"Степан Разин (Книга 2)" - читать интересную книгу автора (Злобин Степан Павлович)Опять беспокойные вестиАстраханский воевода Иван Семенович Прозоровский накинул персидский халат на плечи и, ленясь обуваться, босиком зашлепал по дощатому полу, с сонным любопытством поглядывая на оттопыренные и почему-то лихо задранные вверх большие пальцы собственных несколько косолапых ног. Еще не ударили к ранней обедне, а солнце уже играло в изломах веницейских цветных стекол в окнах воеводского дома, составлявших гордость воеводы. Уютные оттенки нежных сумерек царили в белых сенях. Две девушки с каким-то ведерком, затаив дыхание, беззвучно выскочили из сеней во двор. Иван Семенович покосился на них с ленивым недовольством, но не окликнул. Он спустился с крыльца во двор. Песок под ногами был слегка уже подогрет утренним солнцем. Воевода сощурился и, пальцами ног загребая песок, пошел в сад. Проходя мимо высокой конюшни, он услыхал уговаривающий низкий голос конюха: «Стой, тпру, стой!» Боярин привстал на цыпочки и через окошко конюшни увидел, как конюх вплетает цветную тесьму в гриву его коня, чтобы волос лежал волнистей и красивее. «Песий сын, поутру заплетает! Отдеру! Сказано, с вечеру плесть!.. Сколь раз говоришь – толку чуть!» – подумал боярин. Он беззвучно пошел в сад. Садовник вышел ему навстречу с полным ситом тепличной клубники – первой ягоды. – С добрым утром, боярин-батюшка! Накось отведай, – сказал он, протягивая сито. Боярин захватил горсть из сита, высыпал в рот, смакуя сок, переминался с ноги на ногу, щурясь от солнца, давил языком ягоду, проглотил и ловко стрельнул изо рта в кусты залпом зеленых корешков. – Зелена! – заключил он. – Укажи не спешить. Обождать бы денек, то поспели бы лучше, – поклонился садовник. – Завтре оставь, не сбирай. – Черешни цветут, боярин. Добры будут черешни. И пчелки на солнышке вьются... – Ладно. Смороду смотри береги от червя. Пойдем винограды глядеть. Да поставь ты сито, кому оно! Слей водицы помыться. Садовник поставил сито в траву, ковшом из бочки черпнул воды, только что привезенной с Волги. Боярин подставил пригоршни; умываясь, пофыркивал, трепля мокрую черную бороду. – Рушничок? – готовно спросил садовник. – Так лучше, пускай просвежит... Подставляя легкому ветерку мокрое лицо, боярин пошел по саду вперед. С бороды на халат вишневого цвета стекала вода. Они пришли на лужайку, уставленную жердями, вокруг которых вились цепкие виноградные стебли. Свежие листики, не крупнее листьев смородины, уже покрывали упругие завитки стволов и зеленых стеблей. Боярин присел на корточки возле них, ревниво щупая пальцами в дорогих перстнях влажность и рыхлость почвы. – Птичья помета в полив добавил? – строго спросил он садовника, сдвинув густые серебристые брови. – Во всем – как учили, боярин... – Добро взрастим, то осенью самому государю, буди он здрав, пошлем в дар... – На Москву?! Не сопрел бы в пути! – заметил садовник, словно бы виноград уже зрел на стеблях. – Кизилбашцы из-за моря возят – не преет! Чего ему преть! Учат в стружке держать... – Мыслю, боярин-свет, собирать его надо не дюже спелым в дальний путь-то... – Увидим. Купец обещал, армянин, что досмотрит. Как будет спелее, совета даст... Смотри, от червя, ото ржавчины береги... – Раз по десять на день гляжу, князь-боярин. Куды ни пойду, все опять ворочаюсь сюды. – Ну, гляди! Боярин крякнул, вставая, схватился за поясницу. Садовник его подхватил под руку. – С трудов, сударь, спинка неможет. В баньке с медом парь, пользует... Пчелы медок-то