"Золотое сечение (седьмая скрижаль завета)" - читать интересную книгу автора (де Куатьэ Анхель)

ТРЕТЬЯ СКРИЖАЛЬ


Мы решили, что не будем откладывать обсуждение третьей Скрижали до завтрашнего дня. Но чтобы не сидеть в душном помещении, вышли на улицу. Андрей предложил прогуляться по парку, и мы с Данилой согласились.

– Постой, но разве в книге «Возьми с собой плеть» сформулирована суть третьей Скрижали? – спросил я Андрея. – Я сейчас опять вспоминал историю Ильи. По-моему, ничего подобного там нет.

– Думаешь? – улыбнулся Андрей. – А ты не помнишь, что написал в «Эпилоге»? Точнее, что тебе в «Эпилоге» сказал Данила...

– Данила?.. – я попытался припомнить и обратился к другу: – Данила, а о чем там «Эпилог»?

– О «точке отсчета», – укоризненно покачал головой Данила.

– Ах, да! – вспомнил я. – Точно!

Действительно, Данила рассказал мне тогда о своей «теории». Идея о «точке сборки» не пришлась ему по вкусу. Она казалась ему слишком странной и непонятной. Но мои объяснения натолкнули его на одну очень интересную и важную мысль.

Все, что происходит с человеком, – это только события. Как к ним относиться, как воспринимать эти события – он решает сам. Он может видеть «проблемы» во всем, что с ним случается, и мучиться. Но у него всегда есть выбор, он может думать об этом и иначе.

«– Слушай, – сказал мне тогда Данила, – ну вот мир посылает тебе какого-то человека, хорошего или плохого, за помощью или с помощью – неважно. В этом должен быть какой-то смысл.

– Наверное, должен... – ответил я.

– А я теперь уверен, что должен! Я как прочел вторую Скрижаль, сразу во мне что-то переменилось. Во всем есть смысл! Этот человек, которого тебе мир послал, очень важное в твоей жизни событие. Может быть, он испытание для тебя, а может быть – тайна, которую тебе предстоит открыть. Общаясь с ним, ты, возможно, узнаешь что-то для себя важное, или что-то про себя самого, о чем раньше и не догадывался. Все это мир дает тебе через него! И благодаря этой случайной встрече ты можешь стать сильнее, умнее, больше, тоньше, глубже... Все это преображает тебя!

– Одна и та же ситуация может восприниматься и как бремя, и как подарок! Как же это просто быть счастливым! – воскликнул я тогда. – Просто пойми: все, что ты делаешь, и все, что происходит с тобой, – это подарок!» Именно об этом и рассказала нам третья Скрижаль Завета.

– Ну что, анатомировать третью Скрижаль? – спросил Андрей и подмигнул Даниле.

– Безусловно! – ответил тот и рассмеялся.

Я не знаю, что из всего этого было на самом деле, а чего не было, – начал Андрей. – Но это и неважно. Я отношусь к вашим книгам как к головоломке. И трудно не заметить, что «Эпилог» «Возьми с собой плеть» перекликается с «Прологом» «Учителя танцев».

В первом случае Данила рассказывает о «точке отсчета», то есть о том, что мир вокруг нас – это отражение нашего внутреннего мира. У счастливого человека и мир счастливый. А у несчастного и страдающего и мир такой – несчастный, полный страдания.

Во втором случае Данила «перевирает» историю Будды, рассказанную в книге академика С. Ф. Ольденбурга. Я взял это издание в библиотеке и посмотрел, что именно «переврал», а точнее – перерассказал Данила.

«Чем Мара искушал Будду?» – вот вопрос, по которому у Данилы и Ольденбурга возникли разногласия. Досточтимый академик утверждал, что Мара воспользовался услугами своих дочерей. Их имена – Вожделение, Неудовлетворенность и Страсть.

А Данила настаивает на том, что Будду искушала Иллюзия. Не знаю, откуда у Данилы такие точные сведения, – улыбнулся Андрей.

