"Письма в древний Китай" - читать интересную книгу автора (Розендорфер Герберт)ПИСЬМО ДЕСЯТОЕДорогой Цзи-гу, узнав, что от родины меня отделяют не только тысяча лет, но и многие тысячи ли (сколько именно, господин Ши-ми вычислил, но я забыл цифру – да и много ли проку в цифрах!), я уже почти не огорчился, и печалит меня лишь одно: то, что моя зеленоглазая Сяо-сяо еще дальше от меня, чем я думал. Вероятно, ты хотел утешить меня, описывая, как лежит она, грустная, на диване в комнате с занавесями, изображающими ветки цветущей бузины, время от времени устремляя взор к окну, – и лишь изредка, пишешь ты, позволяет своему гибкому телу совершить легкое движение – когда заметит, что на дерево в саду села птичка. Разве меня может утешить известие, что Все же остальное пусть идет своим чередом. Весть о том, что моего первого тестя, почтенного господина Гуан Ма, этого старого скрягу, наконец хватил удар, преисполнила меня приличествующим случаю прискорбием. Так и передай моей жене Гуан Цзинь и еще скажи ей, пожалуйста, что я не могу прервать свою чрезвычайно важную поездку и явиться на траурную церемонию, о чем искренне сожалею. Нет, меня не хватил удар, когда я выяснил, что нахожусь не в Срединном царстве, а в далекой от него стране Ба Вай, о существовании которой ни ты, ни я никогда бы не узнали, не пустись я в это отчаянное путешествие. Даже наоборот: с тех пор, как я и ставший мне еще более близким господин Ши-ми (твой привет я ему передал) приобрели столь ясное представление друг о друге, мне стало гораздо легче вникать в то, что меня окружает. Да и господину Ши-ми, которому известны теперь пределы моих познаний, тоже стало легче объяснять мне многие вещи. Особенно это касается вещей принципиально важных. (Теперь мы беседуем с ним каждый вечер. Я тоже приношу «огненные жертвы», правда, только толстые, большие. Другие, маленькие, издают все-таки слишком неприятный запах.) И каждый вечер я спрашиваю и спрашиваю господина Ши-мц обо всем – до тех пор, пока он не признается со смехом, что своими вопросами я «вытянул из него всю душу». Местный язык я понимаю уже очень хорошо – этому весьма способствует мое любопытство. Но главное для меня, конечно, – побольше узнать о вещах принципиальных. Так, господин Ши-ми считает, что Земля – шар и что все моря и страны располагаются на этом шаре. Причем так думает не он один: таково, по его словам, общепринятое мнение. Наше Срединное царство, которое он называет Ки Тай, располагается на одной половине шара, а страна Ба Вай и еще множество других стран (он долго перечислял мне их названия) – на другой. Когда же я возразил, что люди с такого шара свалились бы, он со мной не согласился. В середине земного шара, сказал он, находится нечто вроде большого магнита, точно невидимыми нитями притягивающего людей и животных, растения и камни и вообще все существующее. И привел доказательство: любая вещь, если ее не держать, падает на землю. В воздух же, вверх, не падает ничего – кроме дыма, конечно, поднимающегося от моей замечательной огненной жертвы (я покупаю особые, коричневые, очень дорогие, но благодаря моим ланам серебра могу себе это позволить; господин Ши-ми привозит мне их из города. Называются они «Да Ви-доу»[23]); да, дым поднимается кверху, но я уже понимаю, что это «падение вверх» – лишь кажущееся. Потом частички, из которых состоит дым, осядут. Так происходит со всеми предметами, способными подниматься в воздух, – птицами, облаками, воздушными змеями. Что ж, это и впрямь звучит убедительно. На другое мое возражение, что, мол, если бы Земля была шаром, то это можно было бы заметить, между тем она все-таки выглядит плоской, господин Ши-ми тоже нашел ответ. Это только так кажется, объяснил он, оттого что Земля так велика, а человек так мал. Что, по-моему, думает вошь, ползущая по огромной тыкве? (Тыквы здесь еще имеются; вши тоже.) Она думает, что ползет по прямой, на самом же деле она опишет окружность и в конце концов придет в ту же точку. Наверное, сказал господин Ши-ми, ей тоже кажется, что тыква плоская. И это тоже звучит довольно убедительно, тем более что, по словам господина Ши-ми, вошь все-таки не так мала по сравнению с тыквой, как человек по сравнению с шаром-Землей. И потом, добавил он, шаровидную форму Земли иногда бывает можно заметить – например, на море. Если навстречу одной вши, продолжил он свое сравнение, с другой