"Харбинский экспресс-2. Интервенция" - читать интересную книгу автора (Орлов Андрей Юрьевич)В китайской фанзеПавел Романович молчал, слушал. Смотрел на вновь обретенного спутника. И размышлял: что же в услышанном правда? Между тем Сопов отодвинул пустую миску, промокнул губы платком. Сложил его и спрятал обратно в карман. Сказал: – Воистину: девять жизней у кошки. Можете мне поверить. Он пнул ногою корзину, в которой уютнейшим образом почивал Зигмунд. Кот немедля приоткрыл глаз, глянул неодобрительно. Потом принялся мыться. Особенно обихаживал левое ухо – под ним виднелась свежая ссадина. Закончив, снова улегся и заурчал на манер маленького мотора. Что, как известно, свидетельствует о полном кошачьем удовольствии и благополучии. Разговор происходил в китайской фанзе. Пришли они сюда прямо с вокзала. После их случайной встречи на перроне заштатного городка Цицикара – не сказать, чтобы бурной, но вполне дружеской – Клавдий Симеонович расставаться не пожелал. – Кто знает, – заявил он, – уж не судьба ли нас сводит? Я вот склоняюсь именно к этому. Не стану больше ее искушать. Далее с вами пойду. Тем более что в чреве бронепоезда отчего-то не чувствую себя в безопасности. Скажете – парадокс? Павел Романович пожал плечами: – Хорошо, идемте. Это прозвучало сухо, а зря: если б не Клавдий Симеонович, не видать бы доктору своего саквояжа. А ведь как сокрушался! Собирался нырять за ним в Сунгари, нанимать водолазов! Целую экспедицию замыслил. На деле же – вот как все обернулось. Весьма удачно. Возможно, даже и несколько чересчур… Так что на господина Сопова не стоит косо смотреть. Его благодарить надобно. …С сожалением покидал Павел Романович железнодорожный перрон. Хотелось повидаться с Вербицким. Как удалось избежать недавней атаки брандера? Наверняка – адъютанта заслуга. Впрочем, это их дело. Забот у начальника бронепоезда нынче достаточно, а потому не стоит отвлекать его досужей беседой. От вокзала пустились пешком. Клавдий Симеонович сперва все пытался высмотреть ваньку, но потом сдался и поспешил следом. Дорогой он было пустился пересказывать вновь свои злоключения, но вскоре сам понял, что повторяется, и умолк. Вид господин титулярный советник имел самый бесхитростный – да только в рассказ его как-то не верилось. Но, с другой стороны, рассуждал сам с собою Дохтуров, и мои приключения – чистой воды фантастика. Рассказать кому – на смех поднимут. …После того как на палубе «Самсона» разорвался снаряд, пути Павла Романовича и господина Сопова временно разошлись. Контуженный взрывом, Дохтуров остался на пароходе. А после (вместе с Агранцевым) был захвачен красными в плен. Поскольку пароход вскоре погиб, Дохтуров находился в уверенности: господин Сопов отправился на дно Сунгари совместно с «Самсоном». И генерал Ртищев – с ним за компанию. А самого Павла Романовича (и оставшихся в живых пассажиров) красные привезли на затерянный хутор. Для какой такой надобности? Вскорости прояснилось и это. Поначалу Дохтуров решил, будто – для выкупа. Ах, если бы так! Все оказалось проще – и вместе с тем страшнее. Комиссар отряда большевиков, некто Логус, к пленникам обратился с горячечной речью. И обрисовал, так сказать, мизансцену: – Вы – вовсе не мирное население, – сказал он. – Вы – солдаты противника. А с такими не церемонятся. A la guerre comme a la guerre! То есть на войне как на войне. Поэтому за военные действия против бойцов революционного батальона имени Парижской коммуны наш революционный суд всех вас приговорил к смертной казни… – Как злостную контру и мракобесов, – всунулся один из товарищей. – …и приговор нынче же будет приведен в исполнение. – Комиссар с видимым удовольствием обвел пленников взглядом. Надо сказать, те как один были связаны (руки назад) и вдобавок притянуты веревкой к длинной колоде. Рядом с Павлом Романовичем сидела