"Врата Смерти(пер. И.Иванова)" - читать интересную книгу автора (Эриксон Стивен)

ГЛАВА 15

— А-а, собачья упряжка! — рявкнул матрос.

Голос у него был под стать спертому воздуху в трюме.

— Теперь эти слова превратились в проклятие, какого не пожелаешь даже врагу. Сколько их там, голодающих беженцев? Тридцать тысяч? Сорок? И конечно же, громче всех в этой ораве вопит знать. Бьюсь об заклад: Кольтен либо бросит их дожидаться Клобука, либо сам сгинет вместе с ними.

Калам молча водил ладонью по влажной обшивке трюма. Опять где-то течь! Назовите корабль «Затычкой», и он стократно оправдает свое название.

— Кольтен и не такое переживал, — сказал он матросу.

Тот скинул со спины тюк и выпрямился.

— Полюбуйся на это добро. Нравится? Все это забили в трюмы раньше, чем запасы воды и провианта. Корболо Дэм переметнулся к мятежникам, соединился с армией Камиста Рело. Сколько там солдат? Пятьдесят или шестьдесят тысяч. Теперь ему прямая дорога к берегам Ватара. Встанет там и еще племенами заслонится. Тогда уж виканскому псу точно конец.

Матрос постучал по обшитым парусиной ящикам.

— Тяжеленькие, будто золотом набиты… Думаю, так оно и есть. Не все слухи пустые. Аренский прыщ… здешний Железный кулак… он держит нос по ветру. Гляди: везде его печати. Торопится вывезти нахапанное… А иначе зачем бы с нами плыть имперскому казначею Арена?

— Может, оно и так, — равнодушно отозвался Калам, пытаясь найти себе место посуше.

— Я так понимаю: тебя на корабль конопатчик пристроил? Верно? Говорил: надо помочь человеку — местная баба его вконец задолбала. Рад поди, что концы обрубаешь? Так оно всегда. Только тесно здесь будет. Казначей с охраной да еще два надушенных хлыща.

— А эти еще откуда? — насторожился Калам.

— Один поднялся на борт только что. Внешне не прискребешься: учтивый, манеры так и прут. Но, как говорят, сколько розового масла в задницу не лей… Думаю, ты меня понял.

Калам усмехнулся.

«Не совсем, соленая ты душа, но кое о чем догадываюсь».

— Ну а второй что за гусь будет? — спросил он матроса.

— Скорее всего, той же породы. Я его даже и не видел. Поднялся на борт вместе с капитаном. Говорят, местных кровей. Может, ребята и врут. Мы-то сами в аренской кутузке сидели. Ну и порядочки у них. Не успели на берег сойти — караульные обступили. Скажи им то, скажи им это. Нашим обидно стало… поперли на них… Если б не капитан, нам бы сейчас каторжные работы светили за нападение на солдат доблестной малазанской армии.

— Где стояли в последний раз перед Ареном?

— В Фаларе. Красотки там, доложу тебе! Рыжие, рослые, как рот раскроют — такого наслушаешься. Да, веселое у нас там было времечко!

— А что привезли сюда?

— Оружие. Теперь будет валяться в здешнем арсенале, ждать, пока Тавора приплывет со своей флотилией. Нагрузили нас по самое пузо. Так из Анты и перли. Прибыльное это дельце — оружие возить.

— Смотрю, кораблю даже не дали постоять для толковой починки.

— А когда у них находится время? Спешка. Ты уж сделай, что сможешь.

Калам выпрямился, повернувшись лицом к матросу. Тусклый фонарь едва освещал его лицо.

— Извини, приятель, но ты меня спутал. Я вовсе не из тех, кого нанял конопатчик.

Матрос почесал затылок.

— А тогда кто?

Калам обтер руки о свой плащ.

— Я — второй надушенный хлыщ.

Матрос смущенно засопел.

— Ты уж прости меня, добрый господин. Лишку я сболтнул, — сбивчиво произнес он.

— Сам не люблю хлыщей, так что вполне тебя понимаю. Тебя удивляет, что это я полез в трюм обшивку щупать? Капитан мне рассказал, чем грешит ваша посудина. А я — человек предусмотрительный. Решил сам взглянуть.

— Посудина на плаву, хотя, сколько помню, с сухим трюмом никогда не ходили. Но у капитана есть усердные ребята. Он их поставит на помпу, и они будут торчать здесь безвылазно. Доплывем, не волнуйся. Недаром у капитана есть счастливая рубаха.

— Видел я его рубаху, — пробормотал Калам.

Он прошелся мимо штабеля ящиков, на каждом из которых красовалась личная печать Пормкваля. Он добрался до трапа и, ухватившись за перила, спросил матроса:

— А как сейчас в Сахульском море? Есть опасность нарваться на мятежников?

— Спрашиваешь! Там все жарче и жарче. Хорошо еще, казначею в охрану выделили двадцать военных моряков. «Затычка» — не корвет, чтобы на всех парусах уйти от погони.

— И вам не дали ни одного сопровождающего корабля?

— Пормкваль приказал флоту адмирала Нока охранять вход в гавань. Пока плывем по Аренскому заливу, и до выхода в Джальходинское море нас еще как-то будут прикрывать его корабли. А дальше — сам понимаешь.

«Затычка» тяжело покачивалась у причала имперской военной гавани. Грузчики и матросы безостановочно заполняли все пространство корабля, и Калам с трудом ухитрялся не мешаться у них под ногами. Наконец он присмотрел себе местечко на корме, возле штурвала. Оттуда было удобно наблюдать за всем, что творилось на палубах корабля и на причале. У соседнего массивного каменного причала стоял большой военный корабль. Час назад оттуда вывели по сходням лошадей, приплывших с Квон Тали. Не все животные выдержали превратности долгого плавания, и теперь матросы выносили разрубленные куски лошадиных туш. Умирающих лошадей забивали еще в дороге, а конину, с благословления корабельного лекаря, солили. Шкуры тоже шли в дело (куски кожи на корабле никогда не бывают лишними). Конскими головами и костями матросы распоряжались по своему усмотрению. За оградой уже толпились многочисленные охотники купить этот товар.

Калам не видел капитана с тех самых пор, как пару дней они поднялись на борт «Затычки». Ассасину показали довольно тесную каюту, заказанную и оплаченную для него Салком Эланом. Затем капитан поспешил в тюрьму — вызволять свою драчливую команду.

«Салк Элан. Жду не дождусь, когда тебя увижу».

Со стороны сходней послышались громкие голоса. Калам повернул голову. На борт поднимался капитан. За ним шел высокий сутулый человек средних лет с худощавым вытянутым лицом. Его костлявые щеки, по последней придворной моде, были присыпаны голубой пудрой. Однако наряд его щегольством не отличался: простая полотняная одежда, какую носят напанские моряки, поверх которой был накинут теплый морской плащ. Его сопровождали двое массивных краснолицых телохранителей с черными бородами и такими же черными, плохо завитыми усами. На головах у них поблескивали шлемы с налобниками, тело защищали кольчужные доспехи. У пояса висели кривые сабли. Калам безуспешно пытался сообразить, откуда родом эти молодцы. И телохранителям, и их господину было не слишком уютно стоять на слабо покачивающейся палубе.

— А вот и казначей Пормкваля пожаловал, — негромко произнес кто-то за спиной Калама.

Удивленный ассасин повернул голову и увидел говорившего. Тот стоял, облокотившись на перила. «На расстоянии одного удара кинжалом».

— Мне очень верно тебя описали, — с улыбкой проговорил человек.

Он был молод, сухощав, одет в шелковую рубашку болотно-зеленого цвета. Каламу даже понравилось его достаточно миловидное лицо, однако излишняя жесткость не позволяла ассасину назвать это лицо дружелюбным. На длинных пальцах незнакомца поблескивали кольца.

— Кто ж тебе меня описал? — хмуро спросил Калам.

— Наш общий друг в Эрлитане. Позволь представиться: я — Салк Элан.

— Нет у меня никаких друзей в Эрлитане.

— Хорошо, я не так выразился. Это был человек, который тебе задолжал, а я, в свою очередь, задолжал ему. Вот мне и пришлось заняться твоим отъездом из Арена. Теперь ты уезжаешь, и мои обязательства заканчиваются. Не думал, что все это растянется на такой срок.

Что ж, Салк Элан говорил вполне искренне и, возможно, рассказал больше, чем требовалось.

— Знакомые игры, — усмехнулся Калам.

— Мебра доверил тебе передать Шаик книгу Дриджны. Ты это сделал. Мебра считал, что ты держишь путь в Арен. Еще он думал, что с твоими… дарованиями ты вознамеришься перенести огонь священного дела Дриджны в сердце империи. Правильнее сказать, посредством одного сердца. Не стану утомлять тебя подробностями. Возле портала имперского Пути в Арене я поставил нечто вроде сигнальной веревки, и едва ты за нее задел, как начала разворачиваться цепь заранее подготовленных действий.

Салк Элан обвел глазами городские крыши. Он улыбался.

— Увы, мои здешние приготовления чуть не оказались под угрозой. Что хуже всего, за мою голову даже назначили вознаграждение. Уверяю тебя, это какое-то чудовищное недоразумение. Однако я мало верю в имперское правосудие, в особенности если дело касается личной гвардии Пормкваля. Так что я оплатил на этой посудине не одну, а две каюты. Моя напротив твоей.

— Капитан показался мне вполне надежным человеком, — сказал Калам, скрывая нарастающую тревогу.

«Если Мебра догадался, что я собираюсь убить императрицу, сколько еще таких догадливых? И этот Салк Элан… у парня язык без костей… если только не пытается что-нибудь прочесть у меня на лице. Давнишняя уловка. В нынешних условиях вполне оправданная…»

С нижней палубы долетал раздраженный голос казначея. Он взвизгивал, в чем-то упрекая капитана. Тот если и отвечал, то вполголоса.

— Ты прав: капитан вполне надежный человек, — согласился Салк Элан. — Просто он верит в нереальные вещи.

Что ж, Элан лишь подтвердил его собственное мнение насчет капитанского характера.

«Чудак, он верит в силу выданных ему "имперских документов". Пергамент, на котором они написаны, — и тот стоит дороже».

— И вот что еще в нем меня настораживает, — продолжал Элан. — Капитан — человек весьма незаурядного ума, и ему нравится забавляться разными иносказаниями и туманными намеками. Не сомневаюсь, когда вы встретились с ним в «Шторме», он таких словесных кружев наплел, что вогнал тебя в недоумение.

Вопреки своему настроению, Калам улыбнулся.

— Тогда понятно, почему он мне сразу чем-то понравился. Элан негромко и понимающе засмеялся.

— Думаю, нам втроем будет о чем поговорить вечерами, за ужином в его каюте. Ужасно, когда в пути не с кем словом перекинуться.

Подавляя свою улыбку, Калам сказал:

— Больше я не сделаю такой ошибки и не подставлю спину под твой удар, Салк Элан.

— Понятное дело, ты отвлекся, — невозмутимо ответил Элан. — Вряд ли представится другой такой случай.

— Рад, что мы поняли друг друга. А то, знаешь, в твоих объяснениях больше дыр, чем в днище этой посудины.

— Говоришь, ты рад? Откуда такая сдержанность, Калам Мехар? Я просто счастлив, что мы так здорово поняли друг друга!

На нижней палубе казначей продолжал распекать капитана. Матросы побросали работу и вовсю глазели.

— Какое возмутительное нарушение всех правил приличия! — брезгливо поморщился Элан.

— Но на корабле хозяин не этот горлопан, а капитан, — возразил ему Калам. — Если бы он захотел, он бы мигом заставил казначея умолкнуть. Сдается мне, капитан нарочно позволяет ему побушевать.

— И все же я предлагаю спуститься вниз и прекратить этот поросячий визг.

Калам покачал головой.

— Нечего совать нос не в свои дела. Кто мы такие? Впрочем, это мое мнение. Ты волен поступать, как желаешь.

— Нет, Калам, это наше дело. Надо знать матросов. Казначею они не посмеют слова сказать, но нам за невмешательство будут мстить. Или ты хочешь, чтобы кок подавал нам кашу, предварительно плюнув туда?

«А ведь этот хлыщ прав».

