"Последний Шлемель, или Рассказы мальчика, выросшего в Варшаве" - читать интересную книгу автора (Зингер Исаак Башевис)Зингер Исаак БашевисПоследний Шлемель, или Рассказы мальчика, выросшего в ВаршавеИсаак Зингер Последний Шлемель, или Рассказы мальчика, выросшего в Варшаве Предисловие Ольги Мяэотс Перевод: Ольга Мяэотс Жизнь - это память1 Чудо великое свершилось тут. Надпись на дрейдле2 Если романы и новеллы Исаака Башевиса Зингера, написанные для взрослых, постепенно входят в круг чтения русскоязычного читателя, то рассказы и сказки, написанные им для детей, пока мало известны. Между тем в литературном наследии Зингера произведения для детей занимают особое место. В изящных миниатюрах воплотились самые главные мечты и надежды писателя, с особой яркостью раскрылось удивительное мастерство великого рассказчика. Зингер считал себя именно рассказчиком - сочинителем историй и именно этот талант называл своим главным литературным достоинством. К детской литературе писатель обратился уже сложившимся мастером, сказки и рассказы для детей как бы подводят итог его литературной карьере. Почему именно сказки для детей? В интервью последних лет Исаак Башевис Зингер признавался, что литературная атмосфера эпохи вызывает у него глубокое разочарование, и указывал: "Великая трагедия современной литературы заключается в том, что она все больше внимания уделяет объяснению, комментированию и все меньше - собственно событиям"3 . Объясняя свое увлечение детской литературой, писатель обосновывал его именно желанием противопоставить настоящий рассказ - увлекательный, динамичный, написанный ярким живым языком, жиденькому бесформенному повествованию, отягощенному морализаторством и псевдосимволикой. "Пусть не все со мной согласятся, но я считаю, что мы живем в эпоху, когда литература все больше стремится к дидактичности и утилитарности"4, - отмечал Зингер. Полемизируя с критиками и теоретиками литературы, утверждающими, что литература призвана объяснять жизнь, помогать человеку понять себя самого и найти свое место в мире, подменяя тем самым философию, психологию, социологию и другие науки, Исаак Башевис Зингер был убежден, что литература в первую очередь - развлечение, и любое навязывание ей несвойственных функций неизбежно приводит к ее разрушению. Назначение писателя - сочинять истории, а не переделывать мир. Однако литератору, не следующему в русле модных течений все труднее найти себе читателя. Если сочинение не нуждается в комментариях и толкованиях, оно не привлекает внимания публики. "Я обратился к детям, потому что вижу в ребенке последние убежище от взбесившейся литературы, стремящейся к саморазрушению"5, - заявил Зингер в своем интервью в 1969 году. Напечатанная на первой странице "Книжного обозрения "Нью-Йорк Таймс", эта фраза звучала как литературная декларация. ---------------------------------------------------------------------- 1 Singer Isaac Bashevis Love and Exile: A Little Boy in Search of God, Etc. - N.Y., 1984, p. 72. 2 Еврейская игрушка - волчок для игры и гадания. 3 Singer, Isaac Bashevis On Literature and Life. Arizona, 1979, p. 10. 4 "New York Times Book review", 1969, nov., № 9, с. 66. 5 Т а м ж е, с. 1. ---------------------------------------------------------------------- С тревогой и сожалением говоря об упадке взрослой литературы, Зингер противопоставляет ей литературу для детей, качество которой, по его мнению, неуклонно растет. В детях он видит истинных читателей, которые оценивают искусство по одному единственно верному критерию: нравится - не нравится. "По собственному опыту я знаю, что ребенку нужны хорошо сочиненные истории, логичные и написанные ясным языком, а иллюстрации к ним призваны украшать текст, а не затуманивать его"1. Литературные заслуги писателя отмечены самыми высокими литературными премиями. В 1970 году книга "День удовольствий: рассказы о мальчике, выросшем в Варшаве", в которой он пересказал для детей отдельные новеллы из сборника "В суде отца моего", была удостоена Национальной книжной премии США. Получая награду, Зингер произнес речь, в которой сформулировал причины, заставившие его предпочесть детскую аудиторию взрослой. "Я мог бы назвать сотни причин, подтолкнувших меня писать для детей, но... я назову лишь десять из них: 1. Дети читают книги, а не рецензии, им нет дела до критиков. 2. Дети не читают для того, чтобы познать самих себя. 3. Они не читают для того, чтобы избавиться от чувства вины, побороть жажду протеста или чтобы справиться с одиночеством. 4. Им нет дела до психологии. 5. Они ни в грош не ставят социологию, 6. И не пытаются понять Кафку или "Поминки по Финнегану". 7. Дети не утратили веры в семью, ангелов, демонов, ведьм, гоблинов, логику, ясность изложения, пунктуацию и прочий устаревший хлам. 8. Им нравятся интересные истории, а не комментарии к ним; они не читают сносок и послесловий. 9. Если книга скучная, они без стеснения зевают и не боятся осуждения. 10. Дети не ожидают от любимого автора, что он спасет человечество, и, какими бы маленькими они ни были, понимают: это ему не по силам. Лишь взрослые лелеют подобные заблуждения". Спустя восемь лет в речи на банкете по случаю присуждения ему Нобелевской премии Зингер вновь повторил эти тезисы, что подтверждает: "уход в детскую литературу" был для писателя важным продуманным решением. "Я не делаю различия между теми произведениями, которые пишу для взрослых, и теми, что сочиняю для детей. В них царит один и тот же дух, одинаковый интерес к сверхъестественному. Я даже упоминаю одни и те же города и местечки. В наше время, когда литература постепенно теряет свое предназначение и искусство рассказывать истории предается забвению, дети остаются самой лучшими читателями", - пишет Зингер в предисловии к сборнику "Как Шлемель отправился в Варшаву"2. ---------------------------------------------------------------------- 1 "New York Times Book review", 1969, nov., № 9, с. 66. 2 Singer Isaak Bashevis. When Shliemel Went to Warsaw and Other Stories. N.Y., 1968. ---------------------------------------------------------------------- Несомненно, обращение к детям - это не просто желание сменить аудиторию на более отзывчивую. Исаак Башевис Зингер не мог не сознавать, что, обращаясь ко взрослым, он говорит с прошлым и настоящим, и лишь дети дают ему желанный выход в будущее, дают веру и оптимизм. В красивой и мудрой новелле "Нафтали-сказочник и его конь Сус" Зингер создал поэтичный образ странствующего сказителя. Герой рассказа, книгоноша Нафтали, всю жизнь ходил от села к селу, сочинял истории и рассказывал их всем, у кого была охота слушать. Вечный странник, он не обзавелся ни домом, ни семьей, но жизнь его не прошла бесследно: истинный творец, Нафтали сумел соединить в своих сказках прошлое и будущее, и труд его оказался бессмертным. Незамысловатый сюжет перерастает в мудрую притчу, ибо: "Пока будущее не наступило, нам не дано предугадать, что оно принесет. Настоя щее - лишь миг, а прошлое - длинная история. Те, кто не рассказывает историй и не слушает их, живут лишь настоящим, а этого недостаточно". Главной темой, питавшей творчество Исаака Башевиса Зингера, была судьба еврейского народа. И ее отражение в мировой судьбе. Кто-то из критиков назвал Зингера писателем, который "на мертвом языке пишет о мертвом мире". Но Зингер не верил, что мир, породивший его, исчез навсегда, - слишком много жизненной энергии, красоты, мудрости и даже чудаковатости было заключено в тех людях, которых он встречал в Варшаве и Билгорае, в крошечных местечках и на больших дорогах. Как писатель он знал: мир, о котором рассказывает литература, остается жить. "Башевис Зингер личным усилием удерживает от сползания в забвение мир своего детства - мир предвоенной еврейской Варшавы, и мир своей юности веселый мир еврейских артистов, поэтов, художников, и родной и душный мир штетла, отлетевший в вечность вместе с дымом труб крематориев", - писала переводчица Наталья Рубин-штейн1. Книги Исаака Башевиса Зингера, пожалуй, лучшее свидетельство ушедшей эпохи. Однако писателю было важно не просто сохранить память о прошлом, но показать: под остывшим пеплом тлеет огонь и, значит, возможно возрождение. "Все остается жить и ничего не теряется во времени", - так заканчивается сказка "Сон Менше", герой которой, мальчик-сирота, попадает в зачарованный замок, где живут его умершие родители, где хранится память о его предках и где в запертых комнатах бережно собраны свидетельства его собственной жизни - старые игрушки, одежда, из которой он вырос, подарки, которые получал по праздникам, а еще - звуки счастливых разговоров, песни и смех, голоса родителей и друзей, странные видения, являвшиеся ему в снах и... даже мыльные пузыри! В удивительном замке, "где ничто не исчезает", мальчику приоткрывается и его будущее, тот путь, который ему предстоит пройти, прежде чем он вернется в сказочный замок, чтобы навсегда воссоединиться с теми, кого любил и память о ком всегда живет в его сердце. "Литература помогает нам сохранить память о прошлом во всем многообразии его проявлений... Для писателя и читателей все герои остаются жить вечно. В реальной жизни многие из людей, о которых я пишу, давно покинули этот мир, но для меня они по-прежнему живы и я надеюсь, что они позабавят читателей своей мудростью, странными верованиями, а порой и своей глупостью", - пишет Зингер в предисловии к первому сборнику сказок "Коза Злата"2. Произведения, написанные Зингером для детей, можно разделить на три группы - воспоминания о собственном детстве, пересказы библейских легенд и сказки, основанные на фольклорных мотивах. Фольклор, древние предания - вот корни, питающие национальную культуру, та почва, которая определяет формирование личности человека. Именно сказки дали Зингеру возможность обратиться к самым главным первоисточникам еврейской культуры, воссоздать, пусть лишь на книжных страницах, атмосферу жизни народа - населив ее строгими раввинами и оборотистыми торговцами, мечтателями и чудаками, шлемелями и мудрецами из Хелма. Сказка привлекала Зингера еще и своей способностью превращать самые невероятные события в логичные и достоверные. "Я всегда стремился показать читателю, что, даже если жизнь представляется нам хаотичной, она не столь бессмысленна, как нам кажется"3. И в самом деле, сказка, развивая традиционные сюжетные линии, в то же время поражает многообразием форм их художественного воплощения. Заданность сказочного сюжета и непредсказуемость его развития с наибольшей полнотой отражают представление Зингера о мироустройстве, где все предопределено, но путь каждого человека от рождения до смерти непредсказуем. "Я верю, что создатель вселенной имел план... Я верю в доброго Бога, а не в злого. Но и добрый Бог может причинить немало бед малым существам, не понимающим его замысла... Мы малы и ничтожны, Бог велик и милосерден"4. ---------------------------------------------------------------------- 1 Башевис-Зингер И. Гаснущие огни. - Иерусалим, 1990. - С. 13. 2 Singer I.B. Zlateh the Goat and Other Stories. N.Y. 1966. 3 Singer, Isaac Bashevis On Literature and Life. Arizona, 1979, p.10. 4 Т а м ж е, с. 12-13. ---------------------------------------------------------------------- Писателя манят тайны мира, скрытые и в большом, и в малом. В произведениях Зингера иррациональное, чудесное присутствует постоянно, но лишь в сказках оно обретает новые силы и становится главной пружиной, позволяет верить, что возможно все и счастливый конец закономерен и предопределен вечным порядком мироустройства. Сказочные чудеса предполагают наличие специальной "волшебной среды" колдунов, гномов, демонов, королей и принцев, заколдованных дворцов, таинственных кладов, - всеми этими "реалиями" щедро пересыпаны сказки Зингера. И порой уже не разберешь, демон или праведник держит волшебный дрейдл , определяющий судьбу героев. И становится жутко и страшно, и радостно оттого, что наперед знаешь: зло будет повержено и изгнано "в тот край, где ни люди не ходят, ни скотина не бродит, где небо из меди, а земля из железа". Писатель вспоминал, что в детстве истории о демонах и нечистой силе были в семье своеобразным средством воспитания: "Чтобы не пропало мое рвение к вере, старшие рассказывали мне бесконечное множество сказок - про диббуков1, про колдовство и про дома с привидениями, про мертвецов, встающих из могил". Осознание опасного соседства удивительного мира, населенного сверхъестественными существами - бесами, ведьмами, домовыми, - придавало жизни маленького Итчеле особый терпкий привкус, расширяло границы реального мира, и, главное, будило фантазию, тем самым способствуя воспитанию будущего писателя. Конечно, сказки Исаака Башевиса Зингера - не только для детей: они вобрали в себя золотые крупицы памяти об ушедшей жизни, о мире и людях, навсегда, казалось бы, канувших в прошлое. Если в романах, прославивших Зингера на весь мир, писатель воссоздал историю еврейского народа - от Средних веков до трагических дней Катастрофы, объединив детали быта, смятение страстей и духовные искания в объемное полотно, то в сказках оживают мечта, фантазия и... вера в чудо. Вера в чудо, напряженное ожидание его - важная черта еврейской ментальности, а сказки, наполненные чудесами и волшебством, как бы подтверждают реальность и оправданность наших надежд. И все же самые важные чудеса происходят незаметно для глаз: они повсюду, потому что сама жизнь чудесна. Удивительно тонкой и лиричной сказкой оборачивается последняя новелла в сборнике "День удовольствий" "Шоша" (не путать с одноименным романом!). Автор вспоминает свое детство на Крохмальной улице в Варшаве и свою подружку-соседку девочку Шошу, для которой когда-то темными вечерами сочинял удивительные истории: "Я рассказывал девочкам, что у моего отца есть сокровища, которые он хранит в пещере в лесу. Я хвастался тем, что мой дед якобы был королем Билгорая, и уверял Шошу, что знаю заклятие, которое, стоит произнести его вслух, обратит мир в прах". Рассказ - сложное переплетение сказочных сюжетов, роящихся в голове мальчика, его страхов, надежд, пробуждающихся чувств. Минули годы, автор вырос, и, покидая навсегда родину, приходит проститься с двором, где прошло его детство. Он стал писателем, у него своя семья и свой путь в жизни, но память о темных вечерах и о девочке с косичками сохранилась в его сердце. И происходит чудо: открыв ту самую заветную дверь, автор встречает рыженькую девочку - точь-в-точь Шоша! - которая узнает его, потому что слышала о нем от матери, выросла на его рассказах. Оказывается, прошлое не уходит, оно может существовать параллельно с настоящим, оживая в нашем сердце от любого пустяка - запаха свежих булочек, скрипа старых половиц или стрекотания сверчка за печкой. Только постигая тайну жизни, ошибаясь, приходя в отчаяние и поднимаясь вновь, мы постепенно начинаем понимать, как важно найти в жизни волшебное слово - то, что возродит из праха дорогой нам мир. Исаак Башевис Зингер признавался, что, будучи пессимистом в отношении "малого мира" людей, он остается оптимистом, когда речь идет о вселенском мироустройстве. "Пессимизм творческого человека - это не упадничество, но выражение страстного желания спасти человечество. Поэт, развлекая читателей, одновременно пытается постичь вечные истины, смысл бытия. На свой лад он пробует разгадать загадку времени и перемен, найти причину страданий, обнаружить любовь даже в бездне жестокости и несправедливости. Как бы странно ни звучали эти слова, я часто мечтаю о том, что, когда изживут себя многочисленные социальные теории и человечество устанет наконец от войн и революций, именно поэт, которого Платон изгнал из своей Республики, встанет, чтобы спасти нас всех", - этими словами Исаак Башевис Зингер закончил свою Нобелевскую речь. C пессимизмом глядя на современный литературный процесс, Зингер не мог не хранить в душе надежду на возрождение литературы: "Я верю, что литературе для взрослых еще суждено возродиться и возрождение это произойдет именно через литературу детскую"2. ---------------------------------------------------------------------- 1 Злые духи, вселяющиеся в человека. 