молоденькая барышня лет девятнадцати. Он запомнил ее еще с парохода: мадемуазель Дроздова. – Нас расстреляют? – прошептала барышня одними губами. Но их не собирались расстреливать: комиссар заявил, что всем пленникам-мужчинам уготована жуткая казнь на колу. (Дело в том, что к тому времени красные в Забайкалье несли потери. В том числе и от местного населения. Приходилось им очень несладко – и тогда большевики измыслили, как им казалось, вполне оригинальный ход. А именно: захватить пленных и казнить с особой жестокостью. Причем весь, с позволения сказать, процесс запечатлеть на фотографических карточках. Логус даже продемонстрировал пленным специалиста – некоего Симановича, в недавнем прошлом содержавшего фотографическое ателье где-то в Чите. Попросту говоря: красный батальон имени Парижской коммуны был послан в Маньчжурию именно с целью террора. И, как полагал Павел Романович, эта идея вовсе не являлась пустой или вздорной. Если опубликовать эти снимки… Да, возмущения будет немало – однако еще больше окажется страха. А страх куда эффективнее любого оратора.) Но судьба (не в первый раз уже за последние дни) оказалась благосклонна к Дохтурову. Ему удалось бежать, а с ним вместе спаслись от злой смерти Агранцев (тот самый штаб-ротмистр) и упомянутая мадемуазель. Остальным пленникам не повезло. Однако погибли они не так, как планировал комиссар: кто-то ночью свернул всем им шеи. Точь-в-точь как давеча в «Харбинском Метрополе». А потом уж форменный роман приключился – впору по нему фильму снимать: Павел Романович в компании с ротмистром и госпожой Дроздовой, поплутав по тайге, выбрались наконец к ветке железной дороги, где их подобрал бронепоезд с говорящим именем «Справедливый». Бронепоезд шел из ремонтных мастерских Харбина, направляясь на северо-запад. Там была Чита, там был атаман Семин. И там же – красные цепи, за последнее время все ж проредившие атаманово войско. Собственно, «Справедливый» был его частью – входил боевой единицей в состав атаманского бронедивизиона. Командовал «Справедливым» некто есаул Вербицкий. Все хорошо, если б не одно обстоятельство: с каждой минутой они неумолимо Впрочем, для ротмистра это не имело значения: он намеревался далее присоединиться к войскам атамана. Мадемуазель Дроздова, хотя и переживала за матушку (та наверняка с ума сходила от беспокойства), возвращаться в Харбин тоже не торопилась. Но для самого Павла Романовича этот маршрут был в крайней степени нежелателен. Дело в том, что на пропавшем «Самсоне» остался журнал, в котором Дохтуров вел записи своих изысканий. Изыскания те касались особенного лекарства – лауданума, более известного как панацея. У Павла Романовича имелись все основания полагать, что упомянутый лауданум тайно хранится где-то в Маньчжурии. Впервые в существовании этого снадобья доктор убедился случайно, еще в Санкт-Петербурге (впрочем, как известно, ничто на свете не бывает совершенно случайным). А затем, после ссылки в Сибирь (после несчастного случая, приведшего к гибели пациентки[2]), лишенный права на врачебную практику, занялся восточной медициной. Вот тут и пришла к нему догадка, перешедшая позднее в уверенность: родина панацеи – Китай. И сам великий Парацельс привез ее из этих краев – а вовсе не создал сам. Год за годом Павел Романович приближался к заветной цели. Результаты исследований скрупулезно заносились в журнал. Этот журнал (запечатанный в специальный влагостойкий футляр) надежно хранился в саквояже. А с саквояжем своим Дохтуров не расставался. И вот теперь, по злой воле рока, этот саквояж лежит на дне Сунгари! Правда, оставалась надежда, что будет назначено следствие, пароход обследуют водолазы. Тогда, при некотором везении (плюс «барашек в бумажке» для речного начальства), есть надежда вернуть утраченное. Но для этого нужно срочно возвратиться в