Салк Элан стал спускаться. Он держался уверенно и чуть нагловато. Калам постоял еще немного и тоже двинулся вниз.

— Эй, благородный господин! — крикнул Элан.

Казначей и его телохранители разом повернули головы.

— Надеюсь, вы хорошо понимаете, что терпение капитана имеет предел, — продолжал Элан, подходя ближе. — На большинстве кораблей вы и ваши изнеженные слуги давно оказались бы за бортом и сейчас лежали бы на дне, радуя глаз проплывающим рыбам.

Один из телохранителей взревел и шагнул навстречу Элану. Волосатая рука сжала эфес кривой сабли.

Казначей был мертвенно-бледен. Невзирая на жару и теплый напанский плащ с капюшоном, его лицо оставалось сухим.

— Ах ты, наглый выползок из задницы старого краба! — запищал он. — Убирайся в свою дыру, проклятое дерьмо, а не то я сейчас крикну стражу и тебя закуют в цепи!

Казначей поднял тощую руку с длинными пальцами.

— Мегара, отделай этого наглеца, чтобы впредь помнил!

Телохранитель, не снимая руки с эфеса, шагнул к Салку Элану.

— Прекратить безобразие! — зычно крикнул капитан. Полдюжины матросов встали между усатым телохранителем и Эланом. В руках угрожающе покачивались ножи и стилеты. Телохранитель потоптался на месте, затем отступил. Довольно улыбаясь, капитан посмотрел на казначея.

— А теперь мы с господином казначеем продолжим разговор у меня в каюте. Пока мы с ним мило беседуем, мои матросы стянут с его телохранителей эти мешковатые кольчуги и спрячут подальше. Затем верных слуг господина казначея хорошенько вымоют, после чего корабельный лекарь осмотрит их на предмет завшивленности. Сразу предупреждаю: насекомых на борту «Затычки» я не терплю. Ну а когда изгнание презренных насекомых завершится, пусть эти молодцы потаскают ящики своего господина и прочее имущество, за исключением тяжеленной деревянной скамьи. На корабле она нам ни к чему, а вот таможенному офицеру очень даже пригодится. Он сразу станет выше ростом и благословит наше отплытие. И последнее. Ругаться на корабле имею право только я. У остальных такого права нет. На этом моя краткая напутственная речь закончена.

Если казначей и намеревался что-то возразить, обморок его опередил. Казначей шумно грохнулся на палубу. Телохранители повернули головы и очумело уставились на своего хозяина.

Полюбовавшись зрелищем бездыханного тела, капитан сказал:

— Разговор придется отложить. Снесите его вниз и снимите этот дурацкий плащ. Нашему лекарю добавится работы, а ведь мы еще даже якорь не поднимали.

Он повернулся к Каламу и Салку Элану.

— А вас, господа, я приглашаю к себе в каюту.

Капитанская каюта была немногим больше той, что отвели Каламу. Ассасина удивила крайняя суровость обстановки. Капитан долго разыскивал в шкафчике кружки. Наконец он их все-таки нашел и наполнил местным кислым элем. Не произнося никаких тостов, капитан осушил половину своей кружки, обтер рукавом рот. Глаза его беспрестанно перемещались, останавливаясь то на Каламе, то на другом пассажире.

— Правила поведения на борту просты, — морщась, сказал он. — Держаться подальше от казначея и не ввязываться с ним ни в какие разговоры. Положение крайне неопределенное. Сегодня я узнал, что арестовали адмирала Нока.

Калам поперхнулся элем и спешно отставил кружку.

— Арестовали? По чьему приказу?

Капитан хмуро разглядывал сапоги Элана.

— Пормкваля, кого же еще? Это был единственный способ запереть флот в заливе.

— Но императрица…

— Она вряд ли знает. Из города уже давно, несколько месяцев назад, исчезли все «когти». Тоже весьма странно.

— А без них Пормкваль почувствовал себя полновластным хозяином Арена, — предположил Салк Элан.

— Почти полновластным, — сказал капитан.

Он допил эль и налил себе еще.

— Во всяком случае, его казначей явился на борт со странной писулькой. На время плавания Пормкваль дал ему неограниченные права. Каково? Эта ходячая вешалка даже может сместить меня, если пожелает. И хотя у меня есть имперский мандат, ни я, ни моя команда не являемся военными моряками. Почему я и сказал, что положение крайне неопределенное.

Калам тоже допил эль, но больше наливать не стал.

— Рядом с нами стоит имперский грузовой корабль и, похоже, также готовится к отплытию. Так почему же Пормкваль не отправил своего казначея со всем добром туда? Их посудина больше, новее и лучше охраняется.

— Верно. Только Пормкваль распорядился по-своему. Корабль отходит вслед за нашим. Но там поплывет семейство Железного кулака, его слуги и, конечно же, его драгоценные племенные жеребцы. Для ящиков места не осталось.

Капитан обвел глазами каюту. Чувствовалось, ему не по себе.

— Когда надо, «Затычка» плывет очень быстро. Это все, что могу сказать… Давайте еще по кружечке. Военные моряки для казначейской охраны уже на борту. Через час снимаемся с якоря.

— Неужели так оно и есть? — пробормотал Салк Элан.

— Ты о чем? — спросил Калам, шедший вслед за ним по тесному корабельному коридору.

— Да о положении в городе.

Элан громко рыгнул.

— Никогда еще не пил столь скверного эля. Как будто на дохлых лягушках настаивали.

— Чтобы в Арене не было ни одного «когтя»… возможно ли такое? — спросил Калам.

Салк Элан слегка пожал плечами.

— Арен совсем не тот, что прежде. В городе полно жрецов и солдат. Тюрьмы переполнены невиновными. Мне говорили, что прозорливые люди давно поторопились убраться отсюда. Кажется, будто Пормкваль воюет против своих, а фанатики Шаик продолжают убивать pi сеять хаос. Я слышал, что и магические Пути сильно изменились. Но это ты, наверное, знаешь лучше меня.

— Я могу считать это ответом на свой вопрос?

— А я, по-твоему, кто? Близкий друг «когтей», посвященный во все их дела? Я не только всегда старался обходить этих головорезов как можно дальше, но и подавлял в себе всякое любопытство насчет их змеиного гнезда.

Элан вдруг просиял.

— А может, казначей не очнется после солнечного удара? Приятная мысль.

Калам молча повернулся и открыл дверь своей каюты. Салк Элан к себе не пошел, а направился на главную палубу.

Ассасин встал, привалившись спиной к дверному косяку.

«Лучше угодить в ловушку, которую видишь, чем в невидимую», — подумал он.

Однако мысль эта была малоутешительной. Может, никакой ловушки и нет. Паутина, сплетенная Меброй, тянулась очень далеко. Калам всегда знал об этом, и сам не раз обрывал ее зловещие нити. Похоже, Мебра его не предавал. Как-никак, Калам выполнил свое обещание и вручил Шаик книгу Дриджны. Скорее всего, Салк Элан — маг. Да и в сражении не новичок. Он совсем не испугался, когда телохранитель казначея пошел на него с саблей.

Обе эти мысли продолжали будоражить его. А скверный эль продолжал будоражить желудок Калама.

Пока племенных жеребцов Пормкваля вели к причалу, в гавани воцарился настоящий хаос. Лошади упирались, били копытами по камням, и не только по камням. Они норовили укусить всех, кто подворачивался им под морды и копыта: конюхов, солдат, грузчиков и разношерстных малазанских чиновников. Главный конюший Железного кулака сбился с ног и охрип, пытаясь восстановить хоть какой-то порядок. Своей суетой и размахиванием руками он еще сильнее взбудоражил животных.

Одного из жеребцов держала под уздцы женщина. Если она чем-то и выделялась среди прочих конюхов, то лишь своим спокойствием. Когда коней повели по сходням на корабль, она взошла туда одной из первых. Главный конюший знал в лицо всех конюхов и слуг, но его внимание разрывалось в разные стороны, и он даже не заметил незнакомую женщину с незнакомым конем.

Минала видела, как пару часов назад из гавани отплыла «Затычка», приняв на борт два взвода хорошо вооруженных военных моряков. Некоторое время корабль шел на веслах. Примерно в четверти лиги от берега его ожидали военные галеры — эскорт на время прохода по Аренскому заливу. «Затычка» подняла паруса и стала медленно уменьшаться.

На корабле, куда пробралась Минала, охраны было больше. Она насчитала семь взводов. Это и понятно: Джальхадинское море кишело судами мятежников.

Этот корабль строили для перевозки лошадей и скота, а потому продумали, как заводить животных в трюм и поднимать наверх. Вместо привычного пандуса на палубе была устроена клеть, опускаемая и поднимая несколькими лебедками. Первых четырех коней уже провели внутрь клети.

Жеребец Калама беспокойно мотал головой и пофыркивал. Седой конюх, стоявший рядом с Миналой, не мог отвести глаз от коня.

— Последнее приобретение Пормкваля? — спросил он.

Минала кивнула.

— Замечательный конь. У нашего Железного кулака прекрасный глаз.

«И не менее впечатляющее бесстыдство. Даже свое бегство он выставляет напоказ. Не сомневаюсь, когда он окончательно уберется из Арена, то заберет с собой и весь военный флот. Ах, Кенеб, в какую яму мы тебя затащили!»

Калам говорил ей: «Уезжай из Арена». Те же слова она сказала при расставании Сельве, но было поздно. Кенеб оказался под началом Блистига, командующего аренским гарнизоном. Ни о каком отъезде не могло быть и речи.

Минала чувствовала, что больше никогда не увидит родных.

«И все ради чего? Я отправляюсь вслед за человеком, даже не понимая, испытываю ли я к нему хоть какие-то чувства. Да, Минала, в твоем возрасте нужно бы уметь обуздывать порывы».

Далеко на юге тянулась серо-зеленая полоска, подрагивая в потоках горячего воздуха. Впереди лежала бесплодная каменистая равнина. По ней шла мощенная битым кирпичом дорога — ответвление от Имперской дороги.

Авангард армии Кольтена достиг перекрестка. Если ехать на восток или юго-восток, местность скоро изменится. Появится растительность, замелькают деревушки и городки. В тех краях, на берегу Джальхадинского моря, стоял священный город Убарид.

Дым далеких пожаров придавал южной части горизонта сероватый оттенок.

Откинувшись в седле, Дюкр вместе с остальными слушал словоизлияния капитана Сульмара.

— …согласие в этом будет полным. Мы должны выслушать Нефария и Пуллика. Нельзя забывать, что беженцы сильнее всех страдают от тягот пути.

Изуродованный капитан Лулль презрительно фыркнул. Сульмар заметно побледнел, но продолжал говорить:

— Беженцев держат на голодном пайке. Конечно, в Ватаре полно воды, но за рекой снова начинается пустыня.

Балт запустил пальцы себе в бороду.

— Наши колдуны ничего не чуют. Но пока мы еще далеко. Сначала нужно пройти по этой равнине, переправиться через широкую реку и миновать лес. Сормо сказал, что духи земли могут прятаться очень глубоко.

Дюкр взглянул на юного колдуна. Тот сидел на своей лошади, опустив плечи и спрятав лицо за капюшоном. Руки, сомкнувшиеся на седельной луке, заметно дрожали. Нил и Нетра все еще не оправились после бойни на Гелорском хребте. Они не показывались из своей повозки, и у Дюкра даже закралась мысль, живы ли они.

«У нас осталось всего три мага… а может, всего один, ибо эти двое либо мертвы, либо до крайности слабы. Каждая неделя нашего проклятого странствия делает Сормо на десять лет старше».

— Тактические преимущества должны быть для вас очевидны, — возобновил свою атаку на Кольтена Сульмар. — Даже разрушенные, стены Убарида могут послужить лучшей защитой, чем пустыня без единого холмика.

— Хватит! — рявкнул Балт.

Сульмар умолк, плотно сжав бескровные губы.

Дюкр поежился, но вовсе не из-за наступавшей вечерней прохлады.

