"Тень твоего поцелуя" - читать интересную книгу автора (Фэйзер Джейн)

Глава 4

Луиза тупо рассматривала вышивку, хотя за последние полчаса не сделала ни единого стежка. В комнате раздавался монотонный голос доньи Бернардины, с трудом читавшей по-английски житие святой Екатерины.

– Ох, до чего же грубый язык! – досадливо воскликнула дуэнья. – Как произносится это слово, девочка?

Луиза моргнула, чтобы изгнать из памяти мужественное лицо с красиво очерченными губами, поразительно синими глазами и гривой непокорных локонов. Пришлось встать, нагнуться над страницей и отыскать место, куда тыкала пальцем Бернардина.

– Колесо, – пояснила она. Бернардина поморщилась и решительно захлопнула книгу. Она считала своей обязанностью овладеть английским и, поскольку Луиза бегло говорила на чужом языке, надеялась ее развлечь, то и дело обращаясь к ней за помощью. Но сегодня вечером Луизу, похоже, не интересовали ни жития святых, ни любая другая тема.

– Ты устала, малышка?

– Нет, – поспешно улыбнулась Луиза. Бернардина так наблюдательна и вечно старается влезть не в свое дело!

– Отдыхала бы днем, вот и набралась бы сил, – продолжала Бернардина, игнорируя ответ подопечной, поскольку он противоречил ее диагнозу. – Сиеста днем, в разгар жары, просто необходима, чтобы не чувствовать себя утомленной по вечерам.

Луиза отбросила вышивание и поднялась.

– Бернардина… дорогая Бернардина, какое значение имеет, утомлена я вечерами или нет? Все равно делать нечего!

Она широко раскинула руки, словно показывая, в какой бездонной пустоте приходится жить.

В этот момент открылась массивная входная дверь. В зале простучали быстрые шаги, и послышались голоса опекуна и управителя дома. Луиза, застыв, прислушалась. Зайдет ли он? Она уже и не помнит, когда в последний раз смогла с ним поговорить. А поговорить просто необходимо!

Отдав какие-то срочные приказы управителю, Лайонел поспешил к лестнице, собираясь сменить одежду на что-нибудь более подходящее для торжественного приема в Уайтхолле. Королева назначила на сегодня музыкальный вечер. Лайонела не интересовали музыкальные вечера, но там будут Симон Ренар и Руй Гомес, не говоря уже о самом Филиппе. Они намереваются заняться обычным делом этой ночью, а ему после разговора со Стюартом Нилсоном придется объяснить, что планы изменились.

Он поставил ногу на ступеньку, но поколебался, глядя в сторону закрытой дубовой двери гостиной и со стыдом сознавая, что прошло уже несколько дней с тех пор, как он справлялся о здоровье и благополучии воспитанницы. Вполне можно уделить ей минут пять.

Луиза торопливо повернулась к двери. На щеках появился румянец, глаза блестели в предвкушении битвы с Аштоном.

Лайонел улыбнулся женщинам.

– Добрый вечер, донья Бернардина, Луиза. Надеюсь, все в порядке? Хорошо провели день?

– День как день, – решительно объявила Луиза. – Та-, кой же невыносимо тоскливый, как все предыдущие.

– О, детка, зачем ты так, – запротестовала Бернардина. – Как ты можешь говорить подобные вещи! Вряд ли дону Аштону по нраву твои жалобы.

– Но он должен их услышать, – настаивала Луиза. – Дон Аштон, когда вы повезете меня ко двору?

Лайонел немного растерялся. Обычно Луиза при нем вела себя, как подобает хорошо воспитанной испанке благородного происхождения. Правда, несколько раз упоминала насчет визита ко двору, но немедленно смирялась, когда он объяснял, что слишком занят и пока не может устроить ей аудиенцию у королевы. Где-то в глубине души он со стыдом сознавал, что девушка ожидала большего от своего путешествия в Англию и чувствует себя совершенно одинокой и заброшенной в этом, пусть и роскошном, доме на реке. Однако сейчас у Лайонела было столько забот, что самой последней из них была необходимость найти компанию и развлечения для своей воспитанницы.

И вес же, столкнувшись с такой настойчивостью, он просто не знал, как поступить.