Харбин! Однако командир «Справедливого» помочь в этом не мог: имел указание следовать на всех парах. У него, кстати, была своя корысть: Вербицкий намеревался залучить Павла Романовича к себе в поездную команду – потому что врача на «Справедливом» давно уже не имелось. Иными словами, Дохтуров стал временным пленником бронепоезда. Предполагалось ехать всем вместе до Цицикара (где «Справедливый» должен взять воду для парового котла), а там пересесть на встречный экспресс. С ним и вернуться в Харбин. Но вышла история: стало известно, что Цицикар захвачен красным отрядом. И навстречу «Справедливому» большевики запустили брандер – паровоз с вагоном, до краев начиненным взрывчаткой. Ситуация сложилась острейшая. Вдобавок (это уж Вербицкий рассказал по секрету) на Харбин от Читы шел литерный поезд с золотом, предназначенным для японской дипмиссии. Принадлежало то золото атаману Семину и назначалось в уплату за оружие и боеприпасы. А сейчас этот литерный шел прямехонько в лапы большевикам! Вербицкий сказал: даже страшно подумать, что станет с атамановым войском, если золото к японцам не попадет. Но, ввиду брандера, бронепоезд не мог помочь. И тут ротмистр, человек очень бывалый, вызвался верхами следовать в Цицикар – с тем чтобы как-то предупредить литерный. Вербицкий с ним согласился и даже дал трех коней. Так и отправились: ротмистр, Дохтуров и госпожа Дроздова. Ее брать не хотели, но мадемуазель наотрез отказалась оставаться на бронепоезде. После приключения с пароходом «Самсон» настаивать было бы просто жестоко. Добрались до Цицикара без происшествий. Но в город втроем не пошли – слишком опасно. Мадемуазель Дроздову оставили дожидаться в лесу, а Дохтуров и ротмистр отправились дальше. И тут обнаружилось замечательное обстоятельство: Цицикар захватили те самые большевики, что давеча потопили «Самсон». Попадать к ним в плен во второй раз было смерти подобно; но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Итог: штаб-ротмистр тяжелейшим образом ранен (по всему – смертельно, в этом Павел Романович практически не сомневался), предупредить литерный не удалось. Все, что смог сделать Дохтуров, – устроить Агранцева в китайской фанзе, а затем разыскать и привести сюда Дроздову. Правда, без лекарств и квалифицированного ухода это все мало что значило. Однако большевикам тоже не очень-то повезло: с ходу захватить «золотой» поезд они не смогли. Казаки конвоя (правда, немногочисленного) самых прытких перещелкали из винтовок, и красные партизаны перешли к позиционной войне. Это было им совсем не с руки: время-то играло против бойцов батальона Парижской коммуны. Вот-вот могли подойти крупные силы противника. Однако в городке большевики нашли броневик. Эта машина (с новым именем «Товарищ Марат») совершенно изменила соотношение сил. Теперь ситуация стала напоминать известный конфликт Голиафа с Давидом – притом что у последнего сейчас не было его знаменитой пращи. Вот тут-то Павел Романович и оказал атаману услугу. За годы, проведенные в ссылке, он пристрастился к охоте и сделался великолепным стрелком; теперь же, вооружившись винтовкой, подкараулил блиндированный автомобиль и точнейшим образом вогнал ему пулю прямиком в бронещель. Закончилось все полной викторией. Красные поспешно покинули Цицикар, а вскоре сюда прибыл сам атамана Семин. После чего Павел Романович на короткое время сделался героем и общим любимцем. Спустя короткое время на станцию прибыл и «Справедливый» – атаки брандера ему удалось избежать. И вот там, на перроне, Павел Романович увидал человека, о котором почти забыл и которого меньше всего ожидал теперь встретить: Сопова Клавдия Симеоновича. И не одного – с сюрпризом: в руках титулярный советник держал докторский саквояж и корзину с котом. Теперь они шли безмолвно. Впереди – Павел Романович с саквояжем в руке. Чуть