«Виканцы тебя не поймут, Сульмар. Ты занимаешь слишком высокий пост, чтобы идти на поводу у беженцев и действовать в ущерб общей стратегии Кольтена. Узнать бы, что таится под твоей личиной, капитан. Думаю, когда ты попиваешь вино в обществе Нефария и Пуллика Алара, ты совсем другой. Там истинный ты…»

Кольтен не одернул Сульмара и не отчитал его. Распекать было не в правилах главнокомандующего. Все подобные речи, как и напыщенные требования знати, Кольтен встречал с презрительным и холодным равнодушием. Если для соплеменников такое поведение было привычным, Сульмар и подобные ему едва сдерживали переполнявшую их злобу.

Чувствовалось, что в этот раз Сульмар был намерен изложить позицию знати до конца.

— Мы не может учитывать только военные интересы, господин Кольтен. Есть же еще, так сказать, и гражданская точка зрения…

Лулль не выдержал:

— Господин Балт, прошу срочно повысить меня в звании, чтобы я смог отлупить этого прихвостня, пока на нем живого места не останется. В противном случае, Сульмар, — оскалил зубы Лулль, — мне придется разобраться с тобой наедине.

Сульмар ответил ему молчаливой усмешкой.

— Никакой гражданской точки зрения нет, — сказал до сих пор молчавший Кольтен. — Возможно, мы и сумеем отбить Убарид, но окажемся в смертельной ловушке. Нам не выдержать одновременного нападения с суши и моря. Втолкуй Нефарию мои слова. Это мой последний приказ тебе.

— Как понимать, последний?

Кольтен не ответил.

— А так и понимать, что последний, — пробасил Балт. — Ты будешь разжалован и с позором изгнан.

— Прошу прощения, но это не во власти господина Кольтена.

Кольтен повернул голову.

«Неужели Сульмар все-таки задел виканца за живое?» — подумал Дюкр.

— Мое поступление на имперскую военную службу было закреплено соответствующим приказом. Считаю необходимым напомнить вам, господин Кольтен, что сила малазанской армии строится не только на безоговорочном подчинении приказам, но и на свободе изложения своих воззрений по тому или иному вопросу. Я не отказывался подчиняться вашим приказам, господин Кольтен. Но у меня есть право требовать надлежащего протоколирования своей точки зрения. Если желаете, я могу напомнить соответствующие артикулы устава, где говорится об этом.

Снова воцарилось молчание. Потом Балт, наклонившись к Дюкру, спросил:

— Историк, ты все понял?

— Как и вы, господин Балт.

— Его точка зрения будет надлежащим образом запротоколирована?

— Конечно.

— Он требует судебного разбирательства. Значит, понадобится адвокат. И потом, суд не может происходить без присутствия Железного кулака.

Дюкр кивнул.

— А где у нас ближайший Железный кулак?

— В Арене.

Балт задумчиво кивал.

— Что ж, тогда мы должны поскорее добраться до Арена и решить все дела по малазанским законам.

Он повернулся к Сульмару.

— Если, конечно, капитана волнует судьба его карьеры. Иногда мне кажется, ему важнее быть хорошим в глазах Собрания знати.

— Взятие Убарида позволит нам рассчитывать на помощь флота адмирала Нока, — заявил Сульмар. — Мы сможем быстро и без риска добраться до Арена по морю.

— Ты, должно быть, забыл, что флот адмирала Нока находится в Арене? — усмехнулся Балт.

— Нет, господин Балт, я это прекрасно помню. Но как только там узнают, что Убарид снова в наших руках, адмирал сразу же выведет корабли из Арена.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что корабли на всех парусах помчатся к нам? — Усмешка Балта превратилась в презрительную гримасу. — У меня голова идет кругом от твоих рассуждений, капитан. А теперь послушай мои. Пормкваль держит свою армию в Арене. Там же, в гавани, стоит весь наш семиградский флот. Но за все эти месяцы Железный кулак ничего не предпринял. Он мог бы давным-давно послать нам на подмогу либо армию, либо флот, однако не послал… Ты, как вижу, вырос в богатой семье. Наверное, видел ночную охоту с факелами? Знать любит этим развлекаться. Нарвутся в лесу на оленя, ослепят его светом факелов. Олень с испугу останавливается как вкопанный, не в силах шевельнуться… Пормкваль сейчас чувствует себя не лучше, чем тот олень. Мы можем оказаться в трех милях от Арена, но даже тогда он не бросится нам на выручку. Ты никак всерьез думаешь, что наше появление в Убариде заставит Пормкваля начать действовать?

— Я больше имел в виду адмирала Нока…

— Который, возможно, мертв, болен или брошен в тюрьму. Иначе он не стал бы прохлаждаться в Аренской гавани. В Арене один правитель, который все решает сам. Неужели ты хочешь отдать свою жизнь в его руки, капитан?

Сульмар насупился.

— Похоже, мне так и так придется это сделать.

Он стал натягивать перчатки.

— И еще, как я понял, мне больше не разрешается высказывать свои взгляды.

— Высказывать их тебе никто не запрещал, — возразил Кольтен. — Только не забывай, что ты служишь в Седьмой армии.

— Прошу меня извинить, господин Кольтен, за необоснованные предположения. Времена нынче тяжелые.

— А я даже и не знал об этом, — улыбнулся Балт.

Сульмар вдруг повернулся к Дюкру.

— Господин историк, а что вы думаете по этому поводу?

«А-а, тебе беспристрастный свидетель понадобился!»

— По какому именно, капитан?

Сульмар натянуто улыбнулся.

— Вот вы — человек не военный. Вам понятнее тяготы и мучения беженцев. Что бы вы выбрали: Убарид, до которого сравнительно недалеко, или путь через Ватар, лес и пустыню? Как по-вашему, выдержат ли беженцы переход до Арена?

Вопрос не был простым, и Дюкр не хотел прятаться за спину Кольтена, торопливо объявив, что поддерживает позицию виканца.

— Опаснее всего иметь дело с армией предателя-перебежчика, — сказал он через несколько минут. — Победа на Гелорском хребте дала нам время зализать раны.

— Едва ли, — возразил Сульмар. — Наоборот, нас теснят все сильнее и сильнее.

— Согласен, теснят, и по вполне понятным причинам. Теперь нас преследует Корболо Дэм. В недавнем прошлом — наместник. Он — опытный командир и хороший стратег. Камист Рело — маг, а не полководец. Он угробил свою армию, уповая исключительно на численное превосходство. Корболо не позволит себе такой глупости. Если противник окажется на берегу Ватара раньше нас, нам конец.

— Вот видите! — воскликнул приободренный Сульмар. — Разве это не причина, чтобы повернуть на Убарид и отбить город у мятежников?

— Не сомневаюсь, мы отбили бы его, но наше ликование оказалось бы недолгим, — ответил Дюкр. — Корболо двинулся бы вслед за нами, дав нам не больше двух дней, чтобы хоть как-то приготовиться к обороне. Вы правильно сказали, капитан: я — человек не военный. Стратег из меня никудышный, но даже я понимаю: взятие Убарида было бы равносильно самоубийству.

Балт вдруг стал озираться по сторонам, будто искал кого-то.

— Давайте-ка спросим мнение виканского пса, чтобы узнать и его точку зрения. Сормо, где эта убогая псина, что вечно отирается возле тебя? Косой, кажется, его кличка.

Колдун приподнял голову.

— Ты и в самом деле хочешь знать? — хриплым усталым голосом спросил он.

— Хочу.

— Прячется в траве, в семи шагах от тебя.

Все (даже Кольтен) начали озираться, ища собаку. Наконец Лулль сумел ее заметить и махнул в том направлении. Прищурившись, Дюкр разглядел среди высокой жесткой травы пятнистый комок.

— Только вряд ли у пса есть свое мнение, — добавил Сормо. — Куда ты поведешь, туда Косой и пойдет.

— Значит, он — настоящий солдат, — усмехнулся Балт.

Дюкр подъехал к перекрестку и стал смотреть на безупречную гладь Имперской дороги, тянущейся на север. Ее строили для быстрого передвижения войск. Камни на дороге были подогнаны почти впритык, а ее ширины хватало для шеренги в пятнадцать всадников. «Собачья упряжка» Кольтена растянулась по дороге на целую лигу. Спереди и по бокам ехали всадники виканских кланов.

— Совещание окончено, — объявил Кольтен.

— Доведите все до сведения своих младших командиров, — сказал Балт, обращаясь к Луллю и Сульмару.

Последние слова были излишними; любой солдат понимал, что дальнейший их путь лежит к берегам реки Ватар. Совещание помогло Кольтену узнать разные точки зрения, в особенности — противоречивую позицию Сульмара.

Дюкру было где-то жаль капитана, на которого жестко и неумолимо давили Нефарий и Пуллик Алар. Как-никак, Сульмар сам происходил из знати, и боязнь в чем-то не угодить своему кругу делала его собственное положение невыносимым.

В свое время император Келланвед провозгласил: «Малазан-ская армия должна подчиняться единому и единственному уставу». Это было на заре его правления, во время первой «чистки» и «перестройки» прежней армии. «Единый устав, один правитель…» Они с Дассемом Ультором заявляли, что боевые заслуги и личные качества являются единственными критериями в продвижении по службе. В кругах высшего командования армии и флота это сразу же вызвало борьбу за власть… А потом на дворцовых ступенях пролилась кровь. Говорили, что Ласэна показала свои «когти». Ей бы нужно было еще тогда усвоить урок и подавить недовольство знати. Она не отваживалась. Второе «очищение от высокородной скверны» произошло слишком поздно.

Мысли Дюкра прервал подъехавший к нему Лулль.

— Едем со мной, старик. Это вам обязательно нужно видеть.

— Что еще?

Улыбка на изуродованном лице Лулля всегда казалась зловещей.

— Потерпите.

— Знаете, капитан, за эти месяцы я сделался необычайно терпеливым.

«Жду смерти, а мое ожидание все затягивается и затягивается».

Лулль сразу поймал смысл слов историка. Прищурив единственный глаз, он поглядел на северо-запад. Армия Корболо Дэма находилась в трех днях пути отсюда и быстро приближалась.

— Между прочим, это официальное приглашение.

— Прекрасно. Тогда поехали.

Кольтен, Балт и Сормо свернули на ответвление. Спереди слышались голоса всадников. Передовые части Седьмой готовились покинуть Имперскую дорогу. Впереди троих виканцев бежал Косой.

«А мы следуем за ним. Да, не зря мятежники дали нам такое прозвище».

— Как наш бравый капрал? — спросил Лулль, пока они ехали в расположение его полка.

На Гелорском хребте Лист получил довольно опасное ранение.

— Поправляется. Сейчас впору самих лекарей лечить. Они все переутомлены и обессилены до крайности.

— Слышал.

— Они переусердствовали с магией, и магическая сила начала разрушать их тела. Сам видел, как один лекарь снимал с огня котелок. Не сказать, чтобы тяжелый, но рука у него вдруг хрустнула, как прутик. Знаете, капитан, это испугало меня намного сильнее, чем многие смерти, которые довелось видеть.

Лулль поправил повязку, прикрывавшую изуродованную глазницу.

— Здесь вы не одиноки, старик.

Дюкр умолк. Он знал, что Лулль едва не умер от заражения крови. Доспехи скрывали изуродованное тело, а лицо теперь больше напоминало оскаленную морду демона. Завидев Лулля, люди стыдливо отворачивались. Даже его солдаты, сами покореженные войнами, никак не могли привыкнуть к новому облику командира.

«Если у "собачьей упряжки" и есть лицо, это лицо капитана Лулля».

Они ехали мимо марширующих солдат, вслушивались в смех и грубые шутки. Дюкра узнавали, махали ему руками. Историк тоже махал в ответ и улыбался, но как-то вымученно. Победа на Гелорском хребте… вернее, цена этой победы ввергла солдат в тягостную меланхолию. Сейчас моральный дух войск снова поднялся, однако грядущее сражение у берегов Ватара уже начинало давить их своей неотвратимостью.

— Вы что-нибудь знаете про лес по другую сторону реки? — спросил капитан.

— Там растут кедры. Гордость убаридских корабелов. Когда-то эти леса тянулись по обоим берегам Ватара, но сейчас остались лишь на южной стороне. Впрочем, и там вблизи залива их успели вырубить.

— И эти глупцы не догадались сажать новые кедры?

