"Во времена фараонов" - читать интересную книгу автора (Котрелл Леонард)

Глава XIII ГОРОД СОЛНЕЧНОГО БОГА

На темной извилистой полоске между рекой и холмами покоятся наполовину погребенные руины священного города Эхнатона. Если не считать римского лагеря и одной-двух арабских деревушек, никто не занимал этого места с тех пор, как Тутанхамон перенес свой двор обратно в Мемфис. Город Ахетатон возник, расцвел и был покинут всего за одно поколение.

Ветер хлещет в глаза, блики от марева над раскаленным желтым песком ослепляют. Ослики застревают в песке, когда мы сворачиваем вслед за главным инспектором на север.

— К Северному дворцу! — объявляет он мелодраматическим голосом.

Но я-то знаю, что в лучшем случае увижу только жалкие глинобитные стены. Неужели я сошел с ума, чтобы забраться в такую даль ради подобной малости? Но тут кое-что приходит на память. Северный дворец… О чем это рассказывал мне Г. У. Фейермен в Каире — тот самый Фейермен, который вел раскопки в Амарне вместе с Пендлбери перед самой войной и заразил нас своим энтузиазмом?

Я нащупал в кармане скомканный листок с заметками и чертежами, которые он набросал для меня. Северный дворец был предназначен для празднеств и развлечений, а рядом находился особый дворец, куда царица удалялась после размолвки с фараоном. Теперь я вспомнил, и, пока мой ослик пробирается между ям и куч, я воссоздаю в памяти последние годы жизни Эхнатона и все интриги, последовавшие за его смертью.

С самого начала царица Нефертити, видимо, целиком приняла новую веру. Эхнатон любил свою красавицу-жену, и ее влияние на его чувствительную натуру было велико. Подобно своей матери, царице Тии, она занимала равное место с царственным мужем на его памятниках и надписях. По правде говоря, женское влияние при дворе Эхнатона было даже сильнее, чем при дворе его отца, Аменхотепа III. Пендлбери подметил одну любопытную деталь: если скульптуры предыдущих царств изображают фараона как бы идущим, а царицу всегда стоящей, то в Амарнский период все наоборот. Нефертити и ее дочери — у Эхнатона не было сыновей — изображаются идущими, а фараон стоящим. На рельефе, где фараон приносит жертвы в храме Атона, рядом с ним стоит Нефертити и потрясает звенящим систром^[20]. И там, где фараон награждает придворных, присутствует царица со своими дочерьми и вручает Эхнатону золотые ожерелья, которые он жалует своим приближенным.

Тем временем поток писем от отчаявшихся, но все еще верных правителей из азиатских владений фараона все возрастал. С востока на Ханаан надвигались хабиру, которых ряд историков отождествляют с евреями, на севере агрессивный царь хеттов Супиллулиума побуждал мелких правителей северных провинций порвать с Египтом. Предатель Азиру становился все опаснее. В письмах к Эхнатону он клялся в своей преданности и в то же время нападал на его финикийские города.

Одним из таких городов была Симира. К югу от нее находился порт Библ, который оставался верен фараонам не одно столетие, еще со времен Древнего царства. Правитель Библа Риббади не раз писал фараону, и взволнованные письма его были обнаружены в Амарне более пятидесяти лет назад. В одном из них он говорит:

Но никакой помощи не было послано, и Симира пала. Верный Риббади снова писал:

Немного найдется документов, которые могли бы так взволновать наше сердце, как эти маленькие таблички из обожженной глины, на которых писец Риббади оттиснул клинописью гневные и страстные послания упрямого старого вояки.

Перечитывая это и другие письма из канцелярии Эхнатона, ведавшей внешними сношениями, найденной в Амарне, невольно удивляешься: почему фараон не ответил на эти отчаянные призывы? Может быть, это была сознательная политика непротивления или же он был первым пацифистом? А может, его бездеятельность объяснялась просто летаргией и безразличием?

Нам никогда не узнать ответов на эти вопросы, но в защиту Эхнатона мы можем сказать: скорее всего, он никогда не видел этих посланий. Письмо предателя Азиру к Туту, министру иностранных дел Эхнатона, наводит на мысль, что между Азиру и Туту было тайное соглашение. Азиру пишет:

Вполне возможно, что Эхнатон видел только те письма из своих владений, которые ему показывал Туту.

