"Звезда Полынь" - читать интересную книгу автора (Рыбаков Вячеслав Михайлович)

ГЛАВА 4. Опять не пролилась

Фомичев позвонил Наташке часа через четыре после того, как они разошлись у больницы. Он был доволен и собой, и тем, что ему удалось, – и имел все основания на это. По первости его хотели погнать взашей, а он – журналистское расследование. Ему: тайна следствия, а он – святая мужская дружба. В общем, ля-ля-тополя – и теперь в его бумажнике лежали миниатюрные копии фотороботов, которые по рассказам соседей были составлены в ментовке в дополнение к показаниям; двое совершенно свидетелям незнакомых, не живших в том краю и никогда доселе там не виданных ребят в течение не менее чем получаса сидели на скамейке у парадной и то ли чего-то ждали, то ли кого-то караулили. Соседи – они все видят, только, к сожалению, лишь задним умом крепки. Фотороботы так себе, но, во всяком случае, отчетливо видно, кто из парней старше, кто совсем пацан. Будем у Семки в следующий раз – хоть завтра, – обязательно предъявим.

Наташка долго не отвечала. Фомичев уже начал думать, что она либо спит, либо, наоборот, слишком увлеклась чем-то, неважно чем, чем-то очень важным, с этим самым Журанковым. Он уже хотел дать отбой.

– Ал-лё? – спросила Наташка басом.

– Привет, – осторожно сказал он.

– А-а, – протяжно сказала Наташка, – это ты, Фомич…

У него брови слегка поползли вверх. Наташка так амикошонски никогда себя с ним не вела.

Прежде чем он сообразил что-то ответить, она вдруг хихикнула и запела:

– Голова обвязана, кровь на рукаве… След кровавый стелется… Бляха-муха, забыла. Как там? Стелется…

– Наташка, – сообразил он, – ты что, пьяная? Вы там выпиваете, что ли?

– Стошку вискарика огрела, – легко призналась она. – На голодняка, правда. Нет, ты не думай, Фомич, это не разврат. Это я уже дома. В полном одиночестве.

– Точно только стошку? – усомнился Фомичев.

– Ну кто считает? – возмутилась Наташка. – Мы же воспитанные люди!

– Понятно, – сказал Фомичев. – У тебя что, Наташечка, нечаянная радость? Журанков тебе наконец рассказал, на чем мы осенью полетим к альфе Центавра?

Наташка отчетливо икнула. Потом поведала:

– Журанков с собой покончил. Вскрыл себе вены в ванне. А я его спасла.

– Ты что несешь? – обалдело помолчав, осведомился Фомичев.

– Правда, – ответила Наташка так тихо и трезво, что Фомичев сразу понял: да, правда.

– Как это было? – негромко и совершенно спокойно спросил Фомичев.

– Захожу, а он в ванной, – сообщила Наташка и опять икнула. – Ага. Вены на руках порезал и лежит, как в маринаде. Ой, погоди… рекламная пауза. Я еще накачу. Вот это денек…

Слышно было, как звякнуло стекло о стекло. Похоже, у Наташки до сих пор тряслись руки. А может, наоборот – уже тряслись.

– Ага, – сипло сказала она через несколько секунд. – Есть. Я опять с тобой, Фомич. Я снова здесь, я собран весь…

– Наташ, – осторожно предложил Фомичев, – может, мне подъехать?

– Ни в коем случае! – сипло прикрикнула она. – Исключено! Я слабая женщина, пьяная и пришибленная, мне тоже помощь нужна. Надежное мужское плечо… Если ты тут окажешься, я тебе отдаваться начну, а это нельзя, нечестно. Я же тебя не люблю… Я этих уродов люблю.

– Понял, не дурак, – сказал он, помедлив.

– Ленечка… Ты не обиделся?

– Нет, – ответил он хмуро, но, в общем, не покривив душой. – На что тут обижаться? Дело житейское. На расстоянии-то со мной говорить ты сейчас можешь?

– О да.

– Он как-то тебе объяснил?

