"Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй" - читать интересную книгу автора (Ланьлинский насмешник)

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ ЛАЙБАО УЛАЖИВАЕТ ДЕЛА В ВОСТОЧНОЙ СТОЛИЦЕ ЧЭНЬ ЦЗИНЦЗИ СМОТРИТ ЗА РАЗБИВКОЙ САДА

Тут наш рассказ раздваивается. Не будем говорить, как Пинъэр взяла к себе Цзян Чжушаня, а расскажем о Лайбао и Лайване, которые отправились с подношениями в столицу.

С зарею выходили они на большую покрытую бурого цвета пылью дорогу, на закате шли по багровой вечерней пыли. Садились поесть, лишь изголодавшись, принимались пить, лишь изнывая от жажды. Ночевали прямо под луной да под звездным небом, пока, наконец, не добрались до Восточной столицы.

Остановились они на постоялом дворе за воротами Долголетия, а на другой день вышли побродить по городу, прислушивались, о чем шептались и судачили на улицах и в переулках. А толковали все об одном: вчера-де после допроса начальнику военного ведомства Ван Фу объявили высочайший указ. А приговор будет утвержден осенью. Продолжаются розыски кое-кого из подчиненных, близких и родных командующего Ян Цзяня, потому, мол, и приговор пока еще не вынесен, но теперь, должно быть, и до них дошел черед.

Тут слуги Симэня взвалили на спину тюки с подарками и поспешили к Цай Цзину. Бывать у него по делам им приходилось не раз, и дорога была знакомая. У самого особняка под аркой на улице Драконовой Доблести они остановились разузнать новости. Немного погодя из ворот государева наставника торопливо выскочил человек в синем и повернул на восток. Лайбао сразу узнал в нем управителя Яна, который доводился родственником командующему Ян Цзяню и служил при нем. Лайбао чуть не окликнул его, да вовремя вспомнил наказ хозяина и удержался. Когда управитель исчез из виду, слуги не спеша приблизились к воротам и почтительно поклонились привратнику.

– Его высокопревосходительство господин наставник у себя? – спросил Лайбао.

– Его превосходительство не вернулись из дворца, – ответил привратник. – А в чем дело?

– Нельзя ли повидаться с почтенным господином Чжаем, дворецким, дело есть, – не унимался Лайбао.

– Господин Чжай отбыл в свите его превосходительства.

«Постой, подарка ждешь, потому и правду сказать не хочешь», – смекнул слуга и, достав из рукава лян серебром, протянул привратнику.

– Тебе кого? – принимая серебро, спросил тот. – Самого господина наставника или его старшего сына, академика? У его превосходительства секретарем дворецкий господин Чжан Цянь, молодому господину докладывает младший дворецкий Гао Ань. Его превосходительство не изволили вернуться, а молодой господин дома. Если по делу, хочешь, вызову дворецкого Гао. Доложишь младшему, не все ль равно!

– Я от командующего Яна, – схитрил Лайбао, – по делу.

Стражник не посмел больше медлить и удалился. Просители долго ждали появления Гао Аня.

– Ваш покорный слуга в родстве с его превосходительством господином Яном, – начал Лайбао, торопливо поднося Гао Аню десять лянов. – У нас от него письмо. Прибыли-то мы вместе с управителем Яном, но пока я мешкал с обедом, он успел у вас побывать…

– Ян только что ушел, – сказал Гао Ань, принимая серебро. – Его превосходительство на аудиенции. Обожди немного, я доложу молодому господину.

С этими словами дворецкий Гао повел Лайбао через мощеный темным камнем двор вглубь особняка. Всюду пестрели ярко-красные надписи, проходы между строениями украшали покрытые зеленым лаком перила. Миновав большую залу и еще одни парадные ворота, Лайбао очутился у обращенной на юг пристройки. На золотой таблице рукою императора было начертано: «Музыкальная зала ученого».

Цай Ю, сын Цай Цзина, тоже был любимцем при дворе, академиком палаты Счастья и Согласия, а кроме того начальником ведомства обрядов и надзирателем при дворце Величайшего Единства.

Лайбао остался ждать у дверей, а Гао Ань пошел доложить, потом велел ему войти.

