"Степан Разин" - читать интересную книгу автора (Злобин Степан Павлович)ЦарицынСтепан Тимофеевич вместе с ватагой Уса нагнал свое войско, когда смеркалось и разинцы подошли к бугру, у которого в позапрошлом году был разбит караван, шедший в Астрахань. Бывшие в первом походе казаки вспоминали, как они пришли сюда не опытными воинами, а почти безоружными лапотниками. Бугор весь порос бурьяном. Прежние их землянки осыпались и были размыты дождями. Среди травы чернели узкие дыры, подобные лисьим норам или медвежьим берлогам. Старые разинцы торопились их захватить, чтобы было поменьше работы, другие принялись за рытье новых. Иные из казаков тащили на берег челны и, опрокинув вверх днищами, устраивали под ними ночлег, а большинство повалилось просто в траву. Конные стали подальше от берега и в стороне от дорог, в ореховом поросняке. – Наполохал ты нас, атаман! Как так можно? Ить ты пропадешь – так и войску пропасть! – укорял Наумов. – Послал бы кого из нас – привели бы и мы Василия!.. Разин созвал к себе есаулов. Он указал до рассвета обложить городские стены Царицына крепкой осадой, чтобы царицынский воевода не мог дать вестей о них ни в верховья, ни на низа. Затем он выслал конный дозор вверх по Волге, чтобы московские стрельцы не напали внезапным ударом, а также чтоб разведать хлебные волжские караваны. Всю ночь вокруг городских стен Царицына кипела невидимая работа: разинские есаулы передвигали свои полки по дорогам, ведшим со всех сторон к городу. Еще до рассвета Царицын был обложен многотысячным войском. Ни по одной тропинке стало нельзя ни войти в городские стены, ни выйти из них. На бугор, где был раскинут шатер атамана, пришел обрадованный Наумов. – Тимофеич, ан наши заветны стружки с астраханской стороны под стенами с прошлого года как были, так и лежат, и большие челны там лежат на песке! – радостно сообщил он. – Не поспели, стало быть, воеводы в Астрахань их увести! – обрадовался Степан. С Дона переволокли они с собою только легкие челны. Струги и большие челны для них были находкой. На стругах разинцы становились хозяевами волжского понизовья. Разин велел тотчас спускать суда на воду, оснастить парусами и ставить на них пушки. Ватагу Василия Уса, ходившую по Волге, Оке, Хопру и Медведице, он указал посадить на струги. – Тимофеич, ишь, прибыли сколько у нас! – пожаловался Степану Наумов. – Боба, Алешка Протака, Василий Ус – захребетнички все: прийти-то пришли, а харчей у них лишних не слышно! Да мужики отовсюду лезут. Попутно с Дона тысячи две набралось. Чем эту ораву станем кормить?! – Еще будет прибыль, тезка! Теперь что ни час прибыль будет. Земля закипела, – ответил Разин. – А что ты меня спрошаешь? Кормить – твое есаульское дело. – На ногайцев нам, что ли, грянуть? – в раздумье спросил Наумов. – На ногайцев?.. – Разин задумался. – Что с ними цацкаться, батька! Едисански ногайцы, сам знаешь, ворье! Зазеваешься – так тебя же пограбят! – Коли мочно у них барашков да коней купить подобру, то купляй, а добром не дадут, то и силой бери, – согласился Разин. Царицын проснулся от набатного звона со всех церквей. Жители выбегали полуодетыми из домов, спрашивали друг друга, что случилось. По улицам на городские стены бежали стрельцы, пушкари. С наугольной башни над Волгой ударила осадная вестовая пушка. – Э-ге-гей-эй! Пушкари-и! – закричали из-под стены разинцы. – Не басурманы налезли. Степан Тимофеевич Разин с Дона к вам припожаловал! А станете весть подавать об осаде, то в стены войдем и город пожжем и ваши пушкарски семейки все насмерть побьем! Осадные пушки умолкли. Замолк и набат. Взобравшись на стены, горожане увидели вокруг города, как им показалось, бесчисленное конное и пешее войско. У надолб, невдалеке от стен, развевались разинские знамена. На парусах вверх по Волге шел караван стругов, с которых на город глядели медные пушки. – Эй, царицынский люд! Слышьте, воля пришла! Секи воевод, отворяй ворота! – Отворяй ворота, не бойся! Наш батька только бояр побивает! – кричали снизу казаки. – Мы страшимся, не стало бы худа над нами. Вы нам укрепление дайте, что худа не станет! – несмело крикнули сверху после молчания. – Опосле проситься к нам будете – батька не примет! – ответили снизу. Еремеев, ездивший за лошадьми и мясом к татарам, примчался из степи. Он рассказал, что ногайцы кочуют верстах в двадцати от Царицына, но мурза не хочет продать ни коней, ни овец, говоря, что страшится за то государева гнева. Разин вспыхнул: – Пойду-ка я сам торговать к собакам! Покажу, кого надобно больше страшиться! Василий Ус уверял, что если пойти в верховья, то сами крестьяне дадут им хлеба и мяса. Степан хотел ему доказать, что в низовьях Волги войско не будет голодным. Для этого ему нужно было не меньше чем тысяч в двадцать стадо овец. Кроме того, множество нового люда прибыло пешим. Старая казацкая поговорка гласила, что пеший – не воин. Надо было их всех посадить на коней. Тысячи три коней были нужны сейчас же. Разин хотел показать Василию Усу свое уменье воевать, свою пригодность к тому, чтобы стать первым среди атаманов. Неудача с ногайцами разозлила Степана. Она угрожала тем, что дней через десять войско могло остаться без мяса. Хлеб Степан рассчитывал взять из царицынских царских житниц и из волжских весенних караванов. Но лошади были также нужны, чтобы идти в верховья навстречу Лопатину со стрельцами. Пешая крестьянская масса могла замедлить движение по Волге или отстать. Идти вразбивку тоже было нельзя. Надо было держать все войско в одном кулаке, не давая ему рассыпаться на маленькие, подобные разбойничьим, ватажки. Степан отправился сам к Василию Усу. – Лавреич, надобно наскоро мне отлучиться. Возьми уж, прошу, всех моих казаков под свою атаманскую руку, чтоб город в осаде держать покуда – никто бы не вышел с вестью ни вниз, ни вверх, – обратился к нему Разин. – Да станут ли слушать меня твои казаки? – с сомненьем спросил Ус. – Али нет у тебя своих есаулов! – Раз я указал, что ты вместо меня остался, то как им не слушать! Ведь бывает – и головы напрочь секу... Уж ты потрудись, атаманствуй покуда. И, не дождавшись согласия Уса, Степан Тимофеевич оставил его струг, вскочил на седло