И еще раз повторю: сегодня нам легко быть умными, зная заранее, как дальше развернутся события. Но то, что нам сегодня кажется очевидным, совсем не казалось тогда ясным Эхнатону, который все время получал от Азиру письма с самыми пылкими заверениями в верности. Если учесть огромные по тем временам расстояния и медлительность доставки, Эхнатона можно до известной степени понять и простить.

Однако один факт несомненен. На двенадцатом году царствования фараона посетила его мать, царица Тия. Она прибыла к Эхнатону с определенной целью. Предлогом для ее визита послужил праздник, изображенный на стенах гробницы Хеви, где посланцы вассальных стран приносят дань фараону. Понимая, какая опасность угрожает империи и, может быть, самому Египту, царица-мать, видимо, уговорила сына примириться с фиванскими жрецами. Достоверно известно только то, что на пятнадцатом году своего правления Эхнатон женил своего сводного брата Сменхкара на своей дочери Меритатон и сделал Сменхкара своим соправителем, точно так же, как Аменхотеп III сделал самого Эхнатона своим соправителем в последние годы своего царствования. Но что интересно, Сменхкара и Меритатон вернулись в Фивы и царствовали там, в то время как Эхнатон продолжал править в Ахетатоне.

Вся жизнь Эхнатона представляла собой сплошной бунт. Он отверг древних богов и запретил им поклоняться, ушел из столицы предков и построил новый город, который посвятил своему «единственному богу». После всего этого любой компромисс, любая уступка должна была его глубоко ранить. И тем не менее остается одно очень смелое предположение: а что если главной движущей силой новой религии, культа Атона, был не фараон, а его жена Нефертити? В таком случае становится понятной ее ссора с Эхнатоном после его компромисса с Фивами. Египтологи, которые вели раскопки дворцов Амарны и просеивали каждую щепотку, нашли доказательства, которые делают это предположение небезосновательным. Краткий обзор таких свидетельств читатель найдет в Приложении, а пока мы изложим сделанные из них выводы.

Примерно на четырнадцатом году своего правления Эхнатон, по-видимому, поссорился с Нефертити, которая удалилась в северный квартал города, отделенный высокой стеной. Она взяла с собой Тутанхатона, сына другого сводного брата фараона, имя которого найдено рядом с ее именем на различных предметах в Северном дворце. В то же время имя самой Нефертити на многих памятниках в южных кварталах, в частности в Меруатоне — Южном дворце празднеств, — было соскоблено и заменено именем ее дочери Меритатон. Ссора могла возникнуть из-за попытки Эхнатона помириться с Фивами, ибо Нефертити осталась верной почитательницей Атона либо из религиозных убеждений, либо потому — и это скорее всего, — что понимала: ее политическое будущее рухнет, если к власти вернутся жрецы Амона. Обостренным женским чутьем она предвидела то, чего не понимал Эхнатон. Так или иначе, Сменхкара вернулся в Фивы и готовился перейти обратно в стан поклонников Амона. Оставшийся один в Южном дворце, Эхнатон женился на своей дочери Анхесенпаатон, которая вскоре родила ему дочь.

На семнадцатом году своего правления Эхнатон умер в возрасте сорока одного года, и почти одновременно умер Сменхкара. Трон остался без преемника, и Нефертити получила последний шанс. Она выдвинула Тутанхатона и срочно женила его на Анхесенпаатон, вдове Эхнатона. Таким образом она сделала его законным наследником, и Тутанхатон, будучи еще ребенком, некоторое время правил Египтом из Ахетатона под надзором Нефертити. Но когда она умерла, его убедили перебраться в Фивы. Там он переменил имя и стал Тутанхамоном, чью гробницу нашел Говард Картер. А его жена приняла имя Анхесенамон. Колесо историп завершило полный оборот. Великая реформация кончилась, и жрецы Амона верпулись к власти.

Они расквитались за все. Точно так же, как Эхнатон приказал соскабливать имя Амона со всех памятников, они, в свою очередь, заставили верующих срубить имя еретика Эхнатона, где бы оно ни было. Сотни рабочих отправились в опустевший город Ахетатон. Всюду, где они находили имена или изображения Эхнатона и его супруги — в гробницах, храмах и частных домах, — они их уничтожали. Храмы Атона были разрушены и сровнены с землей. Мумия Эхнатона исчезла бесследно: очевидно, гробница его была взломана, а тело уничтожено. Но все это произошло уже позднее. Жрецам пришлось повременить со своей местью. Тутанхамон был слишком тесно связан с ересью, и, пока он царствовал, память усопшего Эхнатона не следовало открыто оскорблять. Даже после смерти Тутанхамона — он правил всего девять лет — религиозный кризис еще не завершился.