несут! Пошли к ульям. Тут шла работа: летали к колодам тысячи пчел, гудели, как ратные трубы. – Несу-ут! – с удовольствием произнес боярин. – И воску богу, и сладости людям – всего напасают!.. – подхватил садовник. Со двора доносились ржание лошади, крик павлинов, кудахтанье кур и мычанье коров. Боярин радостно слушал разноголосое пробуждение своего двора. Он прошел мимо яблонь, любовно потрогал веточки пятилетки, впервые давшей десятка два нежных цветков, осмотрел парники с рассадой арбузов и дынь. Ударил колокол в церкви. Воевода и садовник истово закрестились. – Пора за труды! – со вздохом сказал боярин. Он пошел из сада. Садовник его провожал... – Киш, проклятые! Киш, ненасытные глотки! Киш, черти хвостатые, прости господи, киш! – вдруг закричал садовник, со всех ног кинувшись к ситу клубники, оставленной на траве, которую с жадностью дружно расклевывали нарядные воеводские павлины... Нехотя, важно павлины покинули опустошенное сито. Садовник понял причину несчастья, направляясь к отворенной калитке: боярин, войдя в сад, оставил калитку чуть приоткрытой. Жалкая горстка ягод краснела в сите печальным остатком птичьего пиршества... – Глядел бы, пес! – сдержанно рыкнул воевода, ткнув кулаком под глаз растерянного садовника. И, не глядя больше на остатки утраченного лакомства и на побитого слугу, боярин в досаде и гневе вышел во двор. Он поднялся в моленную комнату, притворил за собою дверь. Церковный звон еще плыл над городом, и воевода утешил себя, что не запоздал приступить к молитве. Перед широким киотом горела большая лампада. На аналое, стоявшем возле стены, лежало несколько свечек. Воевода зажег свечу, опустился на колени перед распятием, перекрестился, с таким же кряканьем, как в саду, встал с колен, придерживая правой рукой поясницу, и, приложась к подножию креста, прилепил свечу Иисусу. Так же, одну за другой, с земными поклонами, он поставил свечи Иоанну Крестителю, богородице и еще двум-трем самым чтимым святым. В комнатах раздавались приглушенные голоса, чуть слышное шарканье ног. «Не дадут помолиться спокойно!» – подумал Иван Семенович про себя. – Отче наш, иже еси на небесех! – начал молиться боярин. Он услыхал стук в ворота, какую-то беготню, торопливый шепот за дверью моленной. «Чего-то стряслось там!» – с досадой подумал боярин. – ...остави нам долги наши, яко же и мы... – шептал он. «Никак, Мишка чего-то с утра. Чай, после объезда градских стен... Нет покою в Азии окаянной!» – думалось воеводе. – ...не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого... Молитву Иисусу, богородице и своему «ангелу» – Предтече воевода читал неизменно, что бы там ни было. И на этот раз он не оставил обычая. Хотя его мучили догадки, зачем пожаловал брат в столь раннее утро, но он дочитал до конца все молитвы, раньше чем выйти... – Здравствуй, боярин! – почтительно поклонился князь Михайла, родной брат воеводы. – Здравствуй, стольник! С чем тебя бог? – подставляя для поцелуя мохнатую щеку, спросил воевода. – Дело тайно, – кратко сказал Михайла, выражая всем видом тревогу. – Идем. Они затворились в спальне. – Царицынский воевода с вестями прислал гонца: Стенька-вор с Дона вышел на Волгу! – выпалил князь Михайла. Воевода зашикал на брата. – Да что ты, Иван, я тихо! – шепотом оправдывался Михайла. – Пишет Тургенев { – Лопатин поспел бы! – задумавшись, прошептал воевода. В течение всей зимы из Казани, Царицына и Астрахани, несмотря на разинские дозоры, подсылались на Дон лазутчики. Старшинские казаки тоже пробирались