– Но он изложил самую суть подлинных искушений. С точки зрения буддизма, конечно.

Человека искушает Майя – то, что отсутствует, то, что, по словам Агвана, не имеет значения. На самом деле, Майя – это как раз то, что мы видим, о чем думаем и что чувствуем. Но это – ничто по сравнению с тем, что стоит за всей этой мозаикой жизни...

Буддист знает, что нет ничего, кроме вечности, кроме Нирваны. Он знает это так же хорошо, как суфий, знающий о том, что нет ничего, кроме Аллаха. Все остальное для них – тлен и метания духа. Настоящее и ненастоящее – вот о чем третья Скрижаль.

Я замер. Замер, потому что до этого момента я все еще сомневался. Мне казалось, что Андрей все-таки не сможет правильно «угадать» все известные нам Скрижали. Но сейчас я понял, что он не ошибется. И это даже испугало меня. Как ему это удается?!

– Хотя ваши читатели, я думаю, – добавил тут же Андрей, – решили, что третья Скрижаль посвящена страданию и счастью: «отрекись от страдания, выбери дорогу к счастью». Третья Скрижаль этому, конечно, не противоречит, но ее суть в другом...

Он прочел мои мысли! Да, так было со всеми книгами, и особенно с «Учителем танцев». Когда я писал тексты, сами собой возникали разные уровни смысла. Это получалось не специально. Смысл Скрижали, словно желая остаться неузнанным, прятался за мыслями, которые в конечном счете и становились лейтмотивом книги.

Иногда я намерено опускал некоторые подробности. Например, с определенного момента мы с Данилой решили не давать географических привязок нашим поискам. Но в остальном тексты книг сами собой становились «ребусами». Я как раз пытался добиться большей понятности... Но как Андрей их разгадывает?

– Когда я думаю о ваших героях, – продолжал Андрей, – о Кристине, Илье, Максиме – обо всех, я вспоминаю одну мою знакомую. Она искренне верит в перерождение душ и в подобные вещи, к чему я, понятно, отношусь скептически. Но когда она начинает все это объяснять, даже у меня, несмотря на всю мою предубежденность, дух захватывает! Так вот, о таких людях, как ваши герои, она говорит – «старая душа»...

Что это значит, я могу рассказать только «теоретически». «Старая душа», как я понимаю, это человек, который уже множество раз перерождался. Его душа прошла мириады испытаний, познала взлеты и падения. И в конце концов обрела мудрость. В новое перерождение «старая душа» приносит свой прежний духовный опыт. И развивается не от нуля, а уже с высокого уровня. Примерно так.

Так вот, сейчас я должен составить психологический портрет Максима, а у меня на языке крутится одно и то же – «старая душа», «старая душа», «старая душа». И какую же, черт возьми, Скрижаль было бы правильно спрятать в «старой душе»?! В такой старой!

Андрей продолжал шутить и смеяться. Причем делал он это необычайно светло и радостно, даже когда иронизировал. Я смотрел на него и удивлялся этой его загадочной способности легко думать. Он размышлял о сложнейших вещах без духа тяжести. Он делал их прозрачными и вглядывался в них, словно ребенок, любовался ими. Старая душа...

– И что я думаю?.. Я думаю, что старой душе всего сложнее даются простые решения. Сложить два и два на примитивном калькуляторе и те же два и два на самом современном компьютере – это не одно и то же! Понимаете, что я имею в виду? Калькулятор справится с этим заданием в два счета, компьютер еще даже не успеет операционную систему загрузить!

С другой стороны, ведь мы с вами хорошо знаем, что одна и та же мысль в устах мудреца и дурака – это две разные мысли. Простое решение «старой души» – это завершение круга. «Молодая душа» может сказать: «Страдание – это ерунда!» Но что она знает о страданиях? Нет, это лишь бахвальство.

Когда же «старая душа» говорит, что страдание иллюзорно, мы видим величие духа.

