"2007 № 09" - читать интересную книгу автора (Журнал «Если»)

Марта Рэндолл АНТОНИО И ЛАЗАРО

Лазаро, конечно, на мели, но ему все равно не по нутру потрошить пьяниц, даже богатеньких chilito[11] из Академии. Вот этот, например, заявился прошлой ночью с несколькими дружками из братства недоумков (тогда их было слишком много, и никто их не тронул), а сегодня решил поискать приключений на свой страх и риск и так нарывался, что Лазаро совсем не грызла совесть, когда он держал новую куртку Антонио, пока брат щупал блондинчика; работал он добросовестно: один удар, и вот уже недоумок повалился в проулке, как раздутый мешок с костями, и Антонио вытаскивает у него бумажник, выдергивает коммуникатор и чип — раз, и готово. Лазаро восхищен: всегда приятно смотреть, как работает мастер. Через пару минут после того, как парнишка заскочил в проулок отлить, Антонио и Лазаро вразвалочку вышли на улицу, Антонио поводил плечами, расправляя нубуковую куртку, приглаживал черные волосы. Лазаро от него в восторге.

Вечер пятницы, но на Вираже тихо. Заработанные денежки портовым выдали на прошлой неделе и на следующей выдадут еще, но те, у кого есть «капуста» в сухой период, не разбрасываются на выпивку и «сук» в трущобах Виража при Порте. Эти благонадежные граждане сидят по домам на Северной, в кругу семьи, перед большими экранами, за горячим обедом. Chilito не исключение, сегодняшний недоумок сам напросился, потому-то Антонио и счел себя вправе избавить его от наличности и коммуникатора. Туристов предостерегают держаться подальше от Виража, твердят: мол, космокопы перестанут охранять их, как только они покинут Порт через Южные ворота. Но всегда находится кто-то, не способный устоять перед соблазном. Те, кто умеет за себя постоять, оттягиваются, и никому никакого вреда, но недоумки вроде этого — легкая добыча.

— Сколько у него было? — спросил Лазаро. Антонио пожал плечами.

— Пес его знает, братишка. Сядем в «У Целии», тогда скажу. Не буду же я здесь пересчитывать! У тебя что, в голове винтиков не хватает?

— Вот уж нет, — ответил Лазаро, но его возмущение было наигранным. У него действительно не хватало винтиков, и обычно он это признавал. Так легче жилось.

«У Целии» почти пусто. У стойки клюет носом пара завсегдатаев, лишь изредка обмениваясь словом-другим. Владелец бара Крумхольц сегодня в добром расположении духа и звук вывернул так, чтобы все могли насладиться милым его сердцу устарелым техно. Лазаро техно не любит (поди пойми, где там мелодия), но Крумхольц всегда ставит выпить, и вообще, тут можно зависнуть на пару часов, и никто не будет к тебе приставать. Лазаро послушно поплелся за Антонио, который выбрал кабинку у задней стены. Крумхольц обмахнул стол влажной тряпкой и нахально спросил:

— Что, опять клянчить пришли?

— Не, у нас наличка, — с ленцой протянул Антонио. — Я хочу пива, и коллеге принеси.

Крумхольц фыркнул, но вернулся за стойку. Антонио выждал, когда тот принесет выпивку, заберет пятерку и исчезнет. Каждый из них сделал ритуальный глоток, и лишь потом Антонио швырнул на стол бумажник. Оба поглядели на него одобрительно. Солидный бумажник из пухлой кожи, скорее всего, натуральной, выдубленной до приятного глазу светло-бурого цвета, да еще замысловатый рисунок вытиснен по краю и сложный иероглиф спереди. Обычные туристы деньги держали в бумажных конвертиках из обменных пунктов: на Вираже отпечатки пальцев не имели силы. Либо недоумок много путешествовал, либо выделывался, будто много путешествует. Лазаро тронул бумажник, а когда Антонио не возразил, еще раз.

— Что за хрень? — спросил он.

«Хренью» был — как это там? — символ какой-то навороченной школы возле Сердцевины.

Длинным ногтем Антонио откинул верхнюю половину бумажника. Внутренность его украшали стопки пластика. В том-то и разница между пластиком и чипами: чип с виду мелочь пустяковая, и есть ли там деньги, бог знает, а вот пластиковой кредиткой можно размахивать, производить впечатление на всех, кто на тебя ни взглянет.

Антонио фыркнул. Лазаро знал, что у брата уйма кредиток и пластиком его не сразить.

Приоткрыв бумажник, Антонио от удивления выругался и отдернул руку.

— Ну? Что там? — прошептал, отстраняясь от стола, Лазаро.

Антонио снова запустил пальцы в отделеньице и начал выдвигать банкноты. Их было много, гораздо больше, чем каждый из приятелей видел за раз. Лазаро тихонько присвистнул.

— Матерь Божья! — выдохнул он. — Как по-твоему, они настоящие?

Антонио уронил поверх бумажника салфетку.

— Откуда мне знать? — пробормотал он, и его рука исчезла под салфеткой. На сей раз на свет появились бумажки. Чеки, билеты, какие-то каракули на непонятном языке. На последней тянулась длинная череда цифр. Прищурившись, Лазаро пробормотал:

— Один, один, два, три, пять, восемь, один, три, два, один, три, четыре, пять, пять, восемь, девять. — Он поднял глаза. — Сечешь что-нибудь?

Антонио помотал головой.

Лазаро на мгновение задумался. Числа были… ну, почти знакомые, вроде голосов, которые звучат так далеко, что слов не разобрать. Он тоже затряс головой.

— Дашь мне немного «капусты», друг? Я ведь держал твою куртку, и вообще.

— Конечно. За кого ты меня принимаешь?

Пальцы Антонио завозились под салфеткой, потом рука вынырнула ладонью вниз и скользнула к Лазаро. Деньги незаметно сменили хозяина — сказывалась долгая практика. Лазаро рискнул взглянуть на банкноты и расплылся в улыбке, но тут же убрал их подальше — во внутренний кармашек на джинсах, над самым бедром.

Несколько минут спустя они допили пиво. Антонио тайком рассовал по карманам куртки банкноты и карточки, а бумажки оставил на столе. Когда он отвернулся, Лазаро сгреб их, сам не зная зачем.

На углу они расстались, но сперва Антонио бросил бумажник в зев мусоросборника. Пасть рыгнула, мигнула лампочкой, и бумажник растворился. Хлопнув на прощанье друг друга по плечу, каждый пошел своим путем.

У себя в конуре Лазаро снова пересчитал банкноты. Хватит на пару месяцев, если он будет осторожен, не станет кутить, начнет сам себе готовить… Черт, можно даже квартплату вперед заплатить — и останется еще немного на новую куртку, наверное, даже на нубуковую, как у Антонио. На Вираже становилось холодно.

Или можно спустить все за неделю, загулять по Виражу: ни дать ни взять богатенький придурок, у которого денег куры не клюют; можно по уши залиться виски, чтобы ни единой заботы не осталось. Он усмехнулся, размышляя о выпивке и о борделе над заведением Папы Карлайла. Неважно, что потом Лазаро неделю проваляется в беспамятстве, пока опьянение не пройдет, а сам он не вернется в тускло-охристый мир с пустыми карманами и без единого воспоминания о попойке, даже без похмелья… Хорошее похмелье само по себе награда.

Бумажки он вывалил на стол рядом с деньгами и теперь заново перебирал их. Каракули расплывались, смутно знакомые, словно увиденные сквозь пузырчатое стекло. На самой последней — только числа. Написаны от руки, в ряд, чтобы складывались в последовательность. Один, один, два, три, пять, восемь — и всё. Дальше должны идти 13, 21, 34, но Лазаро понятия не имел, откуда он это знает. Ощущение было такое же, как в те минуты, когда из недр его мозга поднимается сор, от которого на душе тоскливо, — дрянь той жизни, что никак не вспомнить.

Он погонял бумажку пальцем по столу. Для пароля слишком много цифр. Может, какой-то идентификационный код или номер счета? Надо, наверное, войти в сеть с платного терминала и поискать. Но он все равно ничего путного не найдет, решил Лазаро, хотя и не знал, откуда ему это известно.

Он обмусоливал проблему, пока разогревался суп. Сегодняшний первый день богатства он намеревался растянуть, пока не провалится в бред Виража. Его беспокоило, что последовательность чисел не просто абракадабра, тревожило, что он не может выбросить ее из головы, поэтому он постарался думать про пластиковые карточки, которые прибрал Антонио. Уж Антонио знает, что с ними делать, и сейчас, наверное, карточки уже покинули Порт, бесчинствуют там, где ни Антонио, ни Лазаро, ни даже пьяный недоумок из Академии никогда не были.

Суп оказался вкусным. Макнув в него корку хлеба, Лазаро снова пересчитал банкноты. Один, один, два, три, пять, восемь, тринадцать… Возможно, сами по себе числа ничего не значат, но, скорее всего, на что-то указывают. Может, на следующие числа… Или на какую-то схему. В его сознании распустились образы, превратившиеся в ритм — соотношения чисел, стремящихся к 1,618, но его не достигающих… От квадрата 0, где начинаешь, до квадрата 1, до квадрата 2, до квадрата 3, до квадрата 5, до квадрата 8 — и так далее, и так далее, по матрице Континуума, где каждый квадрат превращается в себя самого к следующему квадрату в танце, который разворачивается и умножается, и ты достигаешь, ты достигаешь, ты достигаешь…

Проклятье! Схватив бумажки со стола, он затолкал их в пасть древнего мусоросборника. Ничего. Он пнул мусоросборник в бок, и тот наконец хрюкнул и моргнул, а бумага обратилась в пепел. Лазаро вернулся к столу, схватил еще ломоть черствого хлеба и с силой ткнул им в суп. Капли разлетелись по столу, собирая катышки пыли.

А пошло оно все! Он спустит деньги на самый грандиозный, самый шумный и долгий кутеж, такой, что на Вираже не скоро забудут! Вот только чуточку вздремнет… Можно начать у Папы Карлайла, а потом — по всем барам из конца в конец Виража, и снова у Папы, но на сей раз на верхнем этаже. Или можно начать наверху у Папы, подцепить красотку и уже в компании задать Виражу жару. Да. Да, конечно!

Он оттолкнул миску с супом. Проехав по столу, она застряла у Эвереста смятых пластиковых тарелок и заплесневелых оберток. Лазаро улегся на койку. Завтра. Поутру. Из конца в конец. И проклятая ясность в голове исчезнет…

Во-первых, накрывающий Порт купол вовсе не купол, а лишь огромная стена с навесом, но здесь его зовут так, поэтому пусть будет купол. Середина у него открытая, а стены поднимаются лишь на тысячу метров, поскольку проектировщики решили, что этого хватит, но, разумеется, не хватило. Потому корабли прилетают и улетают, а выхлопы и отбросы падают внутрь Порта и сползают по стенам эдаким мусорным супом. В диаметре Порт всего несколько километров, внутри — офисы и сабвеи, отели и прочее, что нужно, чтобы заправлять респектабельным Портом, но места здесь не хватает. С самого начала не хватало.

Поэтому, когда Порт разросся, к нему пристроили второй купол, который прилепился к основному полумесяцем, и какой-то шутник окрестил его Виражом. Здесь собирались разместить не жилые помещения или офисы, а ангары и склады, и потому Вираж прикрепили кое-как: сейчас он с каждым годом чуточку отходит. И с каждым годом чуть больше выхлопов и отбросов попадает в Вираж, но всем словно наплевать.

На Северной стороне — малые жилые купола с домами и парками, с магазинами и прочей ерундой. Внутри Порта — отдельный купол, называемый Островом, там делали политику, пока не пришла чума. Но об этом забудьте. Наша история не про Порт, не про Остров и не про чуму, а лишь про Лазаро с Антонио. И Вираж. Ах да, и еще немного про Джейн.

На следующее утро Лазаро ни опьянения, ни похмелья не испытывал, а это было нехорошо, даже совсем плохо, потому что он слишком уж отчетливо видел все вокруг. Заведение Папы Карлайла притулилось на краю Виража, там, где основной купол врастал в землю, а купол Виража ложился на стену Порта, но не плотно, так что внутрь проникала погода. Сегодня в шов пробивались солнечные лучи, и это тоже плохо, ведь заведению Папы солнце во вред: слишком уж убоги в его свете блестки и перья.

Лазаро ступил за мерцающую завесу у входа. Папа уже маячил в зеркале, был свиреп в своем веселье, пока не увидел Лазаро, тогда веселье как рукой сняло, лихо закрученные усы пропали, сам Папа вернулся к карточной игре, а в зеркале появилось ласково-сексапильное личико.

— Эй, — обиженно сказал Лазаро. — У меня есть «капуста».

У плоской физиономии в зеркале выросла бровь, которая выгнулась дугой.

— Да? — сказала другая ипостась Папы. — И где такое никчемное отребье раздобыло деньги? Избавлял от излишков наличности одурманенных туристов? — Рот личико не отрастило, поэтому слова донеслись из воздуха за зеркалом.

Лазаро переступил с ноги на ногу.

— Не я, — ответил он, цепляясь за полуправду. — Послушай, у меня есть «зелень», и я хочу ее потратить… ну, может, с… с … кого ты можешь мне сегодня дать напрокат? — и добавил поспешно: — Не слишком поношенную, не хочу, чтобы меня видели с обычной шалавой.

От этого Папа отмахнулся.

— Сегодня меня почтила своим присутствием мистрисс Анастасия, Посвященная в Четырнадцать Мистерий, прекрасная и талантливая госпожа Нежных Пальчиков, которую… — Папа помедлил, — зовем Джейн.

— Джейн, — выдохнул Лазаро. — Джейн.

Зеркало отрастило рот, он тут же изогнулся в улыбке и крикнул:

— Джейн, дорогая. Снизойди.

— Подождите! — в панике возразил Лазаро. — У меня не так много «капусты»… я хотел сказать: мне надо экономить, надо платить за квартиру, и…

Но было уже слишком поздно: перед ними стояла новая с иголочки Джейн и улыбалась ему, словно знала, что у него достаточно денег и что она его пугает, но это неважно, в конце концов, ведь она Джейн, и они женаты вот уже двадцать лет, и он по-прежнему от нее без ума, хотя ничего про нее не помнит. Но такова Джейн, она всегда так на него действовала, даже когда он был… когда он был… Кем? На мгновение он почти вспомнил, но все распалось точками пикселей и исчезло, оставив лишь Джейн.

— Ступайте, дети, ступайте. — Зеркальный Папа пригладил ус, росший где-то пониже изогнутой брови и рядом с поднятым в улыбке уголком рта.

К полудню он поймал себя на том, что выкладывает ей все. Они сидели за спагетти с тефтелями в темном уголке «Джанкарло», ели одной вилкой, и кружка пива и бокал вина у них были на двоих, но вино выпила в основном Джейн, и он рассказал ей про Антонио и про то, как они обчистили пьяного недоумка из Академии…

— …Три, пять, восемь, тринадцать, двадцать один, тридцать четыре, — прошептал он.

Блестящие глаза Джейн стали размером с блюдца.

— Последовательность Фибоначчи,[12] — сказала она, а он кивнул, потому что, разумеется, так оно и было. — Координационная сетка пространства?

— Ну, не знаю. Возможно. Ну да. — Он посмотрел на нее. — Джейн? Откуда я это знаю?

Она пожала плечами и коснулась его руки.

— Я ведь только сегодня утром с тобой познакомилась. Но ведь это она, да? Я хочу сказать, запуск — это ноль, а потом идешь по числам, пока не попадаешь в Континуум, ноль, один, один, два, три, пять, восемь, тринадцать, двадцать один… Тут даже пилотом быть не нужно.

— Никакой я не пилот, — неуверенно пробормотал он. — Или все-таки?

Джейн снова тронула его руку.

— Конечно, нет, Лазаро. Конечно, нет.

Вот тут объявился Антонио, вразвалочку, уверенно щеголяя нубуковой курткой. Лазаро ему помахал. Антонио оглядел стойку у боковой стены, столики перед ней — еще не вечер, но заведение уже битком: туристы, летуны-космолетчики и парочка городских «пиджаков», заскочивших на Вираж ради крутой сделки за экзотически трущобным ланчем. Лазаро замахал сильнее, и на мгновение показалось, что Антонио его проигнорирует, но тут он увидел Джейн и подлетел, точно она выдернула его, как рыбу, попавшуюся на крючок.

Антонио сделался гладеньким, змеино-вкрадчивым, припарковался на скамейке рядом с Джейн, так что ей пришлось подвинуться; но она улыбнулась, потому что Джейн — это Джейн, то есть шлюха, а шлюхи дают людям то, что они хотят.

