Уильям Бартон
Палитра Титана

Вчера было 4 августа 2057 года, мой 53-й день рождения. Кажется, даты никто не заметил. Во всяком случае, никто не сказал ни слова. Видимо, дни рождения теперь не в счет.

Я сидел в кабине полугусеничного вездехода - в скафандре, но без рукавиц, с откинутым шлемом. Меня охватили воспоминания, и я застыл, как в трансе. Четыре месяца… Еще четыре месяца - и я бы вернулся домой, к Лайзе. В письмах она твердила, что продолжает меня ждать, несмотря на прошедшие годы. А потом пришел конец всему миру, а вместе с ним и всем ожиданиям.

Иногда мне снится гибель мира - в видеоизложении, переданном с лунной базы. Погибель принес железно-никелевый астероид диаметром двадцать три километра - казалось бы, мелочь… Выяснилось, что о его фатальном приближении знали уже целый год, но держали все в секрете, чтобы не вызвать панику, тайно разрабатывали хитроумные планы - и сели с ними в лужу, теперь уже у всех на виду.

Вообще-то этот огромный летучий булыжник обнаружили не, один десяток лет назад, еще когда он вылетел из-за Нептуна, но даже не присвоили ему номера. Что до названия, то выбор слишком велик: вон сколько людей жило раньше на Земле…

Шесть ярких вспышек - взрывы шести термоядерных зарядов, пролежавших без надобности тридцать лет. Они, конечно, разнесли проклятый объект в куски. Видите эти кусочки? Видите, как они собираются в пучок и ложатся на прежнюю траекторию? Дюжина кусков долетела все-таки до Земли и ударила один за другим. Все произошло за один день… да, примечательный выдался денек!

Я представлял себе людей, своих старых друзей, разглядывающих в черном ночном небе ослепительные вспышки и гадающих: что за чертовщина там происходит?…

Самый крупный осколок долбанул прямиком в Южный полюс. Величественное, должно быть, зрелище - мгновенный подъем антарктического ледяного щита в атмосферу, где он распался на триллионы льдинок.

Последний из осколков угодил в самую середку Северной Америки, как раз неподалеку от моего родного Канзас-Сити. Я не мог унять воображение. Надежда, что Лайза в тот момент спала, была слабой. Скорее всего, стояла вместе со всеми нашими знакомыми во дворе и наблюдала в мой бинокль.

Я не зажигал в кабине свет, довольствуясь слабым красноватым свечением контрольных панелей и синим заревом от полудюжины плазменных дисплеев. Так мне был виден пейзаж снаружи, попадающий в лучи фар: низкие бугорки пористого льда и розоватый снег.

И, конечно, старые колеи. Изрядно я здесь наследил!

За седловиной располагалась неглубокая кальдера. Я подъехал к знакомому месту - площадке из разровненного розового снега с желтоватым отливом, - остановился там, где останавливался сотни раз прежде, и ослабил до минимума подсветку приборов. Оставалось дождаться, когда глаза привыкнут к темноте.

Пейзаж выплывал из мрака, подобно тому, как выплывает из тумана корабль-призрак. Я уже улавливал взглядом очертания красноватых холмов с голубыми вершинами, окутанными туманом, совсем как земные горы Адирондак по весне. Холмы вырастали, казалось, прямо из неподвижного, невидимого сейчас Воскового моря. Туман перетекал в красновато-тусклое Ничто, не позволявшее увидеть горизонт.

Отсюда, с высот гряды Эрхарста, протянувшейся через равнину под названием Терра Нурсе, из точки в считанных километрах от места, где за несколько недель до моего рождения опустился первый корабль землян, открывался один из чудеснейших видов во всей Солнечной системе. Потому, наверное, я здесь всегда и останавливаюсь.

Небо прояснилось, хотя была только середина здешней восьмидневной ночи. Возможно, мои глаза учились все быстрее приспосабливаться к темноте. Возможно, я уже чувствовал себя здесь, как дома.

А что поделать, раз никакое другое место в галактике уже не станет для нас домом?

Все твердят, что небеса здесь оранжевые, еще более оранжевые, чем на Венере, а по-моему, это не так. Я ведь бывал на Венере и знаю, как выглядит тамошнее небо. Ничего похожего.

Иногда я представляю себе то небо, которое накрывало куполом мой дом, мой двор. Представляю таким, каким оно было в тот, последний раз, когда я под ним стоял не так уж много лет назад. Иногда я не могу с собой справиться и начинаю гадать, во что превратилось небо над Землей, когда в нее, как в мишень, устремились миллиарды тонн обломков…

Сейчас земная атмосфера выглядит так: серовато-бурая, со зловещими красно-оранжевыми отсветами, заметными и днем, и ночью. С Луны передают, что на Земле больше нет свободного кислорода. Наверное, отсвет дает продолжающая извергаться лава.

Высоко надо мной начинается нечто вроде пурги. Снежные хлопья, смахивающие на картофельные чипсы, медленно переворачиваются, трутся друг о друга, мерцают, сбиваются в плотную массу, похожую на земное облако, гонимое ветром. Я снова сбрасываю обороты двигателя, нарушая правила безопасности, и прислушиваюсь, ловлю звуки, проникающие сквозь обшивку.

Вот оно!

Сначала до слуха доносится сухой скрип - это стонет ледяная твердь от приливных импульсов Сатурна. Потом я начинаю различать звон ветра. В нем очень мало сходства с земным ветром, треплющим крышу земного дома и завывающим, как привидение, среди мертвых ветвей земных деревьев. Здешний ветер звучит глуше, это почти ультразвук. Ветер, лишенный жизни.

Наконец, раздается желанный шум, похожий на шорох сухой, отжившей листвы, которую ветер гоняет по земле холодным серым утром. Такие звуки издает снег, несущийся по небу.

Сатурн почти полностью тонет в дымке, но все равно можно различить этот огромный, бороздчатый, размытый диск. Днем, если уметь наблюдать, можно заметить даже отражение колец, похожих на бриллианты, вращающиеся вокруг сумрачной планеты. Но сейчас колец не видно. Один желтый-безглазый лик.

Однажды мне повезло: на Фебе вышло из строя кое-какое оборудование, и мне выпало его ремонтировать. Даже на расстоянии в тринадцать миллионов километров оказалось достаточно небольшого наклона к эклиптике, чтобы замереть от открывающегося вида. Доведется ли побывать там еще раз?

Время вышло. Я включил все системы и тронулся с места. При свете фар пейзаж Титана выглядел лунной пустотой, раскинувшейся под темно-фиолетовыми, со слабым оранжевым отливом небесами.

Внизу, на берегу Воскового моря, где атмосферное давление может достигать двух тысяч миллибар, небо непроницаемо. Ни Солнца, ни Сатурна, ни звезд, ни бледно-голубой Реи. Даже здесь небо не кажется оранжевым. Так и хочется назвать его бурым.

Я выехал из серого ущелья, еще больше сузившегося с тех пор, как я продирался по нему в последний раз, и преодолел на шинах-подушках опасный сугроб. Метан и этан, превращенные в снег, не замерзают, а образуют зыбкую кашу из органических полимеров, под которой собирается в дымящуюся лужицу бесцветный азот.

Впереди, на склоне, давно лишившемся летучих реголитовых компонентов, располагался Рабочий участок № 31 - крайне ненадежные на вид обитаемые пузыри, накачанные воздухом. Метеостанция, впрочем, выглядела неплохо: антенна торчала точно так же, как в прошлый раз, анемометр медленно вращался. Я подъехал к трансформатору, выдвинул электрощуп и ловко припарковался к зарядному блоку. Сразу после этого я выключил двигатель, свет, все приборы.

И тут же увидел снегоход с распахнутым капотом и неподвижную человеческую фигуру в скафандре. Приглядевшись, я различил за щитком шлема бледное лицо. В наушниках ничего не было слышно, но тишина устраивала меня больше болтовни. Я надел скафандр, перелез в тесный воздушный шлюз и включил откачку воздуха. Он вышел наружу с негромким шипением и тут же сгорел в синей вспышке за крохотным иллюминатором шлюза.

В темноте я двинулся к снегоходу. Туман сгущался с каждой секундой. Внезапно перед моими глазами появился первый серебристый шарик. Он медленно приближался к земле по отлогой траектории, отражая сооружения Рабочего участка. Казалось, снижаясь, шарик тормозит. Не исключено, что здешний воздух быстро густеет. Шарик соприкоснулся с землей между мной и фигурой в скафандре и взорвался, образовав на мгновение кратер с торчащей посередине иглой. Через секунду на месте кратера на снегу появилось плоское зеркальце, но и оно прожило не дольше - пошло рябью и исчезло.

В наушниках раздался негромкий женский голос:

– Начинается дождь. Нам лучше зайти внутрь.

Мы извивались, снимая скафандры. Внутри жилого пузыря негде было повернуться. Много лет сюда стаскивали всевозможный хлам. Зачем, хотелось бы знать? Чтобы рано или поздно все это сгнило?

Оболочка шлюза, сделанного из синего пластикорда, морщилась от нарастающей бомбардировки дождевыми каплями. Если дождь усилится, материал быстро превратится в рыхлую массу.

Комбинезоны, заменяющие нам теплое белье, лишают любую женскую фигуру привлекательности, но над лицом не властны. У женщины оказалось приятное овальное личико, темно-зеленые глаза, короткие прямые волосы соломенного цвета. Она протянула руку.

– Кристи Мейтнер.

Я пожал руку, ощутив на мгновение тепло ее пальцев.

– Ходжа Максвелл.

Забавно: на Титане жило менее сотни людей, и за четыре года можно было бы со всеми перезнакомиться, однако…

– Хо-джа? - переспросила она без улыбки. Чувствовалось, что она нервничает. Почему?

Я повторил свое имя по буквам.

– Родители, социалисты по убеждениям, назвали меня так в честь диктатора, правившего некогда Албанией. Надеялись, что марксизм рано или поздно воскреснет… - Две тысячи четвертый год - какая незапамятная старина! Я добавил с улыбкой: - Кому теперь нужен весь этот доисторический хлам?

Она отвела глаза, потом указала на кухоньку, проход в которую был завален выпотрошенными приборами.

– Я как раз собиралась заняться ужином. Потом, если только дождь не усилится, мы сможем вернуться к приборам. Вы подзарядите свое чудовище и поедете дальше.

– Я был в пути добрых тридцать часов. Если немного не поспать, я сломаю все, к чему ни притронусь. Она неуверенно взглянула на меня.

– Почему бы вам не поспать в вездеходе?

– Если не выключить все системы минимум на шесть часов, аккумулятор не зарядить.

Она ведь прекрасно это знает сама. Почему же упрямится? Я не понимал, что ее тревожит.

В глазах женщины я увидел отчаяние.

Она спала с открытым ртом, но издаваемый ею звук нельзя было назвать храпом. Она негромко вдыхала воздух, потом после продолжительной паузы следовал громкий выдох. Мне казалось, что, выдыхая, она произносит какое-то короткое слово.

Она уступила мне свою койку - единственное спальное место в тесном пузыре, а сама свернулась калачиком на полу, забравшись в спальный мешок, который оставил здесь неведомо кто в незапамятные времена. Койка была застлана бельем, пропитавшимся ее запахом. Это был не запах духов, не особенный женский, а просто человеческий запах.

Казалось, от изнеможения закатываются глаза, но усталость не давала уснуть. Я лежал и смотрел на женщину, благо тьму рассеивал свет приборов. Укладываясь, она потушила свет, погрузив помещение в темноту, но я быстро разглядел в углах синие, красные, зеленые огоньки. Для меня они были равносильны дневному свету.

Невольно вспомнилось, как я наблюдал в прежней жизни за Лайзой, спавшей рядом со мной. Рассыпавшиеся по подушке длинные золотистые волосы, запрокинутая голова, красивая шея, длинные ресницы и тонкие веки…

Что ей снилось тогда, в далекой молодости? Я хотел спросить, но забыл это сделать, а теперь уже никогда не узнаю.