Я слушал Андрея и думал. Я думал о нем самом, о Даниле. Они – «старые души». Очень трудно писать о «старых душах». Кажется, такой человек говорит простые и понятные вещи. Но из его уст они звучат совсем по-другому. Передают ли мои книги эту глубину? Боюсь, что нет, А мне бы так хотелось, чтобы многие люди могли прикоснуться к этой глубине, ощутить ее.

– Ну что ж, все необходимые предварительные пояснения сделаны. И я читаю очень важный кусок... – Андрей достал из кармана пиджака «Учителя танцев» и начал читать. «Я все же, я – стоик, – говорит Максимилиан Сексту, – И я верю, что мудрый, чьи суждения истинны, является единственным хозяином своей судьбы. То, что я почитаю – добродетель, справедливость, мою личную ответственность перед небом, – не может быть у меня отнято, и это моя судьба.

Никакие внешние силы не могут лишить меня моей добродетели, моего справедливого рассуждения, моей личной ответственности за мои поступки. Я – царь и господин своего внутреннего мира, и он неприкосновенен ни для императора, ни для черни.

Меня можно убить, обесчестить, лишить всего, что я нажил за сорок пять лет жизни. Но в главном: я – город, который нельзя взять штурмом, нельзя сжечь или разорить. Рим – можно, а меня – нет. И поэтому я ничего не боюсь».

Перед моими глазами пронеслись ужасающие картины.

Горящий Рим. Сначала всполохи пламени в разных частях города, а потом все разрастающееся зарево, подобно гигантскому огненному зверю, пожирающее саму жизнь. Крики, стоны людей, паника, смерть.

Рим горит еще несколько дней. Но виновники пожара уже названы. Начинаются гонения на христиан. По приказу Нерона людей хватают прямо на улицах, разыскивают среди обгоревших развалин, отряды преторианцев прочесывают окрестности Рима.

А тем временем на пепелище «вечного города», как грибы после дождя, растут амфитеатры – места будущих пыток и казней. Здесь люди будут умирать без счета. Рим хочет увидеть кровь, много крови. Рим хочет забыть о своем ужасе.

Максимилиан заточен в императорской тюрьме. Его камера похожа на огромную дворцовую залу – каменные полы, высокий сводчатый потолок и большие арочные окна, глядящие на руины когда-то блиставшей величием столицы мира.

Нерон решил свести с Максимилианом счеты. Свободолюбивого сенатора нельзя запугать. Его легче убить, чем сделать послушным. И случай представился. Теперь сенатор-стоик обвинен в симпатиях к христианам, и будет казнен вместе с ними.

– Максимилиан бесстрашен, – говорит Андрей. – Ведь он в ладу со своей совестью. Он честен с самим собой и верен самому себе. Ему просто нечего бояться. Как можно бояться, если ты не сделал ничего предосудительного? «Нет, страх – это слабость, – рассуждает Максимилиан. – Страшась, ты предаешь самого себя. Это недостойно». То же самое и Максим: «Будь самим собой, и тебе нечего будет бояться». Но оба страдают... В чем же причина их страдания? «Потому что я не знаю, в чем смысл страдания!» – говорит Максимилиан. Он спрашивает себя об этом – и наталкивается на пустоту. За дверью его камеры уже стоит смерть, а он так и не понял этого! Какой в нем смысл?! Зачем это дано человеку?! Ради какой цели?! Нет ответа. Пустота. И то же самое Максим. Он нашел себя, свое дело. И вдруг жизнь отнимает у него это – он парализован.

Я вспомнил Максима. Танец был для него всем. Еще в детстве знахарка сказала его матери: «Он будет у тебя учителем... учителем танцев! Только этим и спасется!» И танец, действительно, открыл ему жизнь. Максим выпорхнул в нее благодаря танцу, словно птица через малюсенькую дверцу золоченой клетки.

«Легкие, семенящие, как капель, шаги к краю сцены, парящие, почти невесомые руки. И вдруг – будто бы вырвавшийся из груди крик – резкий прыжок...

