"Приключения троих русских и троих англичан" - читать интересную книгу автора (Верн Жюль)

Глава XVI РАЗЛИЧНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

К концу сентября астрономы подвинулись еще на один градус к северу. Отрезок меридиана, замеренный с помощью тридцати двух треугольников, составлял уже четыре градуса. Была выполнена половина поставленной задачи. Трое ученых работали, не покладая рук, но, поскольку их было только трое, они чувствовали порой такую усталость, что приходилось прерывать работу на несколько дней. Жара в это время стояла сильная и действительно невыносимая. Октябрь в Южном полушарии соответствует апрелю в полушарии Северном, и на двадцать четвертой южной параллели здесь царят высокие температуры алжирских районов. Днем послеполуденная жара совсем не позволяла работать. А потому замеры проводились уже с некоторым запозданием, что сильно беспокоило бушмена. И вот почему.

В северной части меридиана, в сотне миль от последнего ориентира, зафиксированного наблюдениями, дуга его проходила по своеобразной местности — «карру» на языке туземцев, — похожей на ту, что расположена у подножия Роггевельдских гор Капской колонии. Во время влажного сезона этот район повсюду являет собой великолепную картину плодородия: после нескольких дождливых дней почва покрывается густой и сочной зеленью, повсюду расцветают цветы, насколько хватает глаз расстилаются сочные луга, образуются водные потоки, стада антилоп спускаются с вершин и вступают во владение внезапно образовавшимися лугами. Но это необычайное цветение природы длится недолго. Едва проходит месяц, от силы шесть недель, как вся накопленная почвой влага под воздействием солнечных лучей испаряется, исчезая в атмосфере. Солнце ожесточается и губит новые ростки; растительность пропадает в несколько дней; животные бегут из этих мест, которые сразу становятся необитаемыми, и там, где некогда простирался роскошный плодородный край, оказывается голая пустыня.

Такова была эта «карру», которую предстояло пересечь небольшому отряду полковника Эвереста, прежде чем он достигнет настоящей пустыни, прилегавшей к берегу озера Нгами. Теперь понятно, насколько бушмен был заинтересован в том, чтобы попасть в этот феноменальный[189] район прежде, чем страшная засуха уничтожит живительные источники. А потому он поделился своими соображениями с полковником Эверестом. Тот прекрасно понял все доводы и пообещал в какой-то мере учесть их, ускорив работы. Но не следовало, однако, допускать, чтобы такая поспешность свела на нет их точность. Угловые измерения не всегда бывают легким делом, осуществимым в любое время. Наблюдения производятся хорошо, если для них есть определенные атмосферные условия. А потому операции, несмотря на настойчивые рекомендации бушмена, не пошли быстрее, и охотник ясно видел, что, когда караван прибудет в «карру», цветущий этот район, вероятно, уже высохнет под палящими лучами солнца.

Тем не менее, когда работы по триангуляции привели астрономов к границам «карру», они все же успели насладиться там созерцанием всех чудес природы, представших перед их взорами. Никогда еще им не случалось бывать в более красивых местах. Несмотря на усиление жары, ручьи несли лугам свежесть. Стада в тысячи голов находили для себя на пастбищах богатый корм. Кое-где поднимались зеленые леса, которые здесь, на обширном пространстве, казались ухоженными, как английские парки. Для полного сходства не хватало только газовых фонарей[190].

Полковник Эверест проявлял мало внимания к красотам природы, но сэр Джон Муррэй, а в особенности Вильям Эмери глубоко прочувствовали всю поэтичность этого края, затерянного среди африканских пустынь. Сколько раз молодой ученый пожалел, что рядом нет его друга Михаила Цорна и что они не могут искренне поделиться друг с другом своими впечатлениями! Конечно, Цорн был бы глубоко потрясен увиденным, и в перерывах между наблюдениями они могли бы вместе наслаждаться красивым зрелищем!