2 "New York Times Book review", 1969, nov., № 9. ---------------------------------------------------------------------- Взгляд большого художника всегда оригинален и зачастую кажется парадоксальным. Иногда нам бывает трудно согласиться с мастером, но прислушаться к нему необходимо. Кто я Я родился в городке Радзимине недалеко от Варшавы, столицы Польши, 14 июля 1904 года. Мой отец, Пинхос Менахем Зингер, был раввином и очень религиозным человеком. У него были голубые глаза, рыжая борода и длинные черные пейсы. Моя мать, Батшеба, дочь раввина из Билгорая, что неподалеку от Люблина, тоже была рыжеволосой. Как и положено было благочестивой замужней женщине, она коротко стриглась и носила парик. В начале 1908 года, когда мне было три, наша семья переехала из Радзимина в Варшаву. Там мой отец стал раввином на одной из самых бедных улиц - Крохмальной. Дом, в котором я вырос, в Америке назвали бы трущобой, но в те дни он не казался нам так уж плох. По вечерам мы зажигали в квартире керосиновую лампу. Такие удобства, как горячая вода и ванна, были нам неизвестны, а туалет находился во дворе. На Крохмальной жили в основном бедные лавочники и разнорабочие, но попадались среди местных обитателей и образованные, как, впрочем, и уличная голытьба, воры и мошенники. Когда мне исполнилось четыре, я стал ходить в хедер1. Каждое утро за мной заходил учитель и отводил меня в школу. Я брал с собой молитвенник, а позже Библию или том Талмуда. Это были единственные мои школьные учебники. В хедере нас в основном учили молиться и читать Пятикнижие. А еще - писать на идиш. У моего первого учителя была длинная белая борода. ---------------------------------------------------------------------- 1 Еврейская начальная религиозная школа. ---------------------------------------------------------------------- Когда мы переехали в Варшаву, мой младший братишка, Моше, был еще совсем маленький, сестра, Гинде Эстер, была старше меня на тринадцать лет, а брат, Израиль Иошуа, на одиннадцать. Все мы, кроме Моше, стали впоследствии писателями. Брат так же, как и я, писал на идиш. Его роман Братья Ашкенази переведен на несколько языков, в том числе и на английский. В нашем доме царил культ учения. Отец целыми днями просиживал над Талмудом. Мать, едва у нее выдавалась свободная минутка, открывала какую-нибудь религиозную книгу. У других детей были игрушки, а мне их заменяли книги моего отца. Я начал "писать" еще до того, как выучил буквы: макал перо в чернила и водил им по бумаге. Шаббат был для меня сущим мучением, ведь в этот день писать было нельзя. В квартире на Крохмальной мой отец вершил раввинский суд. Жители нашей улицы обращались к нему за советом или для того, чтобы он рассудил их спор по законам Торы. В те времена у евреев раввин вершил не только религиозные, но и мирские дела. По сути, отец был одновременно и раввином, и судьей, и духовным наставником. Приходили к нему и просто излить душу. Он председательствовал на свадьбах, которые тоже совершались в нашей квартире, а иногда давал разрешение на развод. Я рос любознательным. Наблюдал за взрослыми, прислушивался к их разговорам, хоть и не все в них понимал. Очень рано я стал задавать сам себе вопросы: что случится, если птица все время будет лететь в одну сторону? А что будет, если построить лестницу от земли до неба? Что было до сотворения мира? Есть ли у времени начало? И с чего тогда оно началось? Есть ли предел у пространства? И как может быть у пространства конец, раз оно - пустота? В нашей квартире на Крохмальной, 10, был балкон. Часами простаивал я на нем, размышляя о том и о сем. В летние дни на балкон залетали разные насекомые: мухи, пчелы, бабочки. Эти крошечные существа очень меня занимали. Что они едят? Где спят? Кто дал им жизнь? По ночам на небе появлялись луна и звезды. Мне объяснили, что некоторые звезды больше земли. Но если они и впрямь такие огромные, то как умещаются на узкой полоске неба над крышами домов? Мои вопросы часто ставили родителей в тупик. Отец втолковывал мне, что нехорошо забивать голову такими сумбурными мыслями. А мама обещала, что я все узнаю, когда вырасту. В конце концов я понял, что и взрослые не знают ответов на все вопросы. На нашей улице умирали люди. Смерть потрясала и пугала меня, но в то же время мне хотелось постичь ее тайну. Мама, как могла, пыталась меня утешить. Она рассказывала, что после смерти души умерших попадают в рай. Но мне хотелось узнать, что делают души там, в раю? И как там все устроено? Я часто размышлял об ужасах ада, где томятся души грешников. Меня рано стали волновать людские страдания. Я знал, что прошло уже более ста лет с тех пор, как Польша, разорванная на части и разделенная между Россией, Германией и Австрией, потеряла независимость. Но евреи-то потеряли землю Израиля почти две тысячи лет назад! Отец уверял меня, что, если евреи будут вести себя благочестиво, придет Мессия и вернет всех в Землю обетованную. И все же две тысячи лет ожидания - чересчур долгий срок. И потом, как можно быть уверенным, что все евреи станут соблюдать законы Бога? На нашей улице было полным-полно воришек и всяких мошенников. Такие людишки могли задержать приход Мессии, а то и вовсе превратить его в несбыточную, мечту на веки вечные... В год, когда я родился, умер великий еврейский лидер Теодор Герцель. Доктор Герцель убеждал евреев не ждать прихода Мессии, а самим создать государство в Палестине. Но как - ведь земля-то принадлежала туркам? На нашей улице жили революционеры, которые хотели свергнуть с престола русского царя. Они мечтали создать государство, где бы все работали и не было ни бедных, ни богатых. Но как свергнуть царя, если его охраняет столько солдат с саблями и винтовками? И разве может быть так, чтобы не стало бедных и богатых? Всегда одни люди будут жить на Крохмальной улице, а другие на Маршалковской, там, где модные магазины и бульвар с красивыми деревьями. Одни будут жить в больших городах, другие - в забытых Богом местечках. В нашей семье часто спорили об этом. Я слушал и ловил каждое слово. Мои родители, старший брат и сестра любили всякие истории. Отец часто рассказывал о чудесах, которые совершали раввины, а еще о призраках, демонах и домовых. Так он пытался укрепить нашу веру в Бога и в добрые и злые силы, правившие в мире. Мама любила вспоминать Билгорай, где ее отец-раввин держал в строгости всю общину. Мой брат Иошуа отошел от религии и стал читать светские книги. Он рассказывал мне о Германии, Франции, Америке, о незнакомых народах и племенах, о странных верованиях и обычаях. Он так живо все описывал, словно видел это собственными глазами. Сестра увлекалась романтическими историями о графах, которые влюблялись в простых служанок. Были у меня и собственные фантазии. Очень рано я начал выдумывать разные сказки и рассказывал их мальчикам в хедере. Однажды я досочинялся до того, будто мой отец - король, и так все расписал, что мальчишки решили, что это правда. До сих пор не пойму, почему они мне поверили. Уж я-то, в моей одежонке, вовсе не был похож на принца. В 1914 году началась Первая мировая война. В 1915-м, когда мне исполнилось одиннадцать, немцы захватили Варшаву. В 1917-м я услыхал необыкновенную новость: русского царя Николая Второго свергли с престола. Солдаты с саблями и винтовками не встали на его защиту, а наоборот, поддержали революционеров. Если такое возможно, как не поверить, что настанет пора, когда не будет ни бедных, ни богатых? Но до этого, по всей вероятности, было еще очень далеко. В 1917 году в Варшаве царили голод и тиф. Немцы хватали людей на улицах и отправляли на принудительные работы. Наша семья голодала, поэтому было решено, что мама и младшие дети, брат Моше и я, поедут в Билгорай к дедушке, там было легче достать продукты. В ту пору мне исполнилось тринадцать, но, хотя мне уже справили Бар-Мицву1, я все еще не нашел ответа ни на один из мучивших меня вопросов. ---------------------------------------------------------------------- 1Вступление мальчика в совершеннолетие. ---------------------------------------------------------------------- Тайны Каббалы На Крохмальной улице нас знали все. Что ни день мы с моим приятелем Менделем часами слонялись по ней, обняв друг дружку за плечи. Поглощенные выдумыванием всяких историй, мы то и дело натыкались на корзины с фруктами и овощами, принадлежавшие торговкам, и те кричали нам вслед: "Совсем ослепли, бездельники!" Мне было в ту пору лет десять. А Менделю уже одиннадцать. Я был голубоглазый, белолицый, при этом худой, как палка, с тонкой цыплячьей шеей и ярко-рыжими волосами. Пейсы мои вечно развевались, словно их трепало ветром, куртка постоянно расстегивалась, поскольку карманы ее были вечно набиты дешевыми книжками, что продавали по две на грош. Я не только уже мог сам прочесть страницу из Талмуда, но и постоянно совал нос в отцовскую Каббалу, в которой, впрочем, ничего не понимал. На последних страницах этих дешевых книжонок я рисовал цветными карандашами шестикрылых ангелов, двухголовых зверей с глазами на хвосте, рогатых демонов со свиными рылами, змеиными телами и коровьими копытами. По вечерам, стоя на нашем балконе, я вглядывался в усеянное звездами небо и размышлял о том, как все было устроено еще до сотворения мира. Дома все считали, что из меня вырастет безумный философ, вроде того профессора из Германии, который десятилетиями размышлял о загадках бытия и наконец пришел к выводу, что люди должны ходить вниз головой и вверх ногами. Мендель был сыном угольщика. Раз в несколько недель его отец приносил к нам в дом здоровенные корзины с углем, и моя мать давала ему за работу копейку. Мендель был повыше меня ростом, смуглый, как цыган, а волосы словно вороново крыло. У него были короткий нос и разделенный надвое подбородок, а глаза раскосые - как у татарина. Друг мой ходил в залатанной куртке и рваных башмаках. Их семья жила в одной комнате в доме 13 по Крохмальной улице. Мать Менделя, кривая на один глаз, торговала глиняной посудой на задах рынка. Нас объединяла общая страсть - придумывание невероятных историй. Нам никогда не надоедало слушать рассказы друг друга. Как-то поздним летним вечером мы шли по Янашскому рынку, вдруг Мендель остановился и сказал, что хочет открыть мне одну тайну: на самом деле его отец вовсе не угольщик. Это он просто для виду притворяется. Взаправду-то он богаче самого Ротшильда. У их семьи в лесу есть настоящий дворец да еще замок на берегу моря, и там полным-полно золота, серебра и бриллиантов. Я спросил Менделя, откуда же у них такое богатство. - Поклянись своими цицес1, что никому не скажешь. ---------------------------------------------------------------------- 1 Кисточки, которые прикреплены к углам прямоугольного молитвенного покрывала - талеса. ---------------------------------------------------------------------- Я поклялся. - Давай расщепим соломинку. Мы нашли соломинку и, взявшись за ее концы, обвязались ей, как перевязью. Мендель мечтательно прищурил татарские глаза и расплылся в улыбке, показывая ослепительные белые зубы. - Мой отец - грабитель, - сказал он. От этих слов у меня мурашки побежали по спине. - А кого он грабит? - Он делает подкопы под банки и уносит оттуда все золото. А еще устраивает засады в лесу и нападает на проезжих купцов. У него есть ружье и сабля. К тому же он колдун и может войти в ствол дерева, даже если там нет никакой щели. - Тогда зачем он таскает корзины с углем? - удивился я. - Чтобы полиция не прознала... Мендель объяснил мне, что отец его промышляет не в одиночку. Он главарь шайки двенадцати сотен разбойников. Отец Менделя посылает их воровать по всему свету, и они приносят ему добычу. Одни плавают по морям и нападают на корабли, другие подстерегают караваны в пустыне. Мой приятель утверждал, что, кроме его матери, у отца еще двенадцать наложниц - все они плененные принцессы. Мендель заявил, что после Бар-Мицвы он тоже станет разбойником. И женится на принцессе, что живет за рекой Самбатон. Она давным-давно ждет не дождется, когда он придет за ней. У нее золотые волосы до пят, а на ногах золотые туфли. Чтобы девушка, не ровен час, не сбежала, отец Менделя приковал ее к столбу железной цепью. - С чего бы это ей вздумалось сбежать? - удивился я. - Потому что она тоскует по своей матери. Я знал - все это выдумки, и даже догадывался, из каких именно книг был заимствован тот или иной сюжет, но все равно истории зачаровывали меня. Мы стояли возле рыбного рынка, где в бочках плескались карпы, щуки, бычки. В четверг женщины покупали рыбу на Шаббат. Слепой нищий, с серой клочковатой бородой, дергал струны мандолины, распевая душераздирающую песню о трагической гибели Титаника. На плече у него сидел попугай и чистил клювом свои перья. Молоденькая жена нищего, проворная, как танцовщица, собирала подаяние в тамбурин. Над