"Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй" - читать интересную книгу автора (Ланьлинский насмешник)

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ В ПОГОНЕ ЗА БОГАТСТВОМ СИМЭНЬ ЦИН ЖЕНИТСЯ ОХОТНИК ДО ГУЛЯНОК ИН БОЦЗЮЭ СПРАВЛЯЕТ СВОЕ РОЖДЕНИЕ

Итак, Симэнь Цин покинул «Прекрасную весну» и сопровождаемый Дайанем верхом поехал на Львиную к Пинъэр. У ее дома спешился. Ворота оказались заперты. Его жены, стало быть, уже отбыли домой. Симэнь послал слугу за тетушкой Фэн. Старуха открыла ворота, и гость въехал во двор.

Пинъэр, изящно причесанная, в скромном, почти без украшений, одеянии, стояла со свечой у зашторенного окна и грызла семечки. Завидя Симэня, она плавной походкой поспешила ему навстречу. Когда она спускалась вниз, как на ветру развевалась ее бледно-желтая шелковая юбка.

– Пришел бы чуть раньше, застал бы госпожу Третью и Госпожу Пятую, – сказала, улыбаясь, Пинъэр. – Только распрощались. Старшая госпожа отбыла раньше. Тебя, говорит, нет дома. А ты где пропадал?

– Мы с братом Ином и Се Цзычунем ходили фонарями любоваться. Только твой дом миновали, еще двоих друзей встретили. Зазвали к певицам. А от них никак не вырвешься. Слуга посоветовал выйти к задним воротам, вроде бы за нуждой, я кое-как и улизнул, а так ни за что бы не отпустили.

– Премного благодарна за щедрые дары, – сказала Пинъэр. – Только обидно, что гостьи мои очень скоро ушли. За домом, мол, некому присмотреть.

Снова появились изысканные вина и угощения. В зале загорелись узорные фонари и были опущены плотные занавески. Из курильницы струился аромат «драконовой слюны», в золотой жаровне горел фигурный уголь.[282] Праздничный стол ломился от яств. Наполнив бокал густым пахучим вином, Пинъэр, низко кланяясь, поднесла его Симэню.

– После смерти мужа у меня нет близких, – сказала Пинъэр. – Выпей этот кубок и разреши мне во всем положиться на тебя. Не отвергай ничтожную. Я готова служить тебе у ложа, быть сестрою твоим женам. Тогда я умру со спокойным сердцем. Что ты мне на это скажешь?

В глазах у Пинъэр стояли слезы. Симэнь взял бокал и сказал с улыбкой:

– Встань, прошу тебя. Меня глубоко трогает твоя любовь. Вот кончится траур, и я все сделаю, ты только не расстраивайся. Давай выпьем! Ведь сегодня у тебя радостный день.

Симэнь осушил кубок и, наполнив снова вином, поднес его Пинъэр. Они сели рядом за стол. Хлопотавшая на кухне тетушка Фэн подала лапшу.

– Кого из певиц приглашала? – спросил Симэнь.

– Дун Цзяоэр и Хань Цзиньчуань. Госпожа Третья и госпожа Пятая одарили их на прощанье искусственными цветами.

Симэнь сидел слева. Они подливали друг другу вино и менялись кубками. Прислуживала им Инчунь и Сючунь.

Появился Дайань. Он пал ниц перед Пинъэр и пожелал ей долгих лет жизни. Она встала и поклонилась в ответ, а через служанку Инчунь наказала тетушке Фэн угостить Дайаня лапшой и сладостями и поставить жбан вина.

– Как поешь, ступай домой, – приказал слуге Симэнь.

– Да смотри, не говори, где хозяин, – предупредила Пинъэр.

– Разумеется, сударыня! Скажу – в гостях. Завтра, мол, утром поеду встречать.

Симэнь в знак одобрения кивнул головой.

– Какой смышленый малый! По глазам видно, – похвалила Дайаня обрадованная Пинъэр и велела Инчунь наградить его к празднику двумя цянями серебра на семечки, а потом, обращаясь к нему, сказала:

– Мерку ноги принеси. Я тебе красивые туфли сошью.

– Не смею вас беспокоить, сударыня! – Дайань склонился в земном поклоне и вышел на кухню.

Как только он выехал со двора, тетушка Фэн заперла ворота.

