"Плохая война" - читать интересную книгу автора (Вячеславович Зубков Алексей)Первым событием весьма насыщенного дня в пятницу стал полевой суд. Традиционно заседания военного суда проводились публично, в полевых условиях – на центральной площади лагеря (alarmplalz), в городских – где найдется место. Место нашлось на площадке перед снятыми под казармы складами, там, где недавно зачитывали кодекс рекрутам. Обязанности военного судьи – шультхайсса взял на себя лично оберст. Кроме судьи правосудию потребовались двенадцать присяжных, писарь, обвинитель, обязанности которого исполнял профос, и защитник – фюршпрехт, который, в отличие от гражданского суда, является не специально обученным законником, а выборным представителем интересов солдат. Не площадке кучковались ландскнехты и пришедшие полюбопытствовать итальянцы и местные жители. Писарь под диктовку переносил на бумагу сведения о преступниках и преступлении, солдаты бросали жребий, кому на этот раз суждено войти в число присяжных. – Маркус, куда, чёрт тебя возьми, подевался фюршпрехт? – сурово спросил фон Хансберг человека, менее всего заинтересованного в наличие в суде хорошего защитника. – Убит, герр оберст! – На суде должен быть фюршпрехт. Понятно? – Легко, герр оберст, – не задумываясь, ответил Маркус и обратился к собирающимся на площадке солдатам, – Нужны добровольцы! – Маркус! – рявкнул оберст, – не вздумай назначать добровольца! Это выборная должность! Организуй выборы и чтобы через полчаса был фюршпрехт! – Легко, герр оберст! – Сейчас будут выборы! Всем ландскнехтам отойти на эту сторону площадки! Кто хочет, чтобы его выбрали, выйти сюда! Если через четверть часа никого не выберете, я сам назначу добровольца на временное исполнение этих обязанностей! Если я назначу, и он выполнит свои обязанности плохо, я буду очень недоволен! – слово "очень" профос специально выделил интонацией. – Я н-не подойду? – вежливо спросил Эрик со скамьи подсудимых. – Моя жена и то больше подойдёт, – бросил ему в ответ не понимающий чужих шуток профос. По реакции солдат Маркус заподозрил, что сказал что-то лишнее. На солдатском крае площадки громкие споры с выкриками и ругательствами сменились однородным гулом одобрения. Кто-то шустро перебежал на сторону зрителей. Из толпы горожан несколько кампфрау вывели недоумевающую Марту. – Вы что, издеваетесь? Шуток не понимаете? – сурово спросил профос, – ещё желающие есть? – Маркус, не вмешивайся в демократические процедуры, – поднял голову от протокола фон Хансберг. – Легко, герр оберст! Но, если для Вас это имеет значение, то наши доблестные головорезы желают видеть женщину на посту фюршпрехта. – Не имеет! Ни для меня, ни для правосудия. Начинаем. Ландскнехты заняли места вокруг судейских скамей. Под страхом наказания солдаты обязывались соблюдать мир и торжественность, выступая лишь в роли наблюдателей. Профос, ехидно ухмыляясь, зачитал фрагмент Кодекса о правосудии. "Процесс следует завершить в течение трех дней. Приговор обжалованию не подлежит. Если подсудимый будет признан виновным, наказание привести в исполнение немедленно. Если в качестве наказания суд определит смертную казнь, её произвести на месте. Допустимо использовать два способа казни: усекновение головы или повешение. Приговор должен исполнить нахрихтер – полковой палач". Процесс продолжался недолго и вызвал массу положительных эмоций, как у участников, так и у зрителей. Единственным, кто не был удовлетворен результатами, оказался профос. Обвиняемых помиловали, но суд обязал их компенсировать доктору стоимость мула путем удержанием из жалования каждого соучастника соответствующей части. – Ты когда-нибудь видел, чтобы защитник в суде обращался к прокуратору "милый", а прокуратор отвечал "дорогая"? – А помнишь, они в споре перешли на какой-то нижнерейнский диалект, а потом он пообещал её выпороть? – А речь защитника чего стоит? Ни один мужчина бы не