кварталом Вола садилось солнце, необыкновенно большое и желтое, словно золотое. А вдали висело огромное зеленовато-желтое облако, сверкавшее, будто волшебная река, текущая по руслу из раскаленных углей. Это напомнило мне об огненной реке в Геенне, той, в которой суждено мучиться грешникам. Мы с Менделем, хоть и были закадычными приятелями, во всем соперничали друг с другом. Он завидовал мне, что мой отец раввин и что мы живем в квартире из двух комнат с кухней и балконом, и вечно старался доказать, что сильнее, умнее и начитаннее меня. Вот и теперь мне было необходимо придумать историю, которая была бы еще более захватывающей. - У меня тоже есть тайна, которую я никогда тебе не рассказывал, вдруг выпалил я. Татарские глаза Менделя загорелись лукавством. - Какая еще тайна? Мендель притворно ухмыльнулся и словно подмигнул кому-то невидимому. - Я знаю Каббалу! - прошептал я. Глаза Менделя сузились и превратились в щелочки. - Ты? Откуда тебе знать ее? - Меня отец учит. - Разве разрешается учить мальчишку Каббале? - Я не такой, как другие мальчишки. - Да ну...! И чему же ты научился? - Я могу сотворить голубей. Могу сделать так, что из стены польется вино. А могу прочесть заклинание и взлететь под небеса. - А еще что? - Могу шагать семимильными шагами. - А еще? - Могу стать невидимым. И могу превращать обыкновенные камни в жемчужины. Мендель принялся крутить свой пейс. Если мои вечно были растрепаны, то его всегда были плотно скручены, словно два маленьких рога. - Будь это все правдой, ты бы денег имел больше самого большого богача в мире. - Верно. - Так почему у тебя их нет? - Нельзя использовать Каббалу ради собственной выгоды. Это очень опасно. Есть такое заклинание - скажешь его, и небо станет багровым, как огонь, море вспенится, а волны поднимутся до самых небес. И все звери утонут, а дома разрушатся, разверзнется бездна, и весь мир погрузится во мрак. - И что же это за заклинание? - Или ты хочешь, чтобы я разрушил весь мир? - Н-нет. - Вот вырасту и получу позволение от пророка Илии улететь в Святую землю. Стану жить там в развалинах и поджидать Мессию. Мендель опустил голову. Он подобрал листок бумаги, валявшийся на земле, и стал складывать из него голубя. Я ждал, что он засыплет меня вопросами, но он упорно молчал. Пожалуй, я слишком расхвастался. Но Мендель сам виноват. Разве не он подначивал меня к бахвальству? Теперь я уже боялся сказанных слов: всем известно - с Каббалой шутки плохи. Не ровен час, начнут сниться всякие кошмары. - Мендель, мне домой пора, - сказал я. - Хорошо, идем. Мы направились к воротам, которые выходили на Мировскую улицу. Но теперь мы уже не обнимали друг друга за плечи, а шли врозь. Наш разговор не сблизил нас, а наоборот, отдалил. Почему так вышло? Я вдруг заметил, что одежда Менделя совсем ветхая и рваная. Левый ботинок просил каши, и из щели, как из пасти, торчали старые гвозди. Мы вышли на Мировскую улицу, повсюду валялись лошадиный помет, солома, выпавшая из крестьянских телег, гнилые фрукты, выброшенные торговцами. Между двумя городскими рынками стояло здание фабрики, на которой делали лед. Хотя еще не стемнело, на фабрике горел электрический свет. Быстро вращались колеса, двигались кожаные ремни конвейера, зажигались и гасли сигнальные лампочки. Но людей видно не было. Только слышны были жуткие звуки. Сквозь решетку под ногами мы могли видеть стоявшие в подвале баки с водой, которая потом превращалась в лед. Мы с Менделем немного поглазели на эти чудеса, а потом пошли дальше. - А кто же ее кормит? - вдруг спросил я. Мендель словно от сна очнулся. - О чем ты? - Ну, ту девушку в золотых туфельках. - Там есть служанки. Мы были недалеко от второго рынка, когда я вдруг увидел две медные монетки по шесть грошей, они лежали рядышком, словно кто-то их специально положил на мостовую. Я наклонился и поднял их. Мендель тоже их заметил и крикнул: - Чур, пополам! Я сразу протянул ему одну монету, но в то же время подумал, что, найди он на улице деньги, нипочем бы не стал со мной делиться. Мендель повертел монетку и так, и сяк, а потом сказал: - Если ты можешь превращать камни в жемчуга, зачем тебе шесть грошей? Я хотел было ему ответить: а если твой отец награбил такие богатства, зачем шесть грошей тебе? Но что-то удержало меня. Я вдруг заметил, какая у моего приятеля желтая кожа и как выступают скулы. Что-то в его лице было особенное, но что, я не мог понять. Уши Менделя были прижаты, а ноздри раздувались, как у лошади. Рот искривился в завистливой усмешке, а глаза пытливо изучали меня. - И что ты станешь делать со своими деньгами? Конфет накупишь? спросил он. - Милостыню подам, - ответил я. - Ага. Тогда - вон нищий сидит. Посреди улицы на маленькой тележке с колесами и впрямь сидел человек или, точнее, полчеловека, казалось, его перепилили пилой посередине. Руки его сжимали обтянутые тканью деревянные чурбачки, на которые он опирался. На нищем были картуз, козырек которого был опущен на глаза, и рваная куртка. На шее болталась кружка для подаяний. Я прекрасно знал, сколько всего можно купить на шесть грошей: цветные карандаши, книжки, булочки, но гордость не позволила мне колебаться. Я протянул руку и бросил свою монетку в кружку. Калека, словно испугавшись, что я передумаю и потребую назад свое сокровище, покатил прочь так быстро, что едва не сбил прохожего. Мендель нахмурился. - А когда ты изучаешь Каббалу? По ночам? - После полуночи. - Ну и что там происходит, на небесах? Я поднял глаза к небу, оно было багровым, с черными и синими штрихами посередине, казалось, приближается буря. Две птицы вспорхнули и, перекликаясь, полетели прочь. Взошла луна. Всего минуту назад еще был день. А теперь наступила ночь. Уличные торговки убирали свои товары. Человек с длинным шестом шел по улице и зажигал газовые фонари. Я хотел ответить Менделю, но не знал, что сказать. Я устыдился своего вранья и словно враз повзрослел. - Знаешь, Мендель, давай прекратим эти выдумки, - сказал я. - А что такого? - Ничего. Просто я не изучаю Каббалу, а твой отец никакой не грабитель. - С чего это ты так раскипятился? - удивился Мендель. - Шесть грошей жалко стало? - Вовсе я не раскипятился. Только, если у кого есть замок в лесу, зачем ему целыми днями таскать уголь для Хаима Лейба? И девушки в золотых туфельках у тебя тоже нет. Это все сказки. - Поссориться хочешь? Не думай, что, раз твой отец раввин, я стану к тебе подлизываться! Может, я и врал, да только правды тебе ни в жизнь не узнать. - А что мне знать-то? Ты ведь все выдумал. - Вот вырасту и стану разбойником. Самым настоящим. - Тогда - гореть тебе в Геенне Огненной. - Ну и пусть! Зато я влюблен. Я потрясенно посмотрел на моего товарища. - Снова врешь. - А вот и нет. Пусть меня Господь покарает, если вру. Я знал, что Мендель не станет божиться попусту, и весь похолодел, словно кто-то провел ледяными пальцами мне по ребрам. - В девчонку? - В кого же еще? В мальчишку, что ли? Она в нашем дворе живет. Вот поженимся и уплывем к моему брату в Америку. - И тебе не стыдно?.. - А что тут такого? Иаков тоже был влюблен. Он поцеловал Рахиль. Про это в Библии написано. - Бабник! Я пустился бежать. Мендель кричал что-то вдогонку, мне даже показалось, что он гонится за мной. Я мчался, пока не оказался у Радзиминской иешивы1. Перед ее входом молился отец Менделя - высокий сутулый худой мужчина с большим кадыком, лицо его все пропиталось сажей, словно у трубочиста. Его лапсердак был подвязан веревкой. Угольщик раскачивался, кланялся и бил себя в грудь. Мне показалось, что он просит у Бога прощения за сыновнее бахвальство. У восточной стены стоял мой отец в бархатном лапсердаке, подвязанном белым шарфом, и в шляпе с большими полями. Он раскачивался взад и вперед, и голова его всякий раз касалась стены. В меноре горела одна-единственная свеча. Нет, мне еще не были известны тайны Каббалы. Но я чувствовал, что все, что случилось со мной этим вечером, было исполнено мистического смысла. Мне было так грустно, как никогда прежде. Когда мой отец закончил молиться, я подошел к нему и сказал: - Папа, мне надо поговорить с тобой. Отца удивил мой серьезный тон, и он пристально посмотрел на меня своими голубыми глазами. - Что случилось? - Папа, научи меня Каббале. - Ах, вот в чем дело! Но разве ты не знаешь, что в твои годы еще запрещено учить Каббалу? На веки вечные записано, что тайны Каббалы не должны открываться ни одному мужчине, пока он не достигнет тридцати лет. - Но я хочу начать уже сейчас. Отец сжал свою рыжую бороду. - Отчего такая спешка? Ты можешь быть достойным человеком и без Каббалы. - А правда, что можно разрушить мир божественным заклятием? - Древние святые умели все. Мы - ничего. Пошли-ка домой. Мы направились к воротам. Там стояла Ребекка, дочь пекаря, с полной корзиной свежевыпеченного хлеба: булок, рогаликов, длинных батонов. Женщины тыкали хлеб пальцами, и тонкая корочка хрустела от их прикосновений. Мы с отцом вышли на улицу, газовые фонари излучали желтоватый свет. Меж двух столбов вздымавшегося в небо дыма и искр висела огромная кроваво-красная луна. - А правда, что на луне люди живут? - спросил я. Отец помолчал немного. - Почему ты так решил? Ничего неизвестно. Каббала - только для крепких умов. Если человек с неокрепшим разумом погрузится в Каббалу, он может сойти с ума. Слова отца испугали меня. Я и так чувствовал себя на грани помешательства. - Глупый мальчик, - вздохнул отец, - подожди, вот вырастешь, и да будет на то воля Божья, женишься, наберешься ума-разума, тогда сам решишь, как тебе поступить. - Я никогда не женюсь! - А как же иначе? Или ты хочешь холостяком прожить? Сказано в Писании: "И сказал Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю"2. И ты тоже вырастешь, найдешь себе подходящую девушку и женишься на ней. ---------------------------------------------------------------------- 1 Религиозное учебное заведение. 2 Бытие. 1.24. ---------------------------------------------------------------------- - Какую девушку? - Разве можно знать наперед? И тут я понял, отчего мне так грустно. На улице было полным-полно девушек, но я не знал, которая из них моя будущая невеста. И она, моя суженая, тоже этого не знала. Может, мы покупаем сладости в одной лавке, проходим мимо друг друга, не замечая, и не догадываемся, что будем мужем и женой. Я стал пристальнее вглядываться в толпу. Улица была полна девочек моих ровесниц и тех, кто постарше или помоложе. Одна шла и лизала мороженое. Другая ела ватрушку. Она купила ее в лавке Эсфири и теперь держала двумя пальцами, кокетливо отставив мизинец в сторону. У девочки с книжками и тетрадками под мышкой были красные ленты в волосах, юбка в складку и передник, а ноги в черных чулках были похожи на кукольные. Улица была наполнена ароматом свежевыпеченного хлеба и запахами, которые ветер нес с Вислы и из лесов на пражском берегу. Вокруг фонарей вились миллиарды крылатых существ: мотыльки, бабочки, комары - все они были обмануты искусственным светом и поверили, что ночь - это день. Я посмотрел вверх: с балконов и из окон тоже выглядывали любопытные девушки. Они болтали, хихикали, что-то напевали. До меня долетали тарахтение швейных машинок и звуки граммофона. За одним окном я разглядел темный девичий силуэт. А что, если девушка следит из-за занавесок именно за мной? - А можно с помощью Каббалы узнать, кто будет твоей женой? - спросил я отца. Он остановился. - Зачем тебе знать это заранее? Достаточно, что на небесах все известно. Некоторое время мы шли молча. Потом отец спросил: - Что же все-таки с тобой стряслось? Фонарные столбы словно поникли, а свет фонарей затуманился - это мои глаза вдруг наполнились слезами. - Я не знаю. - Просто ты взрослеешь, сынок. Вот что происходит. Неожиданно мой отец сделал то, чего никогда прежде не делал: он наклонился и поцеловал меня в затылок. Шоша В те времена, когда мы жили на Крохмальной улице, в доме 10, я частенько оставался один по вечерам. Двор у нас был темным, а керосиновые лампы в узких коридорах больше коптили, чем светили. Наслушавшись рассказов родителей о дьяволах, демонах и оборотнях, я боялся выходить за порог, сидел в комнате и читал. У нашей соседки Баши было три дочери: девятилетняя Шоша, пятилетняя Иппа и двухлетняя Тейбеле. Баша держала лавочку, которая не закрывалась допоздна. Летом ночи короткие, а вот зимой они тянутся бесконечно. Квартира Шоши была единственным местом, куда я мог пойти в поздний час, но, чтобы добраться до нее, надо было пройти темным коридором. Путь занимал не больше минуты, но каким ужасом была наполнена каждая секунда! К счастью, Шоша, заслышав издали мои торопливые шаги и прерывистое дыхание, спешила распахнуть дверь. Стоило мне увидеть ее, и страх отступал. Шоша, хоть и была старше меня на год, казалась маленькой девочкой, светленькая - русые косички и голубые глаза. Нас тянуло друг к дружке, мы оба любили рассказывать всякие истории, и нам нравилось играть вместе. Едва я переступал порог Шошиной комнаты, она принималась раскладывать свои "вещицы". Игрушки ее состояли из предметов, выброшенных взрослыми: пуговицы от старых пальто, ручка от чайника, деревянная катушка без ниток, фольга из чайной коробки и прочие подобные "сокровища". Частенько цветными карандашами я рисовал девочкам людей и животных. Шоша и ее сестренка Иппа приходили в восторг от моих художеств. В комнате Шоши стояла кафельная печь, за которой жил сверчок. Он стрекотал все долгие зимние ночи напролет. Мне казалось, что он рассказывает бесконечную историю. Но как научиться понимать язык сверчков? Шоша верила, что за печкой живет домовой. Время от времени он помогал по хозяйству, но его все равно побаивались. Домовой Шоши был горазд на всякие проказы. Бывало, Шоша, отправляясь спать, складывала чулки в туфли, которые ставила под кровать, а утром находила их на столе. Ясно, это проделки домового! Не раз случалось, что Шоша на ночь расплетет волосы, а проснется - домовой вновь заплел их в косы! Однажды Шоша забавлялась тем, что показывала на стене теневой театр, как вдруг тень козлика ожила, соскочила со стены и боднула девочку в лоб. Ясное дело: и тут без домового не обошлось! Как-то раз мама послала Шошу в булочную за свежим хлебом и дала ей серебряный гульден. Шоша уронила монетку в канаву и в испуге с плачем бросилась домой, но вдруг почувствовала, что гульден опять у нее в кулачке. Домовой дернул девочку за левую косичку и шепнул: "Шлемель". Сотни раз слышал я эти истории и каждый раз приходил в восторг. Я тоже любил