позади резво катился Сопов. Похоже, таежные скитания ему на пользу пошли – он более не пыхтел, да и вообще выглядел куда свежее, чем при первой их встрече. А иные еще сомневаются в целительных свойствах свежего воздуха и разумного моциона! Тут Клавдий Симеонович догнал своего более молодого спутника. Пошли рядом, плечо к плечу. – Что ж не полюбопытствуете относительно содержимого саквояжика? А ну как пропало что? Или речною водицей подпортило? – Я так полагаю, вы уже и сами полюбопытствовали, – сказал Павел Романович. – Однако сетований по поводу возможных утрат не слышу. Следовательно, все в полном порядке. Клавдий Симеонович фыркнул. – Грешен, заглянул я в ваш саквояжик. Да и как было не посмотреть? Вдруг чепуха какая? Тогда и тащить без надобности. А так гляжу: ученые записи. Значит, работал человек, трудился. Грех бросить. Вот и доставил в лучшем виде. – Вы читали записки? – быстро спросил Павел Романович. – Читал-с. Да только, признаться, ни черта в них не понял. Образование имею купеческое, всякие там медицинские трубки-мензурки для меня – тьма египетская. И вообще, я, доктор, сызмала крови боюсь. Как услышу про впрыскивания или там зубодерное дело – верите ли, поджилки трясутся. – Это дело привычки. А что до саквояжа – то весьма признателен. В тех записях результат пятилетней работы. Безумно жаль было бы потерять. – Вот и прекрасно. Однако куда это мы направляемся? Город уж позади остался. – В предместье. Недалеко, в четверти часа. Для вас, думаю, не расстояние. Вид у вас прямо цветущий. Будто десяток годов сбросили. – Да-с. Я и вправду словно помолодел. – Значит, нести поклажу было не в тягость. Кстати, насчет корзины я в восхищении. Мало б нашлось желающих. И то: кинули бы в лесу, и весь сказ. – Ну… – протянул Клавдий Симеонович. – Ежели откровенно, корзину-то не я тащил. – А кто? – удивился Павел Романович. – Генерал. Мы с ним вместе с «Самсона» ныряли. – Чудеса! – Дохтуров даже остановился, головой покачал. – Генерал Ртищев вплавь преодолел Сунгари? Трудно поверить. – Как хотите. А только так и было. И потом по лесу мчал – будто лось или олень там какой. – Где ж он теперь, сей олень? – спросил Дохтуров. – Хотелось бы повидаться. Все-таки – пациент. – Это кому как, – ответил титулярный советник. – Мне он без надобности. Та еще штучка. Я и так все про него понял. – Что ж вы поняли? – После, – ответил Сопов. – А сейчас давайте-ка шагу прибавим. Мне эта местность не нравится. К фанзе подходили сторожко, но она оказалась пустой. Хозяин-китаец что-то чинил во дворе, жены его не было видно. Дохтуров вошел первым. Лаз в подпол открыт. Павел Романович нахмурился, но тотчас сообразил: дышать-то внизу надобно, вот и открыли. К тому ж масляная лампа. Без открытого люка давно бы все задохнулись. Он подошел к черному проему в полу, заглянул и стал спускаться. Воздух внизу был вязким, тяжелым. Глаза, привыкшие к дневному свету, не сразу освоились. – Пришли? – раздался голос Дроздовой. – Слава Богу. А то я уже разное думала… – Жив? – Да. Только вроде без памяти. А это кто с вами?.. – Сопов, Клавдий Симеонович. Я рассказывал – он был с нами на пароходе… Павел Романович склонился над умирающим. Ротмистр был без сознания. Он весь горел. Жар сухой, без выпота. Пульс частый, горячечный. – Давно без чувств? – Почти сразу, как вы ушли. Однажды только пить попросил. – Давали? – Нет. Вы ж запретили, я помню… Господи, а это еще что?! – Это, сударыня, самое что ни есть дорогое для нашего ротмистра существо, – сказал Клавдий Симеонович, пристраивая корзину на земляном полу. – Прозвание имеет человеческое: Зигмунд. Они с Владимиром Петровичем большие приятели. Даже вместе сражались, в японскую-то войну… – Шутите? – неприязненно спросила Дроздова. – Да какие уж тут шутки. – Сопов вздохнул, подвинулся ближе к ротмистру. Спросил, приглушив