Огромное спасибо моей жене Татьяне за редакцию, терпение, поддержку и помошь в написании книги; Олегу Головатому - за ожидание; Нельке, Стряпу, Авалону, Диме Селезневу, Эвертону - за критику и дельные советы; Мишке Ярошу - за восстановление провалов в памяти; Э.Лимонову - за Свободу!

II

- Первый, пошел! Второй, пошел! – командовал конвой, когда автозак остановился на тюремном дворе. – Лицом к стене, быстро!

  - Соломин!

  - Юрий Владимирович 1977 года рождения, статья 105-я часть вторая. Нахожусь под следствием.

  - В вокзал!

  Вокзалом оказалось огромное помещение, в которое меня препроводил омоновец. Оно было похоже на пустой спортивный зал, вдоль стен которого стояли стеллажи, наподобие тех, что стоят на рынках. Стеллажи предназначались для отдыха заключенных, они заменяли и кровать, и стул, и стол одновременно: кто сидел, кто лежал, кто принимал пищу. Как выяснилось позже, вокзалом данное помещение было прозвано за то, что выполняло функцию зала ожидания. В течение дня на тюрьму приходило несколько этапов, всех прибывших кидали в вокзал, а вечером, когда он набивался битком, и от табачного дыма и запаха немытых тел нечем было дышать, начинали выводить по одному на досмотр.

  - Вещи на стол, быстро! Ботинки снимай, сука! – все команды омоновца сопровождались подзатыльниками и неслабыми ударами по телу. – Запрещенные предметы есть?

  - Нет.

  - Статья?

  - 105-я, часть вторая.

  - Попался, тварь! Мочить вас, гадов, надо, а то по улицам страшно ходить: обкуритесь, обколетесь и людей убиваете, - распылялся мусор. – Пошел в грязную!

  Меня завели в камеру, которая называлась «грязной».

  «Что я, черт какой-то? Почему в грязную, а не в чистую, например? Во попал, бля».

  Осмотревшись, я увидел, что в камере сидело несколько нормальных парней, прилично одетых, непохожих на чуханов.

  - Пацаны, - решился спросить я, - а почему «грязная»?

  - Да потому что сюда с этапов закидывают. Таких хат здесь три штуки. Ночь просидим, а утром в баню поведут и по нормальным хатам раскидают. Ты в первый раз что ли?

  - Да, меня с ИВС привезли.

  - О, на ИВС кайфово сидеть – жрачки много, центр#243;в. Да и запрет затянуть можно. Ладно, пойдём лучше «коня» попьём. Пил когда-нибудь?

  - А что это такое?

  - О, конь – это чудный напиток, брат, попьёшь, и жить хочется, эффект круче, чем от чифира, а пьётся намного легче, главное не лишкануть. На, хлебни.

  Я взял кружку, в которой был горячий напиток, на вид напоминающий кофе с молоком.     Впрочем, и на вкус тоже. Только сладкий сильно.

  - Что там?

  - Это, брат, чифир с кофе и со сгущенкой. Нравится?

  - Угу.

  - Смотри только, много не пей – сердце выпрыгнет, - радостно поучал меня парень.

  Утром после бани нас развели по камерам. Та, в которую попал я, была небольшая. Стояло в ней шесть двухъярусных  шконок, завешанных простынями, подобно шатрам. Посередине хаты стоял стол, за которым сидели арестанты и играли в карты.

  - Привет.

  - Здоровее видали! Да ты не жмись у тормозов, заходи, не стесняйся. Зеки, они хоть и противные, но все-таки добрые. Ха-ха-ха! – это обращался ко мне молодой парень, который назвался Стасом. На вид ему было лет 19, но было видно, что в тюрьме парень человек свой – либо раньше побывал, либо давно здесь сидит, - сделал я заключение.

  - Давай, разбирай баул, я подскажу, что куда раскидать: мыльно-рыльное можешь пока на крючок повесить. Видишь, где пакетики висят? Фаныч[6], весло[7] и шленку[8] – в дубок[9]. Если продукты какие есть, - под дубком коробки стоят, - а что портится быстро – на решку[10] положить можно, там прохладнее. Если богат курехой и чаем, можешь на общак уделить внимание. Я позже объясню тебе, что почем. А потом, когда с семьей[11] определишься, проще будет. Спать пока ляжешь сюда, - Стас указал мне на верхний ярус одной из шконок, - спим в две смены, так как народу в хате в два раза больше, чем спальных мест. Спать будешь днем с восьми до восьми. Устраивает?