– Он молчал, как партизан. Я жгуты верчу, кровь останавливаю… Он зажмурился и молчит. Знаешь, будто маленький. Чурики, мол, я уже не играю, а вы делайте, что хотите. А когда я стала по телефону наяривать… Обычную-то "Скорую" я вызывать побоялась, не ровен час, они бы следствие затеяли. Назначат психическую экспертизу… Нам это надо? Связалась с представителем корпорации в Москве, объяснила ситуацию на пальцах. Надо отдать им должное, врубились с двух слов. У них, оказывается, тут целый штат… Государство в государстве. Ну, как и следовало ожидать, собственно. Если своя служба безопасности, то как не быть своей поликлинике? И своей "неотложке"? Частный сектор, мироеды…

– Наташка, ты героиня, – от души сказал Фомичев. – Так соображать в таком экстриме…

– Херня, – бесшабашно отмахнулась Наташ- Слушай дальше. Когда я стала телефон крутить, он все ж таки соизволил снизойти… Отверз уста и начал гнать полную пургу… Чтобы я не вызывала врача, чтобы я ему размотала повязки и отпустила залечь обратно. Потому как я все испортила и всех погубила. Его, мол, сына коварно впутали в кровавое преступление и теперь шантажируют Журанкова, чтобы он кому-то там рассказал главную военную тайну, а то сына засудят… А вот если он, Журанков, немедленно помрет, то и сыну ничего не грозит, и тайну никто не узнает…

У Фомичева в голове что-то напряглось, будто слова Наташки, как ключ, заводили некую пружину, а потом, коротко скрежетнув, провернулось и встало на свои места.

– Наташ, – тихо сказал Фомичев. – Таких совпадений, конечно, не бывает… Но на самом деле еще как бывает. Не сын ли Журанкова проломил башку нашему Степану?

Некоторое время в трубке было слышно лишь запаленное дыхание Наташки.

– Ты вот что, – сказал Фомичев. – Ты сейчас ложись спать… ну, накати там еще, сколько надо для релакса, и отдыхай. Завтра нам эту сову надо прояснить.

Он остановил себя на половине того, что поначалу хотел сказать, потому что вовремя сообразил: если сказать все, Наташка уж точно не заснет.

Потому что для Степана, если так, получался совсем иной расклад. Получалось, что он не плюгавой шпане под руку подвернулся, а занятым каким-то серьезным делом профи. А те, если уж начали, свидетелей не оставляют. Игра немалая. Журанков, конечно, как у Галича пелось, то ли гений, а то ли нет еще, но исходить надо из худшего. В данном случае худшее – это что он воистину гений и что ради завладения его мозгами и тем, что в них таится, крови не пожалеют.

– Фомич, – ошеломленно проговорила Наташка. – А ведь это и правда может быть. Он же мне сказал: мол, сына пальцы нарочно оставили… Только я не соображала ничего. Жду врачей, а сама думаю: платье у меня мокрое и в кровище, и платья мне смертельно жалко…

Через полчаса Фомичев уже снова был возле больницы. Смеркалось; для конца весны сумерки наступали, мягко говоря, рановато, но небо снова пучилось рваными тучами, тяжелыми, как насквозь промокшие ватные одеяла. Медленно, в крайней сосредоточенности озираясь по сторонам и словно что-то прикидывая про себя, Фомичев пошел по тротуару вдоль обшарпанной больничной стены; не сделав ни малейшего поползновения войти внутрь, прошел мимо входа, через который они совсем недавно так браво прошагали вместе с Наташкой…

Это только в американских боевиках нет ничего проще, чем добить лежащего в госпитале свидетеля. Переодеться в белый халат, пройти, механически раскланиваясь при встречах с другими белыми халатами, войти в надлежащую палату и, пока никто не видит, то ли укол сделать, то ли в капельницу чего-нибудь плеснуть, то ли отключить какой аппарат от электропитания… И назад, снова приветливо раскланиваясь с якобы коллегами. Никто и внимания не обратит.