и, прихватив еще сотен пять конных, кинулся в степь за едисанскими ногайцами. День шел ленивый и жаркий. Многотысячный табор вокруг Царицына дымился кострами. Многие заезжали по Волге с сетями, варили уху в больших войсковых котлах, те в камышах били из ружей и луков селезней и гусей. Осада велась сама собою. Ус лежал на прибрежном песке нагишом, подставляя солнцу свое изъязвленное тело. «И черт нас несет на низовья! – раздумывал он. – Прельстил меня Стенька, собака. От народа уходим! Нам бы к народу ближе, на чернозем, а мы в пески, в соль! Вот кабы лето всегда, да солнышко грело бы, да ходить, как в раю, в чем мать родила, то стал бы я здрав... А так-то страшусь – не сдюжу, помру... Не отдал бы я атаманство Степану. Ходил бы он у меня в есаулах... Уж я бы его подмял!.. А ныне придется мне уступить... Ох, чую, придется!.. Иду как на поводу... Сила в нем молодая. Как старого жеребца, меня взял под уздцы да повел». В сумерках из царицынских стен вышли несколько горожан. Наумов злился на Разина, что, отъехав из табора, он оставил Усу свое атаманство. «Мужику в есаулы отдал ближних своих товарищей и природных донцов!» – ворчал он про себя. – Идите к Василию Лавреичу Усу. Батьке ныне досуга нет. Василий нуждишки ваши послушает, – сказал он царицынцам. «Посмотрим, как ты, мужик, с атаманской справой поладишь!» – подумал он про себя. Посадские из Царицына поклонились Усу. – Василий Лавреич, молим тебя: вели выходить нам из стен, воду брать да пускать скотину в луга. Сам ведаешь – вешнее время и корму в стенах никто для весны не припас! – сказали царицынцы. – Я вам на ворота замков не вешал. Ваш воевода сам запер город. Его и просите, а мы не помеха. Ходите, куда схотите, – спокойно ответил Ус. – Воевода ить вас страшится: а ну, мол, город станете брать взятьем! А наше-то добро пропадает: мы так всю скотину голодом поморим! – А вам что воеводу слушать! Сбили замок с ворот, да и полно! – ответил Ус. – А надо нам город взять – мы и так возьмем, замков-то жалеть не станем! «А не худо мужик рассудил – и Степану Тимофеичу впору!» – про себя одобрил Наумов, уже готовый в душе помириться с Василием. Перед вечерней зорькой воевода Тургенев выходил на городские стены, глядел на осадное войско, а после объезда стен призвал к себе протопопа и указал отслужить у себя на дому молебен. Царицынский стрелецкий голова обошел по стенам стрельцов, уговаривая их помнить крестное целование и не поддаваться воровским затеям, но стрельцы опускали глаза и молчали. – Не ждать нам добра от стрельцов, а пуще того – от посадских, – сказал после этого голова, возвратясь к воеводе. Ночью царицынцы скопом пришли к воротам, повязали воротников и сами сбили запоры с ворот, а когда рассвело, погнали скотину на пастбище за город и целыми вереницами стали ходить за водою на Волгу. Иные из них шли даже не потому, что им нужно было воды, а чтобы ближе взглянуть на людей, стоявших осадой. – Вы нас не страшитесь: мы худа вам не хотим, мы лишь боярам недруги! – кричали им казаки. Первыми поверили оборванные босоногие ребятишки царицынской бедноты. Они прибежали на берег просить у разинцев хлеба. Казаки их угощали похлебкой, лепешками, салом. – Эй, девки, девки, девицы! Идите к нам женихов выбирать: на всякий нрав – гладки и шадроваты, кудрявы и конопаты! – шутливо кричали казаки девушкам с ведрами на коромыслах. Никто не лез в город, хотя ворота были отворены. Городские воротники без замков на воротах стояли по своим местам в карауле. Осадное войско держалось под стенами, и было непонятно, зачем оно пришло сюда, чего хотят казаки и чего дожидаются возле города. – Ну, Василий Лавреич, славно ты их подзадорил на воеводу. Сами сбили запоры. Теперь и без бою – в стены! Велишь, что ль? – спросил Наумов, придя к Василию. – Я их к тому не задорил. Не надобен им замок, сколотили – их дело. А нам на кой леший город!.. – Да тьфу мне! На кой он мне черт!.. Батька любит владать городами. Воротится из похода – ему бить челом... – Воротится, то и рассудит. Схочет взять – пусть берет, – возразил Василий. «С норовом конь! – подумал Наумов. – В открыты ворота не хочет идти!.. Не казацкое дело: стоит у стен, а в стены не лезет!..» Перед вечером дня через два, когда городское стадо гнали назад в стены и берег Волги оглашался мычаньем коров, когда окрашенные красным отблеском зорних облаков царицынские башни, отражавшиеся в трепетной ряби темнеющего течения Волги, начали подергиваться свинцовым налетом сумерек, несколько человек стрельцов и посадских вышли из города и спустились в казачий стан. Они принесли с собою вина, угощали казаков. Запорожцы рассказывали им, как вся Украина разом повстала под единой рукою Богдана Хмельницкого. – Ваш донский Стенько не плоше Богдана нашего. Такий атаман всем волю здобуде, – уверял царицынских горожан и стрельцов атаман Хома Ерик. В это время примчался из степи Степан Тимофеевич. Он осадил своего коня у костра и лихо спрянул с седла. – Андрий, бисов сын, ты горилку пьешь! А где ж моя чарка?! – воскликнул он, обратясь к Бобе, и по голосу было слышно, что он с победой и с хорошей добычей. – Як поладил с мурзою, Стенько? – спросил Боба. – Шесть тысяч забрал полоняников, три тысячи лошадей да овец тысяч тридцать, – с похвальбой сказал Разин. – Едисанский мурза дурак: не хотел торговать. В полон и его захватил. В полону он признался, что ему астраханские воеводы с нами торг вести не велели. Мол, Стенька богатых шарпает, что русских бояр, что татарских мурз – ему все едино! А я ему: «Был бы ты, мурза, не болван – и за все бы сполна я тебе заплатил, а ныне улусы твои погромил, жигитов твоих ясырем забрал, коней и овец отгоню отгоном и тебя самого в колодках гребцом посажу на моем атаманском струге». Заплакал... Куды ему, толстопузому, во гребцах!.. Пустил я его к чертям, а татарам его объявил: мол, были бы вы с деньгами, да ваш мурза не схотел подобру... Ну, тут они его и засекли камчами... { Разин внезапно громко захохотал. – А вам, царицынски люди, наука!.. – добавил он поучающе. И вдруг вскинулся: – Ну, где, где винцо-то? Кто чарку-то мне поднесет?! – Всё выпили, батька! – виновато сказал один из стрельцов. – Да у нас