  - Да привыкну как-нибудь.

  - Вот и ладушки. А сейчас к ребятам подойди, о себе расскажи, - Стас проводил меня вглубь хаты, где сидело трое взрослых парней, по поведению которых было видно, что они пользуются здесь авторитетом.

  - Ну, здравствуй. Как звать?

  - Юркой.

  - Погоняло есть?

  - Солома.

  - Солома, значит? Хорошо, Солома. Что тебе мусора шьют? Откуда сам? Ты не боись, не у следователя находишься. Тут проще все: если не хочешь, можешь и не говорить.

  - С Подольска я.

  - Земляк, значит.

  - По 105-й взяли.

  - О, мокрушник! Кого вальнул?

  - Да никого. Я скиновал, мусорам дорогу перешел, а они труп на меня повесили.

  - Скин? Ты тут поосторожней, в тюрьме нацизм, расизм и прочая поебень такого плана не приветствуется. Тут все братья, все под мусоров попали, живем вместе все, так что замашки свои фашистские лучше забудь на время. А то, что одним хачом в городе меньше стало, это хорошо. Меня Федором кличут. Если какие непонятки возникнут, говори. А так пацаны тебе все объяснят. На рожон не лезь, инициативу лишнюю не проявляй. Лучше присматривайся пока, а потом поговорим более серьезно.

  - Стас, а кто этот Федор? Он что, смотрящий здесь?

  - Тихо ты! Думай, что говоришь! Ты книжек что ли начитался? Смотрящие на вышках стоят да в красных тюрьмах за хатами смотрят с мусорской подачи. А Федор, он из братвы. Он отвечает за всю движуху в хате. Вообще, он замечательный человек. Таких, как он, мусора боятся. Здесь у нас все по справедливости, не то, что на воле. Ты думаешь, если в тюрьме преступники сидят, значит, здесь бардак? О, нет, брат, здесь система так отлажена, что любое государство позавидует: если ты человек, то и жить по-человечески будешь, а если блядь какая, то и относиться к тебе по-блядски станут. Усек?

Так я стал общаться со Стасом. В свои 19 лет этот парень имел два года «малолетки» за плечами, а в этот раз сидел сразу по трем уголовным делам: два убийства и нападение на инкассаторскую машину.

  - Я, Юрок, боевики смотреть любил. Вот и досмотрелся. Жизни красивой хотелось, денег, а теперь «пыжа»[12] могут впаять. А я и не жил вовсе, - было понятно, что на душе у парня кошки скребут, но виду он не подавал и держался на удивление бодро.

Каждый день Стас мне объяснял мне подробности тюремной жизни:

  - Общак, брат, собирается для нас же самих, для братьев наших. Вот есть у тебя, например, чай, сигарет мамка привезла, и хорошо тебе, пока мамка ездит, и проблем вроде нет у тебя. Но не у всех есть мамки, да и ездят не ко всем. Люди, бывает, всю жизнь сидят, а мусора, брат, чаем да курехой не снабжают, а это нужда, без этого зеку просто кранты. Поэтому каждый порядочный арестант в меру своих возможностей уделяет внимание на Общее. Есть люди, которые в ответе за него. Они и распределяют общее по надобности. Вот, к примеру, заказали человека на зону – дорога долгая, этапы, пересылки. Сколько ехать – одному Богу известно. А у него баул пустой. Куда ему деваться? Это ведь не воля – тут не купишь необходимое в дорогу. Поэтому, благодаря общаку, каждый уходит на этап собранный: есть у него и курить, и чай, и мыло, и прочие необходимые прибамбасы. Улавливаешь? Другой пример. Арестант с мусорами поцапался, рамсанул за щемилово брата нашего. Куда его? В карцер суток на пятнадцать. Человек страдает за благо жития арестантского. Неужели его можно оставить там голодного и холодного на растерзание тюремным крысам? Нет. Ты, Юрок, если что непонятно, интересуйся, а то преподаватель из меня херовый. Догоняешь хоть, о чем речь?

  - Да не дурак, вроде. Смысл понял. Я уж и сам загорелся помочь, да нечем пока.

  - Не торопись. Придет время – поможешь. А пока смотри, привыкай, устраивайся… Кстати, чуть не забыл, - продолжал Стас, - я слышал, что ты черных не любишь?