– Придется найти тебе покровительницу, какую-нибудь придворную даму, которая взяла бы тебя под свое крылышко, – неловко пробормотал он. – Ты многого не знаешь о здешних обычаях и наверняка не захочешь наделать ошибок и показаться глупенькой.

Но вопреки его ожиданием Луиза не собиралась смириться. Наоборот, вызывающе вздернула подбородок.

– При английском дворе немало испанских дам. Взять хотя бы герцогиню Альба. Думаю, она будет счастлива помочь мне. Ведь я Мендоса, дон Аштон, и не стоит об этом забывать.

«И тут она нрава», – подумал Лайонел, не понимая, смеяться или досадовать. Да, Луизу нельзя назвать слабохарактерной: недаром она отказалась от предложенного ей брака. Однако он никак не ожидал, что она способна доставить ему неприятности во время пребывания на английской земле. Он знал ее с тех пор, как она еще была ребенком, но в обществе взрослых девочка, неизменно сопровождаемая дуэньей, казалась милым, послушным ребенком с прекрасными манерами.

Похоже, он совершенно ее не знал! Стоит только посмотреть на замкнутое, высокомерно вскинутое лицо!

Лайонел поймал ее подбородок и, заглянув в глаза, одарил сожалеющей и одновременно льстивой улыбкой.

– Терпение, малышка. Как только я улажу дела Филиппа, немедленно займусь твоими. Ну а пока… ты могла бы наслаждаться здешними пейзажами… здесь все иначе, чем в Севилье! А река…

Он показал на открытые окна, в которые вливался мягкий вечерний воздух. За окнами простирался газон, доходивший до самой Темзы. Но разве он не сознает, что все это – жалкая замена музыке, танцам, пирам и обществу молодежи, словом, всему тому, чем Луиза имела полное право наслаждаться.

Луиза почти ожидала уговоров и поэтому приготовила второй сюрприз.

– Если мне нельзя появляться при дворе, почему я не могу хотя бы взять лодку и покататься по реке? – недовольно спросила она. – Я ведь не вижу ни реки, ни сельской местности, только целыми неделями сижу взаперти да изредка гуляю по саду. Будь у меня лодка и собственный конь, чтобы ездить по паркам и лесам, может, я и отвлеклась бы немного.

– Луиза, девочка моя, я не выношу воды и, как ты знаешь, не езжу верхом! – возопила Бернардина, которая, как подобает дуэнье, была обязана сопровождать свою воспитанницу в.любой поездке.

– Тебе совершенно ни к чему этим заниматься, – провозгласила Луиза. – У меня будут лодочник и конюх. И кроме того, ты сама вечно твердишь, что мне нужно больше бывать на свежем воздухе.

Она снова окинула вызывающим взглядом своего опекуна.

– У английских дам не бывает дуэний. Зато есть лодочники и конюхи. Я точно это знаю. И желаю того же самого.

– И откуда ты это знаешь? – осведомился Лайонел, теперь уже скорее довольный, чем раздосадованный.

– Слушаю разговоры слуг, – бессовестно призналась она. – Расспрашиваю. Я хочу больше знать об этой стране и ее людях.

– Ай! – ужаснулась дуэнья. – Тебе не следует водиться со слугами, тем более английскими! Говорила же твоей матери, что лучше взять с собой испанцев!

– Для них не нашлось места на кораблях, – резонно указала Луиза. – И если английские слуги достаточно хороши для англичан, почему нам они не годятся?

Лайонел задумчиво погладил подбородок. Позволить девушке такие вольности – значит пойти против желаний ее матери. Хотя донья Мария, потрясенная смертью супруга и ошеломленная отказом дочери выйти замуж за престарелого поклонника, с радостью схватилась за его великодушное предложение взять Луизу с собой в Англию. Вряд ли она станет оспаривать его решения, принятые во благо воспитанницы.

Да и какой вред от того, что девушка будет пользоваться такими же крохами свободы, что и другие молодые англичанки благородного происхождения? По возвращении в Испанию Луиза выйдет замуж за какого-нибудь гранда и станет вести обычную жизнь аристократки, время от времени послушно одаривая мужа очередным ребенком. Но такие невинные развлечения не повредят ее репутации, да и вряд ли об этом станет известно на ее родине. Кроме того, он одобрял ее интерес к незнакомой стране. Это доказывало живость ее ума.

– Я отдам все необходимые распоряжения, – пообещал он. – А теперь прошу извинить – я должен переодеться перед возвращением в Уайтхолл.