стороны тыквы будет ползти вторая, то не покажется ли первой, что та появилась из-за горизонта? Так же обстоит дело и с кораблями на море, и это, мой дорогой Цзи-гу, истинная правда, ибо я сам мог видеть это достаточно часто, когда несколько лет назад сопровождал своего достопочтенного шурина, адмирала Ду Фэй-чжуна, в инспекционном рейде императорского флота по гаваням Поднебесной. Специально для меня господин Ши-ми принес даже маленькую модель земного шара, ярко раскрашенную. Это не что иное как карта, только нарисованная на шаре. Зрелище, должен сказать, очень увлекательное. Господин Ши-ми показал, где находится наша с тобой родина, Срединное царство, – на самом деле оно находится не в середине, ибо какая же середина у шарообразной поверхности? – а потом показал и свою страну Ба Вай. Место, где расположен Кайфын, славная столица империи, отмечено лишь крохотной точкой. Столь же крохотная точка обозначает и город Минхэнь. Но как попал в Минхэнь я? Этому господин Ши-ми тоже нашел объяснение. Вертится не только модель, сама шаровидная Земля тоже вертится вокруг своей оси, сообщил он. Но и это движение при ее огромной величине совершается незаметно для человека. Мы знаем, что дерево растет, сказал он, но не замечаем его роста, хотя это – тоже движение. С Землей дело обстоит сложнее, но для объяснения достаточно и этого. В то же время Земля вращается и вокруг Солнца, которое на самом деле также гораздо больше, чем кажется, потому что оно находится очень далеко. За одни сутки Земля успевает один раз обернуться вокруг самой себя, за один год – вокруг Солнца. Все это показалось мне чрезвычайно сложным. Я осторожно спросил господина Ши-ми: эти воззрения – тоже его собственная философия, сложившаяся в результате многолетних размышлений? Нет, возразил он, так здесь и сейчас думают решительно все, потому что это подтверждается многими фактами. Я не надеюсь, друг мой, что эти несколько строчек заставят тебя поверить господину Ши-ми или даже хотя бы понять его слова. Я и сам пока не чувствую себя способным ни к тому, ни к другому. Столь гигантская и необозримая картина мира никак не укладывается у меня в голове. Для меня ближе и понятнее считать нашу с тобой дорогую родину великим, ни вокруг чего не вращающимся Срединным царством, Поднебесной империей, и после возвращения я не буду думать иначе; однако господину Ши-ми я все-таки решил этого не говорить, чтобы не обидеть. Но вернемся к тому, каким образом я попал из Кай-фына в Минхэнь. В наших с тобой расчетах, говорит господин Ши-ми, мы не учли этого двойного вращения Земли вокруг самой себя и вокруг Солнца – что естественно, ибо мы об этом ничего не знали, – между тем за тысячу лет, которую мне позволил преодолеть компас времени, Земля успела тысячу раз обернуться вокруг Солнца и триста шестьдесят пять тысяч раз – вокруг самой себя. Если для самого себя я выпал из общего хода времени на какой-то миг, то для Земли я выпал из него на всю эту тысячу лет – и угодил в другую ее точку. В том, что со мной произошло нечто подобное, трудно усомниться. Однако тут меня охватил настоящий страх: как же я смогу вернуться? Но господин Ши-ми меня успокоил. Возвращаться я буду, сказал он – и его слова меня вполне убедили, – тем же путем, каким прибыл, только в обратном порядке, а потому погрешность исправится сама собой. Дай бог, чтобы это было именно так. Иногда меня посещают плохие сны. Они запутанны и печальны. Мне уже не раз снилось, что я по ошибке попадаю не в свое родное время, а еще дальше в будущее. Я слишком дорожу бумагой, чтобы тратить ее на столь пустое дело, как описание снов, но одну мысль все же запишу: если уж то будущее, в котором я нахожусь сейчас, представляется мне бездонной пропастью, то каким же кошмаром будет наполнена следующая тысяча лет? Здесь, мой милый Цзи-гу, я понял одну вещь, о которой ни я, ни ты прежде не догадывались и которой никто на свете по-настоящему не может себе представить: мир изменяется. Они называют это странным словом «П'ло г'ле-си» – господин Ши-ми долго объяснял мне его смысл; в буквальном переводе оно означает «шаги, ведущие все дальше». Само слово уже говорит о многом – шаги, уводящие неизвестно куда. Человек, вынужденный покинуть свое обжитое, привычное, а возможно, и любимое обиталище, казалось бы, может лишь сожалеть об этом – но нет, здешние большеносые считают эти «шаги» благом