сколько хочешь вина. Ты не бойся, иди с нами в город. – Ай, страшусь! А вдруг воевода ваш осерчает! – воскликнул Разин. – Эй, Боба! Эй, Тимофеев, Ерик, Шпынь! Кто еще с нами? Айда в Царицын, в кабак! – Бесстрашный ты, батька! А вдруг воевода измену какую затеет! Тебе в малых людях в город ходить не стать! – зашумели вокруг казаки. – Гей, черная борода! Беги к вашему воеводе, скажи: Степан Разин в кабак пришел пить, а ему-де велел сидеть дома, – обратился Разин к одному из царицынских стрельцов. – Айда, братове! – позвал он казаков и весело впереди всех зашагал к воротам. Гурьба казаков и царицынцев пошла за ним в город. Толпа царицынских горожан в тот же час набежала в кабак, куда вошел Разин с товарищами. Со всех сторон раздавались здравицы атаману, веселые выкрики. Не смея расспрашивать ни о чем самого атамана, царицынцы обращались к его казакам: – Пошто вы стоите у стен, город в осаде держите, а к нам не идете? Замка на воротах ведь нет! – Мы силой к вам не хотим. Может, не любо вам казаков принимать! – ответил Степан, усмехнувшись так, что никто не понял – смеется он или говорит от сердца. – Да что ты, батька, мы рады всегда! Коли надобен город, иди! – Слышно, ждет воевода с верхов и с низовьев подмогу. Тебе бы в городе было крепче сидеть от бояр! – Отколь же вперед ждут подмогу? – спросил Разин. – А ну-ка, бегите кто к воеводе, зовите: мол, Стенька велит приходить к нему наскоре, без проволочки! – Пошла потеха! – воскликнул один из посадских, бывший в прошлом году при том, как Степан трепал за бороду их прежнего воеводу, Унковского. Несколько казаков, а с ними и посадские и стрельцы задорно поднялись из-за столов и пошли к воеводе. – А может, тебе атаман, лучше в город нейти, так стрельцов ждать. А то, смотри, сколь, придут – не попасться б в стенах, как мышь в мышеловку! – простодушно советовали горожане. К кабаку подскакали казацкие кони. Наумов с двумя казаками взошел на крыльцо. – Степан Тимофеич, там из степей наехал татарский мурза. Сказывает, он-де племянник того, что камчами забили. Хочет полон выкупать. – Мне недосуг, Наумыч. Вишь, добрые люди сошлись толковать. Богат мурза? – Весь в шелках. С ним двести жигитов, и тоже в шелках все. А ко-они – цены нет!.. – сказал казак, сопровождавший Наумова. – Ишь, дьявол! Люблю коней... А в дар мне коней привел? – спросил с простодушной алчностью Разин. – Двух серых привел, – сообщил Наумов. – Люблю серых! – признался Разин. – Слышь, Наумыч, ты с нами сядь да чарку испей. Винцо хорошо! – похвалил он. – Так вот что: ты к Усу его отведи, да с Усом с ним и рядитесь. Скажи Василию: за каждого татарина брал бы по два коня аль по десять овечек. Черт с ними – куда нам ясырь за собою таскать!.. А выкуп возьмем – мы все войско посадим в седла!.. – Ты бы сам торговался, батька! – сказал Наумов. – А что – caw да сам! На что же у меня есаулы! Иди, иди. Тут сейчас воеводу ко мне приведут, он нужные речи скажет. – Твое здоровье! – воскликнул Наумов и брякнул пустою кружкой о стол. – Пей здравье царицынских горожан. Они с нами в дружбе, – сказал Разин. – А то сидел бы тут с нами, не сдохнет мурза, подождет! – Не ладно так, батька. Ты войско кинул, я кину, – несмело сказал Наумов; он был ревнив к войску и не любил отлучаться. – Ну ладно, езжай, – согласился Разин. Наумов вышел из кабака и помчался по улице. – Удал атаман! – похвалил его вслед Степан. Царицынцы продолжали беседу. – Степан Тимофеич а сказывают, астраханские стрельцы с воеводой на нас Волгой идут. Ты неужто оставишь нас? Коль в город влезут стрельцы, нам добра не жди! – говорили царицынцы. – Да уж что говорить. Натешится воевода над вами за сбитый замок!.. – Не допусти, атаман! – попросил один из посадских. – Нам худо станет, а и тебя зажмут. Ты в стены их пустишь, тогда и тебе беда!.. Царицын ведь крепость могуча!.. – А с вами, царицынски, вижу, совет мне держать об ратных делах! – с дружелюбной улыбкой сказал Разин. – Вижу, что вы ко мне с прямым сердцем... Пью ваше здравие, добрые люди! – воскликнул Степан, подняв чарку. – Степан Тимофеич! Батька! Как воеводе сказали, что ты к нам в гости пожаловал, он подхватился да в башню! – возвратясь в кабак, сообщили посланные. – Да ныне к нему все близкие прибрались и заперлись там. Мы сказали, что ты его кличешь. Он дурно нас избранил. А московски стрельцы с ним сидят, из пищалей стрелить нас грозятся! Разин захохотал. – Сам себя воевода запер, а вам что плакать! Ну и пес с ним, пускай сидит! – сказал он. – По мне, теперь ваша забота – из башни его не пускать... – Степан Тимофеевич поднялся из-за стола. – Спасибо на угощении вам, добрые люди! Казаки встали и всей гурьбой пошли за своим атаманом. – Приходите и вы к нам в гости, – звали они царицынских горожан... Среди дымящихся углей догоревших береговых костров, присыпанных конским навозом для дыма от комаров, Разин прошел в свой шатер, лег на ковре. Из-за бугра, из степи, раздавалось блеянье тысяч овец, крики верблюдов, ослов, конское ржанье. Это конница, ездившая со Степаном в набег на татар, возвратилась с добычей и толпами пленников и раскинулась по долине ручья. С другой стороны, от берега, слышался гул казачьего табора, выкрики, песни. Все это доносилось сюда, на вершину бугра, лишь нестройным шумом. С темного неба уже засверкали звезды. Дневная жара опала, подул ветерок через распахнутый полог шатра. В темноте запищали голосистые долгоносые кровопийцы – волжские комарищи. – А, чтоб тебя! – выбранился Степан, хлопнув себя по шее. Но комар успел улететь и опять запищал над ухом. «Вот тебе и войско, Степан Тимофеич! – сказал себе Разин. – Вот ты и войсковой атаман! Не так много с Дону пошло казаков: уходить от домов страшились. А возьму понизовые города, кликну клич – хо-хо, сколько их понаскочет!.. Вот и держава казацкая народилась!.. Покойник Иван Тимофеич-то был бы рад... Ясырь татарский сменяю – все войско свое по коням усажу. Тысяч в сорок конных как гряну на Русь!.. Растеряют портки бояре!.. От Астрахани до самого Запорожья засек наставлю, а там и Азов и Кубань покорю. Стану морем владать...» Разин припомнил беседу с князем Семеном Львовым. «Вот, князь Семен, какие дела-делишки! Тогда