отрядом в порту Чарлстон, схватил заложников и пригрозил перебить их, если ему не принесут лекарств. Пока отцы города совещались, пираты безнаказанно разгуливали по городу.

В тех же местах – у атлантического побережья Штатов – оперировали Льюис, Лоу и Флай. Льюис, бегло говоривший кроме английского по-французски, испански и на нескольких карибских диалектах, был круглый сирота – в десятилетнем возрасте его нашли на палубе захваченного пиратского судна. Своим покровителем Льюис считал не Бога, а дьявола, и именно ему ежевечерне адресовал свои молитвы, стоя на коленях и повернувшись лицом к двери каюты. Лоу был садистом по призванию – наподобие Олоне; по рассказам очевидцев, одного пленника он заставил съесть собственные уши, посыпанные солью и перцем. Флай, птица того же полета, прославился среди пиратов отборной руганью и богохульствами – известность, которую, согласитесь, нелегко заслужить в подобной среде.

Большинство этих бандитов с большой океанской дороги были в конечном счете пойманы и благополучно повешены в Бостоне, Нью-Йорке, Чарлстоне и других местах. Но они сумели достаточно напугать население прибрежных поселков.

Иные пираты, например Бартоломью Роджерс, появлялись в американских водах изредка, через долгие интервалы, проносясь по ним словно кометы. Их поле деятельности было поистине необъятным. Кроме Новой Англии и Луизианы Роджерс взимал дань с побережья Бразилии и Гвинеи. Другие держались в Индийском океане вблизи Мадагаскара, где возникла целая пиратская республика, основанная на началах равенства и братства. Третьи проникли в Китайские моря и там виртуозно грабили неповоротливые купеческие суда. Любопытно, что сплавлять товар они предпочитали в Северной Америке, где за контрабанду платили хорошую цену.

В эпоху, когда «Милая сестрица» стояла у причала в Новоорлеанском порту, пираты уже не нападали на прибрежное население; они довольствовались исключительно морским разбоем. Но воспоминания о тех тревожных днях еще не стерлись в памяти жителей атлантических городов Америки. В Чарлстоне, Сейлеме, Норфолке и Бостоне бабушки пугали пиратами внучат, а появление чужого паруса на горизонте вызывало у людей настороженное, если не враждебное отношение.

На смену великим пиратам первой половины XVIII века пришли капитаны менее жестокие и менее знаменитые, менее способные на крупные начинания. Зато их было гораздо больше, и власти с горечью убеждались в том, что огромный объем контрабанды чувствительно сказывается на доходах казны. Кроме того, как это станут делать сто с лишним лет спустя гангстеры типа Аль Капоне, пираты подкупали чиновников и полицию. Взятки они чередовали с угрозами смерти и, кстати, эти угрозы нередко приводили в исполнение в отношении тех, кто отказывался играть с ними в одну игру. Наконец, пираты набирали в американских портах – иногда насильно сажая на борт людей – свои экипажи, в то время как военно-морские силы США страдали от хронического недобора.

Теперь ясно, почему Клэрборн запретил Пьеру Лафиту вербовать американских граждан и почему подозрения, что этот корсар занимается торговлей оружием и рабами, заставили губернатора незамедлительно известить обо всем Вашингтон.

Из столицы не торопились с ответом. Клэрборн в ожидании инструкций не торопил Пьера Лафита, а тот тянул с ремонтом. В июле – августе губернатор получил два донесения от капитана порта. В первом говорилось, что Пьер Лафит пополнил свой экипаж французами с Санто-Доминго. На это было нечего возразить, однако следовало держать ухо востро: «Милая сестрица» теперь была в состоянии отчалить в любой момент.

Вторая информация касалась купеческого судна «Санта-Мария»: испанский капитан продал в дельте Миссисипи, в районе Плакмайн-Бенд, контрабандный груз кофе. Тот же капитан неоднократно встречался в кафе, посещаемом контрабандистами и прочими темными личностями, с Пьером Лафитом, хотя тот по прибытии в Новый Орлеан заявил, что не знаком с испанцем. Клэрборн подумал, что надо бы поближе заняться испанским «купцом». Но последующие события опередили его.

