"Журнал Наш Современник 2007 #5" - читать интересную книгу автора (Современник Журнал Наш)Василина Орлова Русский островПутешествие на родину Я из богатой семьи. Богатой своей роднёй. - Ты из Москвы? - Да. - С Украины? - Да. - Из Сибири? - Из Сибири. - С Дальнего Востока? - И оттуда тоже… Я практически отовсюду. Хотя родина моя - Дальний Восток. Родилась я в посёлке Дунай, это под Находкой, но двадцать лет уже не была там. Потому поездка на Дальний Восток на празднование Дней славянской письменности и культуры во имя святых равноапостольных Кирилла и Мефодия стала для меня возвращением на родину, на остров моего детства… 18 мая 2006 г. Домой, в Приморье Возвращаюсь на родину. Лечу из Москвы в Приморье. Вжимаюсь в мягкое кресло самолета. Вот-вот заложит уши, и это самое неприятное для меня в перелётах. - Сумочку не хотите наверх? - спрашивает, перекрывая гул реактивных двигателей, пассажир мою соседку. - А не мешает, - тоже громко отвечает та, заталкивая сумку глубже под сиденье, - у меня ноги короткие… Самолет на Владивосток полон. В основном это дальневосточники, которых приводили в первопрестольную какие-то дела. И вот они тоже - домой… Мы с братом много раз летали на самолете. А Василий с Аленкой - нет. Мама возила нас с грудного возраста через всю тогдашнюю страну: Владивосток - Борисполь; Приморье - Украина. К бабушке, Василию, Аленке. Самолет до Киева в ту пору делал две или три посадки, прямого рейса не существовало. Но летать мы любили, несмотря ни на что. Летали в основном втроем - мама и мы с братом, совсем дети. Жаль, что больше нам уже не летать тем маршрутом. Слишком сложно представить, чтобы все вместе мы оказались на Дальнем Востоке, и еще сложнее, что оттуда нам надо было - в Киев. Улетали мы с Дальнего Востока на Запад (так это называлось) каждое лето. Отец провожал нас и оставался. Он служил тогда на подводной лодке и присоединялся к семье, когда у него это получалось. Почему-то младшим офицерам принято было давать отпуска зимой, изредка - поздней осенью. А Василий и Аленка, наши двоюродные киевские сверстники, завидя в небе любой самолет, всегда кричали бабушке Софье: “Это наши, наши летят!” Когда в 1984 году мы переезжали из Владивостока в Москву - мне исполнялось тогда пять лет, - я на зеленые обои в кухне приклеила картонную плоскую куклу. Мальчика с очень яркими голубыми глазами. В реальности таких глаз не встретишь - в пол-лица и голубые… О чем это я? Да просто так. Самолет уже в воздухе, и мысли - с ним вместе… Случайные, необязательные. А Василий, мой уже совсем взрослый киевский брат, по-моему, до сих пор так и не летал на самолете… Когда мама узнала, что ее старшая сестра назвала сына Васей, она огорчилась. Она была еще беременна мной и заранее знала, что назовет своего будущего мальчика - Вася. Ждали именно мальчика и, понятное дело, имя приготовили соответствующее - в честь деда. Который и дедом-то не стал - погиб, ушел под лед на бульдозере, едва справив тридцатилетие. Тогда мама только вышла замуж. И улетела в далекое-далекое Приморье. А так была укоренена в своей прежней большой семье, наверное, и представить не могла, что может надолго покинуть этот дом под вишнями, свое село близ Киева, Украину… Потом, уже своей семьей, вжилась в Приморье, в Дальний Восток. Чтобы через шесть лет снова сняться с места и начинать всё сначала уже в Москве - совершенно незнакомой. Закат Эта ночь, пожалуй, будет памятна самым длинным в моей жизни закатом. Он начался за самолетным окном около девяти часов вечера и никак не кончался. Временами я теряла ощущение, сплю или бодрствую. Солнце не заходило. По левую руку, точнее, по левое крыло, краснели облака, цвет то спадал, то нарастал - они алели и так, и сяк, на разные лады, но так и не погасли, не померкли, а набрали нового света, побелели, обратились в утро. В новое утро, уже на Дальнем Востоке. Семь с половиной часов сплошного заката. Или - рассвета? Это с какой стороны России глядеть. Владимир Тыцких В автобусе до терминала почти любовно оглядываю стриженый затылок и загорелое ухо молодого водителя: наш. Приморский. Не была в Приморье двадцать лет, что по меркам человеческой жизни ведь довольно солидно. Большая часть моей жизни прошла в Москве, а почему-то приморец - наш. Приморец-то, может, и наш, да вот я - их ли? Как еще примут? Признают ли за свою? …В аэропорту меня встречают. Кряжистый, слегка медвежистый в движениях Владимир Тыцких и тоненькая, стройная Людмила Качанюк. Владимир Тыцких и пригласил меня сюда. Не просто как землячку, а официально, как коллегу, человека пишущего. И это, ей-ей, хорошо. Потому что терпеть не могу чувствовать себя туристкой, а когда приезжаешь по делу, на душе уютней. Тыцких - поэт, известный не только в Приморье. Он автор многих поэтических и прозаических книг, руководитель департамента печати и информации Морского государственного университета имени адмирала Невельского. И, между прочим, старинный друг моего отца, тоже подводник, даже более матёрый, чем папка, и тоже капитан какого-то ранга. Наши с ним поэтические, литературные связи насчитывают тоже почти десятилетия. В детстве он меня раззадоривал на то, кто лучше напишет стихи про ведьм. Сначала утверждал, что уж он-то ведьм поболе моего видел и потеснее с ними общался, но потом на забаву всей ребятне вокруг вылепил свистульку: Я ведьмины рожал стихи, Нескладно выходило, длинно. Чтоб не плодить стихов плохих, Решил: пусть пишет Василина. Где-то у меня хранится тот листок, отпечатанный на пишущей машинке, где острая точка пробивала дырочку… Владимир Тыцких в юности во время студенческих каникул познакомился с девушкой, жили они в разных городах. Его призвали на флот. Переписывались до свадьбы четыре года, встречались редко. Он окончил военно-морское училище, они были счастливы. Она тяжело болела - с детства, к тридцати годам почти ослепла. Он служил на подводной лодке. Когда экипаж на берегу - сам колол ей инъекции. Когда был в море, Таня колола себя сама. Когда ослепла, не могла набрать дозу. Но запрещала ему думать о том, чтобы бросить флот. Он, однако, списался на берег, стал военным журналистом, сотрудником газеты Тихоокеанского флота “Боевая вахта”. Возил жену по врачам - в Алма-Ату, в Москву… Спасти её было невозможно. После похорон в Усть-Каменогорске попал в неотложку. В больнице его поднимала врач-кардиолог, Ольга. Случай… Менее чем через год она переехала во Владивосток. К нему. И стала женой. Нашлись люди, осудили. Как, мол, скоропалительно… “Надо так понимать, если бы мужик по бабам ходил, вы все бы ему сочувствовали: страдает, - резко пресек такие разговоры его сослуживец. - Не мешайте, все у них правильно”… Теперь у Владимира и Ольги Тыцких - двое сыновей. Красавцы. Ростом и плечами не подкачали. И характерами. Людмила Качанюк Людмила Качанюк - это отдельный разговор. И особый. Она - директор издательской программы “Народная книга”. Она общалась с геологами и любит камни. Показывала мне свою коллекцию минералов, перебирала их, сыпала названиями, только музыка от фраз остается. В геологии все фанаты. Что касается издательской программы, то они изобрели и вытачали ее вдвоём с Тыцких. И за девять лет работы выпустили более сотни книг самых разных приморских и неприморских авторов. Действует эта программа, смеётся Людмила Ивановна, по простому принципу: “наскреб по сусекам - книжка”. Книжные затеи этих двух энтузиастов поддерживает Морской государственный университет имени адмирала Невельского в лице его ректора профессора Вячеслава Седых. Красивый