додумался. Никто из подсудимых, оказывается, не виноват, а виноват мул, который сам в корзину залез, сам из нее спрыгнул, сам, понятное дело, сбил штандарт, а потом ещё и умышленно упал на этого парня, который руку сломал. Но на самом деле, мул не виноват, потому что умер. А доктор, который, как законный владелец скотины должен отвечать за нанесенный скотиной ущерб, тоже не виноват, потому что мула у него на момент преступления украли. А те, кто мула украл, законными владельцами не являются, поэтому за мула не отвечают. – "Чисто сердечное признание" это сильно! Мне даже жалко стало этих пьяниц, а бабы некоторые и вовсе прослезились. – Доктор, хотя на вид и неказист, а мужчина хоть куда. До утра так и не дал уснуть своей даме сердца, потом вылез из постели, дошел до суда, постоял немножко, потом поднял там правую руку, вот так махнул и говорит "а ну и чёрт с ним, с мулом". И обратно пошел. – Да он же иностранец какой-то и по-немецки лыка не вяжет, тем более после такой ночи. Стоял, наверное, слова вспоминал, а кроме "чёрт с ним" так ничего и не вспомнил. – Я думал, оберст – человек из стали с каменным сердцем, а он, оказывается, тоже умеет смеяться. И улыбка у него добрая. Максу суд очень понравился. Отец часто разбирал всякие крестьянские споры, но это никогда не было так весело. В книгах, во всяком случае, в учебниках по фехтованию, суд всегда сводился к поединку, а всякие процедурные вопросы только упоминались. А Страшный Суд из Библии? Ведь ничего смешного, правда? Так что Макс поставил армии еще один плюс – за то, что в суде там дела разбираются с шуткой и с огоньком. А Марта в роли фюршпрехта стала звездой этого увлекательного шоу. Эрик сразу же после оправдательного приговора был назначен в караул к мосту. Пользы там от него было, как от козла молока, зато и вреда никакого. Всю смену он трепался с остальными караульными, мешая им работать, и строгал ножиком какую-то деревяшку. На самом деле, он думал не о работе, не о резьбе по дереву и даже не о наказании, которого чудом удалось избежать. Эрик думал о женщинах, точнее об одной женщине, причём о замужней. Раньше он не обращал на Марту особенного внимания, но после суда с удивлением обнаружил, что вроде бы даже влюбился в верную жену строгого профоса. Что может сделать солдат, чтобы обратить на себя внимание понравившейся девушки? Эрик повспоминал сюжеты, виденные им в солдатской жизни, и здраво рассудил, что никакую кампфрау этим не удивишь. Тогда он обратился к своему гражданскому жизненному опыту, который подсказывал что Прекрасной Даме надо посвятить какое-нибудь произведение искусства, например, картину, поэму или даже пьесу. Будучи ещё студентом, сегодняшний ландскнехт живо интересовался театром, так что за сюжетом дело не стало, но, когда оставалось только взяться за перо и перенести своё творение на бумагу, Эрик осознал, что театра в городе нет и не ожидается. Неудавшийся драматург сел на мост, свесив ноги, и написал прутиком на воде грязное ругательство. Потом ещё одно. Потом принялся рисовать на воде портрет кота Симплиция в профиль. – Кошка? – спросил кто-то из-за спины. – Чо, ослеп что-ли? Это же кот! – гордо ответил Эрик, глядя на текущую воду. – Ну кот так кот, – спокойно произнес кто-то из-за спины и спокойно пошёл дальше. Эрик обернулся. Ему хотелось поругаться, но тот мужик уже достаточно отошёл. На спине мужик нёс большой потёртый ящик. Мужик как мужик, ящик как ящик, но Эрик без труда узнал в госте города странствующего кукольника. Сменившись через час, Эрик первым делом бросился искать кукловода и нашел его сидящим с очень грустным видом над кружкой пива в одном из дешёвых кабаков. Повелитель марионеток выступал под псевдонимом Каспар, а его любимыми "актёрами" были крестьянин Михель и мошенник Вюрфель. Эрик даже вспомнил несколько пошедших в народ историй про Михеля и Вюрфеля, чем вызвал смущенную улыбку у собеседника. А