Он поклонился дуэнье, коснулся подбородка Луизы и оставил женщин, уже занятый мыслями о грядущем вечере. Стоило поставить ногу на ступеньку, как домашние неприятности были забыты.

Луиза с довольным видом уселась на место, взяла пяльцы и принялась за вышивку. Конечно, это не полная победа, но все же чего-то она добилась, С лошадью и лодкой она сможет объездить все окрестности, тем более что и лодочник, и конюх будут подчиняться ее приказам: недаром ей всегда без особых трудностей удавалось убедить слуг следовать ее советам и делать все, что пожелает госпожа.

И может быть… не обязательно, но, может быть, она снова, подплывет к Уайтхоллу или прогуляется по дорожкам и паркам дворца, где при удаче наткнется на Робина из Бокера.

Легкая улыбка чуть подняла уголки губ, когда девушка протянула руку, чтобы подвинуть поближе свечу.

– Думаешь, у Стюарта есть любовница? – удивился Робин, недоверчиво покачивая головой. – Ты, должно быть, ошибаешься, Пиппа. Во дворце все сразу становится известным. До меня наверняка дошли бы слухи. Такие дела невозможно держать в тайне.

. – Но я не в силах придумать другое объяснение, – пожаловалась Пиппа, оглядевшись, дабы убедиться, что их не подслушивают. Однако в длинной галерее, где они прогуливались, не было ни одного придворного. И вообще никого, кроме герольда в ливрее герцога Норфолкского, очевидно, спешившего передать какое-то поручение. Он, мельком взглянув на них, пробежал к ступенькам, спускавшимся до самой воды.

Пиппа прислонилась к одной из высоких колонн, рассеянно перебирая ленты на рукаве.

– Может, это не придворная дама? А вдруг он встретил еще кого-то? Птичку, которую держит в уютном любовном гнездышке?

– Пиппа, у тебя нет никаких доказательств, так что твои подозрения беспочвенны, – возразил Робин.

– Говорю же, он не желает иметь со мной ничего общего, – яростно пробормотала Пиппа. – Я пыталась поцеловать его, а он отскочил как обожженный! Он не приходит ко мне в постель… если не считать…

Она осеклась, поняв, что не способна говорить о подои пых вещах со сводным братом. Открыть ему правду об извращенных предпочтениях Стюарта выше ее сил.

Робин неловко переминался с ноги на ногу, кашлял и вообще, судя по его виду, стремился как можно скорее закончить этот неприятный разговор. Но Пиппа была так расстроена и обозлена, так одинока! К кому ей обратиться, как не к брату, тем более что рядом нет Пен! Он просто обязан выслушать ее, поддержать и помочь.

– Ты часто виделся с ним, пока я была в Тауэре? – допытывалась Пиппа, завязывая узлы на розовой шелковой ленте. – Что он делал, пока я была в тюрьме?

– То же самое, что и все мы: следил за каждым своим шагом и берег голову, – сообщил Робин. – Тогда никто не чувствовал себя в безопасности. Королева на каждом шагу подозревала предательство и измену, впрочем, не без оснований.

– Значит, Стюарта не видели в компании какой-то одной женщины?

– Насколько я знаю, нет.

– Но он хотя бы тревожился обо мне?

Пиппа уронила ленту и прислонилась головой к колонне.

– Как и все мы. Твоя мать, мой отец, я… конечно, он волновался. Часто приезжал в дом в Холборне, чтобы поговорить с моим отцом и леди Джиневрой насчет того, как поскорее освободить тебя.

– А что, если он рассердился на меня за то, что я предпочла сопровождать леди Елизавету? – размышляла Пиппа вслух. – Мне казалось, что это не так, но, может, Стюарт все-таки затаил обиду?

– Думаю, ты преувеличиваешь, Пиппа, – резко оборвал Робин. – Стюарт не настолько чувствителен. И уж конечно, не стал бы мстить тебе за верность Елизавете. Для этого он слишком добродушен. Слишком уверен в себе, в своей популярности, воинском искусстве и талантах придворного. Вряд ли он настолько мелочен, чтобы держать камень за пазухой.

Пиппа немного помолчала. Робин сказал истинную правду, лишний раз подтвердившую все,, что она I знала о муже или по крайней мере считала, будто знает. Он действительно не мелочен.