человек. Не мыслит себя без моря и, как настоящий морской человек - таких людей навидалась я в окружении отца, - носит в себе какую-то особую тихость или как это определить… Есть в них что-то такое, чего мы, люди, не так тесно с морем связанные и на сухопутье воспитанные, не всегда понимаем. Не торопятся они никуда, не суетятся. Что вокруг ни происходит - спокойно делают свое дело. Не громкое. А потом оказывается, что это не только их дело. И очень важное. Во всяком случае, поважнее других многих, “громких”. В Партизанск - А мы не во Владивосток. Нам сегодня в другую сторону. Там все уже собираются. Нас ждут, - сказала Людмила Ивановна. - B Партизанске сегодня - открытие выставки нашего дальневосточного художника Иллариона Палшкова. Он - законодатель, а точнее, как считается, родоначальник пейзажной живописи в Приморье. Сын его, талантливый живописец, погиб в Великую Отечественную войну, - рассказывает Людмила Ивановна. …Дорога неблизкая. Перекусили вблизи аэропорта, расстелив клетчатую скатерть прямо на капоте автомобиля. Когда-то мне рассказывали, что в морских походах, в кают-компаниях обедают на мокрых скатертях. Иначе посуда в качку гуляет по столу. Я еще спросила: а матросы тоже на скатертях? Что у них на столе - с чашками, ложками? “У них? - переспросили. - У матроса чашку-ложку не вырвешь!” - Это правда - про мокрые скатерти? - спрашиваю сейчас Тыцких. - Не видел. Зато столы разборные и в штормовую погоду крепятся к палубе. На тральщиках, да и на всех малых кораблях, которые сильно раскачивает волна. В сильный шторм и на больших. Если штормит от завтрака до вечернего чая, столы собирают по четыре раза в сутки. …Все новые и новые повороты пространства наплывают, дорога очень широкая, редко - признаки цивилизации: даже столбы с проводами вдоль трассы видны не везде. …В Сучане - так назывался Партизанск до известных событий на Даманском - нас уже ждали. Почетный работник морского флота СССР Геннадий Несов в белом костюме, поэтесса и руководитель местной литературной студии Лидия Калушевич, председатель Совета ветеранов Владимир Комаров, научный сотрудник музея Людмила Чащина и другие. От увиденного в музее - двойственные впечатления. Здесь хранится то, что составляет пусть скромную, но гордость сучанцев. Но в помещениях сыро, темно - портятся акварели, осыпается масло. “Долой интервентов и белогвардейцев!” - гласит сбереженный кем-то плакат на видном месте. Под такие лозунги нынче кто денег даст… Внимание привлекают старинные фотографии: “Е. Г. Беляевская - горный инженер, проработала на шахтах города 22 года, занималась научно-исследовательской работой”. В угольный прах превратились старания не одного поколения людей. Шахты в Партизанске - стоят. Отщелкала “пленку” цифрового аппарата, интересуюсь - как тут с Интернетом? Всплескивают руками. Еще бы спросила, где у вас тут летающие тарелки. - А в школе? Несколько лет назад, за один только 2002 год, в городе закрылись три школы. Выяснилось, что школы в Приморье “объединяют”. То есть попросту заколачивают окна. 19 мая 2006 г. Университет Невельского Морской государственный университет имени адмирала Невельского стоит на Эгершельде, полуострове, с которого широко открываются с одной стороны - Золотой Рог с его острыми кранами, кораблями, зеленым противоположным берегом и нависшими облаками, а с противоположной стороны - Амурский залив. Курсант в белых перчатках и с красной повязкой на рукаве у входа - дежурный. Группа его собратьев - в сторонке, покуривают. В департаменте информации и печати Морского университета на стенах афиши выступлений, на полках книги. И маленький листок на входной двери: “Уважаемые сотрудники! Убедительная просьба к тем, кто по утрам приходит чуть пораньше, держаться в коридоре правой стороны, чтобы расходиться с теми, кто по вечерам уходит чуть попозже!” Отсюда, из университета, с широкого плаца между учебными корпусами на днях будет стартовать автопробег по городам Дальнего Востока, посвященный Дням славянской письменности и культуры. Амурский залив С Людмилой Ивановной мы спускаемся по Русской улице к морю. Улица довольно большая, ветвится, растекается на несколько улочек, а всё называется Русская. Может, это единственная в своем роде городская улица, которая разрослась таким пышным кустом. На Русской улице: “Белорусский трикотаж”. Автомастерская, у которой сидят рабочие с темными лицами и раскосыми глазами - боюсь ошибиться в национальности, не буду гадать. Вот и Амурский залив. Железная дорога с разводами проводов, исчеркавших небо, кисловатый запах ржавчины и раскаленного солнцем металла. На самом берегу почему-то россыпи битого стекла и полынь. Волна серо-стальная, вороная. Таким и приличествует быть морю. Таким я узнаю его. “Боевая вахта” В газете “Боевая вахта” в восьмидесятые годы работал мой отец. Вместе с Владимиром Тыцких, Виталием Аньковым, фотокорреспондентом, которого, как и отца, потом перевели в Москву, и многими другими… Над входом - выцветшая вывеска с прекрасной, еще тех времен, инверсией: “Ордена Красной Звезды редакция, издательство и типография газеты Краснознаменного Тихоокеанского флота”. И над вывеской - барельеф: звезда, флаги, колосья. А ныне не тот флот, ножки да рожки остались от типографии и издательства. Справа свежий щит: “Святое дело - Родине служить. Приглашаем на военную службу по контракту”. Я поднималась этаж за этажом и везде встречала заколоченные двери с покосившимися табличками. - А вон там, - сказал Сергей Юдинцев, который сопровождал меня, - раньше сидели корректоры. - А сейчас? - Сейчас мыши, наверное. Полутемный коридор редакции. Знаю заранее, по рассказам отца, что здесь с незапамятных времен стоит большой зеленый бильярдный стол, которому крепко досталось от жизни. Встречает дежурный по редакции - высокий офицер в светлой рубашке, с повязкой на рукаве: “Как и кому о вас доложить?” Преодолевая некоторую робость, стучу в дверь редактора. “Войдите!” Я представляюсь и говорю, что мой отец здесь работал. И я собираюсь полистать подшивки. Редактор Юрий Михайлович Тракало принимает с распростертыми объятиями. По-моему, ему еще и скучновато в этом просторном и добротном, хотя и несколько запущенном кабинете. Впрочем, разве нельзя то же самое сказать почти о всякой редакции, рассвет которой пришелся на советские годы. Рыночные отношения оставили на них свои многочисленные отметины. С интересом озираюсь: грамоты в рамках, корабельный колокол, какие-то круглые приборы, которые не могу опознать, тоже, конечно же, корабельные. И ни много ни мало - “Экран творческого соревнования”, где заботливо вписано фломастером количество строк напротив фамилий сотрудников. Заметив, как я с неподдельным любопытством изучаю сей документ начала двадцать первого века, Юрий Тракало смеется: - Сейчас, наверное, в строках никто не считает? - Да, сейчас уж чаще в знаках. - А флот не быстро расстается с традициями… Библиотека газеты В пыльной библиотеке я старательно мусолю объемистые подшивки 80-х годов. И нигде не встречаю фамилии отца, зато в изобилии - имена его друзей и сослуживцев, многих из которых я знаю лично, разумеется, с детства. Рисунки Виктора Андреевича Ваганова, старейшего графика, работающего в газете более полувека, фотографирую - так, на память. Я уже подключила и библиотекаря, но отцовых публикаций так и не вижу. Решаюсь позвонить в Москву, хотя там сейчас пять утра. “В каком году ты начал публиковаться в “Боевой вахте”?” Заспанный голос: “Это еще зачем? Не помню…” А ведь именно за публикации в “Боевой вахте” отца перевели в Москву, в “Красную звезду”. Куда он не рвался. Предложение повторяли дважды, и принято оно было больше мамой, чем им. Во Владивостоке он был своим. Редактор раскладывал передо мной выпуск юбилейной брошюры с картой СССР, где красовались размашистые стрелки от Владивостока, знаменующие боевой путь издания, - Калининград, Североморск, Ленинград, Москва, и - Чукотка, Хабаровск, Советская Гавань; Камрань (это - Вьетнам). Под картой горделивое: “На этой карте России показаны города, края и области, в которые доставляется наша “Боевая вахта”. Так было с самого ее рождения. И так, надеемся, будет всегда!..” Мироточащая грамота Времени уже почти не оставалось, и я, с сожалением отложив подшивки, завершив разговоры, возвращаюсь к редактору - прощаться. В кабинете редактор и его заместитель - Виктор Иванович Щербина. Угощают чаем. Сушки, шоколад. - Где кто, - говорит Юрий Тракало, - распатронило, разнесло жизнью… Иных, как говорится, уж нет. Вот Александр Радушкевич умер. А Виталий Полуянов стал казачьим генералом… - Открывал нашу газету Аркадий Маркович Арнольдов, - редактор разворачивает ко мне его портрет, - батальонный комиссар. Руководил “Боевой вахтой” недолго, но это были 1936-37-е годы. Потом он жил в Москве, но уже умер, вероятно, остались дети… Вам бы разыскать их. Представляете, какой материал мог бы получиться!.. - Да, - вяло говорю я. Мы беседуем обо всем подряд. - Сейчас все не так. На ремонтных заводах были рабочие династии, а сейчас в любом морском училище - все бы хорошо, но нет, понимаете, морской косточки. Конечно, при них есть храмы, где курсант может поставить свечку, помолиться, исполнить какой-то культовый обряд, будем так говорить… И везде показуха. Когда лет пять назад президент первый раз приехал сюда, по Океанскому проспекту выставили елки в кадках! Вы представляете, что это такое? В таежном городе - елки! В кадках. Вы знаете, что такое елки в кадках? Посадите елку в кадку! Что с ней произойдет? Правильно, погибнет… Незаметно разговор перекидывается на курьезы. - Купался один в таком месте - туда даже чайки не садятся, там мазут в пять сантиметров… Звонок: папа. “Ну, нашла что-нибудь?” - “Ты же мне не сказал, в каких годах искать”. - “С 83-го!” - “Уже нет времени…” - “А кто там? Щербина? Дай трубку…” Пока они разговаривают по телефону, звучит еще одна невероятная история: - В Николаевке недавно был случай: сидит мой приятель, чистит карабин на балконе. Видит, соседская бабка по воду пошла. Ну, пошла и пошла. Продолжает заниматься своим делом. Вскинул карабин - проверить оптику - глядь, бабулька ведра побросала и бежит, да так быстро, словно на олимпийских соревнованиях. Проследил - а за ней медведь гонится… Хорошо, карабин был в руках. - Выстрелил? - Уложил! - Да ладно… - мне совершенно не верится. А на прощание, еще раз обведя рукой кабинет, редактор показывает: “Грамота патриарха. Благословение. Мироточит. Смотрю раз - мокрое, другой раз - мокрое. Думал, вода. Нет. Мироточит, что ты будешь делать с ней! Бумажкой слегка вот закрыл…” 24 мая 2006 г. Выступление в Университете Невельского Впервые увидела почти всю ту команду, которая участвует в автопробеге. В самом сочетании слов “Автопробег, посвященный Дням славянской письменности и культуры, святым равноапостольным Кириллу и Мефодию” - некий юмор. Смешение стилей, времен, эпох. Однако я надеюсь, что жизнь, сверкая лаковыми крыльями, не пронесется мимо меня. Многого ожидаю. Выступают Владимир Тыцких, Геннадий Несов, молодая поэтесса Татьяна Краюшкина, певица Ирина Невмержицкая, лучший, как сказано, бас Владивостока Игорь Волков, бард Виктор Костин поет под гитару, я читаю два стихотворения, Владимир Листровой развернул выставку живописи, заслуженный артист России Анатолий Калекин исполняет нечто бравурное. В парадном костюме, с наградными знаками, с аксельбантом, ладный, стройный мужчина, он произвел на меня поистине неизгладимое впечатление. Своими орденоносными усами и залихватской дирижерской манерой поведения - чего он только ни делал, чтобы зал начал волноваться в такт его лирическому маршу - хлопал в ладоши, отбивал ритм ногами, кричал: “Все вместе!..” Это было здорово, как будто ребенком присутствуешь на концерте. Штурвалы Накануне отъезда в большое путешествие по Дальнему Востоку - шутка сказать, от Владивостока до Хабаровска и обратно - решаю зайти в ГУМ, приобрести какие-нибудь сувениры. А то ведь потом не останется денег! Да и будет ли время, как знать. Владивостокский ГУМ производит впечатление печального магазина, расположенного где-нибудь в провинции: каменные полы, сиротливые рулоны ткани неясной расцветки и скучающие продавщицы, которые ради такой мелочи, как покупатель, не прерывают зевоту. В отделе оптики - китайские компасы и линзы, рядом - палехская игрушка, калининградский янтарь, гжель да оренбургские платки. - А есть что-нибудь такое? - спрашиваю, пошевелив для наглядности пальцами. - Что-нибудь местное? Что здесь производится? - Здесь? Производится? - продавщица глянула на меня с подозрением. И не очень уверенно проговорила: - Ну, штурвалы тут производятся… Не хотите - пару штурвалов?.. - Что вы, зачем мне штурвалы! Тем более пара… - Так они же декоративные!.. 25 мая 2006 г. Уссурийск Рано утром автопробег стартовал. Под настоящий духовой оркестр, напутственные речи, белые платочки - только что не шляпки со слезами - с плаца Университета имени Невельского. Шло семь машин, все как на подбор “Тойоты”. Вообще-то в путь, затеянный ради дней славянской письменности и культуры, сподручней было бы отправляться на “Катюшах”. Памятуя об одной из двух вечных бед России. Или, в крайнем случае, на “Победах”. Около двух мы уже подъехали к библиотеке имени Горького в Уссурийске. Поблизости на прохожих взирал памятник Некрасову. Не знаю, пришлось бы двоим великим по нраву соседство. А впрочем, наверняка нашли бы общий язык. Нововладимировка Разместились в “Центре семейного и коллективного отдыха”. В рамах заклеенных окон сантиметра по два - мертвых божьих коровок, очень крупных. Бедняги, как они туда попали? С Ниной идем на разведку, срываем по лопуху и обмахиваемся от мошки. Одна влетела мне в глаз, и я в темных очках. Видно не очень. Тащу свой полуторакилограммовый фотоаппарат. Деревянные ставни, штакетник забора, китайские спутниковые тарелки. У калитки трое пацанов. Физиономии в серых яблоках. Жгут сено, сидят в дыму, спасаются от мошки. - Чего это вы фотографируете? - Красиво у вас тут! Только вот - мошка. - А вы откуда? - Из Москвы. - А что, у вас нет мошки? - У нас? Нет. У нас другое. - Ну да!.. Не надо. Выходит мама. - Ваши? - ненужный вопрос. - Мои. Сейчас-то пока за материну юбку держатся, а там подросли и фить-фирю. - Вечером у нас выступление, приходите. Пацанов приводите. Пришли. Умытенькие: лица светились в клубе. УЦ В колонии общего режима что-то рассогласовалось - то ли кого надо не предупредили, что “артисты приедут”, то ли просто так тянули. Около часа мы ждали, пока дадут добро. В кабинете “начальника по БИОР” (безопасной и оперативной работе) на стене портрет железного Феликса. - Как расшифровывается УЦ? - Знаете, я как-то никогда не задумывался… Четыре железных двери, которые открываются изнутри кабинки, где, как в пункте обмена валюты, сидит женщина. Правда, в форме. Она забирает и выдает документы и, если есть, ценности - сотовые телефоны, всякую мелочь. И наша небольшая группа идет под десятками, сотнями взглядов по чисто выметенной дорожке, обсаженной с обеих сторон деревцами, которые