Попробуйте проделать нечто подобное, когда даже лечащего-то врача днем с огнем не сыщешь, и никакие умные приборы к потерпевшему не подключены за неимением таковых в больнице вообще, по зато палаты утрамбованы увечными, точно банки с килькой.

Если не современные американские боевики, то… Старый добрый Конан Дойль?

Конечно, все входные двери дома напротив больницы были в свое время оборудованы кодовыми замками – и, конечно, эти замки были либо давным-давно с корнем выдраны из гнезд, так что и сами пустые гнезда приобрели застарелый вид типа "дом так и построили", либо, в лучшем случае, кнопки, которые надлежало тиснуть, чтобы дверь екнула электрической селезенкой и всосала язычок замка, настолько затерлись, что не составляло труда определить, на какие именно надо жать. Да, это вам не Рублевка. Это – времен "Превратим Москву в образцовый коммунистический город".

Однозначно нам сюда.

Вошли.

Поднялись.

Дверь на чердак, разумеется, не запиралась.

М-да. Носом дышать – воняет; дышать ртом, чтобы не чувствовать вонь, может стошнить.

Ничего, привыкнем.

Еще недавно здесь, вероятно, было гнездовье каких-нибудь бомжей. Ага. Вот и одеяла… так сказать. По то ли по случаю наступления теплых дней бомжи перепорхнули куда-то к лучшей жизни, то ли… то ли вернутся к ночи.

То ли их кто-то как-то спугнул.

А вот и слуховое окно.

Фомичев осторожно высунул голову.

Крыши, крыши… Красота. Горизонты раздвинулись; до туч, провисших, будто переполненные торбы, рукой подать… К небу чуть ближе – и дышится уже совершенно иначе, полной грудью, от души, и хочется руками махать, как крыльями. Чому я не со-кил, чому не литаю… Из-за влажно отблескивающих железных горбов проросли невидимые снизу, из уличных теснин, изящные стебли далеких сталинских высоток; хаяли их хаяли, костерили-костерили, а до сих пор они лицо столицы. Вон то, конечно, МИД, а вон гостиница "Украина"… Давно бы пора ее в "Малороссию" переименовать. Для баланса. По Крыму едешь – вместо села "Русское" вот уж сколько лет село "Руське", вместо села "Пушкино" – село "Пушкине"…

Словом, хай живе жовтые монголоиды и блакитные европеоиды.

Ага. Вот сюда, если что, можно юркнуть. Можно к следующему окну перейти по крыше… Без проверки запасного хода для отступления дела не делаются.

А вон и окошко палаты Корхового. Там уже свет зажгли. Наверное, отужинали, новости, как подобает настоящим мужчинам, посмотрели, обсудили степенно и разумно всю политику вдоль и поперек, смешали с дерьмом Чубайса и теперь, кто более-менее ходячий, козла забивают. А Степка лежит, слушает. Как бы это его убедить завтра же рассказать ментам поподробнее обо всех странностях происшествия… Менты-то должны сообразить, что в свете новой информации свидетель находится под угрозой.

Хотя, конечно, если бы у нас делалось все, что должно делаться, и все впрямь соображали бы то, что должны соображать, – уж не по врожденной потребности мыслить, ладно, но хотя бы по долгу службы, в узких рамках прямых обязанностей, – у нас бы многое шло иначе… Ш-шастье уже было бы, и никто бы никуда не ушел обиженный. Ни в эмиграцию, ни в независимость…

Пока окончательно не стемнело, Фомичев обустраивался. Прошел по крыше до следующего слухового окна, разведал отходные пути. Свобода. При совдепе черта с два бы я тут так вольготно шатался… На двери бы висел во такенный ржавый замок, открыть который можно только ломом… Потом отступил на позицию. Судя по всему, первоначальный выбор был правильным – именно отсюда открывался наилучший вид на окошко палаты Корхового. Ну, а если вообще расчет ошибочен… Что ж, Степан, прости, я сделал все, что мог.

