"Звезда Полынь" - читать интересную книгу автора (Рыбаков Вячеслав Михайлович)

ГЛАВА 6. Средь нас был юный барабанщик

Журанков нипочем бы его не узнал, если бы не предварительная работа: окольные расспросы, высосанные из пальца предлоги… Школу-то парень уже окончил, а никуда еще не поступил – где его искать? Уж понятно, не дома – и по более-то невинному поводу Журанков не мог, права не имел и желания не испытывал без спросу, без просьб и согласований, которые понятно бы чем закончились, соваться в дом к бывшей жене и ее мужу. Ни школа, ни институт… Оставался только спорт. Парень как парень. На плече пухлая переметная адидаска, на спине свитер с завязанными вокруг шеи рукавами… Короткая стрижка… Пушок на губе. Уверенный шаг. Плечи уже шире отцовских. Таким я мог бы быть, подумал Журанков с мимолетной болью. Если бы в детстве не продирался сквозь изматывающее, как нескончаемое приседание, "не так"…

Жизнь, несмотря на россыпи пустых достижений и титулов, была проиграна вчистую.

"Зато с сыном повидаюсь напоследок… Спасибо шпионам. Какой предлог для разговора! А то – что бы я сказал ему теперь, свалившись ни с того ни с сего после стольких лет? Как аттестат, троек много? Нет? Вот молодец! Куришь? Ты не кури, это вредно… Ну, бывай, слушайся маму". Идиот. Был бы просто идиот. Журанков шел за сыном шагах в десяти позади и никак не мог решиться заставить себя ускорить шаг, догнать и позвать: "Вовка"…

Господи, да неужели это правда, что он, этот мальчишка, этот мой мальчишка кого-то застрелил?

Сейчас узнаю.

Журанков сглотнул и ускорил шаг.

А Вовка уже минут пять как заметил, что за ним следит тусклый топтун. Поначалу он еще старался гнать от себя эти мысли – совсем, мол, я свихнулся от последних событий, помороки пошли, блин… Но когда топтун стал его догонять – неторопливо, очень уверенно в себе: мол, не уйдешь, урод, некуда тебе деваться, я все знаю! – сомнений не осталось. Вовка дернулся взглядом влево, вправо, но ни одной подходящей подворотни поблизости не случилось. Да и негоже это, осадил он себя. Всю жизнь не набегаешься. Первое мимолетное смятение отступило, придушенное суровым спокойствием. Будь что будет. Русские не сдаются. И не бегают, как зайцы.

"А мальчик меня заметил. Нервничает. Да, что-то с ним не так, совесть нечиста, иначе он и внимания не обратил бы на такую шушеру, как я. Да, вот заозирался. И сразу взял себя в руки. Пошел медленнее. Остановился и повернулся ко мне, в глазах – вызов противнику и покорность судьбе. Господи, Вовка… Это мой Вовка…"

Они сошлись.

– Здравствуй, Володя, – сказал Журанков.

– Здрасьте, – хрипло сказал Вовка. Запнулся. И кинул этак небрежно, мужественно: – Вы из ФСБ или просто из милиции?

Журанков улыбнулся. Завозился во внутреннем кармане, достал паспорт: он очень боялся, что сын не поверит, что он – это он. И не хотел быть голословным.

– Я твой отец, – сказал Журанков.

У Вовки слегка отпала челюсть.

– Какого хе… – начал он после паузы и осекся. – То есть…

Журанков молча показал ему страничку паспорта. Вовка всмотрелся. Потом снова перевел взгляд на лицо Журанкова.

– Ну и чего? – спросил он.

– Надо поговорить, – сказал Журанков, неловко упихивая паспорт обратно. – Тут есть какой-нибудь скверик, какая-нибудь скамеечка на отшибе?

Несколько мгновений сын приходил в себя. Потом сказал угрюмо:

– Да.

Он и не подумал ершиться. Шок.

Они пошли.