Портовая полиция периодически получала от центральных властей полезную информацию, в частности список и технические данные всех судов, не вернувшихся в порт приписки и, возможно, ставших жертвами моря. Капитан Новоорлеанского порта, где стояла «Милая сестрица», с особым тщанием изучал все поступавшие из Вашингтона информационные бюллетени. Однажды утром в августе конторские служащие услыхали, как из кабинета шефа донеслись возбужденные восклицания. Появившись на пороге, капитан порта потребовал регистр захода кораблей за апрель месяц, быстро пролистал его, сделал кое-какие пометы, после чего распорядился седлать ему коня. Четверть часа спустя он входил в губернаторскую резиденцию.

– Описание купеческого судна «Эктор», плавающего под французским флагом и якобы вышедшего с Санто-Доминго, полностью совпадает с описанием английского парусника «Эктив», захваченного, по заявлению владельца, французским корсаром в Юкатанском проливе. Что же касается «Санта-Марии, то ее характеристики в точности соответствуют характеристикам американского парусника «Мэри», исчезнувшего в конце марта во время рейса из Гаваны в Чарлстон.

В голове Клэрборна промелькнули силуэты трех парусников, появившихся 17 апреля возле форта Сен-Филипп, несообразности между заявлениями Пьера Лафита и оценками доктора Уоткинса. Внезапно все эти разрозненные детали сложились в четкую картину, не оставлявшую уже никаких сомнений. Французский корсар и контрабандист обнаглел настолько, что появился в его порту с двумя призами, не удосужившись даже изменить их облик, а лишь слегка подменив судовые документы. К тому же – немыслимое нахальство! – одно из захваченных судов было американским. Последнее обстоятельство являло собой акт недвусмысленного пиратства, и никакая жалованная грамота не могла затушевать серьезности преступления.

Капитан порта не принял никаких мер до того, как повидал Клэрборна. Сам губернатор тоже промедлил несколько часов, и причины такой нерешительности можно понять. Да, он олицетворял власть в Новом Орлеане, но в этом городе, только что ставшем американским, еще находился французский поверенный в делах, который хотя и не имел юридической власти, но обладал обширными связями среди влиятельных горожан и чиновников. Поэтому Клэрборну очень хотелось, прежде чем арестовывать французского корсара, получить официальное «добро» Вашингтона. Увы, в те времена еще не существовало ни телеграфа, ни телефона. Поразмыслив как следует, взвесив все за и против, он наконец принял решение.

Капитан порта в сопровождении вооруженного караула прибыл на причал Мясного рынка, взбежал на борт «Милой сестрицы» и потребовал капитана. Капитана не оказалось, равно как и никого из офицеров. На палубе остались лишь несколько матросов и горстка перепуганных негров, из которых ничего не удалось вытянуть. Другие наряды полиции бросились к месту стоянки фальшивой «Санта-Марии», (бывшей «Мэри»). Ее капитана тоже простыл след. Вместе с судном. Грузчики на причале сообщили, что парусник отплыл на заре, двинувшись вниз по течению. Американский корабль, захваченный пиратами и приведенный ими средь бела дня в американский порт, исчез в неизвестном направлении!

Капитан известил о неприятной развязке губернатора. Вдвоем они принялись обсуждать положение. Корсары, пираты, контрабандисты были явно предупреждены, но кем? Откуда могла произойти утечка информации – из канцелярии порта, полиции или губернаторской резиденции? Кого следовало опасаться?

Пока новоорлеанские чиновники ломали голову в поисках ответа, капитан бывшей «Мэри», стоя на корме своего приза, смотрел, как впереди на горизонте обозначилась четкая голубая линия – место впадения Миссисипи в залив. Река здесь заканчивалась. Судно двинулось вдоль низкого берега, покрытого густой растительностью, и неожиданно исчезло в укромном убежище.

Клэрборну было бы стократ досаднее, знай он подлинное имя ускользнувшего от него человека – имя, которое в дальнейшем ему придется не раз слышать и произносить самому, иногда с яростью и гневом, а иногда с большим почтением. Мы не станем томить читателя и сообщим, что это был младший брат Пьера Лафита – Жан. Жан Лафит – герой нашего повествования.