светло выкрашены известью. Заключенные смотрят по-разному - насмешливо, с любопытством, враждебно, еще с десятками других чувств. Эта недлинная дорога, которую мы проделали от входа к столовой, стала как путь в другой мир, неизвестный, по крайней мере, мне. Здесь действуют свои законы, и взаимоотношения выстраиваются свои. Нас все-таки ждали. Если бы концерт не был запланирован заранее, нас бы просто не пропустили. Над сценой - плакат с нарисованными тремя воздушными шариками и букетом салюта. Бодро начала концерт: рассказала об автопробеге, представила прибывших, отец Андрей благословил всех. Сергей Денисович, сопровождающий, отозвал: - У нас тут осужденный, - с ударением на “у”, - просит выступить… - Как зовут?.. Вышла, как делают все конферансье, нарочито медленной и торжественной походкой на середину маленькой дощатой сцены, которая подгибалась подо мной, и раздельно, громко объявила: - Выступает. Андрей. Саркисов. Все захлопали в ладоши, заулыбались. - Гитару дадите? - уточнил певец у ступенек. - Конечно! Естественно! - заволновались ребята, протянули ему инструмент. Парень присел на стул и стал хлестать гитару, помогая ритму всем телом: дергалась голова, плечи, ноги сами пускались в пляс. Он был весь как резиновый, литой, не очень крупный, но ловкий хищный зверь - рысь или волк. Песня, выпетая приблатненным, ошансоненным тенорком, была о любви, которую непременно надо успеть сорвать с куста жизни, пока не опали плоды. Эта декламация, это требование было обращено, как к противнику, едва ли не к самому Господу Богу: Не греши, если не можешь, Ну а мне ты не мешай, Сам молись ты, если хочешь, Для меня ж свобода рай. Допел. Дал еще три коротких, хлестких пощечины гитаре. Встал. Наверное, надо было просто сказать “спасибо”. Но сказалось совсем другое, неожиданное: - Кто-то сказал, что свобода есть - свобода от греха. Такая свобода и есть рай. Разве нет? “Осужденный” усмехнулся, глянул искоса: - Это философский спор… Мы уходили. У самого выхода нас догнал какой-то парень: - Послушайте, кажется, это вы забыли. И протянул мои черные очки. Интернат для престарелых “Надежда” Аудитория - плохо слышащие старики. Больно видеть их худобу, впалые щеки, острые локти. Их путь сюда - у всех разный - в сущности, до невероятного обычный. Все работящие, заслуженные люди. У кого не осталось родной души, а кого предали дети. Хорошо, если подобрали - а если нет, то, обезножевшим, им некуда податься, они умирают в деревнях и городах от голода, от недостатка лекарств, тонут в ваннах, спотыкаются о порог и ломают ноги, гибнут, не в силах доползти до телефона, да и телефон-то - отключен за неуплату. А здесь они в какой-никакой заботе. Кто-то из них впал в детство, другие смотрят ясными и чистыми глазами, как в летнем парке смотрят старики, слава Богу, не оставшиеся без пригляда. Мужчина приобнял за плечи женщину: - Моя жена. Она с улыбкой стеснения скидывает руку. Перед ними трудно выступать. И трудно выбрать, что прочитать. Но им все равно, что слушать. Они рады просто вниманию. Не знаю, как друзья мои, - я выбилась из сил. А ведь это только второй день двухнедельной поездки. 27 мая 2006 г. Спасское Это очень удобно. Детей, для которых питательно целительное бормотание, каким осеняют их родные старики, рассадить по детским домам. Стариков, забота о ком могла бы научить детей любви, запереть в дома престарелых… Из мальчиков вырастают мужья и отцы. Какие, если воспитаны так, что еще в юности по глупости да удали ломают свои неокрепшие судьбы? Тогда - зона. Их ограждают от общества железными дверями и забором с колючей проволокой… Мы ехали в Спасское, Игорь Аульбеков говорил: - Именно здесь я впервые видел, как вертолет делает мертвую петлю - МИ-24Б. Его еще называют “летающий танк”. Здесь был отряд вертолетчиков-афганцев. - А сейчас? - задаю глупый вопрос. Елена и Виктор Юдины В Гайвороне выступление не состоялось. Опоздали минут, вероятно, на сорок. “Время горячее - картошку надо садить”. И то верно. Идем к зоопарку. Не каждый район даже в богатом зверьем Приморье может похвастать, что в нем два зоолога-энтузиаста учинили зоопарк. Не назвать маленьким: здесь даже медведи. - А вот камышовый кот, - Виктор Юдин горделиво представляет одного из своих подопечных. - Коварный зверь. - Демонстрирует шрам на своей щеке. - Чуть глаз, разбойник, не вытащил. - А заживает после них долго как… - говорит Елена, его жена и соратница, - у меня тоже этих шрамов… В неволе родился тигренок. В раннем возрасте жил вместе с Юдиными в доме, потом был выселен в просторный вольер. Виктор Юдин выпустил в 1992 году научный труд “Волк Дальнего Востока России”, сейчас готовит книгу о тиграх… На сетчатом заборе висит пластиковая банка. Для пожертвований хвостатым. - Вот поверите, были у нас тут две женщины, к нам же постоянно ходят, все время, в зоопарк… - сбивчиво говорит Елена. И голос дрожит возмущением. - Идут эти две мимо банки и судачат. Мол, хозяева, глядишь, к вечеру на бутылку себе насобирают. А меня такая обида взяла! Злой, злой народ стал. Нет чтобы понять: мы сами этих зверей содержим, никакой ведь помощи ни от кого. Ну, не бизнесмены! Виктор стал было какие-то забавные фотографии печатать, календари со зверьем. Грозился продавать, но - дарит… Светлана Молчан Возвращаемся на стоянку - в Нововладимировку. “Центр”, в котором мы живем, - действительно, без преувеличения, центр культурной жизни Спасского района. Библиотекарь Светлана Молчан рассказывает: - Нашу библиотеку сформировали до 1974 года. Когда я пришла сюда на работу, работала на полставке. Сейчас к тому все идет, что вовсе закроют. Выписываем детский журнал “Миша” да “Сельскую новь”. Я пенсионер, тридцать лет проработала в библиотеке, пенсия 1053 рубля. В селе четыреста человек, детей человек шестьдесят. Школа - в ней учатся дети трех сел: Татьяновки, Нахимовки, Нововладимировки. Возят за шесть километров. Брожу между десятком стеллажей, на которых порой просто драгоценные книги - старинные, чуть ли не прижизненные издания Гоголя, Достоевского, Толстого. Замечательно составленная классическая библиотека, кое-что античное - Платон, Аристотель. Много книг, которые “вышли из употребления” - тех, которые остались не прочитанными людьми моего поколения - книги авторов второго и третьего ряда советского периода. Я, если случается такая книжка в руках, почему-то долго не могу ее закрыть. В них немало наива, нередко грустного пафоса, но и это повод для понимания чего-то… Кроме того, что нет-нет да и встретится автор самого что ни на есть первого плана. Скажем, Софья Федорченко - “Народ на войне”. Грустно и в библиотеке. Какую ни возьмешь с полки - пустые формуляры. Не берут люди, не читают. Господи, тогда, может, правильно, что их закрывают? Но в таком случае даже теоретической возможности не будет почитать Достоевского у жителя Нововладимировки, Татьяновки, Нахимовки. - Как живем-то? - переспрашивает Светлана Молчан. - Люди не работают, негде. Натуральное хозяйство, браконьерят. Вырубают лес со страшной силой. Молодежь? Разбегается. Свадеб нет, нынче все больше гражданские браки, так это называется… Можно ли было раньше представить такой брак в деревне? Да раньше-раньше… Раньше у нас был большой мебельный цех, полсела там работало, два года тому назад закрыли. Пчеловодческий совхоз пять лет назад закрыли… Входит охранник с работницей. Светлана шутливо окликает: - Кириллыч! Вот хотели вас поженить - эта холостая, тот бобыль… А то забыли, когда на свадьбе гуляли!.. Лесозаводск Двое наших - Виктор