Через мгновение Максим снова потерял себя. Он не чувствовал собственного тела, не контролировал своих движении и даже не понимал, что именно он делает. Он просто жил – вдруг, внезапно, по-настоящему.

Пробежка, фуэте, изгиб тела, гран батман, прыжок жете – один, другой, третий, падение, и снова, снова полет.

Нет, не натянутые струны напрягали в этот момент резонаторы скрипок и виолончелей. Нет, это его душа – чистая, еще совсем юная – рвалась на свободу. И каждый миг, каждое движение открывали ее чему-то высшему, чему-то, у чего нет названия.

Танец был его жизнью, его внутренним миром, его Вселенной.

Максим не танцевал – он священнодействовал, являя в танце чудо собственного преображения. Из угловатой, нерасторопной гусеницы он вдруг превратился в парящую бабочку – величественную, царственную в своем утонченном изяществе».

– Да, трудно представить себе более подходящую кандидатуру на роль хранителя третьей Скрижали, – расслышал я голос Андрея сквозь пелену нахлынувших на меня воспоминаний. – И Максим, и Максимилиан – они превозмогли свою боль. Один отлучен от танца, которым он жил, другой приговорен к смерти. Но они держат удар. Их беспокоит только судьба женщины – Ани, Анитии.

– Но почему ты думаешь, что именно в таком человеке нужно было прятать третью Скрижаль? – перебил его Данила.

– Очень просто, – улыбнулся Андрей. – Сказать, что все иллюзия, может кто угодно. Большого ума для этого не требуется. Но от Максима и Максимилиана нужно было большее. Это «утверждение» должно было стать частью их самих. Но как?! Они победили страдание в своей жизни. Они воины. Они умеют держать удар. Они не сдаются. Они знают, как это – быть. Они Учителя! И теперь частью их самих должна стать фраза: «Все иллюзия». Немыслимо!

– Да, действительно, – согласился Данила. – Я как-то об этом не подумал.

– Они боролись со страданием, это был их душевный труд. Они искали выход и нашли его. Но когда они победили страдание, когда они смогли отодвинуть его от себя, научились смотреть на него со стороны, оказалось, что они боролись с иллюзией! Проблема простого решения.

– Выбрать дорогу к счастью? – уточнил Данила.

– А что может быть проще? Не бороться со страданием, а пройти мимо него – ответил Андрей. – Я слышал историю про одного духовного учителя. Этот странный человек всю свою жизнь оставался счастливым, улыбка ни на секунду не сходила с его лица! Вся его жизнь была словно бы исполнена ароматом праздника...

И даже на смертном одре он продолжал весело смеялся. Казалось, что он наслаждается приходом смерти! Его ученики сидели вокруг – озадаченные, растерянные – и недоумевали.

Наконец, один из них не вытерпел и спросил:

– Учитель, почему Вы смеетесь? Всю жизнь Вы смеялись. Но мы так и не решились спросить у Вас, как Вам это удается. А сейчас мы и вовсе растеряны. Умирая, Вы продолжаете смеяться! Но что же в этом смешного?!

И старик ответил:

– Много лет назад я пришел к моему Учителю. Я был тогда молод и глуп, как вы сейчас. Мне было всего семнадцать лет, а я уже был страдальцем – измученным и озлобленным на жизнь. Моему Учителю тогда было семьдесят, и он смеялся просто так, без всякой причины. Я спросил его: «Как Вам это удается?» И он ответил: «Я свободен в своем выборе. И это мой выбор. Каждое утро, когда я открываю глаза, я спрашиваю себя: „Что ты выберешь сегодня – блаженство или страдание?"» И так получается, что с тех пор и я каждое утро выбираю блаженство. Но ведь это так естественно!

И каждому из них – и Максиму, и Максимилиану – эту истину помогла понять женщина, – Андрей покачал головой. – Мужчины боролись со страданием, а женщины, исполненные силой своей любви, сами того не понимания, чутьем своего сердца, выбрали дорогу в обход страдания, дорогу к счастью.