голос: – Что, совсем плох? – Безнадежен… Скоро начнутся боли. – Ах ты, господи! Вот ведь казус какой! А я для него эту скотину столько верст по тайге тащил. На своем-то горбу. Эх, жаль. Красивый человек, отчаянный. Мне такие по сердцу. Да и вообще… Что он имеет в виду под словом «вообще», Клавдий Симеонович пояснить не удосужился. Развязал платок, открыл корзину. Кот Зигмунд мигом выпрыгнул на земляной пол, потянулся, сладко зевнул. Надо сказать, вид он имел вовсе не авантажный: всклокочен, шерсть местами заметно повытерлась. Левое ухо смотрело вниз, а у основания его была заметна зажившая ссадина. Покружив, кот уселся и принялся мыться. – Что это он… в таком виде? – спросил Павел Романович. – Так и мы не лучше, – сказал Сопов. – Хорошо еще, живы остались. Внезапно Зигмунд оставил свое занятие. Он вдруг завертел головой, выгнул спину и зашипел. Мадемуазель Дроздова вздрогнула: – Что это с ним? Никто не ответил. Между тем кот заметался по погребу. Это продолжалось недолго: он мигом нашел ротмистра, мяукнул, после вспрыгнул на грудь и стал тереться мордочкой о лицо. – Вот ведь верность какая, – сказал Сопов. – Средь котов это редкость. А заразу не занесет? Может, убрать? Павел Романович покачал головой: – Теперь это все равно. – Вы разыскали опий? – спросила Анна Николаевна. Дохтуров повернулся к ней. В красноватом масляном свете глаза у мадемуазель казались невозможно огромными. – Во всем городке нет ни одной уцелевшей аптеки. – А если он очнется? Что станем делать? Павел Романович промолчал. Вообще-то, это его вопрос. А никак не молоденькой девушки, не окончившей даже и сестринских курсов. Однако сейчас безразлично, кому сей вопрос адресован. – Господин Сопов весьма благородно вернул мне мой саквояж, – сказал Павел Романович. – В свое время я содержал там небольшую аптечку, для экстренных случаев… Подождите. Он поставил саквояж на колени, раскрыл. Погрузил внутрь руку и принялся что-то нащупывать. – Ну как? – спросила нетерпеливо Дроздова. – Подождите… Вот здесь потайное отделение. На кнопочках, почти неразличимое. Сейчас… Один за другим раздались три тихих щелчка. Павел Романович пошарил рукой в чреве саквояжа. – Нашли? – Да. Вот. Он вытащил небольшую стальную коробочку. Когда-то она была блестящей и гладкой, но теперь поверхность ее поржавела от речной воды. Один угол был смят. Раскрыл коробочку Павел Романович не без труда. Наконец перед глазами предстали размокшая в кашу бумага и стеклянная крошка. – Что это? – спросила Дроздова. – Порошки в аптекарской бумаге. И растворы для впрыскивания. Как видите, все погибло. – Здесь был морфий? – дрогнувшим голосом спросила Анна Николаевна. – Да. Две или три ампулы. – Может, что-нибудь уцелело. Дайте ваш саквояж! – Бесполезно. – Ах, да что же вы в самом деле! – Дроздова решительно забрала у него сак. Осмотрела внутри, потом шпилькой вспорола подкладку. – Посветите! Павел Романович покорно взял со стены светильник, поднес ближе. Некоторое время никто не произносил ни слова. Потом Анна Николаевна вскрикнула: – Ой! – и отдернула руку. На указательном пальце выступила капелька крови. – Прекращайте, – решительно объявил Павел Романович и потянулся забрать саквояж. – Подождите… А вот… это что будет такое? – С этими словами Анна Николаевна извлекла на свет тонкую стеклянную трубочку. Зажав средним и большим пальцами, поднесла Павлу Романовичу прямо к носу. Он немного отпрянул: – Это? Позвольте… Вот так штука! Как же она уцелела? – Неужто нашла? – поразился Сопов, до сих пор молча взиравший на происходящее. – Ай да медамочка! Вот что значит: охота пуще неволи! Госпожа Дроздова немного вспыхнула при этих словах (что, впрочем, было незаметно из-за слабости освещения), а Павел Романович сделал вид, будто бы не расслышал. – Так это морфий? – спросила Дроздова. – Не ошибка? Тут ведь нет надписи? – Нет никакой ошибки. Я в свое время собственноручно готовил раствор и запаивал трубку. – Тогда делайте скорей впрыскивание! Павел Романович подавил вздох. Он прекрасно знал, что никакой морфий, никакое впрыскивание не спасут теперь ротмистра. И даже не облегчат существенно участь – потому что доза была совсем небольшой. Получится передышка часа на два, а после боли вернутся. Но вслух он ничего не сказал и принялся готовить шприц. Через пятнадцать минут все было сделано. – Я, с вашего позволения, теперь полезу наверх, – проговорил Клавдий Симеонович, – а то уж больно здесь тягостно. Аж голова кружится. – Разумеется, – ответил Павел Романович. – Да и все мы можем подняться. Вы, Анна Николаевна, тоже. – Ничего, я здесь побуду. – Пойдемте. Очень прошу. Вам теперь требуется передышка. А после я за ним сам пригляжу. Во дворе Клавдий Симеонович заметно ожил. – Как тут насчет пропитания? – спросил он, оглядываясь. – Я бы, знаете, не отказался подкормить организм чем-нибудь основательным. А то в бронированном поезде меня все больше чаем потчевали. Анна Николаевна стремительно повернулась к Сопову: – Как? Вы тоже путешествовали на «Справедливом»? Но ведь он погиб! – Уверяю вас, нет, сударыня. Сей железный монстр целехонек. Да вот и доктор не даст мне соврать. – Но как же?.. – повторила Дроздова. – Не понимаю. – Мы все тут много чего не понимаем, – сказал Дохтуров. – Вы попросите Клавдия Симеоновича свою историю рассказать. Я уже слышал, а вам любопытно будет. – Согласен, – Сопов кивнул. – Но не раньше чем познакомлюсь с местной гастрономией. Пускай даже и несколько однообразной. – Хорошо. По правде, время у нас имеется, – сказал Павел Романович. Сказал – и пожалел, потому что вышло нехорошо. Вроде как он дожидается смерти Агранцева, чтоб действовать далее. Анна Николаевна это уловила. – Ждете, чтоб он Дохтуров почувствовал раздражение. – Сударыня, – сказал он, – вы который раз стараетесь подчеркнуть мою беспомощность как врача. Вам оттого легче? Что ж, извольте. Но ситуация такова, какова она есть. Мы по-прежнему в опасности. И если потребуется, я оставлю здесь ротмистра без колебаний. Он абсолютно безнадежен. В этом и состоит истина. Хотя допускаю, что лично вам она особенно неприятна. В последней фразе был скрытый смысл. Не следовало этого говорить. Дохтуров нахмурился. Ему хотелось сказать Анне Николаевне совсем не то. А так получилось, будто он отчитывает ее, словно классная дама провинившуюся гимназистку. Но Анна Николаевна ничего не ответила и даже не посмотрела. Села на пол, уткнула подбородок в колени и стала глядеть в одну точку. – …Да, девять жизней у кошки, – повторил Клавдий Симеонович, с сожалением оглядывая пустую миску. Дохтуров подумал, что Сопов, будь он один здесь, непременно бы облизал посудину. – Я как с обрыва-то в реку упал, так насилу и выбрался, – сообщил титулярный советник. – Понятное дело, вместе с котом загремел. Саквояжик в зубы взял, а корзинку бросил. Не пропадать же с ней, в самом деле. Выбрался на песок, отдышался. Побрел, значит, вдоль берега. И трех верст не прошел – вижу, плес. А на нем будто люлька качается. И что ж вы думаете? – Думаю, это был наш незабываемый кот, – ответил Павел Романович. – Точно! Как после такого в поговорки не верить? – Почему ж не верить? Я вот поговорки очень люблю. Только вы по порядку рассказывайте. А то с пятого на десятое – Анна Николаевна и не поймет ничего. С этим Клавдий Симеонович Сопов согласился. Устроился на полу поудобнее (мебели-то в фанзе вовсе не наблюдалось) и принялся повествовать далее. Дохтуров краем глаза наблюдал за Дроздовой. Та сперва интереса к рассказу не проявила. Но мало-помалу увлеклась, а чуть погодя – ближе придвинулась. Сопов, видя такое внимание, совершенно вошел во вкус. Говорил он длинно, с отступлениями и украшательством (как