Пинъэр и Симэнь поиграли на пальцах, выпили по нескольку чарок, а потом расставили на столе, застеленном пурпурной скатертью, тридцать две фишки из слоновой кости и под лампой принялись играть в домино.[283] Пинъэр велела Инчунь и Сючунь посветить им свечой в спальне. Надобно сказать, что после смерти Хуа Цзысюя и Инчунь, и Сючунь были в близких отношениях с Симэнем, и любовники от них не таились. Горничные приготовили постель и принесли в спальню вина и фруктов. Из-за лилового парчового полога виднелась благоухающая пышная Ли Пинъэр. Прильнув к ней, сидел Симэнь Цин. Они играли в домино и осушали большие кубки.

– Когда же начнется перестройка дома? – спросила Пинъэр.

– Во второй луне. Обе усадьбы соединим в одну, расширим сад. Впереди будет искусственная гора и крытая галерея, в саду террасы для увеселений и просторный терем Любования цветами.

– Здесь, за кроватью, – Пинъэр показала пальцем, – в коробках из-под чая лежит сорок цзиней благовоний, двести лянов белого воску, две шкатулки с ртутью и восемьдесят цзиней черного перцу. Возьми все и продай, а деньги пусть пойдут на постройку. Если не хочешь пренебречь мной, скажи, пожалуйста, Старшей госпоже, что я желала бы стать ее младшей сестрой, какой по счету – мне все равно. Дорогой мой, не могу я жить без тебя.

У Ли Пинъэр ручьем хлынули слезы.

– Твое желание я очень хорошо понимаю, – прикладывая ей к глазам платок, говорил Симэнь. – Погоди, вот пройдет срок траура, закончится стройка… А сейчас и жить-то тебе будет негде.

– Раз ты действительно хочешь взять меня, то я сочла бы за лучшее жить вместе с госпожой Пятой. Она такая хорошая! Да и госпожа Мэн была со мной очень приветлива. Они так просто держались! Можно подумать, что их одна мать родила. А у Старшей госпожи, должно быть, дурной характер. Так глазами и зыркает.

– Нет, Старшая у меня покладистая, а то разве допустила бы столько женщин в доме держать! – возразил Симэнь. – Ну, а если построю тебе просторный флигель с калитками по обеим сторонам, что тогда скажешь?

– О чем мне еще мечтать, дорогой!

До четвертой стражи, не зная меры, резвились, порхали неутомимые феникс и его подруга, потом уснули, обняв друг друга, и едва встали к полудню. Пинъэр не успела причесаться, когда Инчунь принесла рисовый отвар. Только они коснулись риса, как подали вино, и они наполнили чарки.

Надобно сказать, что Пинъэр предпочитала резвиться на четвереньках и попросила Симэня сесть на постель, чтобы «поставить цветок в перевернутую вазу». В самый разгар скачек в дверь постучал Дайань. Он уже прибыл за хозяином и привел коня.

Симэнь подозвал его под окно и спросил, в чем дело.

– Купцы из Сычуани и Гуандуна[284] пожаловали. Сколько у них товару! С дядей Фу торговались. При заключении сделки просят всего сто лянов, за остальными приедут в середине восьмой луны. Старшая госпожа за вами послала.

– Не проговорился, где я? – спросил Симэнь.

– Что вы! Хозяин, говорю, у Гуйцзе находится.

– Нет у людей смекалки! К чему меня звать, когда приказчик Фу и сам мог бы управиться?

– Дядя Фу уж и так толковал с ними, и эдак, а они ни в какую. Твердят: без хозяина не будем контракт подписывать, да и только.

– Если зовут, так ступай, – вмешалась Пинъэр. – Госпожу Старшую на грех не наводи. Дело на безделье не меняют.

– Знала бы ты это сучье отродье! – заругался Симэнь. – Ведь как они, дикари проклятые, торгуют! Сами же время упустят, а как увидят, что товар некому сбыть, так и заявляются, навязывают: полгода, мол, деньги подождем. А попробуй их уважь, сразу нос задерут. Да только во всем Цинхэ другой такой лавки, как моя, не сыщешь. Самый большой оборот у меня! Так что мне волноваться не приходится: сколько я им не выложу, все равно ко мне придут.

– В торговле ладить перестанешь, недругов наживешь, – говорила Пинъэр. – Иди домой, послушай меня. А управишься с делами, придешь. Ведь впереди деньков – как на иве листков.