загрустил Каспар потому, что он готовился давать представление на свиной ярмарке для почтенных толстых бюргеров, их благонравных жен и воспитанных детишек, а, придя в город, обнаружил, что основными посетителями представления были бы грубые солдаты, не отличающиеся ни щедростью, ни любовью к искусству. К тому же, Каспар последнее время не рисковал работать на голой импровизации, а из нового репертуара не было ничего, что могла бы оценить солдатская аудитория. – Я знаю, какая история вызовет у них такой восторг, что тебе полный ящик денег накидают. Но половина сборов мне – уверенно предложил Эрик. – Ну ты молодец! Половина сборов! Не жирно тебе будет? – А тебе жалко? Половина от ничего – все равно ничего. А если будет хоть на пфенниг меньше двух талеров, можешь все оставить себе. – Двух талеров? Что у тебя за история такая? – А вот. Слушай. Эрик коротко пересказал только что придуманную историю о профосе, его жене, чертях и ангелах. Каспар почесал в затылке. – Да, интересная байка. И что, за нее здесь много денег дадут? А этот Маркус нас потом не убьет? – Денег дадут много. Не убьет, ты можешь себе представить, чтобы человек вроде него смотрел кукольные представления? А если подумать, то ничего обидного у нас не будет. – Ладно, уговорил. Но ты будешь помогать, а то не успеем. – По рукам. – Видишь ли, Эрик, или как там тебя, – поучал мастер напарника, – кукольный театр будет посложнее того театра, где живые актеры. Куклы не могут быть похожи друг на друга ни одеждой, ни голосом, ни манерами. Если Дурак, то пусть он будет таким дурнем, каких свет не видывал, если Мошенник, то такой, что мать родную обманет и продаст, если Рыцарь, то без страха и упрека, как в рыцарских романах. Понадобится мне, допустим, кукла-алхимик, так этот алхимик будет все слова на латинский манер заворачивать и все проблемы пытаться решить своими снадобьями. А понадобится кукла-кастелян, так это будет такой матёрый хомячище, каких свет не видывал. Нет в нашем деле места "сложным характерам" или "двойственным натурам". Если Крестьянин должен победить Мошенника, то в хитрости соревноваться ему никак не пристало. Житейская мудрость, а то и просто глупость – его оружие. Чёрт никак не должен уговор выполнить таким образом, как человек ожидает, а непременно с хитростью, да с подвывертом. Ангел же, наоборот, жульничать не может даже супротив Чёрта. – А в жизни бывают и рыцари хитрее жуликов, и бургомистры глупее крестьян, и монахи-развратники, и студенты неграмотные. – Бывают. Кто хочет посмотреть на жизнь, пусть смотрит в окно и слушает сплетни на базаре. А у нас, – Каспар многозначительно поднял к небу указательный палец, – искусство. Ты в шахматы играть умеешь? – Имею некоторое представление. Правда, я охотнее бы в кости сыграл. А причём тут шахматы? Я про то говорю, что если каждая кукла со своими манерами, которые из представления к представлению не меняются, то скучно будет. – Играл бы ты в шахматы, так бы не говорил. Там тоже каждая фигура может делать только то, что ей положено. Пять видов фигур, два вида декораций – черная клетка и белая клетка. А партии бывают ого-го какие. И ни-ког-да не повторяются. Напоследок оставались только ангелы. Эрик заглянул в ящик и чуть не упал, согнувшись от смеха. Каспар удивленно поднял брови. – Что у меня в ящике такого смешного? – Ангелы! Ты посмотри, кто будет ангелами! Каспар заглянул в ящик. У дальней стенки лежали последние две куклы, его любимые "актеры" – крестьянин Михель с добрым глупым лицом и хитро ухмыляющийся мошенник Вюрфель. Мастер вытащил их из ящика и сел на землю, выставив марионеток над поднятой крышкой. – Какие же мы ангелы, мы Михель и Вюрфель – голосом Михеля сказала Эрику первая кукла – Крестьянин. – Но за пару талеров каждому мы будем такие ангелы, что сам Господь от настоящих не отличит – голосом Вюрфеля продолжила вторая. – Эй, мужик, нам положены крылья по