Бомжи так и не вернулись. Наверное, и не собирались. Одеяла, стало быть, очень кстати. Надеюсь, хотя бы насекомых там нет… В этом ворохе можно очень даже нехило замаскироваться; ворох и ворох…

Ждать пришлось каких-то три часа.

Что-то коротко лязгнуло, проскрежетало, и тьма чердака, наполненная едва ощутимым, на грани чувствительности бокового зрения мерцанием, вдруг развалилась пополам: в дверь сунулся широкий световой луч. Фомичев успел прикрыть глаза и не видел, как шевелится в луче темный сгусток, скользяще перегораживая свет. Потом свет будто снова откусили – дверь закрылась. Теперь, как и прежде, заваленные пылью, грязью и барахлом чердачные теснины освещались лишь рассеянным светом улицы, сочившимся в слуховые окна.

Движение было слышно отчетливо, неприкрыто. И дыхание.

Непрофессионал.

Фомичев сберег глаза от короткого удара внешнего света и теперь был в куда более выигрышном положении, нежели припозднившийся визитер. Тот некоторое время бестолково ворочался, шумно натыкаясь на какие-то углы, трубы и черт знает что еще – вроде бы и не было на чердаке столько препятствий и выступов, сколько гость насчитал плечами, коленями и, судя по разнообразию звуков, лбом. Потом отчетливо чертыхнулся, пробормотал что-то вроде "Сами пускай попробуют без фонарика…". Фомичев уже совершенно отчетливо видел, как темная фигура поставила на пол длинную сумку, порылась во внутренних карманах и извлекла из недр карманный фонарь. Еще мгновение – и тот пустил узкую струю желтого света, которая, строго говоря, сделала обзор еще более проблематичным: то, что прокатывается в струе, видно, да и то лишь в чересчур контрастном и оттого будто плоскостном, двухмерном изображении, а уж чуть от струи в сторону – вообще беда, бездна Фомичев нипочем бы не стал так затруднять себе жизнь – светить здесь фонариком.

Все ясно. Шпана.

Гостю было лет слегка за двадцать. Может, даже меньше – просто, как одно время было модно говорить, акселерат: бицепсы, трицепсы, все свободное время – спортзал да водка с пивом; гениталии до колен, под черепом – полтора ганглия. Держа фонарик левой рукой, парень с лихим хрустом расстегнул "молнию" сумки и достал небольшую винтовку. Из бокового кармана сумки вынул оптический прицел. С легким щелчком вогнал прицел в гнездо. Потом неумело навинтил глушитель.

Ну, времена… Свобода, блин, свобода… Полуночи еще нет, а по улицам столицы разгуливают безмозглые недоросли с винтовками, и будто так и надо.

Если и есть в России что-то поистине удивительное, так это то, что тут еще остался кто-то живой.

Сосредоточенно сопя, акселерат стал ладиться с винтовкой на краю слухового окна, примериваясь стволом в сторону больницы. Фонарик акселерат оставил лежать на полу, лучом кверху, чтобы отраженным от потолка светом светил рассеянно и просторно. Ну, ладно… Киллер хренов.

Фомичев призраком вздыбился из тряпья и, двигаясь стремительно и беззвучно, в три шага оказался у парня за спиной. Тот, даже если бы и услышал что-то, не успел бы повернуться. Но он не слышал. И, похоже, не слушал – так был увлечен своим подвигом. И так уверен в том, что он властелин мира и кроме него в мире все – твари дрожащие. Фомичев небрежно ткнул киллера прямыми пальцами в шею с обеих сторон. Парень коротко хлюпнул горлом и, обмякнув, со стуком выронил просунутую было наружу винтовку и сам на подогнувшихся ногах повалился на пол рядом с нею.

Фомичев проворно прошелся руками по его карманам. Ну, документов, конечно, никаких нет, на это ума хватило. Записная книжка, ага. Мобильник. Ага. Это все нам пригодится… Так. Ох ты, господи, Не заметил сразу – наш Ли Харя Освальд даже в перчатках! Это кто ж таких бойцов дрессирует, интересно? Романтика! Но теперь – оч-чень кстати. Фомичев стянул с рук парня перчатки и надел сам. Взял одну руку киллера, поисхитрялся малость, чтобы отпечатки пришлись туда, куда надо, потом притиснул пальцы террориста к прикладу винтовки. Проделал ту же операцию с другой рукой. Вот так, голубчики. Долг платежом красен. А может, и для дела потом пригодится. Одной из тряпок бомжового вороха – как сей ворох тут кстати оказался, как кстати! слава бомжам! – скрутил запястья парня и притянул их к одной из тянувшихся вдоль стены труб, мохнатых от дряхлой обшивки и пыли. Аккуратно, чтобы не потереть отпечатки, взял винтовку, проверил магазин (два патрона, е-пэ-рэ-сэ-тэ), потом не утерпел: высунулся наружу и глянул на окно палаты Корхового сквозь прицел.

В палате теплилось лишь дежурное освещение, но хорошая оптика будто зажгла там дополнительный свет: лицо Корхового было прям вот оно. И койка стоит как нарочно – напротив окна. У стены голенастый штатив дремлющей капельницы – скелет инопланетянина…

Одно короткое мгновение Фомичев смотрел в оптический прицел на лицо спящего друга, потом зябко передернул плечами.

Эх…

И тут парень захрипел. Очухался…

Фомичев резко обернулся и ткнул болвану в затылок ствол винтовки.

– Обернешься – стреляю. Кто послал?

До парня осознание случившихся перемен сочилось, будто сквозь капельницу. Ту самую, из палаты Корхового. Доморощенный киллер недоуменно подергался было в своих путах, чем-то напоминая бесславно подыхающую в паутине громадную снулую муху, но Фомичев, чуть взяв винтовку на себя, ткнул стволом в затылок еще раз, посильней. Парень оторопело замер.

– Ты кто? – сипло спросил он, не делая ни малейшей попытки обернуться. Врубился.

– Штирлиц в пальто, – ответил Фомичев. – Это я тебя спрашиваю, а не ты меня, усвоил?

– Да… – после паузы ответил парень. Голос прыгал, срываясь. Не обделался бы, герой…

– Повторяю вопрос: кто послал?

Некоторое время парень молчал. В тишине было слышно только его дыхание. Фомичев малость потерпел, не желая пережимать. Пусть освоится.

Потом все же слегка пошевелил стволом винтовки. Парень будто того ждал. А может, и на самом деле ждал – неловко было колоться сразу, но еще одно минимальное воздействие – и все, потек; я же, мол, интеллигентный человек и неповторимый, бесценный субъект мироздания, поэтому уступаю грубой силе…

– Воевода… младший воевода Розмысл.

– Почему этого человека надо убить?

– А… – в голосе парня прорезалась дополнительная растерянность. – А хрен его знает. Приказ командира – закон для подчиненных…

Они там, подумал Фомичев с ненавистью, еще и в красноармейцев попутно играют. Сволочье… Последние извилины забили, как окошки в деревне забивают при отъезде – крест-накрест. Мурка – и та без хозяев одичала… Не ждите. Все ушли на фронт.

Встречать вермахт хлебом-солью.

Фомичев с трудом сдержал животный порыв отвращения, когда без раздумий и рефлексий хочется просто придавить гада.

– Значит, так, – очень спокойно сказал Фомичев. – Ты, дубина, мне неинтересен. Ты мне сделаешь завтра встречу с Розмыслом. У меня твой мобильник – позвонишь мне на свой номер и передашь трубку воеводе своему, мы с ним договоримся, где, когда и как. Если не позвонишь – два уровня карательных действий. Первый – по мобиле я тебя вычислю, и уже к вечеру ты костей не соберешь. Второй – мусора найдут твою винтовку, на ней твои пальцы. Усвоил?

Парень ошеломленно молчал.

– Усвоил, я спрашиваю?

– Ну… это…

– Ну чего "ну, это"? Рожай быстрей!

– Бля… ну…

Чем быстрей ему надо было соображать, тем дольше у него получалось. Защита и опора нации…

– Может, ты в недоумении насчет винтовки? Может, думаешь, моя угроза – не угроза, ведь ты же не стрелял? Это мы сейчас поправим.

Фомичев каблуком раздавил фонарик. Беспомощно хрустнуло стекло, и с потолка плюхнулась густая темнота. Фомичев сызнова высунулся в слуховое окошко. Под углом в сорок пять градусов поднял винтовку к оранжевому ночному небу в ту сторону, где за издевательскими теснопутьями будто курам на смех помпезно осиянных проспектов, по которым, треща протекторами на хамских скоростях, летают тачки элиты – казино, дворцы интимного отдыха, стрелки, разборки, ночные гонки-экстрим, попробуй, правила-то соблюдая, поспей везде! Тем более что порой, хоть и робея от понимания, для кого тут все вертится, но перегораживает стремительный их путь по невероятно важному делу какая-нибудь дурацкая "Скорая помощь"…

Там, за всей этой бурной, как у червей в падали, жизнью, которую надо было любить и беречь, потому что она – Родина, вечная и ни в чем не повинная Москва-река устало перекачивала из пустого в порожнее черную воду.

В сторону реки-то Фомичев и послал аккуратно обе пули. Винтовка, дважды лягнувшись прикладом, дважды аккуратно щелкнула. Запахло порохом.

– … в рот! – плаксиво выкрикнул герой.

– Все, – сказал Фомичев. – Вы-с и убили-с. Впрочем, тебе эта цитата ничего не говорит… Мусора приедут не скоро. Если вообще приедут… Тряпки ветхие, и ты, ежели подергаешься не лениво, минут через двадцать вылезешь. – Он сунул винтовку в сумку парня и, перекинув ремень сумки себе через плечо, легко пошел прочь с чердака. Слышно было из темноты, как, уразумев с опозданием, что выстрел в затылок ему больше не грозит, исступленно задергался на тряпичном подвесе неудавшийся киллер.

Только на лестнице Фомичев почувствовал, как устал.

Конечно, начатая многоходовка была неуклюжей, ненадежной и рискованной. Но другого способа попытаться выйти на тех, кто заказал Корхового и кто, следовательно, охотится на журанковские мозги, Фомичев вообще не видел. Попытка не пытка… Хотя, конечно… Импровизации в стиле Паганини. В смысле – на одной струне.

Он не мог сейчас знать, что вся затеянная им игра изначально лишена была смысла, потому что еще несколько часов назад, примерно тогда же, когда Наташка пророчески спешила к Журанкову, его сын, Вовка, пришел с повинной.

Фомичев узнал об этом лишь на следующий день и поэтому уже не удивился, что Розмысл ему так и не позвонил.

Фомичеву, в общем, и самому назавтра стало не слишком-то до воеводы, потому что еще ночью у него возникли иные поводы удивляться.

Добравшись около половины третьего до дому, Фомичев все еще не смог позволить себе завалиться спать. Первым делом следовало помыться, потом непременно написать Даше о случившемся. Посоветоваться Фомичев не успел, некогда было, но пусть хоть будет в курсе событий и поделится своими соображениями постфактум.

Хорошее русское имя – Даша.

А вот по-китайски, например, Даша значит Большие пески… Есть даже, говорят, такой поселок в китайском Синьцзяне; интересный, говорят, поселок…

"Милая Дашенька! – пристроив ноутбук на коленях, а сам с ногами устроившись в любимом кресле, Фомичев быстро зашелестел клавиатурой. – Сегодня произошло столько событий, что всего так сразу и не расскажешь. И события все больше печальные. Наш гений попробовал было свести счеты с жизнью, а почему – пока трудно сказать, какие-то проблемы с сыном, завтра я постараюсь узнать подробнее. Только случайность его, похоже, спасла. Имя той случайности – Наташа Постригань, я тебе уже писал о ней несколько раз и, похоже, буду писать еще чаще, потому что, чует мое сердце, между нею и нашим гением завяжутся непростые отношения…"

Письмо получилось длинным: события понеслись вскачь. Кто бы мог предвидеть такое еще вчера, когда они с Наташкой нервно собирались в Москву, чтобы навестить в больнице раненого друга…

Когда Фомичев вошел в сеть, диспетчер сообщений тут же поведал, что и его самого ждет не дождется Дашино письмо. Принять, конечно…

Письмо оказалось вовсе не от Даши.

"Здравствуйте, уважаемый Леонид Петрович.

Я занимаю довольно высокий пост в системе безопасности корпорации "Полдень-22", и то, что это мое письмо Вы получаете с хорошо известного Вам совсем по другим делам адреса, должно подтвердить Вам, что вы имеете дело не с шутником и не с дилетантом. Я знаю о Вас все, но это знаю пока только я. Пять лет назад с Вами в контакт вошли китайские спецслужбы, и с тех пор Вы являетесь информатором Комиссии КНР по науке, технике и оборонной промышленности. Судя по Вашему недавнему визиту на Байконур и иной Вашей активности, Комиссия всерьез заинтересовалась нашей корпорацией. Могу Вас заверить – это абсолютно правильное решение и абсолютно оправданный интерес. С другой стороны, я все более убеждаюсь, что никакие частные достижения и даже прорывы в науке не смогут быть ни использованы, ни даже по достоинству оценены российским руководством в силу его коррумпированности и ориентированности на Запад. Горстка тех, кто еще как-то заботится о собственной стране, явно тает, несмотря на рост патриотической риторики. Личные счета в банках – там, основная недвижимость – там, дети учатся – там, и в этих условиях нелепо ожидать от слуг народа какой-либо твердости и последовательности в отстаивании реальных интересов России. Систематически занимаясь охраной "Полудня", в частности и от своекорыстия наших же российских чиновников, я ощущаю, что делать это становится все труднее, и распродажа наших достижений – лишь вопрос времени. Все, что мы создадим, окажется, как уже не раз случалось в последнее время, за бесценок сдано нашим геополитическим противникам. Пусть даже отношения между Россией и ими не дойдут до прямых конфликтов, наш труд неизбежно будет в конечном итоге использован во вред России, во вред именно тем людям, которые трудились вдохновенно и самоотверженно. Народный Китай представляется мне куда более достойным для того, чтобы воспользоваться уникальными плодами работы нашей корпорации в том случае, если ими не сумеет воспользоваться Россия. Поэтому я предлагаю Вам следующее. Я буду регулярно информировать Вас о том, что мне как одному из руководителей службы безопасности корпорации становится известно относительно наших передовых, прорывных научных достижений, методик и технологий. Вы вольны как Вам угодно проверять и перепроверять поставляемые мною сведения – это Ваше дело и Ваши проблемы. Я искренне заинтересован в том, чтобы Народный Китай и его руководство были осведомлены о наших работах и могли бы их использовать в надлежащее время вместе с Россией или вместо России с тем, чтобы окончательным монополистом всего что ни есть на свете передового, не оказалась какая-либо третья держава, которая в силу этого безраздельно и, возможно, необратимо получила бы господство в мире. Если Вас заинтересовало мое предложение, можете ограничиться отсылкой короткого подтверждения на тот адрес, который я прикладываю в конце своего письма. Можете также посоветоваться с Вашим руководством. Как легко понять, я контролирую Вашу переписку с центром в Даша – во всяком случае, данный ее поток. После получения подтверждения я извещу Вас о том, каким образом и с какой периодичностью буду поставлять Вам информацию, представляющую интерес для Комиссии. Всего Вам доброго, и надеюсь, что Вы и Ваше руководство примете в этой ситуации правильное решение".

Фомичев спустил ноги на пол и распрямился в кресле. Чуть щурясь, словно глядя на слишком яркий свет, он просмотрел служебную информацию странного письма. Все как следует быть. Что за чудеса…

Он поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее, и, продолжая с недоумением глядеть на заполненный текстом письма дисплей, некоторое время тихонько посвистывал сквозь зубы.