Пока Антонио охмурял Джейн, летуны за ближайшим к стойке столиком устроили большой тарарам, кричали и стучали кружками по столу, да так, что пиво пенилось и само в воздух выпрыгивало. Лазаро любил, когда они так делали. Глядя на них, он сам прикончил еще кружку. К тому времени мысли у него начали расплываться, да и мир вокруг тоже. Еще одна, и он полетит, поэтому он взял еще кружку и проглотил ее залпом, а когда поднял глаза, то Джейн с Антонио куда-то пропали. Все, что Джейн зарабатывала помимо Папы, принадлежало ей одной, и Лазаро не обижался за приработок на стороне. Да и вообще: полет уже начался, все качалось взад-вперед у него в голове — под стать взад-вперед-броженью в мыслях. Утешительная размытость вернулась волной, точно он способен коснуться почти всего на свете, дотянуться до вечности, но это хорошо, потому что он взад-вперед-летит, и нет ему ни до кого никакого дела.

Поэтому он позволил себе полететь к столику пилотов, подтащил ногой стул и сел между парнями, а типу за стойкой махнул: мол, давай неси на всех. Тот моргнул и зажужжал, а летуны переглянулись и придвинулись ближе.

Лазаро сделал глубокий и счастливый вдох.

— Я навигатор, — объявил он.

— Хрена! — отозвалась деваха с нашивками капитана, но улыбнулась. — Никакой ты не фиб!

— Te lo juro,[13] — сказал Лазаро.

Подплыла официантка с подносом полных кружек, и каждый за столом цапнул себе. Лазаро сунул в живот официантке ком банкнот, и живот позеленел. Лазаро любил, когда железные животы зеленели.

— Начинаешь с нуля и танцуешь сетку, — со знанием дела сказал он. — Потом танцуешь по сетке, танцуешь по сетке, танцуешь по сетке… пока совсем не исчезнешь. Фрр! Проще простого!

Капитанша рассмеялась.

— Ну и ахинея! — Она подняла в тосте кружку. — Danke.

Стол уже закончил себя вытирать, поэтому Лазаро, который собирался нарисовать пояснения в луже, просто вывел указательным пальцем воображаемый квадратик, присоединил к нему еще один, потом еще один и еще.

— Это координаты, — объяснил он. — Числа и квадраты, и танец, числа к квадратам, к местам ко времени — и дальше, дальше, дальше… не помню… но числа я помню. Вот только, — честно продолжил он, — я больше не знаю, как ими пользоваться… но помню, что пользовался… а потом вообще уже ничего не помню.

— Во дурак, — с веселым презрением отозвался один из летунов, и все снова стали пить и орать. Числа выпали у Лазаро из головы, и он был счастлив, что сидит с ними, будто один из них, будто он еще навигатор, фиб, а выпивка и крики — как дом… вот только не дом.

— Эй, фиб, — крикнул ему другой космолетчик. — У нас выпивка кончилась.

Лазаро уже начал поднимать руку, но кто-то перехватил его запястье и опустил. Он поднял глаза и увидел Антонио и Джейн. Антонио все успевает на лету, и вот он уже закончил, и волосы у него зачесаны назад, и он снова ему друг.

Сейчас он качает головой, глядя на летунов.

— Думаю, мой брат Лаз достаточно вам поставил, — говорит он. — Что вы дали ему взамен? Позволили с вами посидеть? Думаете, это круто? Совести у вас нет.

— Хрена! — Опять капитанша, но, похоже, не злится. — Твой прихлебатель говорит, что он фиб. А мы не любим, когда оскорбляют столь важное занятие.

Антонио шумно вздыхает, склоняет голову набок, словно щетинится от раздражения.

— Во-первых, он не прихлебатель, он мой брат. А во-вторых, он был фибом на «Ми Фрегадо Суэрте».

— Ну да? — не верит капитанша. — На корабле Эмилиано Коразона? Брехня. Отчаянный был сукин сын. Таких контрабандистов больше не делают. Его давным-давно сцапали, а корабль сдали в утиль.

— Лаз, — говорит Антонио. — Покажи ей руку.

Лазаро начинает закатывать правый рукав, и Антонио дает ему легкий подзатыльник.

— Другую, carbon.[14] Ту, где надпись.

Лазаро слушается и поднимает руку, чтобы все видели цифры и символы у него под кожей. Когда-то они шевелились, мигали цветными огоньками, но это было давно, а теперь они просто белесо-синие.

Пилоты сгрудились посмотреть, а после отодвинулись и уставились ему в лицо.

— Ни хрена! — уже тише говорит капитанша. — Что с ним случилось? Такой навигатор на «Суэрте»? Но он же должен хотя бы военно-морскую закончить!

— Ага, — отвечает Антонио. — Ту самую. Академию. Вставай, Лазаро, нам пора.

Вставая, Лазаро покачнулся, ведь столько пива выпил, и Джейн обняла его за плечи, чтобы не упал. Он помахал на прощанье новым друзьям, но капитанша догнала их у двери.

— Что с ним случилось? Поговаривали, будто федералы выследили Коразона, придумали какую-то чушь про груз и захватили корабль, как только поднялись на борт. А Коразона высадили на каком-то астероиде.

— Да, — согласился Антонио.

А у Лазаро над головой — купол Виража, и сумерки откуда-то наползли, стемнело, и все кругом выглядит симпатичнее. Заведение «Джанкарло» — почти в середине Виража, и Вираж искривляется в обе стороны, теряется за изгибом купола Порта. Лазаро улыбается Джейн, и та улыбается в ответ и кладет его руку себе на грудь.

— Эти сволочи не против грабежа, если добыча достается им. Твердят: мол, не надо смертной казни, мы не злопамятны, но память у них ох какая долгая, — сказал Антонио.

Потом он замолчал и вперился в капитаншу, а она лишь смотрела на него, и что-то между ними произошло, потому что она кивнула, и Антонио кивнул, и Лазаро был счастлив, что его друзья поладили, но полет кончался, вот-вот посадка, а ему хотелось еще.

— Mira, Antonio, — сказал он, — quiero mas cerveza.[15]

— Да, братишка, через минуту. — Антонио все смотрел на капитаншу.

— Экипаж, — сказала она. И у нее голос был такой, словно она тоже больше не летит. — Что сталось с командой?

Антонио забросил свободную руку Лазаро себе на плечи, так что того теперь с двух сторон подпирали двое, которых он любил. Капитанша взглянула ему в лицо и отвела глаза.

— Знаешь про препарат, который возвращает память? Любое воспоминание, в любое время! Выковыривает сор из мозгов, как осадок из сопел при прочистке двигателя! — сказал Антонио.

Капитанша молчала.

— Так вот, раньше изобрели другой, научились тот самый мозговой сор готовить. Любой бы подумал, на кой черт им эта грязь, эта мозговая слизь, но правительство ничего не выбрасывает, вдруг на что-то сгодится.

— Экипаж…

— Экипаж, — соглашается Антонио. — У Лаза в мозгах столько слизи, что он вообще ничего не помнит. Иногда какая-нибудь малость возвращается, но по большей части он не знает, что это, и уж тем более, что с ней делать.

Антонио глубоко вдохнул. Рука Лазаро обмякла, поэтому Джейн накрыла ее своей, сжала его пальцы на своей груди.

— В прошлом году он помнил неделю тренировок в Академии так, словно это было вчера. Теперь все ушло. Сейчас он помнит лишь счастливые времена, и ему хорошо. Через год, может, два, он забудет, как дышать, или сердце у него забудет, как биться… Федералы ведь против смертного приговора. Поэтому его не убили, просто накачали слизью, вшили чип и бросили здесь.

— А ты его тюремщик, — говорит капитанша.

— Ему не нужен тюремщик, — отвечает Антонио. — В него вшит чип. Ему отсюда не выбраться.

После этих слов Антонио с Джейн повели его по улице. Лазаро оглянулся через плечо на капитаншу. Он сказал ей что-то, возможно, очень важное, но что?… Минуту спустя он бросил попытки вспомнить свои слова и помахал на прощание. Она смотрела ему вслед.

Так и вышло, что летать-то Лазаро летал, только продлился полет не неделю, а лишь день, и истратить остатки «капусты» ему не довелось, потому что Антонио ее отобрал и сказал, что будет отдавать по частям. Недолгое время Лазаро злился, а потом забыл, что у него была «капуста», и просто радовался, ведь стоит попросить, и Антонио дает ему деньги. Джейн вернулась к Папе, но иногда Антонио позволял Лазаро выкупать ее на пару часов, и тогда они гуляли по Виражу, ели спагетти в «Джанкарло», а после Джейн с Антонио исчезали в каком-нибудь закоулке, но всегда возвращались. Папа Карлайл сдавал Джейн по дешевке, потому что знал: Лазаро все равно ничего не может, но что она делала, когда ходила с ним, Папу Карлайла не касалось, а потому все были счастливы.

Сидит однажды Лазаро, доедает спагетти и допивает пиво, и тут приходит женщина, садится напротив и говорит: «Привет», будто сто лет его знает, и они болтают, потом Антонио возвращается, видит ее и садится рядом.

— Так и думал, что ты вернешься, — сказал он. — Что, в базах данных порылась?

— А что еще делать, пока таскаешь грузы вокруг этой дыры? — Она отставила пиво. — Последний рейс Коразона.

Антонио кивнул.

— Никто не знает, что он вез, но, по слухам, намеревался такой куш сорвать, что на всю жизнь хватит.

Антонио снова кивнул.

— Но «Ми Суэрте» догнали, а груза на борту не оказалось.

— Наверное, сбросил где-нибудь, — пожал плечами Антонио. — И груз еще где-то в космосе. Ждет, когда за ним вернутся. Тебе не первой это пришло в голову.

— Если твой дружок действительно был фибом у Коразона, он знает, где…

— Знал, — отозвался Антонио.

Лазаро удивленно уставился на приятеля.

— Что я знал, Антонио?

— Продолжай, — говорит Антонио капитанше, не обращая внимания на Лазаро.

— Препарат для очистки памяти. Давай раздобудем немного для твоего дружка. Почистим его и рванем за schatz.[16] — Она откинулась в кресле. — Пополам, мы с тобой. Я из своей половины поделюсь с экипажем, а ты — с ним. Никто не в обиде.

— Не выйдет, — мотнул головой Антонио. — «МемМакс» находится в красном списке, и раздобыть его можно только в Сердцевине. И даже если сумеешь найти, он чертовски дорог. У тебя денег не хватит, во всяком случае, не на такую дозу, чтобы вышел хоть какой-то толк… Малая доза, и в голове у него едва ли на день прояснится. Хочешь, чтобы я тебе помог, достань столько, чтобы его раз и навсегда прочистило. Идет?

Капитанша посмотрела на него, отвела глаза, снова посмотрела, а после оттолкнулась от спинки кресла и пружинисто встала.

— Придумаю что-нибудь, — сказала она. — Только никому больше его не продавай, слышишь?

Антонио рассмеялся.

— Ты тут единственная. Других психов нет. Не беспокойся. Нам с Лазом податься некуда.

Потом долго ничего не происходило. Погода, просачивающаяся в щель возле борделя Папы Карлайла, стала жаркой, потом сделалась сырой, потом холодной, потом чертовски лило, и улицу затопило так, что грязь и мусор, шприцы и презервативы, обертки и дохлые кошки всплыли кусочками калейдоскопа. В такие дни Лазаро сидел дома. Он все больше времени проводил в прошлом, когда был парнишкой, когда окончил Академию, когда летал, пока не связался… связался… ну да неважно. Закончить Академию — как оседлать судьбу: и домой денег послать, и карманы полны, и друзья верные. Однажды они все вместе собрались на гору, уложили снаряжение, наняли проводника и залезли под самую крышу неба, где воздуха почти не было, зато было чертовски холодно, и они с Джейн занимались любовью в снегу на вершине мира. Головокружительно, замечательно, словно вчера, и Лазаро счастливо рассказывал обо всем этом мебели, отпуская старые шутки и смеясь им, и раздавая сэкономленную снедь, и повторяя, что сказал Папа, когда он позвонил ему с вершины мира, и оттого немного поплакал, но это были хорошие слезы, хотя он и не мог вспомнить, почему плачет.

Когда объявился Антонио, Лазаро принял его за проводника и объяснил, что у них кончается провизия, да и вообще: дождь на вершине мира когда-нибудь перестанет? Антонио ушел и вернулся с едой, заставил Лазаро поесть горячего и лечь спать. Когда Лазаро проснулся, брата рядом не было. Не было и вершины мира, и он не помнил, что именно потерял, только, что ему чего-то не хватает. Возможно, дождя, потому что теперь не лило, и грязь подсыхала, из нее торчала всякая дрянь, поэтому обходить ее надо было очень-очень осторожно, ведь если она попадет тебе в ногу, будет очень больно. Но он все равно шел, стараясь найти такое место, которое вернуло бы его туда, про что он помнит, что вспомнить не может. Он добрел до черты, где Вираж становится тоненьким и темным и обрывается горой мусора под стеной купола, а потом завернул в какой-то переулок, но так ничего и не вспомнил. Пару раз он спал под той стеной. Или больше. Было, наверное, какое-то место, где ему полагается спать, а может, и нет. От одних только мыслей об этом болело за глазами.

Потом было утро, и ему показалось, что он вспомнил, вспомнил то место, потому-то ступил через мерцающую завесу в заведение Папы. Тот на него нахмурился лишь половиной лица, а потом спустилась женщина, взяла его за руку и повела.

— Мы уже несколько дней тебя ищем, — сказала она. — С тобой все в порядке? Остановись, дай на тебя посмотреть, Лаз. Будь ты проклят, ты до чертиков нас с Антонио напугал, мы уж думали, что ты пошел куда-то и умер, а ты где был?

Лазаро хотел объяснить, но не мог. Слова толклись у него в голове, но никак не получалось их сложить, он не мог вспомнить, как заставить губы произносить их. Джейн заплакала, повела его наверх в свою комнату и позвонила Антонио. Лазаро просто сидел, сложив руки на коленях, и думал о том, что все, чему было бы место в его воспоминаниях, ушло. Все кругом темное, холодное и пустое, и ему тут не нравится, но когда он встал, чтобы уйти, женщина схватила его за руку и сказала «нельзя», а он рассердился и ударил ее, и она упала, тогда он вышел в дверь, но столкнулся с кем-то, кого почти узнал, и этот кто-то втолкнул его назад, а дверь запер.

— Ты в порядке? — спросил этот кто-то женщину.

Женщина кивнула и встала, приложив руку к ссадине на лице. Лазаро не знал, кто ее ударил, но если узнает, тому не поздоровится.

Потом голос без тела начал кричать, и мужчина в комнате выругался, и они с женщиной увели Лазаро в другое место, затем пришла вторая женщина, и все трое стояли, глядя на Лазаро, и что-то бормотали, но он не понимал ни слова. Что-то про шальные деньги, про подставу и обман и все такое. Вторая женщина достала коробку с блестящими штучками, и мужчина спросил, настоящие ли они, а женщина сказала, мол, настоящие, и делают, что нужно, а может, и нет, а мужчина сказал, что ей не доверяет, а первая, хорошенькая женщина с синяком под глазом все плакала и плакала, и Лазаро хотел ее утешить, но слова пропали, совсем пропали, и чем сильнее он старался, тем больше они пропадали. В конце концов он заплакал, потом снова разозлился, вскочил и сжал кулаки, но мужчина закатал ему рукав и налепил на руку что-то блестящее и кусачее… а потом Лазаро заснул.

Очнулся он через два дня. Болела голова. Но не успел он до конца очнуться, как его накормили, а потом он снова отключился.

Доступен он только в Сердцевине, но и там нужно быть Крезом, да еще добыть разрешение правительства, выгравированное на платине и утыканное драгоценными камнями, не то и на километр к нему не подойдешь. Изготавливается он из яда какого-то там жука, способного жить на планете, которую вот уже лет десять как разнесли боеголовками, потому-то, сами понимаете, штука редкая. Но история не о нем, не о том, как она его нашла, заполучила и привезла, нет, на этом мы останавливаться не будем. Она его нашла. Она его добыла. Она его привезла. И довольно с вас.

Проснувшись в четвертый раз, он открыл глаза и увидел, что у кровати с миской дымящегося супа сидит Антонио. За спиной у него примостилась на краешке стола женщина с капитанскими нашивками на рукаве: смотрела на него, скрестив на груди руки.

— Тоньо, — сказал Лазаро. — Hijole, me duele la cabeza como un verdadero Diablo.[17]

— Ничего удивительного, — сказал Антонио, но расплылся в идиотской улыбке. — Поешь супа.

— Коразон, — сказала женщина таким тоном, словно не в первый раз это повторяла. На рукавах у нее были капитанские нашивки. Лазаро решил, что она ему не нравится.

— «Ми Фрегадо Суэрте», — продолжала она. Лазаро сел, упершись спиной в стену, и взял миску.

— Я напился?

— Вроде того, — кивнул Антонио и протянул ему кусок хлеба.

— Последний рейс Коразона, — продолжала женщина. Лазаро нахмурился.

— Перед тем, последним рейсом какая-то chingadero[18] выдала нас федералам, Коразона они высадили на каком-то паршивом астероиде, да и остальным тоже досталось.

— Но у него был груз, и от этого груза он избавился до того, как его сцапали, — не унималась капитанша. — Где это произошло?

Лазаро откусил кусок — хлеб был свежий и на вкус великолепный.

— Что тут происходит, Тоньо? — спросил он с полным ртом. Антонио пожал плечами, откинулся на спинку стула. Стул скрипнул и покачнулся, но выдержал.

— Нам предлагают сделку. Она раздобыла «МемМакс», достаточно, чтобы исправить то, что с тобой сделали федералы. А взамен хочет получить координаты нулевой точки, чтобы попасть туда, где Коразон сбросил добычу. Поделимся фифти-фифти, половину нам, половину ей и ее экипажу.

— Тебе даже лететь не понадобится, — сказала она. — Может, даже лучше, если ты не полетишь. Просто скажи мне, где.

— И ты сбежишь со всей добычей, — вмешался Антонио, словно в сотый раз это повторял. — Ты что, за идиотов нас держишь? Лаз не может лететь, потому что федералы вшили в него чип, и покинуть Вираж он тоже не может. Зато я могу. Если у тебя проблемы, скажи, и сделка отменяется.

— Отвали, — огрызнулась она. — Мы вогнали в твоего прихлебателя слишком мало «МемМакса», чтобы вылечить. Дозы хватит лишь на пару недель, а после — ба-бах! — назад, в страну дураков. Так что сделку вам не отменить.

— А я не собираюсь называть тебе цифры, смотреть, как ты улетаешь и робко надеяться, что когда-нибудь ты, может быть, вернешься, — возразил Антонио. — А он не прихлебатель, он мой брат, поняла?

Так они и препирались. Нубуковая куртка Антонио висела на спинке шаткого стула, и сейчас Лазаро увидел, что по швам она обтрепалась, и сквозь них проглядывает пластмасса. В зачесанных назад черных волосах Антонио у корней проступала седина. Он всегда заботился о своей внешности, даже много лет назад, когда они были детьми. Сев, Лазаро спустил ноги с полки. Теперь, когда суп кончился, он осознал, что в комнатенке пахнет затхлым, и ничто здесь не говорит, будто это его дом: нет ни глифов, ни книг, ничего — но он все равно понял, что это его комната. Узнал по потекам на стенах.

И тут пришли воспоминания. Детство, школа, Академия, как карабкался на гору, первое задание, годы с Эмилиано Коразоном, последний рейс, захват корабля и то, что федералы сделали с ним. Он вспомнил годы, когда шатался по Виражу, и как собственная личность осыпалась с него кусочками, точно старая штукатурка, он вспомнил Джейн: какой она была и какой стала.

— Как это — чип? — прервал он их перебранку. Оба повернулись к нему. — Почему у меня чип? Куда мне его засунули?

— Это… это как нанобластома. — Антонио помешкал. — Он у тебя в мозгах, Лаз. Его запускают в артерию, вот здесь. — Он приложил пальцы к яремной вене. — И сгусток наномеханизмов направляется в мозг и там присасывается. — Он убрал пальцы с шеи. — Время от времени федералы проверяют, на месте ли он, и пока чип посылает сигнал, они знают, где ты находишься. И если ты попытаешься уйти, если мы попробуем ее найти, бластома станет злокачественной…

Опустив углы рта, он пожал плечами и снова принялся спорить с капитаншей, а Лазаро задумался и над сказанным, и над своими воспоминаниями. Перебранка мешала размышлять, от нее начинался шум в голове. Наконец он поднял руку, чтобы их утихомирить.

— Хватит, — сказал он. — Вот как мы поступим. Я назову Тоньо исходные цифры, дальше твой фиб сам справится. Я останусь здесь с последней дозой «МемМакса», а вы двое отправитесь за грузом. Трафальгар еще свободная зона?

— А то, — отозвалась капитанша. — Для всех открыт.

— Полетишь туда, найдешь компанию «Чайслер Чанг-Химмель». Контрабандный груз заказал Чанг, он и сейчас за него заплатит. У Чанга долгая память. Вырученное разделите: Антонио привезет нашу половину сюда, а ты забирай свою и лети, куда хочешь. По рукам?

— Придержи коней, — вмешалась капитанша. — Зачем нам «Чанг-Химмель»? Если груз такой ценный, устроим аукцион…

— Это клоны, — отозвался Лазаро. — Клоны Чанга, эмбрионы. Одни — еще стволовые клетки, другие уже отращивают конечности. Все в десятилетнем стазисе. Чанг их заказал, но от оплаты стал увиливать, она показалась ему непомерно высокой. «Герметика» наложила вето, так что Чанг не мог обратиться в другие компании по клонированию. Чанг стар, и ему отчаянно нужны запчасти, поэтому он и предложил Коразону выкрасть их и доставить на Трафальгар. Я сколько не в себе? Года четыре?

— Пять, — поправил Антонио.

— Пять. Чангу они нужны — но только ему. На груз есть лишь один покупатель, но заплатит он столько, сколько попросите. Отвезете груз на Трафальгар. Чанг потребует код распознавания, этот код будет у Тоньо. Вы получите деньги, разделите их и разбежитесь. Ни у кого нет шанса обмануть другого.

— Стволовые клетки, — повторила капитанша. — И какого размера груз?