— Когда угроза исчезновения кедра стала очевидной, кое-кто пытался восстановить лес, однако пастухи успели предъявить свои права на те земли. Козы, капитан. Эти бестии способны мгновенно превратить любой райский уголок в пустыню. Они объедали молодые побеги, дочиста обгладывали кору с ветвей. Говорю вам: для леса козы сродни пожару. Правда, вверх по течению леса еще вполне обширные. Нам придется целую неделю двигаться лесом.

— Я тоже слышал об этом. Наконец-то отдохнем от нескончаемого солнца.

«Неделю, а может, и больше. Возможно — целую вечность. Как Кольтен собирается защищать людей от нападения в лесу, где на каждом шагу нас может поджидать засада? Там трудно развернуться и мгновенно нанести ответный удар. Рано Сульмар забеспокоился о пустыне за лесом. Нам бы сначала лес миновать. Интересно, остальные подумали об этом, когда слушали Сульмара?»

Они ехали мимо повозок с ранеными. В воздухе стоял тяжелый, зловонный запах гниющей плоти. Ускоренное лечение помогало не всем. Солдаты метались в горячке и бредили. Помрачение рассудка открыло им дверь в другие миры, не менее кошмарные. Кое-кому из бедняг облегчить участь могло лишь вмешательство Клобука.

Слева по травянистой равнине брело стадо, охраняемое виканскими собаками и всадниками из клана Горностая. На подходе к Ватару животных придется забить, поскольку в пустыне их будем нечем кормить. Как сказал Сормо, там нет духов земли.

Историк глядел на животных. Их путь был столь же длинен, как и путь людей. Месяцы страданий.

«У нас общее проклятие — жажда жизни».

К счастью, бессловесные скоты не знали, что их судьбы уже предрешены.

«Но в последние мгновения все может измениться. Даже самые тупые и неповоротливые создания вдруг начинают чувствовать свой неминуемый конец. Говорят, ощущение приближающейся смерти — это дар Клобука. Жестокий дар».

— У той лошади выкипела вся кровь в жилах, — вдруг сказал Лулль.

Дюкр кивнул; ему не требовалось спрашивать, о какой лошади идет речь.

«Та кобыла спасала жизни и этих скотов, и боевых лошадей. Неудивительно, что она сгорела изнутри».

У историка защемило сердце.

— Говорят, у Нила и Нетры навсегда остались на руках черные отметины, — продолжал капитан.

«У меня тоже, хотя и невидимые».

Дюкр видел этих юных колдунов, свернувшихся калачиком под пологом повозки.

«Виканцы хорошо знают: за дар магической силы всегда приходится платить. И потому они никогда не завидуют избранным, ибо эта сила — не игра, не символ славы и богатства. Мы видим то, чего предпочли бы не видеть: магическая сила тверда, как железо, жестока по природе своей и стремится все разрушить вокруг себя».

— Ваше молчание заразительно, старик, — тихо произнес Лулль.

И вновь Дюкр лишь кивнул в ответ.

— А мне не терпится встретиться с Корболо Дэмом. И наступит конец. Знаете, я перестал видеть события в отдаленной перспективе, как Кольтен.

— Вы уверены, что ему это видится по-другому, нежели вам?

Лулль поморщился, отчего гримаса на его лице стала еще страшнее.

— Боюсь, в молчании Кольтена уже не ощущается победы, — сказал Дюкр.

— Как и в вашем, старик.

Историк пожал плечами.

«Против нас восстало все Семиградие. Удивительно, что мы до сих пор еще живы. Думать о чем-то отдаленном я просто не могу; мне достаточно этой нехитрой правды. Я читал достаточно повествований о войне… какая-то помешанность на сражениях, постоянный перекрой карт. Героические атаки и сокрушительные поражения. А на самом деле все мы — не более чем мелкие излучины страданий на большой реке боли. Клобук тебя накрой, старик, тебе самому тошно от своих слов — так зачем еще выплескивать их на других?»

— Нужно перестать думать, — сказал Лулль. — Кажется, мы уже перешли эту черту. Теперь мы просто существуем. Посмотрите на всех этих волов, овец, коз. Мы с вами похожи на них. Бредем под солнцем, гонимые на бойню.

Дюкр замотал головой.

— Похожи, да не совсем. Мы не можем отказаться от мыслей. Легко сказать — перестать думать. Это вас не спасет, капитан.

— А мне плевать на спасение, — почти крикнул Лулль. — Просто способ жить.

Они подъехали к расположению полка. Вместе с пехотинцами Седьмой там стояло с полсотни мужчин и женщин, весьма странно одетых и не менее странно вооруженных. Все они мгновенно повернули головы к подъехавшему Луллю.

— Пора опять становиться капитаном, — пробормотал Лулль. Он произнес это таким сокрушенным тоном, что историку обожгло сердце.

Сержант скомандовал «смирно». Разношерстное воинство неуклюже, но с усердием попыталось выполнить приказ. Лулль оглядел их, затем спрыгнул с лошади и направился к ним.

— Полгода назад вы лебезили перед знатью, стараясь им угодить, — начал свою речь капитан. — Вы не смели поднять глаз. За малейшую провинность вас заставляли лизать языками полы, и вы хорошо запомнили вкус пыли. Вы безропотно подставляли спины под плетки своих хозяев. Вы жили немногим лучше скотов — в жалких лачугах, где вы зачинали и рождали детей, которым было уготовано такое же будущее. Полгода назад за всех вас я бы и гроша ломаного не дал.

Он замолчал и подал знак сержанту.

Вперед вышли солдаты Седьмой армии, держа в руках сложенную форменную одежду. Она была далеко не новой и, скорее всего, снятой с убитых товарищей. Выцветшая, залатанная, подштопанная. К обмундированию прилагался железный медальон — копия ошейника для виканских сторожевых псов. На цепочке висела голова виканской собаки с полузакрытыми глазами. В отличие от настоящих собак пасть железного зверя не была оскалена.

Историку свело судорогой живот.

— Вчерашним вечером к Кольтену приходил посланец от Собрания знати. Вместе с ним слуги приволокли тяжелый ящик, доверху набитый золотыми и серебряными джакатами. Знать согласилась вернуть уплаченный ей выкуп, потому что эти изнеженные люди устали сами себе стряпать еду, чинить одежду и… подтирать собственные зады.

Раньше подобные слова заставили бы слушающих опустить глаза и что-нибудь пробормотать себе под нос. Ничего особенного: одним плевком в лицо больше. Но сегодня бывшие слуги засмеялись так, как смеялись в детстве над не слишком приличными шутками.

«Быдло так не смеется», — подумал Дюкр.

Лулль подождал, пока смех стихнет.

— Кольтен ничего не ответил посланцу знати. Кольтен повернулся к нему спиной. Главнокомандующий знает, что можно и чего нельзя купить за деньги.

Обезображенное лицо Лулля снова помрачнело.

— Наступает время, когда жизнь уже нельзя купить ни за какое золото. И возврата в прежнюю жизнь не будет. Теперь вы — не слуги, а солдаты. Солдаты Седьмой армии. Каждый из вас будет служить во взводах моего полка. Ваши новые боевые товарищи примут вас как равных. Им нет дела, кем вы были раньше.

Он повернулся к сержанту.

— Раздать обмундирование и развести новых солдат по их взводам!

Дюкр молча следил за ритуалом посвящения в воинское братство. Сержант выкрикивал имя бывшего слуги, выдавал форму, и к новому солдату подходили воины его взвода, уводя с собой. Он не заметил ничего показного, ни малейшего оттенка фальши. Как и все малазанские военные ритуалы, этот был достаточно сдержанным. Кое-кому из новобранцев перевалило за сорок, но возраст не имел значения. Тяжелая жизнь закалила их, а два тяжелых сражения научили выживать в любых условиях.

«Они будут стоять до конца».

Капитан подошел и встал рядом с Дюкром.

— Останься они слугами, у них была бы возможность сохранить себе жизнь. Не один хозяин, так другой. Слуги всегда в цене. А теперь, взяв в руки оружие, они погибнут. Чувствуете, какая тишина? Знаете, что она знаменует? Уверен: знаете, причем очень хорошо.

«Знаю, капитан. Клобук смеется над нашими жалкими потугами остаться в живых, и люди это чувствуют».

— Напишите об этом, старик.

Дюкр еще никогда не видел капитана таким раздавленным.

Капрал Лист получил свое ранение довольно странным образом: спасаясь от града вражеских стрел, он спрыгнул в канаву. Правая ступня угодила на острие торчащего из земли копья. Железо пропороло ему сапог и вонзилось в тело возле большого пальца.

Пустяковая рана. Сам Лист поначалу даже не обратил на нее внимания. Однако бывалые солдаты сильнее всего боялись как раз небольших колотых ран. От них воспалялись суставы, и не только вокруг раны. Иногда воспаление доходило до горла и челюстей. Горло переставало пропускать пищу, и раненый умирал от голода.

Виканские знахарки умели врачевать такие раны, но их запас целебных трав давно истощился. Оставался единственный способ лечения — тщательное прижигание раны. Вскоре после битвы на Гелорском хребте воздух наполнился отвратительным запахом горелых человеческих волос и не менее тошнотворным сладковатым ароматом прижигаемого человеческого мяса.

Дюкр застал капрала за разработкой ноги. Лист, прихрамывая, ходил по кругу. Выражение на бледном потном лице парня было самое решительное. Заметив подъехавшего историка, Лист поднял голову.

— Знаете, я даже могу ездить в седле, но не больше часа. Потом нога немеет. Мне говорили, что она снова может воспалиться.

Четыре дня назад, когда раненого Листа везли на волокушах и Дюкр ехал рядом, парень выглядел умирающим. Измученная виканская знахарка осмотрела его тогда, мрачно покачала головой и стала ощупывать вспухшие миндалины. Историк впервые заметил, что у капрала совсем недавно начала пробиваться бородка.

Закончив осмотр, старуха-знахарка перевела взгляд на Дюкра. Это была та самая виканка, что накануне миссии предложила ему подкрепиться.

— Парень совсем плох, — шепнул ей Дюкр.

Старуха порылась в карманах своего плаща, сшитого из шкур, и вынула комочек, похожий на катыш заплесневелого хлеба.

— Это явно проделки духов, — сказала она по-малазански.

Потом знахарка нагнулась, обхватила пальцами раненую ступню Листа (нога не была перевязана) и приложила комочек к ране, прикрепив кожаной полоской.

«Другая проделка, которая заставит Клобука хмуриться», — подумал тогда историк.

Похоже, так оно и случилось.

— Тебе скоро нужно будет возвращаться в строй, — сказал Дюкр.

Лист кивнул.

— Я должен вам кое-что сказать, господин Дюкр. Когда я валялся в горячке, у меня были видения грядущих событий.

— Иногда это бывает.

— Чья-то рука… думаю, это была рука одного из богов, схватила мою душу и понесла ее через дни и недели в будущее.

Лист отер пот.

— Я увидел земли, к югу от Ватара… Там место древних истин.

Дюкр насторожился.

— Древних истин? Что значат эти слова, капрал?

— Давным-давно в тех краях произошло что-то ужасное. Земля там… она безжизненная.

«Интересно, парень. Такие вещи если кто и знает, то лишь Сормо и Кольтен с Балтом».

— А руку бога ты видел?

— Нет, но я чувствовал ее. У руки бога были длинные, невероятно длинные пальцы. И суставов на них было больше, чем на человеческих. Иногда эта невидимая рука снова хватает меня, и я трясусь в ее ледяных пальцах.

— Помнишь, мы говорили о кровопролитном сражении, которое в древности произошло на берегах Секалы? Может, твои видения как-то связаны с ним?

Лист хмуро покачал головой.

— Нет, господин историк. То, что видел я, намного древнее. «Собачья упряжка» Кольтена медленно сворачивала с Имперской дороги. Шум и крики долетали даже сюда.

— Я поеду рядом с твоими волокушами, и ты подробно опишешь мне все свои видения, — сказал Дюкр.

— Но они могут оказаться всего лишь бредовыми картинами.

— Могут. Однако ты веришь в их истинность… и я тоже.

Дюкр еще раз обвел глазами равнину.

«Пальцы с многочисленными суставами. Нет, капрал, это не рука бога; но существо, увиденное тобой, наделено такой силой, что вполне могло показаться тебе богом. Уж не знаю, почему избрали именно тебя, чтобы показать видения давнишних ужасов. Рука, протянувшаяся из темноты, — это рука джагата».

Фелисина сидела на обломке камня, обхватив себя руками и уперев взгляд вниз. Она медленно раскачивалась из стороны в сторону. Эти движения успокаивали ее разум. Она казалась себе обыкновенным сосудом с водой.

Геборий затеял спор с воином-великаном. Спор касался Фелисины, пророчеств, превратностей судьбы и отчаяния фанатиков. Тоблакай и бывший жрец Фенира невзлюбили друг друга с первых же слов, и количество изливаемого словесного яда только возрастало.

Второй воин, Леом, молча застыл неподалеку, опустившись на корточки. Он охранял священную книгу Дриджны и ждал момента, когда Фелисина окончательно поверит, что она и есть возрожденная Шаик.

«Возрожденная. Обновленная. Явившаяся в сердце Дриджны. Приведенная сюда не имеющим рук, которого направляло дыхание богини. Богиня ждет. И Леом ждет, ибо Фелисина — ось вращения нового мира».

Улыбка тронула губы Фелисины. Она слышала отзвуки душераздирающих криков. Все, что осталось от десятков тысяч погибших в древности. Ей вспомнился Кульп, густо облепленный крысами; его обглоданные кости, клок окровавленных седых волос. Бодэн, сгоревший в огне, зажженном собственными руками.

«Какая ирония. Он утверждал, что живет по своим правилам, и умер с теми же словами, бросая вызов богам. Он отдал за меня жизнь, однако продолжал упрямо твердить, что делает это добровольно. Все это невольно погружает в молчание».

Древние смерти, теряющиеся в бесконечной дали; слишком далекие, чтобы услышать хотя бы слабый шепот умирающих.

«Горе вклинивается в разум, как насильник — в тело. Я слишком хорошо знаю это ощущение. Нужно успокоиться, и тогда не будешь ничего чувствовать: ни насилия, ни горя».

Рядом послышался стук задеваемых ногами камней. Геборий. Фелисина не подняла головы; она безошибочно ощущала его присутствие. Бывший жрец Фенира что-то бормотал себе под нос, потом замолчал.

«Насильственная тишина», — с усмешкой подумала Фелисина.

Наконец старик заговорил:

— Послушай меня, девочка. Они собираются уходить отсюда. До оазиса, где лагерь Шаик, далеко. Воду в дороге найти можно, но пищи крайне мало. Тоблакай заявил, что будет охотиться. Странствующие и диверы распугали всю дичь. Я не стал ему это говорить. Раскроешь ли ты книгу Дриджны или нет, но уходить отсюда нам все равно придется.

Фелисина молчала, продолжая раскачиваться.

— Меня разъярили их бредовые утверждения. В иное время я бы настойчиво отговаривал тебя от принятия этой роли, но сейчас… Нам нужна помощь этих двоих. Нам нужно добраться до оазиса. А они знают Рараку лучше, чем кто-либо. Если мы с тобой рассчитываем выжить…

«Как странно звучит это слово — выжить».

— Я предлагаю тебе согласиться, — продолжал Геборий. — У меня открылось… внутреннее видение, и слепота мне не такая уж помеха. Ослепнув, я заново обрел свои руки. И вместе с тем моих сил недостаточно, чтобы оберегать тебя, Фелисина. Скажу тебе больше: нет никакой уверенности, что эти воины беспрепятственно отпустят нас, если мы захотим уйти. Надеюсь, ты понимаешь смысл моих слов.

«Понимаю, старик. Ты хочешь жить».

— Вставай, девочка! Нужно принимать решение.

— Шаик подняла мятеж против империи, — сказала Фелисина, продолжая глядеть себе под ноги.

— Это был крайне глупый шаг.

— Но Шаик хотела ввергнуть наши войска в кровавую пучину.

— История знает подобные мятежи. Они всегда заканчивались одинаково. Благородные идеалы лишь заставляют Клобука снисходительно улыбаться, но на самом деле все они — не более чем красивые и звонкие фразы о справедливости.

— О какой справедливости ты толкуешь, старик? Императрица должна ответить на вызов Шаик.

— Да.

— Она должна отправить сюда с Квон Тали сильную армию.

— Возможно, эта армия уже плывет сюда.

От внезапной мысли Фелисина похолодела.

— А кто командует этой армией?

Ее вопрос заставил Гебория содрогнуться. Она слышала, как он шумно втягивает воздух.

— Фелисина…

Она резко взмахнула рукой, будто прогоняя овода, и встала. Леом сидел в той же позе, не сводя с Фелисины глаз. Его обожженное солнцем лицо вдруг показалось ей ликом пустыни Рараку.

«Он жестче Бенета и начисто лишен эмоциональных ужимок. Он суровее Бодэна. Да, в этих холодных темных глазах чувствуется ум».

— Мы идем в лагерь Шаик, — объявила она Леому.

Воин бросил мимолетный взгляд на книгу Дриджны, затем опять вперился глазами в Фелисину.

— Или ты бы предпочел пробиваться сквозь бурю? Пусть богиня подождет еще немного, а потом уже обрушивает новую волну своей ярости на пустыню.

В глазах Леома только на миг мелькнуло недоверие. Затем он молча склонил голову.

— Фелисина, — торопливо зашептал Геборий, — ты хоть представляешь…

— Лучше, чем ты, старик. А сейчас помолчи.

— Возможно, наши пути теперь разойдутся…

Фелисина повернулась к нему.

— Нет. Думаю, ты мне понадобишься, Геборий.

— В качестве твоей совести? — горько улыбнулся он. — Я — никудышный выбор.

«Ошибаешься, старик. Ты — лучший выбор, и я считаю, что мне повезло».

Путь, по которому они шли, когда-то был дорогой, пролегающей по изломанной вершине хребта. Вдалеке хребет упирался в плоскую гору. Иногда в песке попадались остатки камней, которыми была замощена эта древняя дорога. Белые, гладкие, они напоминали человеческие кости. Тропой пользовались и поныне.

Тоблакай двигался впереди, скрытый охристой дымкой. Леом, Фелисина и Геборий шли следом. Шли без спешки, почти не разговаривая друг с другом. Необычайная худоба Леома в сочетании с бесшумной ходьбой пугала Фелисину. Иногда ей казалось, что перед ней призрак. Призраком выглядел и Геборий, слепо ковылявший за нею.

Обернувшись назад, Фелисина увидела, что старик улыбается.

— Что тебя развеселило? — спросила она.

— А на дороге-то мы не одни, девочка. Тут весьма тесно.

— Опять те же призраки, что и в развалинах подземного города?

Он покачал головой.

— Эти помоложе будут. Они из другой эпохи, которая началась после крушения первой империи.

Леом остановился, обернулся и вопросительно поглядел на Гебория.

Невидящие глаза скользнули по воину, и улыбка бывшего жреца стала еще шире.

— Да, Леом. Рараку обнажает передо мной свои тайны.

— Почему?

Геборий растерянно пожал плечами.

— А почему это так тебя взволновало, Леом? — спросила Фелисина.

«Глупый вопрос; тебя это не могло не взволновать». Глаза пустынного воина в упор глядели на нее и на старика.

— Кто тебе этот человек?

«Если бы я сама знала, Леом».

— Мой спутник. Мой историк. Раз мне суждено жить в Рараку, его опыт особенно ценен для меня.

— Он не имеет права знать тайны священной пустыни. Он просто украл их, как вторгшийся сюда чужеземный грабитель. Если желаешь узнать тайны Рараку, загляни в себя.

Наверное, хорошо, что она удержалась от смеха. Горьким бы был этот смех и пугающим. Даже для нее.

Путь продолжался. Утренний воздух делался все жарче. Небо приобретало огненно-золотистый цвет. Хребет сузился. В этих местах дорога сохранилась лучше, и теперь ноги путников ступали по массивным каменным глыбам. Тоблакай дожидался там,

— 640-где на дороге темнели большие ямы. В одной из них негромко журчала вода.

— Под дорогой проложен акведук, — сказал Геборий. — Когда идут ливни, он переполняется и заливает все ямы.

Тоблакай нахмурился. Леом взял бурдюки и спустился в яму. Геборий присел отдохнуть. Пристроившись возле камня, он запрокинул голову и сказал:

— Прости, что мы заставили тебя ждать, тоблакай, не желающий открывать свое имя. Тебе хотелось напиться, но яма слишком узка, и ты никак не можешь просунуть туда голову.

Великан диковато ухмыльнулся, обнажив заостренные зубы.

— Когда я убиваю людей, то кое-что от них оставляю себе на память и привязываю к поясу. Скоро там появится и кое-что от тебя.

— Он говорит про твои уши, Геборий, — подсказала Фелисина.

— Я понял, девочка. Он говорит про уши, а ему не дают покоя души тех, кого он зверски убил. Души мужчин, женщин. Он и детей убивал. Скажи, тоблакай, дети умоляли тебя пощадить их? Они плакали, цепляясь за убитых матерей?

— Если и плакали, то не больше, чем взрослые, — пробурчал великан, однако Фелисина видела, как он мгновенно побледнел.

Нет, его взбудоражила не память об убитых детях. В словах Гебория заключалось что-то еще, и тоблакай это уловил.

«Души убитых. Они не дают ему покоя, без конца напоминая о совершенных им злодеяниях. Прости, тоблакай, но ты не вызываешь у меня сочувствия».

— Тоблакай не живут в здешних местах. Что тебя позвало в Рараку? Мятеж, позволяющий безнаказанно убивать кого угодно? Откуда ты сюда приполз, чудовище?

— Я тебе сказал все, что должен был сказать. И не приставай ко мне с разговорами. В следующий раз я заговорю с тобой перед тем, как тебя убить.

Из ямы вылез Леом. Его волосы были опутаны порванной паутиной. На спине в бурдюках булькала вода.

— Убивать ты будешь только по моему приказу, — сердито бросил он тоблакаю, затем сверкнул глазами на Гебория. — А я пока такого приказа не отдавал.

Фелисине подумалось, что этот великан обладает бесконечным терпением и такой же непоколебимой уверенностью в собственной правоте. Тоблакай встал, взял от Леома бурдюк и молча двинулся дальше.

Геборий провожал его невидящим взглядом.

— Его деревянный меч насквозь пропитан болью, — сказал старик. — Думаю, ему тяжко спится по ночам.

— Он почти не смыкает глаз, — ответил Леом. — Так что лучше прекрати его дразнить.

Бывший жрец Фенира осклабился.

— Ты, Леом, не видишь, как призраки убитых тоблакаем детей буквально кусают его за пятки. Я, к сожалению, вижу. Но я обязательно постараюсь держать язык за зубами.

— В его племени не терзались сложностями мира, — сказал Леом. — Признавали только родню, а все, кто к ней не относился, считались врагами… Ладно, довольно об этом.

Возле горы дорога снова расширилась. По обе стороны виднелись продолговатые глыбы из красноватой обожженной глины, длина которых двое превосходила ширину. Пыль ограничивала видимость, но все же Фелисине удалось разглядеть великое множество таких глыб, беспорядочно раскиданных по горе. Они странным образом окаймляли развалины города.

Теперь дорога уже не пряталась под песком. Широкая и прямая, она вела к городским воротам. Время, песок и ветер разрушили их почти до основания. О существовании ворот напоминали лишь белые камни высотой не выше колена. Разрушен был и весь город.

— Медленная смерть, — прошептал Геборий.

Тоблакай уже достиг развалин ворот.

— Нам нужно добраться до гавани, — пояснил Леом. — Там есть тайник с запасами пищи… если только его не разграбили.

Под ногами хрустела мозаика черепков: красно-коричневых, серых, черных и бурых.

— Теперь если я вдруг разобью какой-нибудь горшок или чашку, то обязательно вспомню эти черепки, — сказала Фелисина.

— Я знал ученых, которые хвастались, что по остаткам утвари могут рассказать об исчезнувших государствах, — усмехнулся Геборий.

— Здесь бы они просто визжали от восторга.

— Я бы с удовольствием поменялся местами с кем-нибудь из них, — сказал старик.

— Ты шутишь, Геборий.

— Клянусь клыками Фенира, нет. Знаешь, девочка, я — не любитель приключений.

— Скажи лучше, что поначалу ты не был любителем приключений. Но потом твоя жизнь разлетелась вдребезги, как эти древние горшки и миски. И она уже тебя не спрашивала, любишь ты приключения или нет.

— Воздаю должное твоей наблюдательности, Фелисина.

— Невозможно воссоздать заново то, что прежде не было разбито.

— А ты с возрастом становишься все рассудительнее, девочка.

«Больше, чем ты думаешь».

— Теперь ты скажешь, что жизнь не открыла тебе никаких истин. Так, Геборий?

— Не совсем. Одну я все-таки узнал: истин не существует. Ты поймешь ее через много лет, когда на твой жизненный путь упадут тени Клобука.

— Истины существуют, — не оборачиваясь, возразил Леом. — Например, Рараку, Дриджна. Вихрь Дриджны и Откровения Дриджны. А еще — оружие в руке и поток крови.

— Не ты отправлял нас в это путешествие, Леом, — огрызнулся Геборий.

— Она говорила, что ваше путешествие совершается во имя возрождения. А возрождение всегда сопряжено с болью, и только глупцы могут ожидать радостного ликования.

Геборий ему не ответил.

В городе было тихо, как на кладбище. Только остатки фундаментов и внутренних стен позволяли судить о некогда стоявших тут зданиях. Город был построен с геометрической точностью; улицы и переулки расходились концентрическими полуокружностями, прорезанные лучами других улиц. Последний полукруг граничил с гаванью. Впереди виднелись остатки крупного здания: возможно, дворца. Камни, что находились в его центральной части, сохранились лучше, поскольку были защищены от ветров.

— Что скажешь, Геборий? В этом городе тоже кишмя кишат призраки?

— Я бы так не сказал, девочка. Здесь не было жестокой бойни. Я ощущаю лишь печаль. Тихую и подспудную. Городам свойственно умирать, потому что города повторяют путь самих людей: рождение, кипучая юность, зрелость, старость и, наконец… прах и черепки. В последний век жизни этого города море уже отдалилось от него. Но город ненадолго ожил, вдохнув в себя чужое влияние. Следы этого всплеска мы увидим в гавани.

Несколько шагов Геборий шел молча.

— Знаешь, Фелисина, я теперь начинаю лучше понимать жизнь Властителей. Они живут сотни, тысячи лет. Они видят, как рождаются, расцветают и сходят на нет города и империи. Видят всю тщетность человеческих усилий: ведь то, чем люди гордятся сегодня, завтра рассыплется в прах. И сердца Властителей поневоле становятся жесткими и холодными. А как иначе?

— Это путешествие приблизило тебя к твоему богу. Слова были столь неожиданными для Гебория, что старик замолчал.

В гавани Фелисина увидела свидетельства недолгого возрождения этого города. Четыре громадных канала. Их прорыли, чтобы соединить город с отступившим морем. Каждый был шириной в три городских улицы и почти таким же по глубине.

— Последние корабли плавали уже по этим каналам. В отлив каналы существенно мелели, и крупным судам приходилось терпеливо дожидаться прилива… Когда акведуки окончательно пересохли, в городе оставалось несколько тысяч жителей… Это, девочка, одна из историй Рараку. Было множество других, куда более жестоких и кровавых. Хотя не знаю, какая гибель трагичнее.

— Ты напрасно забиваешь голову мыслями о прошлом, — начал Леом, но крик тоблакая заставил его умолкнуть.

Великан спустился в один из каналов. Леом побежал к нему. Фелисина хотела двинуться следом, однако холодные невидимые пальцы Гебория сжали ей руку. Дождавшись, пока Леом отбежит на достаточное расстояние, старик шепнул:

— Мне страшно, девочка.

— Ничего удивительного, — огрызнулась Фелисина, будто маленькая девочка, которую не пустили поглазеть на нечто интересное. — Ведь тоблакай намерен тебя убить.

— Этого глупца я не боюсь. Меня страшит Леом.

— Он был телохранителем Шаик. Я не сомневаюсь в его преданности. Меня лишь удивляет, что они с тоблакаем не сумели защитить Шаик.

— Леом не фанатик, — отозвался Геборий. — Он может устроить какой-нибудь шумный маскарад, чтобы заставить тебя поверить в это, но в нем я ощущаю двойственность. Он не считает тебя возрожденной Шаик. В это я не поверю даже на мгновение. Просто он понимает, что армия мятежников нуждается в молодой и сильной предводительнице. Скорее всего, настоящая Шаик была морщинистой высохшей старухой. Вот четверть века назад она действительно представляла силу. Подумай: а вдруг ее телохранителям просто не захотелось рисковать жизнью, спасая дряхлый живой символ?

Веки Гебория все еще оставались припухлыми. Гной, вытекающий из глаз, успел превратиться в корку, а сами зрачки подернулись серой пеленой.

— Ну что ж, раз они затеяли более крупную игру, мне самое время в нее включиться.

— Думаю, не они, а прежде всего Леом. Однако он рассчитывает, что ты будешь играть по его правилам. Учти: представлять тебя мятежному воинству будет он. Стоит ему только заикнуться о своих сомнениях, и тебя растерзают на куски.

— Я не боюсь Леома, старик, — усмехнулась Фелисина. — Таких мужчин я хорошо понимаю.

Геборий поджал губы. Фелисина выдернула свою руку и пошла к каналу.

— В сравнении с ним Бенет был просто маленьким несмышленышем, — бормотал двинувшийся за ней старик. — Разбойник, забияка, повелитель горстки жалких, опустившихся каторжников. Да, он любил покрасоваться. А кто не любит, если есть такая возможность? Напрасно ты цепляешься за воспоминания о Бенете. Точнее, даже не за воспоминания, а за ощущения, которые он в тебе вызывал. Вот они были совершенно ложными.

Фелисина резко остановилась.

— Да что ты вообще знаешь? — почти прошипела она, дрожа от ярости. — Думаешь, я боюсь мужчин? Боюсь того, что они могут со мной сделать? И конечно, ты думаешь, что успел меня изучить? Может, еще начнешь утверждать, будто знаешь мои мысли и чувства? Ты просто высокомерный идиот, Геборий!

Смех старика ударил ее наотмашь, заставив замолчать.

— Милая девочка, а зачем тогда я тебе нужен? В качестве говорящей зверюшки, чтобы развлекать тебя беседами? Может, прикажешь вырвать мне язык? Вот тогда я точно превращусь для тебя в слепую, безгласную скотину.

— Перестань, Геборий, — уже без раздражения попросила Фелисина. Она вдруг почувствовала, что их разговор отнял у нее силы. — Если когда-нибудь мы научимся понимать друг друга, нам не понадобятся слова. Наши языки умеют разить острее мечей. Так давай уберем их в ножны. К чему нам раны?

Геборий запрокинул голову.

«Как быстро он перенял эту манеру, свойственную многим слепым».

— Последний вопрос. Скажи, зачем я тебе нужен?

Фелисина подыскивала слова, не зная, как он отнесется к правде. Лгать старику ей не хотелось. «Совсем недавно я бы без раздумий бросила тебя одного среди пустыни».

— Потому что рядом со мной ты останешься в живых, Геборий. Достаточно, что я прогнала Бодэна.

Не опуская головы, Геборий вытер пыльный лоб.

— Думаю, мы с тобой все-таки научимся понимать друг друга.

К каналу вели широкие каменные ступени. Их было более сотни. На дне высохшего русла виднелась каменная стена с выступами для закрепления шатровой ткани. Чувствовалось, стену сложили гораздо позже, когда Рараку перестала быть морем. Такие же камни окружали закопченный очаг.

Дурные предчувствия Леома оправдались: кто-то успел разграбить тайник с провизией. Рядом валялась груда вывороченных камней. Но крик тоблакая был вызван совсем не этим. На земле валялись семь наполовину съеденных трупов, густо усеянных мухами. Их убили всего несколько часов назад; кровь на тонком белом песке еще не успела застыть. Неподвижный воздух был до предела пропитан невыразимым зловонием.

Ступени запечатлели следы звериных лап, перепачканных в человеческой крови. Следы вели вверх. Леом долго разглядывал их, присев на корточки, затем повернулся к тоблакаю.

— Если собрался его преследовать, тут я тебе не помощник.

Великан щелкнул зубами.

— Я и не просил о помощи.

Тоблакай сбросил на песок бурдюк с водой, подстилку, затем достал свой деревянный меч. Он легко, словно прутиком, поигрывал этим увесистым оружием.

Вопреки недавнему требованию молчать Геборий все же спросил его:

— Собрался выследить и убить странствующего? Если в твоем племени все столь же глупы, как ты, можно считать, что ты почти прожил свою жизнь. Но я не стану скорбеть о твоей гибели.

Тоблакай, памятуя данное обещание, не ответил Геборию. Великан зловеще улыбнулся и сказал, поворачиваясь к Леому:

— Я — мститель Рараку, карающий тех, кто вторгается в пределы священной пустыни.

— Если это так, тогда отомсти за моих соплеменников, — сказал ему воин пустыни.

Перепрыгивая через три ступени, тоблакай стал подниматься вверх. Он, не останавливаясь, добрался до самого верха. Там он ненадолго замер, изучая следы, потом скрылся из виду.

— Странствующий убьет его, — сказал Геборий.

Леом спокойно пожал плечами.

— Возможно. Правда, Шаик заглядывала далеко в его будущее.

— И что она увидела?

— Пророчица редко говорила о своих видениях. Помню только, что будущее тоблакая повергло ее в ужас.

— Пророчица Дриджны могла ужасаться? — удивилась Фелисина.

Лицо Гебория напряглось. Он словно услышал подтверждения собственных ощущений, связанных с будущим.

— Леом, расскажи мне о других ее видениях.

Леом стаскивал обезображенные трупы в одно место. Услышав просьбу, он поднял голову и взглянул на Фелисину.

— Когда ты откроешь священную книгу, эти видения придут к тебе. Таков дар Дриджны, один из многих.

— Ты что же, предлагаешь мне по пути к оазису совершить этот ритуал?

— Не предлагаю. Ты должна его совершить. Он подтвердит, что ты и в самом деле являешься возрожденной Шаик.

— И как это подтвердится? — спросил Геборий.

— Если она лжет, ритуал погубит ее.

Когда-то этот холм был настоящим островом, и вокруг него плескалось море. Теперь его окружала равнина с глинистой, растрескавшейся землей. Еще сохранились серые пни, к которым привязывали лодки. Были причалы и посолиднее. Они тянулись вдоль тогдашней береговой линии. В давние времена пространство под причалами забивалось разным мусором, бросаемым с кораблей. Мусор давно успел окаменеть, но даже и сейчас в его потемневших слоях кое-где поблескивала рыбья чешуя.

Примостившись возле Скрипача, Маппо следил за Икарием, поднимавшимся по хлипким остаткам волнолома. Позади трелля, в окружении стреноженных лошадей, стоял Крокус. Все это время он был непривычно молчалив. Движения его стали более скупыми, будто парень принял на себя некий странный обет. Сам того не осознавая, Крокус все больше подражал Икарию, его жестам и манере говорить. Маппо это не радовало, но и не огорчало. Он знал об этой особенности своего друга, хотя тот никого не старался расположить к себе.

«Лучше бы парень подражал Скрипачу, — думал Маппо. — Этот солдат — удивительное создание».

— Икарий как будто знает, куда надо лезть, — заметил сапер.

Маппо вздрогнул.

— Значит, наши ощущения совпали, — нехотя признался он.

— Вы уже здесь бывали?

— Я нет, а Икарий… да, он здесь не впервые.

— А сам он как узнает, что уже бывал тут?

Трелль только покачал головой.

«Он не должен этого вспомнить. Раньше он не помнил. Но благословенные преграды забвения рушатся! Повелительница снов, верни Икарию блаженство неведения. Прошу тебя, верни…»

— Полезли и мы, — сказал Скрипач, вставая на ноги.

— Что-то не тянет.

— Как знаешь.

Скрипач полез вслед за полуджагатом, успевшим скрыться в развалинах города, простирающихся за волноломом. Вскоре туда же направился и Крокус. Трелль поморщился.

«Должно быть, я старею, если боюсь, что лишусь рассудка в этих развалинах».

Прежде чем добраться до волнолома, нужно было миновать коварную осыпь, состоящую из обломков дерева, кирпичей, кусков штукатурки и черепков. Одолев половину осыпи, Скрипач остановился. Он протянул руку и вытащил из груды обломков посеревший кусок дерева.

— Гляди-ка, — обратился он к Крокусу. — Дерево превратилось в камень.

— Окаменело, — ответил Крокус. — Помню, дядя рассказывал мне, как все происходит. Дерево пропитывается каменными солями и само становится как камень. Но не за год-два, а за тысячи лет.

— Зато верховный маг, которому доступна магия Пути Дрисса, сотворил бы такое окаменение за считанные секунды.

Маппо, который все-таки присоединился к ним, извлек посудный черепок. Внешне этот черепок небесно-голубого цвета был тонким, как яичная скорлупа, но отличался изрядной прочностью. На черепке сохранился кусочек рисунка: черные с зеленоватым отливом линии изображали туловище. Рисунок был грубым. Скорее всего, его сделала рука человека, поскольку туловище явно было человеческим. Маппо размахнулся и зашвырнул черепок подальше.

— Этот город погиб задолго до того, как исчезло море, — сказал Скрипач, продолжая подъем.

— Откуда ты знаешь? — послышался сзади вопрос Крокуса.

— Здесь все источено и разрушено водой. Волны дырявили эту стену. Век за веком. Не забывай, я вырос в приморском городе. Я видел, на что способна вода. Прежде чем строить новые причалы в Малазе, император приказал вычистить и углубить дно Малазанского залива. Мы бегали смотреть, как из-под воды обнажаются старые волноломы и все прочее.

Скрипач добрался до верха и снова остановился, чтобы передохнуть.

— Тогда-то и стало понятно, что Малаз древнее, чем думали.

— И со временем уровень моря там не опускался, как здесь, а поднимался, — заключил Маппо.

— Ты прав, трелль.

С вершины волнолома открывался вид на разрушенный город. Природная стихия немало потрудилась над ним, однако еще до ее слепых ударов этот город кто-то жестоко разрушил. Почти все здания представляли собой груды обломков — свидетелей чьей-то неимоверной силы и безудержной ярости. Остальное пространство заполняли колючие кустарники. Рядом с ними тянулись вверх кривые узловатые деревья.

Примечательной особенностью этого города было обилие статуй. Когда-то они стояли в промежутках широких колоннад, заполняли ниши едва ли не в каждой стене. Повсюду валялись обломки мраморных тел. Манера изображения была той же, что и на голубом черепке. Фигуры показались треллю слишком уж знакомыми.

«Легенда, которую рассказывали на просторах Джаг-одхана… легенда, слышимая мною от старейшин племени…»

Икарий скрылся из виду.

— Куда дальше? — спросил Скрипач.

На темной коже Маппо проступил пот. Внутри слабо шевельнулось предчувствие. Он шагнул вперед.

— Ты что-то почуял? — допытывался Скрипач. Маппо едва слышал вопрос сапера.

По развалинам было трудно представить себе первоначальный вид города. Но у Маппо имелся свой способ воссоздания. Он дословно помнил легенду, ритм ее повествования. Язык древних треллей был гораздо точнее и емче. Народ, не обладавший письменностью, довел использование слов до невероятного совершенства. Слова передавали числа, измерения, состав и свойства всех вещей. Слова несли в себе тайные карты, точные расстояния, устройство человеческого разума, историю событий, описание городов, континентов и магических Путей.

Племя, которое несколько веков назад приняло к себе Маппо, хранило древние традиции и отвергало все изменения, коснувшиеся жизни треллей. Старейшины племени торопились передать эти традиции Маппо и его сверстникам, чтобы они сохранили удивительную силу слова, силу повествования, силу памяти.

Маппо знал, куда отправился Икарий и что искал его друг в этом городе. Сердце треля бешено колотилось. Он шел все быстрее, перепрыгивая через обломки и не обращая внимания на колючки, которые впивались даже в его толстую кожу.

«В каждом городе первой империи было семь главных улиц. Духи неба чтили это священное число. Они взирали на семь скорпионьих хвостов, семь жал, обращенных к песчаному кругу. На этот круг внимательно глядели все, кто делал приношения Семи божествам».

Скрипач что-то крикнул ему вслед, но трелль не ответил. Он выбрался на одну из извилистых улочек и двинулся к центру города. Когда-то здесь стояло семь тронов, сделанных в виде скорпионьих хвостов, и каждый был высотой в семьдесят семь локтей. И каждый был разрушен ударами мечей, грозным оружием в руках, направляемых такой яростью, что ее невозможно представить.

От большинства приношений и даров, заполнявших песчаный круг, остались лишь воспоминания. Но Икарий нашел то, что подспудно искал. Он стоял с запрокинутой вверх головой, разглядывая странное сооружение. Странный механизм.

Металлические части этого механизма не превратились в ржавую пыль. Они по-прежнему исправно двигались, однако движение было невидимым для глаз смертных. На мраморном постаменте стоял наклонный мраморный диск. Гладкую поверхность покрывали многочисленные письмена и символы. Диск глядел прямо на солнце, хотя огненный шар светила был едва различим сквозь золотистую дымку.

Маппо медленно подошел к Икарию и остановился в двух шагах от него.

— Как такое возможно, друг? — спросил Икарий, ощутивший его присутствие.

Это был голос заблудившегося ребенка, и бесхитростный вопрос острым шипом вонзился треллю в сердце.

— Понимаешь, Маппо, это моя работа, — продолжал полуджагат. — Мой… дар. Во всяком случае, так здесь написано. Скажу тебе больше: я не без причины отметил год постройки. И видишь, как диск повернулся… я вижу, он указывает на тот год… значит, я могу подсчитать…

У него дрогнул голос.

Маппо обхватил себя руками. Трелль сейчас не мог ни говорить, ни даже думать. Боль и страх наполняли его душу, пока и он не почувствовал себя ребенком, оказавшимся один на один с кошмаром.

— Скажи мне, Маппо, почему те, кто разрушил этот город, не уничтожили и мое Колесо? Конечно, оно пронизано магией, предохраняющей от природных стихий… Но ведь и семь тронов… и многие дары… они тоже имели магическую защиту. Оказывается, все можно сломать. Почему, Маппо?

Только бы он сейчас не обернулся! Только бы не видеть его лица, его глаз.

«Самый страшный детский кошмар, когда ребенок видит лицо отца или матери, с которого стерты все следы любви и заменены холодным намерением, слепым отрицанием или просто равнодушием… и тогда ребенок кричит от страха и слабости».

Не оборачивайся, Икарий! Мне страшно увидеть твое лицо.

— Наверное, я допустил ошибку, — все тем же спокойным, невинным тоном произнес Икарий.

Сзади слышались шаги Скрипача и Крокуса. Что-то заставило их ступать тихо и медленно.

— Я ошибся в измерениях. Что-то не так записал. Это же древний язык. Я плохо помнил его еще тогда, когда строил Колесо. Знания, что остаются во мне, кажутся верными, но, может, я вовсе уж не так совершенен, как мне думалось? Что, если моя уверенность — всего лишь самообман?

«Да, Икарий, ты несовершенен».

— Я подсчитал: последний раз я был здесь девяносто четыре тысячи лет назад. Понимаешь, Маппо? Девяносто четыре тысячи. Несомненно, в расчеты вкралась какая-то ошибка. Разве эти развалины могли бы выдержать столько времени? Они давно бы рассыпались в прах.

Маппо пожал плечами.

«А много ли мы в действительности знаем?»

— Возможно, сказывается сила магии…

«Возможно».

— Но кто же разрушил город?

«Ты, Икарий. Но даже тогда, когда гнев ослепил тебя, что-то в тебе признало творение собственных рук и не позволило его уничтожить».

— Кем бы они ни были, они обладали большей силой, нежели мы, — продолжал Икарий. — Сюда пришли тлан-имасы. Они пытались оттеснить врага… Да, был давнишний союз между жителями этого города и Молчаливым Владыкой. Они разрушили все, и теперь мы находим в песке только кости. Тысячи костей. Маппо, что за страшная сила уничтожила город? Ведь не джагаты. Даже во времена своего могущества они так не зверствовали. Да и качен-шемалей тогда уже давно не было. Я просто теряюсь в догадках, Маппо…

На плечо Маппо легла мозолистая рука. Скрипач сдавил ему плечо, потом убрал руку и подошел к Икарию.

— Ответ достаточно прост, — сказал сапер, вставая рядом с Икарием. — Город разрушила сила кого-то из Властителей. Только гнев бога или богини мог произвести такое разрушение. Должно быть, ты слышал немало легенд о древних империях, слишком высоко возносившихся в своей гордости. Прежде всего, кем были Семь божеств? Кем бы они ни были, их здесь почитали: и в этом городе, и в других городах Рараку. Смотри, с какой яростью уничтожались семь тронов. Сдается мне, то была личная месть. Но кто — это мы вряд ли узнаем. Разум смертного человека здесь бессилен. Я не могу представить никого из известных мне Властителей способным на такое чудовищное разрушение.

— Нет, воин, они могли пойти на такое, — возразил несколько приободрившийся Икарий. — В дальнейшем они научились действовать тайно и чужими руками. Их прежний способ расправы был слишком опасен во многих отношениях. Думаю, ты ответил на мой вопрос.

Сапер равнодушно пожал плечами.

Сердце Маппо забилось ровнее.

«Только не ломай больше голову, почему из всего города уцелело лишь твое Колесо». Роняя капли пота на песок, Маппо глубоко вздохнул. Он поглядел на Крокуса. Парень стоял с отсутствующим видом, словно не понимал, зачем они так долго толкутся возле этого Колеса. Тем не менее Маппо все понял.

«А ты взрослеешь на глазах, парень».

— Девяносто четыре тысячи лет… должно быть, я ошибся, — сказал Икарий.

Он отвернулся от своей постройки и слабо улыбнулся треллю. У Маппо все поплыло перед глазами. Он кивнул и отвернулся, сражаясь с нахлынувшим чувством печали и горечи.

— Кажется, нам пора возобновить поиски Апсалары и ее отца, — сказал Скрипач.

Икарий резко встряхнул головой, прогоняя оцепенение.

— Да. Мы совсем близко от них… и еще от многого.

Все эти столетия он помнил ночь своего расставания с племенем. Особый ритуал освободил тогда Маппо от всех его прежних обязательств. Он стоял на коленях в дымном шатре старейшей шаманки племени.

— Я должен знать больше, — шептал тогда Маппо, — Если безымянные поручают мне миссию, я должен знать о них. Поклоняются ли они какому-либо из богов?

— Когда-то поклонялись, но не сейчас, — ответила старуха. Она не смотрела ему в глаза. Намеренно или нет — этого Маппо тоже не знал.

— Бог их отверг, отринул от себя. Это случилось во времена первой империи, которая вовсе не была первой. Еще задолго до ее появления у тлан-имасов существовала своя первая империя… Они были левой рукой, другое сообщество — правой. Обоим сообществам предстояло объединиться, чтобы вести за собой. Но те, кому предстояло стать неназванными, ушли по тропе тайн…

Шаманка замолчала, рубанув рукой воздух. Такой жест Маппо видел впервые. То был… жест джагатов.

— Тайны иных миров сбили их с пути. Они встретили нового господина и поклонились ему. Это все, что могу сказать тебе.

— И кто же этот новый господин?

Старуха лишь покачала головой и отвернулась.

— А чьи силы сокрыты в их посохах? — допытывался Маппо.

Шаманка не ответила ему и на этот вопрос. Впоследствии Маппо нашел ответ (во всяком случае, он так считал). Увы, ответ не принес ему утешения.

Они покинули бывший остров с развалинами древнего города и двинулись по глинистой равнине дальше. Небесный свет постепенно слабел, готовясь перейти в короткие сумерки. Их лошадей мучила жажда, но даже Икарий и Маппо не могли найти хотя бы слабенький источник воды. Трелль не представлял, как Апсалара с отцом ухитряются путешествовать по этим засушливым местам да еще все время опережать их на день пути.

«И эта тропа, и наша цель никак не связаны с Шаик. Нас увели далеко в сторону от мест, где можно столкнуться с мятежниками. И место убийства Шаик, и оазис находятся совсем в другой стороне. Скрипач знает, куда мы идем. Но откуда он это узнал — сапер упорно не рассказывает. Тем не менее мы с Икарием догадываемся. Возможно, один только Крокус остается в неведении, однако я могу недооценивать этого парня. Внешне он остался прежним, зато сильно вырос внутри… Мы идем туда, куда ты так стремился попасть, Скрипач».

Равнина погружалась в сумерки, однако тающий дневной свет еще позволял разглядеть огромное количество следов. Следы смыкались. От одного их вида Маппо стало не по себе. Странствующие и диверы. Их были десятки. Они тоже шли вслед за Апсаларой и ее отцом.

Крокус вел лошадей и потому шагал позади всех. Равномерно цокали копыта усталых животных, как вдруг парень громко закричал. Трелль бросился к нему. Крокус валялся на земле, крепко сцепившись с невесть откуда взявшимся человеком. Сумеречные тени скрывали лицо незнакомца. Парню удалось припечатать противника к земле и крепко сжать ему запястья.

— Ах ты тварь! — рычал Крокус. — Я же знал, что ты ошиваешься где-то рядом. Я почуял тебя еще до острова. Ты все время следил за нами. Но и я следил за тобой. Я знал: рано или поздно ты мне попадешься.

Подбежавшие спутники Крокуса сразу узнали его противника. Искарал Паст! Верховный жрец оставил попытки вырваться.

— Еще какая-то тысяча шагов, и обман был бы полным, — бормотал он. — Вы видели следы моего потрясающего успеха? Я всех спрашиваю! Неужели вы все — такие непроходимые тупицы? Или ужасающе жестокие? Как видите, даже на обвинения этого юного дуралея я отвечаю смиренным молчанием!

— Можешь его отпустить, — сказал Крокусу Икарий. — Он не сбежит.

— Отпустить? Нет, уж лучше его вздернуть.

— Неплохая мысль, парень, — улыбнулся Скрипач. — Только давай сначала найдем дерево.

Крокус выпустил верховного жреца. Искарал встал, но спины не разогнул. Сейчас он был похож на крысу, решающую, в какую сторону улизнуть.

— Они увеличиваются. Растут в страшных количествах. Хватит ли во мне смелости пуститься вслед за ними? Посмею ли я испортить себе праздник? Ведь мне суждено увидеть завершение моих потрясающе мудрых усилий. Все замаскировано, все неопределенно, и они ничего не знают!

— Теперь ты пойдешь с нами, — сердито произнес Крокус, дотрагиваясь до кинжалов на своем поясе. — Что бы ни случилось, ты пойдешь с нами.

— Конечно, мой мальчик!

Искарал повернул к нему трясущуюся голову.

— Я и так спешил, чтобы догнать вас. — Старик втянул голову в плечи. — Ну вот, он уже готов мне поверить. По лицу вижу. Ах ты, слабоумный тупица! Кто сравнится по уму с Искаралом Пастом? Никто. Просто я должен переживать свою победу внутри. Тихо, незаметно. Ключ к пониманию скрыт в неведомой природе магических Путей. Можно ли разломать их на отдельные куски? Да, отвечаю вам, можно. В этом и скрыта тайна Рараку! Все, кто блуждал здесь, странствовали не в одном, а во множестве миров. И никто даже не догадывался об этом. Наши предшественники тоже этого не знали. Сердце Рараку — спящий великан. Это и есть истинное сердце священной пустыни, а не мутный оазис, заполненный стадом двуногих баранов!

Искрал Паст оглядел четверых путников.

— Что глаза вылупили? Мы должны уже быть в пути. Всего тысяча шагов, и вот оно, истинное желание твоего сердца. Оно там, в какой-то тысяче шагов.

Крокус схватил верховного жреца за воротник и толкнул его вперед.

— Идем!

— Ах, как приятно видеть это искреннее нетерпение юности, — пробормотал Искарал. — Какие ласковые, дружелюбные жесты. Я невольно умиляюсь.

Маппо посмотрел на Икария и увидел, что полуджагат тоже глядит на него. Их взгляды встретились.

«Магические Пути, разломанные на отдельные куски. Что же, Клобук вас всех накрой, случилось с этой землей?»

Этот вопрос он задал другу мысленно. Следом явилась другая мысль: «Легенда утверждает, что Икарий появился где-то здесь, что он вышел из Рараку. Магический путь, разорванный на куски… Рараку меняет всех, кто ступает на ее растрескавшуюся землю. Боги милосердные, мы и впрямь приближаемся к месту, породившему кошмары Икария!»

Путь продолжался. Небесная бронза сменилась непроницаемой чернотой. Звезд не было. Казалось, что черная пустота опускается все ниже, чтобы окутать и поглотить путников. Бормотания Искарала Паста стихли, исчезнув в этой черной пустоте. Маппо видел, что Скрипачу и Крокусу стало намного труднее идти, однако они упрямо шагали дальше, вытянув вперед руки.

Икарий, как всегда шедший впереди, вдруг остановился и повернулся. Маппо кивнул ему, дав понять, что и он заметил два силуэта, до которых было полсотни шагов. Это они — Апсалара и… слуга.

«Мы не знаем настоящего имени этого человека. Слуга да слуга. Даже у собаки есть кличка».

Икарий схватил вытянутую руку Крокуса.

— Мы нашли их, — тихо проговорил он.

От этих слов все остальные тоже остановились.

— Мне кажется, они ждут нас… возле порога.

— Порога? — воскликнул Скрипач. — Быстрый Бен ни о чем подобном не говорил. Что еще за порог?

— Узловатый и изломанный кусок магического Пути! — прошипел у него за спиной Искарал Паст. — Глядите же, как Путь Рук загнал всех внутрь! Эти глупцы все полезли туда, все до единого! Верховному жрецу Тени было велено создать ложную тропу. Глядите, как блестяще он справился с повелением! Крокус обернулся на звук его голоса.

— Но зачем отец Апсалары привел нас сюда? Чтобы толпа странствующих и диверов набросилась на нас и растерзала?

— Да, мальчишка, соображения у тебя — как у дохлого крота! — Искарал Паст вновь затанцевал на месте. — Если только слияние не убьет его первым! Ха-ха! И потом заберет ее, сапера и тебя, парень. Тебя! О том, что ждет внутри Пути, спроси Икария. Ждет подобно стиснутой в кулак руке, которая держит этот кусок иной реальности!

Апсалара с отцом пошли им навстречу.

Маппо не раз мысленно представлял себе эту минуту, однако увиденное не имело ничего общего с его мыслями. Крокус пока что не видел предмета своих поисков. Парень выхватил кинжалы, направив их туда, откуда раздавался голос Искарала Паста. Икарий стоял у него за спиной, готовый в любое мгновение разоружить Крокуса. Зрелище было почти потешным: Крокус ничего во тьме не видел, а Паст заставил свой голос звучать из десятка мест одновременно. Сам же он продолжал выплясывать.

Бормоча проклятия, Скрипач достал из мешка старый фонарь и принялся высекать огонь.

— Вы осмелитесь туда войти? — гнусавил Искарал Паст. — Отвечайте: вы осмелитесь? Говорите же!

Апсалара остановилась возле Маппо.

— Я знала, что вы доберетесь сюда… Крокус! Я здесь.

Крокус встрепенулся, торопливо пряча кинжалы в ножны.

Огниво Скрипача выбросило сноп ярких искр.

Крокус обнял Апсалару и застыл, крепко прижимая ее к себе.

«Ах, парень, если бы ты знал, что не только внешняя темнота скрывает от тебя ту, которую ты так отчаянно искал», — подумал Маппо.

Сейчас никто не владел разумом Апсалары, однако то, что некогда подавляло ее сознание, постепенно становилось ее собственным сознанием. Это встревожило Маппо, отравляя ему радость встречи.

Икарий подошел к треллю.

— Тремолор, — прошептал он.

— Да.

— Некоторые считают, что Азаты по природе своей благотворны. Они появляются, чтобы сдерживать неуправляемые магические силы. Там, где они встают, миру грозит большая опасность.

Трелль кивнул.

«Этот обломок магического Пути — будто заноза в теле Рараку. Но еще хуже блуждающий обломок, несущий с собой хаос и разрушение. Искарал Паст не солгал: Тремолор удерживает страшный обломок, не пуская его дальше… Каким же адом стала Рараку…»

— Я ощущаю: внутри Пути полно странствующих и диверов, — сказал Икарий. — Они из кожи вон лезут, пытаясь найти дом Азата.

— Считая его воротами.

Зажженный Скрипачом фонарь светил всего на несколько шагов. По земле разливалось подрагивающее желтоватое пятно. Сапер подошел к Маппо.

— Ворота здесь действительно есть, но не те, что ищут переместители душ. Им туда все равно не попасть — их поглотят корни Азата.

— Быть может, и нас тоже, — раздался незнакомый голос. Они впервые услышали голос отца Апсалары.

— Я буду вам очень благодарен, если вы все вместе отговорите мою дочь. Объясните ей, что попытки проникнуть внутрь Азата крайне опасны. Это касается не только Апсалары, но и всех вас.

— Странное дело, — удивился Скрипач. — Да, мы искали Тремолор, но привел к нему нас ты. И вдруг теперь ты начинаешь нас отговаривать. Значит, ты отправился сюда, выполняя приказ Искарала Паста?

— Как твое настоящее имя? — спросил его Маппо.

— Реллок, — ответил отец Апсалары.

Взглянув на Скрипача, он медленно покачал головой.

— Я не могу судить о замыслах Искарала Паста. Я лишь выполнял то, что он мне велел. Это было моим последним заданием, чтобы выплатить долг. Я всегда плачу долги, даже богам.

— Понимаю. Они вернули тебе утраченную руку, — сказал сапер.

— Не только это. Они спасли жизнь мне и дочери, когда в наши места явились гончие Тени. Сам знаешь, все остальные там погибли.

— Только это были их гончие, Реллок, — хмуро заметил Скрипач.

— Даже если и так. Поймите, это ложная тропа. Переместители душ уже заблудились. Она уведет их…

— Подальше от настоящих ворот, — согласился Икарий. — А настоящие находятся под храмом Паста.

— Нам с дочкой нужно было свернуть с ложной тропы, — продолжал Реллок. — Мы расставили приманки, а сами спрятались в тени. Переместители душ бросились по ложной тропе и оказались в ловушке. Если мне суждено умереть в родной деревне, меня не пугает долгий путь к Итко Кану.

— Надо же, Реллок мечтает вернуться к рыбачьим сетям, — скрипуче захохотал Искарал Паст. — Но твоя деревня сильно изменилась. Вспомни, сколько лет прошло. Как же ты глуп, Реллок! Боги водили твоими руками, когда ты заманивал странствующих и диверов в ловушку, а ты хочешь снова вытаскивать сети! Лицо, обожженное солнцем, ноги по колено в воде. Да ты — образцовый подданный империи! Ласэна непременно должна была бы обратить на тебя внимание!

Скрипач сходил за арбалетом, взвел пружину и поставил на стопор.

— Вы решайте сами, а я пойду внутрь.

Он оглянулся на лошадей.

— Лошадь придется оставить.

Подойдя к своему жеребцу, Скрипач начал снимать упряжь.

Он вздохнул, потрепав верного спутника по бокам.

— Я гордился тобой, друг. Ты ни разу меня не подвел. Но со мной тебе идти нельзя. Останешься здесь и поведешь остальных к лагерю Шаик.

Вскоре были расседланы все лошади.

— Я тоже пойду внутрь, — сказал Икарий.

Маппо закрыл глаза, моля богов, чтобы утихла буря в его душе.

«Боги, я трус. Законченный трус».

— А ты, друг? — спросил его Икарий.

Трелль кивнул.

— Зачем вам лагерь Шаик? Вы все пойдете внутрь, — бубнил Искарал Паст, продолжая свой безумный танец. — Мы будете искать ответы, а потом новые ответы и так без конца. Но в мыслях своих я насмехаюсь над вами и предупреждаю вас. Только вы не слышите моих слов. Берегитесь трюков и ловушек! По сравнению с Азатом мои бессмертные повелители — просто малые дети!