– А по-моему, он влюблен, – прошептала она наконец. – безумная страсть, которой невозможно противиться.

– А вот теперь ты несешь романтическую чушь, – объявил Робин, – что ни в малейшей степени тебе не свойственно, дорогая сестрица.

– Но должна же быть какая-то причина! – отрезала она. – Он изменился. Почему, интересно, лижет испанцам руки подобно комнатной собачке?

– Не пойму, какое отношение это имеет к страстной любви? – парировал Робин так же резко.

– Да он просто не может думать ни о чем ином, поэтому собственное поведение ему безразлично.

Робин поднес ко рту сложенные домиком пальцы. Тут Пиппа права: последнее время Стюарт ведет себя самым странным образом.

– Не думаю, что это как-то связано с любовницей, – изрек он. – Но если желаешь, я попробую что-нибудь разузнать. Посмотрим, что из этого выйдет. Но по-моему, наилучший способ – просто спросить его.

– Спросить? Интересно, о чем? – вскричала Пиппа. – Нельзя же допрашивать его, почему он больше не хочет быть со мной! Я уже пыталась, но если он не захотел отвечать мне, наверняка и тебе ничего не скажет!

– Возможно, и нет. Так или иначе, я все равно не стану вмешиваться в подобные дела. Это касается исключительно тебя и Стюарта. Но я могу попробовать узнать, откуда такая любовь к испанцам.

– И заодно тайком навести справки насчет любовницы, – добавила Пиппа.

– Обязательно.

Робин с тревогой смотрел на сестру. Пиппа всегда была такой живой, изменчивой и непосредственной, а сейчас, похоже, подобно Атласу, держит на плечах всю тяжесть земли. Он вспомнил, как серьезно ее мать, а потом и старшая сестра восприняли свои трудности, когда на них обрушились несправедливости и подлости окружающего мира. Но они, казалось, обладали куда более глубокими натурами и сложными характерами, чем Пиппа. И всегда были сдержанными и не склонными к легкомыслию.

Он скорее ожидал, что Пиппа отмахнется от своих настоящих или вымышленных бед и по-прежнему будет порхать по жизни, но, как оказалось, ее сходство с матерью и сестрой было гораздо глубже, чем можно было предполагать, глядя на энергичное, неуемное дитя и беспечную, кокетливую молодую женщину, цветок среди придворных дам.

– Что еще беспокоит тебя? – спросил брат, всматриваясь в ее лицо, и увидел, как на виске судорожно забилась жилка, а в глазах вспыхнул огонь. Но Пиппа с видимым равнодушием пожала плечами:

– Больше ничего. С меня довольно и этого.

– Верно, – согласился он, понимая, что сестра лжет. Что-то тут неладно. Ее обычно открытое лицо сейчас было замкнутым, словно она ушла в себя, предоставив ему беседовать с призраком в пустынном коридоре. – Ты собираешься на музыкальный вечер?

– Нет, Робин. Мне и без того не по себе. Чувствую себя так, будто целую неделю не высыпалась. Попрошу Марту принести мне чашу вина с пряностями и просплю до рассвета.

– Судя по твоему виду, это вполне возможно, – кивнул Робин, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в щеку. – Остальное предоставь мне.

Пиппа ответила слабой, нерешительной, но все же улыбкой, вернула поцелуй, и они расстались. Пиппа направилась к себе. Сейчас Марта принесет вина с пряностями и сваренные всмятку яйца с белой булкой. Еда для больных. А потом она заснет. Никаких тяжелых путаных снов, только сладостное забытье. Этой ночью Стюарт не прикоснется к ней спящей.

Королева Мария благосклонно кивала в такт музыке, извлекаемой музыкантами из своих инструментов. Они играли «Зеленые рукава», мелодию, сочиненную ее отцом, Генрихом VIII, особенно близкую ее сердцу. Отец плохо обращался с девочкой, когда та немного подросла и превратилась в юную девушку, но в детстве обожал ее, а она никогда не переставала любить его, жаждать ответной любви и одобрения, даже когда отчуждение становилось почти невыносимым. Но как ни была велика ее потребность в отцовской заботе, много лет Мария упрямо отказывалась сделать то единственное, что позволило бы вернуть благосклонность отца: согласиться признать незаконность собственного рождения и отвергнуть власть папы как главы английской церкви.

Наконец Мария сдалась и получила права наследования. После смерти брата Эдуарда она боролась за власть и получила трон. И вот теперь восседала под балдахином зеленого цвета Тюдоров, всевластная королева Англии, победившая врагов и ставшая женой католического короля.

Но надолго ли?

Вопрос постоянно терзал ее и даже в лучшие дни черной тучей омрачал солнечное сияние. А в плохие дни она вообще не могла думать ни о чем ином.

Ее влияние мог бы усилить ребенок, особенно сын. Сын Филиппа Испанского навсегда вернет Англию в католичество и через отца Филиппа и кузена Марии, Карла V, свяжет страну неразрывными узами со Священной Римской империей.

Мария чуть подвинулась назад. Драгоценные камни, вделанные в спинку трона, сверкали всеми цветами радуги в ярко освещенном зале.

Королева вздохнула и положила руку на живот, гадая, укоренилось ли уже семя Филиппа.

В ее чреве?

Или в чреве той, другой?

Она обвела взглядом зал, безразлично отводя глаза от придворных, стоявших небольшими группами или расположившихся на табуретах или пышных подушках. Симон Ренар, испанский посол и ее давний союзник и помощник, беседовал с самым доверенным советником Филиппа Руем Гомесом. Дружески склонив друг к другу головы, они о чем-то шептались.

Мария обратила взор на сидевшего рядом мужа. Похоже, музыка его совершенно не интересовала: рука гладит подбородок, локоть упирается в колено, обтянутое шоссами из золотистой оленьей кожи, взгляд устремлен на тех двоих у окна – Филипп явно старается прочесть по Губам, о чем идет речь.

К собеседникам подошел еще один, Лайонел Аштон, в элегантном изумрудно-зеленом камзоле, таких же шоссах и коротком плаще из бархата цвета слоновой кости, усаженном гагатами. Откуда он взялся? Словно возник из воздуха.

Королева невольно нахмурилась. В противоположность мужу она считала англичанина загадкой. Филипп же отзывался о нем как о весьма полезном человеке, хорошо знающем не только английские, но и испанские обычаи, сумевшем остаться своим в обоих лагерях и способном предлагать верные и мудрые решения сложнейших проблем. Человеке, жизненно, необходимом для того дела, которое касалось короля и королевы.

Дело… омерзительное, грязное… и очень важное. Мария не могла не признать это, хотя обычно отказывалась размышлять на подобные темы, не говоря уже о деталях. Но что-то в этом Лайонеле Аштоне смущало ее. Она не взялась бы определить точную причину неприятного ощущения, но его отчужденность, кажущаяся обособленность, неизменно бесстрастное лицо вселяли в нее неуверенность.

– Прошу простить меня, мадам, – прошептал муж, наклонившись к ней.

– Разумеется, милорд, – улыбнулась королева. Филипп поднялся с трона, вызвав этим привычную суматоху среди пажей и свиты, старавшихся ему помочь. Музыканты, привыкшие к невнимательной публике, продолжали играть.

Филипп направился к троице, собравшейся у высокого окна. Они поклонились королю.

– Джентльмены, – пробормотал он; невольно переводя глаза на юного музыканта, державшего лиру, – все улажено на сегодняшний вечер?

– Было бы весьма благоразумно, сир, не тревожить даму следующие несколько ночей, – тихо посоветовал Лайонел.

– Почему? Ее связь с луной прервалась? – отрывисто спросил король.

– Насколько мне известно, нет, сир, но не стоит возбуждать лишних подозрений, – продолжал Лайонел, рассеянно потрогав брошь-змейку, темневшую в кружеве у самого горла.

– Какие-то затруднения с мужем?

Филипп снова оглядел музыкантов.

– Нет, но его жена не глупа, сир, – объяснил Аштон таким недвусмысленно категоричным тоном, что король даже отступил.

– Не понимаю, дон Аштон. Женщина ни о чем не знает. Лайонел поклонился.

– На время, сир… только на время.

Симон Ренар бросил на него подозрительный взгляд. Неужели он единственный расслышал презрительные нотки за очевидно бесстрастным замечанием? Остальные, похоже, не заметили ничего странного: оба с умным видом закивали.

– Интересно, не может ли муж уладить все недоразумения? – бросил Руй Гомес, брезгливо скривив губы.

– Небольшой перерыв особого значения не имеет, – пожал плечами Филипп и оглянулся на жену. – На одну-другую ночь я посвящу все свое внимание только одной женщине.

Грубый смех неприятно напомнил собеседникам об истинном характере Филиппа, весьма далеком от его нынешнего облика идеального супруга, искренне преданного женщине на одиннадцать лет его старше. Ничего не скажешь, он в совершенстве играет свою роль. Но им было хорошо известно, что кроется под маской внешней благопристойности.

– Королева, сир, готова сделать все для своего мужа, – напомнил Руй Гомес. – Нет той чести, которую она вам не оказала бы.

– Да, – поморщился Филипп. – Но как же трудно, джентльмены, каждую ночь ложиться в постель с женщиной, которая с трудом выносит объятия мужа. А уж ни о каких любовных играх и речи не идет…

– Королева сознает свой долг, сир, перед супругом и страной, – немедленно вставил Ренар, защищая женщину, которую считал своим другом и полезным инструментом политических интриг.

Разумеется, – примирительно бросил Филипп. – Но тем не менее нелегко ложиться с женщиной, которая перед этим часами молится с рвением святой, идущей на муки во имя Господа.

Лайонел, поклонившись, удалился. Подобные разговоры больше его не интересовали. В зал вошел Стюарт Нилсон, и Аштон задался вопросом, почему с ним нет его жены. Только сейчас он осознал, как сильно ждал ее. Разумеется, весь последний месяц он каждый вечер ожидал ее появления. Того момента, когда она возьмет кубок вина, предложенный мужем. Того момента, когда спустя час или чуть больше она. едва не падая, извинится и удалится в спальню.

Он ждал ее с холодным спокойствием. Намеренным безразличием. Она была всего лишь предметом. Предметом, призванным укрепить власть Филиппа и Марии, вложить лишние камни в основание их трона. Случайным предметом в глубочайшей черной реке ненависти, отмечавшей каждое движение Лайонела Аштона.

И все же сейчас, когда необходимости ждать не было, он был охвачен нетерпеливым предвкушением и разочарован ее отсутствием.

И понимание этого потрясло его.

Почему?!

Но в глубине души он уже знал ответ, и смириться с ним было почти невозможно. Он хотел просто видеть ее.

Как женщину, которая его заинтересовала.

Сегодня, когда она не была нужна, когда ни он, ни она не участвовали в очередном омерзительном витке королевского заговора, он мог видеть в ней только женщину.

Женщину, которая его заинтересовала.

Но он давно уже не интересовался женщинами. Только так он способен следовать по избранному пути. В его жизни существует одна побуждающая сила, единственная цель, необоримое влечение, и если он позволит себе участие или какие-то чувства к Пиппе, все рухнет.

Аштон устремился к дверям. На сегодняшний вечер его работа закончена.

Но в дверях с необычной для него нерешительностью переминался Стюарт Нилсон, не пытаясь присоединиться к своим приятелям, знакомым, ближайшим друзьям. Он упорно смотрел на музыкантов.

Лайонел, укоризненно покачивая головой, остановился рядом. Стюарт совсем не умел притворяться, и скоро его плохо скрытые страдании вызовут вопросы и замечания.

– Леди Нилсон не присоединится к нам? – жизнерадостно осведомился Лайонел.

Щека Стюарта дернулась. Он украдкой взглянул туда, где стоял король со своими приспешниками.

– Я думал, что все договорено…

– Да, да, конечно, – перебил Лайонел, понизив голос, хотя на губах по-прежнему играла приветливая улыбка. – Я просто осведомился… из чистой учтивости. – И, легонько похлопав Стюарта по руке, с обманчивой мягкостью добавил: – Послушайтесь моего совета, милорд, и постарайтесь немного успокоиться. После сегодняшнего скандала вам не стоит привлекать внимание недоброжелателей. – Он помедлил и уже более многозначительно намекнул: – Я бы предложил вам быть более осмотрительным в выборе того, куда вы обращаете свои взоры.

Стюарт сумел расслышать в голосе Аштона глубочайшее презрение, еще более невыносимое от сознания того, что он все это заслужил. Пальцы стиснули рукоять шпаги.

– Нет-нет, друг мой.

Лайонел покачал головой и снова дотронулся до руки Стюарта.

– Поверьте, мой совет хорош и дан от всего сердца. Будь вы поосторожнее в прошлом, вряд ли оказались бы в нынешнем положении. Ни вы, ни ваша жена.