Несколько лет назад археологи нашли в Турции в Богаз Кеуи клинописную табличку, которая вызвала немало споров среди египтологов. Это рассказ одного из хеттских царей о письмах, полученных его отцом Супиллулиумой от египетской царицы, чье имя приводится как Дахамунза. Табличку расшифровал профессор Сейс. После рассказа о разграблении Кархемиша (на равнине близ Антиохии) хеттский царь продолжает:

Супиллулиума был осторожен, даже сверхосторожен в таких делах, ибо брачный союз с Египтом мог принести ему неисчислимые выгоды. Однако он потерял много времени на предварительную разведку, и царица снова пишет ему. В словах ее слышится отчаяние:

Так вот, одним из имен Тутанхамона было Неб-хепе-ру-Ра. Оно вполне могло превратиться у хеттов в Ниб-хур-ру-рийа. А Дахамон была, по-видимому, Анхесенамон, вдова Тутанхамона. Многие годы филологи ломали головы над этими двумя именами. И лишь недавно доктор Е. Эдель установил исторический факт,[21] что Ниб-хурру-рийа и был Тутанхамон. Таким образом, удалось добавить еще одну ваяшую деталь к запутанной египетской истории.

Эти письма вносят патетическую ноту в трагедию Анхесенамон. Ей было не более двадцати четырех лет, когда она их писала. Она уже дважды была замужем, первый раз за своим отцом, Эхнатоном, и второй — за Тутанхамоном, который был еще ребенком семи-восьми лет. Она была наследницей и должна была знать, что престарелый Эйе, который был верховным жрецом при ее отце, намеревался жениться на ней и таким образом взойти на трон. В отчаянии юная царица шлет письма далекому царю хеттов, чьи земли лежали в восьмистах милях к северу, прося одного из его сыновей себе в мужья. Она знала, что время не ждет. Возможно, в ее распоряжении было всего семьдесят дней — срок, необходимый для бальзамирования и погребения тела ее мужа. Но на сей раз царь хеттов перемудрил. Когда он наконец убедился в искренности царицы, было слишком поздно. Анхесенамон выдали за-муж за Эйе, а хеттский принц, все-таки посланный в Египет, так и не добрался до Фив. Очевидно, об этом позаботился Эйе. После его короткого правления XVIII династия, которая началась в ярком пламени славы, угасла, как догоревшая свеча.

Так я прибыл в Ахетатон, полный воспоминаний об Амарнском периоде. Без этой исторической основы, воссозданной благодаря поискам и открытиям таких людей, как Питри, Вулли, Пендлбери и других, это место значило бы для меня очень мало. Здесь нет таких грандиозных памятников, как в Гизе, Карнаке или в Фивах, и все же во многих отношениях это самый романтичный уголок в Египте.

От Северного дворца Эхнатона остался только фундамент. Я медленно шел от зала с пилонами к центральному двору, окруженному колоннадой, по тем самым коридорам, по которым, вероятно, проходили Эхнатон и Нефертити, и дальше, по изрытому песку, где когда-то цвели тенистые сады, полные птичьих голосов. В одном месте, по-видимому, находился зоологический сад, где фараон наблюдал за птицами и зверями: он страстно любил природу. Здесь сохранились остатки каменных кормушек с рельефными изображениями домашних животных и антилоп. Остатки птичника. И даже остатки аквариума. Сохранился ряд Т-образных бассейнов с основаниями пилонов между ними. Пендлбери пишет:

«Наклонные стенки бассейнов были сверху до уровня воды выкрашены в белый цвет, а ниже расписаны яркими водяными растениями: лотосами и водяными лилиями, чтобы казалось, будто они действительно растут здесь. Низкие борта бассейнов тоже были расписаны соответствующим образом, а земля вокруг бассейнов была выложена фресковидными панелями. На них изображались всевозможные дикие растения и утки, вылетавшие из них, а также заросли папируса, среди которых бродили быки и коровы».