Итак, караван двигался вперед по великолепной местности. Многочисленные стаи птиц оживляли своим пением и порханием здешние луга и леса. Охотники отряда не раз подстрелили по парочке «коранов» — разновидность дроф, обитающая на равнинах Южной Африки, и «диккопов» — дичь, мясо которой ценится как деликатес. Обратили на себя внимание европейцев и другие пернатые, но уже не в качестве съедобных. На берегах ручьев и рек или над поверхностью воды, которой они касались своими быстрыми крыльями, некоторые крупные птицы ожесточенно преследовали ненасытных воронов, пытавшихся выхватить их яйца из гнезд, устроенных в песке. Голубые журавли с белыми шеями красные фламинго, мелькавшие, как факелы в разреженных чащах цапли, кулики, бекасы, «каласы», обычно сидящие на хребте у буйволов, зуйки, ибисы, точно слетевшие с каких-нибудь покрытых иероглифами[191] обелисков[192], огромные пеликаны, вышагивающие в цепочку целыми сотнями, — все они приносили жизнь в эти районы, где не хватало одного только человека. Но, пожалуй, среди всех этих представителей пернатого мира наибольший интерес вызвали изобретательные «тиссерины», чьи зеленоватого цвета гнезда, сплетенные из тростника и стеблей травы, висели, как огромные груши, на ветвях плакучих ив! Вильям Эмери, приняв их за не виданные доселе плоды, сорвал один или два, и каково же было его удивление, когда он услышал, что эти так называемые фрукты чирикают, как воробьи! И было бы вполне простительно, если бы молодой астроном, как когда-то первые путешественники по Африке, подумал, что некоторые деревья в этом краю приносят плоды, воспроизводящие живых птиц!

Да, «карру» тогда представляла приятное зрелище. Она предлагала все условия для жизни жвачных животных. Здесь в изобилии попадались гну с острыми копытцами, каамы[193], которые, по выражению Гарриса[194], кажутся состоящими из сплошных треугольников, лоси, серны, газели. Какое разнообразие дичи, какие «мишени» для одного из самых уважаемых членов охотничьего клуба! Действительно, это было слишком сильное искушение для сэра Джона Муррэя и, выговорив себе у полковника Эвереста два дня на отдых, он использовал их на то, чтобы устать отменным образом. Да к тому же добился замечательных успехов в компании со своим другом бушменом, тогда как Вильям Эмери сопровождал их в качестве любителя! Сколько удачных выстрелов он записал на свой охотничий счет! О скольких славных трофеях он мог доложить в своем замке в Шотландии! И как далеко отодвинулись в его сознании за эти два дня каникул геодезические операции, триангуляция, измерение меридиана! Кто бы мог подумать, что эта рука, так умело обращавшаяся с ружьем, производила тонкие манипуляции с окулярами теодолита! Кто бы мог предположить, что этот глаз, столь искусный в прицеливании в скачущую быструю антилопу, хорошо натренировался на небесных созвездиях, выслеживая какую-нибудь там звезду тринадцатой величины! Да! Сэр Джон Муррэй был вполне, полностью и исключительно охотником в продолжение этих двух радостных дней, и астроном в нем пропал настолько, что приходилось опасаться, появится ли он вновь когда-нибудь!

Среди других охотничьих подвигов, занесенных в актив сэра Джона, следует особо отметить один, отмеченный совершенно неожиданным результатом, посеявшим тревогу у бушмена относительно судьбы научной экспедиции. Инцидент[195] этот лишь усилил худшие предположения, которыми проницательный охотник поделился с полковником Эверестом.

Это случилось пятнадцатого октября. Вот уже два дня как сэр Джон полностью отдался своим охотничьим инстинктам. Однажды в двух примерно милях справа от каравана он заметил стадо жвачных голов в двадцать. Мокум определил, что они принадлежат к замечательной разновидности антилоп, известной под названием ориксов, поимка которых — дело весьма сложное и делает честь любому африканскому охотнику.

Бушмен тут же сообщил сэру Джону, какая счастливая возможность им представляется, и настоятельно предложил воспользоваться ею. В то же время он предупредил англичанина, что охотиться на ориксов очень трудно, что скорость у них выше, чем у самой быстрой лошади, что знаменитый Кумминг, когда он охотился в стране намаков[196], несмотря на то, что всегда ездил на очень выносливых лошадях, за всю свою жизнь не настиг и четырех великолепных антилоп!