Помнишь, Данила, ты сказал, что страдание – это препятствие человека на пути к самому себе. И это правда – мы не рождены для страдания, мы рождены для радости. Но многие ли знают об этом? И Аня говорит тебе потрясающие слова: «Счастье и страдание – это просто две разные дороги. Совсем разные! Остается только выбрать, по какой идти...»

И вдруг я заплакал. Заплакал, вспомнив эту картину – Максимилиана и Анитию на залитой кровью сцене римского амфитеатра. Максимилиан истекает кровью, у него вырван язык, тело распято на кресте и подвешено над клеткой с голодными львами. Анития идет к своему учителю по тонкому подвесному мосту, словно по воздуху.

«Почувствовав приближение Лнитии, львы вдруг присмирели. Их гривы еще топорщились, они еще хрипели, вдыхая ноздрями воздух, но уже не рычали. Они скулили – жалобно, словно потерявшиеся котята.

– Она святая! Святая! – покатилось по трибунам шелестом тысяч губ.

– Над пропастью страданий лежит дорога к счастью, – прошептала Анития, лаская нежным взглядом лицо любимого учителя. – И пока чувства живы, нет этой пропасти. Есть только одна – длинная-длинная – дорога к счастью. Слушай мое сердце, Максимилиан...

Но он не мог ей ответить, не мог вымолвить ни единого слова, просто открыть рта. Он лишь качнул головой и улыбнулся одними губами, на которых багровела запекшаяся кровь. Нежность и благодарность его души была в этой странной улыбке.

Женщины на трибунах тихо плакали, мужчины встали со своих мест и напряженно вглядывались в лица приговоренных.

Тревожный гудок сигнального рога разорвал тишину. Тысячи грудей схватили воздух на глубоком вздохе. Сейчас рабы перерубят веревки, удерживающие крест над клеткой. Он упадет, и свирепые хищники в считанные секунды разорвут сенатора на части.

Раздался звук ударов по колодкам. Лебедки жалобно взвизгнули. Блоки на веларии затрещали. Крест легонько качнулся, словно подбитая в полете птица, и пошел вниз.

– Ааа... – протяжным стоном надорвались трибуны.

Стоя на краю клетки, Анития держала огромный дубовый крест с распятым Максимилианом на своих тонких вытянутых руках. Казалось, время остановилось, замерло, не желало двигаться дальше.

Люди не верили своим глазам, тысячи глаз не верили самим себе.

„Отпусти... – шептала душа Максимилиана. – Ты не можешь..."

„Я могу... – отвечала душа Анитии. – Я могу..."»

– Да, – растерянно протянул я. – Действительно, речь в третьей Скрижали не о страдании и не о счастье. Речь о страхе перед смертью. Он как тень ходит вокруг человека и не позволяет ему чувствовать себя счастливым. Но стоит понять иллюзорность всех этих метаний, и ты...

– Да, – подхватил мою мысль Андрей, – страх владеет нами, только пока мы верим в опасность. Страх владеет нами только до тех пор, пока мы боимся. А смерти нельзя бояться. Не «не нужно», а именно «нельзя», «невозможно». Мы ничего не знаем о смерти. Нам известно, что мы не сможем продолжать свое прежнее существование. Но и что с того? Что в этом ужасного?!

Мы боимся, предполагая худшее? Но почему мы не думаем о смерти иначе? Ну, например, как о новом рождении? Мы сами придумали себе эту опасность. С равным успехом мы могли бы придумать и радость. Это наш выбор. И это говорю я – атеист, материалист и еще бог знает какой зануда! Даже я так говорю! Как же могут бояться смерти те, кто утверждает, что верит в Бога, в загробную жизнь?! Как?! Объясните мне!

– Буддисты же в Бога не верят, они верят в Нирвану. Так? – уточнил Данила. – И они не думают о смерти. Они думают о новых рождениях.