Лазаро показал ей, раздвинув руки на ширину летной сумки, может, чуть меньше.

— В том-то и закавыка, — сказал он. — Это маленький контейнер, болтающийся на крохотном астероиде, вероятно, не больше того, на котором высадили Эмилиано. — Он откинулся к стене, спальная полка скрипнула и чуть провисла. — Ну как, договорились?

Антонио с капитаншей переглянулись, потом женщина пожала плечами, он протянул руку, и она тоже. Капитанша вышла, а Антонио с Лазаро сели к столу, и Лазаро заставил Антонио заучить координаты нулевой точки и код распознавания. В конце он спросил:

— Слушай, ты правду про чип говорил?

— Да, братишка. Чистую правду.

Лазаро промолчал, и Антонио поспешно добавил:

— Но послушай, это неплохая жизнь. Как провернем сделку, «капусты» у нас будет столько, что никогда больше о деньгах думать не придется. Сможем ходить по ним, сможем пить кредитки и мочиться золотом! Мы станем королями Виража! Помнишь, сколько денег ты посылал домой? Как мы все на них жили? Так вот: это сущая мелочь в сравнении с тем, что у нас будет. Из трущоб мы непременно выберемся. Черт, если захочешь, сможешь купить заведение Папы Карлайла, вышвырнуть оттуда двуликого гада и оставить всё себе. — Он хлопнул Лазаро по плечу. — Что скажешь, братишка? Недурно звучит, а?

— А препарат? «МемМакс»…

— Расслабься, его у нас вдоволь. Половина сейчас в тебе. Пусть Джейн придет и присмотрит за тобой, пока будешь принимать вторую часть дозы. Еще неделя, ну, дней десять, и — бах! — дело в шляпе. Раз и навсегда избавишься от слизи, а федералы даже не узнают.

— А если я сейчас откажусь…

— Но такого не случится, потому что эта баба отдаст нам остатки, как только мы впустим ее в комнату. Пока нас не будет, ты примешь лекарство, а когда я вернусь, говорю тебе, братишка, мы — короли Виража.

Он снова хлопнул Лазаро по плечу и открыл женщине дверь.

Вот так и вышло, что Антонио, числа, коды и капитанша с командой ушли в Континуум, когда экипаж протрезвел. Лазаро стоял у стыка двух куполов и смотрел в прореху, как корабль уходит в солнечный свет, а после Лазаро сделал крюк, лишь бы не проходить мимо заведения Папы Карлайла, и пешком вернулся в свою квартиру. Он не хотел видеть Вираж.

И у себя в конуре Лазаро сидел, сложив руки на коленях, и вспоминал, хотя старые воспоминания расплывались, а кое-какие уже исчезли. Но воспоминания о Вираже были ясными и четкими: как он смеялся, сидя с Антонио в «У Целии», как кривилось зеркальное лицо Папы Карлайла, каким было на вкус пиво и как от этого пива ему казалось, будто он летит, а еще — как выглядела Джейн, которая одновременно и не была, и почему-то была Джейн. Он помнил: Вираж загибался под кривизну своего купола, и какой он тогда был маленький, а небо здесь — это та малость, которая проглядывает в прореху за заведением Папы Карлайла. Да, Антонио вернется с «капустой», но от Виража им никуда не деться, и все воспоминания утрачивают смысл, ведь на что они, черт побери? Зачем помнить горы, если не можешь взойти на них?

А глубже поджидало другое воспоминание, более старое. От него Лазаро отшатнулся, почти физически отпрянул, и от резкого движения его словно бы озарил луч…

Не знаю, каково это, ведь я не навигатор, да и вы тоже. Но все начинается с того места, где ты находишься. Это ноль, из которого движение нарастает от квадрата к квадрату, оттуда, где ты сейчас (0), до (0+1), до (1+1), до (2+1), до (3+2), до (5+3), до (8+5), где ты должен быть, и расширяется вовне, растет прогрессивно до краев Вселенной; каждый асимптотический шаг — пространство от ноля (здесь), где начинаешь, до (здесь+вверх+вниз+назад+вперед), до (здесь+вверх+вниз+назад+вперед+время), танцем сквозь измерения; и навигатор вытанцовывает каждый шаг; руки, разум и тело движутся в ритме чисел Фибоначчи; и поворачивается, и квадраты-измерения поворачиваются вместе с ним, измерения перетекают в другое там, которое есть Континуум, словно запускаешь корабль из своего нутра, словно секс лучше лишь от того, что ты и есть секс; и ты есть ты, и ты есть корабль и квадраты, и танец, и Континуум, а когда ты — не танец, ты ждешь танца, как жаждешь вдоха или удара сердца, или всего, что поддерживает в тебе жизнь, потому что ты — танцор Фибоначчи. Ты — фиб.

Как танцевать без корабля, без Континуума, сидя за столом в темной комнатенке, застряв в Вираже?

Невозможно.

Он спрашивал себя, сколько потребуется нанобластоме, чтобы превратиться в настоящую опухоль мозга. Интересно, будет больно? Съест ли опухоль его память, как сделала это слизь? Интересно, каково жить в Вираже, зная, что где-то там есть танец, но без возможности станцевать его самому? Каково умереть в Вираже, зная, что умираешь в Вираже?

Не в его силах изменить Вираж, не в его силах сбежать, но в его власти изменить то, что он есть на Вираже. И поняв это, он открыл коробку с ампулами «МемМакса». Осталось четыре, каждая готова скользнуть в шприц и выпустить содержимое в кровь, и когда они кончатся, он станет королем Виража. Ведь так брат сказал.

Он унес их в вонючую ванную, одну за другой разломал над унитазом и спустил воду. А после вернулся к столу и сел, сложив руки, ждать, когда снова станет Лазаро.