Все это создает впечатление, что дворец с правильно разбитыми садами вокруг искусственного декоративного озера с островками и беседками предназначался для отдыха и развлечений. Однако не все его помещения были обширными и строгими. Тут же находились маленькие, уютные комнаты. Вот комната отдыха фараона с возвышением для трона, вот его спальня и ванная, выходящие на небольшой внутренний дворик.

Однако Эхнатон предавался не только интеллектуальным и созерцательным развлечениям. В его дворце был обнаружен винный погреб с запечатанными кувшинами и надписями-этикетками: например, «Превосходное вино из Дома Эхнатона».

Позади Северного дворца, еще дальше на север, мне показали развалины толстой стены, за которой остались фрагменты фундамента Дворца уединения царицы Нефертити. Здесь почти ничего не сохранилось, и нечему пробудить фантазию. Мной овладевает нетерпение. Главный инспектор делает жест рукой в сторону холмов, и мы сворачиваем на восток, прочь от города Эхнатона, к гробницам.

План расположения Ахетатона напоминает букву Д в которой изогнутую сторону образуют скалистые холмы. Однако это не совершенная буква D. В середине изогнутой стороны между скалами остается просвет, сквозь который из верхней пустыни в долину спускается вади, пересохшее русло реки.

Гробницы знатных людей разделены на две группы. Одни высечены в склонах, обращенных к долине на северной стороне вади, другие — на его южных склонах. А в четырех милях вверх по самому вади и находится одинокая гробница, может быть самого фараона-еретика.

Мы едем на своих осликах через знойную песчаную равнину к скалам. Приставив ладонь ко лбу, я пытаюсь посмотреть на солнце, которое стоит почти вертикально над головой. Наверное, так же смотрели на него поклонники Атона во дворе его храма и тоже видели огненный диск и устремленные к ним яркие лучи. Ослы останавливаются у подножия скал. Мы спешиваемся и поднимаемся по пологому склону к черному квадратному отверстию: это вход в гробницу Хеви, главного казначея и управляющего царицы Тии. После яркого солнца в прохладном полумраке вырубленных в скале помещений сначала не видишь ничего, даже лиц своих спутников. Но постепенно глаза привыкают и начинаешь различать окружающее.

Перед нами возникает огромное рельефное изображение, покрывающее почти всю стену. Царская семья принимает царицу-мать на торжественном пиршестве. Это было на двенадцатом году правления, когда Тия прибыла в Ахетатон с официальным визитом, по случаю праздника. В центре изображения сидит, удобно расположившись в кресле, Эхнатон и объедает мясо с кости, которую держит в правой руке; левая рука небрежно лежит на ручке кресла. Рядом с ним сидит Нефертити с жареной уткой в правой руке; она ест с тем изяществом, которое только возможно при таких обстоятельствах. Поскольку ножи и вилки еще не вошли в употребление, этикет, по-видимому, предписывал держать пищу только в правой руке, как на этом изображении. Так что фактически вся эта сцена не так уж нелепа, как может показаться по нашему описанию.

Справа, лицом к фараону и Нефертити, сидит царица Тия, которая справляется со своей едой более деликатно. Рядом с ней ее юная дочь Бекетатон, и царица протягивает девочке какие-то лакомства с пиршественного стола. Возле Нефертити сидят две ее дочери, Меритатон и, возможно, Нефер-неферу-атон. Перед каждым из взрослых сотрапезников стоит свой стол, заставленный всякими яствами, фруктами и кувшинами с вином.

Хеви, в чьей гробнице мы находились, был кроме всего управляющим дворца Тии и наверняка принимал участие в этой церемонии, однако его фигурка так мала и скромна, что ее можно вовсе не заметить. Это первое и самое поразительное отличие гробниц Амарны от фиванских погребений. Фиванские изображения рассказывают о жизни владельца гробницы, и он, как правило, находится в центре картины. Здесь же, в амарнских гробницах, на первом плане всегда царская семья, и главной целью владельцев этих гробниц было показать, как высоко они стояли в глазах фараона.

Норман де Гарис Дэвис, посвятивший немало лет перерисовке и изучению этих сцен, пишет: «Они изображают только фараона, его семью, дворец, его занятия и поклонение солнцу, которое, возможно, было, если уж строго говорить, только его божеством».