Большего и не требовалось, чтобы раззадорить почтенного англичанина, заявившего, что он готов кинуться по следам ориксов. Сэр Джон взял свою лучшую лошадь, лучшее ружье, лучших собак и, в нетерпении обгоняя степенного бушмена, направился к опушке рощи, примыкающей к обширной равнине, близ которой было отмечено присутствие этих жвачных животных.

После часовой езды всадники остановились. Мокум, спрятавшись за группу смоковниц, указал своему спутнику на пасущееся стадо, которое находилось с наветренной стороны в нескольких сотнях шагов от них. Эти осторожные животные еще не заметили людей и мирно щипали траву. Однако один из ориксов держался несколько в стороне. Бушмен показал его сэру Джону.

— Это часовой, — сказал он ему, — животное, без сомнения старое и хитрое, которое бдит ради общего спасения. При малейшей опасности он издаст особое блеяние, и стадо с ним во главе сорвется с места и помчится во всю прыть. Так что в орикса следует стрелять только на малом расстоянии и попасть надо с первого выстрела.

В ответ сэр Джон ограничился понимающим кивком головы и занял позицию, удобную для наблюдения за стадом.

Ориксы продолжали спокойно пастись. Их сторож, до которого порывом ветра, должно быть, донесло что-то подозрительное, довольно часто поднимал свою увенчанную рогами голову, проявляя некоторые признаки беспокойства. Но он был слишком далеко от охотников, чтобы они могли успешно стрелять в него. А если бы Джону Муррэю пришла мысль напасть на стадо на скаку, то на этой обширной равнине, представлявшей для антилоп отличную беговую дорожку, ему пришлось бы тут же распроститься со своей идеей. Оставалось надеяться, что стадо подойдет ближе к роще, в таком случае сэр Джон и бушмен сумели бы прицелиться в одного из ориксов в более благоприятных условиях.

Казалось, счастье собиралось улыбнуться охотникам. Ведомое старым самцом стадо понемногу приблизилось к роще. Без сомнения, они не чувствовали себя в полной безопасности на открытой равнине и стремились укрыться в густой зеленой чаще. Когда бушмен разгадал их намерение, он предложил компаньону спешиться. Лошадей привязали к подножию смоковницы, а их головы обернули одеялами — такая мера предосторожности не давала им ни ржать, ни двигаться. Потом, сопровождаемые собаками, Мокум и сэр Джон скользнули в кустарник, идя вдоль поросшей побегами опушки рощи, стремясь достичь выступа, образуемого последними деревьями, что находились шагах в трехстах от стада.

Там охотники затаились и, изготовив ружья, стали ждать. От того места, которое они теперь занимали, они могли наблюдать за ориксами и, хорошенько разглядев их, восхищаться этими грациозными животными. Самцы мало отличались от самок, но по странной игре природы, случающейся с редкими разновидностями, самки были более основательно вооружены, нежели самцы, и имели большие, загнутые назад, элегантно заостренные рога. Пучок мягкой шерсти развевался у горла орикса, щетина на холке стояла прямо, а его густой хвост доставал до земли.

Тем временем стадо, состоявшее из двух десятков особей, подойдя к роще, остановилось. Совершенно очевидно, что сторож побуждал ориксов покинуть равнину. Он ходил среди высокой травы и старался сбить их в компактную группу, как это делает собака овчарка с доверенными ее попечению баранами. Но животные, резвясь на лугу, похоже, совсем не собирались покидать роскошное пастбище. Они упирались, отскакивали, отбегали от вожака на несколько шагов и принимались снова щипать траву. Такой маневр очень удивил бушмена. Он обратил на него внимание сэра Джона, хотя не смог дать ему объяснения. Охотник не мог понять ни упорства старого самца, ни того, почему он хотел завести стадо антилоп в рощу.

Все это продолжалось бесконечно долго. Сэр Джон нетерпеливо теребил замок своею карабина. Он порывался то стрелять, то броситься вперед. Мокуму с трудом удавалось сдерживать его. Гак прошел целый час, и неизвестно, сколько бы минуло еще времени, если бы одна собака, вероятно, столь же нетерпеливая, как сэр Джон, оглушительно залаяв, вдруг не выскочила на равнину.

