"Журнал «Компьютерра» N 31 от 29 августа 2006 года" - читать интересную книгу автора (Компьютерра Журнал)

ТЕМА НОМЕРА: XXI/XVIII

Автор: Леонид Левкович-Маслюк

Наше знакомство с Владимиром Пастуховым началось на заседании Никитского клуба , посвященном организации сектора быстрорастущих компаний на ММВБ. Когда выступающие занялись ритуальными сетованиями по поводу того, что быстрый рост и инновационность у нас так редко совмещаются, Владимир Борисович подлил масла в огонь, заявив, что, если инновации и растут быстро, то в такой густой правовой тени, где нет и намека на публичность и открытость. С детального обсуждения событий, происходящих в этой тени, мы и начнем нашу беседу. А закончим ее набросанной Пастуховым весьма нестандартной картиной экономических отношений в современной России.

Давайте проиллюстрируем механизм «серых инноваций» на примере.

- Приведу пример из собственной практики. Из соображений профессиональной этики я не могу конкретизировать обстоятельства. Это недавний случай. Он произошел не год-два, но и не двадцать лет назад. Главное, что ситуация в экономике с тех пор принципиально не изменилась. Аналогичная информация поступает из разных институтов, из разных городов.

Что же именно?

- Представьте себе ведомственный НИИ. По бумагам - бедствующий: ополовиненное финансирование, полуголодные, получающие крошечные номинальные зарплаты сотрудники, полуразрушенные лаборатории. Институт практически полностью на госбюджете, кроме этого есть какие-то мелкие хоздоговорные работы и договора аренды. Естественно, у института нет никаких особо выдающихся результатов (несмотря на то что он все время что-то делает). Но совершенно случайно я получаю документы, которые показывают, что институт не так беден, как кажется.

Оказывается, результаты-то - есть! Как ни странно, институт может произвести нечто дельное. Сотрудники работают, при этом создают продукт, который востребован на зарубежном рынке. Они довели свои исследования до уровня коммерциализации. Дальше возникает вопрос: кто будет от имени института этот продукт продавать? Сами сотрудники этого делать не могут, да и ресурсов у них для этого никаких нет. Нет ни связей, ни опыта, ни полномочий, в конце концов. К тому же это никому особенно не интересно. Потому что, если делать это официально, больше половины доходов уйдет на налоги, а оставшееся получит некий абстрактный коллектив. Поэтому формально эта научная работа осталась не востребованной, как и сотни других работ в наших умирающих на бумаге НИИ. Она лежит на полке, среди тысяч себе подобных - но это в официальной жизни. А в неофициальной жизни руководство института 90 процентов времени тратит на то, чтобы найти покупателя. В случае, о котором я говорю, оно его нашло, и он был готов заплатить около 30 миллионов долларов.

- За что?

- За технологию производства некоего вещества, имеющего отношение к биотехнологиям. Способ его получения был запатентован, патент принадлежал институту и покупатель готов был купить лицензию. Но, когда он это подтвердил, то выяснилось, что лицензия уже продана другой зарубежной фирме, которая имеет эксклюзивное право распоряжаться изобретением везде, кроме России. Впрочем эта зарубежная фирма была готова переуступить свои права покупателю за означенную сумму без лишних дискуссий. Покупатель не возражал, ему, собственно, было все равно у кого покупать права. Однако потребовалось провести правовую экспертизу законности владения лицензией. Но тут ситуация неожиданно осложнилась из-за особенностей российского законодательства. Для того, чтобы передать кому-нибудь права на использование запатентованной технологии, нужно заключить лицензионное соглашение. А лицензионное соглашение должно быть зарегистрировано соответствующим образом в патентном ведомстве. И вот этого почему-то институт не сделал. В результате дело застопорилось - по крайней мере в той части, в которой я, как адвокат, должен был представить свое заключение. Я выступал на стороне потенциального покупателя и не мог позволить ему совершить эту сделку, потому что не получил документы, подтверждающие факт регистрации лицензионного соглашения и заподозрил использование незаконной схемы распоряжения интеллектуальной собственностью института.

То есть формально вы консультировали какую-то западную фирму, которая хотела купить технологию у другой западной фирмы.