  - А за что их любить-то?

  - Короче, не о том речь. В хате у нас один негр числится, на данный момент он на ИВС – вывезли к следователю. Так вот, скоро он вернется. Смотри, чтобы никаких рамсов у вас с ним не было. Я подозреваю, что мусора тебя спецом в нашу хату кинули, чтобы спровоцировать.

  «Во бля, попал! И в тюрьме житья нет. Вот угораздило в одну хату с обезьяной попасть. Ладно, разберемся как-нибудь».

  - Хорошо, Стас, я даже смотреть в его сторону не буду, не то чтобы рамсить.

  - Ну, это уж слишком. Парень он неплохой, пацанам в хате он нравится. Экзотика как-никак!

Дня через два эта «экзотика» вернулась с ИВС. Настоящий африканец, спортивного телосложения, этот негр неплохо разговаривал по-русски, пил с пацанами чифир и играл в шахматы. В хате он был как живая игрушка. Относились к нему хорошо, даже заступались. Звали его Боб, но пацаны в шутку называли его Максимка. По началу я сторонился этого папуаса, но со временем начал привыкать.

  Как-то Боб показал мне свой фотоальбом. На первой фотографии я увидел довольно-таки симпатичную молодую девушку, которая держала за руку рядом стоящего с ней мальчугана. Мальчишка был темнокожим.

  - Это кто?

  - Это моя жена Наташа и сын Волик, - с гордостью ответил Боб.

  - У тебя что, русская жена?

  - А что? Я не человек что ли? Мы любим друг друга, у нас сын.

  - Круто, - только и мог выдавить из себя я, - а как познакомились-то?

  - Я приехал из Республики Заир, город Киншас. У нас большая семья, живем хорошо, родители преуспевают в бизнесе. Наш район Виллидж – самый престижный в городе.

  - Ты, давай, не хвастайся, как познакомились, расскажи.

  - Ну вот. У нас считается престижным получать образование в Москве, в Университете Дружбы Народов им. Патриса Лумумбы. Поэтому меня отправили сюда. Там я познакомился с Наташей. Потом поженились, ребенок родился. Ему сейчас четыре года уже, - у Боба на глазах выступили слезы.

  Бля, мне как человеку, пропагандирующему расизм, стало по-настоящему жаль этого парня. И в этот момент мне стало стыдно перед ним за те поступки, которые я совершал, ненавистно относясь к чернокожим. Вот, сидит парень, у него русская жена, она любит его, ребенок у них. Что еще для счастья надо? Разве он виноват, что у него темная кожа?

  - А как сюда попал?

  - Мама Наташи меня не любит. Всегда говорила, что ее дочери не нужен черномазый муж. Я наркотиками баловался, знал, где купить героин. Ко мне иногда приходили ребята, просили достать дозу, но сам я никогда не продавал. Один раз пришел парень на «ломках», плачет, просит, чтобы я купил ему наркотик. Я сам знаю, как тяжело на ломках. Пожалел я его, взял у него деньги и пошел на точку. Он остался ждать меня в подъезде. Когда я вернулся, меня арестовала милиция и у меня нашли героин. Только нашли больше, чем я принес с собой. Они его как-то мне подбросили. Рядом с милицией стояла мама Наташи и говорила им, что я – наркоман, что я заражаю ее дочь, что мое место в тюрьме. Потом я узнал, что это она в милицию обратилась, а они заставили того парня прийти ко мне. У него не было выхода, так как он тоже попался с наркотой. Ему оставалось либо сесть, либо сотрудничать с милицией. Он выбрал второе. А я оказался здесь по статье 228-й, часть 4[13]. Мой адвокат говорит, что это незаконно, ведь я не торговал. Но доказать будет очень трудно, так как здесь, в России, постоянно нарушаются закон и права человека.

  - Да, Боб, попал ты крепко. Ну, ты не грусти, кому сейчас легко? Жена-то ждет?

  - Конечно! Она на Новый Год на тюрьму приезжала с Воликом. Ее не пустили, и она в полночь открыла шампанское возле ворот тюрьмы, чтобы ко мне быть поближе.

  «Вот это любовь! – подумал я. – Никогда бы не поверил, что белая девушка может так полюбить темнокожего парня. Вот ведь, оказывается, какая непредсказуемая штука любовь!»