Симэнь внял совету Пинъэр и стал не спеша собираться: причесался, умылся, повязал голову и оделся. Хозяйка хотела попотчевать его завтраком, но он отказался, приладил головную повязку и поскакал верхом домой. Его поджидали человек пять торговцев.

Покончив с расчетами и контрактом, Симэнь простился с купцами и направился к Цзиньлянь.

– Где ты пропадал всю ночь? – сразу спросила его Цзиньлянь. – Говори правду, а то смотри, такой шум подыму…

– Пока вы были в гостях у госпожи Хуа, – отвечал Симэнь, – мы с друзьями полюбовались немного фонарным карнавалом, потом к певицам заглянули. Там и пировали всю ночь, а утром слуга за мной приехал.

– Знаю, что слуга. Скажи все-таки, к какой певице тебя носило, а? Обманываешь ты меня, бесстыдник! Нас потаскуха выпроводила, а тебя вечерком зазвала. Натешилась за ночь и отпустила. Твой Дайань во вранье запутался, арестант проклятый! Старшей говорит одно, мне – другое. Когда он коня привел, Старшая его и спрашивает, почему, мол, хозяина нет, где пирует. С дядей Ином и друзьями, отвечает, фонарями любовались, а сейчас к Гуйцзе пошли. Мне, говорит, утром велели приезжать. А я спросила, он смеется и ни гу-гу. Как допытала, хозяин, говорит, у госпожи Хуа. Откуда он, разбойник, про наш уговор разузнал? Сам, верно, ему проболтался.

– Что ты! – разуверил ее Симэнь и, будучи не в силах скрывать, рассказал, как было дело: – Пинъэр попросила меня вечером прийти. Угощала вином, сокрушалась, что вы рано ушли. Со слезами жаловалась, что некому ей помочь, а сзади глушь и по ночам страшно становится. Как она просила взять ее! Все спрашивала, когда будет готов флигель. У нее воску с благовониями на несколько сот лянов. Велела продать, а деньги употребить на постройку. Очень она с постройкой торопила. Хочется ей с тобой рядом жить, быть тебе сестрой. А ты не против?

– Я здесь одна с собственной тенью, такая скука, – сказала Цзиньлянь. – Пусть приходит – все будет повеселее. Сколько бы лодок ни шло, реку не запрудят, никакие колесницы путь не пересекут. Как я могу противится, если сама была принята? Что ж я какая-то особая, что ли? Только вряд ли другие так благосклонно к ней отнесутся, как я. Поди узнай, что скажет Старшая госпожа.

– Так-то оно так, да у Пинъэр и траур еще не кончился.

Цзиньлянь стала снимать с Симэня белый шелковый халат. Из рукава что-то выпало и ударилось об пол. Она подняла небольшой увесистый шарик, долго вертела его в руках, но так и не смогла догадаться, что это за штука.

Только поглядите:

Добудут в войсках инородцев-южан и в столицу его завезут. Мал собою, тщедушен, звенит как нефрит, в деле же силы намного прибавит. Застрекочет цикадой, красавице страсть разожжет, любовнику страсть приумножит. В бою отважен этот воин златоликий, в подвиге ратном он неизменно впереди, а зовется – бубенчик бирманский.

– Что это такое? – спросила наконец Цзиньлянь. – Отчего у меня руку сводит?

– А ты не знаешь? Это колокольчик-возбудитель. На юге, в Бирме, такие выделывают. Лучшие – по четыре-пять лянов за штуку продаются.

– А что с ним делать?

– В горнило положить и за дело браться. Чудо!

– С Ли Пинъэр пробовал?

И Симэнь во всех подробностях рассказал ей, что было вечером накануне. У Цзиньлянь вспыхнуло желание, и они средь бела дня заперлись, сняли одежды и легли, чтобы предаться утехам.

Да,

Однако хватит пустословить.

Однажды Симэнь Цин позвал маклера. Тот взвесил и оценил благовония, воск и все, что держала за кроватью в чайных коробках Ли Пинъэр. Из вырученных трехсот восьмидесяти лянов она оставила себе на расходы сто восемьдесят, а остальное серебро отдала Симэню на перестройку дома.