Костин и Владимир Листровой - из Лесозаводска. Листровой - художник, но не из тех, которые, в согласии с общепринятыми штампами, живут в величайшей бедности и одиночестве. По счастью, в нем открылся дар и бизнесмена, и он учредил целую сеть художественных салонов в родном городе, чем немало изумил лесозаводчан. Один-то художественный салон - шутка сказать. А тут сеть целая. Неведомо кто покупает здесь кисти, краски и холсты, но дело живет. Впрочем, назвать его совсем уж процветающим тоже пока нельзя. Под стать Владимиру - его жена Наталья, работающая на местном телеканале. И здесь разговор о “раньше” и о “теперь”. Раньше тут было много чего, рассказывает Татьяна, и в голосе - нотки понятного сожаления: - Уссурийский деревообрабатывающий комбинат, Лесозаводский биохимический завод, мебельный комбинат, швейная фабрика “Уссури”. Но и теперь живем, чего помирать-то… На наш вечер в ДК народу пришло немного, чтоб не сказать - почти не пришло. Настоятель здешнего новостроящегося и единственного в Лесозаводске храма отец Никита посокрушался: “Все ведь мы, к сожалению, мало знаем, кто такие были Кирилл и Мефодий, и часто даже не стремимся узнать”. И, вздохнув, добавил: - Мне лично рассказывал экскурсовод, что самый частый вопрос в музее - почему Мадонну всегда изображают с мальчиком, а не с девочкой… А что - Кирилл и Мефодий? Мне уже вполне понятно, что были они настоящие приморцы. Должно быть, вот такие же, как эти озаренные внутренним светом люди. Настойчивые, даже настырные. Кириллица не устаревает уже много веков. Со времен своего начала она живет, меняется, в чем-то сделалась проще, но зато как углубилась, обросла смыслами. Пусть не без патетики, но ею написано столько прекрасного, величественного, ухватывающего самую суть. Спасибо Кириллу с Мефодием (а имена-то какие!), что русский язык прочно - в числе первых языков мира, и один из самых выносливых, гибких, насыщенных. И кто там насчет перейти на латиницу? Кто хочет - идите. А мы уж как-нибудь… Детский дом “Жемчужинка” На ступенях - воспитательницы, принаряженные, торжественные. С нитками бус на шеях, в парадных костюмах. Встречали хлебом-солью. Дети в актовом зале, он же, по-видимому, спортивный и музыкальный - ребята очень разных возрастов, от подростков до тех, кто едва научился говорить. Игорь Ефременко спел песенки про жука, про собаку. Сережа Кузнецов, сын Виктора Костина, сыграл на аккордеоне, Владимир Тыцких читал стихи про всех морских зверей, каких только смогли вспомнить дети. Включая ежа. И дальше началось то, ради чего мы, по-видимому, и приехали сюда: праздничный концерт для нас, очень важных гостей. Самые маленькие прилежно спели веселое, мальчики постарше, как ни удивительно - “Орленок, орленок, взлети выше солнца”. Если бы я не слышала своими ушами, то засомневалась, возможно ли исполнение этой замечательной песни в 2006 году. Хотя почему, собственно, нет? Игорь Аульбеков сказал про себя, ни к кому в особенности не обращаясь: “Песня нашего детства”. Про себя я могу сказать то же, хотя между мной и Игорем разница лет, наверное, в пятнадцать. И ведь эти - детдомовские - дети тоже так скажут когда-нибудь, если услышат “Орленка” в чьем-то еще исполнении. Мальчики в матросках напомнили мне моего маленького брата, который пел: “Бескозырка белая, в полоску воротник, пионеры смелые спросили напрямик…” Танцевали парный танец. С очень серьезными лицами. Вообще у детей в детдоме взрослые глаза. И думаю, они на всю жизнь избавлены от того, что мы именуем инфантильностью - капризного сознания некой собственной исключительности и значимости для окружающего мира. Оглядываюсь на аудиторию - у взрослого бородатого мужика навернулись слезы. Не может же так продолжаться… Мы прощались с Лесозаводском на смотровой площадке. Серая, пока не облицованная громада храма на взгорке, широкая спокойная Уссури. Мост. Мемориал воинам, землякам-приморцам - памятник один из первых, если не самый первый в Приморье, в честь воинов-афганцев. Не хотела говорить, но вместо вечного огня в центре погасшей пятиконечной красной звезды - окурки. Владимир Тыцких вдруг произнес с досадой: - Не может же это все так и быть. Должно же чем-нибудь кончиться… 30 мая 2006 г. Рождественка Школа в селе Рождественка Дальнереченского района встречала нас линейкой - собственно, выпускникам выдавали аттестаты. В небольшой толпе идет обсуждение прибывших гостей. Бабушка в белой косынке говорит бабушке в голубой: - Вон какой у них поп бравый. А у нас и не поп, а илерей какой-то. И не выговоришь. Я Виталика крестила - илерей написано… Выпускники-подростки были больше похожи на юных студиозусов всяческих колледжей и профессиональных училищ. И слегка на солдат: высокие, с тонкими шеями из широких воротников костюмов. Галчата. Пара парней - с прическами, обессмерченными Романом Сенчиным в одной из его повестей: стриженые головы и челка. Девочки с косичками и бантами. Лучегорск В Лучегорске мы должны были остановиться в гостевом доме при новом храме, но здание не успели сдать к сроку, там вовсю еще шли работы, и мы разместились в студенческом общежитии. Тараканы, таракашки, тараканищи… Отсутствие не только штор, но и карнизов. Общая беспросветица. Если будущих молодых специалистов помещают сюда лет на пяток, чего от них потом можно ждать? Какого прорыва в будущее?.. Отец Сергий Сенник, настоятель храма в честь иконы Божьей Матери Скоропослушница, прочитал канон святым равноапостольным Кириллу и Мефодию. Выступление в поэтическом клубе с наименованием “Ласточка”, так называется здешний источник минеральный воды. Руководитель поэтического клуба - Лариса Белякова. Не так давно она начала труд о местных старообрядческих поселениях. Александр Давыдов, архитектор и скульптор, читает стихотворение, посвященное Джузеппе Верди, а потом посвященное Эдите Пьехе. Он один из авторов мемориала героям Даманского в Лучегорске. Всех потряс Владимир Моцак, другой местный автор. В его поэтической книжке есть строчка: “Цвети, здоровый организм”. А также: “девичий контингент”. Но это все же не дотягивает до вечных строк из стихотворения “Тиранозавру N 52”, которое мне как-то благоговейно продемонстрировали в одном из московских журналов: “Я прочь пошел от вас, крокодилица, / Роняя с шумом слезы на Арбат”. Вспомнилась и другая смелая поэтическая метафора: “Вышли из лесу сосны, как березки в косынках”… И все же мне кажется, что такая бесхитростность порой несет в себе нечто большее, чем иной, самый что ни на есть полированный профессионализм. 