в эту зиму в Царицын, каждый раз извещая о выходках Разина. Царь указал к весне приготовить струги, чтобы быть готовыми сразу напасть на казаков, как только они посмеют вылезти с Дона. Несколько дней назад пришла тревожная весть о том, что Степан захватил Черкасск. Семен Иванович Львов сказал с торжеством воеводе: – Затем он и силы копил. Чести донской захотел – сесть большим атаманом. Теперь тихо будет, уймется! Незачем больше ему выходить из казачьих земель. Войсковой атаман зипуны добывать разбоем не лазит, там иные найдутся дела. – Сам будет в Черкасске сидеть, а других посылать в разбой! – сказал Прозоровский. – Что ты, боярин! Он ныне захочет Москве доказать, что не вор, а добрый казак, что при нем на Дону вся смута утихла. А что нам Корнилы Ходнева жалеть! – Одна сатана! – облегченно согласился боярин. Струги у Болдина устья, однако, продолжали готовить. Это делали не спеша, как доделывают начатую работу, утратившую прежнее значение, но, в общем, не лишнюю в хозяйстве. И вдруг эта весть!.. Михайла Прозоровский заметил смятение в глазах брата. Еще бы не растревожиться эдакой вестью! Ведь что натворит, сатана! В прошлый год, дьявол, вышел на Волгу в полутора тысячах, а теперь идет в четырых!.. Караваны ли грабить, города полонять, или – в море?! Если опять начнутся разбои на Волге, то астраханским воеводам не усидеть на месте. Прогонят! Пошлют куда-нибудь в Сольвычегодск... «разводить винограды»... – Гонец где? – спросил воевода брата. – Гонец у меня взаперти, ключ со мною. Ночь шел, а там переправы ждал долго. Я накормил его, чарку согреться поднес да велел уснуть... – Слух по городу не пошел бы. Гонца тотчас назад пошли, Миша. Да смотри сам проводи его за ворота, чтобы в городе слова ни с кем! А к царицынску воеводе писать, чтобы тотчас же повещал обо всем в Казань голове Лопатину... Да постой, – перебил сам себя боярин. – Я вместе с тобой в Приказну палату. Расспрашивать стану гонца... Эй, Митяйка!.. – громко позвал боярин. Желтоволосый подросток в длинной рубахе, в коротких холщовых портах босиком вбежал в спальню. – Живо давай одеваться! – Иван Семеныч! – вслед за Митяйкой входя в спальню, плаксиво заговорила боярыня. – Неужто беда?.. – Ох, свет Маша! Язык-то – враг! Ты бы не стряла. Не женское дело! – одернул ее воевода. – Велела бы лучше птичницу Проньку лозой постегать, что павлины по саду гуляют! А в градски дела не липни!.. Да девки Аленка с Анюткой поутру шныряли чего-то украсть, дознайся!.. Митяйка хотел натягивать воеводе бахилы { – Вишь, ноги не мытые, дура! Не смея заплакать, Митяйка схватился за нос, отполз на карачках и быстро выскочил вон. – Среди стрельцов надо уши завесть да ко всем воротам – своих верных людей... Воевода, скажи, велел воротных прибавить... Объезды ночные вокруг стен удвой, да по всем дорогам ловить, кто едет с верховьев, тащить в Приказну палату к расспросу, – распоряжался боярин. Митяйка с раздувшимся носом принес бадейку воды, обмыл боярину ноги, ловко, привычно обул. – Дядя Миша! Дяденька Миша! – крикнул младший сын воеводы Борис, вбежав босиком и в одной рубашке. – Да, князюшка, что ты! Кака можно-то, Боренька! Срам-то каков от людей! – Догоняла его всполошенная нянька. Но мальчишка уже скакнул на колени Михайлы, обнял его за шею. – Боярину-батюшке перво иди целуй ручку, бесстыдник! – тянула нянька мальчишку. – Отстала бы, старая дура! – отмахнулся мальчишка. – Дядя Миша, кататься! – заскулил он плаксиво. – Досуга нет нынче, Боря. Постой, в иной день покатаю... Старший