– Данила, мне кажется, не совсем так, – ответил Андрей. – Нирвана, как и счастье, не могут быть «теоретическими». Человек или живет с этим, или нет. Поэтому в Нирвану нельзя верить – в ней можно только быть. И чем «старше душа», тем легче в нее попасть.

Сказав это, Андрей улыбнулся. А я подумал о нем. Я подумал о том, как деликатно он обходится с реальностью. Он не принимает на веру то, что требует доказательств и не имеет их. Но он точно так же не отвергает того, чего не может отвергнуть за отсутствием контраргументов. «Человек или живет с этим, или нет. Поэтому в Нирвану нельзя верить – в ней можно только быть».

– Ну, теперь, я думаю, у нас есть все три критерия, чтобы сказать о сути третьей Скрижали, – Андрей в задумчивости остановился посредине парковой аллеи и смотрел себе под ноги. – Начало в предыдущей книге, психологический портрет Максима-Максимилиана – главного героя в этой и, наконец, те перемены, которые произошли в нем к самому концу «Учителя танцев».

Вы написали, что Максим слышал то мое интервью на радио. Тогда я сказал: «Если вы смотрите на вещи поверхностно, вы неизбежно попадаете в западню. Так устроен наш разум – то, что на поверхности, его путает. Поэтому мы должны научиться видеть суть вещей, не то, что на поверхности, а то, что за этой поверхностью. Страдание – это испытание, да. Но у самого страдания нет сути. Оно – пустышка. А у счастья есть суть, тут даже объяснять нечего. И так во всем».

Я правда так думаю. И мне кажется, что Максим понял, что имеет значение, а что – нет. Сгоревший Рим, сгоревший дотла «вечный город» – это как символ, как воплощение всего мирского – проходящего, суетного, сиюминутного. Никакое земное величие никогда не сравнится с тем, что стоит за ним, что было и есть в начале всего. И как за личностью каждого из нас стоит наша сущность, так и за всем этим миром стоит его сущность. И это сущность Света.

«Все суета сует, все суета» – Максим-Максимилиан словно вторит Екклесиасту, с завещания которого вы начнете следующую книгу. «Но эта правда не обесценивает мир, – добавляет Максим-Максимилиан. – Ведь за всей этой суетой скрывается то, что поистине имеет смысл». Вот он – урок страдания. И смысл страдания в этом уроке. Познавший эту истину может впредь страдать, а может чувствовать себя счастливым. Теперь это уже его собственный, личный, свободный выбор.

Только сейчас Андрей поднял глаза и улыбнулся:

– Кстати, – сказал он, – вот и горящий Рим.

– Где? – не понял Данила.

– Да вот! – Андрей указал рукой куда-то в сторону.

Мы с Данилой, словно по команде, обернулись. На стенде театральных афиш красовался огромный плакат с лицами Максима и Ани.

В небольшом, но очень уютном театральном зале было не протолкнуться. Молодые лица – красивые, умные, полные воодушевления и оптимизма. Все они пришли на этот спектакль не случайно. Они пришли на него, потому что у них живые души. Я не знаю, как сказать об этом по-другому.

Но так есть – бывает, смотришь на человека, и понимаешь, что у него душа мертвая. Молодой или старый – все равно, он мертвый. А в другой раз смотришь на человека и видишь, что ему, несмотря на его шестьдесят или семьдесят – двадцать, а то и меньше. У него душа живая. В этом зале не было мертвых душ.

Конечно, ни я, ни Данила не верили своим глазам, когда смотрели на этот плакат в парке. Нам казалось, что это обман восприятия. Не может быть! Вчера мы совершенно случайно встречаем на улице Никиту, сегодня мы натыкаемся на афишу, объявляющую о премьере балета, поставленного Максимом.

– Вас надо поздравить! – шутит Андрей. – По вашим книгам уже балеты ставят!

– Это они по своей жизни балет ставят! – тем же тоном отвечает ему Данила.

– Они им живут, – добавляю я.

Третий звонок. Публика расселась по местам и замерла. Свет становится все более приглушенным и гаснет.