и добродетелью. Тебе все это чуждо и непонятно – в этом я и не сомневаюсь. Это действительно выше человеческого понимания. И потом: муравей все же во все времена остается муравьем, а слон – слоном. Нам знакомы изображения муравьев, созданные, скажем, даже в незапамятные времена династии Шан, нам знакомы муравьи, столь усердно – да покарает их Небо! – копошащиеся во всех уголках наших жилищ, а мне теперь знакомы и муравьи, живущие в мире большеносых. (Да, они еще живут здесь, бедняжки, хоть им и негде теперь строить свои кучи среди этой каменной пустыни, но они все-таки не погибли. Я видел их в парке перед дворцом последнего здешнего вана.) Да, муравей не меняется. То же относится и к слону, и к лошади. И дерево тоже остается деревом. Правда, собаки здесь совершенно не похожи на наших пекинок, ну да они и годятся, на мой взгляд, только на жаркое (кстати: собак здесь не едят, зато едят самые невероятные вещи, например, бычье мясо. Но об этом как-нибудь в другой раз. Замечу только, что первым блюдом, которое я закажу по возвращении, будет собачья печенка – здесь ее не достанешь ни за какие деньги). Так что природа не меняется – или меняется очень, очень медленно. Да и человек, в общем, тоже не меняется, и поэтому мы – я имею в виду тебя и меня, живущих в славные времена могущественной династии Сун, да благословит Небо ее высокочтимейших сыновей! – мы можем читать труды божественного учителя Кун-цзы, жившего за полторы тысячи лет до нас, и, если бы я предпринял путешествие во времени в обратном направлении, то мог бы подняться к нему на «Холм философа» и поклониться ему; и если бы он счел меня, ничтожного, достойным беседы, то я, без сомнения, понял бы его обращенные ко мне слова. Здесь же все обстоит иначе. Мудрые учители жили и здесь, в Минхэне или недалеко от него. Они писали книги и воспитывали учеников. Один из них, живший в самом Минхэне и пользовавшийся чрезвычайным уважением сограждан, носил имя Шэ Лин[24]. Нет, имя только кажется нашим, это просто случайное совпадение. Родом учитель Шэ Лин был не из Срединного царства. Однако книги почтенного Шэ Лин-цзы, жившего, по местному летосчислению, всего сто пятьдесят лет назад, ныне живущие большеносые уже понимают с трудом! (Так по крайней мере утверждает господин Ши-ми.) Правда, господин Ши-ми сказал также, что мысли у почтенного Шэ Лин-цзы временами бывали столь сложны, что он, занося их на бумагу, вероятно, и сам забывал, что хотел сказать, – при чтении его трудов эта мысль то и дело приходит в голову. Что ж, возможно; мне трудно об этом судить. Другой великий учитель жил, по словам господина Ши-ми, двести лет назад; звали его Кан-цзы[25]. Его теперь вообще понимают лишь специалисты. Триста лет назад также жил один весьма почтенный и всеми уважаемый учитель по имени Лэй Бинь-цзы[26]. Его уже и специалисты не могут читать кроме как в переводах, и это – лишь несколько из множества примеров. Хорошо, спросил я, а полторы тысячи лет назад здесь были великие учителя? О да, ответил господин Ши-ми, например, достопочтенный А Гоу-тинь[27], которому многие и до сих пор воздают божеские почести, как у нас – великому Кун-цзы. Его главный труд называется «О природе божественного» или «О Небесном городе», если я правильно понял. Но язык, на котором он писал, давно забыт, и теперь почти нет людей, которые умели бы на нем читать. Так что, как видишь, они действительно уходят все дальше и дальше. Куда? Боюсь, что и они сами этого не знают. Но прежде всего, кажется, они стремятся уйти от самих себя. То, что время никогда не останавливается, известно, конечно, и нам. Дети рождаются, становятся взрослыми, мы стареем, умираем, одно поколение сменяется другим. На смену императору приходит другой император, на смену династии – другая династия. Дом разрушается, и на его месте строят другой. Год от года растет дерево в парке. Птица, поющая на нем, не та, что пела в прошлом году, но поет она так же, повторяя предыдущую, как повторяет свою предшественницу волна, набегающая на берег великой и вечной Хуанхэ (вечной ли? – теперь я сомневаюсь и в этом). Конечно, волна всякий раз другая, и птица тоже другая, и все же сущность их остается той же. Но если течение вод Хуанхэ представляет собой лишь бесконечный круговорот, то и всякая перемена на деле – лишь свидетельство постоянства: волны движутся, пока не достигнут моря, где превратятся в