  - Юрок, поди сюда, - это звал меня Федор, - я смотрю, ты адаптировался неплохо, пацаны за тебя плохого не говорят, соображаешь быстро. Пора и пользу начинать приносить во благо жития нашего арестантского. Давай-ка ты, друг, подтягивайся к дороге. В курсе ведь, что это такое?

  Дорога меня заинтересовала еще с первых дней пребывания в тюрьме. Я удивлялся сообразительности тех, кто ее придумал. Дорогой называлось средство общения между арестантами, так называемая тюремная почта. Любой зек мог написать записку (маляву) своему приятелю, находящемся в любом месте тюрьмы, и отдать свое послание на дорогу. Дорога прокладывалась из камеры в камеру – по воздуху (это когда от окна к окну натягивали канат и по нему туда-сюда гоняли малявы), через отверстия в стенах (кабуры), по дальнякам[14] (канатик запускался через унитаз и через канализацию оказывался в другой хате). Длина каната (коня) была в два раза больше, чем расстояние между камерами, для того, чтобы можно было перетягивать от одной к другой различные грузы  с малявами, чаем и сигаретами. Существовало множество видов упаковки отправляемого груза – это была целая наука. Мне всегда было интересно посмотреть за ловкостью дорожников.

  - Хорошо, Федор, я с удовольствием пойду изучать это искусство.

  - Ну, вот и ладушки. Только смотри, дорога – это святое. Любой косяк – и ты круто попал. Так что будь аккуратнее.

  Потихоньку я начал осваивать премудрости дороги. Стас учил меня вязать канаты. Для этого распускались вязаные вещи и носки. Учил запечатывать грузики с сигаретами и чаем – они заплавлялись в целлофан. Учил правильно подписывать адрес на малявах. Иногда доверял мне перегнать маляву из хаты в хату.

  - Понимаешь, Юрок, - учил Стас, - без дороги в тюрьме не жизнь. Она нам очень помогает. Сидят, например, подельники в разных хатах, а им договориться надо, что следователю говорить, чтобы показания совпадали. Вот они и общаются друг с другом с помощью дороги. Мусора начинают какую-нибудь хату щемить – сразу отписка по тюрьме: «На помощь!», значит. Ну и так далее. Поэтому дорога – это святое. Здесь все строго. Мусора постоянно рвут коней, пытаются перехватить переписку. Так что, если вдруг палево какое, а у тебя мульки на руках, сделай так, чтобы они не попали к мусорам: гаси их в дальняк, жри, делай, что хочешь, но только не запали, а то пиздец будет. Врубаешься?

  С каждым днем я все больше времени проводил на дороге и все больше вникал в ее тонкости.

  В тюремной жизни вместе с тяготами были и приколы. Одним из таких приколов было присваивание кличек. Если у человека, заехавшего на централ, не было погоняла, ему присваивала прозвище тюрьма. Выглядело это следующим образом: человек вылазил на решку и орал на весь тюремный двор фразу: «Тюрьма, старушка, дай кликушку, не мусорскую, а воровскую!». Со всех сторон выкрикивались различные погоняла, из которых надо было выбрать себе подходящее. В благодарность за погремуху надо было спеть песню.

  Как-то один парнишка, заехавший к нам, попросил таким образом его обозвать. Предложения поступали разные, но он никак не мог выбрать. Потом кто-то крикнул: «СОЛИСТ».

  -Не, не катит, - ответил наш герой.

  -Да ты не понял, брат, солист это не тот, который песни поет, а тот, который капусту солит!

  Тут вся хата просто упала со смеху.

  -Ништяк, катит! Буду солистом. А че, пацаны, капусту солить, это же в бабле купаться! Клевое погоняло!

  Иногда меня вывозили в ИВС на допросы.

  - Юрий, почему ты такой упрямый? Все равно, дело твое почти доказано, остались небольшие мелочи, - разводил меня следователь, - мать хочет к тебе приехать, но пока не дашь показания, я ее к тебе не пущу. Зачем молчишь? Сознайся – сидеть меньше будешь. Мы походатайствуем, и судья сделает снисхождение.

  - Как вы не понимаете! Я этого не делал, мне не в чем сознаваться, - стоял я на своем.

  - Дурак ты, Юра. Все равно тебя посадят. Я ведь как лучше хочу.

  Я понимал, что меня разводят. Чего-то им не  хватало, чтобы завершить дело, и они копали под меня яму, а помогали им в этом мои так называемые друзья.