На восточной стене Эхнатон ведет свою мать в храм Атона. На другой стене фараон и царица, сидя в больших царских носилках с балдахином, «принимают дань от Сирии и Эфиопии, от Востока и Запада, — гласит надпись. — Все страны собрались здесь, и острова с середины моря, все принесли дары фараону к его высокому трону в Ахетатоне…» Эхнатон и Нефертити сидят рядом, но даже на этой торжественной церемонии она обнимает его одной рукой за талию. И всегда над их головами сияющий диск Атона с простертыми к ним лучами, каждый из которых заканчивается ладонью, ласково благословляющей царственную чету.

Мы выходим из гробницы, щурясь от солнца. С площадки перед входом открывается вид на всю долину, и можно отчетливо различить следы древних дорог, которые вели от города к гробницам. Позади и над нами по гребням холмов тянулась сторожевая тропа: по ней день и ночь ходили воины, охранявшие город от набегов бедуинов из пустыни.

Мы возвращаемся к подножию скал, садимся на ослов и направляемся на юг вдоль линии холмов. Иногда мы спешиваемся, чтобы осмотреть ту или иную гробницу. Все они закрыты железными решетками, и каждую охраняет вооруженный гаффир. Сегодня, когда нас сопровождает сам главный инспектор, гаффиры особенно стараются показать свою бдительность.

Мы осматриваем гробницу Яхмоса, где высечена трогательная молитва писца фараона. В ней он просит Атона даровать царю:

Разве мог Яхмос предвидеть, когда приказывал написать эту молитву, сколь быстро угаснет вера в Атона?

В той же гробнице находятся живые рельефные изображения Эхнатона и Нефертити, восседающих на царской колеснице. Как на большинстве подобных сцен, они направляются в храм. Фараон и царица смотрят друг на друга и о чем-то разговаривают, совершенно не глядя, куда едут, хотя фараон и держит вожжи в руках. Между царственной четой над бортом колесницы едва виднеется головка маленькой Меритатон, с любопытством поглядывающей на резвых коней.

Фараона с женой, должно быть, часто видели в Ахетатоне на золотой колеснице, но вряд ли их поездки всегда бывали столь величественны, как они изображаются на стенах гробниц. В одном из домов ремесленников в Ахетатоне археологи нашли детскую игрушку — колесницу с пассажирами-обезьянами и возницей, тоже обезьяной. Лошади пятятся, и возница с великим трудом справляется с ними, а обезьяна-ездовой отчаянно пытается удержать их за поводья. Эта очаровательная маленькая модель, ныне выставленная в Каирском музее, подозрительно похожа на карикатуру.

Уже покидая гробницу Яхмоса, мы замечаем на стене нечто сразу напомнившее нам о глубокой древности этих изображений и о том, сколько столетий уже они привлекают посетителей. Во времена Птолемеев у входа в гробницы не было железных ворот, и праздные солдаты свободно заходили сюда. Они оставили на древней штукатурке свои имена и надписи, нацарапанные корявыми греческими буквами. Одна из них возвещает:

А рядом другая надпись просто уведомляет:

Ни в одной из этих гробниц нет изображений других богов, кроме Атона. Нигде нет богов и демонов Подземного царства. Ра на своей священной ладье, Исида, Нефтида, Хатор — все изгнаны отсюда. Надписи говорят только о почетных наградах, полученных знатными владельцами гробниц от фараона, перечисляют их должности и заслуги и иногда включают отрывки из Гимна Атону. Почти все гробницы либо не завершены, либо достроены в крайней спешке. В одних при входе высечена лишь половина колонного зала, в других изображения на стенах вообще только грубо прочерчены. В те времена, когда все приближенные Эхнатона спешили воздвигнуть себе вечные обиталища, рабочих рук, должно быть, остро не хватало, и мастера, по-видимому, торопились и переходили от гробницы к гробнице, оставляя много огрехов и незавершенных деталей. Таких же построенных на скорую руку сооружений немало и в самом Ахетатоне.

Теперь мы приближались к большому вади, который разрывает посередине цепь скал и ведет к одинокой гробнице на краю пустыни, где, может быть, покоился сам Эхнатон. Перед смертью он приказал, чтобы его похоронили «в моей усыпальнице в Восточной Горе».