- Да, у фирмы-агента. Клиент мне сказал: мы хотим купить технологию, принадлежащую российскому предприятию, но при этом продавцом выступает зарубежная компания. Я, как и положено адвокату, затребовал у продавца документы, которые бы подтверждали, что он владеет технологией на законном основании. Мне приносят лицензионный договор. Я прошу показать его номер регистрации в Роспатенте. Тут-то и произошла заминка.

Авторы технологии знали о существовании этой западной фирмы? Той, что пыталась продать их разработку от имени института?

- Думаю, что кроме людей, учредивших фирму, о ней не знал никто. Собственно, и я узнал о ней только тогда, когда меня сильно разозлили, - начали оказывать давление, чтобы добиться визирования договора. Я посоветовал своему клиенту обратиться в компанию «Кролл» с запросом о бенефициарах продавца (Kroll Associates, [www.kroll.com] - очень известная компания, которая занимается подобными расследованиями). Документы были доставлены, и я с удивлением обнаружил, что имена бенефициаров фирмы-продавца совпадают с именами руководителей института. Сотрудники института могли, конечно, знать, что технология продана какой-то фирме. Но какой именно, за какие деньги - думаю, не догадывались.

Насколько такие схемы типичны, по вашему мнению?

- По впечатлениям от собственной практики - чуть ли не половину научных разработок пытаются реализовать таким образом. Если бы при каких-то обстоятельствах этот бизнес вышел из тени на свет, то выяснилось бы, что бедность наших научных учреждений очень условна.

Коллектив разработчиков получает хоть что-то?

- Обычно коллектив плохо представляет, как делается этот бизнес. Коллектив разработал технологию получения некоего вещества. Авторы разработки получили авторское свидетельство. Но патент на изобретение, сделанное сотрудником института в рамках исполнения своих служебных обязанностей, принадлежит институту. Официально патент чаще всего никак не используется, но если он представляет реальную ценность, то иногда для начала продается «своей» зарубежной фирме, и она уже пытается его выгодно пристроить на рынке.

В случаях, подобных вышеприведенному, результат деятельности всего института, полученный на госденьги, перепродается от имени компании, которой владеют, условно говоря, директор, ученый секретарь и еще два-три человека (иногда это руководители той лаборатории, где делается продукт).

Ну а хотя бы ведущие разработчики, те, на ком «все держится»? Они сделали продукт мирового уровня, это же не какие-то бессловесные дурачки - почему их так легко обмануть?

- Прежде всего потому, что они не могут сами продать технологию! Разработчики имеют выхода на те иностранные организации, которые могут быть заинтересованы в таких покупках. Безусловно, они понимают, что их дурят, но срабатывает и наша инерционность, и нежелание лезть во все эти схемы, комбинации, и незнание реальных цен на рынке. В массе своей «народ» понимает, что что-то происходит, что кто-то получил какие-то деньги, но довольствуется минимальными отчислениями, которые обычно все-таки распределяются в коллективе - точно так же, как некоторая часть доходов от сдачи в аренду собственности, принадлежащей институтам, тоже достается коллективу, а реальных доходов от аренды коллектив не знает и не стремится узнать. Но что, как в данном случае, этот «кто-то» получил 30 млн. долларов - такое коллективу и в страшном сне не приснится.

Вы имеете в виду не «получил» а «мог получить»?

- Насколько я знаю, сделка все-таки состоялась. Без моей визы. Уж больно заинтересованность сторон была велика. Видя мою неуступчивость, они обратились в зарубежную юридическую компанию, работающую здесь, и она дала заключение, что сделка законна.

Какие выводы вы делаете из анализа таких примеров?

- Я считаю, что примеры интересны только при понимании контекста. Рассказывают, что Брежнев, когда его спросили, почему же зарплаты в стране такие маленькие, ответил - вы жизни не знаете, люди же добирают (читай - доворовывают). А сегодня власть исходит из того, что нормативная жизнь совпадает с жизнью реальной, фактической. Решения принимаются так: допустим, в стране по статистике столько-то бедных, столько-то богатых. Исходя из этого надо сделать то-то и то-то. Но все прекрасно понимают, что на самом деле богатых значительно больше, чем указывают данные налоговых деклараций. А бедных - значительно меньше. Точно так же и положение в научно-технической сфере совсем не такое, как часто кажется. Ситуация действительно сложна. Ведь давно уже нет очень многих институтов в том виде, в котором это рисуется в нормативных документах. Руководство и его ближайшее окружение превратило институты в некие хозяйствующие субъекты, обслуживающие частные коммерческие интересы. Вы думаете, случайно в последнее время то и дело убивают мирных ученых? Научная среда вовлечена в коммерческую деятельность, и ученые иногда становятся жертвами.

