Понсон дю Террайль Драма в Индии
(Полные похождения Рокамболя-19)

* * *

Итак, Рокамболь возвратился.

Милон, сжимая ему руки, плакал от радости.

Оставим, однако, их при этом радостном свидании и вернемся к Мармузэ, который последовал указанию испанца.

Карета остановилась перед кабаком, в погребе которого недавно был заключен Милон.

Мармузэ вышел из кареты, взяв с собой кучера.

Посредине сада стоял колодец. Мармузэ подошел к нему и свистнул, в колодце раздался такой же свист, и какая-то фигура вышла из подземелья и поставила лампу на пол (колодец был без воды). То была прекрасная садовница — его враг.

Мармузэ протянул руку с револьвером и выстрелил.

Лампа погасла, раздался пронзительный крик, и в колодце сделалось по-прежнему темно.

— Слушай, — сказал Мармузэ кучеру, — я спущусь в колодец, и если ты не трусишь, так последуй за мной.

Мармузэ спустился, за ним последовал и его кучер.

Тогда Мармузэ с помощью спички увидел в колодце следы крови и небольшое отверстие, в которое они и вошли с револьверами в руках навстречу неизвестности.

Подземный коридор шел полукругом, так что, когда они прошли около двадцати шагов, входа уже не было видно.

Вдруг послышался какой-то шум: то было падение камней, загромоздивших подземелье и лишивших их возможности пробраться к выходу.

— Нам отрезали отступление, — прошептал Мармузэ, продвигаясь дальше.

Вдруг кучер Мармузэ вскрикнул. Мармузэ, зажигая последнюю спичку, быстро обернулся — кучера уже не было.

Он стоял в недоумении. В это время над ухом раздался насмешливый хохот.

Мармузэ выстрелил. Хохот все еще продолжался. Он выстрелил вторично.

Хохот умолк. Сердце Мармузэ тревожно забилось, и он пошел дальше.

Над ухом Мармузэ раздался насмешливый голос — то был голос прекрасной садовницы. Она говорила:

— У тебя осталось только три пули. Смотри береги их. Мармузэ выстрелил.

— Еще две, — проговорил тот же голос. Мармузэ выстрелил еще раз.

— Ну-ка, последнюю.

И Мармузэ выстрелил последним зарядом.

Тогда подземелье быстро осветилось, и перед ним предстала спокойная и насмешливая садовница.

Мармузэ бросился и хотел пронзить ее кинжалом, но кинжал ударился в твердое металлическое тело и сломался надвое.

Тогда Мармузэ хотел задушить ее, но она выскользнула из его рук, и свет вдруг исчез. Тогда, обезумев от ярости, Мармузэ начал во мраке продвигаться вперед.

Вдали виднелся слабый свет, и Мармузэ направился к нему.

Свет показывался из комнаты, в которую и вошел Мармузэ. Посреди комнаты стояла кровать, на которой лежала женщина. Увидев ее, Мармузэ вскрикнул — то была Ванда.

Она лежала с открытыми глазами и, услышав свое имя, как-то бессознательно посмотрела на него. Она сошла с ума.

В это время вошла прекрасная садовница. Обезоруженный Мармузэ хотел броситься на нее и задушить, но ноги отказались ему повиноваться.

— Слушай, — проговорила она, — ты хотел проникнуть в чужие тайны, подобно барону Генриху, Монжерону и этой женщине, которую ты видишь. Барон Генрих и Монжерон умерли, женщина эта сошла с ума. Хочешь ли ты узнать участь маркиза де Моревера и умереть или остаться живым и лишиться рассудка?

— Я хочу знать, — сказал он.

Она хлопнула в ладоши, вошли двое мужчин. Один из них был незнаком Мармузэ, другой был испанец, дон Рамон. Прекрасная садовница взяла за руку Мармузэ и повела его, оба мужчины шли впереди.

Она повела его в большую, пышно убранную комнату, посреди которой на парадном катафалке стоял гроб.

— Смотри, — сказала она, — это был единственный человек, которого я любила. Это Пердито. Пердито, которого убил Моревер. Пердито, за смерть которого я мщу ежедневно и ежечасно.

И затем она снова взяла его за руку и провела в другую комнату.

В этот раз Мармузэ очутился на пороге тюремной кельи. В углу на клочке сырой соломы сидел худой, как скелет, старик. В другом углу темницы стояла жаровня.

Румия сделала знак, и испанец взял длинный железный прут и стал его накаливать. Потом она начала бить старика раскаленным железом. Старик глухо стонал.

— Это, — проговорила садовница, — герцог де Фенестранж. Он вооружил де Моревера и заставил его убить Пердито. За это я и мщу. Теперь посмотрим Моревера. Пойдем.

Они вошли в третью комнату, убранную разноцветными фонарями. При входе Мармузэ почувствовал сильный запах опиума. В углу этой комнаты сидел человек, или, вернее, призрак — так он был худ, бледен и изможден. Он объяснялся в любви какому-то существу, прижимал кого-то к груди, рыдал и смеялся. Это был Моревер.

— Ты не думай, — проговорила садовница, — что он всегда находится в таком состоянии. Он иногда приходит в себя. Смотри, — и она насыпала белого порошка в трубку, которую курил де Моревер.

Через несколько минут де Моревер перестал говорить бессвязные слова, взгляд его остановился на Румии, он далеко отбросил от себя трубку, вскочил на ноги и вскричал:

— Где я?

— Здравствуй, маркиз, — проговорила насмешливо садовница, — знаешь ли, кто ты такой?

— Да, — отвечал маркиз, — я знаю, что я твоя жертва, демон.

— Слушай, маркиз, ты хотел скрыть от меня, где находится твой сын, но я узнала.

— Ты лжешь.

— Я докажу тебе это.

С этими словами она хлопнула в ладоши, и одна стена комнаты вдруг исчезла и в то же время раздались душераздирающие крики ребенка.

Мармузэ с ужасом увидел следующее зрелище: посреди комнаты, обтянутой красным сукном, двое мужчин бичевали полунагого ребенка, привязанного к столбу.

Мармузэ не мог сдержаться и бросился на палачей.

Люди, бичевавшие ребенка, остановились и по знаку своей госпожи бросились на Мармузэ.