паре на брата и чистые рубашки – задумчиво произнес хозяйственный Михель. – Или давай лучше в кости перекинемся – подмигнул Вюрфель. Свои крылья и белые рубашки "ангелы" получили. Правда, ни на кого, кроме себя, похожи не стали. Михель и Вюрфель умерли и попали в рай, причём первый – по заслугам, а второй – каким-нибудь хитрым образом. Эрик уже приклеивал перья к последнему ангельскому крылу, когда Каспар поднял голову от шитья и спросил: – Скажи-ка, парень, а что ты вообще делаешь в армии? Ты же по всему видно, из студентов. – Уууу, дядька Каспар, какой ты умный, – ответил разоблаченный студент, – тебе череп не жмет? – Ты не вертись, ты по-хорошему расскажи. Там ведь наверняка история не хуже, чем мы на завтра приготовили. – Да что тут рассказывать? ещё месяц назад был я студентом в Гейдельберге, целых два года отучился. А в один прекрасный день взял, да и написал поэму на манер Данте, где Гейдельберг уподобил преисподней, студентов – грешникам… – Это, наверное, было проще всего. – …причём каждый факультет символизировал отдельный грех и имел свои наказания за оный, а ректор при всем при этом был, – Эрик вздохнул, – сам понимаешь, кто. – И что? Ну выгнали тебя, но это ещё не повод пойти в солдаты? – Видишь ли, дядька Каспар, – Эрик вздохнул ещё более тяжко, – я к тому времени успел подшутить над несколькими почтенными горожанами и бургомистром Гейдельберга, но, пока я был студентом, меня не трогали, потому что университет – это как бы "город в городе" со своим правительством и законами, а когда я стал просто горожанином, мне припомнили такое, что я и сам уже успел забыть. Тогда я пошел к вербовщику, а за мной уже ходили несколько подозрительных типов, и нанялся алебардьером, чтобы смотаться из-под носа у врагов подальше и без риска. Наврал вербовщику с три короба и меня даже записали сержантом на восемь талеров в месяц. – Экий ты беспокойный, как я погляжу. Над ректором поиздевался, теперь над профосом хочешь пошутить? Страшно подумать, куда ты после этого попадешь, и про кого там будешь сатиры писать, – Каспар расхохотался. В ответ Эрик взял готовую куклу-ангела и пошевелил ещё не просохшими крыльями. – А потом? – Ваша светлость, я привез письмо. – Хорошо, скажи, чтобы подготовили свежую лошадь и немного отдохни, сейчас повезешь ответ. Гертруда, возьми вон тот ножик и открой конверт. Камеристка быстро вскрыла конверт и вытащила несколько листов дорогой бумаги, исписанной ровным каллиграфическим почерком. За дверью с грохотом упало что-то тяжелое, по-видимому, Карл всё-таки уснул на ходу. – Ваша светлость, это от Антуана Бурмайера. Читать? – Дай сюда, сама прочитаю. Гертруда, ты его помнишь? – Конечно помню – девушка мечтательно улыбнулась – такой мужчина, даже не знаю, будет ли кто-то лучше него… – Гертруда!? – Ой… – Скверная девчонка! Оставь письмо и убирайся с глаз моих! Две недели поста и молитв! Скверная девчонка уронила конверт на столик, вскочила и бросилась к двери. – В монастырь отправлю! Обернувшись, чтобы задать традиционный риторический вопрос, не в мужской ли, случайно, монастырь, Гертруда краем глаза заметила летящую в нее тяжелую книгу и привычным движением успела поймать её в двух дюймах от своего носа. – Стой! – Ладно, иди, надо будет, потом спрошу. Вот так Антуан! Вот так Гертруда! Никому нельзя доверять. Но ничего не поделаешь, все мужчины одинаковы, а Гертруда пока что незаменима. Большая игра вокруг наследства де Круа продолжается, и, только если в нее на стороне графини вступит новая сила вроде Бурмайеров, несчастной вдове можно будет перевести дух и не опасаться больше за свою жизнь. Пусть он думает, что Гертруда не проболталась, а после свадьбы ему тот вечер ещё не раз припомнится. Ох как припомнится! Шарлотта так разозлилась, что не только не смогла даже написать ответ, но и даже решила не писать его вообще, чтобы Антуан сам разбирался со своими военными делами. |
|
|