приходи ко мне. Пошлю тебя воевать трухменцев, струги снаряжу, и пушки медные дам, и жалованье положу уж как следует быть!..» По каменистому склону бугра затопало несколько пар копыт. Разин открыл глаза и прислушался. На фоне звездного неба он угадал знакомые очертания Наумова. – Тимофеич, иди-ка ты сам с Васильем толкуй. Не казак он, дьявол! Хочет татарский полон отпустить без выкупа. – Как так? – Иди к нему сам, говори. Употел я с ним спорить. – А где, где мурза? Ты зови-ка мурзу ко мне. Я и сам поторгуюсь. – Мурза ускакал: Василия испугался. Васька его повесить хотел. – За что? – удивился Разин. – Садись-ка да толком все расскажи. – Да что рассказать, Тимофеич, нечистый знает! Мурза ведь с добром приходил. Подарков навез – коней дорогих, черных лисиц, горностаев, ковров... А Васька как взъелся!.. – За что? – настойчиво перебил Разин. – А черт его ведает, батька, за что! Ты бы сам татарина принял, и было б добро... Разин вскочил, быстрым шагом, широко размахивая руками, сбежал с пригорка к челнам, прыгнул в лодку, легко оттолкнулся и один, без гребцов, домчал до струга Василия. Василий лежал на овчине на палубке под холщовым шатром. – Чего у тебя, Лавреич, с мурзой? – спросил Разин, не показывая волнения и присаживаясь возле Василия на овчину. – Ну и собака был, чистый пес! Гляди, натащил даров! – Ус указал на гору ногайских подарков, брошенных тут же на палубке струга. – А что ты с ним не поладил? – Да ведаешь ты, с чем он заявился, нечистая сила! Я, бает, рад, что вы дядю мово побили. У меня, мол, еще один дядя есть, тоже богатый мурза. Вы бы того мурзу тоже побили да взяли в полон. А я всех тех татар у вас откуплю! – Ну?! Всех?! – обрадованно воскликнул Степан. – А ты ему что же? – А я говорю: «Июда ты, сукин сын! Как же дядю сгубить ты хочешь!» А он мне: «Я тогда самый большой мурза буду». Тут я ему в рожу плюнул. – А выкуп какой он сулил? Ты сказал ему – по два коня за бриту башку? – А ты, Степан Тимофеич, спрошал у татар, хотят ли они под того мурзу? Ведь видать – чистый зверь, – возразил Ус. – Вот блажной! – вспыхнул Разин. – Да кто же ясыря спрошает! Ясырь – он и есть ясырь, полоняник! Кому хочу, тому продаю!.. – А ты знаешь, Степан Тимофеич, сколь есть на свете татар? – спросил Ус, приподнявшись на локоть. – Не считал. А на что мне их честь? – А на то: вели им своих мурз побить и богатство мурзовское поделить. Их, ведаешь, сколько пойдет за тобой?! Разин нетерпеливо сдвинул свою шапку на самые брови, вскочил с места. – А ты что ж, татарскую рать собираешь?! Мамай сыскался! – с раздраженной усмешкой воскликнул Разин и вдруг вскипел: – Ты чего своеволишь?! Что я с тобой дружбу завел, так уж ты мне на шею?! Я к тебе тезку прислал, указал сторговаться с мурзой. А ты мне чего творишь?! На кой черт мне шесть тысяч татар кормить? Шутка?! Я тебе место найду на суку. Ишь, язвенный домовой! Знать, язва твоя до башки добралась и последний умишко проела... Иди со стругов к чертям, куды знаешь!.. – Я к тебе не звался. Ты сам пришел меня кликать. Чего разбоярился?! – в обиде и гневе выкрикнул Ус. – Что ж я, кликал тебя над собой атаманить, что ли? – распалился Степан. – Казаки там головы положили в степи за ясырь, а ты его даром на волю?! Ты прежде их сам полони, потом свобождай!.. Ты знаешь, за них сколько выкупа дал бы мурза? Шесть тысяч полону. За каждого по два коня, а не то хотя по коню, а ежели на овец, то по десять овечек. На самый худой конец – три тысячи ногайских коней да тридцать тысяч овечек... Ты сам-то со всем мужичьем твоим половины того не стоишь!.. – Ты много стоишь! – отозвался возмущенный Ус. – Крамарь ты, мохрятник! { Не смевшие до этого приближаться люди Василия зашевелились на струге. – Что, Васенька? – первой отозвалась стряпуха. – Спускайте челнок. Да сотников звать и взбудить всю ватагу. Уходим отсель!.. – сказал своим ближним Василий. – И уходи, уходи! Уж назад не покличу! Мыслишь, кланяться стану! – воскликнул Разин. – Иди к чертям! – И пойду! Врозь дороги – так врозь! Ты в Астрахань хочешь, а наша дорога: Саратов, Самара, Нижний, Воронеж, Тамбов, Москва!.. – Ишь, куды залетел! И в Москву! – усмехнулся Разин. – Вот туды! – уверенно сказал Ус. – Я тряхну бояр – побегут к кумовьям в Литву!.. Я мыслил, ты вправду орел, поверил... А ты ворона, тебе цыплят воровать по задворкам!.. Давайте челна! – крикнул Ус, обращаясь к своим. На струге все ожило. Не смея лезть в спор атаманов, люди стали спускать челн. – Тише, батюшка, тише, давай поведу, – уговаривал кто-то Василия, шагавшего на корму струга и на миг позабывшего о своей болезни. – А ты, Степан Тимофеич, припомнишь, – задержавшись, сказал Василий. – Ты припомнишь. Я знаю татар. В Касимове был: землю пашут, как мы, бояр и дворян не любят. Пристали бы к нам – казаками были б! – Какие казаки татары?! Дурак! – откликнулся Разин. – В бою горячи, отважны, на конях сидят, сабли держат – чем не казаки!.. А ты их обидишь – бояре их призовут к себе, на тебя поднимут... Прощай. – Ладно, ладно, иди! – отмахнулся с досадой Разин. В этот миг в борт струга с разгона ткнулся носом челнок. – Степан Тимофеич! Батька! Где ты? – тревожно окликнул Степана Наумов. – Чего там, тезка? – отозвался Разин. – Дозорные с Ахтубы прискакали. Московских стрельцов караван на Денежном острове стал ночлегом! – крикнул Наумов. – Чего же вы, черти, глядели?! – взревел в гневе Разин. – Башки посеку к чертям! Где лазутчики были?! Вот о чем бы, Василий, ты лучше подумал! – обратился он к Усу, который стоял на корме, ожидая челн. – Об татарах чем думать, ты лучше лазутчиков слал бы! Сколь народу теперь погубишь!.. Э-эх, язвенный черт!.. – Я дозоры вчера посылал. Должно, их стрельцы похватали, – почти беззвучно сказал Василий. – Постой, как же так?! Он был озадачен. Опытный атаман, он всегда заботился о дозорах и в этот раз выслал с десяток челнов под видом рыбацких. Они должны были его известить обо всем вовремя. И вдруг... – Теперь нам, батька, беда! Сымать осаду да в степь уходить! Я всем указал сбираться, – сказал Наумов. – Вот я тебе дам сбираться! – шепотом выдохнул Ус. Он шагнул на Наумова и, как здоровый, встряхнул его за плечи. – За экие сборы камень на шею тебе – да в воду. Собака! Он оттолкнул Наумова, и голос его вдруг стал тверд, повелителен. Он позабыл, что с ним рядом Разин. – Ты вот что: костры потушить, чтоб искры не было! По берегам и по Волге послать на конях и на лодках дозоры. Если стрельцы лазутчиков вышлют, тотчас без шума хватать. В мешок – да сюда... Так, что ли, Степан Тимофеич? – спросил он, внезапно опомнившись. Разин понял его порыв: перед лицом опасности, в решительную минуту Ус позабыл об их ссоре, о личной обиде. Враг приближался, и он думал только о том, как его победить, как сберечь свое войско от гибели... – Слушай Василья, Наумыч. Срамишь ты меня перед ним... Всем быть к бою готовыми – конным и пешим. А кто из стана уйдет – с твоей башки спрос!.. Да Бобу ко мне и всех есаулов живее! И сам поскорей сюда ворочайся!.. Наумов пропал во мраке. Весть о внезапном приближении казанского стрелецкого каравана в один миг облетела весь разинский стан. На темном берегу поднялся гомон множества голосов, крики, рев, ржанье. В ночной суматохе казалось, что враг уже рядом, что вот он обрушится пушечным боем на головы этой растерянной многотысячной толпы. Голова Иван Сидорович Лопатин вел свой стрелецкий приказ вниз по Волге. Московские стрельцы при возвращении с низов прошлой осенью получили указ не ходить в Москву, а зимовать в Казани. После зимовки царь указал голове возвратиться наскоро на Волгу, в Царицын, для обороны волжского понизовья от воровских казаков и для бережения купеческих караванов. Стрелецкий караван в двадцать пять стругов шел, грозно выставив пушки, высылая вперед конные дозоры по берегам, а в лодках – стрельцов, одетых в рыбацкое платье. Они ловили всех встречных, кого могли заподозрить, как подсыльщика воровских казаков, тащили на струг к Лопатину, и голова сам чинил им допрос под плетьми и под беспощадными пытками огнем и железом. Схваченные у Камышина рыбаки передали ходивший в городе слух, что речкой Камышинкой с Иловли прошли многие люди и повернули на Волгу. Камышинцы говорили, что это ватага Васьки Уса, другие уверяли, что это казак Алешка Протакин, третьи видели сами, что проехал полк запорожских Черкасов, а кто-то считал, что прошло войско Стеньки. Точно никто из рыбаков, несмотря на мученья, ничего рассказать не мог, потому что-де все испугались и после того не ходили больше в низовья. От Камышина началось повсечасное ожидание боя. Каждый бугор мог оказаться грозящим пушками и пищалями. Голова не страшился боя с разбойной ватагой. Он опасался только того, что она разбежится прежде его нападения. Его стрельцы были надежные ратные люди. Они служили по многу лет, бывали не раз на войне, умели сражаться спокойно, уверенно и смело. У них в руках были новые легкие мушкеты и довольно зарядов. Пушки были недавно отлитые, свежие, верно пристрелянные. Порох сухой, ядер и пушечной дроби достаточно. Если разведать вовремя, где стоит враг и каковы его силы, Лопатин был бы готов подраться и с пятикратною силой врагов, – так он верил стрельцам своих приказов, десятникам и уж, конечно, сотникам и пятидесятникам. В прошлом году, когда Стенька вернулся с моря и весь астраханский сброд глядел на него, как на чудо, бывший в то время в Астрахани стрелецкий приказ Лопатина оставался от всего в стороне. Стрельцы не ходили пить вино с казаками, презрительно звали их воровским отребьем, рванью, шарпальщиками и даже просили у головы разрешения всех казаков в одночасье побить и смирить. Только сочувствие астраханских стрельцов и горожан заставило Лопатина отказаться от этого дела. Но теперь он был рад встретить их не в городе, а на Волге. Ветер был встречный, и стрельцы продвигались по теченью на веслах, паруса были спущены. Лопатин велел идти только днем. На ночлег они пристали на всякий случай к левому берегу Волги. Так, думалось, будет спокойней: увидев огни, воры примут их за кочующих ногайцев. Самих воров было верней ждать с правого, гористого берега, где на буграх между Камышином и Царицыном была всегда любимая воровская пристань. Ночью стрельцы не зажигали костров, разослали дозоры и затаились. Дозоры поймали каких-то пятерых конных людей. Те сказались паншинскими торговцами, будто ездили в Саратов с товаром. На всякий случай Лопатин велел посадить их в колодки, как и двоих рыбаков, пойманных на челне невдалеке от стрелецкого стана. Тех и других пытали всю ночь, но ничего не добились, кроме того, что один из них умер. Утром снова вышли в поход. По-прежнему шли на веслах. Могли бы к ночи дойти до Царицына, но голова хотел лучше разведать бугор, с которого Стенька два года назад нападал на весенние караваны. Он решил пристать на ночь возле Ахтубы к острову. На острове похватали троих «рыбаков» и посадили опять в колодки. Голова стал их тотчас допрашивать под плетьми. «Рыбаки» признались, что нет и недели, как видели с тысячу конных, прошедших в низовья, но не знали, куда – в Астрахань или в Черный Яр. Божились только в одном, что их родной город Царицын стоит безопасно: из церквей каждый день слышится звон к службам и не было ни пушечной, ни пищальной пальбы. – Коли изменой сказали – вам головы прочь! – пригрозился Лопатин. – Как знать, князь-воевода, может, ныне еще пришли воры, да ведь мы их не видели! – сказал один из «царицынских рыбаков». – Ведь мы трое суток рыбачили и домой не бывали. Их били еще и еще, дознаваясь точнее, но «рыбаки» говорили все то же. Их заковали в колодки и бросили... Уже к рассвету стрельцы стали палить костры. Голова велел варить кашу, поджидая возвращения конных дозоров, высланных под Царицын. Над водой низко стелился туман, и дым костров мешался с ним. Его относило ветром в верховья. Голова был доволен этим. Правда, это по-прежнему означало, что снова придется идти на одних веслах, но, с другой стороны, голова знал донских казаков. У проклятых волчье чутье. Они за пять верст чуют дым и тотчас могли бы понять, что на острове варится каша на тысячное войско. Лопатин взошел на струги, осмотрел снаряд. Велел перетащить на правую сторону пушки, чтобы удобнее бить по бугру, если случится, что все-таки там сидят воровские казаки. Он собрал своих сотников и пятидесятников. Наконец прискакал стрелецкий конный дозор. В тумане вплавь десятник дозора переправился с берега к острову. – Стоят ворье на бугре! Кони ржут, вправо по бережку табунами гуляют, – рассказывал голове дозорный десятник. – Берегутся воры, караулы держат. Мы взять хотели живьем – не дался мужик, закричал. Убили мы его ненароком, прости, осударь, голова. Собаки взъелись, подняли лай. Мы назад поскакали, опасаясь воров на бугре вспугнуть. Убитого вора с собой увезли, по пути в яму кинули. – А каков караульный был? – Мужик мужиком. В поскони, в лаптях и с рогатиной. Ни пищали при нем, ни сабли. – А мыслишь, много ль воров? Десятник задумался. – Как знать, осударь, ить ночь на дворе была. Голосов не дают, таятся, а может, и спят... Табун, слыхать, велик ходит. Ведь казак без коня – не воин. Мыслю, все конны они, а с берега никого не ждут. Глядят караваны шарпать. Коней покуда пустили пастись по степи. – А кони далече ли от бугра? – Слыхать, за лесочком. Тут рощица невелика, они за рощей пасутся. – Трава по степи высока ли тут ноне? – Трава благодать – высока и густа. По брюхо коням стоит. К покосу небось подымется – во! С головами косцов покроет. Послал бог травы! – сказал десятник. – Ладно, молчи. Придет время – без нас покосят. Стало, в траве человек поползет – его не увидят с бугра? – Сверху ить, может, увидят Бугор высок. – И то верно. Голова задумался. Он знал, что с низовьев идет навстречу большой караван астраханских стрельцов князя Львова. Вернее всего, нужно было дождаться их и ударить вместе. Но голова не любил делить честь победы. Князь Семен – все же князь. Хоть вместе побьют воров, а уж так ведется, что первая честь – воеводе и князю... «И так они жирно живут. Обойдусь и без них!» – подумал Лопатин. Дать бой воровским казакам здесь, над Волгой, одному разбить их и не допустить скопляться – это значило освободить путь волжским весенним караванам и предотвратить опасность прихода Стеньки в Астрахань, где стрелецкий и волжский ярыжный сброд делал его более опасным и сильным. Задавить мятеж, прежде чем он разгорелся пламенем, – это значило вылезть из стольников и назваться, может быть, думным дворянином; к этому могло прибавиться и поместье от государя, почет, и открывался путь, может быть, в воеводы... – Ну, иди. Коней не расседлывать. Отпустите подпруги да покормите тут у бережка. И указу ждите, – отослал голова десятника. – Не упустить бы нам, братцы начальные люди, донских воров. Если станем к ним подходить караваном – уйдут в степь. На стругах по степи не погонишься. А перво – их надо у берега удержать... Стоят они на бугре для шарпанья караванов. И мы всех стругов посылать на низа не станем, а перво пошлем три стружка, словно бы купеческий караван. Воры кинутся грабить струги, а тем часом мы достальные струги пустим на них с пушечным боем да половину стрельцов пошлем берегом подходить позади бугра. Как на Волге учнется битва, и мы из степи на них грянем пищальми и пушками. А драка завяжется – нам из Царицына воевода Тургенев пушечным боем же пособит со стен да из башен. Да конную сотню без мешкоты пошлем обойти Царицын и от речной стороны проход закрыть мимо города. Как они побегут на низовья, тут конная сотня в сабли ударит, а табуны у них будут позади наших стрельцов, чтобы им в седла не сесть, а то, как татары, ускочут – лови их тогда в степи!.. Глядите сюда, начальные люди. Вот тут будет Волга, вот тут город Царицын, тут наш остров, где ныне стоим. – Голова, низко нагнувшись, чертил углем на досках палубы. Сотники и пятидесятники присели вокруг на корточки, изучая чертеж. – Вот тут воровской бугор, а тут рощица. Далее степь. В сей степи воровской табун ходит... Тут башня градская. Мы конных перво пошлем вот сюды. Поза стеною градской обойти... Пятьсот пеших – сюды. Сказывают, трава высока, стало – в траве... В этот миг раздался с правого берега одинокий мушкетный выстрел. Все вскочили. Лопатин выпрямился. На всех лицах была тревога. И вдруг с левого берега загремели выстрелы... Снова откликнулись с правого, словно шла перестрелка между двумя берегами Волги. Но вот голова и начальные люди все услыхали зловещий знакомый свист пуль повсюду вокруг: тью... тью... фьию... фью... фи-иу... – По острову бьют! – крикнул пушкарский сотник Шебуев. – К стрельцам ко своим бегом, начальные люди! – приказал голова. – Послать пушкарей по стругам. Сотники и пятидесятники по сходням кинулись на остров, может быть надеясь еще в зарослях ивняка укрыться от пуль. Пушкарский сотник взмахнул на бегу руками и вдруг лицом вниз упал в воду... Двое спрыгнули в воду его поднимать. Он был уже мертв. Тогда остальные начальные люди скакнули в Волгу без сходен и побежали к острову по воде, хоронясь за стругами от берега... Голова остался один на стругах. На острове все затаилось. Бывалые в боях, опытные ратные люди не поднимали пальбы как попало, они хотели прежде увидеть врага. Оставшись один на струге, голова Лопатин прислушался. На острове было тихо. «Умницы, голубчики, умницы!» – подумал он о своих стрельцах, которых учил без приказа не открывать стрельбы, «а паче по скрытому ворогу». Он затаился за фальконетом и стал наблюдать берег. Враг не был так выдержан: скоро из береговых кустов вынырнул конник в запорожской шапке. – Эй, стрельцы! Выходите на милость! – крикнул он. Тогда в первый раз ударили мушкетные выстрелы с острова. Запорожский конь взвился на дыбы и рухнул вместе со всадником... Несколько человек запорожцев набежали из-за кустов поднимать упавшего. По ним еще и еще ударили выстрелы. И вот вдоль левого берега стали выскакивать всадники и, не скрываясь, стрелять по острову. Вот и на правом берегу тоже стали выскакивать всадники из кустов и стрелять. С острова отвечали теперь сотни пищалей и мушкетов. Голова увидал, как упал один всадник с коня возле берега в воду, силился встать, но не мог и сидел в воде, как дитя в корыте. Стрельцы и пушкари один за другим побежали с острова и бросились карабкаться на струги. Но всадники с берегов пустились к воде, примеряясь к броду. Вот-вот осмелятся – пустятся вплавь на остров. На левом берегу собралась их уже ватажка с добрую сотню. – А ну, атаманы, братове, пошли! – крикнул их атаман. – В сабли боярских холопов! – он выхватил саблю и въехал в воду. И тут-то ударили в первый раз со стругов фальконеты, и в кучке всадников сразу упали трое... Потом затрещали мушкетные выстрелы с острова, из кустов, и запорожцы попятились к берегу, в ивняки... Голова понял, что если стоять на месте, то конные все же осмелятся наконец кинуться в воду и доплывут до острова. – Все стрельцы на струги! – крикнул голова. – Воров до воды не пускай! Стрельцы, отстреливаясь, перебегали с острова на струги, гребцы уже вскинули весла... Под казацкими пулями пушкари перетаскивали лишние пушки с правых бортов на левые. «Оплошал, Иван, оплошал! – укорил себя голова. – Не угадал, старый черт, что могут быть воры на двух берегах». – Караван за передним стругом, выгребайся! – крикнул голова. Отбиваясь пушечной и мушкетной пальбой от конников, караван разворачивался к низовьям. Гребцы работали дружно, пушкари заряжали фальконеты, стрельцы залегли за укрытия, просунув в бойницы стволы пищалей и мушкетов. Казачьи пули летели теперь больше в воду. На движении казакам трудней было целиться. Голова увидел, что задний струг полуголовы Пахомова развернулся и вышел в хвост каравана; с него ударили фальконеты разом по двум берегам. Должно быть, ворье напало на хвост каравана. «Надо было нам ночью на них нагрянуть, не допустить воров первыми... Небось человек с пятьдесят у меня побили... Теперь все нам заново думать... – размышлял голова. – Ворье на конях; не обгонишь проклятых! Спасенье одно: под царицынски стены живее – да в город!..» Голова заметил, что пули с левого берега больше идут вверх, а с правого точно бьют по стругам. Ворам сверху видней... Надо к левому ближе держаться... За высоким бугром показался Царицын. Караван шел поспешно с боем. Голова крикнул сотника. – Сколь побитых у нас на струге? – спросил он. – Восьмеро. Трое насмерть да пять поранило. «Если по восьмеро в каждом струге, то всего будет двести побитых! Оплошал, старый черт, оплошал, сивый мерин, дурак! – корил себя голова. – А воров ить не более человек десяти от нас по кустам побито. Укрываются, дьяволы, в ивняках, и пороху некуда тратить... До Царицына так нас и триста побьют... Ладно – близко уж ныне». – Гребцы, стрелой мимо бугра! – приказал голова. Весла гнулись. Струги неслись, вытянувшись в струну. Лопатин, не опасаясь уже за себя, с носа струга глядел вперед, стараясь все разгадать на бугре... Но ничего не увидел. – Что там ни случись у бугра, а гребцы держались бы, – наказывал голова сотнику своего струга. – К левому берегу отворачивай возле бугра, а как с царицынской башнею поравняемся, тогда круто вправо бери, прямо к пристани. Из пушек палить по берегу, а стрельцам со стругов отходить в градские ворота. Пушкари стрельцов пущай прикрывают из фальконеток, а как стрельцы добегут до надолб, так тут засядут и пушкарей начнут укрывать, пока те вместе с пушками отойдут к городским воротам. Да, мыслю, и воевода нам пособит со стены... – пояснил голова. Бугор уже близок, и голова глядит с напряжением вперед. Он ожидает, что казаки готовятся с бугра кинуться вплавь, зажав в зубах сабли. Сейчас все зависит от быстроты. На городской башне движутся люди. «Знать, воевода узнал, что идет караван. Дать им знак, что караван не казачий, а царский, развернуть знамена, а барабанщикам и сиповщикам учинить гуденье. Отойти сейчас круче к левому берегу, ворам будет дальше с бугра, не поспеют доплыть до стругов», – раздумывал голова. – Гребцы, жми на весла! Живей, живей! Лево! Лево! – кричит голова, отмахивая рукою приказ. – Лево! Лево! Еще! Еще левей!.. И вдруг с бугра по стругу ударила пушка. Ядро загудело и плюхнулось в воду в двух саженях впереди стругового носа. Степан Тимофеевич стоял на верховой башне Царицына, наблюдая бой. Он видел то, чего не видал с воды голова Лопатин: видел, как запорожцы Бобы движутся шаг за шагом за караваном по левому берегу – в ивняках, по высокой степной траве, среди голубых и алых тюльпанов, ковром покрывающих степь. Красные шапки запорожцев то выныривали из яркой зелени, то снова тонули в ней. Степану был виден как на ладони и свой бугор, на котором засел Наумов. Вот он сам, тезка, стоит за камнем, тоже глядит на струги. Вон его казаки затаились у самого берега, возле челнов, за камнями, ждут приближения каравана. И голова не дурак – догадался: струги начали отворачивать к левому берегу. Атаман усмехнулся. Он заранее угадал, что сделает враг, – и голова попался: запорожцы по левому берегу обогнали караван, стали за ивовой рощицей, изготовились к пальбе из мушкетов и ждали. К башне из города прибежала толпа царицынских пушкарей, торопливо поднимаются на стену. – Эй, казаки! Кто у вас голова пушкарский? – крикнул один из них. – Чикмаз! К тебе пушкари в подмогу! – позвал Разин. Чикмаз, бывший астраханский пушкарь, шел по стене от низовой башни, осматривал пушки, расставляя людей. Спокойный, суровый, тяжелый, в своем постоянном ратном убранстве, с кованым шлемом на голове, он всем своим видом и размеренной поспешностью движений внушал воинам спокойствие и уверенность. Голос его был не громкий, но какой-то особенно низкий, густой. Он произносил короткие слова, из которых каждое было приказом: – Заряди! Наведи! На меня глянь! Ширинкой махну – пали! Перво единороги, потом малый снаряд. Стругов не крушить – нам самим будут нужны... – Чикмаз окинул взглядом всю стену, подошел к единорогу. Вместо того чтобы указывать, взял могучей рукой под хобот, сам повернул пушку и положил ее ствол между зубцами. Дальше толпа людей веревками перетягивала по стене огромную пушку со степной стороны на волжскую, береговую. – Раз-два-а! Пой-де-от! – дружно кричала толпа. С бугра ударила первая пушка Наумова. Степан обратил взгляд снова на Волгу. Первое ядро с вершины бугра бухнулось впереди каравана. Разин наблюдал с башни, как готовятся к бою в стане Наумова, собираясь схватиться на самих стругах, для чего казаки караулили миг, лежа совсем возле берега, за камнями. На стрелецких стругах не заметно было смятения. Степан особенно ясно видел передний струг. На нем стоял на носу, не страшась пуль и ядер, сам