Казалось бы, что я забыл в космосе? Очень просто: лишь в космических экспедициях техник вроде меня мог разбогатеть, обеспечить достойную жизнь своей семье.

«Миллион долларов в год! - уговаривал я Лайзу, удрученный ее слезами. - Целый миллион!»

«Это надолго?»

«Контракт на двенадцать лет. Только подумай, Лайза, что такое двенадцать миллионов! К тому же разлука не будет постоянной: год на Луне, пара лет на Марсе, отпуска… В отпуске я буду помогать 1 тебе налаживать новую жизнь. А когда все кончится…»

Но когда все кончилось, я завербовался еще на четыре года в окрестности Сатурна. Четыре года тройной оплаты! Когда я попал! сюда, кое-кто уже знал, что нас ждет. Вот чертовщина!

А ведь мы могли бы погибнуть вместе, держась за руки на крыльце нашего дома и наблюдая, как со звездного неба на нас обрушивается конец света.

Следующий день назывался «днем» условно, ибо снаружи царила прежняя темень. Кристи неуверенно подала завтрак - жидкий | чай и лепешки из водорослей. Ни джема, ни масла. Я не поверил своим глазам, когда она повесила сушиться использованные чайные пакетики.

А ведь она права! Когда полностью исчерпается этот чай, нового не будет. Вряд ли где-либо ближе, чем на Марсе, найдется масло и джем. Мне вообще-то нравилось на Марсе: красное небо, бледно-голубые облака. Часть базы «Удеманс-4», где я работал, располагалась под огромным куполом, но и оттуда открывался роскошный вид. Там был даже небольшой садик, где колонисты пытались выращивать мяту и мак. Помнится, я завтракал там, попивая растворимый кофе и лакомясь булочками с маком.

Интересно, сколько чашек слабого напитка можно сделать из одного пакетика чая?

После завтрака мы залезли в скафандры и сели в мой вездеход, пройдя по очереди через воздушный шлюз. Отсоединившись от зарядного блока, я съехал с помоста и устремился по петляющей, ухабистой ложбине к морскому берегу.

Кристи оставляла без ответа немногочисленные технические вопросы, приходившие мне в голову, и сидела, отвернувшись. Она была, видимо, не в себе - почти все, кого я знал, были не в себе. С трудом ориентируясь в тяжелом азотном тумане, я все-таки спросил ее:

– Вы здесь давно?

Некоторые ученые вроде Кристи Мейтнер, прибывшие сюда вместе с первой партией уже девять лет назад, безвылазно торчали на своих научных станциях. Кое-кто, естественно, повредился рассудком.

Не глядя на меня, она ответила:

– Три месяца. До того я была на платформе Дельта.

Платформа Дельта располагалась на противоположной стороне Титана, где Восковое море представляло собой бесконечное, безликое пространство с преобладанием красных и серебристых тонов.

– А вообще на Титане?

В этот раз она обернулась, но только чтобы окинуть меня неодобрительным взглядом. Некоторые стараются не думать о Катастрофе.

– Год. Я прилетела с последней экспедицией «Оберта».

Это означало, что она летела с Сатурна домой и находилась уже на полпути между Марсом и Землей, когда произошло ЭТО. Благодаря тому, что они так и не долетели до Земли, в распоряжении неполных двух тысяч землян остался хотя бы один межпланетный корабль. В свое последнее посещение базы «Аланхолд» я слышал, что «Оберт», получивший повреждения при аварийном торможении в насыщенной пеплом атмосфере, возвращен в рабочее состояние и уже вылетел за персоналом венерианской орбитальной станции.

Две тысячи из нескольких миллиардов! Боже, Боже…

Мне, впрочем, не дает жить одна-единственная смерть.

Существовало три корабля с ядерными двигателями, поддерживавшие существование нашей «космической» цивилизации. Они доставляли припасы нескольким сотням землян на Марсе, нескольким десяткам на Венере, Каллисто, Меркурии, астероидном поясе Троянцы. Ждали их и здесь, на Титане.

Теперь из трех остался всего один.

«Циолковского» поймали на низкой околоземной орбите и пристыковали к станции для ремонта и переоснащения. Но команда «Циолковского», узнав, что происходит, отвела его от стыковочного модуля и устремилась к Земле.

По пути экипаж непрерывно поддерживал связь с базой на Луне, передавая картинки одна другой страшнее. Места падения осколков астероида на Землю находились не с той стороны, где располагались станция, и по мере движения корабля по орбите оцепеневшие зрители видели, как к ним все быстрее несутся огромные куски земной породы.

Командир продолжал снимать, комментируя происходящее спокойным, низким, неторопливым голосом, словно не наблюдал ничего особенного, и водил камерой перед иллюминатором. Куски становились все больше и, наконец, заняли весь объектив. Капитан внезапно вскрикнул, камера дернулась - и вместо изображения пошли одни помехи…

«Годдард» в это время находился в нескольких днях пути от несчастной Земли и производил впечатляющую съемку ее агонии, но при торможении взорвался.

Мы достигли побережья, спустились по склону и подъехали к исследовательскому помосту, чем-то смахивающему на те старомодные автоматические спускаемые аппараты, которыми начали засорять поверхность Марса еще с 70-х годов прошлого века.

Дальше раскинулась во все стороны плоская поверхность Воскового моря, теряющаяся в темно-красной дымке. Позади нас громоздилось, подобно кукурузному початку со свисающими листьями, могучее обнажение породы на срезе геологической платформы Терра Нурсе, в котором поблескивал настоящий лед. Плоская прибрежная полоса, на которой мы стояли, тоже потрескивала ледком, затесавшимся среди ярких полос полимеров и черных кусков асфальта.

Что касается неба Титана, то оно действительно оранжевое, даже по ночам. Единственным источником света остается бесконечно далекий Сатурн.

Кристи поглядывала на меня. За щитком ее скафандра я не видел лица, одни встревоженные глаза.

– Может, начнем? Мне бы хотелось вернуться к работе.

– Конечно.

Из песка прибрежной полосы торчали, как забытые одинокие часовые, старые аккумуляторы от снегохода. Она показала мне, почему они не работают, а потом отвернулась и опять стала разглядывать прибрежную полосу.

Я принялся за дело. Проблема оказалась ерундовой - всего лишь пробитые конденсаторы и подобная ерунда; заменив испорченную деталь, я аккуратно прятал ее в свой чемоданчик. Раньше мы все это выбрасывали, теперь же надежда была на то, что кто-нибудь додумается, как возвращать их к жизни. Об изготовлении новых не могло быть и речи.

На Луне продолжали фантазировать насчет производства необходимых запчастей, но, по-моему, без малейших оснований. Тщательно изучив репортаж о Катастрофе, мой приятель Джимми Торнтон, прилетевший вместе со мной и готовившийся возвращаться домой тоже со мной, предположил, что лучше поискать в рухнувших, полурасплавившихся складах на Земле пригодное для использования оборудование.

Это точно. Можно было бы переделать один из спускаемых аппаратов, предназначавшихся для Венеры, поместить его на низкую околоземную орбиту, наметить местечко для посадки, приземлиться, собрать все, что попадется под руку. И скорее назад.

Но, высказав свое предложение, Джимми в тот же вечер зарезался кухонным ножом, не оставив записки. Думал, наверное, что я не буду по нему скучать. Или поспешу последовать за ним.

Некоторое время Кристи наблюдала за мной, словно не очень доверяла моему навыку. Ученые все такие. Потом ей надоело бездельничать, и она побрела прочь. Работая, я не терял из виду ее фигурку в скафандре, казавшуюся белым штрихом на многокрасочном мольберте здешнего пейзажа.

Испорченные аккумуляторы нетрудно восстановить, особенно когда вокруг представлена вся таблица Менделеева. Закончив, я некоторое время стоял и просто наблюдал за своей спутницей. Она брела, повернувшись ко мне спиной и глядя себе под ноги. Время от времени женщина делала поспешный шаг в сторону, походивший на па детского танца, и замирала.

Кажется, вы сходите с ума, доктор Мейтнер?

Не исключено. Многие ученые по-прежнему работали, словно ничего не произошло: фиксировали показания приборов, интерпретировали данные… Техники - другое дело: если бы мы опустили руки, все тотчас рухнуло бы.

Кристи стояла, по-прежнему отвернувшись от меня, уперев руки в бока, устремив взгляд в море. Своими туманами Восковое море немного походит на озеро Мичиган, каким оно виделось из центра Чикаго в холодный ноябрьский день. Виделось ДО ТОГО.

Я зашагал к женщине, гадая на ходу, в какую сторону упали бы наши тени, если бы мы их отбрасывали. Я уже почти настиг ее, когда заметил - или это мне только показалось - какой-то желтый мазок на воскообразной ледяной поверхности. Мазок вроде бы перемещался… Что это, слой температурного скачка в плотной атмосфере? Кристи быстро шагнула вперед, прямо в желтое пятно, но оно исчезло на глазах, как мираж.

Сбоку, незаметная для нее, красовалась еще одна похожая клякса, только не желтая, а красная, с каким-то голубым отливом. У меня на глазах клякса покрылась рябью и заскользила в сторону помоста с оборудованием и моего вездехода. Она явно метила в пролет между двумя ближайшими аккумуляторами. Стоило мне шагнуть в ту же сторону - и штуковина заложила обманный вираж.

Я услышал в наушниках негромкое «ой!». Кристи пробежала мимо меня, прыгая, как кенгуру, - характерные подскоки при слабом тяготении. Красная клякса какую-то секунду сохраняла неподвижность, а потом, когда Кристи была уже совсем близко, буквально всосалась в песок.

– Что здесь происходит, черт возьми? Что за гадость?

Она обернулась на мой голос, и я увидел через щиток, до чего она бледна. Руки она заложила за спину, как ребенок, пойманный за непозволительной шалостью. Но в глазах читался ужас.

Я замер. Наступили времена, когда многие сходили с ума. Я уже устал на это реагировать.

– Вам нехорошо? Она покачала головой.

– Я в порядке. Это они…

Мейтнер отвела взгляд и уставилась на что-то у меня за спиной. Мне было боязно обернуться.

– Это что-то вроде… Что-то вроде сложных полимерных образований. Их можно наблюдать на границе между Восковым морем и платформой Терра Нурсе, только на прибрежной полосе, хотя я видела несколько штук и под морской коркой. - Она неожиданно умолкла, крепко зажмурилась потом, открыв глаза, снова отвернулась.

– Почему они двигаются?

– Под влиянием излучаемого нами тепла. - Пауза, неуверенный взгляд. - Я провела наблюдения, доказывающие, что обычно они перемещаются вдоль приливных трещин на побережье.

Блуждающая слизь?

– Почему вы… - Я не закончил фразу и неопределенно махнул рукой. Меня интересовало, почему она пыталась скрыть от меня свою находку, но задать такой вопрос значило бы расписаться в собственном сумасшествии.

Последовала продолжительная пауза, нарушаемая только биением моего сердца и негромким дуновением ветра. Потом она произнесла:

– Я еще не готова публиковать эти данные. Я хотел смолчать, но не сумел.

– Публиковать?! Но, Кристи, ведь для этого не существует никаких… То есть…

Ее глаза вспыхнули.

– Замолчите! - крикнула она.

– Конечно. Простите…

Весь путь до Рабочего участка № 31 она отчужденно молчала, словно я перестал для нее существовать.

Если направиться к базе Аланхолд с юга, то через 12 километров утыкаешься в космодром Бонестелл. Там 20 апреля 2048 года состоялась первая пилотируемая посадка на Титан. Через два года вторая экспедиция переместила новую базу чуть дальше.

Я обогнул прочную круглую платформу, предохранявшую ледяной кратер при стартах и посадках кораблей. Задерживаться здесь я не собирался, только поглядывал на ходу в боковое окно вездехода.

TL-1, первый спускаемый аппарат, теперь постоянно находился в ремонте и не покидал ангара, подсвеченного изнутри желтым светом. По стенам ангара метались серые тени работающих внутри людей. Аппарат TL-2 тем временем медленно подтаскивали к нашей единственной пусковой башне.

