"Великое плавание" - читать интересную книгу автора (Шишова Зинаида)

ГЛАВА XII, в которой Франческо узнает о детских и юношеских годах адмирала Кристоваля Колона

Синьор Марио мог бы нам рассказать много интересного о зверях, птицах и рыбах, но, так как он знал адмирала со школьных лет, нам захотелось узнать подробнее о детстве и юности нашего господина.

Синьор Марио не называл адмирала иначе, как Голубь или даже Голубок.[37] – Коломбо очень распространенная фамилия в Лигурии,[38] – сказал секретарь. – В квартале Шерстобитов в Генуе я знал шестерых Коломбо. С первых же лет жизни было понятно, что он не удовольствуется долей ремесленника. Этот босоногий мальчишка с Вико-Дритто-Понтичелли был всегда заносчив, как испанский гранд. И я не помню ни одного его намерения, которого бы он не привел в исполнение.

Вспоминая, что господин еще в Генуе говорил о своем древнем роде мореплавателей, мы поделились этим с синьором Марио, на что тот только махнул рукой.

– Это странный человек, – сказал он. – Я не думаю, чтобы Голубок был лгуном, но иногда он говорит как одержимый. Слова сыплются из него как горох. И нужно призвать десять ученых, чтобы отличить, где ложь и где правда. Адмирал – сын простого шерстобита, который не мог прокормить семью своим ремеслом и был вынужден содержать еще и игорный дом. Ах, Голубок, Голубок, – добавил добрый синьор Марио, вздыхая, – высоко ты залетел, где-то ты сядешь!

Так как во всех словах секретаря сквозила горячая любовь к господину, мы охотно прощали ему насмешки над важностью адмирала, над его красноречием, которое синьор Марио называл краснобайством, и над его безграничным честолюбием.

О других сторонах характера адмирала я не берусь судить, что же касается красноречия мессира, то и я и Орниччо уже немного привыкли к его высокопарному слогу, который часто отвращал от адмирала сердца простых людей. Однако это же красноречие снискало ему расположение дворян, герцогов и даже самой королевы.

Мы не дали синьору Марио заснуть, и он терпеливо рассказывал нам о детских и юношеских годах своего друга.

– Правда ли, что господин наш учен, как Птолемей?[39] – спрашивали мы.

И добрый синьор Марио, подумав немного, давал нам точный и исчерпывающий ответ:

– Голубок несомненно умный и ученый человек. Он жадно набрасывается на книги и охотно разговаривает с людьми, от которых может почерпнуть новые знания. Но сравнивать его с Птолемеем, конечно, нельзя. Стройные и логичные знания Птолемея совсем непохожи на ту кашу различных сведений, ученых записей и невежественных басен, коими набита голова Голубка. Шерстобиты в Генуе устроили несколько школ для своих детей, и Голубок получил там свою долю образования. Но его любовь к властвованию много мешала ему в этом, и часто я или кто-нибудь иной из школьников выполняли за него классную работу. В школе он научился, правда, каллиграфически писать и искусно чертить карты, но знаний оттуда он вынес не так уж много. Гораздо большему он, конечно, научился на практике, плавая с купцами в качестве приказчика.

– Правда ли, что господин в первый раз пустился в море, будучи четырнадцати лет от роду, что тогда уже он был начальником корабля?

– Нет, я его встречал после школы студентом в Павии, где мы должны были продолжить свое образование и где он учился очень короткое время. Когда Голубок начал морскую службу, ему было что-то около двадцати четырех или двадцати пяти лет. Был он тогда простым матросом, хотя по своим знаниям, может быть, и был достоин стать капитаном судна.

– Правда ли, что господин наш, подобно греческому философу Демосфену, набирал в рот камешки, чтобы научиться яснее и выразительнее говорить?

– Не знаю, уж на что яснее нужно было говорить! Этот четырнадцатилетний мальчишка и тогда уже мог переспорить почтенных ученых. Надо, правда, сознаться, что в спорах Голубок нередко ссылался на обстоятельства, которых не было, и на людей, которых он не знал. Но лица, спорившие с ним, замечали это только по окончании спора. В разгар же полемики он всех очаровывал своими изящными сравнениями и блестящими оборотами.

Вот таким образом, задавая вопросы и получая ответы, мы последовательно восстановили все годы жизни нашего господина, узнали о его скитаниях и бедствиях, которые он перетерпел, предлагая проект своего плавания Генуе, Португалии, Англии и Франции. Брат господина – Бартоломе Колон – до сих пор находится в Париже, так как сестра короля, Анна Боже, заинтересовалась предприятием господина и пообещала Бартоломе представить его своему венценосному брату.

Почти всюду, излагая свой план путешествия, господии терпел гонения, насмешки темных людей и высокомерие вельмож.

– Это, вероятно, монахи ополчились на него, – высказал предположение мой друг. – И после этого он еще возится с этими черными воронами!

Я с испугом посмотрел на синьора Марио, но тот только добродушно похлопал Орниччо по плечу:

– Ты ошибаешься, дружок. Если где запахнет золотом или выгодой, духовные лица не менее, чем купцы или господа дворяне, склонны приложить свою руку к такому предприятию!

И так как Орниччо в недоумении повернулся к нему, синьор Марио добавил:

– Среди монахов всегда бывали такие, что восставали против здравого смысла, к ним я причисляю врагов Голубка. Но вспомни монахов ла Рабиды или духовника королевы – благородных ходатаев за его начинание. Правда, они вложили и свои деньги в снаряжение нашей флотилии, – помолчав, сказал секретарь, тонко улыбаясь.

Я подумал о том, что, имея дело с такими высокопоставленными людьми, как герцог Медина-Сидония или Медина-Сели, которые покровительствовали адмиралу, господин вынужден был хитрить и скрывать свое низкое происхождение.

Но одна мысль, что адмирал когда-то босоногим мальчишкой слонялся по улицам Генуи, наполняла меня еще более горячей и нежной любовью к нему, когда, утомленный ночной беседой, я засыпал уже почти на самом рассвете.