31 мая 2006 г. Речки В Хабаровск мы едем вдвоем с Тыцких. Основная группа остается работать в Федосьевке, а потом возвращается в Лесозаводск. По дороге я записываю названия речек. На этом участке пути они особенно поэтичны: Щеголиха, Каменушка, Щебенчиха, Падь Вторая, ручей Дощатый, затем - Вторая Щебенчиха, Роскошь, Китайка, Аван, а потом Аванчик… Но интереснее всего, разумеется, Первая Седьмая речка, за которой следует Вторая Седьмая, а дальше, еще через полдюжины рек, и Третья Седьмая. Где четыре следующие Седьмые, и почему они все-таки именно Седьмые, осталось дремучей тайной. Вот народ мой, языкотворец и нарицатель!.. - Красиво тут. Какая тайга… - Да. Только тайгу эту мы ныне переводим на китайские палочки. Китайцы начали было производить пластмассовые, своего леса не хватало на полтора миллиарда ртов, а теперь вот по всему Дальнему Востоку лущат. Правда, пока больше из осины, это дерево не такое ценное. Но сейчас и осину не грех поберечь: строевой-то вырубили уже… Хабаровск Хабаровск встречает с Владивостокской автострады, распахивая навстречу широкошумный, ленивый и красивый проспект. Старинные дома по обе стороны дороги, сияние летней листвы, храмы, щегольски одетые женщины, спешащие мужчины и потоки ослепительных автомобилей. Все-таки есть в больших городах им одним присущая прелесть, аромат бурливой, пьянящей и, кажется, бессмысленной жизни. В Христорождественском храме работает шофером поэт, художник и заведующий отделом поэзии в небольшой газете Геннадий Богданов, он возит владыку Марка, Хабаровского архиепископа. Геннадий Богданов - крупный, плечистый, осанистый мужчина с залысиной. Двигается быстро и плавно. Сейчас улыбается широко и радостно: - Ну, поедем, оттартаю вас в редакцию. У нас встреча в журнале “Дальний Восток”, и мы уже опаздываем. Тыцких нервничает: Вячеслав Викторович Сукачёв, редактор “Дальнего Востока”, дескать, из немцев, поэтому страшно не любит опозданий. Можно подумать, русские любят или эфиопы. Журнал “Дальний Восток” Да и некуда было особо опаздывать. В зале редакции на встречу собралось всего человек десять. Разумеется, неловко и одного человека заставлять ждать, но все-таки это был явно не тот литературный вечер, ради которого стоило преодолевать такое расстояние. Тыцких подробно рассказывает об автопробеге, его участниках, об отце Андрее Метелёве, высоко почитающем Кирилла и Мефодия. Какое-то голенастое существо из слушателей встает и, дергая кадыком, начинает говорить: - Вот вы утверждаете, что славяне получили письменность от каких-то заезжих болгар Кирилла и Мефодия. - Нет, такого ужаса мы не утверждаем, - опротестовал навет руководитель пробега. - А известно ли вам, - выступающий не слушает, - что за много тысячелетий до возникновения полуострова Индостан древние арии пришли на эту территорию и организовали государство, называемое во всех уважающих себя летописях Гипербореей… - Что вы говорите?.. Поднимается еще одна слушательница: - Между прочим, здесь, в Хабаровске, об этом знает каждый школьник! Господи, у них тут что, секта?.. - И арии, кстати, дали нам письменность гораздо раньше этих ваших сомнительных Кириллов. - Какую письменность дали вам арии? - кротко спрашивает Тыцких. - Как какую? Руническую!.. Николай Долбилкин Скульптор-монументалист и живописец Николай Долбилкин - человек известный в Хабаровске. В его просторной мастерской, заставленной законченными и едва начатыми работами, я прохаживаюсь между красок, растворителей и шпателей, иногда пробуя засохшие кисти пальцем. Хозяин и Владимир Тыцких ведут разговор. - Между Владивостоком и Туркестаном, - говорит хозяин, - пограничная полоса - вдоль нее китайцами в непосредственной близости проведены дороги, как наземные, так и подземные… По этим дорогам в случае необходимости легко перебросить войска. Разговор идет и о том, что китайцы всю территорию до Урала рисуют на картах в свой цвет… Николай Долбилкин человек немолодой, он получил признание в советский период, и творения его были соответствующими для монументалиста тех времен. Отдельно замечу - высокохудожественными, что тоже, впрочем, для тех времен характерно. Комсомольцы, рабочие, колхозники, Ленин смотрят с его мозаик - фронтонов крупных зданий. Образы комсомольцев-молодогвардейцев в свое время вызвали нарекания инспектировавших эту мозаику от имени ЦК комсомола: “Ни одной улыбки нет, ни одной улыбки!” Солдаты - под боевыми знаменами, склоненныё над братскими могилами. Серия портретов земляков художника - кержаков, а еще - людей с русского Алтая. Геннадий Богданов Мастерская Геннадия Богданова гораздо меньше, чем у Долбилкина. Собственно, это и не мастерская, во всяком случае, не для монументальных творений. Большое живописное полотно нельзя будет обозреть - некуда отойти, да и света маловато. Зато здесь стоит электрическая пишущая машинка. - Я сменял на нее компьютер… И фотоаппарат у Геннадия тоже “предыдущего поколения”: пленочный “Зенит”. - Ну, был у меня цифровой… Не то, не то. Мы пьем чай из разнокалиберных кружек. - Блок говорил, что для лирического стихотворения достаточно двадцати строк. - Блок такого не говорил. - Говорил! - Ну, может, и говорил. - Примирительно: - Но я такого не слышал… Потом мы идем смотреть Хабаровск. И закат на Амуре. Амур как Днепр. Ничего не скажешь, уподобление. Чуден Днепр при тихой погоде… Редкая птица… Сходится! Величаво он несет свои волны… Амур несет свои - мимо завода “Балтика”. - Завод-то хорошо назван, вот только прибыли от него почти не остается в России… - Ладно “Балтика”, - говорит Тыцких. - А вот, скажем, дизельная подводная лодка “Варшавянка”. Американцы ее еще называли “черная дыра”, никакие средства слежения не засекали в океане. Чудо-корабль! С 1985 года для своей страны ее не производим, а Китаю наштамповали, говорят, не один десяток. Геннадий мягко, невесело рассмеялся: - Я вообще не знаю, куда, что и зачем. Я перестал понимать и то, что понимал… Мне кажется, остается только молиться… Юрий Салин Юрий Салин - высокий рыжеволосый кудрявый человек, геолог, зоолог, преподает в институте какую-то диковинную дисциплину, которая моментально вылетела у меня из головы. Его семья встречает нас радушно. На стол выставляют знаменитый папоротник, соленья, варенья. А я пока без спросу перебираю на письменном столе фотографии: вот медведь ловит рыбу, вот медведи купаются в ручье, медведица с медвежатами смотрят прямо в объектив. - Как же вам это удается? Хозяин открывает компьютер и показывает уникальные кадры. Две серии: медвежья и - запечатленная жизнь уже кочевников, охотников и оленеводов, живущих, точнее, наверное, доживающих на севере Камчатки. Затем Юрий Салин демонстрирует книгу о медведях - в толстой обложке, крупная, она содержит уникальные материалы. Но “издана” тиражом в один экземпляр. - К сожалению, нет никаких возможностей опубликовать хотя бы часть этих фотографий, не говоря о книге… О литературном герое. И не только В обратный путь с Владимиром Тыцких. Целый день пути. - Среди людей вашего поколения, Владимир Михайлович, - говорю я, - есть много таких, которые могли бы стать героями романа. Кто это сделает? Не может же писатель другого времени писать о вас и ваших друзьях! Вот у меня вряд ли получится влезть в шкуру пятидесятилетнего мужика и написать все по правде. - А зачем влезать в шкуру пятидесятилетнего? - Улыбается. - Вокруг полно шкур гораздо помоложе, пошелковистее. Еще не так траченных молью, тридцатилетних… - Нет, а если по правде. Сейчас время другое. Пройдет время, и тридцатилетние о себе что-то родят. Уже рождают. Гаражи, алкоголь, бандиты, разборки, неприкаянность. По телевизору реклама пива. “Крем-гель для души” и “мечта о молодой коже” - это, похоже, концепты… Дорога вьется, в лобовом стекле - просторы. - Я хотела сказать, что ищу и не нахожу в своем современнике черт, которые могли бы стать чертами героя какого-то нового романа. Нового, в смысле для всех нас. Ну, правда - какой может быть сейчас герой? Кто он? Служил в Чечне? Молодой чиновник? Бизнесмен? Семьянин, который раз в две недели ездит в супермаркет “Метро”? Записной красавец, который слоняется по кафешкам, воображая себя то поэтом, то музыкантом? - А что, - спрашивает вдруг Михалыч. - Тебе не нравятся люди вокруг? Там, у тебя в Москве… - Нравятся. И… не нравятся. Я же говорю, капризны и прихотливы. Ох уж мне все эти высокие юноши с лицами, отмеченными печатями высоких стремлений и страданий… Нечеловечески даровитые, подающие надежды, требующие особых преференций… - А ты сама не такой же юноша? Замолкаю. Надолго. Поспорили