  Я уезжал на тюрьму, где мне сообщали, что срок моего ареста продлен.

  Я писал жалобы в различные инстанции, но не дождался ни одного ответа. Я начинал понимать, что вся эта мусорская система сильно отлажена, что эти «слуги закона» научились обходить этот закон стороной и сами вершили «правосудие» так, как им удобнее. Они зарабатывали свои «звездочки» на жизнях невинных людей. Вместо того чтобы искать преступников, они брали крупные взятки и подставляли тех людей, которые не могли им заплатить.

  Позже мать рассказывала мне, что этот следователь за мое освобождение просил у нее двадцать тысяч долларов. Получается, что жизнь человека, стоит немного - заплати мусорам, и убивай кого хочешь.

  - Юрок, дойдет дело до суда – выбирай суд присяжных, - учил меня Федор, - там люди обыкновенные сидят, не испорченные мусорской системой. Сумеешь доказать, что это не ты убивал – пойдешь домой, а не сумеешь – на зону поедешь и надолго. Вот такие, брат, дела. Сам с ними уже пятый год воюю, доказать не могут, а посадить хотят. Благо адвоката мне сильного братки наняли. Пятый год на этой тюрьме отвисаю, а уйти пока не получается. Тут ведь как. Попасть сюда очень просто, а вот выбраться практически невозможно. Беспредельничают собаки, стрелять их надо.

  Как-то заехал к нам в хату парнишка. Не успели за ним тормоза закрыться, как он с порога заявил:

  - Пацаны, а где здесь наколки делают?

  - У, да ты откуда такой ушлый-то взялся? – засмеялись братки.

  - Со станции я, со Столбовой. Давно хотел в тюрьме побывать, наколки сделать. Меня Кеша зовут.

  - Ты что, больной что ли? Кто ж это по своей воле в тюрьму-то хочет? – сидя за дубком поинтересовался у него Ваня. Ваня – парень мажористый, сын богатых родителей. Когда на воле был, любил на машинах крутых кататься, бандита из себя строил. Занимался вымогательством, за что и угрелся.

  - У меня дядька сидел, его в деревне все боятся. Я тоже хочу стать таким, - браво отвечал Иннокентий.

  - Да ты подожди наколки-то делать. Сидор[15] сначала разбери, с пацанами познакомься, чифирни.

  - О, чифир я люблю.

  - Это когда ж ты его полюбить-то смог? – еле сдерживая смех продолжал беседу Ваня. – Ладно, иди, чифирнем, если ничего за собой не чувствуешь.

  - А как это, «чувствовать за собой»? – удивленно спросил Кеша.

  - Чувствовать за собой? Хм. Ну, это когда письку, например, сосал или в попку баловался. Понимаешь?

  Кеша подошел к Ване поближе и спросил шепотом:

  - А если я хер у дядьки на вокзале целовал за пятьдесят рублей и бутылку пива, это тоже значит «чувствовать за собой»?

  - Ого! – оторопел Ванек. – А у меня отсосешь за банку сгущенки и вязаный свитер?

  Кеша, немного поразмыслив, родил следующее:

  - А можно я пять минут подумаю?

  - Во пидор, бля! Сука, уже с воли обиженными заезжают! Охуеть можно! – разорялся Федор. – Это ж надо хуй сосать за пятьдесят рублей! Что ж там, блядь, все жить разучились?! Да хочется тебе пива – своруй! Ну, твари, ну, гандоны! Иди к дальняку, падла, - там жить будешь. Да и вообще, на хуй ты нам в хате нужен. Ебать тебя стремно – тощий какой-то и в болячках весь, чухан задроченый. Завтра мусорам скажу, пусть в «обиженку» тебя переводят, к братьям твоим, петухам. Во, бля, молодежь пошла! Охуеть! – никак не мог успокоиться Федор.

  Сколько слышал я о пидорасах, а увидел впервые. И почему-то мне стало даже смотреть на него брезгливо. Да и воздух в камере с появлением этого экземпляра как будто протух весь. Скорей бы утро, скорей бы Федор потрещал с мусорами, пусть его уберут отсюда. В нашем доме такому не место. Я поймал себя на мысли, что стал называть хату домом. Сроднился я как-то с ее обитателями, с ее стенами, шконками. Своей она стала. А тут этот незваный гость. Фу, бля, противно.