выдумывать всякие небылицы. Я рассказывал девочкам, что у моего отца есть сокровища, которые он хранит в пещере в лесу. Хвастался тем, что мой дед якобы был королем Билгорая, и уверял Шошу, что знаю заклятие, которое, стоит произнести его вслух, обратит мир в прах. - Ой, Итчеле, пожалуйста, не говори его! - пугалась она. Возвращение домой было еще ужаснее, чем путь к Шоше. От историй, которые мы с ней наперебой рассказывали друг другу, страхи мои еще больше усиливались. Мне казалось, что темный коридор кишит всякой нечистью. Я как-то прочел историю про мальчика, которого демоны насильно женили на дьяволице, и боялся, что и со мной может случиться такое. По легенде, эта пара потом жила в пустыне где-то у горы Сеир. Дети у них были наполовину люди, наполовину демоны. Мчась сломя голову по темному коридору, я твердил заклятие, которое должно было уберечь меня от сил тьмы: Ведьма, сгинь! Рассыпься в прах! В прах рассыпься! Сгинь! Когда мы переехали в дом 12 по Крохмальной улице, поздние визиты к Шоше пришлось прекратить. Да и не пристало мальчику-хасиду, изучающему Талмуд, водиться с девчонками. Я скучал по Шоше. Надеялся повстречать ее на улице, но проходили месяцы и годы, а мы так ни разу не увиделись. Со временем Шоша стала для меня образом прошлого. Я часто грезил о ней наяву, она снилась мне по ночам. В моих снах Шоша представала прекрасной принцессой. Несколько раз мне снилось, что она вышла замуж за домового и живет с ним в темном подвале. Он приносит ей еду, но не позволяет выходить оттуда. Мне виделось: вот она сидит на стуле, привязанная веревками, а домовой кормит ее с ложки вареньем. У него песья голова, а за спиной крылья, как у летучей мыши. После Первой мировой войны я оставил семью в Билгорае, а сам приехал в Варшаву. Я начал писать, и мои рассказы стали печатать в газетах и журналах. Написал роман "Сатана в Горае", в котором описывал дьяволов и демонов прошлых времен. Я женился, и у меня родился сын. Я решил перебраться в Америку, обратился за визой и в один прекрасный день получил ее. Я навсегда покидал Варшаву. За несколько дней до отъезда ноги сами повели меня на Крохмальную улицу. Я не был здесь многие годы, и мне хотелось еще раз увидеть места, где я вырос. Улица мало изменилась, хотя дома постарели и обветшали. Я заглядывал во дворы: огромные мусорные баки, босые, полуголые дети. Мальчишки играют в прятки, казаки-разбойники, перетягивание каната, так же как мы двадцать пять лет назад. Девочки скачут через веревочку. Вдруг мне захотелось разыскать Шошу. Я направился к дому, где мы когда-то жили. Боже, ничего не изменилось: та же свалка, облупившиеся стены. Я вошел в коридор, который вел в квартиру Шоши, он был все такой же темный. Я зажег спичку, чтобы отыскать дверь. Господи, что я делаю! Шоше сейчас за тридцать. С чего я решил, что они все еще живут здесь? Даже если ее родители остались на старом месте, Шоша наверняка вышла замуж и переехала. Но, повинуясь необъяснимому порыву, я постучал в дверь. Никто не ответил. Я потянул ручку (как делал когда-то давным-давно), и дверь распахнулась. Я вошел в кухню, она выглядела точно так же, как кухня Баши двадцать пять лет назад. Я узнал ступку и пестик, стол, стулья. Не снится ли мне все это? Может, это наваждение? И тут я заметил девчушку лет девяти. Господи, вылитая Шоша! То же бледное личико, те же светлые косички с красными ленточками, та же тонкая шейка. Девочка удивленно, но без испуга смотрела на меня. - Кого ты ищешь? - спросила она, и я услышал Шошин голос. - Как тебя зовут? - сказал я. - Меня? Баша. - А маму? - Шоша, - ответила девочка. - А где твоя мама? - В лавке. - Когда-то я жил здесь, - попытался я объяснить, - и мы с твоей мамой играли вместе. Она тогда была маленькой девочкой. Баша посмотрела на меня своими огромными глазами и спросила: - Так ты Итчеле? - Откуда тебе известно про Итчеле? - спросил я. К горлу подступил комок, я едва мог говорить. - Мама про него рассказывала. - Да, я Итчеле. - Мне мама все рассказала. У твоего папы была пещера в лесу, а в ней полным-полно золота и бриллиантов. А еще ты знал слово, которое могло разрушить мир. Ты еще помнишь его? - Нет, забыл. - А сокровища? - Их украли. - А твой дедушка до сих пор король? - Нет. Больше нет. Мы помолчали. Потом я спросил: - А мама рассказывала тебе о домовом? - Да, у нас жил домовой, но он пропал. - Что с ним стряслось? - Не знаю. - А сверчок? - Сверчок жив, но он поет только по ночам. Я спустился вниз, в кондитерскую, ту самую, где мы с Шошей когда-то покупали леденцы, и купил печенье, шоколад и халву. Потом поднялся наверх и отдал все это Баше. - Хочешь, я расскажу тебе одну историю? - спросил я. - Расскажи. Я рассказал Баше историю о беленькой девочке, которую унес в пустыню демон, унес к горе Сеир и заставил выйти за себя замуж. Рассказал о детях, которые родились от этого брака и были полулюдьми-полудемонами. Взгляд Баши стал печальным. - Она там так и осталась? - Нет, Баша, святой человек по имени Рабби Лейб узнал о ее горе. Он отправился в пустыню и спас ее. - Как? - Ангел помог ему. - А что стало с ее детьми? - Дети превратились в настоящих людей и вернулись к матери. Ангел отнес их на своих крыльях. - А демон? - Так и остался в пустыне. - И больше не женился? - Почему нет? Женился. На демонице под стать себе. Мы снова помолчали, и тут я услышал знакомую песенку сверчка. Неужели это тот самый сверчок? Нет, конечно. Наверное, его прапраправнук. Но песенка-то все та же. Старинная, загадочная, как мир, и бесконечная, как темные ночи в Варшаве. Сон Менаше Менаше был сирота. Несладко ему жилось у дяди Менделя. Бедный стекольщик едва сводил концы с концами, так что и своих-то детей прокормить не мог. В тот год мальчику исполнялось двенадцать лет, он окончил учебу в хедере и осенью должен был пойти в подмастерья к переплетчику. Внешне паренек был, как все деревенские мальчишки - узкое лицо с впалыми щеками, темные глаза, а одежонка - одна рваная куртка. Но все же с малолетства отличался Менаше от других детей. Едва он научился говорить, как стал засыпать взрослых вопросами: "Какой высоты небо?", "Какой глубины земля?", "А что там, на краю света?", "Зачем рождаются люди?", "Почему они умирают?". Эта история случилась жарким летним днем. Золотистая дымка парила над деревней. Солнце казалось маленьким, словно луна, и рыжим, как медный таз. По пыльным улицам трусили собаки с поджатыми хвостами. Посреди базарной площади дремали голуби. Козы попрятались в тени домов, жевали жвачку и лениво трясли бородами. Работать в такой день мука-мученическая. Вот тетка Двоша и ополчилась на приемыша, что помощи от него никакой. Обида подхлестнула Менаше, выскочил он из дома, даже к обеду не притронулся. Но хоть и в сердцах был, не забыл прихватить единственное свое сокровище - старую книгу сказок, зачитанную почти до дыр. Называлась книжка - "Один в дремучем лесу". Деревня, в которой жил мальчик, тоже со всех сторон была окружена лесами, которые, говорили, тянулись до самого Люблина. Хорошо брести босиком по полям, где колосится пшеница, и лугам, на которых пасут скот! Проголодался Менаше - сорвал колосок и стал жевать зерна, а сам по сторонам поглядывает. Коровы на пастбище разомлели от жары, улеглись в траву и лишь лениво взмахивают хвостами, отгоняя мух. Две лошади застыли, словно погрузились в свои лошадиные мысли. А посреди поля полюбуйтесь-ка! - ворона преспокойно сидит на рваной шляпе старого пугала. Лес встретил мальчика приятной прохладой. Сосны тянулись к небу, будто гигантские колонны. Солнце пробивалось сквозь хвою, и бурая кора блестела в его золотых лучах, словно янтарная. Мальчик прислушался: высоко в ветвях выстукивал свою дробь дятел, издалека доносился голос кукушки, а где-то совсем близко зашлась жутковатым пощелком невидимая птица. Казалось, лес застыл, и в то же время все вокруг было наполнено звуками. Менаше осторожно ступал по мягкому мху, примечал: черника поспела, а кое-где еще и земляника не отошла. Он перебрался через обмелевший ручей, весело журчавший по камням, и одиноко побрел дальше, в глубь леса. Обычно, мальчик бросал камешки, чтобы запомнить дорогу, но в этот раз ему было не до того. Наконец он совсем выбился из сил, голову ломило, колени дрожали. "Уж не заболел ли я? - думал Менаше. - Что, если я умру? Может, тогда я увижу мать и отца". Он вышел на поляну полную черники, сел на землю и стал рвать ягоды, одну за другой отправляя их в рот. Но разве одной черникой наешься! Посреди черничника росли цветы, источавшие тяжелый одурманивающий аромат. Мальчик растянулся на траве и не заметил, как заснул. И приснилось ему, что он идет дальше по лесу, огромные птицы перелетают в ветвях над его головой. Деревья становятся все выше и выше, запахи сильнее и сильнее. Но вот лес стал редеть. Менаше вышел на опушку и увидел закат. Неожиданно в вечерних лучах возник замок. Никогда прежде не видел мальчик такой красоты. Хрустальная башня под серебряной крышей, а окна высокие - от земли до самого неба. Менаше подошел к окну и заглянул внутрь. Удивительное дело: на стене в пустой зале висел его портрет. Только мальчик на портрете был одет в прекрасные одежды, каких у Менаше никогда не было. "Почему в замке никого нет? - удивился Менаше. - И почему на стене мой портрет?" Мальчик на портрете был как живой и, казалось, с нетерпением кого-то ждал. Вдруг распахнулись невидимые двери, и в зал вошли мужчины и женщины, все в белых одеждах. На женщинах блестели украшения, в руках они держали молитвенники в тисненных золотом переплетах. Менаше застыл в изумлении. Да это же его отец и мать, а вот - бабушки, дедушки и другие родственники! Хотел было мальчик кинуться к ним, обнять и расцеловать, да оконное стекло преграждало путь. Менаше заплакал. Увидав это, к окну подошел старик с длинной седой бородой, такой же белой, как его одежды. Он казался одновременно и молодым и старым. Менаше узнал его, это был папин отец - дедушка Тобия Писарь. - Почему ты плачешь? - спросил он. Несмотря на разделявшее их стекло, мальчик прекрасно слышал его голос. - Это ты, дедушка Тобия? - Да, мой мальчик. Я твой дедушка. - А кому принадлежит этот замок? - Всем нам. - И мне тоже? - Конечно, всей нашей семье. - Дедушка, позволь мне войти, - попросил Менаше. - Я хочу поговорить с отцом и матерью. Дедушка нежно посмотрел на внука и покачал головой. - Однажды ты окажешься здесь, среди нас, но это время еще не наступило. - А сколько мне ждать? - Это тайна. Но годы летят быстро. - Дедушка, я не хочу ждать! Я устал, проголодался и хочу пить. Пожалуйста, впусти меня! Я так скучаю по маме и папе, и по бабушке тоже! Не хочу я больше быть сиротой! - Мальчик мой, мы знаем, что тебе нелегко, помним о тебе и любим тебя. Мы все ждем того срока, когда ты придешь к нам. И ты тоже наберись терпения. Прежде, чем попадешь сюда, тебе предстоит пройти долгий путь. - Пожалуйста, пусти меня хоть на несколько минут! Дедушка Тобия отошел от окна посовещаться с остальными родственниками. - Хорошо, войди, но только ненадолго, - сказал он, вернувшись. - Мы проведем тебя по замку, покажем наши сокровища, но потом тебе придется уйти. Дверь распахнулась, и Менаше вошел внутрь. Едва он переступил порог, как голод и усталость исчезли. Мальчик бросился к родителям, они обняли и расцеловали его. Но не сказали ни слова. С изумлением почувствовал Менаше, что стал необыкновенно легким. Он не шел, а словно летел, и вся семья летела подле него. Дедушка открывал одну дверь за другой, и за каждой мальчика ждало нечто удивительное. Одна комната с полу до потолка была заполнена мальчиковой одеждой штанишками, курточками, рубашками, пальтишками. Да это же та самая одежка, которую Менаше носил с самого раннего детства! А вот башмаки, носки, картузы и даже ночные рубашки! Во второй комнате он увидел все свои старые игрушки: оловянных солдатиков - их покупал ему отец; прыгающего клоуна, которого мама привезла с ярмарки в Люблине; свистульки и гармошки; плюшевого мишку - подарок дедушки на Пурим - и деревянную лошадку, ту самую, которую бабушка Шпринце подарила внуку, когда ему исполнилось шесть лет. На столе лежали тетрадки, в которых Менаше учился писать, карандаши и Библия, раскрытая на самой первой странице. Мальчик узнал знакомую картинку: Моисей со Скрижалями Завета и Аарон в одеждах священника, а вокруг шестикрылые ангелы. Надпись на книге подтверждала, что она принадлежит ему, Менаше. А за третьей дверью - вот это да! - оказалась комната, наполненная мыльными пузырями! Только они не лопались, как обычные мыльные пузыри, а летали повсюду, переливаясь всеми цветами радуги. В них отражались замок, сад, река, мельницы и много других замечательных картин. Да это же те самые пузыри, которые Менаше выдувал из своей любимой трубки! Но теперь они жили своей особой, независимой жизнью. Вот распахнулась четвертая дверь. Мальчик вошел в пустую залу. Удивительное дело: в комнате никого не было, но в ней слышались счастливые людские голоса, смех и пение. Менаше различил свой собственный голос и узнал песни, те, что пел, когда жил с родителями. Он вспомнил голоса приятелей, о которых давно и думать забыл. Пятая дверь вела в большой зал. Там обитали герои сказок, которые родители рассказывали мальчику на ночь, а еще персонажи любимой книжки "Один в дремучем лесу". Менаше узнал всех: Давид-Воин и Эфиопская принцесса, которую тот спас из плена; рядом - разбойник Бандурек, он грабил богачей и помогал беднякам; вот одноглазый Великан, такому целое дерево - что щепка, в правой руке он держал огромную ель, а левой сжимал змею. А чья там борода волочится по полу? Да это же карлик Питцеле, что был придворным шутом у жестокого царя Меродаха. А чуть поодаль - двуглавый волшебник Малкицедек, злодей колдовством заманивал девушек в пустыню Содома и Гоморры. Менаше едва успел всех рассмотреть, как открылась шестая дверь. В этой комнате все было в непрестанном движении. Стены вращались, словно карусель. События сменяли одно другое. Золотой конь вмиг оборачивался синим мотыльком, роза, алая, как солнце, на глазах превращалась в хрустальный бокал, из которого выпрыгивали легконогие кузнечики, сиреневые фавны и серебряные летучие мыши. На сверкающем троне, к которому вело семь ступенек, восседал сам царь Соломон, удивительно похожий на Менаша. На голове у царя была драгоценная корона. У ног его сидела царица Шеба, а священники-левиты играли им на лирах прекрасные мелодии. Вот к трону вышел павлин, распустил свой прекрасный хвост