о литературе, называется… 2 июня 2006 г. Чугуевка В музее Фадеева в Чугуевке нас встречали совсем без помпы, по-настоящему радушно. Вся команда вновь была в сборе. Людмила Бадюк, директор музея, поэт Вера Саченко, музейные работники Лариса Ляшенко, Лариса Бабешко, Наталья Жданова - трудились не покладая рук: чистили картошку, строгали салаты, сервировали стол. С середины застолья я ушла. Валилась с ног от усталости. К тому же сильно простыла. Короче, утро я встретила разбитой, с градусником под мышкой. О том, как прошли четыре оставшиеся дня программы в Чугуевке, знаю только по рассказам. Все это время я пролежала у Веры Саченко в ее просторной деревенской комнате, где вдоль всех стен стояли стеллажи с книгами. Меня отпаивали чаем с травами. По вечерам с Верой и ее четырнадцатилетней дочерью Лидой мы вели беседы. Светловолосые, со светлыми глазами, мои хозяйки не обделяли меня вниманием. Лида рисует цветы в школьных тетрадках, сочиняет школьный роман и фломастерами записывает стихи: Как хорошо сидеть у воды! Красив и чист горизонт. На песке остались чьи-то следы И кем-то забытый зонт… Мне было хорошо у Веры. Белые шторы, сирень в окно. 4 июня 2006 г. Музей Фадеева Людмила Бадюк - вот кто настоящий энтузиаст своего дела. Она провела для меня персональную экскурсию по музею Фадеева. Музей просторный, богатый. В фонде - краеведческое, практически некуда выставить: домотканые половики, ткацкий станок, обмундирование летчика, многочисленные фотографии… Второй этаж - экспозиция, посвященная Александру Фадееву. Школьные сочинения, иллюстрации к его произведениям: Федор Глебов, “Любовь Шевцова на Ворошиловском шоссе”. В этой картинке, как и в романах Фадеева, - время другого дыхания. Это время моих молодых бабушек: бедная, счастливая, страшная, наивная, грозная советская эпоха. Тут даже кресла и лампа писателя с переделкинской дачи. Многочисленные издания. Предсмертное письмо выведено аккуратными крупными буквами на отдельном стенде. Красный, белый, черный. Пулемет. Выставка составлена много лет назад. - Думаем уплотнять. Сейчас уже не расходуют пространство так неэкономно. А вы вообще как относитесь к Фадееву? И в этом вопросе чувствуется: не устарел ли, мол, в новой, современной ситуации, по-вашему? А кто вправе дать такую оценку? 6 июня 2006 г. Возвращение во Владивосток На плацу Университета Невельского нас встречает тот же духовой оркестр, который две недели назад играл здесь прощальный марш. Да, знают эти приморцы, как учинить праздник. Телекамеры, журналисты - так и снуют. - А где тот писатель из Москвы? Как - эта?.. Я понимаю свою ущербность. Писатель из Москвы, конечно, обязан выглядеть совершенно иначе. Писатель из Москвы - это ого! Такой крупный, под два метра, с ухоженной бородой, с гнутой трубкой в зубах. А еще в бархатном пиджаке и с беретом. И в кармане у него блокнот из кожи редкого тюленя, за ухом серебристая перьевая ручка. О, еще брови у него должны быть седые и пушистые, как у ризеншнауцера. А тут какое-то хлипкое недоразумение. Женский голос молодой поэзии Дальнего Востока Книги, журналы и газеты, которыми меня снабжают, складирую в большой фибровый чемодан. Не чемодан, а мечта оккупанта. Страшно подумать, что я потом буду с ним делать. Бумаг набирается уже килограммов под тридцать. Листаю книжки. Разумеется, меня в первую очередь интересует поэзия сверстников. Что обращает внимание - эта поэзия, в основном, женская. И та, которая уже расцвела, и та, которая только поднимается от завязи. Постарше и пожестче Татьяна Зима, автор поэтического сборника “Скобы”: “Такая осень - пиши пропало, / бежит борзая, сливаясь с нею, / мешая краски как попало - / так веселее. Так оно зреньем не насытится, /так не бывает небо пусто, / и нужно умереть, чтоб свидеться, / и это грустно”. Марианна Смирнова, совсем юная, двадцатилетняя. Она, может быть невольно, сказала про генезис стихов - не только своих: “Весь узор вероятностей: наша зима, / Море, чайный пакетик в дымящейся кружке - / Оригами? А вот: я не знаю сама, / Как они получаются… эти зверюшки”. Хабаровчанка Дарья Уланова пишет стихотворение “Солдату”: “Неловкая, смешная, неумелая, / Закутанная в старый твой бушлат, / Дрожа, как лист, стояла, очумелая, / И отвернуться просто не смогла…” Евгения Хузиятова заявила о себе публикацией в журнале “Дальний Восток”. Подборка стихотворений “Из Японии с любовью”: “На сером зелень, золото - на красном; / И неизменна, и многообразна, / На кончике копья сотворена, - / Арена экзотических историй, / Где в каждой точке в спину дышит море, - / Моя невероятная страна”. …Когда нечто происходит, совершается, сдвигается в мире, первой это чувствует поэзия. Первым чувствует поэт. Не один какой-нибудь, а, может быть, платоновский поэт, поэт-идея, эйдос. И про всякие непростые вещи, хитрые и таинственные тенденции поэзия рассказывает с простодушностью болтливого ребенка. Пожалуй, наиболее звонкие поэтические голоса сегодня в Приморье - женские. Это тоже о чем-то говорит. 8 июня 2006 г. Александр Лобычев Александр Лобычев - литературный критик, арт-директор галереи “Portmay”. Таково, по преданию, первое название Владивостока, данное английскими мореплавателями. Увидев город, они воскликнули: “Майский порт!” Город и правда красивый. И галерея современная, вся блестящая, с лампочками, отделана по-европейски. Это один из культурных центров Приморья, приходящих на смену ДК советской эпохи. Они и построены по-другому, и выглядят, и содержание у них тоже другое. Преимущественно без ностальгии по прошедшему. Александр Лобычев темноволос, невысок, хорошо сложен. Он входит в редакцию альманаха “Рубеж”, где печатают эмигрантские литературные документы прошлых времен и нечто новое. Главный редактор - Александр Колесов. Издается альманах на хорошей полиграфической базе, правда, с периодичностью не до конца понятной. Пока вышло всего несколько номеров. Но зато в планах - издание приморских антологий, серии стихотворных книжек… Картины, выставленные в галерее, признаться, не произвели на меня особого впечатления. Стерлись из памяти. Странно, я в Приморье, на краю земли, на берегу океана, а впечатление, будто всего этого нет и мы находимся в Москве или, того непонятней, в неком безымянном городе, на одной из гламурных, невзаправдашних выставок. 9 июня 2006 г. Вечер в библиотеке имени Горького Я волновалась. И повод поволноваться был, да еще какой: во Владивостоке (подумать только!), в крупнейшей приморской библиотеке читать свои стихи, прозу. Выходить к людям, к землякам с тем, что у самой рождает сомнения… Этот вечер в библиотеке имени Горького организовала Ирина Романова, здешняя заведующая. Красивая, изысканная женщина. Когда-то, рассказывают, она занималась художественной гимнастикой, и в ее решимости непременно вытолкнуть меня на помост было тоже нечто спортивное. Были Геннадий Несов, Александр Лобычев, Александр Турчин, однажды написавший мне в “Литературную Россию” письмо. Пришли Тыцких, Людмила Ивановна Качанюк, поэт Галина Якунина, молодые поэтессы Татьяна Краюшкина, Дарья Уланова, Юлия Головнёва. Начинала запинаясь, а читала и говорила около двух часов. Были вопросы: “Что для вас море? Ощущается ли его нехватка там, в центре?”, “Назовите поэтов, которые на вас повлияли?”, “Как относитесь к Высоцкому?”, “Как - к Бродскому?”, “Видели, как живется здесь, в Приморье?”, “Зачем разбрасываться - писать стихи и прозу, да еще статьи? Может, лучше сосредоточиться на чем-то одном?” и даже “Как возрождать культуру?” В конце вечера Юрий