Мы едем четыре мили по изрытой, каменистой дороге между голыми холмами и наконец достигаем начала малого вади. Царская гробница производит мрачное и гнетущее впечатление. Над входом нет никакой надписи. Наклонный коридор и ступени крутой лестницы приводят нас к погребальной шахте, где когда-то находился саркофаг. За ним расположен зал с сильно поврежденными рельефами, царская семья поклоняется Атону. От каменной лестницы открывается вход и в другую, меньшую гробницу, вырубленную для принцессы Меритатон, умершей в юном возрасте. Тело самого Эхнатона так и не было найдено. Профессор Сейс, наблюдавший за раскопками царской гробницы, увидел только останки трупа мужчины, сожженного через какое-то время после того, как он уже превратился в мумию. Но вместе с тем профессор Фейермен отметил, что в уцелевших надписях имя Нефертити упоминается чаще, чем имя Эхнатона, и, поскольку в усыпальнице было место только для одного саркофага, весьма возможно, что так называемая гробница Эхнатона на самом деле предназначалась для Нефертити. Никаких следов царственных мумий до сих пор обнаружить не удалось и вряд ли теперь когда-либо удастся.

Мы возвращаемся на равнину. Мои неутомимые спутники, заметив, что я в отличие от них устал, слезают с ослов и, вольготно расположившись в тени скал, устраивают импровизированный пикник с рыбными сандвичами. Долгожданная передышка возвращает мне силы. Главный инспектор заботливо собирает остатки нашего пиршества и прячет их под камнями.

— Мы не должны оставлять мусор, — замечает он. Затем он встает и указывает на верхнюю выровненную часть скалы, где на высоте 20 футов глубоко врезаны иероглифы.

— Это, — говорит он, — один из пограничных знаков города Ахетатон.

Мы все смотрим на гигантскую естественную стелу, а он переводит:

— Пошли дальше, — говорит наш проводник. — Нам еще многое надо увидеть.

Я влезаю на осла, и мы едем уже к южным гробницам.

Мы посещаем гробницу Туту, главного глашатая Египта, того самого министра иностранных дел, с которым Азиру был в дружеских отношениях. Здесь мы видим Нефертити, держащую на коленях двух маленьких дочерей, а рядом с ней — Эхнатона, который награждает своего верного министра. Поблизости стоят с дарами посланцы разных стран: Сирии, Эфиопии, Митанни и других. В надписи Эхнатон обращается к ним с такими словами:

И Туту отвечает:

После этой льстивой речи нелишне перечитать письмо Риббади, написанное после падения Библа:

Далее мы приблизились к гробнице Меху, начальника полиции. Я читал об этой гробнице в замечательной книге Дэвиса и особенно хотел посетить ее, потому что в ней сохранились прекрасные росписи, на которых фараон с царицей едут на колеснице, фараон целует царицу, а юная Меритатон палкой погоняет коней. Вход в гробницу низкий, сама она совсем маленькая, но настенные рельефы великолепны. Гаффир открывает железную дверь, и мы со вздохом облегчения укрываемся от палящего солнца в белой и прохладной внутренней комнате. И тут главный инспектор вскрикивает и гневно поворачивается к гаффиру, показывая на рельеф на дальней стене. Там, где были изображения Эхнатона и Нефертити, зияет глубокая дыра, а под ней на полу лежит куча белой пыли.

Когда перебранка немного стихает, я спрашиваю, что случилось.

— Гаффир, — отвечает инспектор, — говорит, что это сделал его враг, чтобы отомстить ему. И это не в первый раз. — Он тяжело вздыхает. — Мы увольняем человека, назначаем на его место другого, и тогда бывший гаффир старается повредить гробницу, чтобы напакостить новичку.

Он вновь обрушивает на незадачливого стража поток громких, сердитых слов по-арабски. Его помощник присоединяется к главному инспектору, и маленькую гробницу Меху заполняют гневные голоса. Тем временем я осматриваю, по счастью, уцелевшие рельефы.

Меху, владелец гробницы, был начальником полиции в Ахетатоне. Он отвечал за сохранность храма и дворца и за оборону города. На одном из рельефов он изображен коленопреклоненным перед вратами храма в окружении своих людей: они потрясают оружием и восхваляют «доброго правителя».

Стража Ахетатона поет и повторяет припев: «Он награждает многих и многих! Он будет жить вечно, подобно Атону!»

На другом рельефе царская семья на колеснице осматривает укрепления города. Это тот самый рельеф, главная часть которого уничтожена. Перед колесницей бежит сам Меху и пятнадцать его стражников, а вместе с ними — везир и его помощник. Тучный везир уже не молод, и ему трудно тягаться с более молодыми мужчинами. Художник, верный реалистическим традициям Амарны, не пощадил даже этого крупного чиновника.