и заговорил с царем на древнееврейском языке. Меж тем великаны размахивали в воздухе огромными мечами, а рабы-эфиопы верхом на львах разносили бокалы с вином и подносы, полные гранатов. "Что все это значит?" - задумался Менаше. И тут его осенило: это его собственные сны! За седьмой дверью мальчик обнаружил мужчин, женщин и зверей, которых прежде в глаза не видывал. Они предстали перед ним не такими четкими, как обитатели предыдущих комнат. Фигуры их были прозрачны и окутаны легкой дымкой. На пороге стояла девочка одних лет с Менаше. У нее были длинные золотистые косы. Хоть Менаше не мог рассмотреть девочку как следует, она ему сразу понравилась. В первый раз он оглянулся на дедушку. - А кто это такие? - Это люди и события из будущего, - объяснил дедушка. - Куда же я попал? - Ты в замке, у которого много названий. Мы называем его замком, где ничто не исчезает. Здесь еще много удивительного, но тебе пора уходить. Менаше так хотелось навсегда остаться в замке и не расставаться с родителями и родственниками! Он просительно посмотрел на дедушку, но тот покачал головой. Мальчику показалось, что отец с матерью на миг заколебались: видно, им жалко было отпускать сына, но в то же время они торопились отослать его прочь. Они по-прежнему молчали и лишь знаками показали сыну, что ему грозит смертельная опасность. Наверное, это заговоренное место, догадался Менаше. Родители молча простились с сыном. Мальчик ощутил на лице влажный жар их поцелуев. Миг - и все исчезло: замок, родители, дедушка, незнакомая девочка. Менаше вздрогнул и проснулся. В лесу была ночь. Выпала роса. Высоко над кронами сосен сияла полная луна и мерцали яркие звезды. Над Менаше склонилась незнакомая девочка, босая, в заплатанной юбчонке. Длинные косы отливали золотом в лунном свете. Девочка трясла его и говорила: - Вставай, вставай, уже поздно, не годится оставаться в лесу в такой час! - Кто ты? - удивился Менаше. - Я искала ягоды и вот нашла тебя. Еле-еле добудилась. - Как тебя зовут? - Ханнеле. Мы переехали в вашу деревню на прошлой неделе. Менаше показалось, что он уже где-то встречал эту девочку, но только не мог вспомнить, где. Хотя постойте - ведь это та самая девчушка, которую он видел в седьмой комнате! - Ты лежал, как мертвый. Поначалу я страх как напугалась. Что тебе снилось? Ты был такой бледный, а губы все время шевелились. - Мне снился сон. - О чем? - О замке. - О каком замке? Менаше не ответил, а девочка не повторила вопроса. Она протянула руку и помогла Менаше встать. Они пошли назад в деревню. Никогда прежде луна не казалась такой легкой, а звезды такими близкими. В темноте стрекотали миллиарды кузнечиков. А лягушки распевали почти человеческими голосами. Менаше знал, что ему попадет от дяди за позднее возвращение. А тетя разбранит его за то, что он убежал не поев. Но все это было теперь не важно. Во сне он побывал в таинственном мире. И нашел друга. Но главное - они с Ханнеле уже сговорились на завтра снова пойти за ягодами! А в дремучем лесу в траве под грибами маленький народец в красных куртках, золотых колпаках и зеленых башмачках водил хороводы и распевал песни, но слышать их могли лишь те, кто знал, что все остается жить и ничто не исчезает во времени. Первый Шлемель В мире не счесть недотеп, или по-нашему - шлемелей, но самый первый появился в местечке под названием Хелм. Он имел жену - мадам Шлемель и сынишку - Шлемеля-младшего, да только не мог их прокормить. Вот жене и приходилось каждый день подниматься ни свет ни заря и отправляться на рынок торговать овощами. А Шлемель оставался дома и качал колыбельку. Должен же кто-то и за младенчиком следить. Еще он присматривал за петухом, который жил прямо в доме, сыпал ему зерно и подливал воду в поилку. Конечно, мадам Шлемель знала, что муж ее, не про нас будь сказано, лентяй и ни к какому делу не гож. К тому же был он не дурак поспать да и сладкоежка первостатейный. Сварила как-то вечером мадам Шлемель полный горшок варенья. Сварить-то сварила, да боялась, что, пока она на рынке торгует, муженек-то все и слопает. И решила она на хитрость пуститься: - Шлемель, я ухожу на рынок, вернусь вечером. И вот я имею сказать тебе три вещи. Очень важные. - Какие? - Во-первых, следи, чтобы ребенок не выпал из колыбели. - Ладно, послежу. - Во-вторых, не выпускай петуха из дому. - Так и быть, и за петухом пригляжу. - В третьих... - И тут мадам Шлемель указала на буфет. - На верхнюю полку я поставила горшок с отравой. Смотри, не съешь по ошибке! От нее и умереть можно. Обрадовалась женщина, что так ловко муженька провела. А что прикажете делать? Она-то знала: стоит мужу попробовать лишь ложечку, он не остановится, пока хоть капля на донышке останется. А мадам Шлемель задумала приберечь варенье для картофельных оладий, что испечет на Хануку. Праздник-то уже был не за горами. Только жена за порог, Шлемель принялся качать колыбель и напевать: Зовут меня Шлемель-большой, А ты, сынок, еще маленький, Подрастешь - станут тоже большим кликать, А как деток народишь - назовут папой, Я же состарюсь, и звать меня станут дедушкой, Но все мы как были, так и останемся шлемелями. Малыш вскоре уснул. Тут и Шлемель задремал, но и во сне продолжал одной ногой качать колыбельку. И привиделось Шлемелю, будто сделался он самым большим богачом в Хеломе и столько богатства заимел, что не только на Хануку, хоть круглый год ешь оладьи с вареньем. Целые дни проводил он с другими богачами, играя в дрейдл, и был их волчок из чистого золота. Шлемель наловчился так закручивать волчок, что ему всегда выпадала буква "Г" и он оставался в выигрыше. Слава о его удивительном везении разнеслась по всей округе. И вот знатные люди из дальних краев пришли к нему и стали упрашивать: - О, Шлемель, будь нашим королем! Шлемель, как мог, отнекивался да отбояривался: дескать, королевство ему без надобности, но иноземцы не отступались, пали перед ним на колени и уговаривали, пока он не согласился. Тогда они враз нахлобучили ему на голову корону и усадили на золотой трон. Мадам Шлемель тоже королевой заделалась и про торговлю, не в упрек ей будь сказано, и думать забыла. Сидела себе день-деньской подле мужа, а между ними на золотом блюде лежал огромный блин, намазанный вареньем. Шлемель откусывал с одной стороны, а мадам Шлемель с другой, на середине встречались. Пока Шлемель в облаках витал, петух вдруг раскукарекался. Голосок у него был - ого-го! Что колокол! В Хелме же, если колокол зазвонит - значит пожар. Проснулся Шлемель и аж подскочил с перепугу, да так неловко, что перевернул колыбель. Младенец выпал и ушиб головку. Шлемель нет чтоб ребенка поднять, сразу к окну кинулся, посмотреть, что горит. Окаянный петух словно этого только и ждал - взял да и выпорхнул в окно! Стал его Шлемель назад зазывать: -Вернись, петушок! Смотри, узнает мадам Шлемель про твои проделки, так разбранится - ни тебе, ни мне несдобровать! Но петух на Шлемелевы уговоры никакого внимания не обратил. Даже головы не повернул. Ушел, как сгинул. А теперь послушайте, что дальше было. Разобрался Шлемель, что никакого пожара нет, захлопнул окно и вернулся к хнычущему сынишке. У младенца к тому времени выросла на лбу здоровенная шишка. С горем пополам успокоил Шлемель ребенка, поставил на место колыбель, уложил мальчика. И снова принялся его укачивать, напевая: Был я во сне богачом, А проснулся - снова бедняк. Во сне подавали мне оладьи с вареньем, А наяву достается лишь хлеб с луком. Был я во сне королем, Наяву же - просто Шлемель. Малыш уснул под отцовское пение. А Шлемель задумался насчет своих злоключений. Ясное дело: жена, как вернется, сразу заметит пропажу петуха и шишку на головке мальчика и уж взъярится - хоть из дома беги. Голос у нее, что труба иерихонская, бывало, так разойдется, что муженька от страха трясти начинало. Шлемель, на что бестолковый был, а догадывался: на этот раз попреки да брань как из решета посыпятся. -И, скажите на милость, что проку в такой жизни? - вздохнул бедолага. Уж лучше вовсе не жить, чем так маяться. И решил он наложить на себя руки. Решить-то решил, а как к делу приступить - не знает. Да припомнил, что жена, уходя, оставила в буфете горшок с отравой. -Вот и выход! Чем терпеть стыд и позор, отравлюсь - и дело с концом. А покойника пусть честит, сколько заблагорассудится. Мертвому уже все нипочем будет. Шлемель был росточка небольшого и до полки дотянуться не мог. Пришлось ему стул подставить. Достал он горшок и попробовал отраву. - Коли допекут вконец, так и отрава сладкой покажется, - приговаривал Шлемель, уплетая ложку за ложкой. Он слыхал, что есть яды горькие, а есть сладкие. Кто станет спорить: сладкая отрава - слаще горькой. С тем он и съел все до капельки. Даже ложку облизал. А дальше получилось вот что. Слопав полный горшок яду, Шлемель лег в постель и приготовился к смерти. Вот-вот, ждал он, начнет у него нутро жечь, а как все выжжет - тут он и преставится. Но прошло полчаса, час - никаких болей. - Как медленно действует этот яд, - недоумевал Шлемель. Тут, как назло, захотелось ему пить, но воды в доме не было. В Хелме воду носили из городского колодца, а Шлемелю было лень туда тащиться. Вот и вспомнил он, что жена припасла к празднику бутылку яблочного сидра. Конечно, яблочный сидр - угощение дорогое, но стоит ли скупердяйничать, когда жить осталось всего ничего. Достал Шлемель бутылку и выпил все до капли. А как выпил, и в самом деле в желудке закололо. - Видно, яд начал действовать, - смекнул Шлемель. Он был уверен, что пробил его последний час. - И кто болтал, что умирать плохо? Пожалуй, я непрочь, чтобы меня каждый день такой отравой потчевали, - рассуждал он напоследок Тут его сморил сон. И снова привиделось Шлемелю, что он король. На голове у него - целые три короны, одна на другую надеты. Перед ним - три золотых горшка: один с оладьями, другой с вареньем, третий - с яблочным сидром. За троном слуга стоит, случись Шлемелю на бороду капнуть - живо салфеткой вытрет. И мадам Шлемель тут же на отдельном троне. - Из всех королей, ты, муженек, самый великий, - нашептывает. - Весь Хелм превозносит твою мудрость. Да что люди, я и сама от счастья таю, что такой муж мне достался. И сынок наш, принц, подрастет - отцом гордиться станет. Чудесный был сон, а распался, как паутина. Скрипнула входная дверь, и Шлемель проснулся. Глядит, в комнате темно. В хлопотах он и не заметил, как день прошел. - Шлемель, отчего ты не зажжешь лампу? - услыхал он сварливый голос. - Никак жена моя вернулась, - пробормотал Шлемель. - Выходит, я жив, раз ее голос слышу. Неужели яд все еще не подействовал? Хотел он встать, но от страха ноги не держат. А мадам Шлемель тем временем зажгла лампу, огляделась да как раскричится! - Нет, вы только взгляните на младенчика! У него шишка в пол-лба! Шлемель, а где петух? И кто выпил весь сидр? Нет, вы подумайте, он петуха отпустил, ребенка изувечил, праздничные припасы разорил! Ну что мне с тобой делать, горе ты мое? - Придержи язык, жена. Не видишь - умираю. Скоро овдовеешь. Потерпи, недолго ждать осталось. - Умираешь? Овдовею? Что ты мелешь? Посмотри на себя, ты здоров, как бык! - Я отравил себя. - Как отравил? Что ты городишь! - Я съел полный горшок отравы. И Шлемель указал на пустой горшок из-под варенья. - Отрава? - всплеснула руками мадам Шлемель. - Да это я варенье к празднику приготовила! - А кто сказал, что там отрава? - напомнил Шлемель. - Ну и дурень же ты! А как мне иначе было уберечь его до Хануки? И теперь ты все слопал! Ненасытная твоя утроба! Бедная женщина разрыдалась. Шлемель не выдержал и тоже заплакал. Но не от горя, а от радости. Значит, он будет жить! Вопли родителей разбудили младенца, и тот тоже захныкал. Услыхали соседи крики да причитания, сбежались узнать, что стряслось. А узнав, разнесли эту историю по всему Хелму. У евреев не дадут человеку пропасть. Добрые соседи пожалели незадачливых Шлемелей и принесли им и варенья, и яблочного сидра. Тем временем петух замерз и проголодался, гуляючи, и сам вернулся назад. Так что все добром кончилось. По заведенному обычаю старейшины Хелма собрались обсудить происшествие. Семь дней и семь ночей судили они да рядили, морщили лбы, теребили бороды, пытаясь постичь смысл случившегося. В конце концов все сошлись на том, что, если жена имеет маленького ребенка и петуха, за которым нужен глаз да глаз, не пристало ей обманывать мужа и выдавать варенье за отраву, пусть даже муженек ее ленивый сладкоежка да еще и шлемель в придачу. Как Шлемель отправился в Варшаву Хоть Шлемель, не про нас будь сказано, был известный лентяй и соня, такому и пальцем-то пошевелить труд великий, но при всем этом любил он помечтать о путешествиях. Еще он страсть как охоч был до всяких историй про дальние страны, бескрайние пустыни, бездонные океаны и высоченные горы. Не раз признавался он жене, что мечтает отправиться в далекое путешествие. Мадам Шлемель на мужнины слова отвечала так: "Дальние путешествия не для тебя. Сиди-ка лучше дома да за детьми приглядывай, пока я на рынке овощами торгую". Но Шлемель никак не мог выбросить эту дурь из головы и втайне мечтал повидать когда-нибудь мир и познакомиться с его чудесами. Как-то один заезжий господин нарассказывал Шлемелю всяких чудес и небылиц про Варшаву. Какие там красивые улицы, какие высоченные дома и какие роскошные магазины. И решил Шлемель все это своими глазами повидать. Он знал, что к путешествию надо как следует подготовиться. Но что взять с собой в дорогу? И то сказать: кроме старого лапсердака, у него ничего не было. Однажды утром, когда жена на рынок ушла, велел Шлемель старшим детям не ходить в хедер, а сидеть дома и приглядывать за младшими, сам же взял краюху хлеба, луковицу да пару долек чесноку, завернул припасы в платок и отправился в Варшаву. Пешком. Была в Хелме улица, которая так и называлась Варшавская. Вот Шлемель и решил, что она прямо до Варшавы ведет. По ней он и зашагал, и, пока из города не вышел, соседи то и дело останавливали его, сами понимаете: всем охота была узнать, куда такой домосед отправился. Шлемель объяснял, что идет в Варшаву. - Что ты там делать будешь, в Варшаве-то? - удивлялись люди. - Да то же, что и в Хелме, - ничего, - отвечал Шлемель. Шел он медленно - подошвы у башмаков совсем сносились. Но наконец добрался до городской окраины, дома и лавки закончились, и дорога пошла лугами да полями, где крестьяне на волах пахали. Шел он и шел несколько часов кряду и совсем из сил выбился, так ослаб, что даже голода не чувствовал. Прилег Шлемель отдохнуть у дороги, но, прежде чем глаза закрыть, спохватился: "Вот проснусь, как вспомню, в какой стороне Варшава, а в какой Хелм?" Впрочем, он недолго раздумывал: снял башмаки и поставил их подле себя, развернув носами в сторону Варшавы, а пятками - к Хелму. На том и успокоился, закрыл глаза и сразу заснул. Приснилось ему, что сделался он пекарем и печет луковые булочки с маком. Покупатели к нему валом валят, да он всех отваживает: - Мои булочки не для продажи. - Так для кого ты их печешь? - Для самого себя, жены и детишек. А потом приснилось Шлемелю, что стал он королем Хелма и раз в год каждый житель города приносит ему вместо подати горшок с земляничным вареньем. Шлемель сидит на золотом троне, подле жена его, королева, и детишки, принцы да принцессы. Все уплетают луковые булочки и вареньем мажут их, не скупясь. Наевшись, все семейство катит в карете в Варшаву, а потом в Америку и к реке Самбатон, той самой, что всю неделю ворочает огромные камни, а в Субботу отдыхает. А дальше вот что случилось. Возле дороги, невдалеке от того места, где уснул Шлемель, стояла кузница. Кузнец вышел как раз в тот момент, когда Шлемель укладывался, и заметил, как тот башмаки свои ставил. Кузнец этот был шутник известный. Только Шлемель задремал, подкрался он к нему да и перевернул башмаки - носами к Хелму, пятками к Варшаве. Проснулся Шлемель и почувствовал, как проголодался, достал хлеб, натер его чесноком да луковицей закусил. А потом натянул башмаки и отправился дальше. Долго ли, коротко ли шел, все ему кругом знакомым казалось. Вроде дома такие он раньше видел, и люди тоже знакомые. Неужели он так быстро до ближайшего города добрался? Но почему здесь все так на Хелм похоже? Остановил Шлемель прохожего и спросил, как город называется. "Хелм", ответил тот. Шлемель очень удивился. Как же так? Если он ушел из Хелма, то как мог прийти назад? Стал недотепа в затылке чесать и наконец так рассудил: видать, на свете два Хелма и он пришел во второй. Все же больно этот второй Хелм был на первый похож: и улицы, и дома, и люди. Долго Шлемель над этой загадкой голову ломал, пока не вспомнил, как когда-то его в хедере учили, что земля везде одинаковая. Тогда почему второй Хелм не может быть точь-в-точь таким, как первый? Это открытие Шлемеля страсть как обрадовало. Разобрало его любопытство: нет ли в этом городе такой же улицы, как та, на которой он жил, и такого же дома, как его? И, конечно, вскорости отыскал он и улицу, и дом. Тем временем стало смеркаться. Открыл Шлемель дверь дома и с изумлением обнаружил женщину, как две капли воды похожую на свою жену, и детишек, что, словно горошины из одного стручка, на его собственных похожи. Да и обстановка в доме ничем не отличалась. Даже кошка - не отличишь от той, что дома осталась. Увидала его хозяйка и давай браниться: - Шлемель, где ты пропадал? Надо же, что удумал: дом без присмотра оставил! А в узелке у тебя что? Дети бросились к отцу и радостно закричали: - Папочка, где ты был? Шлемель поначалу обомлел от удивления, а потом все же нашелся и ответил так: - Ошибаетесь, любезная хозяйка: я не ваш муж. Дети - я вам не отец. - Да ты что, совсем рехнулся? - напустилась на него мадам Шлемель. - Я - Шлемель из Первого Хелма, а здесь - Второй, - упирался простофиля. Женщина лишь руками всплеснула, но так громко, что цыплята под печкой проснулись и с перепугу разлетелись по всей комнате. - Дети, ваш отец умом повредился! - запричитала несчастная. Недолго думая, послала она одного из сыновей за Гимпелем - местным лекарем. А тем временем на ее крик вся мешпуха сбежалась. Народу набилось булавку некуда воткнуть. Только Шлемель, словно и не замечал ничего, стоял посреди комнаты и твердил одно и то же: - Я и сам вижу, что вы похожи на людей в моем родном городе, да только все же не они. Я-то пришел из Первого Хелма, а вы живете во Втором. - Шлемель, да что с тобой стряслось? - не утерпев, крикнул кто-то из соседей. - Посмотри, ты же у себя дома! Эта женщина - твоя жена, а вот твои дети. Или ты свою родню и соседей не узнаешь? - Никак вы понять не хотите, о чем я вам толкую, - сердился Шлемель. Я-то из Первого Хелма. И иду в Варшаву. Но оказалось, что между Первым Хелмом и Варшавой есть еще Второй Хелм. Ваш. - Что ты городишь? Мы все тебя знаем, а ты знаешь нас. Хоть на цыплят посмотри, или ты и их не узнаешь? - Ошибаетесь, люди. Это другой город, - упирался Шлемель. - Хоть у вас во Втором Хелме дома и улицы и впрямь на те, что в Первом Хелме, похожи, все же это другой город. Завтра я отправлюсь дальше - в Варшаву. - Раз так, сделай одолжение, скажи, где мой муж? - возмутилась мадам Шлемель и стала честить горе-путешественника последними словами. - Откуда мне знать, где ваш муж! - отпирался Шлемель. Соседи, на супругов глядючи, так со смеху и покатывались. Но были и такие, кто жалел бедную женщину и ребятишек. В конце концов лекарь Гимпель заявил, что не знает средства от подобной хвори. Постояли люди, постояли да и разошлись по домам. В тот вечер мадам Шлемель приготовила на ужин лапшу и бобы. Шлемель их очень любил. - Может, ты и впрямь умом повредился, но и убогому есть надо, вздохнула женщина и поставила перед муженьком полную тарелку. - С какой стати кормишь ты чужого? - Сказать по чести, такому твердолобому бычине, как ты, и сена жалко. Да так и быть, садись и ешь. Глядишь, на сытый желудок и мозги прояснятся. - Вы - добрая женщина. Моя бы жена никогда не стала кормить постороннего. Выходит, между двумя Хелмами все же есть маленькая разница. Лапша и бобы так аппетитно пахли, что Шлемель не стал лишку упираться и уплел все дочиста. А пока ел, говорил ребятишкам: - Вот, дети, я живу в таком же доме, как ваш. И жена моя как две капли воды на вашу мать похожа. А детишки - на вас. Малышей его слова очень насмешили, старшие же, услыхав такие речи, носы повесили. - Нет, скажите, разве мало мне было того, что муженек мой Шлемель, так теперь он совсем из ума выжил! - вздыхала несчастная женщина. - Ну что мне прикажете делать? Как теперь на рынке торговать, ведь даже детей на него оставить боязно! Кто знает, какая блажь ему в голову взбредет! Господи, чем я тебя прогневила, что заслужила такое? Но все же она постелила Шлемелю свежую постель, и, хотя тот и успел всласть выспаться днем, едва его голова коснулась подушки, он враз заснул и громко захрапел. Снова приснилось Шлемелю, что он - король Хелма и жена его, королева, напекла полное блюдо блинов: с сыром, с черникой, с вишнями, посыпала их, не скупясь, сахаром и корицей и щедро полила сметаной. В один присест съел он двадцать блинов, а оставшиеся припрятал под корону - на потом. Проснулся Шлемель поутру, а в доме уже опять полным-полно народу. Все хозяйку утешают. Хотел было Шлемель попенять жене, что столько людей в дом напустила, да вспомнил, что и сам здесь посторонний. Будь он у себя дома, то поднялся бы, умылся и оделся. Но в чужом доме, среди всех этих людей он не знал, что делать. По привычке от смущения стал чесать в затылке и теребить бороду. Наконец-таки поборол застенчивость и решился встать с кровати, откинул одеяло и спустил на пол босые ноги. - Ой, только не дайте ему улизнуть! - забеспокоилась мадам Шлемель. Сгинет, а я останусь соломенной вдовой. Но тут ее перебил пекарь Барух: - Надо отвести его к старейшинам. Пусть решат, что делать. - Верно! - подхватили остальные. - Отведем его к старейшинам! Как Шлемель ни упирался и ни втолковывал всем, что, раз он живет в Первом Хелме, старейшины Второго власти над ним не имеют, несколько дюжих парней подхватили беднягу, натянули на него штаны, зашнуровали ботинки, нахлобучили картуз, обрядили в лапсердак и потащили к дому Гронама Бычья Башка. Старейшины уже были наслышаны о случившемся и с утра пораньше собрались обсудить, как быть. Когда толпа ввалилась в дом, один из старейшин - Недрумок Лейкиш - как раз говорил: - А что вы скажете, если таки впрямь есть два Хелма? - Коли есть два, отчего не быть трем, четырем и даже сотне? - подхватил Зендер Осел. - Будь Хелмов хоть целая сотня - в каждом найдется свой Шлемель, добавил Пустоголовый Шмендрик. Гронам Бычья Башка - он был самый главный - выслушал все доводы, но никак не мог принять окончательное решение и лишь морщил лоб да чесал в затылке, чтобы показать, что погружен в глубокие размышления. Он стал расспрашивать Шлемеля, и тот поведал без утайки все, что с ним приключилось, а когда закончил, Гронам спросил: - А меня ты узнаешь? - Конечно. Ты - Гронам Бычья Башка. - А что, в твоем Хелме тоже есть такой Гронам? - Почему нет? И притом как две капли воды на тебя похож. - А может, ты просто дал кругаля и вернулся назад, в свой родной Хелм? - намекнул Гронам. - С чего бы мне, скажите, кругаля давать? Разве я мельница? - возразил Шлемель. - В таком случае, ты - не муж мадам Шлемель. - А кто говорил, что муж? Ясное дело - нет. - Выходит, что муж этой женщины, я говорю про настоящего Шлемеля, покинул семью в тот самый день, когда ты объявился. - Вполне возможно. - Значит, он когда-нибудь вернется. - Все в руках Господа. Всегда надо надеяться на лучшее. - Тогда тебе придется задержаться до его возвращения. Иначе как мы узнаем, кто из вас - кто? - Почтенные старейшины, - запричитала мадам Шлемель, - мой муж уже вернулся. К чему мне второй? Мне и с одним хлопот невпроворот. - Кем бы ни был этот человек, пока все не разъяснится, он не может жить в твоем доме, - настаивал Гронам. - А где мне тогда жить прикажете? - В богадельне. - И что мне делать в богадельне? - А дома ты что делал? - Люди добрые, кто же станет за детьми присматривать, пока я на рынке торгую? - простонала мадам Шлемель. - И как я без мужа проживу? Уж лучше со Шлемелем жить, чем одной мыкаться. - Разве мы виноваты, что твой муж оставил тебя и отправился в Варшаву? - урезонивал ее Гронам. - Теперь жди, когда он назад воротится. При этих словах мадам Шлемель зарыдала в голос, а за ней и детишки. - Как странно, - пробормотал Шлемель. - Моя-то жена вечно меня бранит. Да и дети никогда не слушаются. А эта странная женщина и ее дети хотят, чтобы я жил с ними. Пожалуй, Второй Хелм имеет-таки свои преимущества перед Первым. - Стойте! Кажется, я знаю, что делать! - перебил его Гронам. - Таки что? - оживился Простофиля Цейнвел. - Коли мы решим отправить Шлемеля в богадельню, общине придется позаботиться насчет того, чтобы кто-то за детьми присматривал. Так отчего не нанять этого чужака? Пусть он не муж нашей мадам Шлемель и не отец ее детей, но он так похож на исчезнувшего, что ребятишкам даже привыкать к нему не придется. - Отличное решение! - завопил Тугодум Фейвел. - Я вам так скажу: сам царь Соломон не рассудил бы мудрее, - подхватил Дурень Трейтель. - Да уж, до такого лишь у нас в Хелме додуматься могли, - поддакнул Пустоголовый Шмендрик. - А какую плату ты попросишь за то, чтобы приглядывать за детьми мадам Шлемель? - спросил Гронам. Шлемель поначалу не знал, что и отвечать. И то сказать: за всю жизнь он и на воду для каши не заработал, Наконец он решился: - По три гроша в день. - Дурень, бестолковая башка! - охнула мадам Шлемель. - Да разве три гроша в наши дни это деньги? Проси не меньше шести. Подскочила она к Шлемелю да как ущипнет его за руку! Тот так и взвыл от боли: - Ой! А щиплется она совсем как моя жена! Старейшины снова лбы наморщили. От городской-то казны давно одно название осталось. - Может, три гроша и маловато, - рассудили мудрецы, - да шесть, уж точно, слишком много, к тому же учтите: платить придется чужому человеку. Давайте поладим на пяти. Что скажете? - Ладно. А как долго мне эту работу исполнять? - Пока настоящий Шлемель не вернется. Весть о решении Гронама вмиг облетела весь Хелм. Горожане еще раз пришли в восхищение от его мудрости и без устали славили старейшин. Поначалу-то Шлемель не спешил с деньгами расставаться. - Раз я вам не муж, с какой стати мне вас содержать? - заявил он мадам Шлемель. - Хорошо, будь по-твоему. Только чего ради стану я тогда тебя кормить, штопать тебе носки и латать одежду? Вы понимаете, что в конце концов Шлемелевы денежки таки достались его жене. Впервые за многие годы мадам Шлемель получила от мужа деньги на хозяйство. Женщина не скрывала своей радости и то и дело повторяла: - Вот бы тебе, Шлемель, лет на десять пораньше в Варшаву отправиться! - Разве ты не скучаешь по своему мужу? - спрашивал Шлемель. - А сам-то ты разве по своей жене скучаешь? И оба сошлись на том, что вполне довольны тем, как повернулась их жизнь. Что тут скажешь? Человек ко всему привыкает. Прошли годы. Но настоящий Шлемель так и не вернулся. Старейшины находили тому немало объяснений. Простофиля Цейнвел считал, что Шлемель ушел за черные горы и там его съели людоеды. Недоумок Лейкиш полагал, что Шлемель забрел в замок Асмодеус, где его силой женили на демонице. Пустоголовый Шмендрик пришел к выводу, что Шлемель добрался-таки до края света и свалился там в пропасть. Были и другие предположения. Так, некоторые думали, что настоящий Шлемель потерял память и просто забыл, кто он на самом деле. Такое случается. Гронам Бычья Башка в эти споры не вступал, но в душе был уверен, что настоящий Шлемель перебрался жить в другой Хелм и там с ним приключилось все то же самое, что и в их Хелме с пришлым странником. Община также наняла его приглядывать за детьми той мадам Шлемель и тоже платила ему по пять грошей в день. Сам же Шлемель не знал, что и думать. Дети росли, год-другой, и приглядывать за ними станет незачем. Это заставляло Шлемеля задуматься о будущем. Где же запропастился тот другой Шлемель, терзал он себя вопросами. Когда вернется? Как поживает моя настоящая жена? Ждет ли она меня или нашла себе другого? Но ответов на эти вопросы он не находил. Время от времени в Шлемеле вновь просыпалась тяга к путешествиям, но еще раз покинуть обжитый дом он не решался. И, скажите на милость, какой толк отправляться в путь, коли знаешь, что попадешь неведомо куда? Частенько Шлемель сидел и рассуждал о странностях мироустройства и при этом приговаривал: Покинувший Хелм В Хелм и вернется. Кто в Хелме останется, В нем и проснется. Все дороги ведут в Хелм, Потому что весь мир - один большой Хелм. Шлемель-делец Если хотите знать, Шлемель из Хелма не весь век дома сидел, да и жена его не вечно на рынке овощами торговала. Отец мадам Шлемель был человек со средствами и, когда дочка замуж выходила, не поскупился на приданое. Да только вскорости после свадьбы решил Шлемель пустить женины денежки в дело. Прослышал он, что в Люблине-де козы больно