Он отступил и покинул зал.

Стюарт боролся с приступом бессильной ярости, угрожавшей испепелить его. Аштон прав. Неизвестно как, но он совершил ошибку, загнавшую его в самый безжалостный из всех существующих капканов. Он был чересчур беспечен, выдал себя то ли словом, то ли взглядом. И никогда не поймет, каким образом узнал Симон Ренар его тайну, но те, кто следил за ним, как, впрочем, за всеми при этом вероломном дворе, поняли, что могут воспользоваться его промахами.

Стюарт заставил себя оглядеть зал, выбрал подходящую компанию и направился туда. Он даже сумел улыбнуться, вставить реплику-другую и с видимой беззаботностью расположиться на подушке. И все это время лихорадочно размышлял о том, как выйти из тупика, в котором оказался по своей вине.

Они не выпустят его из своих лап, юн это знал. Прояви он с самого начала немного больше упорства, не поддайся на шантаж, предоставь им осуществлять все угрозы в отношении его, возможно, все обернулось бы иначе. Но последствия могли бы быть кошмарными, и он предпочитал верить, что они поступили бы так, как обещали. На это у него были достаточно веские причины. А теперь, независимо от того, достигнут они своей цели или нет, он уже слишком много знал и слишком опасен, чтобы они оставили его в покое и позволили идти своей дорогой, после того как он им помог. Они либо найдут ему другое применение, либо попросту убьют.

А что будет с Пиппой? Если она не даст им желаемого, может, они сдадутся и отстанут от нее? Возьмутся за другую несчастную женщину? Она ничего не знает и не представляем для них угрозы. Но если их план удастся, будет ли она в безопасности, когда все кончится? Они обещали, что не станут тревожить ее, но какова цена обещаниям подобных людей?

А Гейбриел? Останется ли он в живых? Ему, как и Пиппе, ничего не известно, и пока Стюарт держит данное слово и, следуя условиям сделки, выполняет все их распоряжения. Гейбриела пальцем не тронут.

Он снова взглянул в сторону музыкантов, и Гейбриел, словно притянутый магнитом, поднял голову. Их глаза встретились. Гейбриел тут же стал перебирать струны лиры. А Стюарт, изнемогая от тошноты и дрожа от всепоглощающего ужасу при мысли о том, что наделал и чего не сделал, о том, что должно случиться, о гнезде гадюк, в которое его забросила судьба, поднялся и пошел к выходу. Только не бежать. Не броситься к двери. Шагать как можно медленнее…

Он должен выбраться из дворца. Если он умрет, что станется с остальными?

Не в. первый раз он думал о смерти, но сейчас куда большей решимостью, чем раньше.

Нож у горла, яд, быстрые воды Темзы. Существует немало способов свести счеты с жизнью.

Но он не хотел умирать. Да и гибель его, вероятно, будет бесплодной. Возможно… всего лишь возможно, оставшись в живых, он сумеет защитить тех, кого любит, от горьких плодов собственной трусости.

Его любовь к Гейбриелу была сильнее всех остальных эмоций, вместе взятых, она разрывала его, наполняла, заставляла рыдать и громко вопить от радости. Но он любил и Пиппу, хотя немного по-другому. За те месяцы, что они были вместе, привязанность к жене только росла, хотя к симпатии неизменно примешивалось чувство вины. Она не знала и не могла знать, что была всего лишь фасадом, защитной оболочкой. Он старался быть достойным, любящим мужем, добрым и отзывчивым. Но когда тщательно возведенные им барьеры рухнули, он стал едва терпеть ее присутствие в супружеской постели. Стюарта терзал невыносимый, мучительный стыд за то омерзительное ожидание в маленькой комнате, перед тем как ее приносили к нему…

Холодный пот выступил на его лбу. Он метнулся к стене и там, и тени колонны, едва успел наклониться, как его вывернуло наизнанку. Он больше не в силах продолжать это. Вести себя с женой так, будто ничего не случилось. Разговаривать, улыбаться, даже стоять близко. Лежать рядом, слушая мерное дыхание невинной женщины, пока он сам извивается, терзаемый унижением собственного предательства.

Необходимо найти выход. Избавиться от брака, который принес столько бед его жене. Честно и открыто быть с Гейбриелом.