Кабанков, поэт и философ, преподнес свою поэтическую книжку “Рожденные в травах”. Александр Егоров представился так: “Я - последний поэт уходящей России” и подарил мне две своих книжки. - Любопытно мнение столичной штучки, - сказал он. Вот так аттестация! Столичная штучка? Такая блестящая пуговица, серебристая шпилька!.. Провал? Не приняли?.. Нет, улыбаются. И люди - такие понятные, понимающие, непростые, свои - вокруг… 11 июня 2006 г. Дунай И все-таки главное, зачем я в Приморье, - Дунай. Мой родной поселок, бывшая база подводных лодок. Назван поселок так, говорят, потому, что первое русское судно, которое некогда причалило тут, называлось “Дунай”. А бухта Конюшкова - в честь капитана этого корабля. Здесь на дизельной “букашке” служил отец. “Букашка” - от слова “Буки” - так называли большие лодки. Отсюда отец ходил в море, здесь ждала его мама, нянча нас с братом, который всего на год младше. Здесь она берегла нас от ветров и штормов, “добывала” продукты. Носила ведрами воду из котельной береговой базы. Вода подавалась в поселок два раза в сутки, по пятнадцать минут. Здесь прошла ее юность. Здесь прошло мое раннее детство. Я все помню, что было тут. Кажется, знаю каждую ступеньку лестницы, что карабкается в сопку из нашего двора. Помню расположение комнат в квартире, трехколесный велосипед, мехового олененка, который украшал голую стену. Крупных божьих коровок на площадке. Папины редкие приезды и его большие руки. Любовь родителей, которые за всю жизнь ни разу не повысили друг на друга голоса… …Острый ветер, каменистый берег и чайки, при прощании с которыми, когда мы покидали Дунай, Вовка крикнул: “До свиданья, море, до свиданья, чайники!” Господи!.. Что здесь стало? Ржавеющая баржа в бухте, разбитый голый пирс. Окна домов плавсостава, заложенные разнокалиберным кирпичом, бедный рынок, умерший магазин игрушек - когда-то восхитительных игрушек: плюшевых собак, пластмассовых зайцев из “Ну, погоди”. Расколоченные окна военторга. Дуная больше нет. От нашего дома - лишь остов: стены и высаженные рамы. Двери куда-то делись. Ни межкомнатных перегородок, ни лестниц на наш этаж… Не надо показывать маме сделанные здесь фотографии. 12 июня 2006 г. Бухта Золотой рог Владивосток с площадки фуникулера настолько красив и необычен, что ничего не напоминает. Ни одного другого города, в котором я бывала. Ни одной картины известного или неизвестного мастера. Не знаю, с чем даже сравнить ночную летнюю бухту - Золотой рог. Елочная игрушка - отдает галантереей, ларец с самоцветами - да ну, ерунда какая-то. Может, коробка конфет, которые мы особенно любили в детстве, - ну там “Вечерний Киев”… А если без шуток, красиво: берега бухты в судах, на которых горят сигнальные огни. Город облег бухту, тоже в огнях. Справа на рейде учебное парусное судно морского университета “Надежда”. Дальше - остров Русский, погруженный по острые скулы в воду. Завтра я - туда. 13 июня 2006 г. Русский остров Благодаря движению парома разворачиваются тяжелые краны, раздвигаются ряды многотонных контейнеров, лежащих один на другом, как кубики в детской игре-конструкторе, позади остаются ряды судов и громады облаков, а остров, поросший темно-зеленым кучерявым лесом, каменистый, скуластый, серый, неприветный, приближается. На месте нас встречает Олег Стратиевский - он историк, а вообще офицер, служил в автобате в Афганистане, известный специалист по Русскому острову. Высок, худощав, под мышкой папка с фотографиями, вырезками, картой. Во всеоружии по просьбе Владимира Михайловича. - Русский остров составляет ровно сто квадратных километров. Канал, остров Елены, Бохайский редут. В 1986 году окаянные люди сгубили разводной мостик, пытались даже срезать опоры - на металлолом. Я пытаюсь записывать за Олегом, потом бросаю. Больше запомнить сам остров, почувствовать… В тумане проступают стены рухнувших зданий. Часть из них были архитектурными редкостями. Первые кирпичные дома были построены моряками на Русском в XIX веке. В 2003 году флот отсюда ушел. Трёх лет оказалось достаточно, чтобы всё погибло. В проемах разбитых окон видны настенные росписи. Смотрю на это, и душа переворачивается. Существует легенда, что Чингисхан, когда был молодым воином, попал в плен к чжурчженям (их поселения найдены на Русском острове). Он поклялся отомстить за унижение. И разрушил мир… Разбитый монумент “За власть Советов!”. Остатки здания, на котором сохранилась табличка: “Учебный корпус N 4. Боцманов”. Эта фраза с мощным, скупым, строго функциональным синтаксисом, почти непонятной инверсией. От красной звезды, слетевшей с памятника воинам-тихоокеанцам, остались только дыры в бетоне, куда она крепилась. На тротуарной плите кто-то вывел белой краской от руки: “Мы все равно вас помним!” Хотела на том и закончить, тяжело, но надо все-таки до конца… Черные пакеты с мусором - грудой у голого флагштока. - Объявили субботник, собрали, а вывезти? Сложили… Киотный столб лежит в волнах у Поспеловского вала. - Мы всякий раз ставим его заново, но кто-то опрокидывает, - говорит Олег Стратиевский со спокойной яростью. - Но кто? - Бог им судья, - говорит он так, словно это и есть ответ. Ворошиловская батарея на Русском - место как будто даже ухоженное. Виктор Петрович Люлько, подполковник, проводит экскурсию для нас. Высокий крепкий мужчина в форме и пилотке с флотским крабом. - Погода, будем говорить, вам не благоприятствует. Закамуфлирована… Три орудийных ствола тонут в тумане. - Башни - калибр 305 мм, ствол весит 51 тонну - были сняты с линейного корабля “Полтава”, который был введен в строй в 1914-м, но через пять лет - горел. Установили как береговые орудия, личный состав в 75 человек обслуживал. По 9 июля 1997 года батарея была действующей. Вывезли снаряды. Утопили. Разоружение, демилитаризация. Запустение. Повесили замки. Видите, что осталось - следы вандализма… Круглые стеклянные приборы в башне, о назначении которых могу только догадываться, в мелкой сетке трещин. - Три снаряда топят крейсер, два - эсминец. Можно сбивать воздушные цели. Чтобы не приходилось сбивать их в действительности, такие орудия должны служить, быть в исправности. - И что, можно эту батарею сейчас привести в рабочее состояние? - Все можно. Если воля есть… У нас тут был один иностранец на экскурсии. Я сказал: “Приходите к нам в гости. Без пушек”. А переводчик, видно, схимичил что-то. Тот машет руками: “Нет-нет, под ваши пушки мы не пойдем!..” Так-то. “Стой! Сдай курительные принадлежности, оружие и боезапас”. Пороховой погреб. Рядом помещения для личного состава. Двухъярусные кровати - ничем не отличаются от лож для снарядов, тут рядом. Бок о бок. Локоть к локтю. А на таинственных серых ящиках по сю пору сохранилось выведенное трафаретом: “Отв. м-с Голиков”. Ответственный, где, так-растак, тебя носит? Позже, в Москве, я показывала бабушке фотографии. Она спросила: “Что это?” - “Русский остров”. - “Понятно, что русский. А какой остров-то? Кто его так разбил? В Приморье же войны не было…” Свято-Серафимовский монастырь В Свято-Серафимовском мужском монастыре большие строгости. На территорию невозможно прийти запросто, как в любой московский либо подмосковный монастыри. Олег Стратиевский договорился, нас пропустили. Недолго постояли на службе. Трудник Сергий поглядел синими глазами: - Поклонитесь от нас московским святыням… Мы уезжали с Русского острова. Туман спадал. Взлет. Под крылом самолета - полоса океана. Амурский залив. О чем думается? Обо всём сразу. Обрывки мыслей, яркие образы. Всё, что запомнилось в дороге… |
|
|