дешевы, и отправился туда скотину покупать. Задумал сторговать козу поудоистее, чтобы молока побольше давала. Станут они с женой сыр варить - себе на прокорм да людям на продажу. На рынке присмотрел Шлемель славную козу: вымя аж по земле волочится - вот молока сколько! Продавец просил за козу пять гульденов. Шлемель не стал торговаться, отсчитал деньги, повязал на шею козе веревку и пустился в обратный путь, домой в Хелм. Но по дороге остановился он в селе Пяск, на всю округу известном ворами да мошенниками. Другое дело, что Шлемель об этом знать не знал и слыхом не слыхивал. Зашел он в трактир, а козу к дереву во дворе привязал. Заказал сладкой наливки, рубленой печенки с луком да тарелку куриного супа с лапшой. А сверх того, как положено удачливому дельцу, - стакан чая с медовым пряником. От наливки Шлемель быстро пришел в доброе расположение духа и принялся расписывать хозяину, какую замечательную козу он купил в Люблине. - Славно я сторговался, - хвастался Шлемель. - Коза мне досталась молодая, здоровая, по всему видать - молока от нее будет много. Трактирщик же оказался самым настоящим пяским жуликом. У таких всегда на чужое добро руки чешутся. Задумал он гостя вокруг пальца обвести. Имел он старого козла - с длинной седой бородой, сломанным рогом да к тому же косого на один глаз. Не козел, а кожа да кости - мясник и тот на него не позарился. Послушал трактирщик, как Шлемель нахваливает покупку, вышел тайком во двор да и подменил Шлемелеву козу своим козлом. Можете представить, Шлемель так размечтался, как он теперь хозяйство наладит, что и не заметил: ведет-то он в Хелм не козочку, а старого козла! Между тем дома с нетерпением ждали его возвращения: как-никак первая покупка. Каждому хотелось посмотреть, какую скотину приведет он из большого города. Тесть с тещей, шурины и свояченицы, друзья и соседи - вся мешпуха собралась. Только Шлемеля завидели, вмиг на двор высыпали. А Шлемель, не успел ворота открыть, принялся хвалиться - коза-де молодая, сильная, а вымя - просто загляденье! Будут они теперь с женой как сыр в масле кататься. Верно говорят: хвастать не косить - спина не болит. И тут на двор проковылял старый козел. Дорогие мои, что тут началось! Встречавшие только рты пораскрывали. Старик тесть схватил себя за бороду и не мог слова вымолвить. Теща лишь руками развела да так и застыла. А молодежь принялась хохотать - не остановить! Тесть первым опомнился: - И эту полудохлую скотину ты называешь молодой козочкой? Шлемель поначалу было взъерепенился, да наконец сам разглядел, кого домой привел. Принялся он на себе волосы рвать от досады: решил, что торговец обманул его, вот только не мог сообразить, как это тому удалось. Так бедняга осерчал, что решил: завтра же отправится назад в Люблин, вернет козла и с продавцом поквитается. А дальше вот что было. На пути в город Шлемель вновь остановился в том же трактире в Пяске. Всякому своя обида горька. Не утерпел Шлемель, пожаловался хозяину, что его-де обманули мошенники в Люблине. Объяснил: вот идет назад - пусть торговец либо козу возвращает, либо деньги. А коли злодей отпираться станет, так он в полицию пожалуется. Трактирщик смекнул: если полицейские за дело возьмутся, так и до него, глядишь, доберутся. А зачем ему с властями ссориться? Пока Шлемель распространялся насчет своих злоключений, трактирщик сочувственно кивал, прищелкивал языком да приговаривал: "Эти люблинские купцы - известные прохвосты! Смотрите, чтобы они не провели вас и во второй раз!" Наконец гость принялся за еду, а трактирщик улучил минуту, вышел на двор да и поменял козла на козу. Шлемель же, уходя с постоялого двора, думал лишь о том, что скажет торговцу и как поставит того на место, вот и не заметил подмены. Добрался он до рынка, отыскал продавца и давай его стращать и отчитывать. Торговец никак в толк взять не может, чем покупатель недоволен: ведь коза-то и в самом деле отличная, здоровая и дойная. Тут Шлемель и сам это разглядел да так и осекся на полуслове. А пришел в себя, извинился и лишь промямлил: - Не иначе как мне все это померещилось. Взял веревку и побрел с козой назад в Хелм. И вот пришли они в Пяск. Шлемель снова к трактиру завернул. На этот раз заказал он цыпленка и вареники да еще наливки - отметить удачную сделку: все хорошо, что хорошо кончается. Трактирщик же, не про нас будь сказано, был отъявленный пройдоха, и решил он еще раз подшутить над этаким простаком. Он поднес гостю вторую стопку наливки - "от заведения", а сам тем временем шасть на двор и в третий раз обменял животных. Шлемель на этот раз припозднился и ушел из трактира лишь затемно. В голове его шумело, вот он и не разглядел, что за скотину отвязал от дерева и повел домой. Когда Шлемель во второй раз заявился в Хелм со старым козлом вместо молодой козочки, начался страшный переполох. Весть о Шлемелевых злоключениях вмиг разнеслась по округе. И, прошу прощения, разве можно такое в секрете удержать, особенно в маленьком местечке? Не с чужих слов говорю - несколько дней все село ходуном ходило. Решили обратиться за советом к старейшинам. Семь мудрецов судили да рядили семь дней кряду и наконец пришли к выводу: раз дорога из Люблина в Хелм такова, что молодая коза превращается в пути в старого козла, строжайше запретить впредь жителям Хелма покупать коз в Люблине. Что же до старого козла, так тот вскорости околел. Так Шлемель потерял треть жениного приданого. Да только Шлемель не долго горевал. Раз в Люблине не повезло, решил он попытать счастья в Лемберге. Вот добрался он до города, разместился в гостинице и хотел было отдохнуть с дороги, как слышит: на улице шум, гам, люди кричат, а сверх того еще и в трубы дуют. По дороге в Лемберг Шлемель глаз не сомкнул и мечтал поспать часок-другой, да куда там! Позвал он слугу узнать, что стряслось. Тот объяснил: горит дом напротив и приехали пожарные, они-то и трубят - огонь тушат. Шлемелю тоже любопытно было на пожар поглазеть, но он так устал, что еле на ногах держался. Слуга заверил постояльца, что опасности нет никакой и что пожар почти потушен. Шлемель успокоился и забылся мирным сном. Проснувшись, он спустился вниз разузнать, отчего возник пожар и как его тушили. - Сделайте одолжение, неужели, чтобы унять пламя, достаточно просто дуть в трубы? - удивлялся он. На беду, человек, к которому Шлемель обратился с расспросами, оказался отъявленным лембергским жуликом. Услыхав вопрос незнакомца, мошенник догадался, что у чужака не все с головой в порядке, и решил его провести: - А как же иначе? Или вы не слышали: у нас в Лемберге имеются специальные противопожарные трубы - дунешь раз-другой, и огня как не бывало. Шлемель очень удивился. Подумать только, какие чудеса на белом свете творятся! Про Лемберг люди всякое рассказывали, но про противопожарные трубы он впервые услышал. Известное дело: дурень думой богатеет. Шлемель живо смекнул, что такие чудесные трубы могли бы принести ему в Хелме неплохой доход. - А сколько стоят ваши трубы? - решил он прицениться. - Двести гульденов, - не сморгнув, ответил пройдоха. Двести гульденов - деньги немалые. Как раз все, что от жениного приданого осталось. Но, рассудив хорошенько, Шлемель решил, что такая труба дороже золота. В Хелме, где все дома сплошь деревянные, а крыши соломенные, что ни год случалось немало пожаров, особенно летом. Не только дома, целые улицы выгорали дотла. Другое дело, что в Хелме имелась своя пожарная команда, да только в ее распоряжении была одна-единственная телега с бочкой, и ту тащила старая кляча. Бывало, пока она добредет до места, от дома одни угли останутся. Шлемель ни на миг не сомневался: с такой трубой ему безбедная жизнь обеспечена. Он заявил мошеннику, что хочет купить чудесную трубу. Воришке не терпелось облапошить заезжего простофилю. Таковы люди: унюхают деньги и готовы в лепешку расшибиться. Что тут долго рассказывать? Надул разбойник нашему простаку в уши баклуши, да и был таков. Шлемель опомниться не успел, как стал обладателем огромной медной трубы, да еще в придачу письменной гарантии, что та-де прекрасный противопожарный инвентарь. Шлемель ликовал. Вот покупка так покупка! Теперь-то он наверняка разбогатеет! Вернулся Шлемель в Хелм и принялся хвалиться перед родичами и соседями удивительным инструментом. Молва о новом приобретении живо разлетелась по округе. Люди разное говорили: одни поверили в чудодейственную силу трубы, другие полагали, что Шлемеля опять обмишурили. Думали обратиться к старейшинам: пусть рассудят, да время было летнее и те не заседали. Шлемелев тесть мрачнее тучи ходил. Ворчал: - Мало нам козла было, а теперь новая напасть! А Шлемелю не терпелось испробовать замечательную трубу в деле. И задумал он поджечь дом тестя. Конечно, с расчетом, что успеет во время потушить огонь и вреда тот не причинит. Подумать только, чего в дурную голову не придет! Дом тестя был старый и сухой - вспыхнул, как спичка. Сколько Шлемель в свою трубу ни дул, толку не было никакого. Скажите спасибо, что люди спаслись, а уж имущество все сгорело до последней щепочки. Что творилось в Хелме в тот день, да и после, вы сами понимаете. Несмотря на летнюю пору, собрался-таки совет старейшин. Мудрецы Хелма судили да рядили семь дней и семь ночей и пришли к выводу, что противопожарная труба из Лемберга по неведомой причине теряет свои чудесные свойства в Хелме. А посему Гронам Бычья Башка предложил запретить впредь жителям Хелма покупать противопожарные трубы в Лемберге. Верно говорят, каждая ошибка служит истине. Решение было принято единогласно, и Тугодум Фейвел записал закон в книгу. Хотите знать, что потом было, - слушайте дальше. Пусть Шлемель промотал женино приданое и спалил дом тестя, но планов своих насчет того, чтобы разбогатеть, он не оставил. Потерпев неудачу в Люблине и Лемберге, решил он начать дело в родном селе. Хелм славился своей сладкой наливкой, до которой Шлемель был большой охотник. Вот и задумал он торговать замечательным напитком на рынке - по три гроша за стопку. Он подсчитал, что если станет продавать по бочонку в день, то будет иметь по три гульдена чистой прибыли ежедневно. На этот раз мадам Шлемель решила не стоять в стороне от мужниных дел. Деньги у них к тому времени уже совсем кончились. Известное дело: коли не добавляешь, так и клад проедаешь. Но женщина заложила свою брошку и на вырученные средства купила первый бочонок. На следующий день супруги установили на рынке небольшой прилавок, водрузили на него бочонок, несколько стопок и принялись зазывать покупателей: - А вот сладкая наливка, освежает и бодрит. Всего три гроша за стопку! Наливку в Хелме все любили, но раскошеливаться никому не хотелось. Три гроша - слишком дорого! Я вам так скажу: при всех своих достоинствах Шлемель не дурак был цену заламывать. Лишь один покупатель не пожалел три гроша: больно торопился с утра стаканчик пропустить. Прошел час, другой, но никто больше не подходил к прилавку. Шлемель стал падать духом. Он так издергался, что решил выпить, нервы успокоить. Достал монетку в три гроша и протянул жене: - Или мои деньги хуже чужих? Вот тебе три гроша, налей-ка мне стаканчик. Мадам Шлемель засомневалась было, но потом рассудила: - А и верно, Шлемель: твоя монетка ничем не хуже прочих. И налила мужу полную стопку. Шлемель выпил, облизал губы. Замечательная наливка! Тут и мадам Шлемель почувствовала, что в горле у нее пересохло. - В таком случае, и мои три гроша сгодятся, - сказала она мужу. Так Шлемель с женой весь день наливали друг дружке стопка за стопкой, расплачиваясь всякий раз одной и той же монетой. К вечеру - глядь: бочонок почти пуст, а выручки всего-навсего три гроша. Супруги никак не могли в толк взять, где они просчитались на этот раз. Сколько ни прикидывали - никак не могли найти объяснения. Вот они продали почти весь бочонок и всякий раз брали плату наличными. И что? Где же выручка? Правду говорят: когда везет, так везет, а перестанет везти - так хоть криком кричи. - Эх, такую трудную задачу и хеломским мудрецам не решить! - сокрушался Шлемель. А и в самом деле, как объяснить, куда девались деньги, которые муж и жена исправно выплачивали друг дружке? Эта неудача навсегда отворотила Шлемеля от попыток начать собственное дело. И пришлось с тех пор мадам Шлемель торговать овощами на рынке. Шлемель же оставался дома, кормил кур, что жили под печкой, а как детки пошли, стал и за ребятишками приглядывать. Тесть Шлемеля так разочаровался в своем зяте, что перебрался жить в Люблин. Впервые в истории Хелма его житель покинул город навсегда. Люди говорили: от греха подальше. С другой стороны, сколько можно терпеть? Мадам Шлемель, хоть и не упускала случая попенять муженьку, все же любила своего супруга. - Если бы коза из Люблина не превратилась в старого козла, - вздыхал частенько Шлемель, - а противопожарная труба сохранила бы свои чудодейственные свойства и в Хелме, был бы я сейчас богачом. Помяни мое слово. На что жена неизменно отвечала: - Не тужи, что беден. Все зависит от счастья. Зато второго такого мудреца, как ты, муженек, во всем Хелме не сыщешь. Старейшины Хелма и ключ Генендель Как известно, в деревне Хелм всем заправляли глава местной общины и шесть старейшин - все круглые дураки. Главу общины звали Гронам Бычья Башка. А старейшин - Недоумок Лейкиш, Простофиля Цейнвел, Дурень Тудра, Зендер Осел, Недотепа Шмерель и Тугодум Фейвел. Гронам Бычья Башка был самым старшим. У него были кудрявая белая борода и высокий выпуклый лоб. Поскольку Гронам имел самый большой дом, старейшины обычно собирались у него. Пока они заседали, жена Гронама, Генендель, то и дело приносила им перекусить - чай с вареньем и печенье. Гронам жил бы да радовался, кабы жена его попреками не изводила. Только гости за порог, принималась она пилить мужа, что он-де ерунду вечно городит. Послушать ее, так ее уважаемый всеми супруг был дурак дураком. И вот раз после такой перебранки Гронам не выдержал и сказал жене: - Что толку пенять мне, когда гости уже ушли? Впредь, как только услышишь, что я говорю глупости, войди в комнату и дай мне знать. Тогда я немедленно сменю тему разговора. - Разве могу я выставлять тебя дураком перед старейшинами? Узнай они, что ты мелешь чушь, не бывать тебе больше главой общины. - Так найди выход, раз ты такая умная. Генендель не долго голову ломала. - Придумала! - Ну? - Как только ты скажешь глупость, я войду в комнату и протяну тебе ключ от нашего сундука. Вот ты сразу и поймешь, что ерунду мелешь. Гронаму так понравилось женино предложение, что