Взбешенный бушмен готов был послать заряд свинца вслед проклятому животному! Но быстрое стадо, развив невероятную скорость, уже уносилось прочь, и сэр Джон понял, что никакая лошадь не в состоянии догнать его. Через несколько мгновений ориксы превратились в черные точки, мелькавшие в высокой траве на горизонте.

Однако, к большому удивлению бушмена, старый самец не подавал антилопам сигнала к бегству. Вопреки обыкновению этих жвачных, странный сторож остался на месте и не думал следовать за ориксами, вверенными его охране. После их исчезновения он, напротив, попытался спрятаться в траве, быть может, с намерением достигнуть чаши.

— Вот любопытная вещь, — сказал тогда бушмен. — Что это с этим старым ориксом? Его поведение так странно! Он ранен или настолько уже дряхл?

— Сейчас мы это узнаем! — ответил сэр Джон, бросившись к животному с ружьем на изготовку.

С приближением охотника орикс все ниже и ниже оседал в траве. Виднелись уже только его длинные рога, достигавшие четырех футов, заостренные кончики которых торчали на зеленой поверхности равнины. Он не старался убежать, а хотел спрягаться. Сэр Джон смог поэтому близко подойти к странному животному. Когда до орикса оставалось не более ста шагов, Джон Муррэй старательно прицелился и спустил курок. Раздался выстрел. Торчавшие рога исчезли в траве.

Сэр Джон и Мокум со всех ног побежали к зверю. Бушмен держал в руке свой охотничий нож, готовясь запороть животное в случае, если оно не убито наповал.

Но эта предосторожность была излишней. Орикс был мертв, вполне мертв, настолько мертв, что когда сэр Джон потянул его за рога, в руках у него оказалась лишь мягкая полая шкура, абсолютно лишенная внутренностей!

— Святой Патрик! Какие только вещи со мной ни происходят! — воскликнул он так, что рассмешил бы всякого на месте бушмена.

Но Мокум не засмеялся. Сжатые его губы, нахмуренные брови, прищуренные глаза говорили о том, что он серьезно обеспокоен. Скрестив на груди руки и быстро крутя головой то вправо, то влево, он внимательно осматривался вокруг. Вдруг его внимание привлек какой-то предмет. Это был лежавший на песке маленький кожаный мешочек, украшенный красными узорами. Бушмен тотчас поднял его и стал пристально разглядывать.

— Что это такое? — спросил сэр Джон.

— Это, — ответил Мокум, — это кисет маколола.

— Но почему он здесь оказался?

— Потому что владелец кисета только что обронил его при поспешном бегстве.

— И это был маколол?

— Не в обиду будет сказано вашей милости, — ответил бушмен, гневно сжав кулаки, — маколол был в шкуре орикса, и это в него вы стреляли!

Не успел сэр Джон выразить своего удивления, как Мокум, заметив примерно в пятистах шагах от себя какое-то шевеление в траве, выстрелил в том направлении. И они с сэром Джоном что есть мочи побежали к подозрительному месту.

На примятой траве было пусто. Маколол исчез, и пришлось отказаться от мысли преследовать его на этом огромном лугу, простиравшемся до самого горизонта.

Оба охотника возвратились назад, очень озабоченные происшедшим. Появление маколола сначала возле дольмена у сгоревшего леса, потом эта маскировка, обычно используемая охотниками на ориксов, свидетельствовали об упорной настойчивости, с какой он наблюдал за отрядом полковника Эвереста. Отнюдь не без причины туземец, принадлежавший к разбойничьему племени макололов, так следил за европейцами и их сопровождением. И чем дальше последние продвигались на север, тем больше возрастала опасность оказаться атакованными этими грабителями пустыни.

Сэр Джон с Мокумом вернулись в лагерь, и «его милость», весьма разочарованный случившимся, не удержался, чтобы не сказать своему другу Вильяму Эмери:

— Воистину, дорогой мой Вильям, мне не везет! Первый орикс, которого я убиваю, оказывается умершим задолго до моего выстрела!