справедливо подозревал Павел Романович, нередко расходившимся с правдою жизни). – Стало быть, хлысты вас и к железной дороге вывели, и вещички помогли донести? – недоверчиво спросил Дохтуров, когда титулярный советник умолк. – Может, еще и «Справедливому» семафорили? Чтоб после в блиндированный вагон под локоток подсадить? – Зря насмешничаете! – обиженно сказал Сопов. – Я ведь едва не сгинул в этой дыре. А что одумались еретики – так Господь, стало быть, вразумил. Капитолина – она даже слезу напоследок пустила, – добавил он со значением и покосился на госпожу Дроздову. Та спросила: – Да, может, кормщик-то не знал, что вас отпускают? За его спиной сделали? – Напрасно сомневаетесь, Анна Николаевна, – ответил Сопов. – Прекраснейшим образом знал. Я ведь с ним после еще разговор имел. – Какой? – спросил Павел Романович, охваченный внезапным предчувствием. – Представьте, о вашей особе. – А что такое? – Очен-но интересовался, что это вы за доктор такой. Спрашивал: кто, откуда, да каков из себя. И откуда знаете столь действенные методы. А потом… – тут Клавдий Симеонович выдержал небольшую пазу, явно наслаждаясь моментом, – мне кормщик сообщил по секрету, будто в одном дальнем селе несколько лет назад тоже некий врач появлялся. Форменные чудеса творил. И знаете что, Павел Романович? Доктор тот по описанию очень на вас походит. Дохтуров нахмурился. – Понимаю, на что намекаете, – сказал он. – Речь о Березовке. Да, это село хлыстовское. Но – где Березовка, и где – мы? Нет, чепуха это. – Не скажите, – протянул Сопов. – Кормщик вас лично не знал, это верно. Но был у него сродственник. Очень дальний. А родная кровь, сами понимаете… Может, они приватно общались. В общем, историйку про мальчика, чудеснейшим образом исцеленного ссыльным доктором из Петербурга, кормщик знает в деталях. И сказал напоследок, что весьма бы желал познакомиться. С вами, Павел Романович. – Так вот почему он вас отпустил! – воскликнула Дроздова. – Вы догадливы, мадемуазель, – Клавдий Симеонович насмешливо поклонился. – Именно потому. Я даже слово дал, что непременно устрою свиданьице. – Каким же образом? – недружелюбно спросила Анна Николаевна. – Да откуда я знаю! Я ведь так пообещал, шутейно. Чего не скажешь, шкуру спасаючи… – Вот именно – шкуру! – гневно воскликнула госпожа Дроздова. – Ну знаете… Всему есть границы… – Оставьте! – перебил Павел Романович. – Все это не имеет значения. – То есть как? – спросила Дроздова. – Ведь он, – мадемуазель кивнула на Сопова, – собирается передать вас в руки чудовищ! – Пускай. Это вполне совпадает с моими желаниями, – непонятно ответил Дохтуров. Сопов и госпожа Дроздова посмотрели на Павла Романовича с недоумением. – Вы шутите? – спросила Дроздова. – И не думаю. Понимаете, я ошибался. Думал, будто все наши злоключения связаны с прошлым кого-то из вас. А это не так. Все дело во мне. Уф! Прямо гора с плеч! Тут госпожа Дроздова взглянула на него как-то – Это вы насчет Гекаты? – Откуда вы знаете? – пришел черед удивляться Дохтурову. – Пока вы отсутствовали, ротмистр ненадолго пришел в сознание. И он мне кое-что рассказал. Про ваши теории. Что будто бы нас всех преследует некая сила, каковую вы определили Гекатой. Она якобы гонится следом и собирается всех истребить. А вы теперь решили оборотиться к ней лицом и дать бой. Кажется, я в этом вам даже и помогла, угадав насчет пилота над лесом. Ну, когда мы были в красном плену на хуторе. Будто бы он для Гекаты шпионил. Но, по-моему, все это глупо. – Во-первых, – сказал Павел Романович, – преследуют – Однако она неверна, – сказала Дроздова. – Вы же сами только что утверждали: полоумный старик преследовал только вас. Но зачем? Что ему надо? – Да, вот это вопросец, – встрял Сопов. – К чему тому замшелому пню ваша особа, доктор? Брать уроки намеревался? – Имеющий уши да услышит. – Дохтуров