голова Лопатин. Он что-то кричал стрельцам, обнажив свою саблю и указывая ею на берег. Несколько казаков у подножья бугра вскочили по выстрелу наумовской пушки. Голова на переднем струге взмахнул саблей – и множество выстрелов, грянувших со стругов, уложило вскочивших казаков на берегу. Другие казаки, с гиканьем подхватив челны, спускали их в воду. Степан увидел, что на стругах быстро сменяют усталых гребцов. «Кто устал, тот не гож и в бою!» – подумал о них Разин. Но голова знал, что делал: свежие стрельцы рванули струги вдвое быстрее мимо бугра, к Царицыну, чтобы их не нагнали челны казаков, которые мчались уже наперерез каравану. Передний струг еще круче свернул к левому берегу. На всех судах развернулись знамена, ударили барабаны и загудели сопели, рога и трубы. «Ишь, бодрит, ишь, бодрит своих стрельцов воевода! Надо и мне учинить у себя барабаны да трубы!» – подумал Разин. Весла дружно и напряженно взлетали, неся караван к Царицыну и отклоняя к левому берегу, куда не достанут пушки. Но загремели мушкетные выстрелы с казачьих челнов. В московском караване падали люди. Несколько весел остановилось, повиснув в воде. Фальконеты и пищали ответно ударили со стрелецких стругов. Два-три казака из челнов повалились в воду. Передние казачьи челны настигли хвост каравана. Цепляясь за струги свальными крючьями, казаки вскакивали на палубы стругов. Завязалась схватка. В это время голова каравана поравнялась с косой, на которой ждала засада запорожцев. Те спешились и бесстрашно выбежали на голую песчаную косу, отгоняя струги от левого берега стрельбой из мушкетов. Пять задних стругов оказались отрезаны Наумовым от хвоста каравана. Как муравьи на гусениц, нападали на них десятки мелких челнов. Многие казаки просто вплавь пускались по Волге к стругам. Стрельцы еще отбивались от них, но весла уже не работали – все гребцы были в схватке, – и эти пять задних стругов несло по течению. С гиканьем и криком позади бугра в обход Царицына промчалась конная ватага Алеши Протакина на низовую сторону города. Головные струги теперь круто свернули вправо, к воротам города. Степан понимал, в чем дело, он предвидел раньше, что так и будет: голова считал, что город в руках воеводы, и гнал струги под его защиту. Разинцы и царицынские пушкари в молчанье ждали их приближения. Лопатин сам шел в ловушку, под выстрелы Разина. Пушки грянули разом со стен и башни. Волга вскипела от падения ядер. Весла стругов заплескались в воде не в лад. Стрелецкий голова, сложив ладони трубой, что-то закричал на башню, закинув вверх голову. Но после пушечного грохота ухо не могло уловить его слов... Второй дружный удар пушек с царицынских башен и стен рассыпал ядра между стругами. Два ядра угодили в струги. Одно раздробило борт, второе побило людей на другом струге. Строй кораблей нарушился. Гребцы побросали весла. Сотни стрельцов кричали что-то, размахивая руками, каждый хотел убедить царицынцев в том, что пришли не враги, а друзья. Но грянул третий удар пушек в густую кашу стрелецких стругов. Два из них, с проломленными днищами и разрушенными бортами, начали тонуть. Стрельцы с разбитых стругов стали прыгать в воду. Не спасая товарищей, остальные на уцелевших стругах налегали на весла; под пушечным и пищальным обстрелом спешили теперь проскочить мимо стен и башен Царицына, лишь бы уйти живыми. Степан Тимофеевич торопливо перешел с верховой на низовую башню. Передний струг почти поравнялся с ней. Разин махнул пушкарям на стенах, и царицынские пушки все враз замолчали. – Эй, стрельцы! – раздался голос Разина с башни. – Кидайте голову да начальных к рыбам, идите ко мне в казаки! На черта сдалась вам боярская служба! Побивай дворян! Степан стоял в окне башни, не укрываясь, опершись на саблю рукою и заломив на затылок красную запорожскую шапку. Утреннее солнце освещало его. Черный кафтан нараспашку не прикрывал груди в алой рубахе. Чернобородая голова гордо откинута. Царские струги проходили мимо него разбитые, побежденные, и он предлагал им милость. Несколько пищалей уставились снизу на башню. Пули свистнули возле головы атамана. – Нехристь проклятый! Изменщик! – крикнули снизу. Степан засмеялся, махнул опять пушкарям – и десяток ядер грянуло со стен по стругам. Пищали из-за укрытий били стрельцов. Еще два разбитых струга стали тонуть. Остальным казалось, что они вот-вот вырвутся из-под обстрела. – Гребцы! Нажимай! Жми! – кричал голова, указывая саблей вперед, в левую сторону, за остров, чтобы укрыться хотя бы от выстрелов справа. И вдруг он замолк... Из-за острова с двух сторон выходили на парусах струги за стругами. Они перегородили обе протоки Волги. На носу каждого струга стояла пушка, и разом все пушки ударили по каравану. Сворачивать влево было нельзя: там по следу каравана все время двигались конные запорожцы. – Право! Круче! Право! Право! – кричал стрельцам голова. Струги Лопатина повернули круто, решительно понеслись вправо, к берегу: выскочить и спастись, добираясь пешком до Черного Яра. Лучше попасть по пути к ногайцам, чем к этому извергу и изменнику государя!.. Стрельцы карабкались на берег... И вдруг им навстречу из-за царицынской башни с оголенными саблями вылетела ватага Алеши Протакина. Казаки топтали конями, секли, рубили растерянных беглецов. Бросая пищали, те снова шарахнулись к Волге, к своим стругам, но свальные крючья были уже перекинуты на них со стругов Василия Уса. Ватага Василия уже рубила на палубах стрельцов топорами и косами, колола рогатинами и рожнами, стреляла из самопалов и пищалей, избивала кистенями и навязнями... { – Во-он ты каков ватаман-то, Степан Тимофеич! – с уважением сказал Ус после победы, сидя в приказной избе Царицына. – Грозный ты воин! Не спориться мне с тобой. Таков, как ты, надобен вож народу, чтобы с боярскими силами совладать. – Вместе станем, Василий, бояр побивать. То и сила, что вместе! – ответил Разин. – А про татар ты все же подумай, Степан Тимофеич. Мурзы дружки тебе или простой татарский народ, – с упорством сказал Василий. – Неужто задаром ясырь отпустить? Где видано, Вася? – воскликнул Разин. – Нигде и не видано. В том-то и сила, Степан! – возразил ему Ус. – В том и сила! |
||
|