пар и поднимутся ввысь, чтобы пролиться из облаков дождем на поросшие мхом скалы Куансу, в которых берут начало родники, питающие великую реку. Круговорот этот необратим и вечен – даже при том, что и Хуанхэ иногда меняет свое течение. Да, этот круговорот вечен. И нам кажется, что так происходит и с человеком, и со всеми его установлениями. Хотя люди следующего поколения отличаются от людей предыдущего, но все же они похожи, как похожи одна на другую волны Хуанхэ. Когда дом разрушается, на его месте строят новый. Возможно, его владелец велит заделать одно из окон или пробить лишнее, но дом все равно останется домом, сущность его не изменится. Императоры управляют, мудрецы размышляют (хотя бывают и императоры, умеющие размышлять). Чему же тут меняться? – думаем мы. Хорошо, положим, временами случаются революции. Рожь или медь дорожают или дешевеют, министр финансов внезапно впадает в слабоумие и вводит бумажные деньги... Но потом все проходит. Придворные дамы несколько лет подряд носят ленты только цвета персика (и все остальные женщины, естественно, тоже), а потом вдруг дружно признают этот цвет отвратительным, и вот все уже носят ленты цвета сливы. Потом и это проходит. Однако это все лишь детали. Изменять же сущность вещей нам не только никогда не казалось Здешние же большеносые только к тому и стремятся. Они не знают круговорота, для них существует одна примитивная прямая линия. У меня такое чувство, что для них жизнь рода человеческого движется строго по прямой, сами же они только и делают, что дрожат от страха, гадая, куда их эта прямая выведет. Те же большеносые, которые умеют размышлять, делятся на две группы: одни утверждают, что в конце пути человечество ожидает сладкая, райская жизнь (свое учение, как сказал мне господин Ши-ми, они ведут от учителя по имени Ма'с – это не тот злой юноша из описанной мною книги, просто имена случайно оказались похожи, однако случай, как ты знаешь, не всегда слеп, – а также от его учеников, которых звали Энь Гэ и Лэй Нин); другие же считают, что дорога ведет прямо в пропасть (их учение, говорит господин Ши-ми, восходит к учителям, звавшимся Шоу Пэн-гао и Ни-цзе). Попробуй отгадать, с которым из этих учений я согласен. Хотя это, конечно, не имеет отношения к делу. Нет, круговорот не знаком большеносым. Они упорно верят, что все всегда должно изменяться, и даже разумнейшим из них не втолкуешь, что «изменение» не обязательно означает «улучшение». Видел ли мир когда-либо подобное суеверие? Между тем достаточно лишь обратиться к непреходящим законам математики. Если подбросить монету, то шансы на то, упадет ли она той стороной или этой, будут равны. Если изменить что-либо – будь то в частной жизни или в установлениях, – то и тут шансы равные, окажется ли новое лучше старого или хуже. Казалось бы, это должно быть ясно любому глупцу. Между тем большеносые думают иначе. В то, что новое всегда должно быть лучше старого, они верят так глубоко, что разубедить их невозможно. «П'ло г'ле-си»... Да, они шагают все дальше и дальше, уходят прочь от всего, в том числе и от самих себя. Почему? – удивляюсь я. Вероятно, потому, что у себя им плохо. А почему им у себя плохо? Вероятно, потому, что они кажутся себе отвратительными (и в этом с ними можно согласиться). Но ведь от себя не уйдешь. И изменяют они лишь окружающую среду, но не себя. В этом-то, думаю, и кроется разгадка: большеносые не умеют и не желают изменять самих себя (и это несмотря на то что им известна великая книга И Цзин!), предпочитая до бесконечности переделывать свой мир. Когда я изложил эти соображения господину Ши-ми, он со мной согласился, хотя и сам не свободен от этого суеверия. Так они и будут идти, эти большеносые, все дальше и дальше, и о том, куда придут они еще через тысячу лет, невозможно думать без содрогания. Мои кошмарные сны – пустяк по сравнению с этим. Не исключаю, что и тысячи лет не пройдет, как они камня на камне не оставят от своего шарообразного мира. Они легкомысленнее обезьян, у которых, кстати, тоже бывают большие носы. Письмо свое я на этом закончу. Пора идти к почтовому камню: час, когда я должен буду положить на него письмо, приближается. Приветствую тебя сердечно, мой добрый далекий друг, поцелуй от меня мою любимую Сяо-сяо. Сегодня вечером мы, господин Ши-ми и я, приглашены на ужин к одной его знакомой даме. От всей души обнимаю тебя — |
||
|