Вся эта возня была лишена смысла. Когда эти аппараты окончательно выйдут из строя, мы по-прежнему сможем пользоваться маленькими бескрылыми корабликами, кажущимися невесомыми на своих кривых ножках и взмывающими ввысь в языках синего пламени.

Удачная мысль - ядерные ракеты на местном топливе! Только надолго ли их хватит? Исчерпается запас радионуклидов, и они навечно прирастут к поверхности. Что потом? Ответа не знал никто.

За три года я трижды пользовался спускаемыми аппаратами. Сначала прибыл сюда, потом летал в служебную командировку на Феб - производил аварийные ремонтные работы на станции «Кольцо».

Вот где красота! Впечатление, будто паришь на ковре-самолете на высоте тридцати тысяч километров, смотришь вниз на сумасшедшее скопление облаков, затянувших Сатурн, и трясешься от страха: как бы не свалиться…

Ожидался еще один, последний полет. Я выпорхнул бы из оранжевого облачного бульона, в котором стынет Титан, пронзил темно-фиолетовое небо, устремился к звездам. На полпути меня бы перехватил «Орбет», чтобы перенести домой. Но…

В Аланхолде я оставил вездеход подзаряжаться в ангаре. Покидая воздушный шлюз, я всегда смотрю вверх, чтобы успеть полюбоваться, как пропадает под потолком синий огонь. Это догорает выпущенный из кабины воздух.

Перед ангаром какой-то человек поднимал на флагштоке новехонькое ооновское знамя - кусок тонкого полимера, колеблемый ветром. Иногда знамя распрямлялось, и на нем можно было разглядеть контуры земных континентов. Лучше бы не мешкая придумать новый флаг…

Сверху падали редкие снежинки - огромные белые хлопья, заметно уменьшавшиеся при подлете к земле. Помимо желания мы выбрасываем в здешнюю атмосферу много отработанного тепла, поэтому ни одна снежинка не долетает до поверхности в первозданном виде.

Я отвернулся от флага. Почему-то вспомнился один давний пикник. Городской парк, лето, синее небо с небольшими белыми облачками, вокруг бегают ребятишки, восторженно вопя. Мы сидим на одеяле и хрустим картофельными чипсами «Раффлз», макая их в густой соус. Отец разливает пиво в стаканчики, от пива меня тянет в сон…

Отец погиб в автокатастрофе еще в двадцатых годах. О катастрофе раструбили в новостях: вместе с отцом на новейшей автостраде шоссе с автоматическим управлением погибло около тридцати человек, и Конгресс был вынужден зарубить весь проект.

Мать? Не знаю. Они с Лайзой никогда не ладили…

Я вошел в шлюз базы.

Переодевшись у себя в «чулане» - он даже не заслуживал названия «комната», потому что там нельзя было выпрямиться в полный рост, - я отправился в кафетерий. Я шел по коридорам мимо безмолвных людей, опуская или отводя глаза. Мужчины и женщины, встречавшиеся на пути, поступали так же. Пыльные столы были заброшены, стулья раскиданы в беспорядке.

Я взял из холодильника две кукурузные лепешки «тако» (во что превратится жизнь, когда иссякнут и они - а они обязательно иссякнут вслед за канувшей в небытие сетью закусочных «Тако Белл»?). Затем - два пакетика фруктовых напитков «Хай-Си», тоже реликт. Поставил все это на поднос и побрел в общую гостиную. Там было больше народу: люди сидели перед телевизором и смотрели последние новости.

На экране красовался кусочек нашей родной планеты, укрытый пепельно-серыми облаками, озаренными изнутри каким-то синеватым заревом. У меня на глазах в облачной гуще началось синее перемигивание, потом рассыпался сноп искр. Молния!

Я присел рядом с Роном Смитфилдом, съехавшим с кресла на зеленый ковер. Зеленый цвет вызывает в памяти траву. Учебники психологии утверждают, что вдали от дома зеленый цвет дарит ощущение комфорта.

– Ты пропустил Дарелла, - сказал мне Рон. - Дождись второго показа.

Облака уже заняли весь экран. Серая масса зловеще надвигалась на зрителей. Появились желто-зеленые строчки пояснительного текста. Цифры свидетельствовали о торможении спутника, ведущего съемку.

– Какие оправдания он придумает на этот раз?

Родриго Дарелл был министром космических исследований во второй администрации президента Джолсон. Вместе с заместителем министра, отвечавшим за изучение межзвездного пространства, они незадолго до отправки команды на перехват астероида устроили инспекционный полет на лунную базу и захватили с собой семьи…

Знала ли о надвигающейся катастрофе президент Джолсон? Что заставило ее выполнять обязанности до самого конца - отвага или неведение? Где она ждала развязки вместе с детьми - в Белом Доме или в старом бомбоубежище в Вирджинии? Лунная база упорно пыталась связаться с бункером Объединенной системы противовоздушной и противокосмической обороны во чреве гранитной скалы, но безрезультатно. Видимо, удар пришелся и по горе Шайенн.

– Персонал меркурианской базы мертв, - сообщил Рон со вздохом.

С приближением пепельных туч изображение на экране становилось все темнее. Обшивка спутника отливала розовым, это зарево стало заметно на экране.

– Я думал, им хватит воздуха еще на несколько недель, - отозвался я.

Он кивнул и продолжил:

– Хватило бы. Но, видимо, они поняли, что ждать «Оберт» бы пришлось еще, как минимум, пять месяцев, вот и устроили голосование. Врач сделал всем инъекции, сообщил по радио о коллективном решении и покончил с собой.

Изображение на экране сменилось разноцветными помехами, потом технической табличкой.

– Даррел говорит, что нас будут переправлять домой по очереди. Сначала Венера, потом Троянцы, Каллисто, Марс. Мы - последние.

Домой! Я представил, как превращаюсь в старца, наблюдая с безжизненной Луны мертвую Землю.

Рон снова кивнул. На экране появился человек, ученый с головы до ног, он о чем-то заговорил, но я встал и ушел, чтобы не слушать, как он оправдывается. В прошлый раз он предупреждал, что до спуска людей на Землю пройдет не меньше года. А людям обязательно надо там побывать, чтобы знать, что там сохранилось и с чем придется иметь дело.

Со временем год превратится в два, а то и больше.

Мне ничего не оставалось, кроме как наведаться в душ, а потом отправиться на боковую, чтобы, выспавшись, с утра снова приступить к работе. Я взял из своего шкафчика полотенце и шампунь, стянул комбинезон, повесил его на крючок и встал под душ в дальнем углу. На меня хлынула горячая вода. Мне казалось, что мне делают массаж горячие человеческие руки, и я поежился, хотя надо бы было расслабиться.

Что на Титане никогда не иссякнет, так это горячая вода. Тут достаточно льда - топлива для ядерных реакторов.

Внезапно я увидел человеческую фигуру. Комбинезон - на крючок рядом с моим, полотенце - на руку, решительные шаги в мою сторону.

– Ходжа! - раздался женский голос. Она стояла неподвижно, глядя на меня большими карими глазами.

Наверное, я должен был пригласить ее под свой душ. Но я застыл, пораженный зрелищем женской наготы.

– Привет, Дженна.

Она еще несколько секунд смотрела на меня, потом опустила глаза и включила соседний душ. Меня окатило раскаленным паром. Плитка под ногами стала скользкой, и я чуть не шлепнулся.

Я любовался этой красивой стройной женщиной с черными волосами, длинными и волнистыми. Она медленно поворачивалась, жмурясь от сильных колючих струй. Вода бежала по ее плечам, груди, животу, дальше вниз.

Немного погодя она снова взглянула на меня, заложила руки за голову, выгнула спину, демонстрируя красную точку - имплантант-стерилизатор.

– Раньше тебя это интересовало, Ходжа.

Когда-то интересовало. Мы с Лайзой обсудили эту проблему и пришли к согласию: четыре года - немалый срок; когда он истечет, мы все друг другу расскажем и простим то, что подлежит прощению.

– Это было раньше, - сказал я, пожимая плечами. Она окинула меня странным взглядом, потом кивнула, выключила душ и ушла.

Я еще постоял в горячем тумане, раздумывая об утрате интереса к женщинам. Потом заперся у себя и завалился спать. Я не хотел снов, но сны не спрашивают разрешения.

Утром, разбитый после ночи, полной видений о том, чего больше не существует, я зашагал к ангару, где меня ждал вездеход, но задержался по пути у комнатки Тони Гуалтери. Тони - геохимик, прилетевший на Титан с первым рейсом TL-1 и больше его не покидавший; раньше он кипел энтузиазмом, но за четыре года превратился в усталого лысого ворчуна.

Я рассказал ему о шустрых цветных мазках на поверхности прибрежной полосы вблизи Рабочей станции № 31. Он удивленно поскреб заросший подбородок.

– На Титане чего только ни происходит, - услышал я. - Тут и не такое увидишь.

Я ждал продолжения. Он пожал плечами.

– Это ее проект. Я в него не лезу.

И отвернулся к дисплею своего компьютера. Он остался геохимиком, несмотря на катастрофу.

Мой путь лежал вдоль побережья, туда, где внезапно отказала одна из удаленных автоматических добывающих установок. Ничего удивительного: без поломок никогда не обходится. Моя задача - их устранение.

Пока я добрался до места, появилось солнце. По оранжево-бурому небу потянулись золотые лучи, придавая красноватый оттенок туману, скрывающему горизонт Воскового моря.

Эта палитра продержится долго. Солнцу требовалось несколько часов, чтобы рассеять туман, а потом спрятаться в вышине, превратившись всего лишь в пятнышко, которое окрашивает участок неба в апельсиновый цвет с жемчужными прожилками.

Станция стояла на самом краю материковой платформы. Метеорологические приборы знай себе работали, словно ничего не случилось, датчики свисали на кабелях до самой прибрежной полоски, тянущейся далеко внизу. Я несколько минут всматривался сверху в песок, воображая, что вижу непонятные переливы красок, пока не опомнился: конечно, это игра воображения! На таком расстоянии разглядеть что-либо было невозможно.

Проблема, которую мне предстояло решить, была сама по себе не сложной, но хлопотной: из-за отказа одного из датчиков произошло аварийное отключение накопителя данных.

Снова подключить компьютер оказалось делом пустяковым, но после этого пришлось добрых четыре часа проверять кабель. Выяснилось, что в инструмент каким-то образом угодило черное дегтеобразное вещество, подействовавшее на электронику, а потом сыгравшее роль проводника; получилось классическое короткое замыкание. На прочистку прибора ушли секунды. Я даже собрал черное вещество в пробирку - на случай, если появятся любопытные.

Вернувшись в кабину вездехода, я принялся разглядывать серебристо-красное пространство Воскового моря. Меня интриговал темный туман на горизонте. Я вдыхал запахи Титана, просачивавшиеся в кабину, невзирая на любую герметизацию.

Это вовсе не вонь. Даже неприятными эти запахи не назовешь. Совершенно не похоже на запах органического гниения, вопреки фантазии некоторых старых авторов, не обремененных рациональным мышлением. Скорее, легкий свежий аромат походной горелки, без примеси окисления. Я помнил рассказы деда о приятном запахе бензоколонки: когда он был мальчишкой, в бензин еще не добавляли ни эфира, ни спирта. Прибавить к этому легкую примесь креозота - и получится запах старого телефонного столба, проливающего на жаре черные дегтярные слезы. Так пахнет на Титане.

От мыслей о дегте у меня отяжелели веки, ландшафт Титана приобрел масштабность и вызволил меня из заточения тесной кабины. Мне казалось, что я вышел без скафандра и прогуливаюсь вокруг вездехода, чувствуя, как ветер шевелит волосы, дождевые капли - ледяные шарики размером с теннисный мяч - падают на голую кожу, восковые снежинки тычутся, словно бабочки, в открытое лицо…

Что за дрянь проникла внутрь датчика?

Я прожил на Титане не один год, но, получалось, знал о планете совсем немного. Монтер слишком занят, чтобы обобщать наблюдения и делать заключения, а ученым не было дела до моего невежества.

Дженна… Дженна иногда пыталась со мной разговаривать. Случалось это в моменты, когда мы, покончив с нашей мимолетной общностью, лежали в обнимку на моей или ее койке. Темой разговоров обычно была ее специальность, одно из направлений в метеорологии - изучение атмосфер со сверхдавлением на планетах-гигантах.

Она твердила, что отсюда на эти планеты не попасть. О путешествиях на Юпитер и на Сатурн нечего и мечтать - во всяком случае, при моей жизни этого не произойдет. Возможно, когда-нибудь наступит время для работы в атмосфере Урана и Нептуна. Может быть, через поколение? По ее словам, для меня это поздновато. Титан - мой предел…

Пророческие слова? Наверное, причем без всякого злорадства. Дженна превращала проблему в голую математику: красота, от которой у меня глаза на мокром месте, в ее устах низводилась до домашнего задания по арифметике.

Однажды на Венере, сгибаясь под тяжестью очередного прибора, я увидел с высот гор Максвелла, венчающих землю Иштар, многоцветное зарево и замер в восхищении. Могу поклясться: никакой математики в этом не было, попросту ни малейшей!

Чтобы заставить Дженну умолкнуть, я осыпал ее поцелуями, подчинял требованиям не поддающейся счислению плоти. Со временем она бросила плести мне про арифметику своих снов.

…Воспоминания меня усыпили. Была надежда, что мне привидится по крайней мере Дженна, наши с ней объятия, простые удовольствия, которые мы дарили друг другу в тесных титанианских кельях. Вдруг от этих снов я очнусь, ощутив прилив желания? Тогда поутру я разверну вездеход и вернусь на базу, чтобы отыскать Дженну. Интересно, как со мной поступят, если я своевольно устрою себе отгул? Уволят?

Но вместо Дженны мне снилась Кристи Мейтнер в мешковатом нижнем комбинезоне; в скафандре она вообще теряла человеческий облик. Кристи Мейтнер и ее цветистые пустыри. Кристи Мейтнер, прыгающая по берегу, как безумная, наступающая на цветные пятна, вгоняющая их в грунт…

Утром, проверив, в порядке ли моя замороженная проба (а что бы с ней сделалось?), я взял курс на Рабочую станцию № 31, сообщив на базу о вынужденном отклонении от трассы и пообещав представить исчерпывающий доклад об изменениях в своем расписании.

Мне предстоял не слишком большой крюк. Несколько лишних часов - что ж такого?

Ее под пузырем не оказалось. Синяя пласта кордовая юрта выглядела еще хуже, чем в первый раз, - мешок мешком. Я вызывал хозяйку по радио, но отклика не дождался. Снегохода я тоже не обнаружил. Положившись на свой свежезаряженный аккумулятор, я поехал ее искать, ориентируясь по следам полозьев, которые вели к основанию платформы, где были установлены приборы.

Сам не зная почему, я остановился в нескольких сотнях метров от поворота и вылез. Слушая негромкий гул догорающего воздуха, я гадал, заметила ли она синее пламя, взметнувшееся над кручей.

Оставшуюся часть пути я преодолел пешком, хрустя подошвами по восковой поверхности. Стоило мне покинуть колею и двинуться по девственному реголиту, как вокруг меня стал подниматься пар. Достигнув края платформы, я задохнулся от открывшегося вида. Прямо подо мной поблескивала плоская береговая полоса, усеянная сахарными кристаллами, прочерченная черными и оранжевыми нитями. Дальше раскинулось серебристо-красное море, придавленное красно-оранжево-бурым туманом. Оранжево-бурое небо оживляли красные облака, кое-где синели вертикальные ленты дождя.

«Чуждый мир», - подсказал внутренний голос. И правда, совершенно чуждый, более чем чуждый. Луна, Венера, Марс были всего лишь мертвыми нагромождениями камней, пусть и под разноцветными небесами, но здесь… Я поежился, хотя мне было жарко в скафандре. Пот стекал у меня по бокам, под мышками было совсем мокро. Специальное белье впитывало пот, подавало его в систему рециркуляции, встроенную в скафандр, где он снова превращался в питьевую воду.

Внизу торчали совершенно нелепые в этом мире инструменты Кристи. Сначала меня удивила их неподвижность, потом я понял, что они выключены. Сама Кристи казалась отсюда совсем маленькой, словно детской куклой в белом скафандре, разместившейся строго посередине помоста метеостанции.

Где же аккумуляторы? Севшие аккумуляторы куда-то подевались. Я огляделся и обнаружил их сваленными под самой кручей, рядом со снегоходом. Не собирается ли она перевезти их в лагерь? Неплохая идея! Очень любезно с ее стороны…

Неподалеку от нее, у самого края моря, блестело радужное пятно. Я различал синие, зеленые, красные цвета, широкую оливковую полосу. На мой взгляд, это больше всего походило на… Впрочем, что значат мои фантазии? Что видит сама Кристи там, на берегу?

Красочные пятна, образовывавшие скопление, медленно пришли в движение, словно капли масла в воде. Я выдвинул антенну скафандра и снова включил передатчик. Пятна мелко задрожали, Кристи согнулась, будто не выдержала напряжения. Неужели она чего-то ждет? Но чего?! Господи, ну и воображение у меня!

– Кристи! - позвал я. В наушниках зашумело - это к связи подключилась передающая система вездехода.

Краски разбрызгались, как вода в луже, в которую бросили булыжник. Кристи не посмотрела вверх - ее слишком захватило зрелище под ногами.

– Кристи! Вы меня слышите? - Неужели она выключила свой передатчик? Непростительная глупость, чреватая на чужой планете фатальным исходом!

Зато цветные пятна прореагировали на мой зов немедленно: превратились в какие-то зигзаги, совершенно невообразимые фигуры.

Реакция на тепловое излучение? Радиоволны как вид тепла? Форма электромагнитного излучения, воздействие энергии на среду?

Кристи выпрямилась, не отрывая взгляд от этой радужной свистопляски, и приложила ладонь к шлему, будто собиралась поскрести в затылке. Потом наклонилась, словно с намерением проверить показания приборов на щитке своего скафандра. Не иначе, проверяла, все ли выключила.

– Кристи!

Краски мигом обернулись сотнями крохотных капелек. Капли замигали - то вразнобой, то дружно, разом, как елочная гирлянда. Кристи напряглась, развернулась, подняла голову. Сначала она оглядела могучее обнажение породы, потом удостоила внимания верхушку скалы. Наверное, я казался ей оттуда, снизу, маленьким штрихом, но живой штрих настолько не соответствовал мертвому окружению, что она сразу поняла: это я.

Неподвижность, опасливый взгляд туда, где недавно бесновались цветные мазки, словно с целью убедиться, что они уже пропали. Только после этого она помахала мне рукой. Истекла томительная минута, прежде чем она опомнилась и включила связь.

Пока я, петляя, спускался на вездеходе с обрыва, раздумывая, стоит ли мне нарушать разговором тишину, и пасуя перед решением, Кристи успела включить все приборы. Метеостанция заработала, моя радиостанция приняла ее сигналы и передала на Рабочую станцию № 31, откуда они пошли по микроволновой связи в Аланхолд.

Много ли энергии в микроволновом луче? Видимо, много, даже очень. Человеческая наука превратила экосистему Титана в сущий ад. Я спохватился: конечно, об экосистеме здесь рассуждать не приходилось. Этот мир мертв, какая тут экология? Нашей науке еще страшно далеко до того кошмара, который сотворила со старушкой Землей мать-природа. Мы сгинем, и Титан быстро придет в себя.

Любопытно представить, во что превратится Солнечная система, когда совсем опустеет. Наши жалкие руины не в счет…

Я помог Кристи погрузить севшие аккумуляторы в грузовой отсек вездехода. После этого она унеслась вперед на своем снегоходе, а я потащился следом, ловя взглядом вихрь, поднятый ее винтом.

В «пузыре» я застал ее уже без скафандра, в одном комбинезоне. Она сидела на корточках перед распахнутым холодильником и копалась в запасах провианта. Остановившись на красном пакетике с замороженными мясными шариками, Кристи повернула голову и спросила, глядя мимо меня:

– Хотите чего-нибудь? У меня тут есть…

Она опять заглянула в холодильник. Тоже мне, склад деликатесов, черт бы его побрал!

– Нам надо поговорить о ваших занятиях. И о том, зачем вы отключили связь.

Женщина выпрямилась, обернулась, медленно закрыла дверцу холодильника, уставилась в стену. До меня долетел шепот:

– Что вы видели, Ходжа?

Странно! Что я видел? Пока я раздумывал, она обернулась - и я был поражен страхом, который выражал ее взгляд. Что же такого я мог увидеть?

– Вы разглядывали разноцветные пятна на пляже… Кажется, она немного успокоилась.

– А ведь забавно! - продолжил я, внимательно наблюдая за ней. - Можно подумать, будто эти краски… Не знаю. Сами создают какую-то картину, что ли. Знаете, как в абстрактной живописи.

Тут Кристи охватил настоящий ужас.

– Вы никому ничего не рассказывали?!

Я упомянул Гуалтери, и она судорожно глотнула, прежде чем осведомиться:

– Что же он ответил? Я пожал плечами.

– Что это его не касается. Что вы сами поставите нас в известность о своих выводах, когда будете готовы их… опубликовать. - Господи! ОПУБЛИКОВАТЬ!

Она перевела дух, перестала закатывать глаза, подошла ко мне совсем близко.

– Все правильно, Ходжа. Пока это не касается никого, кроме меня. Обещайте, что вы никому не…

– Подождите, Кристи. Я хочу, чтобы вы прямо сейчас ответили, как вас угораздило отключить связь. Люди, способные пренебрегать из собственных эгоистических соображений правилами безопасности, представляют для всех нас смертельную угрозу. Доктор Кристи Мейтнер как представительница ученого сословия должна осознавать это лучше остальных!

В ее глазах было отчаяние.

– Я готова на все, лишь бы вы согласились молчать. Мне стало так смешно, что я не сказал, а пробулькал:

– Взятка? Любопытно, как вы собираетесь платить: уж не со счета ли в швейцарском банке? - Ученые вроде нее получали за такие экспедиции колоссальные деньги. Никакого сравнения с получкой простого ремонтника. - Думаете, от несчастных Альп осталась хотя бы горстка камешков?

Она заморгала, сдерживая слезы. Я представил себе Женеву, поливаемую метеоритным ливнем и пожираемую пожаром. Мейтнер отвернулась, тяжело дыша. Я испугался, что она не устоит на ногах. Когда она обратила ко мне лицо, по нему бежали слезы.

– Умоляю вас, Ходжа! Я на все согласна.

Она одним махом расстегнула на комбинезоне молнию сверху донизу и продемонстрировала мне свое богатство: большую отвислую грудь и рыжеватые волосы на лобке.

Женщина стояла неподвижно и смотрела на меня с искренней мольбой. У меня перехватило дыхание.

Я поднял руку, поводил в воздухе ладонью и выдавил:

– Не стоит, Кристи. Просто расскажите, что происходит, ладно?

Она смущенно потупила взор и медленно застегнула молнию. Голос ее был настолько тих, что я не сразу уловил смысл ее слов.

– По-моему, они живые.

Я чуть не расхохотался, но вовремя подавил смех и остался стоять с отвалившейся челюстью.

Ответы на все подобные вопросы были получены давным-давно.

Помнится, еще совсем маленьким мальчиком, лет семи, я смотрел вместе с дедом, которому тогда было всего шестьдесят с небольшим, репортаж о посадке спускаемого аппарата на Европе. Бур долго вгрызался в розовый лед, подбираясь к не знающему света морю. Дед сопровождал репортаж рассказом о том, как он сам в семилетнем возрасте смотрел по телевизору передачу о первом спутнике - управляемой звездочке, пронзившей светом надежды ночь атомного страха. Дед моего деда родился во времена полетов братьев Райт и был малышом, когда Блерио впервые перелетел через Ла-Манш…

Увы, под ледяной коркой Европы не оказалось жизни, одна органическая слякоть, пузырьки воды и черные гейзеры. Дед умер за несколько месяцев до первой высадки людей на Марсе и не узнал, что жизни нет и там; вероятно, ее там никогда и не было. Точно так же дед моего деда умер незадолго до первого полета «Аполло» на Луну.

Раньше я воображал, что тоже умру незадолго до того, как люди впервые достигнут звезд, но останусь жить в памяти малолетнего потомка.

Жестоко же мы ошибаемся!

Мне выпало совсем иное: стоять на безжизненном Титане перед спятившей женщиной, сломленной неудачами и потерями.

Кристи не стала со мной спорить. Страх сменился в ее глазах злостью. Тоже хорошо знакомое явление: мне часто приходилось сталкиваться с тщеславием ученых. Некоторые из них презрительно цедят: «Ты всего лишь технарь». Мол, что с меня возьмешь? Сказав это, они теряют ко мне интерес.

Так происходит часто, но не всегда. Взять хотя бы Кристи: она не махнула на меня рукой, а потащила к вездеходу и заставила снова ехать к берегу моря. Мы остановились неподалеку от приборов.

Мне было велено забраться на грузовой отсек вездехода и наблюдать оттуда.

– Так лучше всего, - заключила она. - Иначе вы выделяете слишком много тепла.

От нетерпения она не пошла, а побежала вниз. С собой она прихватила щипцы, которыми стала ковыряться с каким-то предметом, торчащим из реголита. Я прищурился и разглядел закупоренную лабораторную колбу. Она вытащила пробку и выпустила из колбы дымок. Я увидел не джинна, а просто маслянистый пар.

– Что это?

В наушниках раздавалось ее тяжелое дыхание. Вытащив колбу изо льда, она ответила:

– Дистиллированный прибрежный инфильтрат. Это их корм. Она устремилась к заиндевевшей полосе, отделявшей ледяную корку пляжа от собственно Воскового моря.

– Что вы делаете?

– Молчите и наблюдайте.

Внезапно она перевернула колбу горлышком вниз. Вылившаяся прозрачная жидкость мигом загустела и потемнела, окутавшись паром. Кристи побежала обратно. Щипцы и колбу она оставила на помосте.

И вскоре расцвели тысячи цветов! Ну, может, не тысячи, а десятки: красные и желтые, розовые и зеленые, синие и фиолетовые капельки. Появившись на поверхности у края пляжа, они заскользили к предложенному им химикату, чтобы образовать вокруг него разноцветный вихрь. Кружась, они то исчезали, то снова появлялись.

Темная дымящаяся лужица уменьшалась в размерах на глазах.

Кристи, занявшая место рядом со мной, прошептала:

– Теперь видите?

– Вижу, но не знаю, что именно, - ответил я. - Ну-ка… - Я спрыгнул с вездехода, медленно опустился на обе ноги - хорошее все-таки дело слабое притяжение! - и зашагал по пляжу.

– Стойте! - крикнула Кристи.

Я замер неподалеку от медленно колеблющегося многоцветного пожара, не понимая, как краскам удается не сливаться. Казалось бы, при соприкосновении синего и желтого должен возникать зеленый цвет, но здесь ничего подобного не происходило. Мое зрение, раз и навсегда сформированное на Земле, не улавливало на границе цветов даже подобия зеленого спектра.

Более всего это походило на скопление амеб из мультипликации. Такими представляет амеб ребенок, еще не глядевший в микроскоп и не знающий, что такое «ложноножки». Создавалось полное впечатление, что они пожирают лужу…

Внезапно ближайшая ко мне синяя капля замерла. На ней появилось что-то вроде оранжевой сыпи; сыпь приподнялась над «телом» капли, после чего сама капля ушла под лед. Все произошло за доли секунды, так что я не успел составить впечатление, что, собственно, наблюдаю.

Остальные капли сделали в точности то же самое. На поверхности осталась только изрядно сократившаяся дымящаяся лужица.

Я стоял неподвижно, без единой мысли в голове секунд, наверное, тридцать, а потом стал усиленно соображать, как объяснить это явление, не прибегая к волшебному слову «жизнь».

– Кристи! - позвал я. Ее не было рядом, но я слышал в наушниках ее учащенное дыхание. Радио приближало ее ко мне, хотя в действительности нас могли разделять многие километры. - Кристи?

Я обернулся. Она стояла у меня за спиной, меньше чем в двух метрах. Запотевший щиток шлема увеличивал ее глаза: они казались мне огромными, в пол-лица. В руках она держала, прижимая к груди, мой ледоруб, который прихватила из вездехода.

Стараясь не шевелиться, я смотрел ей прямо в глаза, надеясь понять, постичь… Наконец, проглотив слюну, я спросил:

– Давно ты тут стоишь?

– Порядочно, - ответила она и перехватила ледоруб одной рукой, ударив острием по льду. - У меня не хватило духу.

Она отвернулась от меня и медленно побрела назад, к вездеходу.

На обратном пути я испытывал какой-то суеверный страх. То же самое чувствует, наверное, человек, очнувшийся после тяжелой травмы и еще не занявший свое прежнее место в системе мироздания. Я просто не мог себе представить, что произошло бы, вздумай она обрушить на меня ледоруб.

Мне вспомнился дурацкий фильм про первую экспедицию на Марс, снятый лет сто назад. Бригада ремонтников попадает под метеоритный дождь. Одному бедняге заехало по башке куском льда. Вспышка, изумление на лице, гримаса боли… Свет гаснет, человек мертв, щиток скафандра чернеет.

Неужели нечто похожее случилось бы и со мной?

Давление в скафандре на несколько миллибар выше, чем давление атмосферы Титана. Если бы она вспорола мне скафандр, то высекла бы мощную искру, а потом… Я представил себе, как бегу к вездеходу, медленно пожираемый синим пламенем.

– У меня впечатление… - начала она и осеклась. Нас накрывало мутно-бурое небо с золотыми прожилками. Где-то наверху сжимался полумесяц Сатурна, пряча в тени свои кольца. На расположение Солнца указывало более светлое пятно.

– Я все думаю, не есть ли это какая-то неизвестная химическая реакция, - сказал я. - Из области органической химии, конечно…

Она презрительно фыркнула.

Вернувшись, мы сняли скафандры и уселись за стол в своем мешковатом белье, чтобы утолить голод гамбургерами «Караван», настолько старыми, что мясо стало абсолютно пресным, безвкусными бобами и пюре из картофеля, бесчисленное число раз подвергавшегося разморозке и новой заморозке.

Молчание действовало мне на нервы. Кристи читала рекламу на упаковке от гамбургеров. Речь шла о том, что покупатель, набравший четыре упаковки с верблюдом Хампи, мог участвовать в розыгрыше «научных каникул» на Луне.

Я забрал у нее упаковку и тоже стал читать. Путешествие на Луну было намечено на дату за семь недель до Катастрофы.

– Возможно, победитель лотереи остался жив, - сказал я. Кристи таращила на меня глаза, но прочесть ее взгляд я не мог.

– Расскажешь мне наконец про эти штуковины?

Молчание, покачивание головы, означавшее «нет». Я невольно вспомнил, как два часа назад она предлагала мне все свои сокровища. Точь-в-точь как героиня одного из дурацких любовных видеофильмов, которые Лайза включала всякий раз, когда мы с ней… Нет, в голове у меня осталась теперь только Кристи с расстегнутой молнией и мольбой в глазах…

Я заставил себя улыбнуться. Она прищурилась.

– Ты кому-нибудь расскажешь?

– Никому. Мне понравилось твое предложение, - Я нервно усмехнулся.

– Я не прошла стерилизацию.

Я понял, на какую жертву она была готова два часа назад, какой ценой собиралась купить мое молчание. Мне представилось, как мы с ней теснимся на узкой койке. А может, устроиться на полу, распихав по углам мусор и освободив необходимое пространство?

Неужели у меня участилось дыхание? Возможно. Не знаю, что заметила она.

– Извини, - промямлил я. - Просто хотелось разрядить обстановку. Когда я увидел тебя с ледорубом… Она медленно кивнула.

– Точно, никому не скажешь?

– Какая разница? - Я небрежно повел плечами. Ее взгляд затуманился. Что она от меня скрывает?

– Может, все-таки расскажешь?

Она долго смотрела на меня, соображая, что бы соврать. Молчание затянулось. Она опять чуть заметно покачала головой.

– Как знаешь, - пробормотал я и стал натягивать скафандр. Она молча следила за мной. Время от времени я бросал на нее взгляды. Она выглядела так, словно вот-вот раскроет тайну, но, заметив, что я на нее смотрю, опять замыкалась.

Я махнул рукой, прошел через шлюз, сел в вездеход и укатил.

На обратном пути я старался взглянуть на ситуацию трезво, но из этого ничего не выходило. В голове было пусто, только назойливо зудел вопрос: «Почему для нее это так важно?»

Иначе она бы не додумалась схватить топор, чтобы расколоть мой шлем вместе с головой!

В целой Вселенной оставалось меньше двух тысяч людей. Все мы рано или поздно умрем, потому что мало-помалу откажет техника, иссякнут запасные части. И последние люди, обезумев, кинутся в чем мать родила к воздушным шлюзам.

Я представил себе, как останавливаю вездеход, выпускаю наружу воздух, отодвигаю дверь, встаю, ощущая собачий холод, набираю в легкие ужасную смесь, заменяющую здесь воздух, и… Тут воображение отказывало мне.

Осужденный тоже садится с бешено бьющимся сердцем на электрический стул и ждет, уже полумертвый, то ли боя часов, то ли гудения проводов. А что потом?

Неизвестно.

Не удивительно ли? Всего днем раньше, только вчера, все это как будто не представляло для меня вопроса. Вроде бы я даже не возражал в надлежащий момент… В общем, поступить по примеру Джимми Торнтона, пустившего в ход кухонный нож. Чик - и готово? Нет уж!

Я представлял, как запрусь в своей каморке, налью большой таз горячей воды, сяду на койку, поставлю таз между ног, опущу в воду кисти и нож, сделаю аккуратные безболезненные надрезы и увижу, как воду заволакивает красный туман.

Скорее всего, это будет похоже на погружение в сон. Когда Джимми нашли, он выглядел спящим. Даже воду не расплескал.

Я въехал на последний холм перед базой и увидел космодром Бонестелл. Остановившись перед взлетно-посадочной полосой, стал гадать, почему у меня весь день бегают по коже мурашки.

TL-2 готовился к запуску. Он был уже полностью заправлен и нацелен в небо. На Земле такие ракеты всегда окутывал туман конденсации, здесь же горючее приходится нагревать, предохраняя от замерзания, поэтому к небу поднималось только узкое струящееся перо термального искажения. Сегодня оно достигало высоты всего нескольких сот метров, а дальше его сдувал ветер.

У меня на глазах из сопел двигателей вырвался синий огонь, и темный конус ракеты начал медленный подъем. Потом вспыхнуло оранжевое пламя, свидетельствуя о начавшейся реакции нагретого водорода и компонентов атмосферы - азота и различных органических соединений.

Впечатляющий язык сине-бело-желтого огня вознесся в оранжево-бурое небо, прорвался сквозь первый слой прозрачно-голубого облака, потом сквозь второй и растаял. Сначала в месте исчезновения корабля оставался рассеянный свет, но скоро померк и он. Целью полета был еще один спутник Сатурна, Энцелад, где люди обнаружили в ледяной ловушке несколько миллионов литров гелия - драгоценного газа, который здесь, на Титане, не умели ни производить, ни добывать.

Оставшийся отрезок пути я посвятил гаданию, можно ли прожить остаток жизни на Луне, не сводя взгляд с тлеющего в небе куска угля - погибшей Земли.

Возможно, мы совершаем большую ошибку. Возможно, это им следовало бы перебраться сюда, к нам.

Набирая скорость под безликим бурым небом, мчась по красно-золотисто-оранжевой поверхности, затянутой голубой дымкой, я пытался вспомнить разноцветную живность Кристи, но почему-то никак не мог…

Я укрылся в своей каморке и долго смотрел в стену, потом включил мини-терминал и стал в тревоге ждать, пока помехи на экране сменятся меню.

Что произойдет, когда откажет электроника? Неужели все мы умрем? Или примемся мастерить самоделки, летать без электронного слежения? В конце концов, программа освоения космоса началась еще до настоящих компьютеров. Человек ступил на Луну в докомпьютерную эпоху. Та же допотопная технология могла бы забросить нас и сюда, на спутник Сатурна. Или не могла бы?

В видеоархиве не нашлось ничего такого, чего бы я еще не видел, кроме последней дюжины эпизодов французского комического сериала «Какой ужас!», заполонившего экраны перед самым Концом. В последний момент они были записаны на лунной базе. Там все знали, должны были знать. О чем они думали? Трудно себе представить.

Меня хватило всего на тридцать секунд: беззаботный смех, бледно-голубое небо, белые облачка, зеленые деревья, Сена, Эйфелева башня…

Я старался не высовывать нос за дверь, чтобы не столкнуться с Дженной, которая выразительно на меня посмотрела, когда я пришел за ужином. Вернувшись к себе, я не мог не вспомнить, как мы с ней в последний раз оставались вдвоем. Эти мысли сменились воспоминаниями о Кристи в распахнутом комбинезоне, готовой к судьбе, которая еще хуже смерти, потом - о Лайзе в нашей супружеской постели.

Говорят, человек помнит не саму боль, а только сам факт, что ему было больно. Может, и со счастьем то же самое?

Я болтался, как призрак, под потолком несуществующей комнаты и смотрел на женщину, чье прикосновение, вкус, запах давно утратил. Я мучался чувством потери, пытался восстановить в памяти кусочки былого счастья.

Иногда я спрашиваю себя, зачем вообще покинул Землю. Разве не бывает счастья без денег?

Говорят, раскаяние - самое дорогостоящее чувство на свете, но это вранье. Кающийся совершенно свободен: он может каяться, сколько ему влезет. Когда раскаяние встает поперек горла, он обнаруживает, что ему некуда деться от своего горя.

Пока я пялился на видеоменю, образ Лайзы сменился в моей памяти более свежим - Дженны, а потом Кристи, вернее, ее глазами, полными мольбы.

На следующий день я поехал на Рабочую станцию № 17 - буровую позади гряды Аэрхерст, разместившуюся на длинном склоне. Открывающаяся оттуда перспектива не имеет равных ни на Земле, ни в других местах, где я успел побывать: равнина, тонущая в тумане, в неописуемой дали. Тут спасовал бы самый роскошный горнолыжный курорт.

Когда я впервые попал на Титан со всеми его фантастическими видами, то невольно стал сравнивать его с планетами, где бывал раньше: с красными каньонами Марса, обрывистыми оранжевыми горами Венеры, черными лавовыми полями Луны… Вспомнил и то, как впервые увидел из космоса Землю. Невероятное зрелище: синий шар, окутанный белой морозной пеленой…

Любуясь невообразимыми просторами Воскового моря, я подумывал, не стоит ли уведомить Лайзу, что я никогда не вернусь, что буду прилежно снабжать ее средствами, что переведу ей все деньги, а она пусть подыщет себе человека, который помог бы ей истратить всю эту прорву долларов и родить детей, о которых она мечтала.

Ведь уже тогда заходила речь о спутниках Урана! А я мечтал, как вскарабкаюсь на пик высотой в десять тысяч километров. Мои мысли уже занимали гейзеры Тритона, над которыми висит в черном небе бледно-голубой Нептун.

От подобных грез у меня голова шла кругом. Но теперь все это в прошлом.

На Рабочей станции № 17 работали две русские женщины, прибывшие к нам с Троянцев года два назад: высокие, стройные, рыжеволосые. Эти инженеры-нефтяники из Тюмени были похожи одна на другую, как сестры-близнецы. Им было лет по сорок, а может, и больше того; по Солнечной системе они кочевали уже не менее пятнадцати лет.

Обе постоянно сыпали шутками, умели поднять настроение, непрерывно друг над другом подтрунивали, употребляя то английские, то какие-то непонятные словечки. Сейчас главной темой их шуток был я: речь то и дело заходила о том, которая из них отхватит меня первой, а кому я достанусь уже обессиленным.

В их жилом пузыре, вдыхая экзотические запахи и наблюдая, как одна из них стягивает скафандр, демонстрируя разошедшийся шов на нижнем комбинезоне, я сорвался и отпустил непристойное замечание.

Катерина - кажется, это была она - удивленно вытаращила глаза, бросила на Ларису не понятный мне взгляд, потом вымученно улыбнулась.

– Простите, - сказал я, спохватившись.

Катерина выпрямилась, так и не сняв до конца скафандр, и сказала чересчур мягко:

– Можешь не извиняться. Мы рады. Раньше мы за тебя беспокоились.

Я достиг одного из мест, где любил останавливаться, - вершины Аэрхерста. Чуть в стороне от колеи там лежит нетронутый белый снег. Я выключил фары, заглушил двигатель и замер.

Вдали, над равниной, я увидел ливень. В темном небе висела огромная плоская туча черно-серого оттенка. Изливавшийся из нее дождь казался туманом, состоящим из точек; самих точечек было не разглядеть, они сливались в серебристо-синюю колонну, заслонявшую пейзаж.

Где-то в вышине, за облаками, парил почерневший Сатурн, затмевающий Солнце. Я хотел разглядеть края тени, но не сумел этого сделать. Как-нибудь в следующий раз.

Мне было приятно, что они за меня беспокоятся. Выходит, есть еще люди, которым я не безразличен.

На пульте замигал индикатор: с перерывом в четверть секунды цвет индикатора поменялся с красного на голубой, с голубого на желтый, с желтого на зеленый: цвета сливались в один. Я дотронулся кончиком пальца до кнопки, назвал свой позывной и прислушался. Среди помех я различил голос Кристи:

– Можешь внести мою станцию в план ремонтных работ?

Ее голос звучал необычно: в нем слышалось волнение и странное сочетание неуверенности и порыва. Хотя все это могло быть и плодом моего воображения. Много ли можно прочесть в голосе, искаженном помехами почти до неузнаваемости?

– Что у тебя стряслось?

– Точно не скажу, - ответила она после долгой паузы. - Наверное, то же самое, что в прошлый раз, только хуже.

В прошлый раз ничего особенного как будто не произошло. Несколько испорченных микросхем - сущая безделица. Я пробежал глазами свой график, вспомнил Кристи с ее цветастой живностью и в расстегнутом комбинезоне.

– Я провожу плановую проверку автоматизированного трубопровода с этой стороны гряды, - ответил я ей. - Могу свернуть к тебе между подстанциями три и четыре.

– Когда? - Намекает на срочность? Забыла, что со всякой срочностью теперь покончено?

– Через тридцать один час.

Новая пауза, бесконечная и невыносимая. Даже помехи не могли скрыть ее разочарования.

– Что ж, пусть будет так, - сказала наконец она.

– До встречи.

Я нажал кнопку и откинулся в кресле, любуясь ливневыми тучами. Небо над ними медленно темнело, наливаясь сочными красками.

Что у нее произошло? Неужели опять все те же разноцветные мазки? Одно ясно: лично я тут ни при чем. В очередной раз вспомнив ее расстегнутый комбинезон, я снисходительно улыбнулся. Правда, снисхождение требовалось мне самому. Никогда еще я так не зацикливался на одной мысли. Или прежнее существование ныне нельзя брать в расчет?

Когда жизнь наполнена предсмертным напряжением, в ней могут происходить забавные неожиданности.

Она ждала снаружи, в скафандре, рядом с зарядным пунктом. Стоило мне подкатить, как она пролезла в шлюз вездехода и очутилась со мной рядом. Мне нечасто приходилось путешествовать в компании, поэтому меня покоробил шорох, предвещавший ее появление. Потом внутренний люк распахнулся, и кабину наполнил запах спирта и аммиака. Кристи откинула шлем, и в кабине запахло женщиной.

Некогда я читал рассказ, автор которого напустил на Титане запах метана и болотного газа. Автор, конечно, ошибался: в природный газ специально добавляют бутил-меркаптан, чтобы можно было унюхать утечку. То есть добавляли…

У нее было мокрое лицо, она задыхалась, словно испытывала в скафандре прилив клаустрофобии.

– Поехали, - распорядилась она.

Я разблокировал гусеницы и тронулся с места. От вибрации Кристи то и дело стукалась плечом о мое плечо, хотя и пыталась от меня отстраниться: в кабине было слишком тесно. Напрасно я обзывал про себя свои чувства ископаемыми эмоциями, докучливым мусором церемоний, оставшихся в подсознании. Не знаю, чего хочу, потому что боюсь, - так, кажется?

– Ты когда-нибудь мне объяснишь, что здесь происходит? - начал я свой новый приступ.

Ответ задерживался. Я повернул голову. Ее лицо оказалось совсем рядом, но взгляд оставался прикован к до боли знакомому ландшафту. Нас накрывало небо цвета свежего кровоподтека - синевато-серое, местами багровое, с пурпурными прожилками.

Наконец она удостоила меня взглядом. Теперь наши лица почти соприкасались, я чувствовал ее дыхание, она - мое. Известное дело: проникновение в индивидуальное пространство другого человека рождает напряжение, ибо стоит потянуться друг к другу еще немного - и…

Она опять отвернулась, но теперь смотрела не на планету по имени Титан, а на переборку прямо перед собой.

– Ты кому-нибудь рассказал?

– Было бы о чем рассказывать! - буркнул я, пожав плечами.

Она вновь замолчала. Я чувствовал, как напряжена ее шея. Мне хотелось коснуться ее, наговорить каких-нибудь успокоительных глупостей. Все-таки страх чреват непредсказуемыми последствиями.

– Остановись, - попросила она. - Вот здесь.

Мы вышли - вернее, выкатились по очереди из шлюза - у скал неподалеку от берега, но в стороне от места, где обычно спускались, и пошли по моей старой колее туда, откуда я в прошлый раз за ней шпионил. С тех пор она успела порядком наследить.

Над приборами поднимался узкий столбик черного дыма, который уже начинали рассеивать конвекционные потоки. Весь пляж был усеян знакомыми цветными мазками, медленно перемещавшимися во всех направлениях.

У меня на глазах одна темно-синяя тварь приблизилась к помосту и вытянула длинное узкое щупальце. Поколебавшись в нескольких сантиметрах от опоры, щупальце прикоснулось к ней и тут же сократилось, втянулось в тело. Синее пятно закружилось, посветлело и ушло в песок. Мгновение - и оно исчезло. В воздух поднялся еще один столбик черного дыма. Я вспомнил образец, взятый раньше из поврежденного прибора и хранившийся в холодильнике вездехода.

Невинная живность исследует инопланетные механизмы и гибнет в процессе познания…

Неужели любопытство - банальный тропизм, как у мотыльков, летящих на огонь свечи?

– Вот, значит, что тебя так заботит! - осенило меня. Не знаю, какой реакции я от нее ожидал, - во всяком случае, не той, которая последовала.

– Выключи радио! - приказала она.

Я хотел возразить, но она дотронулась до моей руки. Прикосновения я не почувствовал - слишком груб материал скафандра, но мольбе в ее огромных глазах нельзя было не подчиниться. Я выключил радио и приготовился ждать. Она отвернулась, быстро подошла к краю скалы - слишком близко, учитывая хрупкость этого химического льда - и трижды включила и выключила свой передатчик.

Как все это напоминало кино!

Внизу, на прибрежной полосе, живые мазки застыли. То было сознательное оцепенение: точно так же застывает паук, почувствовав, что на него смотрят. Застывает, припадает к земле, следит за вами, перебирая свои непостижимые мысли…

Я вспомнил, как в прошлый раз одна из тварей пошла оранжевыми пятнами, и в памяти возникли жуткие кадры из научно-популярного фильма с ускоренной съемкой жизненного цикла плесени.

Картина, представшая моим глазам сейчас, тоже состояла из кадров. В одном из них пляж был полон разноцветных штрихов, в следующем опустел. Старые фильмы в подобных эпизодах пытались вызвать ощущение тревоги. Так было и сейчас. Я хотел включить рацию, но Кристи, уловив краем глаза движение моей руки, сделала предостерегающий жест.

Снова ждать?

Внизу, у моря, появилась синяя плоскость с неровными краями. Еще два-три удара моего сердца - и по синеве поползла в нашу сторону остроконечная розовая лента. С другой стороны синей скатерти в воздухе появилась коническая фигура, заметно опадающая в направлении розовой змейки. Но соприкосновения конуса и розовой змеи не произошло: под конусом возник оранжевый вихрь. Конус выбросил тонкие опоры, из-под него вырвался и тут же исчез язык пламени.

На розовом фоне проявились и поползли к неподвижному конусу синие и зеленые пятна. Вблизи конуса они по очереди чернели и исчезали. Вскоре стало ясно, что они научились соблюдать дистанцию и сгрудились у края картинки, как выведенные из игры шахматные фигуры рядом с доской.

У меня пересохло во рту, и я все-таки включил рацию.

– Откуда у них представление о нашем чувстве перспективы? - спросил я шепотом, словно нас подслушивают. В наушниках прозвучал взволнованный шепот Кристи:

– Это не двумерные существа.

Конечно! Мир этих существ - не безликая плоская равнина, а сами они - не воскообразные штрихи на поверхности…

Тем временем конус опять изрыгнул огонь и стал подниматься, пока не пропал из «кадра». Остававшиеся синие точки почернели и исчезли.

Через некоторое время в «кадр» полезли новые точки, устремляясь к месту, где прежде находился конус. Первопроходцы чернели и умирали, но так происходило недолго. Закончив исследование, точки продолжили путь.

Мгновение - и синяя скатерть с пустой розовой полосой исчезла, а берег снова опустел.

– Зачем ты мне это показала? - спросил я, повернувшись к

Кристи.

Сквозь щиток шлема были видны только ее глаза - огромные, голубые, серьезные и испуганные.

– Я не могу принять решение одна. - Поколебавшись, она закончила: - Сам понимаешь.

Я понял: она не Бог.

За весь обратный путь мы не произнесли ни слова. Потом мы сидели в комбинезонах, заменяющих нижнее белье, заваривали и пили чай, беседовали ни о чем, описывая круги, словно боялись сказать самое главное

Все мы - живые мертвецы. Эта мысль не покидала меня весь обратный путь. Она цеплялась ко мне, как прилепился к вездеходу снежный буран: он то заворачивался воронкой, то затихал, то снова оживал, словно птичья стая, выпархивающая из-под гусениц.

Меньше двух тысяч выживших! В старых романах этого оказалось бы вполне достаточно: целых две тысячи окрыленных «перволюдей», работающих не покладая рук, с надеждой взирающих на безжизненные пространства, достигающих берегов бескрайнего моря, размножающихся и снова заселяющих Землю.

Увы, Солнечная система лишилась своей обитаемой планеты.

Я вспомнил репортажи с лунной базы. «Орбет» доставит с венерианской орбитальной станции не только тех, кто не покончил с собой, но и особо прочные буры, предназначавшиеся для изучения поверхности Венеры. Вместе с бурами прибудет и один из пилотируемых спускаемых аппаратов.

Тогда мы все поймем. Тогда будем знать точно…

Я не мог не представить себя в той первой экспедиции, на борту спускаемого аппарата, пронзающего бурые сумерки и опускающегося на поверхность планеты…

А ведь я бывал на Венере, работал в тамошней атмосфере… А в детстве читал статьи о том, как легко уничтожить хрупкую экосистему.

Я представлял себе фантазию и реальность: уничтоженные ядерной войной города, Землю, испепеленную лавой. Горький дым - вот и все, что осталось от нашей цивилизации.

Кристи наслаждалась паром из своей чашки и как-то странно посматривала на меня. Чем стала гибель Земли для Кристи Мейтнер? Погиб ли близкий человек, или она восприняла Катастрофу как массовую смерть чужих людей? Миллиардов чужаков?

– Наверное, нам лучше обсудить все прямо сейчас, - произнесла она. Видимо, мое нежелание разговаривать не бралось в расчет.

Я кивнул, не зная, чего мне больше хочется. Ее лицо нельзя было назвать выразительным. Та же проблема, что и у меня. Я попытался вспомнить свое отражение в зеркале, но увидел только туман. На что же она так таращится?

– Все просто, Ходжа, - начала она. - Они ЖИВЫЕ, это ИХ мир. Если мы здесь останемся, то даже при том, что нас всего жалкая горстка, среда на Титане будет медленно, но неуклонно изменяться и в результате превратится в мир, где они больше не смогут жить.

– По-моему, сейчас важнее другое: мы нашли разум. Чуждый, но разум!

Она покачала головой.

– Если мы с тобой постараемся сохранить это в тайне, если попытаемся уберечь их, то потом, вернувшись на лунную базу…

– Земля не возродится, - сказал я жестко. - А мы не проживем на Луне долго. Спутники Сатурна - самое подходящее место. По крайней мере - шанс…

– Нет. Наша партия в любом случае проиграна, - сказала она. В принципе, она права.

– Ты предлагаешь, - продолжала Кристи, - чтобы мы набились все сюда, уничтожили жителей Титана, а потом все равно вымерли, перечеркнув не только собственное, но и чужое будущее?

Какой должна быть моя следующая реплика? Все, догадался: «Пойми, Кристи, ты получила неопровержимые доказательства, что жизнь свойственна Вселенной как таковой!» Идиот! Ведь я помнил, как она выглядела, какими огромными были ее глаза, когда она стояла у меня за спиной с ледорубом и собиралась с духом, чтобы совершить убийство.

– Не пойму, о чем мы тут толкуем, зачем произносим старомодные заклинания экологов? - В точности как болваны, протестовавшие черт знает когда против запуска «Кассини», но не желавшие пошевелить даже пальцем, чтобы избавить мир от чудовищного запаса водородных бомб!

Главное - выбрать цель. Выбрать среди целей ту, что проще.

– Не в том дело, - возразила она утомленно. - Если бы все исчерпывалось тем, что они живые, что они разумные, ты бы здесь сейчас не сидел.

– Шарахнула бы ледорубом? - спросил я с улыбкой. - Интересно, и как бы ты потом объяснила мою гибель?

– Тогда я об этом не думала.

– Ясно. Ну и почему же я до сих пор цел? Долгий недоуменный взгляд, попытка постичь, прячется ли во мне душа, такой ли я человек, как она. Но ответа нет. Вместо этого:

– Позавчера я получила доказательства, что их жизнедеятельность связана с прямым ядерным синтезом.

Она облегченно перевела дух: видимо, произнесла самые главные слова. Мне же казалось, что мы все еще не видим за деревьями леса.

В старых романах подробности всегда затмевали целое, персонажи увлекались наукообразными беседами, кичась своей компетентностью, пока не появлялся Господь и не ставил жирную точку. В нашем положении такие подробности теряют смысл. И все же я подхватил:

– Это могло бы склонить чашу весов в нашу пользу. Мы селимся здесь, учимся взаимодействовать с ними и выживаем как вид…

Я сильно ее разочаровал. Вряд ли ей хотелось, чтобы я выносил свои вердикты. Наверное, ей представлялся сценарий, в котором она, педантичный наставник, объясняла простаку, разинувшему от восхищения рот, всю сложность ситуации, прибегая к простейшей терминологии.

Она откинулась и вздохнула.

– Выходит, ты уже все продумал?

Людям нравится воображать, что они принимают разумные решения. Это называется поведением, направленным на поиск оправданий. Мы с Кристи долго смотрели друг на друга. Напряжение становилось все сильнее, мы по очереди порывались нарушить молчание, но умолкали на полуслове. Кому хочется оправдываться первым? Во всяком случае, не мне. Серьезная проблема, где подходящим аргументом может оказаться даже ледоруб…

Мне не хватало ясности мышления. Мы заговорили об обнаруженном ею явлении, которое она действительно растолковала мне в простейших терминах. В конце концов я сумел ухватить нить и намотать ее на катушку собственных знаний, понять в рамках собственных представлений. Важный этап при поиске оправданий для своего поведения… Или для бездействия.

Подумай об открывающихся возможностях, Кристи! Подумай о технологических прорывах. Об исчерпанности наших ресурсов. Что значат по сравнению с этим твои титанианцы? Так ли важна их судьба?

В конце концов мы уснули. Я устроился на полу, Кристи - на своей койке, спиной ко мне, спрятав голову в тени, сгустившейся у стены. Сначала я не засыпал, пытался анализировать ситуацию, убедить себя, что во всем этом есть смысл.

Проснувшись, я обнаружил Кристи на полу рядом со мной. Правда, она спала, не прикасаясь ко мне, только положив голову на край свернутого одеяла, которое я использовал как подушку.

Лайза никогда так не делала. Когда мы спали вместе, она всегда должна была ко мне прикасаться: то прижималась к моей спине, то требовала, чтобы я ее обнимал и защищал, как раковина моллюска. Помнится, когда мы еще были очень молоды и в новинку друг другу, я, просыпаясь, ловил на своем лице ее дыхание. Трудно представить себе что-либо более интимное, чем это.

Проснувшись, мы позавтракали, сели в вездеход и опять поехали к берегу Воскового моря, где нас дожидались разноцветные чудеса, не ведающие о наших бедах.

Не знаю, что меня заставило остановить вездеход на эскарпе. Наверное, предчувствие надвигающихся событий или острое желание увидеть великолепную панораму. Я велел Кристи покинуть вездеход. Прежде чем согласиться, она долго смотрела на меня, потом кивнула, опустила шлем скафандра и включила наддув. Внешняя оболочка, только что состоявшая из одних морщин, расправилась, напряглась, и женщина превратилась в манекен.

Дождавшись шипения воздушного клапана, я посмотрел в окно и обнаружил «манекен» среди безжизненной пустыни. Почему-то вспомнилась телевизионная реклама, которую я часто видел в детстве: герой в плоском шлеме, с примкнутым штыком, идущий в атаку сквозь шквал огня. Что именно рекламировал этот персонаж, я не помнил - или не хотел вспоминать из чувства самосохранения.

По-моему, Кристи испытала облегчение, когда я присоединился к ней. Конечно, лицевой щиток, как всегда, не позволял разобраться в ее настроении: я видел только огромные глаза с уже знакомым непонятным выражением, то ли изумление, то ли страх, то ли негодование. Тем не менее она дошла со мной до края скалы. Там мы остановились. Я даже позволил ей встать за спиной. Я хорошо помнил, как выглядел ледоруб в ее руках, но теперь это почему-то утратило значение.

Здесь, на уступе, она при желании могла бы обойтись без ледоруба. Один хороший толчок - и я полетел бы вниз. При здешнем слабом тяготении человек, пожалуй, пережил бы падение, но вот скафандр…

Я представил себя в роли разрывающейся гранаты.

Небо, протянувшееся у нас над головами к невидимому горизонту, походило сейчас на застегнутое красное одеяло с лохматыми тучами из грубой шерсти, усеянными дырами, сквозь которые сквозила бесконечность.

Я посмотрел вниз, на серебристый берег. Помост с приборами был окружен кольцами, сложенными из неподвижных шариков. У каждого кольца был свой цвет. Внутреннее, наименьшее кольцо было синим, а дальше - зеленое, красное, фиолетовое.

– Никогда такого не видела, - пробормотала Кристи. Ее голос вполз мне в уши; мне показалось, что она залезла в мой в скафандр, прижалась, положила подбородок мне на плечо и говорит в самое ухо…

Приглядевшись, я заметил, что шарики связаны между собой тонкими, перекрученными, бесцветными нитями. У меня на глазах один из них протянул к помосту свою «конечность». Я уже знал, что сейчас произойдет. Так и вышло: перемычка почернела и сократилась, выпустивший ее шарик перевернулся и пропал из виду. Сомкнется ли кольцо, сделает ли каждый солдат маленький шажок, как греческие воины в фалангах?

– Не понимаю, зачем они это творят, - проговорила Кристи.

Смерть ради истины? Любопытно!

К помосту потянулась еще одна конечность; чем больше сокращалось расстояние, тем медленнее становилось движение. Конечность расплющивалась, расширялась. Наконец на ней появилась плоская присоска, которая задвигалась влево-вправо, не прикасаясь к помосту. Потом в центре присоски образовались желтые бусины, которые, отделившись, устремились к родительскому шарику. Там они умножились в числе и разбежались по кольцу.

– Думаешь, они знают о нашем присутствии? - спросил я.

Первый шарик втянул свою ложноножку, и через секунду следующий в шеренге обзавелся таким же… инструментом? Не уверен, что правильно подобрал слово. Исследование теплого помоста продолжилось.

– Не знаю, - ответила Кристи. - Их радиочувствительность не настолько велика. Мне обычно приходится включать передатчик на полную мощность, чтобы обратить на себя их внимание.

Я сделал шаг в сторону.

– Давай спустимся и…

Кристи еще не знала, что я собираюсь предложить, но на всякий случай ахнула и крепко схватила меня за запястье. Я вспомнил о ледорубе и слегка поежился.

Когда я снова перевел взгляд на береговую полосу, кольца уже распались, бусины обрели идеальную сферическую форму. Они появлялись и исчезали в растрескавшемся льду, как разноцветные шарики для пинг-понга, прыгающие в наполненной раковине. При этом в их прыжках наблюдалась синхронность.

Потом шарики разом взорвались, превратившись в завесу из мелких серебристых капелек. Капли льнули одна к другой, сливались, образовывали сплошную волну. Очень быстро весь пляж превратился в серебряное зеркало, простершееся между морем, скалами и помостом. В нем отражалось красное небо вместе с золотыми лучами, проникающими в прорехи облаков, и снежными завихрениями, похожими на заряды пыли, поднимаемые летним ветром. Мне показалось даже, что я вижу кусочек радуги.

Потом отражение в зеркале стало темнеть, потеряло отчетливость, словно начали сгущаться сумерки, хотя настоящее небо, то, что сверху, осталось прежним. Золотые лучи в зеркале померкли, красный цвет сменился оранжевым, потом побурел, посинел, стал отливать фиолетовым, превратился в смоляную черноту.

Правда, на черном фоне остались серебряные блестки. Что-то в их расположении заставило меня еще больше насторожиться. Блестки перемещались по черному зеркалу, образовывая смутно знакомые фигуры. Часть свилась в густую диагональную полосу…

Кристи ахнула, и мне показалось, что она согрела мне своим дыханием ухо. Она догадалась, что происходит, на несколько секунд раньше, чем я.

Звезды потускнели, Млечный путь почти совсем скрылся из виду.

– Но как? - услышал я голос Кристи. - Как они могут видеть?

В центре звездного неба вспыхнул яркий свет. Вокруг источника света начали вращаться «прожекторы» помельче - одни более яркие, другие менее, некоторые почти белые, другие - синие, красные, зеленые…

От синего потянулись тонкие лучи света. Одни задержались у оранжевого Юпитера, другие достигли желтого Сатурна; одни довольствовались этим, другие продолжили путь и пропали из виду.

В нижней части картинки - если считать низом ее ближний к нам край - возникли плоские схематичные изображения космических кораблей, быстро совместившиеся с летящими от Земли светящимися точками. Маленький «Пионер», «Вояджеры», «Кассини» и другие.

– Насколько же обширны их знания? - хрипло прошептала Кристи. - Почему они так долго ждали?

Если им знаком «Пионер», значит, они следили за нами уже тогда, когда мой отец был мальчишкой, а дед - молодым человеком, увлеченным космосом, мечтающим о будущих полетах и открытиях, - сильным, полным жизни и счастливым.

Солнечная система в черном зеркале на краткое время погасла, но быстро сменилась нарастающим свечением. Появилась голубая Земля с океанами, затянутыми грозными тучами и бледно-желтыми расплывчатыми континентами, с маленьким серым спутником - Луной.

Кристи схватила меня за плечо, догадавшись, что последует дальше.

К Земле помчался астероид. А затем… Фиолетовые вспышки водородных бомб. Разлетающиеся в стороны осколки, удары, алая изливающаяся магма, пелена бурых облаков.

Разумеется, я тут же заподозрил обитателей Титана в некоей связи с астероидом, истребившим земную жизнь. Но по зрелом размышлении подозрение было отвергнуто. А мое воображение принялось рисовать варианты дальнейшего развития событий, Наверное, мы сейчас увидим инопланетянина: человеческого в нем будет мало, но все же достаточно, чтобы признать в нем разумное существо. Инопланетянин поманит нас щупальцем…

«Отведите нас к вашему вождю». Комикс, да и только…

Тем временем картина конца света померкла, сменилась белым диском, испещренным концентрическими кольцами. Постепенно мы сумели разглядеть сложные механизмы с множеством деталей, системы управления…

– Многослойная оптика! - догадался я.

– Если они действительно способны построить такую установку, то могут наблюдать космос через облака. Солнце, крупные планеты, яркие звезды - все как источники тепла, влияющие на их атмосферу.

Инфракрасный телескоп уступил место изображению Титана. Его было нетрудно узнать по топографии Терра Нурсе. Впервые передо мной предстал Титан, лишенный облаков. Изображение вращалось. Мы увидели полушарие, занятое Восковым морем. В море вырисовывалась сложная система концентрических кругов - гигантская версия системы, которую мы обнаружили сегодня, приехав сюда.

– Интерферометр с большой базой, - определила Кристи. - Обладая солидной вычислительной основой, можно…

– Как провести различие между жизнедеятельностью и технологией? - я перебил ее.

– Что ты имеешь в виду? - спросила Кристи.

Для созидания мало одного воображения. Знания, как созидать, тоже мало. Главное - суметь претворить задуманное в реальность.

А нас уже ждало новое изображение - космодром, выполненный с поразительными подробностями. Обе наши ракеты, готовые к старту. У края картинки, на безопасном расстоянии, скопились маленькие синенькие титанианцы. От их выжидательной неподвижности веяло угрозой. Я мысленно сравнил их с притаившимися в засаде индейцами.

К ракетам, готовым к пуску, приблизилась синяя сфера. Я ждал, что ракеты повалятся, как кегли, сметаемые шаром, но сфера зависла неподалеку от земных кораблей. Человечки в скафандрах соединили сферу и корабли синей нитью. Сфера стремительно съежилась и исчезла. Корабли стартовали, яркие языки пламени подбросили их к оранжевым небесам, и они пропали из виду.

База и космодром стали исчезать по кусочкам, пока пейзажу не была возвращена девственная простота.

В моих наушниках раздался обреченный вздох Кристи.

Но серебряный экран опять расчистился, замерцал звездами в бархатной темноте, ожил работающей моделью Солнечной системы. Яркие точки устремились от Сатурна к голубой Земле. «Земля теперь бурая, - мысленно поправил я мультипликаторов. - Вы что, забыли?»

Космос опустел.

– По-моему… - начала Кристи.

– Они посылают нас обратно домой, на верную смерть, - закончил я за нее.

И вдруг появилась новая яркая точка. Она проделала путь от Земли до Сатурна и вернулась обратно. Потом еще и еще. Множество ярких точек устремилось от Сатурна в противоположном направлении, к Нептуну. Трасса приобрела следующий вид: Земля-Сатурн-Нептун - и обратно.

Что привлекательного на Нептуне? Ничего, не считая его спутника Тритона!

Я вспомнил, что всегда мечтал там оказаться, даже готов был бросить Лайзу ради прозрачных гейзеров на фоне темно-синего мира где-то на самом краю межпланетной пустоты… Кристи заговорила, и голос ее прозвучал гулко, словно она погрузилась в глубокий сон:

– Они отсылают нас. Они обещают помочь нам выжить… - Она запнулась.

О чем тебе подумалось, Кристи? Пригрезилась атмосфера планет-гигантов?

– Из атмосферы Юпитера нам трития не добыть, хотя его там полно. - сказала она. - Слишком сильна радиация. Может, когда-нибудь в будущем, но только не сейчас.

Надо же, ты еще веришь в будущее! Потом, думая про тритий, я вспомнил давно забытый проект «Дедал».

– Даже здесь, на Сатурне, пришлось бы как-то преодолевать силу тяготения. А опасность столкновения с обломками в экваториальных кольцах? Зато Нептун…

Газовый гигант с атмосферой низкой плотности, насыщенной необходимым нам тритием. А вокруг него вращается естественный обледенелый спутник - наверное, титанианцы облюбовали его для себя?

Внезапно от Земли отделился пучок ярких искр, чтобы, минуя планеты, устремиться вдаль, к звездам, сияющим все ярче. Пучок искр уменьшался на глазах. В конце концов он сделался неотличим от звездной россыпи.

– Кажется, они имеют в виду созвездие Павлина, - проговорила Кристи. - Никогда не была сильна в мелких созвездиях.

Дельта Павлина? Уж не затерялась ли там планета? Уж не похожа ли она на ту, которой мы лишились?

– Считаешь, у них настолько совершенная технология? - спросил я.

Она посмотрела на меня. Опять эти огромные глаза за матовым, запотевшим щитком.

– Вряд ли. Сплошной лед и холод - какая уж тут технология! Но если объединить усилия с нами, то… Не исключено!

– Кажется, решение все равно приняли за нас, - подытожил я.

Я проснулся в конце ночи, открыл глаза, увидел в темноте синее свечение приборной панели и застыл на краю койки, отбрасывая на стену всклокоченную тень. Кристи умещалась между мной и стеной. Нам было хорошо рядом, под одним старым одеялом.

Скоро начнется новый день. День, когда мы примем решение, сядем в вездеход, вернемся на базу и расскажем о том, что видели.

И что тогда?

Ничего особенного. Наши фантазии оказались ничуть не лучше, чем старая идея о «бремени белого человека».

Но решение было принято заранее, принято не нами. Нам предстояло всего-навсего исполнить свою роль, зачитать фразы, предназначенные по сценарию.

Свет, камера, мотор! Снято.

Застыв, я чувствовал дыхание Кристи, то мерное, то прерывистое. Спит, наверное. Я попытался вспомнить свои ощущения, когда рядом со мной спала Лайза. Но воспоминания уже покинули меня, как и память обо всем остальном, что было в прошлом.

Я внимал вздохам ветра, завываниям среди холмов, хрусту льда, ломающегося под напором приливных сил глубоко под нашим жалким жилищем.

Кристи вздохнула во сне и прижалась ко мне еще крепче. Наверное, того требовали ее сновидения.

Я вспомнил огоньки, устремляющиеся к звездам, и задумался о новой планете. Мне представилось, что я стою на вершине холма на фоне алого заката. К горизонту клонится чужое солнце - бугристое, в ореоле короны, совсем как на иллюстрации из детской книжки по астрономии.

И совсем как в детской книжке, рядом со мной стоит женщина, на плече которой покровительственно лежит моя рука.

Далеко внизу виднеется край густого леса, деревья с широкими, как у пальм, листьями качаются на теплом ветру. Дальше раскинулось до самого горизонта отливающее золотом море.

Прозрение ли это? Неужели это мы? Или все - несбыточный сон?

Кристи пошевелилась, повернулась, потерлась щекой о мое плечо и прошептала:

– Может быть, все еще получится. После всего, что было.

После всего… Прошли секунды, равные вечности, прежде чем я понял смысл ее слов. Еще одна вечность, равная секундам, - и с моего сердца свалилась тяжесть. Призраки улеглись в могилы, сон уступил место брызжущему золотом утру.

Перевел с английского

Аркадий КАБАЛКИН