Звук внезапно врывается в зал, подобно ураганному шторму. Черная до того сцена озаряется вдруг солнечно желтым светом. Он режет глаза, ослепляет. Несколько абстрактных геометрических форм создают полное ощущение панорамы целого города.

Это пиршествующий Рим, центр мира – праздный, беспечный, влюбленный в самого себя. Ничто не предвещает беды. Слава, богатство и власть – что еще нужно, чтобы не думать больше ни о чем, кроме игр и развлечений? Люди счастливы!

И пока одни торгуют заморским товаром, другие выгуливают свои новые наряды, а третьи соревнуются перед публикой в ораторском мастерстве, двое – мужчина и женщина – рядом. Да, просто рядом.

Что бы они ни делали, они делают это вместе. Их шаг – это одно движение, мужская рука и рука женщины – словно одна пара крыльев, полуоборот головы его и ее – один полный круг. Они рядом – вне времени, вне пространства, вне мира.

Тревожные звуки наполняют пространство, они исходят откуда-то из глубины зрительного зала, из-за наших спин. Некоторые зрители даже оборачиваются, не понимая, что происходит. Огненно-рыжие прожектора разрезают воздух над нашими головами.

Рим полыхает. Паника. Истошные крики обезумевшей толпы. Величественные здания рушатся, складываются, словно карточные домики. Царственный Рим, едва вспыхнув, превращается в жалкую горстку пепла. Смерть.

И посредине кипящего огненного моря – двое, мужчина и женщина – над этим пламенем, над этой смертью. Душу нельзя опалить огнем, сердцу, познавшему высший свет, не страшна смерть. Суета мирских катастроф не касается двух.

Смерть и воскрешение. Кто умирает, если душа способна воскреснуть? Чего мы боимся, если смерть крадет лишь оковы? Что есть сама смерть, если она не способна коснуться души? Избавление от иллюзий – не потеря, но обретение.

Иногда танец может сказать куда больше слов. Максим с Аней танцевали именно так – рассказывая. Конечно, это не был спектакль по книге «Учитель танцев». Они рассказывали свою историю, себя.

Научившись отличать истинное от внешнего и потому ложного, они обрели свободу. И не заметить этого, глядя на их танец, было невозможно. Они танцевали...

Когда спектакль закончился, я вдруг понял, что зал молчит. Занавес опустился, а в зале словно и нет никого. Абсолютная тишина. Оцепенение. Я испугался – не понравилось, не поняли? Почему такая тишина?!

И тут грянул шквал аплодисментов. Люди в зале словно выдохнули все вместе. И тут же задохнулись от переполнявших их чувств. Мы все, глядя на сцену, пережили настоящее потрясение. Теперь пришло время восторга и искренней радости.

– Пойдемте за кулисы, – предложил нам Данила.

За кулисами было шумно. Люди галдели, воодушевленно переговаривались друг с другом, обсуждали увиденное. У гримерок толпились поклонники с цветами.

– Данила, – послышалось откуда-то сзади.

Он автоматически обернулся, и я услышал его крик:

– Катя, ты?! Не может быть!

Да, за нами стояла Катя! Та самая – оставшаяся в этом мире половинка Ильи.

– Данила! – воскликнула Катя и, не в силах сдержать себя, кинулась в его объятья.

– Как я рад! – шептал Данила, глядя ей в глаза. – Как я рад тебя видеть!

Она ничуть не изменилась. И грусть по-прежнему была в ее глазах, но теперь в них была и вера. Нет, не вера, а уверенность. Раньше она только хотела быть частью Ильи, разделить с ним и жизнь, и смерть. Теперь она чувствовала себя им.

«Илюшенька, – говорила ее душа, обращаясь к любимому, – милый мой, прислушайся к моему сердцу... Оно бьется ради тебя. Каждый день, каждую минуту, оно трудолюбиво стучит, чтобы ты мог жить. У нас с тобой одна душа на двоих. Я знаю это.