Что же касается схем, о которых мы говорили, - это едва ли не стандарт для всей нашей экономики. Не только инновационной, а вообще всей. Все понимают, что если кто-то производит нефть, то в 90 процентах случаев он продает ее прежде всего сам себе. Компания-экспортер нефти продает ее своему «зеркальному отражению» на Западе по цене А, а «зеркальное отражение» продает нефть потребителю по цене А+дельта. Более того, это стандартная ситуация и для европейской экономики. Одной из существенных проблем нефтяного бизнеса в Евросоюзе является так называемое трансфертное ценообразование, основанное на возможности использования различий в правовом регулировании стран-членов ЕС для оптимизации налоговых платежей за счет продажи сырья своим аффилированным лицам за рубежом. Они сейчас хотят скорректировать законодательство, чтобы исключить такие схемы.

Эти схемы нужны для минимизации налогов?

- В том числе и для этого - ведь если вы продаете нефть по цене 70 долларов за баррель, то платите со всей этой суммы и налог на прибыль, и налог на добавленную стоимость, и специальный экспортный налог. Но как ни странно, у нас в стране не это главная цель. Важнее, что, показывая высокую чистую прибыль, вы обязаны платить акционерам соответствующие дивиденды. А в России бизнес фактически принадлежит управляющим. Титульный собственник - частные акционеры или государство - лишь номинально участвует в управлении финансовыми потоками. Законодательство, традиции таковы, что сегодня контролировать финансовые потоки невозможно. Поэтому выгодно показывать прибыль своего предприятия значительно ниже, чем она есть на самом деле. Это «Энрон» наоборот: там задача состояла в том, чтобы показать прибыльность больше, чем на деле, и тем самым привлекать инвесторов. У нас задача в том, чтобы скрыть прибыль. В наших условиях трансфертное ценообразование и использование недобросовестных агентов позволяют не только снижать налогообложение, но, и это главное, осуществлять подмену собственника. Реальный собственник у нас тот, кто руководит финансовыми потоками компании. А эти потоки зачастую идут как раз через вышеописанные фирмы-агенты.

Вышеприведенный пример с институтом показывает, что эта схема практикуется гораздо шире, чем принято считать. Она выходит за рамки чисто коммерческого сектора экономики. То же самое происходит с огромным количеством наших НИИ, академических институтов и т. п. Они перманентно остаются искусственными полубанкротами. В последнее время наметилась тенденция, когда к руководству такими учреждениями приходят люди, не имеющие к науке ни малейшего отношения.

Та реформа науки, которая сейчас идет, оздоровит ситуацию?

- Я считаю, что реформа хоть и неудачно задумана, но необходима. В идеале, с моей точки зрения, РАН должна превратиться в Почетный Орден, замкнутый и самоуправляемый, куда люди выбираются по их научным заслугам. При этом институты, недвижимость должны остаться в управлении собственника, то есть государства. Владелец должен иметь право управления, и в этом я поддерживаю концепцию нынешней реформы.

Я сам из академической среды. Сейчас я зарабатываю на жизнь вне Академии, но остается свободное время и для науки, я пишу, печатаюсь. Но мне, как любому ученому, было бы гораздо приятнее работать в институте и получать деньги за то, что представляет для меня наибольший интерес. Впрочем, я не жалуюсь - гуманитарию очень ценна возможность увидеть жизнь с изнанки. С этой точки зрения адвокатура - уникальное место. Считаю, что постоянно нахожусь в полевом исследовании.

Можно ли сказать, что проблемы с теневым хайтеком лечатся тем же методом, что аналогичные схемы в нефтяной, скажем, отрасли? То есть нужно менять законодательство, правила работы бизнеса вообще, а не отдельно научной отрасли?