Сын не обманул. Пять чахлых кустиков, один опасно дряхлый тополь над ними, а посреди – песочница, горка и почетный караул из четырех скамеек по сторонам. Время было неурочное, и лишь один неприкаянный карапуз под небдительным присмотром деда, читавшего какую-то книгу на английском, лепил формочкой и совочком незамысловатые куличики, а потом сам же их давил. Слепит – раздавит… Слепит – раздавит… Жизнь в миниатюре.

– Вот какое дело… – сказал Журанков, когда они уселись. Помолчал. – Мама с самого начала, когда мы расходились, просила меня с тобой не встречаться, и… она была права.

Замолчал.

Ведь все такие безалаберные, неаккуратные, забывчивые, и притом нельзя им об этом говорить, а то они обидятся – надо просто терпеть, не подавать виду, есть, что дает жена и нахваливать, на самом-то деле давясь, потому что наверняка она все плохо помыла, и по возможности делать все самому; а где сил набраться? И вот иногда осторожно, тактично, как бы с юмором, все же в чем-то приходится поправлять…

"Кате, верно, казалось, я их поедом ем с утра до вечера.

И когда она после развода запретила мне видеться с сыном, я не боролся. Я уже сообразил, что к чему. И я уберег Вовку от того яда, которым меня пропитали в детстве. Я сознательно старался его оградить, не изуродовать, понимая, что, если буду маячить рядом, яд сам собой мало-помалу перетечет к нему. Ведь человек не может изо дня в день быть внутри таким, какой есть, а снаружи – совсем другим, каким надо. Мои родители тоже все делали не нарочно, а просто потому, что жили. И я стал как они; еще в детстве стал, сам того не замечая и не понимая и потому не в силах защититься, по малолетству не в силах даже понять, что нужно защищаться… Я стал как они, мне же все время хочется позаботиться, уберечь и научить, как лучше. И это при том, что я ничего не умею.

Я не хотел, чтобы Вовка мучился, как я.

Уберег.

Только вот теперь у меня нет продолжения. И уже никогда не будет.

Нет, Вовке все это по фигу…

И он прав. У него свои проблемы".

Мальчик, неприязненно хмурясь, терпеливо ждал. Чувствовалось, что еще минута-другая, и он встанет и уйдет – вероятно, плюнув.

А, собственно, с какой стати, сообразил Журанков, он будет откровенничать с невесть откуда свалившимся отцом по паспорту?

Если не пошлет ко всем чертям – это подвиг…

– Ладно, лирику побоку, – сказал Журанков, выдавив улыбку. – Мне тут про тебя рассказали странную историю, и я всего-то хочу знать, правда это или нет.

В глазах Вовки дернулось брезгливое негодование. Или страх?

Нет, не страх, а что-то такое…

– Кто рассказал? – напряженно спросил он.

– Я тебе потом изложу свою историю, если захочешь. Но сначала ты расскажи. Вроде как ты с пистолетом носишься… Стрелял в кого-то…

Вовка ощутимо вздрогнул.

Уставился в землю, задумался. Лицо его было отрешенным и хмурым. Долго молчал.

– Тебе в подробностях? – глухо спросил он.

– Как хочешь.

Сын помолчал еще. Явно не знал, на что решиться.

– Тут на днях, – не поднимая взгляда, бесстрастно начал он потом, – я с одним товарищем, который должен был меня подстраховать и вообще… он старший, он контролировал, это было третье посвящение… Мы пошли к одному сказать, чтобы он выметался обратно из России туда, откуда пришел. Он вроде как врет тут. Приехал из Европы и, младший воевода сказал, чего-то врет. А его слушают. Он знаменитый. Мне нужно было его пугнуть. И мне воевода дал пистолет. Надо было, если он заартачится, стрельнуть ему под ноги. Так воевода поставил задачу, я точно помню. Но все пошло через задницу.

Вовка помолчал, переводя дыхание. Сглотнул. Коротко, виновато покосился на внимательно слушавшего Журанкова. Вовсю чирикали неунывающие воробьи.