Геомант определил начать стройку в восьмой день второй луны. Симэнь отпустил слуге Лайчжао и управляющему Бэню Четвертому пятьсот лянов серебра для найма строителей, ведения расчетов и закупки кирпича, черепицы, леса и камня.

Бэня Четвертого звали Бэнь Дичуань. Смолоду непутевый, но хитрый и ловкий малый, он состоял в свое время в услужении у гаремного смотрителя, но за небрежение к своим обязанностям и плутни его изгнали. На первых порах Бэнь Дичуань увлекался юнцами, а потом подвизался приживальщиком в богатом доме, где совратил кормилицу, бежал с нею и сделал ее своей женой. Позднее он служил посредником у старьевщика. Умел играть на пипа, флейте и других духовых инструментах. За такие способности Симэнь то и дело пользовался услугами Дичуаня, а потом поставил его закупщиком в лавку лекарственных трав. Ни одна сделка не обходилась без его участия, принося ему, как посреднику, немалые барыши.

Приступив к работам, Бэнь Дичуань и Лайчжао первым делом распорядились снести старый дом Хуа Цзысюя и разобрать стену. Каменщики начали закладывать фундамент, насыпать гору, а плотники готовились возводить навес над галереей, строить террасы, беседки и другие места для увеселений, на что, конечно, требовался срок, но об этом рассказывать подробно нет надобности.

Быстро летело время. Как челноки сновали дни и луны. Прошло больше месяца, как Симэнь приступил к разбивке сада, и вот уже настала третья луна, приближался сотый день после кончины Хуа Цзысюя. Пинъэр решила загодя посоветоваться с Симэнем.

– Надо будет предать огню табличку[286] Хуа Цзысюя, – говорила она Симэню, – а дом или продать, или поставить сторожа. Возьми меня поскорее к себе. Страшно здесь. По вечерам бесовки-лисы покоя не дают. Такая жуть! Поговори со старшей госпожой, сжалься надо мной! Какой бы женой меня ни сделал, роптать не буду. Только бы служить у твоего ложа.

Слезы ручьем потекли у нее из глаз.

– Не тревожься, – успокаивал ее Симэнь. – В прошлый раз я разговаривал со Старшей и Цзиньлянь. Как закончится строительство и завершится траур, возьму тебя к себе.

– Вот хорошо бы! – воскликнула Пинъэр. – Если в самом деле хочешь на мне жениться, поторопи мастеров, чтобы мне флигель поскорей построили. Хоть день в твоем доме проживу, умру со спокойной душой. А здесь каждый день годом тянется.

– Знаю.

– А может, не ждать конца стройки? Десятого сто дней выйдет. Заказали бы службу, сожгли табличку и переехала бы я к Пятой, пожила бы с ней, пока не отделают флигель, а? Поговори с сестрицей Пань, ладно? Буду ждать ответа.

Симэнь пообещал и остался у нее ночевать.

На другой день он рассказал обо всем Цзиньлянь.

– Вот и чудесно! С каким удовольствием уступлю ей две комнаты, – говорила она. – Она мне не помеха. Только как другие? Поди узнай, что Старшая скажет.

Симэнь направился прямо к Юэнян. Пока она причесывалась, он поведал ей во всех подробностях о своем намерении жениться на Ли Пинъэр.

– Нельзя тебе ее в жены брать, – заявила Юэнян. – Во-первых, у нее траур не кончился; во-вторых, ты был другом ее мужа, и в-третьих, входил с нею самой в сделки: дом купил, много ее вещей на хранение взял. Станок-то на месте стоит, да челнок бегает. Деверь у нее, Хуа Старший, коварный, говорят, человек. Как дойдут до него слухи, почешешь затылок. Я тебе добрый совет даю. То же тебе сказали б и Чжао, и Цянь, и Сунь, и Ли,[287] а там уж сам смотри.

Симэнь не нашелся, что ей ответить, и молча направился в передний дом. Там он опустился в кресло и погрузился в раздумье. Как объяснить Пинъэр, он не знал, но и оставить ее ему никак не хотелось. Долго он ломал голову, а потом зашагал снова к Цзиньлянь.

– Ну, что сказала Старшая? – спросила Цзиньлянь.

Симэнь передал ей разговор с Юэнян.