- Одним законодательством ничего и никогда не излечишь. Это процесс болезненный, это культурный процесс. Но в том числе, конечно, надо использовать и законодательство, и административные меры. Сегодняшняя ситуация неопределенности является почвой для всех этих подпольных схем. Нет хозяина, нет контроля, нет ощущения справедливости, есть запутанные финансовые потоки, все это провоцирует энергичных людей, имеющих подконтрольный им ресурс, развернуть потоки в свою пользу. Чтобы с этим бороться, надо менять всю систему.

Как, опять менять систему? Не успели толком построить капитализм - и опять плохо?

- Стоп! Кто вам сказал, что у нас капитализм? Я глубоко убежден в том, что если мы и были когда-либо близки к капитализму, то лишь в годы советской власти. В моем понимании капитализм - это способ ведения хозяйства, основанный на рациональном расчете, на планировании, инвестировании, учете прибыли и получении задуманного результата.

Вот у вас в шкафу - Маркс: классы, частная собственность на средства производства. По этим признакам капитализм у нас есть

- А кто сказал, что частная собственность и капиталистическая частная собственность - одно и то же? Это разные вещи. То, что мы имеем сегодня в экономике, - результат редукции. По типу хозяйствования мы откатились на два-три века в прошлое. В СССР по уровню рациональной организации экономика была более капиталистической, чем сейчас. Рациональности в ней нынче гораздо меньше. Зато появилось множество частных собственников, а в СССР был единственный собственник - государство. В этом отношении произошла существенная подмена понятий, и это дело рук того поколения, к которому я принадлежу (я такой же грешник, только кающийся). Мы были воспитаны на «Радио Свобода» и «Голосе Америки». Мы очень примитивно воспринимали постулаты «свободной экономики», «демократии», не понимали их сложной природы, привязки к определенной культурной традиции, нам казалось, что достаточно что-то провозгласить, чтобы оно появилось. Мы совершили крупную ошибку. Проблема советской экономики состояла не столько в отсутствии частной собственности, сколько в сверхмонополизации. Самое разумное, что можно было сделать тогда, на рубеже 90-х годов, - провести глубочайшую демонополизацию экономики, создание гострестов в командных областях, поэтапное превращение этих государственных трестов в публичные корпорации, - я не говорю слово «приватизация», потому что приватизация в экономике, в которой нет денег, невозможна. Приватизация предполагает продажу. Поэтому еще лет десять-пятнадцать это были бы гостресты, но работающие в конкурентной среде. Приватизация должна была произойти в легкой промышленности, в сфере услуг. Получился бы некий венгерско-китайский вариант, который снял бы нагрузку с государства в тех отраслях, где нужны небольшие инвестиции. Туда бы и хлынули те криминальные деньги, которые хлынули в нашу экономику в конце 80-х - начале 90-х.

В чем тогда разница с тем сценарием, который реализовался?

- В том, что деньги теневиков пришли бы не в космическую промышленность, не в нефтяную отрасль, они бы пришли в кафе, в предприятия по пошиву одежды. И бог с ним, там бы они завертелись, это стало бы школой капитализма для нового класса… Так что если рассматривать рост экономики с точки зрения уровня организованности, и если каждая новая ступень - более высокий уровень организованности, то я считаю, что мы не поднялись, а опустились на несколько ступенек.

То есть технологии XXI века у нас вовлечены в экономические отношения где-то на уровне XVIII века?

- Совершенно верно. В этом парадокс. Мы получили много собственников, но эти собственники не капиталисты. У них нет ни буржуазного сознания в политическом плане, ни навыков капиталистической организации труда. Одна из наших величайших иллюзий в том, что если изменить титул собственника и назвать что-то государственное частным, то эффективность повысится. Да ничего подобного. Если министр превратил часть собственного министерства в трест, а потом трест - в частную компанию (а это основной путь, которым мы шли), он руководит этой компанией так же, как руководил министерством. Если референт в министерстве подсовывал ему бумаги на подпись, делая свои маленькие делишки и получая за это мзду, а теперь он стал называться помощником председателя совета директоров, то воровство от этого не перестало быть воровством. Изменилось другое - упал уровень организованности, уровень рациональности.