Завязалась страшная борьба, десять раз Мармузэ повалили на пол, и десять раз он вставал, наконец, он в изнеможении упал. Прекрасная садовница приказала его связать.

Потом она приказала отвязать и увести ребенка, тогда Мармузэ увидел, что стена появилась снова на месте, а столб, палачи и ребенок — все исчезло.

Она с силой Геркулеса кинула Мармузэ на стул.

— Теперь поговорим, — сказала она.

Маркиз де Моревер лежал без чувств возле дивана.

— Я знаю, кто ты, тебя зовут Мармузэ. Слушай, через пять дней я уеду из Парижа, а в развалинах этого дома найдут полумертвую от голода сумасшедшую подле трупа. Словам сумасшедших не верят, а мертвые не говорят. Сумасшедшая — твоя соучастница Ванда. Труп будет твой. Я для тебя выдумала великолепную смерть. Я осуждаю тебя на смерть от лишения сна, и ты умрешь ровно через пять дней.

Она снова хлопнула в ладоши, и на этот раз явились оба палача.

— Займите в мое отсутствие этого господина, — проговорила она, обращаясь к палачам. И вышла.

Испанец и его товарищ сели возле него. Мармузэ смотрел удивленно на них, спрашивая себя, как они будут мешать ему заснуть.

Просидели они в таком положении несколько часов. Наконец физическая усталость взяла верх. Глаза Мармузэ закрылись, но в это время испанец ударил железной палкой по медному барабану. Пытка его начиналась.

Через несколько часов, когда Мармузэ мало-помалу стал привыкать к гулу, испанец принес ведро холодной, как лед, воды и начал по временам брызгать ему на лицо.

Прошло двадцать часов. Наконец появилась сама прекрасная садовница и отпустила своих слуг отдохнуть, сама же стала около Мармузэ и начала колоть его булавкой. Через другие двенадцать часов на смену своей госпоже явились ее верные слуги с жаровней и с раскаленным прутом.

Начался третий вид пыток. Он кричал, метался, и кровь струилась из его ноздрей.

Вдруг испанец и его товарищ тревожно переглянулись — они услышали странный шум, и испанец побежал разбудить свою госпожу.

Прибежала прекрасная садовница.

В это время с потолка посыпалась штукатурка, на потолке показалось отверстие, из которого выпрыгнули два человека. Это были Рокамболь и его верный Милон.

Волнение Мармузэ было так велико, что он едва не лишился чувств.

— Я тот, кто должен был приехать из Индии, — сказал Рокамболь прекрасной садовнице.

Прекрасная садовница упала на колени, но не с мольбой о пощаде, а как раба, ожидавшая приказаний.

— Ты давно здесь? — спросил Рокамболь Мармузэ.

— Не знаю наверное, но, кажется, около двух дней.

— А где Ванда?

— Там, в другой комнате, она сошла с ума. Рокамболь строго посмотрел на садовницу.

— Пощадите, я возвращу ей разум.

— Надеюсь, — сказал холодно Рокамболь, — следуй за мной.

Мармузэ так был измучен, что, несмотря на все свое волнение, упал на камни, служившие ему постелью, и заснул крепким сном.

Когда Мармузэ проснулся, Милон подал ему объемистый пакет.

Мармузэ прочитал следующее:

При рукописи было следующее письмо:

Мармузэ, поужинав, приступил к чтению рукописи. Первая глава начиналась так:

«Солнце скрылось уже за горизонтом, а с заходом солнца в Индии кончается сиеста, и проспавший жаркое время индиец встает подышать свежим воздухом.

В той части города, которую называют Черный город, в бамбуковом доме за чаем сидело четыре английских офицера.

— Господа, — сказал младший из них, — видели вы сегодня утром погребальное шествие вдовы?

— Значит, она умерла? — спросил старший из четырех.

— Нет еще.

— К чему же погребальное шествие?

— Видно, дорогой Гаррис, — сказал младший из них, сэр Джек Блэкуэль, — что вы недавно приехали из Европы и не знаете обычаев Индии.

— Что же это за вдова?

— Это шестнадцатилетняя индианка, у нас в эти годы женщины считаются уже пожилыми, вдова раджи Нижид-Курана, незначительного князя, не подчиняющегося владычеству Англии. С месяц тому назад раджа умер. Вчера вечером вдова его с многочисленной свитой расположилась лагерем в предместье города, нам была слышна похоронная музыка. Сегодня же она совершила торжественный въезд в Калькутту, и здесь ее будут сжигать (вдовы в Индии сжигаются на костре). Но когда ее будут сжигать, не знаем ни мы, ни полиция.

Но не успел еще он докончить своего рассказа, как в комнату вошел бледный и взволнованный человек.

— Ба! Господа, честь имею вам представить самого эксцентричного джентльмена в целом Соединенном Королевстве, майора Эдуарда Линтона. Но что же вы так взволнованы, майор? — прибавил сэр Джек немного спустя.

— Мне нужно четыре храбрых и решительных человека, — ответил майор взволнованным голосом.

— Вот мы здесь как раз налицо. В чем дело? Мы готовы вам служить.

Сэру Эдуарду Линтону было около двадцати восьми лет, он был невысокого роста, а смуглый цвет его лица говорил скорей о том, что он житель восточных стран, а не англичанин. Он участвовал в нескольких кампаниях, где и дослужился так скоро до чина майора.

Главная же его заслуга была в том, что он, зная отлично язык хинди, однажды переоделся и поселился в одном из индийских племен, возмутившихся против английского правительства. Его приняли за своего и сообщили ему все планы и намерения. Он был необыкновенно храбр и скрытен, теперь же волнение майора было очень сильно, если он не сумел скрыть его.

— Господа, — начал он, немного успокоившись, — дело идет о вдове Нижид-Курана. Знаете ли, как он умер?

— Нет, — сказал сэр Джек.

— Нижид охотился, и дротик, вымазанный ядом, упал ему нечаянно на ногу. Лихорадка была неизлечима, и он умер спустя несколько часов.

— Но скажите же, майор, отчего вы так взволнованы? — спросил сэр Джек.

— Сейчас. Я был послан к Нижиду с поручением и явился к нему переодетым в индийский костюм и выдал себя за индийца из Бенареса. Только сам Нижид и брат его знали, что я англичанин. Нижид отверг условия, предложенные мной. Когда внезапная смерть похитила его, принц Османи, провозглашенный раджою, позвал меня и сказал:

— Я не приму предложения Англии, но согласен не подымать оружия против нее, если вы дадите мне обещание. Вы, вероятно, видели жену моего брата? По нашим законам ее должны сжечь на костре. Если Англия спасет ее — я ее союзник.

— Я обещал это принцу и пустился в путь, а так как мой план таков, что многочисленное количество людей может повредить делу освобождения, то могу ли я рассчитывать на вас, как на людей храбрых? — спросил майор присутствующих.

— Конечно, — ответили все в один голос.

— Ну так слушайте же: вам известно, что я отлично говорю на хинди и хорошо знаю все нравы и обычаи жителей. Итак, сегодня утром прекрасная Коли-Нана (имя вдовы, что означает «черная жемчужина») прибыла в Калькутту, ее торжественно водят по всему городу, ночь она пробудет в гостинице, называемой шультри. Завтра опять возобновится это шествие, затем вечером, как бы ни следила английская полиция, жертва и палачи исчезнут. Где воздвигнется костер — тайна для всех, исключая меня.

— Почему же для вас нет тайны?

— Потому что завтра я присоединяюсь к шествию и буду, вероятно, хорошо принят, потому что меня видели при дворе раджи. Таким образом, я не потеряю из виду вдову. Ночью я буду помогать воздвигать костер и буду тогда нуждаться в вашей помощи, господа.

Офицеры слушали его внимательно.

— В ночь перед сожжением (сжигают обыкновенно на рассвете) жертву оставляют одну в палатке, окруженную своими драгоценностями. Прежде чем ей самой взойти на костер, она бросает, по обычаю, все свои вещи туда же. Всю ночь около палатки играет музыка, а жертвы, как правило, в последнюю ночь лишаются рассудка и способности говорить. На это я и рассчитываю. Каким образом мне удастся предупредить вас — не знаю, но, во всяком случае, вы будете предупреждены. Около полуночи вы прибудете туда. Все будут, вероятно, пьяны, исключая четырех братьев жертвы, которые поклялись ничего не пить до тех пор, пока сестра их не взойдет на костер. Вот с ними-то и придется вам иметь дело. При необходимости придется пустить в ход оружие.

Майор встал и направился к выходу.

— Ах да, я забыл вам сказать, господа, что, как мне кажется, ее будут сжигать в той части города, которую мы называем Белым городом, ибо место это пользуется у индийцев особым почетом. Недалеко от этого места, близ пагоды, вы найдете маисовый шарик.

Сказав это, майор удалился.

Придя к себе домой, он переоделся в костюм индийца и пошел к шествию, где его великолепно приняли.

На другое утро сэр Джек нашел близ пагоды записку следующего содержания:

С этой новостью сэр Джек поспешил к своим товарищам, и через несколько часов четыре английских офицера ехали по направлению к Долине Розовых Жемчужин.

Когда они прибыли на место сожжения, все присутствующие были пьяны, исключая четырех братьев вдовы.

Завязалась борьба, которая закончилась тем, что индийцы, испугавшись, пустились бежать, а майор Линтон понесся на лошади, держа на руках бесчувственную Коли-Нана.

Десять лет прошло со времени похищения Коли-Нана. Четыре брата ее пали в борьбе, она же подкрасила себе волосы, и никто не мог узнать ее.

Принц Османи женился на ней, а майор Линтон сделался главным его министром. Никто не знал, что майор Линтон и Типо-Руно (так звали его при дворе раджи) — одно и то же лицо, исключая самого Османи и супруги его.

У них родился сын, которому теперь было девять лет.

В это время ко двору раджи был представлен один француз. Это был я, Рокамболь. Я поехал в Индию с тем, чтобы выдать англичанам душителей. После этого я мог, по своему усмотрению, или остаться в Индии, или вернуться назад.

Раджа Османи принял меня очень милостиво и даже предложил мне командовать одним из его отрядов.

Мне с самого начала очень не понравился майор Линтон.

У Османи был племянник, сын от первой жены Нижид-Курана, молодой принц. У нас в Европе престол переходит от отца к сыну, в Индии же часто от брата к брату. Сыну Нижид-Курана очень хотелось властвовать, но ему нужно было заручиться приверженцами. Типо-Руно и молодой принц сошлись.

Первый поднял восстание, которое было вскоре подавлено. Майор Линтон действовал так искусно, что вина вся пала на молодого принца, который и был приговорен к смертной казни.

Об участии Типо-Руно в восстании знал только один человек. Это был я. Бороться с таким человеком было невозможно, тем не менее я начал борьбу, но борьбу скрытную, тайную, не на жизнь, а на смерть.

В одно прекрасное утро ко мне явился офицер с приглашением от Типо-Руно навестить его.

Я сел на лошадь и, взяв с собой несколько всадников, отправился. Не доезжая до дворца Типо-Руно, я увидел многочисленную толпу вооруженных людей.

— Что это такое? — спросил я у своего проводника.

— Это воины, посланные Типо-Руно для твоей встречи.

— Вероятно, чтобы захватить меня в плен, — подумал я.

Когда я приехал к Типо-Руно, он велел выйти всем и начал говорить со мной по-французски.

— Неужели вы думаете, — сказал он, — что я в состоянии изменить своему отечеству, Англии, и что эти десять лет, которые я нахожусь у Османи при дворе, я верно служил ему? Я полагаю, что вы согласитесь с тем, что довольно одной правильной войны, чтобы Англия завладела землями Османи.

— К чему же мне это знать, ваше превосходительство? — спросил я.

— Вы мне нужны, — сказал он.

— Нет, я не изменю Османи.

— Вашу руку, — сказал он мне. — Я хотел испытать вас, — и протянул руку.

Но по его глазам я увидел, что он неискренен.

Три дня я гостил у него. Затем он проводил меня. Переменив мою лошадь на его слона (по обычаю индийцев), я уехал. На половине дороги я услышал мяуканье. Слон вдруг помчался, придерживая меня хоботом. Тут только я припомнил, что в Индии приучают некоторых слонов казнить людей: они мчатся со своей добычей часа два-три, а потом разбивают ей голову о дерево или с высоты сбрасывают ее.

Хотя у меня был кинжал с собой, слона убить очень трудно; не убить его — значит, убить себя самого.

Я вынул кинжал и, когда слон хотел перепрыгнуть через ров, вонзил кинжал ему в горло. Животное сбросило меня, а само упало в ров.

Итак, я был спасен, я вернулся назад, чтобы достичь берегов Ганга, но силы меня оставили, а вынужден был присесть на траву, чтобы отдохнуть. Вдруг я услышал тяжелый топот слона. Я прилег в траве с револьвером в руке, но как же я обрадовался, когда увидел, что это был мой верный Муссани, о котором мне сказал Типо-Руно, что тот погиб на охоте за тиграми.

— Господин, с самого дня вашего приезда к Типо-Руно, — начал Муссани, — меня старались подкупить, но когда я не согласился, меня посадили в тюрьму, а одна альмея, которая в меня влюбилась, освободила меня, и от нее я узнал, что вы находитесь в опасности.

Я сел с Муссани на слона, и мы отправились, но не к берегам Ганга, а к столице раджи Османи.

По дороге Муссани сообщил мне, что Типо подкупил комендантов всех крепостей, так что, когда англичане войдут в город, ворота всех крепостей будут отворены.

— К счастью, мы успеем еще предупредить Османи, — сказал я.

— Не думаю, потому что раджа любит Типо настолько, насколько последний ненавидит его. Раджа любит Типо за то, что он спас Коли-Нана, Типо же ненавидит раджу.

Османи, любя и уважая Коли-Нана, выбрал ей в подруги прекрасную Дай-Кома, в которую Типо влюбился до безумия. Кроме того, англичане обещали ему много золота, если он выдаст им Османи.

Дай-Кома жила у отца и была уже невестой, как вдруг один из офицеров раджи проезжал через Бенарес и воспользовался гостеприимством отца Дай-Кома.

Раджа, услыхав от офицера о красоте Дай-Кома, пожелал во что бы то ни стало иметь ее у себя в гареме, и молодой офицер, несмотря на слезы Дай-Кома, купил ее у отца за десять мешков рупий.

Дай-Кома, несмотря на то, что была в гареме, любила своего жениха.

Первый министр влюбился в Дай-Кома до безумия и решился украсть ее из гарема, хотя бы и обманом, что ему и удалось без затруднений. Но когда раджа узнал, что Дай-Кома похитил его первый министр, которого он любил, это так поразило его, что он зарыдал от негодования.

Шесть месяцев спустя Типо-Руно поднял знамя возмущения и предался Англии, увлекая за собой три четверти всей армии Османи, подкупленной им за деньги Османи же.

Нарвор находился в осадном положении.

Однажды утром раджа позвал меня к себе и сказал,

— Ты единственный человек, которому я решаюсь открыть свою тайну, потому что ты — француз. Слушай меня внимательно. Я могу умереть завтра же с оружием в руках. С моей смертью исчезнет все. Но род мой должен пережить мою погибель. Кто знает? Быть может, несколько лет спустя один из моих потомков поднимет знамя свободы и ему удастся выгнать иноземцев и возвратить родине независимость.

— Вы хотите мне поручить вашего сына? — спросил я.

— Да, я хочу, чтобы после моей смерти ты увез его в Европу и научил его ненавидеть англичан.

— Да, но ведь сын ваш попадет в руки англичан, и они захватят все ваше богатство.

— Нет, ты ошибаешься, сын мой и богатство находятся совершенно в безопасности. Два года тому назад у Коли-Нана родился ребенок, которого я однажды ночью велел заменить, так что принц Али мне не сын. Сын мой не знает своего происхождения, он живет у одного бедного портного, которого и называет своим отцом. Когда меня убьют, ты должен сходить к этому портному и показать это кольцо.

Он снял с руки кольцо и отдал мне. На кольце было написано: «Помни».

Портной покажет тебе сначала мальчика, а затем его громаднейшее наследство. Сына моего и богатство ты должен перевезти в Европу.

— Я все исполню, — ответил я.

Англичане все еще осаждали Нарвор.

Раджа выступил во главе своего войска против англичан. Произошла ужаснейшая битва. Со стороны Османи было много потерь, и когда около него осталась небольшая горстка людей, он был ранен кинжалом прямо в грудь. Он упал ко мне на руки.

— Помни. И отомсти за меня. — И скончался.

Типо-Руно знал, что я убил слона и остался жив и что я сражался в рядах раджи. Он отдал касательно меня бесчеловечные приказания, но все-таки мне удалось пробраться в Калькутту, где я и увидел сына Османи и его богатство.

Из слуг моих оставался только один мой верный Муссани.

Мы остановились в гостинице Батавия. Я переоделся по-европейски.

Утром, когда я проснулся и позвал к себе Муссани, вместо ответа последовало рычание.

Я вскочил с кровати и побежал. И вот какой предстал мне вид: Муссани лежал в крови, без языка и связанный. Я хотел развязать его и — о, ужас! — тут только заметил, что у меня на руке не было кольца. Я поспешно оделся и хотел идти к старику Гассану (портному), рассказать ему все, что случилось, и предостеречь насчет кольца, но только я вышел за дверь, как два английских полицейских офицера схватили меня и арестовали. Я все-таки не терял надежды.

Дорогой я успел уверить своих телохранителей, что оставил свой бумажник с документами у своих знакомых. Полицейские согласились пойти со мной за бумажником — я отправился к портному Гассану.

Старик сидел около ворот. Я поднял руку вверх и показал ему тот палец, на котором было кольцо, притом сделал жалостный вид. Старик посмотрел на меня и, видимо, понял.

Взгляд мой не ускользнул от полицейских, и они посадили меня быстро в карету.

— Довольно, — сказал один из них, — мы теперь знаем то, что хотели знать: бумажник вы нигде не оставляли, у портного находится то, что мы ищем.

Я успокоился, потому что знал: никакие пытки не заставят верного Гассана выдать богатство.

Агенты Типо-Руно везли меня несколько дней. Наконец мы остановились в лесу и пошли пешком. Дойдя до большого платана, мы остановились.

— Теперь мы на месте, — сказал агент.

Тут я понял все.

Тот, кто проводил ночь под этим деревом, засыпал навеки.

По знаку моих спутников два негра связали мне руки и ноги, конец веревки привязали к этому ядовитому дереву, а сами ушли.

Через некоторое время прибежала пантера и хотела броситься на меня, но ударилась о веревку с такой силой, что веревка лопнула. Она бросилась второй раз, вскинула меня к себе на спину и понеслась со мной.

В глубине леса я расслышал барабанный бой. Пантера остановилась. Вдруг за опушкой леса я увидел трех индийцев, которые, увидев пантеру, выстрелили в нее. Кости мои затрещали от конвульсивного сжатия лап пантеры, пораженной насмерть.

Что случилось дальше — не знаю, но, очнувшись, я очутился в хижине одного из поселенцев.

Около меня стояли трое мужчин, двое из них были мне незнакомы, но, взглянув на третьего, я вскрикнул от радости: передо мной стоял мой верный Муссани.

Он показал мне знаками, что благодаря одному из присутствующих я спасен.

— Ты, конечно, хочешь знать, кто я такой? — спросил он меня по-французски. — Меня зовут Надир. Я начальник секты, которая поклялась в непримиримой вражде к секте тугов, душителей, нас зовут сынами Шивы. Ты меня не знаешь, но я знаю тебя. Ты выдал англичанам нашего смертельного врага Али-Ранжеба, за это я и спас тебя.

— Кто бы вы ни были, примите мою благодарность.

— Я спас тебя потому, что рассчитываю на твою признательность.

— Что вы от меня хотите? Я все готов исполнить.

— Вы узнаете это через два дня в Калькутте, — ответил он.

Через два дня мы были в Калькутте.

— Я не покину тебя, — сказал мне Надир, — и будь уверен, что ты достигнешь того, чего желаешь. Будем действовать вместе.

Я направился к портному. Он, как прежде, спокойно сидел на своем месте, но, о ужас! Гассан сошел с ума и совершенно не узнавал меня.

В это время к нам подошла молодая девушка, его соседка, и рассказала следующее:

«Третьего дня вечером, как только стемнело, солдаты окружили дом его и, показав кольцо, требовали каких-то денег. Гассан посмотрел удивленно на кольцо и сказал, что он не знает, что это означает. Тогда солдаты вошли к нему в дом, уведя его с собой. Что там было — не знаю, но мы, услышав крик Гассана, сбежались к его окну и слышали, как он говорил:

— Я бедный портной… откуда состояние… что вы хотите?

Солдаты угрожали ему смертью, он этого не испугался. Затем мы опять услышали крик, и солдаты ушли, взяв с собой его сына. Потом только мы узнали, что солдаты по приказанию своего начальника палили на огне ноги бедному старику».

— Негодяй Типо-Руно! — шепнул я на ухо Надиру. Поблагодарив молодую девушку, я вошел в дом. Из рассказа я понял, что сокровище не было тронуто. Гассан же не хотел отворить подвал.

Тогда Надир приготовил из опиума и лимонов напиток, который, по его словам, вызывает человека на невоздержанность в речах, и дал ему выпить. Вскоре после этого Гассан закрыл глаза и начал бредить.

Надир и я подошли к подвалу, взяв с собой ключ. Надир начал вертеть им в замке.

Гассан начал хохотать и, вскочив с кресла, сошел к нам, выхватил у Надира ключ и отворил нам дверь, как бы показывая этим свою ловкость, и мы увидели, что сокровище не тронуто.

— Перевезти это золото в Европу — вещь нелегкая, — сказал мне Надир, — ибо английская таможня осматривает корабли и непременно конфискует.

— Я должен, однако, в точности исполнить обещание.

— Слушай, мы присоединим эти сокровища к сокровищам Шивы, которые хранятся в центре Калькутты, взамен этого я выдам тебе чек на сумму, соответствующую стоимости сокровищ. Ты этот чек представишь нашему банкиру в Лондоне, но все-таки деньги сейчас нельзя выносить через ворота, потому что английская полиция, вероятно, следит. Мы вынесем сокровища завтра через потайной ход.

Потайной ход выходил в какую-то небольшую комнатку, где сидел жрец по имени Куреб. Увидев нас, он побледнел, ибо угадал, что мы знаем про сокровища, а он был вторым их хранителем, но, когда мы сказали, что мы — друзья Османи и хотим перенести сокровища, он, убедившись в истинности наших слов, сказал, что поможет нам.

Мы вынесли спящего Гассана из комнаты и поставили около него Куреба.

— Мы пойдем теперь ко мне, — сказал Надир.

И он, переодевшись англичанином, повел меня в великолепный замок.

— Здесь меня знают, — сказал он, — за сэра Артура

Гольдери.

За чаем Надир мне рассказал, что в него была влюблена ужасная женщина (Румия), она же прекрасная садовница, при этом имени я невольно вздрогнул. В середине рассказа к нам вошел Куреб.

Лицо его было бледно, и он весь дрожал.

— Господин, — проговорил он, обращаясь к Надиру. — Я потерял амулет.

— Амулетом является медная пластинка, — объяснил мне Надир. — Он носится на шее и служит знаком профессии. Каждый правоверный перед молитвой под страхом смерти должен показывать амулет. Если же его не будет, этого человека изрубят на куски.

— Ступай и ищи у портного. Ключ у молодой девушки.

На другой день вечером Надир сказал мне:

— Все готово, идем.

Мы отправились к портному.

Подойдя к подвалу, Надир отворил дверь и с ужасом бросился назад.

— Измена! Измена! — вскричал он. Сокровища раджи Османи исчезли.

— Я уверен в Куребе, он нам не изменил, но, чтобы узнать, где сокровища, нам надо найти Куреба.

Мы вошли в квартиру портного и увидели следующую картину: на полу лежал спящий Куреб, перед ним стоял стакан с напитком, который приготовил Надир для портного, чтобы узнать секрет замка.

Тут мы поняли все.

Куреб, измученный жаждой во время поисков, выпил напиток и подвергся влиянию его действия. Тогда солдаты Типо-Руно, усердно следившие за домом портного, явились туда, и Куреб выдал им тайну.

— Если Типо-Руно не уехал из Индии, — сказал мне Надир, — то дело наше не проиграно, он нам возвратит все богатство раджи Османи. Теперь жизнь твоя, — прибавил он, — находится в опасности, и потому мне нельзя покидать тебя. Сейчас ты ступай ко мне и жди меня, а я пойду разыскивать Типо-Руно.

Он дал мне половину соверена, который я должен был показать у входа.

Я гостил у Надира два дня, о нем не было ни слуху ни Духу.

Я начал уже тревожиться, как вдруг в спальне отворилась дверь, и в ней показался Надир.

— Я нашел сокровища и ребенка, но придется завоевывать и то и другое. Теперь пойдем, — прибавил он.

И мы отправились через потайной выход.

— Я пришел сюда скрытно от прислуги, — сказал Надир, — потому что не успел преобразиться в сэра Артура Гольдери.

Когда мы вышли, между нами началось совещание.

— Типо уезжает завтра, — сказал Надир, — на военном корабле, в трюме которого устроено двойное дно.

После нескольких минут совещания мы отправились к тому шультри, в котором Надир обыкновенно переодевался, и там я переоделся в малайского матроса.

Малайцы слывут превосходными знатоками морского дела.

Преобразившись в малайского матроса, я спустился в общий зал, но, к моему удивлению, я не нашел там Надира, как вдруг какой-то малаец подошел ко мне и спросил: «Не узнаешь меня?» Это был Надир.

— Тебя удивляет, к чему мы переоделись малайскими матросами, — сейчас узнаешь. Экипаж брига, на котором собирается плыть Типо, находится не в полном составе. Капитан корабля, старый, англичанин, не пренебрегает и малайцами, ибо они берут меньшую плату и лучше знают своё дело, чем индийцы. Все матросы, которые здесь находятся, преданы мне душой и телом.

Не успел я еще обо всем расспросить Надира, как в шультри вошел капитан английского брига — Джон Гэппер.

Увидев матросов-малайцев, он стал нанимать нас, но только не всех, — я и Надир были наняты и еще двое.

Надиру, видимо, это не понравилось, ибо четыре человека против двенадцати мало, но мы все-таки согласились. Вечером мы были уже на судне.

Джон Гэппер, капитан нашего корабля, который носил название «Вест-Индия», отплыл в шесть часов вечера. После нескольких часов мне удалось увидеть Надира. Он сообщил мне, что за нами плывет джонка, в которой сидят десять переодетых в китайцев его товарищей и которые по первому сигналу бросятся на корабль.

Типо-Руно превратился опять в майора, сэра Эдуарда Линтона, и начал разговаривать с капитаном на английском языке, будучи уверен, что никто не понимает его. Из разговора мы узнали, что капитан знает, что вместо риса он везет сокровища.

На другой день вечером нас настигла буря. Джонка была уже видна с корабля. Во время бури мы потеряли трех матросов, один из погибших был малаец.

В продолжение ночи джонка успела нас обогнать и шла против нас, к великому огорчению нашего капитана. С джонки спустили четыре лодки, в каждой из них было по восемь человек. Одна из них пошла вправо, другая влево, третья прямо на нас, а четвертая осталась на месте.

— Их не так много, как я думал, — сказал капитан.—

Посмотрим.

Капитан раздал экипажу оружие, зарядил пушки и стал ждать приближения лодок.

— Я думаю потопить вот эту, — проговорил капитан и навел пушку на лодку, которая шла прямо на нас, но картечь не попала в цель.

Раздались еще выстрелы, которые ранили нескольких мнимых китайцев, но через несколько минут остальные китайцы были уже на корабле, и началась кровопролитная схватка.

— Все потеряно, — вскрикнул вдруг Надир, который не принимал в битве участия.

Оказалось, что к нам приближался паровой фрегат, с которого уже раздавались выстрелы.

Типо-Руно сидел в каюте, решив дешево не расставаться с жизнью.

Битва была так ожесточенна, что никто, исключая Надира, не заметил приближения фрегата.

Только на джонке заметили его и старались скрыться.

— Спасены! — вскричал вдруг Джон Гэппер, у которого струилась кровь по лицу и телу.

Вдруг, среди общего хаоса, раздался приказ на каком-то мистическом языке, по которому все индийцы бросились в воду и вплавь достигли своих пирог.

Около двенадцати человек индийцев лежали на полу ранеными, вперемешку с англичанами.

Когда фрегат подошел к нам, лодки были уже далеко.

Из двадцати матросов английского брига осталось в живых только десять, в том числе Надир и я. Капитан судна был тяжело ранен, и место его занял подшкипер. Подшкипер был моего роста, он ходил всегда в дождевике и голову накрывал капюшоном.

Из наших на корабле остались: я, Надир и индиец Синги.

Ночью, когда все спали, я отправился с Синги в каюту подшкипера и, ухватив его за горло, запретил ему кричать.

Затем я, вымыв лицо и переодевшись в его костюм, хотел отправиться на палубу, оставив Синги караулить подшкипера, но я боялся, что подшкипер будет кричать, и Синги убьет его. Я дал клятву не проливать чужой крови. Я сначала хотел его уговорить, но он не соглашался. Тогда я бросил его в воду, будучи уверен, что корабль догнать он не сможет, а берега достигнет наверняка, затем я спустил Синги в вощу. Он должен был предупредить индийцев, что корабль сядет на мель и разобьется и чтобы они прибыли к нам на помощь.

Что же касается человека, упавшего в море, то все думали, что это я.

Я же принял команду кораблем и поставил Надира на руле, прежний же рулевой отправился спокойно спать. Мы с Надиром были полными хозяевами на корабле.

Через два часа мы увидели огонь, который был условным сигналом Синги.

Мы направились к огню. Теперь беспокоила меня только мысль о ребенке, который спал в каюте вместе с Типо-Руно.

Нам до мели оставалось только несколько часов. В это время вышел Типо-Руно и, подойдя ко мне, стал закуривать сигару.

Свет от огня упал мне на лицо, и он вскрикнул.

Он узнал меня.

Волны заглушили крик Типо-Руно, я же, схватив его за горло, проговорил:

— Если будешь кричать, я убью тебя на месте. В это время подошел ко мне Надир.

— Возьми ребенка и бросайся в море, корабль сейчас погибнет, — сказал я ему.

Через две минуты я услышал шум воды — это Надир исполнил мое приказание. «Теперь мне ничто не помешает убить Типо-Руно», — подумал я. Но только я хотел нанести удар, как две сильные руки остановили меня. То был Джон Гэппер.

Он сразу понял опасность и закричал:

— Измена! Измена! — И, подбежав к рулю, повернул его на другое направление.

На крик капитана прибежали два матроса и кинулись на меня, я ранил одного из них и хотел броситься в море, но матрос загородил мне дорогу. Тогда я побежал в каюту капитана и заперся там. Раненый матрос, Типо-Руно и еще несколько человек бросились за мной.

— Ломайте двери. Смерть изменнику! — кричал Типо. В каюте я нашел бочонок с порохом и револьвер.

— Если вы сломаете дверь, я взорву корабль! — ответил я».

На этом месте кончалась рукопись Рокамболя. Мармузэ читал рукопись часов шесть или восемь, а затем задал себе вопросы:

— Как Рокамболь бежал с корабля? Нашел ли он Надира и сына раджи? Зачем Рокамболю прекрасная садовница?

Все это для Мармузэ осталось тайной.

— Верно, вам господин лично сообщит продолжение, — сказал Милон Мармузэ. — Где его найти, это мы узнаем завтра, — прибавил он.

— Ну так пойдем, подышим свежим воздухом, — проговорил Мармузэ. — Стены этого подземелья давят меня.

— Идемте, — сказал Милон. И они вышли.

Неделю спустя Мармузэ и Милон были уже в Лондоне.

Мармузэ был одет джентльменом, Милон выдавал себя за его камердинера, они остановились в гостинице, в которой им велел остановиться Рокамболь.

Но Рокамболь не приходил.

Вечером Мармузг оделся и отправился в театр, в надежде найти там его.

В театре давали оперу «Фенелла».

Театр был полон, но Рокамболя не было. В одной из лож Мармузэ увидел прекрасную садовницу с каким-то человеком, который был, как он узнал, майором Линтоном.

При выходе из театра Мармузэ встретил Рокамболя, который велел ему идти в public house и ждать там прихода ирландки, которая должна привести его к Румии, а он должен слушаться ее приказаний.

— Но как же вам удалось спастись с корабля, господин? — спросил Мармузэ Рокамболя.

— Очень просто. В каюте был люк, я разделся и пустился вплавь, ко мне явилась на помощь пирога и спасла меня. Но, однако, мне некогда, я ухожу.

Спустя два часа Мармузэ был уже у Румии.

— Вы знаете, — начала Румия, — что сокровище находится у майора, но где оно — неизвестно, несмотря на всю любовь, которую он испытывает ко мне, я не могла выпытать. Он сильно ревнив, и потому нужно, чтобы он ревновал меня. Вы должны будете сыграть эту роль.

— Я готов, — ответил Мармузэ.

Майор Линтон не приехал прямо в Лондон, а остановился в Париже, где познакомился с прекрасной садовницей и влюбился в нее. Затем приехал в Лондон, где Румию принимали за его жену.

Когда майор проснулся, Румии, по обыкновению, не было около него.

Он пошел в другую комнату, но с ужасом отскочил назад. Перед ним на полу лежала Румия, раненная в плечо.

— А, у вас был мужчина, который из ревности хотел убить вас!

— Да, но выслушайте меня. Я не считаю себя честной женщиной — я просто куртизанка, которая не может жить в простом доме. Человек, который был сегодня ночью, содержал меня, когда я жила в Париже, — у меня были рысаки, бриллианты, и я проживала ежегодно более четырехсот тысяч франков. Я, воображая, что вы обладаете баснословным богатством, решилась идти к вам, а между тем…

— А между тем? — сказал Типо со злобой.

— А между тем сегодня ночью у меня был Гастон (имя моего прежнего содержателя) и сказал мне, что ни у одного банкира нет и миллиона на ваше имя и что у вас нет ни клочка земли ни во Франции, ни в Англии. «Если бы майор действительно был богаче меня, я бы отступился, но майор, — продолжал он, — не больше как обманщик и искатель приключений. Он, пожалуй, привез с собой немного денег, которых хватит вам месяца на два-три, а затем он вас бросит».

Румия попала в чувствительную струну майора, и он сказал ей:

— Я теперь уйду. Вечером я приеду за вами в лодке и тогда покажу вам свое богатство, а пока, чтобы вы не ушли, я поставлю у дверей моего верного Нептуна.

И он вышел.

Румия же, сев к письменному столу, написала следующую записку:

«Наблюдайте. Сегодня вечером Типо повезет меня на лодке и покажет мне сокровища».

Она привязала к голубю записку и выпустила его.

Через час голубь возвратился с другой запиской, на которой было написано только: «Наблюдают».

Вечером возвратился Типо-Руно и, завязав глаза Румии, повез ее в сопровождении двух матросов в открытое море.

Они приплыли на корабль «Вест-Индия», где майор показал ей свое богатство.

Затем он повел ее в другую роскошно убранную комнату.

— Вот, мой друг, ваше новое жилище. Мы уезжаем отсюда.

— Когда и куда?

— Завтра, а куда — это я вам еще не скажу.

— Послушайте, велите привезти мне хоть моего голубя для увеселения.

— Можно.

Он велел Джону Гэпперу съездить за голубем. Между тем они поужинали, Типо изрядно напился и уснул, а Румия написала следующую записку:

«Я нахожусь на корабле, названия его не знаю, капитана зовут Джон Гэппер. Завтра вечером уезжаем. До свидания.

Румия».

Она послала записку с голубем. Через некоторое время прилетел голубь с запиской из двух слов: «Все готово».

Оставим на некоторое время корабль «Вест-Индия» и вернемся к Рокамболю.

Он, узнав, что сокровища находятся на корабле и что Типо скоро уезжает, приехал и остановился недалеко от корабля, на тяжелой угольной барке.

Оставив Мармузэ на барке, он приплыл к берегу, но так как он плыл в платье и платье его было мокро, то он и отправился к своему кабатчику, содержателю «Короля Георга», где и переоделся в матроса.

В общем зале сидел какой-то кормчий, лицо которого было Рокамболю знакомо.

— Здравствуйте, приятель, — сказал Рокамболь.

— Ты опоздал, любезный, — сказал тот, — экипаж, который мне поручил Джон Гэппер, уже в полном составе.

При имени Гэппера Рокамболь вздрогнул. Затем, оправившись, спросил:

— № 117 помнишь?

Кормчий побледнел в свою очередь.

— О, — проговорил Жозеф Швец (так звали прежнего каторжника Тулонского острога), — умоляю вас, не выдавайте меня.

— Я тебя не выдам, если ты будешь мне повиноваться.

— Но я сделался честным и не хочу больше работать.

— И я не хочу, — проговорил Рокамболь, — но я желаю дать тебе возможность искупить свое прошлое.

— В таком случае я буду вам слепо повиноваться.

Что произошло потом между двумя бывшими каторжниками — неизвестно.

Только утром уже Рокамболь вышел из кабака, прошептав:

— Теперь, сэр Линтон, ты уже у меня в руках.

Майор Линтон только что проснулся. Румия спала на диване. В это время вошел капитан Джон Гэппер.

— Мне нужно кое-что сообщить вам, — сказал он.

— Что же?

— Вы помните человека, который хотел взорвать корабль?

— Помню. Что же, он ведь утонул?

— К несчастью, нет. Он живет здесь, в Лондоне, настоящим джентльменом и не знает, что я представил в военный суд протокол о том, что он хотел взорвать корабль, а за это по военному суду его приговорят к смертной казни.

Майор вздохнул свободней.

— Спасибо, брат, что успокоил меня.

— Я набрал, майор, новых матросов, так как мне кажется, что старые отгадали, что мы везем деньги.

Румия открыла глаза и с таким изумленьем начала осматривать каюту, что капитан и майор поклялись бы всеми святыми, что она спала.

Мармузэ, как читатель уже знает, остался на барке, под утро он увидел человека на берегу, делавшего ему знаки. Мармузэ подплыл. Человек этот был Рокамболь, но походил, как две капли воды, на Джона Гэппера.

— Пойдем, — сказал Рокамболь Мармузэ, — мне некогда объяснять тебе, в чем дело, скажу только, что сегодня ночью я приму команду «Вест-Индии», а ты будешь у меня секретарем.

Они направились к Канькражу, в кабак «Короля Георга».

Спустя четверть часа они уже сидели в зале с Жозефом Швецем.

— Уверен ли ты, что Джон Гэппер придет? — спросил Рокамболь у Швеца.

— Он придет ровно к десяти часам.

— Ну, значит, к делу. Я подожду там, — сказал Рокамболь, указывая на соседнюю комнату, и вышел.

В зале остались Жозеф и Мармузэ.

Через несколько минут в зал вошел Джон Гэппер, но лишь только он успел сесть, как над головой его пролетела веревка, и он упал на пол.

— Милейший Джон Гэппер, — сказал Рокамболь, — нам нужно или ваше повиновение, или ваша жизнь.

По знаку Рокамболя Джону Гэпперу скрутили ноги и привязали одну руку, затем подняли его.

— Пишите то, что я вам продиктую, — сказал Рокамболь.

Джон Гэппер был человек осторожный, и потому он, зная Рокамболя, не сопротивлялся и не кричал. Рокамболь начал диктовать:

— Слышишь, — сказал Рокамболь, обращаясь к кабатчику Канькражу, — десять дней ты должен держать этого человека здесь, а потом можешь его отпустить.

— Слушаюсь, все будет в точности исполнено. Затем Рокамболь, Жозеф Швец и Мармузэ сошли вниз, где уже собирались матросы.

Жозеф поочередно представлял их мнимому капитану.

— Когда ты придешь на корабль, — сказал Рокамболь Мармузэ, — скажи Румии, чтобы она усыпила Типо.

— Хорошо.

Жозеф, Мармузэ и все матросы пошли на корабль, Рокамболь же, переодевшись джентльменом, отправился на телеграфную станцию и дал следующую телеграмму:

«Госпоже Ванде Кралевой, в гостиницу „Бельгия“. Фолькстон.

Все кончено. Приезжайте с ребенком во Францию ночным поездом.

Аватар».

Когда Рокамболь вернулся домой, на дворе его встретила ирландка.

— Я вас сегодня ищу целый день и едва нашла, — сказала она. — Вот записка, которую принес голубь.

Записка была следующего содержания:

«Джон Гэппер знает, что вы в Лондоне. Он донес на вас в Адмиралтейство. Не возвращайтесь в отель».

— Ого, черт возьми, надо торопиться, — и Рокамболь накинул на себя пальто, хотел выйти, но в это время за дверью послышалось:

— Именем закона, отоприте.

— Я напишу записку, — сказал Рокамболь ирландке, — которую ты привяжешь к голубю и выпустишь завтра на рассвете.

Затем он отворил дверь.

— Майор Аватар? — спросил один из полицейских.

— Я.

— Нам приказано арестовать вас.

— Господа, — сказал Рокамболь вежливо, — тут, очевидно, какая-нибудь ошибка, но так как вы тут ни при чем, я готов следовать за вами, но позвольте мне написать записку моему товарищу, который меня, вероятно, выручит.

Он написал записку, отдал ее ирландке и затем отправился с полицейскими агентами.

В шесть часов вечера корабль был готов отплыть.

Мармузэ успел передать прекрасной садовнице, что ему велел господин.

Типо-Руно, прочтя записку Джона Гэппера, ничуть не смутился, ибо он думал, что тот остался на берегу для поисков Рокамболя.

Прошло означенное время, а Рокамболь на корабле не появлялся.

Вдруг прилетел голубь и принес записку следующего содержания:

— Как быть? — спросила прекрасная садовница у Мармузэ.

— Повиноваться, — ответил торжественно Мармузэ, — едем. Он нас догонит.

И «Вест-Индия» вышла в открытое море.