– Старшая против, и она, по-своему, права, – заключила Цзиньлянь. – Ведь ты у Хуа Цзысюя дом купил, теперь хочешь его жену взять. И сам ты был с ее мужем в самых приятельских отношениях. А я вот что скажу: раз вы были друзьями, зацепка всегда найдется, да и властям подозрительно покажется.

– Это не так страшно, – отвечал Симэнь. – Только если Хуа Старший ввяжется. Не к чему ему будет прицепиться, он и воспользуется тем, что срок траура не вышел. Заварит кашу, что тогда делать? Как же ей ответить, прямо ума не приложу.

– Гм! Да проще простого! – успокоила его Цзиньлянь. – А когда ты собираешься ответ-то давать? Сегодня или потом?

– Она сегодня просила.

– Иди к ней и вот как скажи: я, мол, разговаривал с Пятой. У нее сейчас весь товар сложен, так что и мебель твою некуда будет поставить. Погоди немного, вот освободится помещение. Да и твой флигель вот-вот будет готов, а я потороплю мастеров, чтобы поскорее закончили отделку. К тому времени и срок траура выйдет, тогда и возьму тебя к себе. Устроим, как полагается. Да и зачем тебе к Пятой идти, в одном флигеле тесниться? Ни то ни се. На что это похоже! Так ей и скажи, и она наверняка согласится.

Обрадованный Симэнь не стал долго ждать, а сразу же отправился к Пинъэр.

– Что тебе дома посоветовали? – спросила она.

– Пятая говорит, надо обождать, пока не закончат отделку флигеля. А у нее все товаром завалено. Тебе и мебель негде будет поставить. И вот еще что мешает: как бы твой деверь не придрался. Скажет, мол, траур не кончился. Что тогда?

– Он не посмеет вмешиваться в мои дела, – заявила Пинъэр. – Я не только ни в чем от него не завишу, но у меня хранится документ о разделе наследства. Так что между нами нет никаких деловых отношений. Только первый брак совершается по воле батюшки с матушкой, а потом по собственному велению. Исстари невестка перед деверем не отчитывается, и не посмеет он совать свой нос в мою личную жизнь. Если бы мне было не на что существовать, он бы и пальцем не пошевелил. Пусть только вздумает встать у меня на пути, я ему умереть спокойно не дам! Да ничего он не сделает. Прошу тебя, об этом не беспокойся, – успокоила Симэня Пинъэр и спросила:

– А когда закончится стройка?

– Я приказал мастерам в первую очередь заняться твоим флигелем. Покраска и отделка завершатся, должно быть, к началу пятой луны.

– Поторопи их, дорогой мой! Я буду с нетерпением ждать того дня.

Горничная подала вино. Они пили и наслаждались целую ночь. С тех пор Симэнь постоянно навещал Пинъэр, но об этом говорить подробно нет надобности.

Быстро летело время. Два месяца продолжалась стройка. Заканчивалось сооружение обширного терема Любования цветами, оставалось возвести крышу над галереей.

Настал праздник лета, и в дома воткнули пучки полыни, а на ворота развесили заклинания.[288]

Пинъэр накрыла стол и пригласила Симэня и чтобы угостить праздничными пирожками,[289] и чтобы условиться о дне свадьбы. Пятнадцатого в пятой луне решили пригласить монахов, чтобы предать сожжению табличку покойного Хуа Цзысюя, а потом устраивать свадьбу.

– Деверей на панихиду пригласишь? – спросил Симэнь.

– Приглашения всем пошлю, а вот придут или нет, их дело.

На том и порешили.

Пятнадцатого Ли Пинъэр пригласила двенадцать монахов из монастыря Воздаяния. Они читали сутры и предали огню табличку души усопшего.

А тем временем Симэнь с тремя цянями серебра отбыл на рождение к Ин Боцзюэ. С утра он выдал Дайаню пять лянов и велел купить курицу, утку, гуся и вина. Пинъаню и Хуатуну был дан наказ после обеда привести к Боцзюэ коня, чтобы вечером поехать к Пинъэр и поздравить ее со снятием траура.

У Боцзюэ за столом сидели Се Сида, Чжу Жиньянь, Сунь Тяньхуа, У Дяньэнь, Юнь Лишоу, Чан Шицзе, Бай Лайцян и только что принятый в братство Бэнь Дичуань – все десять друзей, ни больше ни меньше. Два приглашенных актера должны были увеселять и обносить вином пирующих. Когда все уселись, Симэнь позвал актеров. Одного – У Хуэя, брата У Иньэр, – он знал, другой – ему незнакомый – опустился на колени:

– Ваш покорный слуга Чжэн Фэн, брат Чжэн Айсян.

Симэнь занял почетное место и одарил каждого актера двумя цянями серебра. Когда солнце стало клониться к западу, к дому подъехал Дайань. Подойдя к Симэню, он зашептал ему на ухо:

– Госпожа просит вас пораньше пожаловать к ней.

Симэнь подмигнул слуге и вышел из-за стола, но его удержал Ин Боцзюэ.

– Ах ты, сукин сын! – заругался на слугу Боцзюэ. – Поди сюда и скажи, что это значит. Не скажешь, уши оторву, негодяй! У меня день рождения только один раз в году бывает! Солнце светит над головой, а он, видите ли, коня привел. Куда хозяина забираешь, а? Говори, кто тебя прислал? Хозяйка или та, что у восемнадцати сыновей[290] обретается? Не скажешь, велю хозяину до ста лет тебя не женить.

– Никто меня не посылал, – проговорил Дайань. – Засидится, думаю, хозяин до ночи, вот и приехал пораньше.

Как ни пытал его Боцзюэ, слуга будто воды в рот набрал.

– Молчишь? – ругался Ин. – Ну, погоди, разузнаю, тогда я с тобой, болтун негодный, рассчитаюсь.

Ин Боцзюэ наполнил чарку вином и поставил перед Дайанем полблюда сладостей. Слуга удалился на кухню.

Через некоторое время Симэнь вышел за нуждой и крикнул Дайаня. Они отошли в укромное место, и Симэнь спросил:

– Кто да кто был у госпожи Хуа?

– Хуа Третий в деревне, у Хуа Четвертого глаза болят. Их не было. Только Хуа Старший с женой. Он после трапезы отбыл, а жену перед уходом госпожа пригласила к себе в спальню, дала десять лянов и две перемены нарядов. Она отвесила госпоже земной поклон.

– Деверь ничего не говорил? – спросил Симэнь.

– Ни словечка не проронил. Не решился. Правда, на третий день после свадьбы обещал к вам с поздравлениями пожаловать.

– В самом деле так и сказал? – удивился Симэнь.

– Не буду я вас обманывать!

Симэнь остался крайне доволен и спросил:

– Панихида окончилась?

– Монахи давно ушли, табличку покойного сожгли. Госпожа просила вас пораньше к ней прийти.

– Понимаю. Ну, ступай за лошадью пригляди.

Дайань удалился, не подозревая, что их разговор подслушал Ин Боцзюэ. От его оглушительного крика слуга даже вздрогнул.

– Вот ты где, сукин сын проклятый! – обрушился Боцзюэ. – Скрыть хотел, а я все слыхал. Вот, оказывается, какие у вас с хозяином тайны.

– Не ори, пес дурной! – осадил его Симэнь. – Все узнают.

– Попроси хорошенько, не буду кричать.

Они отвернулись к столу, и Боцзюэ поведал друзьям подслушанный разговор, а потом схватил Симэня и сказал:

– И ты, брат, называешь себя человеком, да? У тебя такое дело, а ты молчишь, с братьями не поделишься?! Пусть только Хуа Старший посмеет пикнуть, дай нам знать. Мы с ним сами поговорим. Сразу будет как шелковый. А заартачится, поперек пойдет, бока наломаем. Да, брат, а как сердечные дела? Ну-ка, расскажи все как есть. А то к чему же, спрашивается, мы побратимами назвались? Нам, брат, только брось клич, мы за тебя и в огонь, и в воду. Пусть родились мы не в один день, но готовы смерть принять в одночасье. Мы тебе преданы всей душой, а ты? Знай помалкивает, справедливо ли так-то?

– Если ты, брат, намерен от нас скрывать, завтра же всем расскажем, – поддержал друга Се Сида. – Узнает и Ли Гуйцзе, и У Иньэр, тебе самому будет неловко.

– Ладно, сейчас скажу, – засмеялся Симэнь. – Женитьба уже намечена.

– Но когда будет подношение подарков и переезд невесты, пока не установлено, – вмешался Боцзюэ.

– На свадьбу обязательно придем, как же брата не поздравить! – заметил Сида. – Только не забудь певиц позвать, выпьем свадебную чару.

– О чем разговор! – заверил Симэнь. – Конечно, всех братьев попрошу ко мне пожаловать.

– Чем ожидать счастливого дня, не лучше ли сейчас и выпить по чарке, наперед брата поздравить, а? – предложил Чжу Жинянь.

Боцзюэ поднял чарку, Сида держал кувшин с вином, Жинянь хлопотал у закусок, остальные встали на колени. Актеры, тоже преклонив колена, запели из «Тринадцати напевов» арию «Да продлиться радость свадебного дня». Симэню пришлось залпом осушить три или четыре чарки.

– Нам приглашение само собой, да не забудь позвать Чжэн Фэна и У Хуэя, – наказывал Чжу Жинянь и, обратившись к актерам, продолжал: – Смотрите, чтобы на месте были вовремя!

– На такое торжество придем загодя, – прикрывая рукой лицо, ответил Чжэн Фэн.

После тостов друзья уселись и снова принялись за еду.

Вечерело. Симэню не сиделось на месте. Улучив подходящий момент, он вышел из-за стола. Боцзюэ хотел было запереть дверь, но за Симэня вступился Сида.

– Отпусти его, брат, – обратился он к Боцзюэ, – не задерживай – ведь дело важное. И невеста будет сердиться.

Симэню удалось незаметно оставить подвыпивших друзей, и он верхом помчался прямо на Львиную.

Ли Пинъэр сняла траур и блистала пестрыми нарядами. В зале ярко горели фонари и свечи, на столе были аккуратно расставлены закуски и вино. На почетном месте стояло одинокое кресло. Пинъэр пригласила в него Симэня. Только что открыли жбан вина, и горничная, подойдя к Пинъэр, наполнила кубок. Хозяйка, отвесив четыре грациозных поклона, поднесла его Симэню.

– Вот и сожгли табличку покойного, – сказала она. – Не бросай меня, прошу. Я с радостью готова подавать тебе гребень и шапку. Буду птицей порхать от счастья.

– А что говорил Хуа Старший?

– После трапезы я отозвала его в спальню и сказала о твоем намерении жениться. Он мое замужество одобрил, не возразив ни слова. Только, говорит, на третий день после свадьбы велю жене навестить тебя. Я дала его жене десять лянов и две перемены нарядов. Оба они остались очень довольны и перед уходом не переставая меня благодарили.

– Если так, то я не возражаю, чтобы она навестила тебя. Но пусть только он попробует помешать, я ему не прощу.

– Пусть он только посмеет меня оскорбить, я тоже ему не спущу.

Тетушка Фэн принесла из кухни горячей воды, мяса и теста. Пинъэр вымыла руки, почистила ногти, сама скатала из провернутой баранины шарики и, завернув их в тесто, приготовила пельмени. В обеих посеребренных чарках заискрилось южное вино, налитое горничной Сючунь. Пинъэр поднесла чарку Симэню. Он отпил половину, а остальное дал допить ей. Так, угощая друг друга, они осушили не одну чарку.

Да,

Приближение свадьбы радовало Пинъэр. Она выглядела гораздо веселее обычного.

– Я тебя заждалась, боялась, опьянеешь у Ина, – говорила она, сияя улыбкой. – Вот и послала Дайаня поторопить. А они про нашу свадьбу не пронюхали?

– Побирушка Ин догадался. Расшумелся. Слуге целый допрос учинил, все выпытывал. Братья собираются прийти с поздравлениями, просили певиц позвать и угощение устроить. Обступили меня, заставили выпить подряд несколько кубков. Только они замешкались, я хотел было улизнуть, да они задержали. Я уж им и так и этак объяснял – ну, отпустили.

– Верно сделали, что отпустили, – подхватила Пинъэр. – Знают, куда ты стремишься.

Пинъэр едва владела собой, бросая вожделенные взоры на Симэня. Он тоже был не в состоянии сдержать чувства. Они прильнули друг к другу – ароматная гвоздика коснулась абрикоса – и соединились в поцелуе. Заключив Симэня в объятия, Пинъэр прошептала:

– Мой милый! Если хочешь жениться на мне, поскорее возьми меня к себе. А пока навещай, не оставляй одну страдать днем и ночью.

Играя, они слились в любви.

Да,

Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой раз.