сын воеводы, шестнадцатилетний Федор, слишком толстый для своего возраста, затянутый натуго пояском, подошел к отцу, привычно поцеловал его руку, поцеловался с дядей. – В объезд возьмешь нынче, как обещал? – спросил он Михайлу. – Из градских ворот никуды! – решительно оборвал воевода. – Велика напасть! – пренебрежительно отмахнулся Федор. – Мы к Болдину устью только струги смотреть! – До стругов поезжай, а дале – ни шагу, – разрешил отец. – Да к делам пора обыкать: перво с нами поедешь в Приказну палату. Мать поесть велела бы дать, там скажи. В белых сенях накрывали стол, ставили блюда. – Боярыня, нам недосуг, – выходя одетым, сказал воевода. – Наскоро лишь закусить. Спешить, казалось, и некуда, но боярину не до еды. – Да много ли тут, боярин! Пироги со стерлядочкой, да икорка, да... – Брось! Квашена молока дай да хлебушка свежего. То нам и в путь, – беспокойно сказал воевода. – Хоть икорки! – настаивала боярыня. – Рыбное с молоком не идет. – А хлеб-то ржаной – аль боярская пища?! – В обед расстараемся, Машенька-свет, а ныне – дела! Вишь, к обедне и то недосуг, – прервал воевода. – Ты птичницу не забудь отодрать за потраву. Тепличну клубнику павлинам скормила, проклятая баба!.. Наскоро похлебав, торопя за собой брата и сына, воевода вышел во двор. Конюх торопливо разбирал дрожащими пальцами конскую гриву, выплетая одною рукою тесьму, другой проводя гребешком по волнистому волосу. – Сказывал, с вечера заплетать для волны, – строго сказал воевода. – Ей-богу вот, с вечера... – заикнулся конюх. Боярин ударил его в подбородок серебряной рукояткой плети. – Божишься еще!.. – Прости, осударь боярин, проврался! – на коленях воскликнул конюх, зажав окровавленную бороду. Вереница конных помчалась от воеводского дома: четверо стремянных стрельцов, два конюха с заводными лошадьми, воевода с братом и старший сын воеводы Федор, одетый в платье стрелецкого сотника. По пути сам боярин ударил плетью в ставень князя Семена Иваныча Львова. В ту же минуту стольник Семен выехал из ворот своего дома в сопровождении одного холопа. – Слыхал, Семен, вести? – спросил воевода. – Слышал, боярин. К тебе было выехал... – Отколе прознал? – Лазутчик меня взбудил час назад, пришел на ладье с верховьев... – Где лазутчик? – Угнал назад, воевода боярин... В Приказной палате они замкнулись. Боярин развернул на столе чертеж Московского государства, и все склонились над ним. – Писать царицынску воеводе, тотчас дал бы вести в Казань голове Лопатину, чтобы нам разом с ними ударить. Лопатин с верховьев погонит воров к низам, а мы снизу досюда вот, к Черному Яру приспеем. Тут бой, – указал Прозоровский, ткнув пальцем в Черный Яр. – Согласен, Семен Иваныч? – Поспеть бы, боярин! – Как струги? – обратился боярин к брату. – Поедем глядеть. Должны завтра готовы быть. – Четыре тысячи наших стрельцов да тысячи две у Лопатина будет. Пушечный бой у нас сильный... Как хочешь, Семен, а разом добить воров надо. Живем, как в какой-то орде: кто хочет, тот скочит!.. – говорил воевода. – Кого на бою не побьешь, того вешать. Пущим заводчикам головы сечь али связанных в Волге топить, чтобы мук устрашились... Ан знаю тебя: с поноровкою ты к казакам! Как будут побиты, я сам к расправе приеду... Да разбегаться по Волге отнюдь не давать, не плодить разбоя... Кои насады готовы, ты те, князь Семен, начинай снастить. Пока оснастишь – и достальные тоже поспеют, – приказал воевода Львову. – Прошлый год осрамились, так нынче побьем на корню, чтобы отцов своих не срамить еще пуще... |
||
|