В зале висел красный занавес. Перед ним восседал одетый по-домашнему Цай Ю.

– Откуда явился? – спросил он павшего на колени слугу.

– Ваш покорный слуга сродни его превосходительству господину Яну, из домашних Чэнь Хуна, прибыл вместе с управителем Яном передать письмо его высокопревосходительству. Управитель успел повидаться, а я опоздал, – объяснил Лайбао и вынул из-за пазухи письмо.

Цай Ю увидал на конверте надпись: «Белого рису пятьсот даней»,[314] велел подойти поближе и продолжал:

– Его превосходительство господин Цай все эти дни избегал принимать посетителей, поскольку и его имя значится в обвинительном докладе. Вчера дело рассматривалось на заседании судебной коллегии трех управлений под председательством помощника начальника коллегии его превосходительства господина Ли Банъяня. Как стало известно вчера, государь объявил господину Яну высочайшее помилование, и наказание будет смягчено. Правда, в списке наказуемых значатся его близкие и служащие, приговор которым ожидается по окончании расследования. Так что ступай, поговори с его превосходительством Ли.

– Нижайше прошу, ваше превосходительство, указать, где изволит проживать достопочтенный господин Ли, – отвешивая низкие поклоны, умолял Лайбао. – Окажите столь высокую милость, от имени господина Яна прошу.

– Дойдешь до моста Небесного потока,[315] потом свернешь на север, – пояснил Цай Ю, – там, на склоне, увидишь большие ворота. Спросишь любого, где живет помощник начальника коллегии, старший академик залы Содействия правлению, он же начальник ведомства обрядов его превосходительства Ли Банъянь, всякий тебе скажет. Да ладно, я пошлю провожатого.

Тут Цай Ю велел писцу составить письмо, поставил печать и попросил Гао Аня проводить Лайбао.

Лайвану было велено забрать подношения, и оба слуги вместе с Гао Анем покинули дом Цай Цзина. Миновав улицу Драконовой доблести, они прошли мост Небесного потока и вскоре оказались перед домом Ли Банъяня.

Помощник начальника коллегии как раз возвращался с высочайшей аудиенции. Он был в расшитом шелковом красном халате с нефритовым обручем на поясе. Проводив к паланкину какого-то сановника, он проследовал в свои покои.

– Прибыл дворецкий его превосходительства академика Цая-младшего, – доложил привратник.

Сначала пригласили Гао Аня. После разговора с ним велели войти Лайбао и Лайвану, которые пали ниц перед возвышением, где восседал хозяин. Стоявший сбоку Гао Ань протянул Ли Банъяню письмо от Цай Ю и перечень подарков, которые Лайбао тут же преподнес.

– Как я могу принять все это, когда за тебя просит его превосходительство господин Цай?! – увидев подношения, воскликнул Банъянь. – Да ты еще и в родстве с его превосходительством Яном. А его императорское величество были растроганы и оказали господину Яну высочайшую милость, так что все улажено. Правда, прокурор сурово обвинил тех, кто с ним. Кое-кому наказания не избежать.

И Ли Банъянь велел писцу подать присланные накануне списки обвиняемых.

Доклад, между прочим, гласил:

Растерявшиеся слуги только отвесили земные поклоны.

– Ваш покорный слуга как раз из домашних Симэнь Цина, – пролепетал, наконец, Лайбао. – Уповаю на вашу высокую милость, ваше превосходительство, пощадите моего господина, не дайте погибнуть!

Вместе со слугами коленопреклоненно просил о пощаде и Гао Ань.

Ну как не порадеть при виде пятисот лянов серебра всего лишь за одно лицо?! И тут Ли Банъянь велел принести стол, взял кисть и исправил в докладе имя Симэнь Цин на Цзя Цин,[316] забрал подарки, а просителей отпустил, передав ответное письмо Цай Ю и пятьдесят лянов для Гао Аня, Лайбао и Лайвана.

Выйдя от него, слуги Симэня простились с Гао и направились на постоялый двор, собрали вещи, расплатились с хозяином и звездной ночью пустились обратно в Цинхэ.

По прибытии сразу же по порядку доложили обо всем Симэнь Цину. От их рассказа хозяина будто в ледяную воду окунули.

– Не отблагодари их заранее, что бы мы теперь делали?! – говорил он Юэнян.

В эти минуты жизнь Симэнь Цина, закатившаяся было, как солнце за западные хребты, вдруг вновь возродилась из-за Фусана.[317] Будто гора с плеч свалилась.

Дня через два ворота больше не запирали, опять возобновилась стройка и разбивка сада, стали понемногу выходить на улицу.

Однажды, проезжая верхом по Львиной, Дайань увидел у ворот Ли Пинъэр большую лавку лекарственных трав. Внутри сверкали ярко-красные шкафы и грудами лежали снадобья. Снаружи блестела лаковая вывеска, качались образцы товаров. Шла бойкая торговля.

– Госпожа Хуа наняла приказчика и открыла лавку лекарственных трав, – рассказывал Симэню, вернувшись домой, слуга.

Дайань и не подозревал о том, что Пинъэр взяла в мужья Цзян Чжушаня. И Симэнь не очень-то ему поверил.

Как-то, в середине седьмой луны, когда повеяло осенним ветерком и на землю пала прохладная роса, Симэнь ехал верхом по улице. Вдруг его окликнули Ин Боцзюэ и Се Сида. Симэнь спешился.

– Что это тебя, брат, давно не видно? – спросили его друзья. – Сколько раз к дому подходили, да глядим: ворота заперты, а стучаться не решались. Все ломали голову: что, мол, брат дома сидит? Ну как, женился? А нас и не позвал?

– Даже говорить не хочется, – начал Симэнь. – Сват у меня в неприятность попал. Пришлось за него хлопотать. А свадьбу я отложил.

– Вот оно что! – удивился Боцзюэ. – А мы и не знали, что беда стряслась. Но раз уж встретились, мы тебя, брат, так не отпустим. Приглашаем к У Иньэр тоску немного развеять, по чарочке пропустить.

И друзья без лишних слов потащили Симэня к певицам. Дайань с Пинъанем сзади вели коня.

Да,

Так, уведенный друзьями, Симэнь целый день провел в гостях у Иньэр. Его отпустили только под вечер, когда он был уже полупьян. Возвращаясь верхом, при въезде на Восточную улицу Симэнь повстречал куда-то торопившуюся тетушку Фэн.

– Далеко ли путь держишь? – спросил Симэнь, сдерживая коня.

– Из загородного монастыря иду, – отозвалась старуха. – В день поминовения всех усопших госпожа посылала.[318] По покойном муже панихиду заказывала.

– Хозяйка жива-здорова? – спросил захмелевший Симэнь. – На днях навестить ее собираюсь.

– Чего же теперь, сударь, о здоровье-то справляться?! Худо ли, хорошо ли, а свадьбу сыграли – кашу сварили, а едок и горшок прихватил.

– Уж не замуж ли она вышла? – Симэнь вздрогнул.

– Госпожа меня не раз к вам посылала, да я так и не смогла увидеть, головные украшения показать. Ворота были на запоре, а слуг просила, вы и внимания не обратили. Делать было нечего! Ну и нашла другого…

– Кого же?

Тетушка Фэн рассказала, как Ли Пинъэр средь ночи пугали лисы, как она заболела и чуть не умерла, как пригласила Цзян Чжушаня с Большой улицы и поправилась, а через некоторое время приняла врача в дом, и они стали мужем и женой, как потом Пинъэр дала Чжушаню триста лянов, и он открыл лавку лекарственных трав.

Не услышь такого Симэнь, все бы шло своим чередом, а тут он от негодования чуть с лошади не свалился.

– Какой ужас! – воскликнул он. – Выйди за другого, не было бы так обидно, но за этого коротышку-рогоносца! Да какой в нем прок?!

Симэнь ударил коня и помчался домой. Когда он спешился и вошел в парадные ворота, перед ним предстали Юэнян, Юйлоу, Цзиньлянь и его дочь, Симэнь Старшая. На залитом лунным светом дворе перед главной залой они, как ни в чем не бывало, играли в скакалки. Завидев хозяина, женщины спрятались. Не убежала только Пань Цзиньлянь. Она прислонилась к колонне и стала поправлять туфельку.

– Ишь раскричались, потаскухи! – заругался пьяный Симэнь. – От безделья через веревочку прыгать вздумали!

Симэнь подбежал к Цзиньлянь и, дав ей пинка, ушел в задние покои, но не к Юэнян, а в западный флигель. Пройдя в кабинет, приказал накрыть там постель. Он не успокоился и отругав слуг со служанками. Столпившись в стороне, испуганные жены не могли понять, что с ним случилось.

– Раз видишь, пьяный идет, надо было уйти, а то стоит улыбается, туфельку поправляет, – укоряла своенравную Цзиньлянь хозяйка. – Сама его разозлит, потом он на всех кидается.

– Ладно бы нас ругал, а то и Старшую потаскухой обзывает. Вот негодный! – возмущалась Юйлоу.

– В этом доме мне всегда больше всех достается, – сказала Цзиньлянь. – Все тут были, а пинком меня наградил. Вам-то чего беспокоиться.

– Да ты б ему посоветовала и меня пнуть ногой, – заметила с раздражением Юэнян. – Тогда бы всем досталось, не тебе одной. Знай же свое место, бесстыдница! Я молчу, а ты рта не закрываешь.

Видя, что Юэнян сердится, Цзиньлянь заговорила по-другому:

– Вы не поняли. Не о том я хотела сказать. Не знаю, говорю, что у него там вышло, а пришел на мне зло срывать. Глаза на меня вытаращил, извести, верно, хочет.

– Ну кто тебя заставляет его на зло-то наводить! – укоряла ее Юэнян. – Ты ж сама на кулаки напрашиваешься.

– А вы слугу допросите, – посоветовала Юйлоу. – И где он только успел напиться? Утром был в самом благодушном настроении, а воротился…

Вызвали Дайаня, и Юэнян учинила ему допрос.

– Правду говори, арестант проклятый, – обрушилась она на слугу, – не то бить велю. И Пинъаня заодно. Получите у меня по десятку палок каждый.

– Сжальтесь, сударыня! – взмолился Дайань. – Все расскажу как было. Хозяин с дядей Ином пошли навестить У Иньэр. Вышли от нее рано.

У Восточной улицы хозяин встретился с тетушкой Фэн. Она и сказала, что госпожа Хуа, мол, пождала-пождала да и нашла себе мужа – доктора Цзяна с Большой улицы. Это и вывело хозяина из себя.

– Выходит, бесстыжая распутница замуж вышла, а на нас надо зло срывать? – возмущалась Юэнян.

– Да никуда она не выходила, она к себе в дом мужа привела, – уточнил Дайань. – Денег ему выдала. Поглядели бы, какую они лавку лекарственных трав открыли! Я как-то хозяину сказал, да он не поверил.

– Сами посудите, – вставила Юйлоу, – давно ли муж умер? Траур снять не успела, а уж замуж. Как можно, а?

– В наше время не спрашивают, что можно, а чего нельзя, – заметила Юэнян. – Что она, первая, что ли такая? Мало ли нынче в трауре замуж выходят? Распутной только бы пить да спать с мужиком. Где уж там блюсти целомудрие!

Заметь, дорогой читатель! Слова эти задели за живое и Мэн Юйлоу, и Пань Цзиньлянь. Ведь обе они вышли замуж во второй раз и раньше, чем истек полагающийся срок траура. Смущенные, они удалились к себе, но не о том пойдет речь.

Да,

Так Симэнь и проспал ту ночь во флигеле, а на другой день поставил зятя Чэнь Цзинцзи смотреть за разбивкой сада и вместе с Бэнь Дичуанем вести расчеты с мастерами. Лайчжао стал сторожем у главных ворот. Дочь хозяина, Симэнь Старшая, целыми днями просиживала в задних покоях. Только ночевать приходила к себе в передний флигель. Чэнь Цзинцзи весь день был занят стройкой и без приглашения входить в дом не решался. Даже еду ему выносили слуги. Так что жен Симэня он и в глаза не видал.

Однажды, когда Симэнь Цин отбыл на проводы судебного надзирателя тысяцкого Хэ Цзиня, Юэнян вспомнила про Чэнь Цзинцзи. Ей захотелось угостить зятя, который так старательно трудился и ни разу не удостоился внимания.

– Угостишь зятя, скажут, не в свои, мол, дела вмешивается, но мне перед ним неловко, – обратилась хозяйка к Юйлоу и Цзяоэр. – Ведь свой человек! С утра до ночи в труде и заботах, для нас же старается, а никто не поблагодарит за усердие. Как так можно!

– Вы хозяйка дома, сестрица, – заметила Юйлоу, – кому, как не вам об этом и побеспокоиться?

Юэнян распорядилась накрыть стол, поставить вина и закусок. В обед пригласили Чэнь Цзинцзи. Передав работу Бэнь Дичуаню, Цзинцзи направился в задние покои.

Низко поклонившись Юэнян, зять сел сбоку. Сяоюй принесла чай. Потом подали вино и закуски.

– Вы с таким усердием каждый день трудитесь, зятюшка, – обратилась к Цзинцзи хозяйка, – что мне давно хотелось пригласить вас посидеть с нами, но все никак не могла найти подходящего способа. И вот сегодня, когда отсутствует ваш батюшка, а мы ничем не заняты, я пригласила вас выпить чарку вина и выразить вам признательность за труды.

– Не извольте беспокоиться, матушка, – отвечал Цзинцзи. – Осчастливленный призрением батюшки с матушкой, я здесь и устали не знаю.

Юэнян поднесла зятю кубок вина, и он сел сбоку. Вскоре появились яства. Отведав их вместе с Цзинцзи, Юэнян велела Сяоюй пригласить к столу его жену.

– Госпожа вымоет руки и сейчас придет, – ответила горничная.

В спальне послышался стук костяшек домино.

– Там кто-то играет в домино? – спросил Цзинцзи.

– Ваша жена с горничной Юйсяо, – ответила Юэнян.

– До чего своенравная! – заметил Цзинцзи. – Матушка зовет, а она в кости играет.

Наконец, отдернув занавеску, появилась Симэнь Старшая и села напротив мужа.

– Зятюшка играет в домино? – спросила ее Юэнян.

– Да, разбирается, – ответила та.

Юэнян казалось, что Цзинцзи зять деловой и рассудительный. Она и не представляла, что этот малый поднаторел в стихах и в романсах, песнях и одах, играл в двойную шестерку и шашки, составлял загадки и шарады, и чего он только не знал, чего не ведал!

О том же поется и в романсе на мотив «Луна над Западной рекой»:

– Если играете, так почему бы и нам не присоединиться, а? – предложила Юэнян.

– Вы, матушка, с дочкой играйте, а я не смею, – отозвался зять.

– Вы же среди своих! Стесняться нечего! – уговаривала его Юэнян, ведя в спальню.

Там, на раскинутом вдоль всей кровати лиловом ковре играла Юйлоу. Увидев Цзинцзи, она хотела было уйти, но ее остановила Юэнян:

– Зять – не чужой человек. К нему надо как к близкому относиться, – сказала хозяйка и, обращаясь к Цзинцзи, продолжала: – Это госпожа Третья.

Цзинцзи поспешно склонился в низком поклоне, Юйлоу приветствовала его в ответ. Стали играть втроем, а Цзинцзи наблюдал за игрою сбоку. Когда его жена проиграла, он занял ее место.

Юйлоу вынула кости. Они составили «раздел меж небом и землей». У Цзинцзи кости не сошлись, а Юэнян составила «кумач густой четверок». Без «двойной тройки» не подходил «дупель единица». Кости не складывались. Как ни переставляли, сочетания цветов не получалось.

В это время в спальню вошла Цзиньлянь. Сетка из серебряных нитей стягивала ей прическу, которую украшал приколотый шпилькой «десница небожителя» живой цветок. Она казалась изваянной из яшмы.

– Кто, думаю, тут веселится, – лукаво улыбаясь, заговорила она. – А это, оказывается, зять Чэнь.

Цзинцзи тут же обернулся. Едва ему удалось лицезреть Цзиньлянь, как у него забилось сердце и забегали глаза. Он едва владел собой.

Да,

– Это госпожа Пятая, – представила вошедшую Юэнян. – И вам, зятюшка, следует приветствовать ее должным образом.

Цзинцзи предстал перед Цзиньлянь и низко поклонился. Она, в свою очередь, ответила на приветствие.

– Поди сюда, сестрица, – позвала ее Юэнян. – Погляди, как птенец бьет старую ворону.

Цзиньлянь приблизилась к играющим. Обмахиваясь круглым веером из белого газа и опершись о кровать, она стала подсказывать Юэнян:

– Эту кость вы не туда ставите, сестра. Нужна «двойная тройка». Тогда и «небо» подойдет – обыграете зятя Чэня и сестрицу Третью.

Партия была в самом разгаре, когда Дайань внес свернутый ковер и объявил о прибытии хозяина.

Юэнян велела Сяоюй побыстрее проводить Цзинцзи через боковую дверь.

Симэнь спешился и, войдя в ворота, пошел первым делом поглядеть, как идет стройка, а потом направился к Цзиньлянь. Она поспешила ему навстречу и помогла раздеться.

– Как ты рано с проводов воротился, – заметила она.

– Судебного надзирателя тысяцкого Хэ назначили начальником крепости в Синьпине, – объяснил Симэнь. – И все официальные лица провожали его за городские ворота. Мне тоже приглашение прислали. Не пойти было неудобно.

– Тебе и выпить не пришлось. Я велю накрыть стол.

Вскоре появились закуски и вино. За столом речь зашла о завершении стройки, угощении друзей и приглашении ради такого случая поваров.

Когда наступили сумерки, Чуньмэй зажгла свет, и они легли, потому что Симэнь встал в тот день очень рано. Утомленный проводами, он скоро опьянел и сразу же громко захрапел.

Был двадцатый день седьмой луны. По ночам стояла сильная жара, и Цзиньлянь не спалось. Послышался комариный писк. Она поднялась и взяла под бирюзовый полог свечу. Один за другим сгорали в ее пламени комары. Симэнь крепко спал. Цзиньлянь попробовала его разбудить, но он не просыпался. Большой и солидный, с подпругой у чресел, он невольно рождал желание. Цзиньлянь отставила подсвечник и, нежно коснувшись его, стала играть, а потом, склонившись, прильнула устами и принялась посасывать.

– Ишь, напугала! – зажурил ее пробудившийся Симэнь. – Видишь, спит твой милый, а ты что делаешь, проказница?!

И, усевшись на постели, он попросил ее продолжить игру, а сам, склонившись, стал наблюдать за ней с немалым удовольствием.

Да,

О том же поется и в романсе про комара-мошку с двояким смыслом на мотив «По осоке иду»:

Поиграла так Цзиньлянь еще некоторое время, а Симэнь уж придумал новое. Он велел Чуньмэй принести вина и встать с кувшином у ложа. Поставив свечу на скамейку у кровати, он заставил Цзиньлянь встать перед собой на четвереньки, отправил тот самый предмет «добывать огонь за горными хребтами»,[319] подпирая, ввел в лоно, и приказал жене двигаться, чтобы самому пить вино и наслаждаться.

– Хорош насильник! – заругалась Цзиньлянь. – Давно ль у тебя, плут пронырливый, этакие замашки завелись, а? Ему, видите ли, еще горничную сюда подавай, чтобы любовалась.

– Это мы с Пинъэр так делали, – объяснил Симэнь. – Она горничную Инчунь звала. Та, бывало, станет с кувшином и вино наливает. Как интересно!

– Ох, уж эта мне Пинъэр! И не поминай ты мне эту распутницу! Я к тебе всем сердцем, да не жалуешь ты меня. А эта потаскуха и подождать-то не могла, уж и мужа в дом привела. Когда вот ты пьяный пришел, а мы втроем во дворе играли, так ты меня ногой пнул, на мне одной зло сорвал. И от других укоры опять на меня посыпались. Как подумаю, мне здесь больше всех достается.

– Кто ж тебя укорял? – спросил Симэнь.

– Ты в дом прошел, а Старшая так меня отчитывала. Ты, говорит, перед ним глотку дерешь, обругала, будто я места своего не знаю. Мне попало, на меня же и злятся. Выходит, на бедную Пань – и побои и брань.

– Да я б тогда не разозлился. Меня брат Ин к У Иньэр зазвал; а когда выехал от нее, навеселе был, встретилась мне старуха Фэн и про Ли Пинъэр поведала. До чего ж я рассвирепел! Ну, нашла бы кого другого, ладно, а то карлика Цзяна взяла, рогоносца проклятого. И как Хуа Старший ее плетью не проучил?! Что она нашла в этом уроде? Мало – в дом приняла, да еще денег дала, чтобы у меня под носом лавку открыл. Вздумала мне назло торговать.

– Тебе хорошо рассуждать, а могла ли я тогда тебе сказать?! – возразила Цзиньлянь. – Кто первый варит, тот первым и ест. Ты меня даже слушать не желаешь, все к Старшей обращаешься, ей во всем веришь, а кто только одного слушается, тот сам и запутается. Раз не прав сам, других нечего винить.

От такого упрека Симэнь весь вспыхнул и даже побагровел.

– Пусть себе болтает глупая потаскуха! – ругался он. – Теперь я и разговаривать с ней не стану.

Послушай, дорогой читатель! Издревле не удавалось избежать обид и клеветы между правителем и подданным, отцом и сыном, мужем и женой, старшим и младшими братьями, тем более между друзьями. У Юэнян же была женщина добродетельная, положение первой жены занимала, а Симэнь Цин слушал только то, что говорила ему в спальне Цзиньлянь. Так начался раздор. Разве не побудила эта распря как следует призадуматься и всех остальных?

С этих пор неприязнь отделила Симэня от Юэнян. Они не разговаривали даже когда оказывались рядом. Юэнян не интересовалась, у кого бывал Симэнь, в котором часу возвращался домой. Когда ему требовалось что-нибудь взять у нее из спальни, она посылала к нему горничную. Так они совсем охладели друг к другу.

Да,

После того как между хозяином и хозяйкой отношения испортились и Симэнь стал прислушиваться к каждому слову Цзиньлянь, она решила, что добилась своего, и ходила в приподнятом настроении. Цзиньлянь красилась, наряжалась и делала все, чтобы привлечь к себе внимание Симэня и снискать его привязанность и любовь. Встретившись с Чэнь Цзинцзи, она сразу поняла, какой он шустрый и сметливый малый, и у нее появилось желание увлечь зятя, но она побаивалась Симэнь Цина. Когда же он отлучался из дому, она просила горничную позвать зятя к себе в спальню. Они частенько пили вдвоем чай и играли в шашки.

Однажды по случаю завершения стройки с поздравлениями к Симэню пожаловали родные и друзья. Многие принесли подарки. Мастера получили вознаграждение за труды. Высоких гостей принимали в большой зале. После пира Симэнь распорядился убрать помещение, а сам пошел в задние покои отдохнуть.

Тем временем Цзинцзи проник в спальню Цзиньлянь и попросил чаю. Цзиньлянь сидела на кровати и перебирала струны пипа.

– Неужели тебе и на таком пиру ничего не перепало? – спросила она.

– По правде сказать, мне пришлось встать до рассвета, и вот до сих пор хлопотал. Какая там еда?!

– А хозяин где?

– В задних покоях отдохнуть прилег.

– Если ты проголодался, я велю Чуньмэй принести пирожков с фруктовой начинкой. Я сама готовила.

Цзинцзи сел на кровать. Перед ним появились четыре небольших блюда, и он принялся за сладости. Поглядев на игравшую на пипа Цзиньлянь, он спросил шутя:

– Что это вы играете? Может, для меня споете?

– Дорогой мой Чэнь! – Цзиньлянь улыбнулась. – Как же я буду петь для тебя, когда я не принадлежу тебе? Вот погоди, встанет батюшка, все ему скажу, тогда увидишь.

Цзинцзи умильно заулыбался и тут же опустился на колени.

– Умоляю вас, матушка, сына своего пожалейте, – просил он, – я больше не буду.

Цзиньлянь рассмеялась. С этих пор они все больше сближались: то пили чай, то обедали вместе, и из дома, и в дом друг за дружкой ходили, болтали и флиртовали, а то, не обращая ни на кого внимания, сидели, крепко прижавшись друг к другу. Юэнян смотрела на Цзинцзи, как на собственного сына, и не подозревала, как ведет себя приютившийся у нее в доме зятек.

Да,

Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой раз.