он даже в ладоши захлопал. - Подле меня и ты, жена, ума набралась. На том и порешили. А дальше было вот что. Через несколько дней старейшины снова собрались в доме Гронама. Предстояло обсудить приближавшийся праздник Шавуот, когда по обычаю положено есть блины со сметаной. Только в тот год сметаны в Хелме было днем с огнем не сыскать: весна выдалась засушливая и коровы почти не давали молока. Старейшины теребили бороды, чесали в затылках, да, сколько ни раскидывали мозгами, не могли придумать, как раздобыть сметаны к празднику. Вдруг Гронам как стукнет об стол кулаком. - Придумал! - Говори скорей! - Надо издать закон, чтобы впредь хелмцы воду называли сметаной, а сметану - водой. Воды-то в колодцах предостаточно, так что каждая хозяйка без труда раздобудет к празднику полное ведро сметаны. - Какое замечательное решение! - завопил Зендер Осел. - Гениальное! - подхватил Простофиля Цейнвел. - Только Гронам Бычья Башка мог до такого додуматься! - заявил Недоумок Лейкиш. Дурень Тудра, Недотепа Шмерель и Тугодум Фейвел были с ними совершенно согласны. Тугодум Фейвел, общинный писарь, достал перо, бумагу и чернила и живо записал новый закон: впредь называть воду сметаной, а сметану - водой. Покончив с делами общины, старейшины, как водится, предались обсуждению более серьезных проблем. - Этой ночью я глаз не мог сомкнуть, - начал Гронам, - все размышлял, отчего это летом так жарко. И в конце концов нашел объяснение. - Почему? - спросили старейшины хором. - Потому что всю зиму мы топим печи и к лету в Хелме накапливается столько тепла, что на все лето хватает. Старейшины согласно закивали головами. - А почему тогда зимой холодно? - спросил Недоумок Лейкиш. - Что тут непонятного? Летом-то печи никто не топит, вот тепло к зиме и заканчивается. Старейшины принялись наперебой превозносить мудрость Гронама. Однако напряженная умственная работа вконец их вымотала, и они стали коситься на дверь кухни, ожидая, что вот-вот появится Генендель и принесет чай с вареньем и печенье. И Генендель в самом деле появилась, только несла она не угощение, а ключ, который протянула мужу со словами: - Гронам, вот ключ от нашего сундука. На этот раз Гронам был совершенно уверен, что все, им сказанное, образец высочайшей мудрости. И вот надо же, появляется Генендель и приносит ему ключ, намекая, что он-де опять молол чушь! Гронам так осерчал, что, повернувшись к старейшинам, воскликнул: - Рассудите нас, люди! Что глупого сказал я сегодня? Почему моя жена принесла мне ключ от сундука? Старейшины поначалу не могли разобрать, о чем он толкует. Гронаму пришлось рассказать им о своем уговоре с Генендель. - Но разве сказал я сегодня хоть одно неразумное слово? - обратился Гронам к гостям. Старейшины были возмущены поведением Генендель. Верно люди говорят: сварливая жена горше смерти. - Мы старейшины Хелма, у нас своя голова на плечах, и негоже женщине судить, что есть мудрость, а что - глупость, - заявил Тугодум Фейвел. Обсудив все хорошенько, старейшины решили издать еще один закон: если Генендель посчитает, что ее муж говорит глупости, пусть войдет в комнату и передаст ключ старейшинам. Коли они с ней согласятся, то сами предложат Гронаму сменить тему беседы, а если - нет, придется Генедель удвоить угощение да еще в придачу принести каждому гостю по три блина. Тугодум Фейвел живо записал новый закон и скрепил его гербовой печатью Хелма, изображавшей быка с шестью рогами. С тех пор Гронам мог спокойно вести умные беседы, ведь Генендель, не про нас будь сказано, была скуповата и вовсе не хотела кормить старейшин своими блинами. В тот год на Шавуот в Хелме не было недостатка в "сметане". Говорят, правда, что некоторые хозяйки сетовали на нехватку "воды". Но это уже совсем другая задача, решить которую старейшины обещали после праздника. Гронам Бычья Башка прославился своей мудростью на всю округу. Шутка ли сказать, он сумел наполнить реки и колодцы Хелма сметаной! Всего-навсего издав мудрый закон... Как говорится, одним росчерком пера. Ловкач Тоди и скряга Лейзер В одном местечке, что величиной не больше, чем молитва о росе в маленьком молитвеннике, жил бедняк по имени Тоди. Имел он жену - Шэйндел и семерых ребятишек мал мала меньше. Да только не мог их прокормить. За какое бы дело ни брался - все себе в убыток. Люди так и говорили: "Вздумай Тоди свечами торго вать - так и солнце круглые сутки светить станет". А случись Тоди удача - значит где-то словчил. Вот и прозвали его - Ловкач Тоди. В тот год зима выдалась особенно студеной. Снег сыпал день и ночь. А у Тоди ни гроша не было, чтобы дров купить. Детишки целый день в постелях лежали - из-под одеяла и нос высунуть зябко было. Известное дело, где холодно, там и голодно. У Шэйндел в кладовой к тому времени даже мыши перевелись. Она непрестанно попрекала Тоди: "Сколько можно терпеть? Коли ты не можешь прокормить жену и детей, я, пожалуй, отправлюсь к раввину и потребую развода". "Так и что ты с ним будешь делать? На хлеб-то его не намажешь!" урезонивал ее Тоди. В той самой деревне жил богач Лейзер. Денег имел целые бочки. Но на всю округу славился он своей прижимистостью. Люди так и звали его - Скряга Лейзер. До того он жаден был, что позволял жене печь хлеб только раз в четыре недели. Лейзер этот, видите ли, рассудил, что свежий хлеб съедается быстрее, чем черствый. Была у Лейзера коза. Так он ее совсем не кормил. Вот бедная скотина и побиралась по соседям. Добрые люди жалели ее и кормили картофельными очистками. Но разве на одних очистках долго протянешь? С голодухи коза принималась щипать старую солому с крыш. Да еще кору с деревьев объедала. Зато доить козу Лейзер не забывал, но по своей жадности сам молока не пил - все пускал на продажу. Тоди не раз захаживал к Лейзеру грош-другой одолжить. Но скряга всякий раз ему отказывал: "Мне, приятель, крепче спится, когда мои денежки у меня в сундуке, а не у тебя в кармане". Сами знаете, для богачей простой человек что грязь под ногтем. Вот Тоди и задумал поквитаться с Лейзером, а заодно и деньжат для семьи раздобыть. Теперь слушайте дальше. Так вот, в один прекрасный день, когда этот самый Лейзер, сидя на старом ящике, ел свекольник с черствым хлебом (стульями он пользовался только по праздникам - чтобы обшивка не поистерлась), распахнулась дверь, и на пороге появился Тоди. - Реб Лейзер, - проговорил он, - у меня есть до вас дело. Моей старшей дочери Баше уже пятнадцать, пора думать о свадьбе. На днях приезжает молодой человек из Янева. Он имеет желание посмотреть на невесту. Но как гостя принять, когда у нас все столовые приборы оловянные? Моя жена говорит, что она совсем со стыда сгорит, коли гостю придется есть суп оловянной ложкой. Вот я и подумал, не могли бы вы одолжить мне одну из ваших серебряных ложек? Богом клянусь, верну ее завтра же в целости и сохранности. Конечно, Лейзеру жалко было с добром расставаться, но он знал, что Тоди не осмелится нарушить священную клятву, и одолжил ложку. Однако в тот вечер никто на смотрины не приехал. Девушка, как обычно, расхаживала босая и в обносках, а серебряная ложка преспокойно пролежала у Тоди в кармане. Когда-то в давние годы и у Тоди серебряные приборы водились. Они ему с жениным приданым достались, да только он их все давно продал лишь три чайные ложки уцелели. Шэйндел берегла их пуще глаза и доставала лишь на Песах. Но пришел, видно, и их черед. На следующий день, когда Лейзер босой (чтобы туфли не стаптывать) сидел на ящике и хлебал свекольник с черствым хлебом, снова заявился Тоди. - Вот ложка, которую я брал вчера, - сказал он, и положил ложку на стол, а в придачу - маленькую серебряную ложечку, свою собственную. - А это что? - изумился Лейзер. - Ваша ложка родила чайную ложечку, - объяснил Тоди. - Выходит, эта малютка - ее дочка. Я честный человек. Зачем мне чужое? Вот я и возвращаю вам и мать и ребенка. Лейзер в изумлении уставился на Тоди. Никогда в жизни не слыхал он, чтобы у ложек дети рождались. Впрочем, жадность быстро поборола в нем доводы рассудка, и он радостно принял и ложку и приплод. Такая неожиданная удача! Не зря он не поскаредничал и одолжил соседу ложку. Прошло, значит, несколько дней. Лейзер снова сидел на ящике (без лапсердака, чтобы зря не изнашивать) и уписывал свекольник с черствым хлебом. И тут опять пришел Тоди. - Молодой человек из Янева не приглянулся Баше - у него оказались слишком длинные уши, совсем как у осла. Сегодня другой жених приезжает. Шэйндел готовит ему суп, но говорит, что со стыда сгорит, коли гостю придется есть оловянной ложкой. Разве женщину переспоришь? Не могли бы вы одолжить мне... Не успел Тоди закончить свою просьбу, как Лейзер перебил его: - Ты никак хочешь снова у меня ложку одолжить? Бери, мне не жалко. На следующий день Тоди вернул ложку и одну из собственных чайных ложечек в придачу. Он снова заявил, что большая ложка родила маленькую и он честно возвращает и мать и ребенка. Что же до молодого человека, который на смотрины приезжал, соврал Тоди, то Баша посчитала, что при всех его достоинствах нос у него больно длинноват. Стоит ли говорить, что скряга Лейзер с радостью принял и новое подношение. То же самое и в третий раз повторилось. Только теперь Тоди утверждал, что дочка отвергла жениха, потому что бедняга заикался. И вновь он вернул и большую ложку и маленькую. - А не было ли случая, чтобы у ложек двойни рождались? поинтересовался Лейзер. Тоди задумался. - Что за вопрос? Поговаривают, что и тройни бывают. Почти неделю не захаживал Тоди к богатому соседу. Но утром в пятницу, когда Лейзер (в одних подштанниках, чтобы не протирать брюки) сидел и лопал свекольник с черствым хлебом, Тоди снова объявился на пороге. - Доброго здоровья, реб Лейзер. - И тебе, сосед, того же, - с несвойственным радушием отозвался хозяин. - Какую добрую весть ты принес на этот раз? Не хочешь ли снова одолжить у меня серебряную ложку? Не стесняйся - бери любую. - Нет, сегодня я пришел просить вас об особом одолжении. Нынче вечером приезжает к нам важный молодой господин из самого Люблина. Он сын богатых родителей и, говорят, славится умом и красотой. Он имеет желание посмотреть на мою Башу. Молодой человек останется у нас на Шаббат. Но как его принять в пустых стенах? Что тут долго говорить? На этот раз мне нужна не только ложка, но и пара серебряных подсвечников. Наши-то простецкие, латунные, и жена стыдится их на праздничный стол ставить. Вот я и подумал, не могли бы вы одолжить мне ваши подсвечники? А я их верну вам сразу же, как суббота закончится. Серебряный подсвечник - вещь дорогая. Скряга Лейзер засомневался было, но лишь на минуту. Вспомнив, как славно разжился он на серебряных ложках, Лейзер ответил: - Почему нет? У меня в доме восемь подсвечников. Бери все. Я знаю, ты надежный человек и вернешь мне их в целости и сохранности. А случись, какому из них разродиться, не сомневаюсь, что ты поступишь так же честно, как и прежде. - Сделайте одолжение, не сомневайтесь, - заверил его Тоди. - Всегда надо надеяться на лучшее. Серебряную ложку Тоди, как обычно, припрятал в карман. А с подсвечниками прямехонько к торговцу направился. Продал их там за кругленькую сумму, а деньги отнес Шэйндел. Когда бедная женщина увидала такое богатство, то едва не умерла от радости, но все же захотела узнать, откуда оно взялось. - Шел я по улице, а тут корова летела, взяла и скинула на крышу дюжину серебряных яиц, - наплел Тоди. - Яйца я продал, а выручку тебе принес. - С чего бы это коровы летали да еще сбрасывали на крыши серебряные яйца? Что-то я прежде о таком не слыхивала! - засомневалась Шэйндел. - Все когда-то в первый раз случается, - рассудил Тоди. - А если деньги тебе ни к чему, так отдай их мне. - И не подумаю, - поспешила возразить жена. Кому-кому, а ей-то хорошо было известно, какой ловкач ее муженек. Но я вам так скажу, когда дети голодают, а в кладовой - шаром покати, лучше задавать поменьше вопросов. Шэйндел поспешила на рынок и накупила мяса, рыбы, пшеничной муки и даже немного орехов и изюма для кугола. Оставшихся денег еще на одежду и обувь для ребятишек хватило. Что творилось в доме Тоди в тот день, вы сами понимаете. Давненько не было у бедняков такого счастливого Шаббата. Мальчишки заливались, словно щеглы, а девочки плясали до упаду. Когда же дети подступили к отцу с расспросами, как он раздобыл такое богатство, Тоди цыкнул на них: "Не пристало в Шаббат о деньгах говорить!" В воскресенье, когда Лейзер, босой и почти голый (чтобы зря не портить ни одежду, ни обувь), сидел на ящике и доедал свекольник с черствым хлебом, снова объявился Тоди и протянул хозяину серебряную ложку. - Увы! На этот раз ложка не принесла потомства, - вздохнул хитрец. - А как насчет подсвечников? - с тревогой спросил Лейзер. - Подсвечники умерли, - скорбно произнес Тоди. При этих словах Лейзер так подскочил на ящике, что едва не разлил суп. - Что ты мелешь? Разве подсвечники могут умереть? - завопил он. - Если ложки могут детей рожать, почему подсвечники не могут умереть? Лейзер пришел в неописуемое неистовство. Если он от злости не лопнул, так это чудо из чудес. А дальше было вот что. Лейзер поволок Тоди на суд к раввину. Выслушав обе стороны, раввин рассмеялся. - Что ж, поделом тебе, - заявил он Лейзеру. - Раз ты поверил, что ложки рожают детей, придется тебе поверить, что и подсвечники умирают. - Да разве такое возможно? Нелепица какая-то! - возмутился Лейзер. - Отчего же ты надеялся, что старые подсвечники родят тебе новых? отвечал раввин наставительно. - Если ты поверил в нелепицу, когда она сулила тебе выгоду, то должен верить в нее, и когда она приносит тебе убытки. И раввин закрыл дело. На следующий день, когда жена подала Лейзеру свекольник с черствым хлебом, скряга заявил ей: - Неси тарелку назад. Я буду есть только хлеб. Свекольник - слишком дорогое угощение, даже если он без сметаны. Вот так, дорогие мои. Всякое бывает. История о ложках, родивших себе подобных, и об умерших подсвечниках быстро разлетелась по местечку. Все люди радовались, как ловко Тоди проучил Скрягу Лейзера. Подмастерья сапожников и портняжки, как водится, сочинили веселую песню, которую распевали на всех углах: Скряга Лейзер, не грусти, С миром подсвечники отпусти. Ты и так богат без меры, Всем известны тому примеры: Вот поглядите - малютки ложки, А вот яички лежат в лукошке, Коровы шлют их тебе с небес. Может, тебя попутал бес? Чуток подожди, И ложки в буфете Родят внучат - станешь ездить в карете! Однако время шло, а новые ложки так и не народились... |
|
|