Почему ты не слышишь его? Это же так просто – только прислушайся к моему сердцу, как я прислушиваюсь к твоему дыханию. Ведь ты дышишь, чтобы я могла жить. Я знаю это. Моя любовь сделает тебя счастливым. Она сделает тебя таким... Только прислушайся...»

– Катя, как ты здесь оказалась?! – я не верил своим глазам.

– Я на спектакль пришла – к Максиму и Ане, – ответила Катя.

– Ты их знаешь? – удивился Данила.

– Да, конечно, – тихо улыбнулась Катя. – Я же читаю все ваши книги. Спасибо вам!

– За что спасибо? – не понял Данила.

– За то, что вы делаете, – ответила Катя, и в глазах ее зажегся лучик надежды.

– Господи, да что мы такого делаем? – Данила смутился.

Катя замолчала, опустила глаза. И я понял – она вспоминает Илью. Она живет им, живет с ним. Ей одиноко и временами, наверное, очень больно.

– Я читаю ваши книги и не чувствую себя одинокой. Понимаете?.. – Катя смотрела на нас своими большими голубыми, как небо, глазами и плакала слезами радости, слезами силы. – Я вижу теперь, что хотя все мы разные, но у нас одна душа на всех. Понимаете?.. Одна на всех. Общая.

Вы написали, что у меня с Ильей одна душа на двоих. Это правда. Я так чувствую. Но если смотреть глубже, то ведь каждая душа с каждой другой душой связана. И даже если люди не знают друг друга, это ведь еще ничего не значит. Стоит им заговорить, просто посмотреть друг другу в глаза без страха – и эта связь, она чувствуется.

И вот я читаю ваши книги и словно смотрю этим людям в глаза. От этого тепло на душе и появляются силы. Я теперь хочу жить. Еще до смерти Ильи не хотела, а теперь хочу. Все это благодаря вам. А еще я познакомилась с Максимом и Аней. Посмотрела им в глаза и словно узнала, как будто видела их, пока читала «Учителя танцев».

От переполнивших меня в эту минуту чувств – нежности, сочувствия, заботы – я словно потерялся. Я не мог сказать ни единого слова, только что-то мычал и улыбался, наверное, как какой-то дурак.

Катя схватила нас с Данилой за руки и повела в гримерку к Максиму и Ане. Их радость трудно описать словами. Они были ошарашены нашим появлением. И счастливы, очень счастливы, и мы были счастливы.

Максим узнал Андрея, он помнил его голос. И долго благодарил его за те слова, в том ночном эфире на радио. Аня буквально повисла у Данилы на шее и все время что-то говорила, говорила, смеялась, плакала и снова говорила.

Я уже плохо понимал, что происходит. Что мы делаем, куда идем. А мы куда-то все вместе пошли. Я был как в забытьи, словно растворился в этих отношениях между всеми нами – мной, Данилой, Катей, Андреем, Максимом, Аней.

Никогда раньше я не понимал этого странного русского слова – «братание». Но теперь, кажется, понял. «Братание» – это когда радость одна на всех. Не просто общая, а одна. Когда все как один. Общая душа. Одна.

Мы были в гостях у Максима и Ани. Все о чем-то разговаривали, шутили, смеялись. Подробностей я почти не помню. Помню только, как Максим говорил Андрею:

– Знаете, что я тогда понял? Ведь дело даже не в том, что страдания не существует, что оно – иллюзия. Будда просветлился не от этой истины. Он увидел счастье. Это было мигом его просветления. Счастье, которое он называл Нирваной. Нужно не просто отречься от страдания – нужно принять счастье. Поверить в то, что оно есть. И есть уже сейчас, уже в этот момент бытия. Миллионы, миллиарды людей мечтают о счастье. Но ведь по-настоящему они в него не верят. Они думают о нем, как о вечно удаляющемся горизонте, или как о небе, которое всегда недостижимо высоко над головой. Но горизонт здесь – под ногами, а небо – вот оно, начинается от земли.