В этой сцене вездесущий Меху не только шлет прощальный привет царской чете, покидающей дворец, но он же первым приветствует их по прибытии на место. Кроме того, он изображен в самом выгодном свете при исполнении своих обязанностей: мы видим, как он выходит из дома, по-видимому, ночью, и выслушивает донесения своих офицеров. Они напали на след неких злоумышленников. С вооруженным эскортом Меху выезжает на колеснице, чтобы схватить этих людей. И в последней сцене он с торжеством отдает их в руки судей, среди которых находится сам везир, и говорит: «Допроси, о князь, этих людей, которых подговорили чужеземцы!»

Надо полагать, эти люди были шпионами.

От древнего рельефа меня отвлекает вполне современная сцена: главный инспектор, нынешний Меху, сидит как судья у дальней стены гробницы, а перед ним стоит трепещущий гаффир и пытается ответить на град вопросов. Рядом, подобно писцу, помощник инспектора делает пометки в блокноте. Лица всех троих можно было бы изобразить на настенных рельефах. Ситуация такая же древняя, как сам Египет. Изменились только одежды и язык.

День уже клонится к вечеру, и я устал, одпако нужно осмотреть еще одну гробницу, гробницу Эйе, приближенного Эхнатона, который после смерти Тутанхамона взошел на трон. Первоначально главный зал его усыпальницы должны были поддерживать двадцать четыре колонны, но было вырублено только пятнадцать. Настенные рельефы помимо обычных торжественных церемоний изображают внутренние покои царского дворца, куда Эйе, наверное, часто приглашали, как близкого друга Эхнатона. Мы видим гарем, разделенный на множество комнат. В одной из них группа женщин танцует под звуки арфы и лютни. В другой девушки причесывают свою подругу. А снаружи в коридорах скучают на своих постах угрюмые евнухи.

На главной сцене Эхнатон с балкона своего дворца одаривает счастливого Эйе, который стоит внизу во дворе в окружении своих друзей. Царица тоже сидит на балконе и ласкает свою дочь, а сверху Атон простирает над фараоном и царицей благословляющие лучи-руки.

Надписи этой гробницы воздают Нефертити столь высокую хвалу, какой наверняка не удостаивалась ни одна царица, не говоря уже о простых смертных.

Внизу, за пределами двора, Эйе показывает подарки фараона своим обрадованным друзьям, которые пляшут и в изумлении всплескивают руками. Даже один из угрюмых стражников вопрошает:

— Для кого сотворилось такое веселье? На это его товарищ отвечает:

— Сотворилось веселье для Эйе, отца бога, и для Тийи (речь идет о жене Эйе, а не о царице-матери). Они сделались подобными людям из золота!

— Ты узришь, — поддерживает его стражник, — ты узришь красоту их в веках.

Сам Эйе, по уже знакомой нам традиции египетских царедворцев, не скрывает своих достоинств. «Я возвышался над всеми, — рассказывает он нам, — обладал твердым характером, всегда все делал успешно, пребывал в добром расположении, преданно… следовал за его величеством, выполняя его повеления. А потому окончил жизнь в глубокой старости и в мире…»

Давно умершие голоса чуть слышным шепотом доносятся до меня со стен гробницы. Идеалист и интриган, верный слуга трона и предатель, хвастун и правдолюбец — все они сегодня одинаково достойны жалости. А снаружи горит, сверкает золотом закат, тот сахмый закат, который эти призраки любили так же, как и мы! Гаффиры начинают волноваться. Помощник инспектора, правоверный мусульманин, рассеянно шагает из угла в угол, бормоча про себя… «Аллах, Аллах…»

Значит, пора уходить и оставить Эйе с его друзьями во мраке и безмолвии. Главный инспектор подводит меня к выходу, где закатные лучи солнца озаряют прекрасные, чувственные рельефы Эйе и его жены в их сверкающих белизной одеяниях и тяжелых завитых париках. На их тонких лицах с печатью вырождения блуждает улыбка, а глаза устремлены на дверь; в молитвах своих они просили, чтобы им было дозволено выходить из нее каждый день:

Инспектор указывает на иероглифы под изображениями фараона и царицы:

— Это великий гимн, — говорит он.

И спокойно, не торопясь переводит заключительные строки: