"Диалоги" - читать интересную книгу автора (Лем Станислав)I1. До тех пор пока технология перерабатывает материю окружающей среды в условия, благоприятные для человеческого состояния, она является продолжением природного гомеостаза, потому что нет принципиальной разницы между органами чувств и исследовательскими инструментами, между мышцами и реакторами. Органы чувств и инструменты черпают в окружении полезную информацию; мышцы и реакторы благодаря использованию этой информации делают возможной энергетическую суверенность относительно окружающей среды. Однако раз запущенная с целью «удовлетворения потребностей» технология проявляет растущую тенденцию упрощения доступа ко всем поддающимся вычленению «удовлетворениям». С радикально инструменталистской точки зрения нет принципиальной разницы между облегчением насыщения голода пищевого и голода сексуального, раз в обоих случаях речь идет о своего рода биологическом удовлетворении. Технологии, которые уже давно проникли в область межчеловеческих отношений, осуществляют, таким образом, следующий шаг, пронизывая все более интимные пространства нашего существования – с неоднозначным итогом. Снова обнаруживается, что очередность, в которой мы завоевываем последующие фрагменты власти над Природой – нашим телом, пусть даже Никем сознательно не запланированная, может таить в себе антиномические ловушки. Технология дает возможность выбора там, где до этого времени действовал – биологический, например – фатализм. И таким образом, вероятно, в не слишком отдаленном будущем станет реальной возможность устанавливать пол еще не родившегося ребенка. Равновесие в соотношении численности особей разного пола у людей сейчас регулируют, так же как и у «неприрученных» видов, вероятностные особенности хромосом. Однако если бы решение родителей относительно желаемого пола ребенка было возможно, несмотря на упомянутые свойства хромосом, например, как следствие предпочтения в данной культуре одного из полов, нарушилось бы существующее равновесие, и с целью противодействия этому пришлось бы предпринять какие-то шаги для устранения нежелаемой ситуации. Это иллюстрация повсеместного явления: когда некоторые параметры, сохраняемые до этих пор в гомеостатически благоприятной области благодаря регулирующему влиянию «природных» обратных связей (например, таких, которые до этого времени не были подвластны инструментальному влиянию человека), оказываются – благодаря новой технологии – освобожденными от природного диктата, может возникнуть необходимость в определенных «искусственных» мерах, противодействующих выведению этих параметров из оптимальной области ценностей. Эти «искусственные» меры, в свою очередь, могут означать ограничение свободы индивидуальных действий, которая возросла другими путями благодаря новым технологическим возможностям. Тогда возникает исключительная ситуация, в которой безапелляционную простоту первоначального тезиса, этически нейтрального: «невозможно» (то есть, например, нет возможности установить ребенку пол по желанию) приходится заменить директивой «нельзя» (то есть возможно, но нельзя устанавливать новорожденному пол по желанию – по крайней мере в некоторых случаях, когда, скажем, в данный период времени уже исчерпан «контингент выбора» данного пола). Что уж и говорить о предполагаемых сегодня биологами (более подробно об этом писал, к примеру, Ростан) возможностях более детального определения физических и психических качеств еще не родившегося ребенка. Их реализация требовала бы – эмпирически чрезвычайно трудного – коррелирующего согласования индивидуальных пожеланий родителей с общественным интересом (общество, состоящее из одних гениев, функционировать в равновесии, пожалуй бы, не смогло). Однако еще более серьезными следовало бы признать изменения, какие произошли бы в сфере чисто человеческих ценностей: если, например, было бы известно, что выдающиеся таланты господина 2. Из двух третей человечества, то есть из двух миллиардов, которые систематически недоедают, ежегодно в результате хронического недостатка питания умирает около 40 миллионов человек. Одновременно среди другой части населения возникает острая необходимость в специальной технологии сбора и уничтожения упаковки, в которой на рынок выбрасываются излишки производства. Но только на первый взгляд плохи дела исключительно у бедных, а у богатых все прекрасно. По сути и тут, и там нехорошо, хотя последствия избытка и недостатка имеют мало общего. Мы, однако же, в основном угрозу недостатка воспринимаем с надлежащей серьезностью, в то время как угрозой со знаком противоположным склонны пренебрегать, делая ее в крайнем случае предметом насмешки. Это понятно: наш вид в процессе эволюции сформировался в условиях постоянной борьбы за удовлетворение элементарных потребностей, поскольку именно так представлены в природе все «неприрученные» нормы естественной жизни. Ситуация же, при которой голод и жажду можно утолить слишком просто, представляет собою в нашей истории действительное Поскольку общество, состоящее из индивидуумов, подверженных влиянию ЛСД, существовать не может, этот препарат, ставший угрозой обществу, особенно в США, где его принимают миллионы молодых людей, был признан наркотиком (каковым он, собственно, не является), и его распространение запрещено под угрозой карательных санкций. Его применяют – в качестве эксперимента и с великолепными результатами – в случае неизлечимой болезни, чтобы облегчить процесс агонии (что действительно удается: достигается абсолютное равнодушие к смерти при полном сохранении сознания ее приближения). Примерно в это же время в США появились оральные контрацептивы, причем существуют уже и такие, которые действуют «вспять», то есть принятые в период до семи дней после соития препятствуют попаданию оплодотворенной яйцеклетки в матку. Эти средства, массово применяемые, не приносят телесного вреда и Таким образом, оба пола обретают равноправие даже биологическое, поскольку на равных могут избежать всех последствий сношения. Облегченное функционирование технологии обладает, однако – в обоих представленных случаях, – общими отрицательными чертами. Химически гарантированное бесплодие сношения может привести (при наличии других факторов, о которых после) к ослаблению сексуальной связи, и в этом его действие подобно действию ЛСД, обрывающего – кардинально – все связи индивидуума с другими людьми. Дело не столько в сексе или в химически вызванном состоянии «познания абсолюта», сколько в способе технологического вторжения, которое доставляет полноту немедленного удовлетворения сугубо локальным воздействием. В то время как локальные действия могут иметь значительные нелокальные последствия. Так, например, использование средств борьбы с насекомыми, уничтожая одних вредителей, косвенно приводит в движение целую экологическую пирамиду видов на этой территории. Инсектициды вывели из равновесия экологическую иерархию, то есть некую материальную систему; средства же, удовлетворяющие стремления или влечения, могут разбалансировать аксиологическую систему общества. Облегчить – обесплодив – половой акт – это то же самое, что способствовать – косвенно – признанию определенных эротических недосказанностей несущественными; такое отношение лишает – впоследствии – любовное чувство серьезности. Это действие, обесценивающее сексуальный акт через тотальное лишение его естественных последствий, происходит в культурном ареале, где легкость и безответственность половых связей обнаруживается в последние десятилетия в явно нарастающей тенденции. Таким образом, происходит постепенное срывание с сексуальных контактов покровов исторически наслаивавшихся ценностей, поскольку эти ценности являются не непосредственным результатом проявления врожденных механизмов, а производным продуктом сознательного усвоения определенных (имеющих также этическую окраску) отношений, общественно одобренных и признаваемых ценными. Так называемая эротическая недосказанность культурно обусловлена, как и сложные, часто трудные и даже болезненные обряды инициации в первобытных обществах. Нет ничего проще, чем признать эту практику достойной лишь уничтожения как иррациональную, однако такая точка зрения даже с прагматических позиций неприемлема, потому что любая двойственная в культурном отношении ценность, по правде говоря, «не обязательна» – но только в том смысле, что ее роль в других культурах играют иные ценности. В различных человеческих обществах создана система препятствий для индивидуума на пути достижения зрелости (групповой, семейной, профессиональной, половой) – препятствий, которые вовсе не являются простыми «лишними трудностями». С их уничтожением ликвидируются одновременно определенные мотивации – не всегда предоставляя взамен что-нибудь другое, соответствующее. Технология гораздо более пригодна для уничтожения устоявшихся ценностей, чем для создания новых. Форсирование в этом случае создания «возможностей» может привести к «аксиологическому взрыву», то есть к развалу системы ценностей: подобное форсирование может породить ситуацию, в которой жить очень легко, но не хочется. Мы не утверждаем, что контрацептивная фармакология в состоянии самостоятельно уничтожить эротическую любовь. Наверняка существуют культуры, так аксиологически настроенные, что «ценностноборческое» влияние этих средств могло бы в них вообще не проявиться социально. Однако в нашей – при наличии упомянутых тенденций – эти средства становятся фактором, придающим «безлюбовному сексуальному случаю» статистически возрастающую степень вероятности. Этот статистический аспект явления мы считаем самым существенным, поскольку он определяет направление развития перемен, в том числе и этических. Конечно, можно объяснить это таким образом, что женщины или девушки, которых до сих пор от сексуальных контактов удерживал только страх перед зачатием, не ценили – по сути – эротической специфики (что, впрочем, можно сказать и о представителях противоположного пола); и поэтому наблюдается всего лишь выход наружу – в поведении – своего рода падения уровня сексуальной этики, которое уже наступило, только не проявлялось достаточно массово. Подобное утверждение верно, по крайней мере в определенной степени, но оно не кажется мне достаточно существенным. Я предпочел бы вообще не заниматься сингулярным анализом психических состояний, долженствующим предварять суждения на тему эротики, потому что по этой теме у каждого своя точка зрения. В конце концов решающим для иерархии общественных ценностей является массовое поведение людей, а не то, как можно – в отдельных случаях – секционно анализировать мотивы их аксиологической ориентации. (При попытке подобного анализа немедленно возникают дилеммы: более важным является то, что люди думают, что делают, или то, что думают о генезисе их действий другие, например психоаналитики; «спонтанное» ли сознание или, лучше, «выученная» интроспекция, какую применяют, например, философы, должно быть исходным пунктом для исследования, и т.д. и т.п.). 3. Знания в наше время получают длительной напряженной учебой. Ее сделает излишней «информационносодержащая пилюля», которая наделит человека соответствующим объемом информации. Такой техники «дарового обучения» еще не существует, однако представляется возможным – хотя бы частично – ее реализовать. Однако труд, затраченный на учение, служит не только для получения определенного информационного капитала, он имеет свою, от природы этого капитала независимую роль. Он пробуждает честолюбие соперничества, закаляет для преодоления преград, делает неуязвимым для стрессов и таким образом формирует структуру личности. «Информационная пилюля», таким образом, может, уничтожая «внеинформационные» результаты обучения, деструктивно влиять на психическое развитие человека. «Пилюля» – такая, какую мы в состоянии себе вообразить, экстраполируя скромные результаты, полученные в экспериментах, – обременила бы эрудиционным балластом ум, принципиально не подготовленный для всестороннего использования информации. Нанесенный ущерб тогда вынуждена была бы ликвидировать либо новая форма своеобразной дидактики (как пользоваться имеющейся информацией), либо – что, признаться, смахивает на абсурд – технология, которая непосредственным вмешательством в мозговые процессы довела бы их до такого состояния, до которого сейчас они доходят благодаря «обычному» воспитанию и образованию. Однако если бы даже нечувствительную к стрессам, всесторонне развитую личность и интеллект можно было бы сформировать благодаря последовательности инструментальных приемов, производимых фармакологически и электрохимически на мозге, – какие, собственно, ценности, оправдывающие существование, еще сохранились бы в подобном мире? Задача технологии не может заключаться в постоянном стремлении к «короткому замыканию» всевозможных потребностей, желаний и хотений с их предметами, потому что там, где можно иметь все и сразу, полностью отсутствуют ценности, которые формируются благодаря наличию определенной иерархии целей и градации трудностей, которые необходимо преодолеть для достижения целей. Тем временем технология разворачивает все новые наступления на фронтах нашей системной организации, и неизвестно, как и чем укреплять тела перед подобной осадой, ведь нападающий является, пожалуй, самым благожелательным из наших союзников. Если бы идеал совершенства обретался там, где все максимально доступно, то хотя философ Панглосс, может быть, и не был прав двести лет назад, но сегодня мы со скоростью артиллерийского снаряда приближаемся к самому лучшему из миров, в котором в аптеке можно будет получить знание без обучения, мистические состояния без веры и наслаждение без угрызений совести. Такое поведение, подменяющее ценности удобствами, является современной формой грабительской экономики. Трудно протестовать против применения контрацептивных средств, потому что отчаянная ситуация требует и отчаянных средств, но следует по крайней мере называть вещи своими именами. Технология не может заменить аксиологический хребет цивилизации. В современном мире обычаи и общепринятые нравственные нормы не смогут противостоять технологическому натиску – его можно притормозить (как в случае с ЛСД) только тогда, когда результаты инструментального нововведения яростно вступают в противоречие с кодексами общепринятых законов (когда существуют – как в случае с ЛСД – законодательные прецеденты). Сколько бы при всем при том ситуацию фронтального столкновения ни заменяла обтекаемость технологических подходов, общество и его законодательные нормы практически оказываются бессильными. Позднее обнаружение ущерба, как правило, напрасно: невозможно сдержать рост широко распространившихся технологий. Они слишком повсеместны, слишком люди к ним привыкли, и прекращение их применения нам, пожалуй, показалось бы бедой. Поэтому на практике происходят крутые – и явно незапланированные – повороты в области этики. Я не знаю, исследовал ли кто-нибудь, к примеру, социоэтические аспекты открытия атомной энергии; пожалуй, о «духе времени» многое говорят такие факты, как попытки оправдать человекоубийственную политику Третьего рейха – ссылаясь на первое применение атомной энергии, попытки, ставящие почти что знак равенства между создателями газовых камер и атомных бомб – ведь и те и другие были технологами. Вместо предусмотрительности в этом секторе общественной практики действует случайность, вместо планового контроля – беспомощная, в крайнем случае беспокойная инертность, вместо обширных знаний – не очень-то даже себя осознающее невежество. 4. Пасквильному изображению отрицательного влияния технологий на нормы этики следовало бы – как представляется – противопоставить, хотя бы в дополнение, апологию ее положительного влияния, поскольку известно, что чисто инструментальные директивы больших отраслей технологии (энергетики, транспорта, промышленности распределения благ) прекрасным образом совпадают с директивами долженствования повсеместного сотрудничества и кооперации в масштабах земного шара, поскольку поведение, соответствующее этим правилам, как поощряется с точки зрения морали, так и является выгодным с экономической и конструкторской точек зрения. Но на пути этих положительных градиентов технологии громоздятся бесчисленные антагонизмы современного мира, которые умеют действенно препятствовать реализации даже того, что материально выгодно для всех. Отрицательное же влияние технологического развития на систему общественных ценностей значительно труднее поддается размещению, поименованию и распознаванию, поэтому мы и уделили ему столько внимания. Особенно двусмысленна роль современных технологий, когда с соответствующим размахом они начинают функционировать на культурных территориях третьего мира, в значительной мере застывших на относительно примитивных уровнях социоэволюции, потому что тогда очень часто рассыпаются и разваливаются традиционные бытовые нормы, несоразмерно с возникающими демографическими потоками, бессильные в новых ситуациях, в результате чего в таких обществах легко может возникнуть своеобразный нормативный вакуум, исчезновение старых ценностей при отсутствии новых, ведь искусственное ускорение эволюции этических норм невозможно. Действительно, ребенок учится этике, как родному языку, как впоследствии естествознанию или математике, но эти науки очень отличаются друг от друга; во втором случае речь идет преимущественно об информации, которую надо запомнить, в первом – о правилах поведения, которые следует освоить в процессе непрекращающегося восприятия социальныз образцов. Когда цивилизация развивается как бы собственными силами, поднимаясь с одного этажа на другой, темп этической эволюции, вернее, усвоение унаследованной от предков этики постоянно меняющихся условиях – может выглядеть органично постепенным, всесторонне гармоничным. Внезапное вторжение технологий в пределы первобытной культуры, в свою очередь, может привести к этическому разгрому, так как адаптационные механизмы обычаев и нравственности попросту не успевают за изменениями. Но даже и последовательно развивающаяся цивилизация – из-за свойства технологий постоянно ускоряться – может развить такой техноэволюционный темп, что морали, прививаемой в молодости одному поколению, на весь жизненный путь будет недостаточно, так как ускорение изменчивости слишком быстро делает эту мораль анахроничной, и в результате следующее поколение, получив в качестве воспитателей людей беспомощных и аксиологически дезориентированных, самостоятельно пытается обнаружить цель поведения, часто с сомнительным результатом, что, впрочем, неудивительно. Я не могу сказать, перегнал ли уже техноэволюционный процесс моральную эволюцию или это еще впереди. Однако непрекращающееся ускорение прогресса возможностей делает подобный разрыв, своего рода потерю когерентности внутри цивилизации, – реально очень возможной. Антропоморфизируя, можно сказать, что природа сама заботится о своем целостном равновесии, о постоянном самообновлении собственных элементов, а это попросту означает, что высокая стационарность природы – например, в околоземном ее исполнении – есть результат длительных, прямо-таки миллиардолетних процессов взаимной подгонки геологического и биологического факторов, частично – изменения одного другим (таким образом возникла как гомеостазное целое биосфера), частично же – адаптация второго, живого, к мертвым флуктуационным закономерностям планеты. Человек из-за своей временно-пространственной мизерности воспринимал непосредственно ему доступный земной уголок Природы всегда как открытую систему, то есть практически бесконечную. Однако, хотя массой своих живых тел человечество составляет невероятно малый фрагмент планетарной массы, на практике технологии, созданные человечеством, превратили открытую систему в закрытую, постоянное равновесие биосферной системы – в дисбаланс, свидетельством чего является возникновение новых технологий, исключительно предназначенных ликвидировать вредные последствия функционирования предыдущих технологий, тех, что непосредственно служат биологическим и общественным человеческим потребностям. Следует предположить, что возникнет, – а может быть, уже возникла – необходимость внедрения следующей ступени технологий, областью применения которых будут нематериальные отношения, то есть технологий, способных противодействовать явлению «прибежища инструментальности», или отдаления фронта реализации активных возможностей цивилизации от каждой отдельно взятой личности, входящей в ее состав, от ее аксиологического, морального горизонта, от ее восприимчивости и адаптационных способностей, которые в действительности очень велики, но они в точности такие же, как и у людей неолитических культур (в разные периоды неолита) – поскольку мы с ними одинаковы с точки зрения биологии. Я не рассматриваю тут познавательные или образовательно-воспитательные аспекты этого ускорения, которое может привести к тому, что процесс устаревания знаний, в том числе и профессиональных, сделает необходимым постоянное обучение или «переучивание» в пределах огромного числа профессий (как это, впрочем, происходит уже сейчас во многих отраслях точных наук: прогресс вынудил биологов изучать математику, экономистов – осваивать элементы кибернетики, примеры можно продолжать). 5. Эмпирика, несомненно, обязана подчиняться этике в том смысле, что – обнаруживая существование связей, незримых в быту, – мы начинаем ориентироваться в этическом содержании действий или решений, которые в прежние времена считались нейтральными с этой точки зрения (если врач уведомит молодоженов, что со значительной степенью вероятности их ребенок родится с врожденными отклонениями из-за строения генотипов родителей, то эти молодожены будут, рожая калек и недоразвитых детей, безвинными с точки зрения существующего законодательства, но с нравственной точки зрения, наверное, их решение заслуживает осуждения). Конечно, это исключительная ситуация, в которой этично не то, что непосредственно подсказывает нравственная интуиция, а только то, что сверх того получило одобрение биолога, теоретика-операциониста, специалиста в вопросах принятия решений и линейного программирования вместе с кибернетиком, занимающимся теорией игр. Вероятно: мы не встречаемся ежедневно с такими ситуациями и традиционная нравственность – особенно в кругу каждодневных человеческих контактов – пока еще не потерялась в лесу технологических решений. В этом смысле можно, наверное, еще оставаться так называемым обыкновенным порядочным человеком, но, правда, таким, чья нравственная впечатлительность постоянно получает удары, поскольку технологически созданное информационное пространство нашего мира превращает нас в свидетелей жестокостей, совершающихся в тысячах его точек, чему мы практически ничего не можем противопоставить, кроме внутреннего осуждения – а любой, наверное, признает, что этого мало. Принадлежность к виду 6. Говорить в полном объеме о «технологии этики» в предварительно упомянутом понимании – было бы все равно что рассуждать о теории идеального общества (по аналогии с теорией идеального газа), поскольку этика – часть культуры, и рассматривать отдельно ее можно лишь условно и упрощенно – как подмножество активных параметров системы «человечество». Следовательно, было бы фантазией, лишенной основы в сегодняшних знаниях, захотеть – а мы захотим – ограничиться рассуждениями только о том, что обосновывается опытом. Поэтому мы ограничимся анализом как бы вступительного раздела этой «технологии» – о моделировании (формальном) интересующих нас явлений. |
||
|