– Я плохо помню, все получилось очень быстро. Тот хотел забрать у меня пистолет. Он спокойный был такой, не верил, что я всерьез. Я… Я и сам бы пистолет не отдал нипочем. Я его уже снял с предохранителя. Чтобы, если что, сразу под ноги ему. Но мой товарищ, наверное, подумал, что у меня духу не хватит. Он сзади стоял. Наверное, он подумал, что тот у меня отберет пистолет. Он взял меня за руку, потянул… как-то… Я даже не понял как. Как-то курок нажался. И… прямо в живот…

Вовка сглотнул. Журанков забыл дышать.

Боже милостивый, у него прямо рвалась сейчас с губ фраза, которую он столько миллионов раз слышал в детстве: надо было не так!

Поздно…

Он молчал.

– А в кухне, оказывается, сидел еще какой-то жлоб. Как прыгнет оттуда! И выбил у меня пистолет. Он вообще здоров махаться, меня уделал враз. И начал метелить Ярополка. Я еле очухаться успел, а Ярополк уже с копыт… И тогда я чем попало, телефоном кажется, тому как жахну в башню! Понимаешь, это уже просто само собой получилось! Не мог же я смотреть, как товарища бьют!!

Замолчал. Опять испытующе всмотрелся в лицо Журанкова: хоть чуть-чуть его понимают или вовсе нет?

– А потом? – тихо спросил Журанков.

– А потом мы ноги сделали.

– А потом?

– Потом домой пришел, стал телик смотреть… Самого трясет… – Помолчал. – Если честно, до сих пор трясет. Первый раз сегодня мышцу покачать выбрался, все дома сидел носом в стенку… А тебе-то чего? – вдруг панически крикнул он, сообразив, что будто под гипнозом разоткровенничался с совершенно незнакомым человеком.

Ему не с кем поговорить, понял Журанков с состраданием и тоской. Ну, просто совсем не с кем… Мать честная, что же делать-то?

Да откуда мне было знать, насколько он тут одинок?

– Ты сам-то слышал, что именно он врет, этот…к кому вас послали?

Вовка, снова уставившись в землю, отрицательно помотал головой.

– Ты потом опять уже встречался с воеводой или с Ярополком?

Язык отказывался выговаривать эти чучельные слова.

Пришлось.

Вовка снова отрицательно покачал головой.

– Что собираешься делать?

Вовка пожал плечами.

– Как же ты туда попал? – совсем тихо спросил Журанков.

– Познакомился… – так же тихо ответил сын.

– И зачем?

Вовка помолчал, пытаясь найти слова.

– Ну надо же как-то Родину спасать… – проговорил он без затей и оттого особенно беззащитно.

Журанков коротко вздохнул.

– А теперь я расскажу тебе свою историю, – сказал он. – Вчера меня нашел совершенно незнакомый человек. Подошел и сказал: ваш сын связался с бандой фашистов. Убил одного человека и искалечил другого. На пистолете и на телефонном аппарате его отпечатки пальцев, а пистолет и телефон – уже в милиции. Конечно, в милиции не знают, чьи это отпечатки, ваш сын не рецидивист, и в картотеке его нет. Но если вы откажетесь с нами сотрудничать, мы найдем способ навести милицию на вашего сына. Доказательства бесспорные, не отвертеться: двойное убийство на почве национальной ненависти. Засудят не по-детски.

Вовка помолчал.

– А что значит сотрудничать? – глухо спросил он потом, не поднимая головы. Он так и смотрел в землю.

– Это значит передавать им военные и космические секреты России, – тоже немудряще и оттого тоже нелепо и беззащитно ответил Журанков. Это походило на комедию. "Бриллиантовая рука". В направлении государственной границы движется автомобиль "Москвич".

Оказывается, все это есть на самом деле…

Журанков сменил позу. Положил ногу на ногу, сцепил пальцы на колене и уставился в небо.

– Представь себе огромный белый самолет, – медленно и негромко сказал он. – Огромный-огромный. А на нем другой. Этот другой немного меньше, но тоже большой. Больше "Бурана" раза в полтора. Но дело в другом. Главное, что он сам себе хозяин. Никакому другому аппарату такое не снилось. Двигатель у него прямоточный, и стоит МГД-генератор… Знаешь, что это? Нет? Ну, тогда неважно. Суть в том, что будет электричества завались – пока летит, сам и вырабатывает. А электричеством он впереди себя создает плазму вместо воздуха. И эта плазма его не тормозит, а, наоборот, вперед несет и дает полную свободу маневра. И у него не перегреваются борта. Вот у американцев из-за этого как раз "Коламбия" рассыпалась, семь человек погибли… А тут разогнали его на большом самолете, прямоточник включился, электричество пошло… Скорость, маневренность – как ни у кого. Полетал в космосе, вернулся в атмосферу, полетал в атмосфере, сделал что надо… опять в космос ушел… Угнаться за ним никто не может. Его даже заметить толком никто не может. Ты же понимаешь… Если бы, например, такой наш самолет в свое время один только раз пролетел на границе атмосферы и космоса над Югославией и Адриатикой, где американские корабли, – НАТО разве решилась бы Югославию бомбить? Все были бы отменно вежливы и дружелюбны, говорили бы только о международном праве, уважении к суверенитету и стремлении к мирному разрешению любых конфликтов и недоразумений… Потому что зачем говорить об очевидном? Он просто один раз пролетел…

Журанков умолк. "Что-то я долго, – подумал он. – А впрочем…"

Как раз об этом он мог бы говорить часами. И простыми словами, и сложными. И даже молча – с помощью одних лишь формул на бумаге.

– Подобными проектами уже лет десять занимаются. И у нас… и у них, конечно. И судя по тому, как на меня давили и как тебя подставили, чтобы меня додавить, я каким-то чудом продвинулся сильно дальше всех. Или просто удачнее. Это же сумасшедшая математика, Вовка. Совершенно сумасшедшая. Это только вот так, на словах просто. Одно обтекание плазмоида обсчитать – кишка выскочит.

Опять помолчал. И ни с того ни с сего разоткровенничался:

– Впрочем, это довольно прикладная задача. Да, я им тогда просчитал… Сам-то я давно занимаюсь иными вещами, куда более интересными. Этого уже вообще никто не знает.

Он осекся, потому что ему показалось – он начал хвастаться. "Оказывается, мне тоже не с кем поговорить", – подумал он.

Помолчал. И потом неожиданно для себя несмело тронул ладонью колено сына.

– Вот как надо Родину защищать, Вовка. Головой.

Это неуместное, фальшиво свойское "Вовка" вырвалось само собой. Журанков даже испугался – нельзя так фамильярничать. Но сын, похоже, просто не обратил внимания на неучтивость свалившегося из иных пространств предка. Мысли его были заняты совсем иным.

– Ага, головой, – плачуще сказал он. – Как ее защитишь, когда ей самой ни хрена не надо? Вы будете десять лет головы ломать, а потом любой чиновник, вас не спросясь, любая мелкая сука в каком-нибудь министерстве возьмет и все это продаст! И ничего ему за это не будет! Скажут: о, какой правильный демократ и умелый бизнесмен! Вот у него теперь по заслугам вилла, "Тойота" и честно купленная икра! Не то что у слабоумного быдла, которое все это придумало и построило!

Журанков вздохнул, а потом улыбнулся через силу.

– Да, есть такая опасность… Вот потому мы не только от чужих таимся, но немножко и от своих…Свои ведь разные.

Помолчали.

Сын уже не смотрел в землю. Куда-то выше, вдаль. И глаза его впервые за все время разговора были не угрюмыми, не испуганными, не затравленными… Были такими, какие полагается иметь в детстве. В молодости.

Мечтательными.

Потом сын спохватился.

– Погоди. Так… А какая связь? Что тогда получается с нашей… – Он запнулся на миг, а потом решительно, не щадя себя, закончил: – С нашей бандой?

Журанков опять вздохнул.

– Ты дуй от них подальше, сын, – сказал он. – Я, собственно, чтобы тебя предупредить, и приехал. Наплел им, что согласен на них работать и что мне только нужны доказательства: твой собственный рассказ.

– Значит, наша банда… – настырно повторил Вовка, почти не слушая и по-мужски думая сейчас прежде всего об установлении истины, остальное подождет.

– Ну, что банда… – пожал плечами Журанков. – Вывод напрашивается… Тот мужик не уточнил, разумеется, от кого он. Сказал: влиятельная организация. Наверное, американцы. А может, наоборот, наши, которые хотят на это дело наложить лапу и продать, как ты сказал. Разница-то невелика. Получается, что твой боевой товарищ, которого ты спасал, нарочно твоими пальцами нажал курок. Чтобы были твои отпечатки. Получается, вся ваша банда подставная. Уж не знаю, кто в ней это знает, младший ли твой воевода, или только старший, или вообще один какой-нибудь казначей, через которого деньги идут… Ведь не бесплатно же вы существуете, ты думал об этом? Наверное, флажки шьете, форму…; Наверняка арендуете помещения… Оружие, между прочим. Вот тебе, говоришь, пистолет дали – его же купили где-то, он же денег стоит… Вот такой компот, сынище. Получается, вся ваша операция против какого-то врага была придумана специально, чтобы меня зацепить. И, значит, на самом деле еще неизвестно, кому он был враг. Может, как раз им, а нам друг. Хорошая комбинация, многоцелевая. Специалисты работали. Мало что нас с тобой зацепили, мало что убили, кого им надо было, так еще и шумиха опять: русские – это же сплошь нацисты и истребители нерусских… Много у вас таких операций делается?

Сын не ответил. Да Журанков и не ждал ответа. Ему нестерпимо хотелось погладить Вовку по голове, но он не имел на это права.

– Ты давно с ними? – спросил он.

– Нет, – нехотя проговорил сын. Помедлил. – С февраля… на зимних каникулах познакомился…

Журанков только головой покачал.

Как это звучало… Несовместимо. Школьные каникулы – и подонки, сующие детям пистолеты…

Журанков помнил школьные каникулы десятого класса. Сколько счастья поместилось в эти без малого две недели! Новый год с родителями и с друзьями, мама классных пирожных напекла, и с первым в жизни глотком шампанского! "Ты уже взрослый… можно…" Елка! Пахучая, колючая, с игрушками и лампочками… Много ли нам, небалованным, тогда надо было, чтобы взлететь на седьмое небо лучшего в году праздника… Разноцветные огоньки на ветках, смеющиеся молодые родители, замечательные друзья и полная свобода. Для чего человеку свобода? Чтобы быть собой. По телевизору столько фильмов показывают хороших, даже спозаранку! И можно на дневной сеанс в кино! А после – в снежки играть полдня! А стемнело – читать вволю, всласть! Как раз на последних зимних каникулах Журанков, он помнил это точно, прочитал, совершенно завороженный, цвейговского "Магеллана"… И потом, без перехода, – "Вселенную, жизнь, разум" Шкловского.

А теперь – младший воевода. Пистолет с нацистской символикой…

Вот и настало будущее.

Четверть века адских усилий и жертв, чтобы сменить то на это.

– Беги от них, – сказал Журанков. – Посвящения ты не прошел, так что беги. Затаись. Они подонки. И, наверное, предатели. Враги.

Слова были грубые и невыносимо пошлые, будто с ископаемых плакатов. Ежовщина. Интеллигентному человеку неловко, стыдно их произносить. Это же слова стукачей, вохровцев, вертухаев… Но других слов тут не было.

– А ты? – спросил сын.

Журанков не ответил.

Вообще-то он знал, что делать.

Не решил еще в деталях, но в принципе знал. Или вниз головой с моста, или как-то так. Материалы у Алдошина, и "Полдень" теперь без Журанкова, наверное, справится… А ТАМ до него никто не доберется. А когда до него будет не добраться, они и от Вовки отстанут. Зачем им Вовку сдавать, если Журанкова все равно нет.

А того, кого погубил Вовка, все равно не вернешь…

Про него лучше вообще не думать. В голове не укладывается…

– Я-то выберусь, – бодро сказал Журанков. – Контрразведка тоже ведь работает.

Сын медленно, с сомнением покивал. И вдруг застенчиво, очень по-детски глянул на Журанкова.

– Слушай… Глупо, но… ты помнишь стих про бегуна?

– Про бегуна? – обалдело переспросил Журанков.

– Ну да. У меня где-то в мозжечке застряло… еще с тех времен… – Вовка неловко отвел глаза. – Ничего толком не помню. Про бегуна, и все…

Какие-то тяжелые, вихляющиеся жернова медленно провернулись у Журанкова в голове.

– Погоди… – пробормотал он.

– Время от времени всплывает, настойчиво так… Как бы солнце, яркое такое, песчаная дорожка среди высоченной, с меня ростом, травы, я к тебе бегу – а ты мне стих потом читаешь… Про бегуна.

Широкая улыбка проступила на лице Журанкова. Даже не проступила – медленно всплыла откуда-то из невообразимой черной бездны.

– Это мы дачу в Токсово снимали… – проговорил он мечтательно. – В восемьдесят девятом. А озеро помнишь?

Сын помолчал.

– Вроде… – неловко улыбнулся он.

– Ну, тогда… Тогда и я вроде помню.

Журанков запрокинул голову и снова уставился в небо. Он так туда хотел…

Жена хорошо читала стихи, сам-то он всегда стеснялся.

– Вот человек… – начал он. Горло перехватило. Кто бы мог подумать… Про бегуна, да… Он и забыл давным-давно. А теперь вот вспомнилось, будто и не забывал. Он прокашлялся. Сын нетерпеливо смотрел ему в лицо.

А он бежал, размахивая что было сил руками и косолапя, и шлепая сандаликами по крепко сбитому, утоптанному песку, и тыкался лицом мне в ноги, обнимал мне колени и победно кричал: "Я бегаю быст-р-ро, как пуля!" Он был горячий, как солнечный зайчик, и от него звонко пахло детством… А кругом жужжали шмели.

Журанков умолк. Несколько мгновений в воздухе, медленно распадаясь, еще жил грохот жуткого, точно египетские пустыни, пространства, разделившего ту дачу в Токсово и этот скверик в Москве – пулеметный грохот трассирующих годов, что очередью пролетели над головами ошеломленно пригнувшихся людей. Потом растаял.

– Спасибо, – тихо сказал Вовка. У него чуть дрожали губы. – Это тот. Хотя… теперь оказалось, что он совсем не про то…

Десять минут назад он сказал, будто не знает, что делать. Вернее, просто плечами пожал. Теперь уже знал. Правда, не стоило говорить об этом вслух.

Надо пойти и всю эту вражью сволочь заложить. И пусть его, Вовку, тоже судят. Пусть тоже сажают – заслужил. Телефоном мужика бил по голове уже сам, никто другой, ни на каких провокаторов не свалишь. Мужик-то хороший, тоже друга спасал, между прочим. Без колебаний под мой ствол полез. И Ярополка только в стену приложил, бережно. Мне про "неотложку" кричал. А я его… Как подлец. Сзади.

Даже говорить не о чем.

Не сумел Родину спасти, так надо хоть не мешать ее спасать этому… ну, вот этому вот…

Папе.

Когда я к ментам соскочу, а банду заметут, он шпионам приветливо сделает ручкой – и чуки-пуки, все путем.

Маму жалко…

Зато каких шмуздюлей получат от своих заморских хозяев те суки, что все это затеяли!!

– Беги, бегун, – тихонько повторил Вовка.