потер ладони, словно ему внезапно стало холодно. – Ведь вы рассказали сами – и про китайскую деревню, и про горшок с уникальным средством. – Верите в сказки? – Сопов скривился, махнул рукой. – Не ожидал от просвещенного человека! – Это не сказки. Да сядьте же наконец! То ли от интонаций в голосе Павла Романовича, то ли еще по какой причине, только Клавдий Симеонович притих, уселся прямо на пол, поджав по-турецки ноги, и приготовился слушать. Анна Николаевна садиться не стала, однако всем своим видом демонстрировала нетерпеливое ожидание. – Дело в том, – сказал Павел Романович, – что замечательное лекарство действительно существует. – Лекарство от всех болезней? – быстро спросила Дроздова. – Панацея? Неужели вы о ней говорите? – Да. Много лет назад, в столице, я присутствовал на одном приватном сеансе. И убедился, что панацея – не миф. Потому что увидел воочию результат. – Что именно? – Анна Николаевна подалась вперед. – Чахоточную больную в последней стадии. Она умирала, практически у меня на глазах. Это была агония. Но… проведенная терапия повернула процесс обратно. – Ну и что? – сказал Сопов. – Была агония, да вся вышла. В жизни чего не бывает! Павел Романович вздохнул: – Агония – этап умирания. Его не повернешь вспять. – Почему? – Происходит глубокое нарушение всех жизненных функций, прежде всего мозговых. Необратимое нарушение. Короче говоря, агония, не завершившаяся смертью, – медицинский нонсенс. – Так вас, верно, хитрым трюком попотчевали, – произнес титулярный советник. – Это был не фокус. К тому же я присутствовал не один. – Читал я про то в вашей тетрадке! Только все – вздор. Надуть вашего ученого брата – не штука. Как там у поэта? «Ах, обмануть меня не сложно, я сам обманываться рад!..» – Насчет вранья и неправды мы еще побеседуем. А пока примите на веру – или можете вовсе не слушать. – Продолжайте! – попросила Анна Николаевна. – Ну его! Не обращайте внимания. Павел Романович снова потер ладони. – Вот так у меня появилась цель, – сказал он. – Я постановил себе любой ценой найти это средство. Потому как твердо знал, что не фокус и не химера… Если панацею смог добыть один человек, почему бы не попробовать мне? Черт возьми, этому стоило посвятить жизнь! – Еще бы… – пробормотал Клавдий Симеонович. – На таком деле можно заработать прилично. – На таком деле можно получить все сокровища мира, – поправил его Дохтуров. – Но это не главное, хотя и от денег я бы не отказался. – Значит, с вашей панацеей можно жить вечно? – спросила Анна Николаевна. Она раскраснелась, глаза горели. – А молодость? Как с нею? Павел Романович покачал головой. – Никакого личного бессмертия не существует, – ответил он. – Вы неправильно поняли. Панацея – это лекарство. От большинства известных болезней. Может, даже от всех. Впрочем, старость – согласно одной из теорий – тоже своего рода недуг. – Значит, вы нашли это лекарство! – воскликнула Дроздова. – Поэтому за вами гоняется тот ужасный колдун! Дохтуров покачал головой: – К сожалению, нет. Пока нет. – Ну так и говорить нечего! – заключил Сопов. – Вы нам тут просто морочите голову. Дроздова посмотрела на него, потом повернулась к Дохтурову. Павлу Романовичу показалось, что она сейчас расплачется. «Интересно, с чего это?» – Не совсем так, – сказал он. – Высылка оказала мне услугу неоценимую. Здесь я познакомился с медициной Востока. Мне удались удивительные открытия. Но… все это не было панацеей. Хотя казалось, разгадка близка. Однако вскоре я понял: собирая чужие рецепты, ничего не добьюсь. – Почему? – спросила Анна Николаевна. – Дело в подходе. Я внимательно изучал труды Парацельса. Он писал, будто он знает секрет панацеи. Кстати, называл ее лауданумом. – Фи! – присвистнул Клавдий Симеонович. – Только Теофраст оказался большим путаником, – продолжил Дохтуров, не обращая внимания на Сопова. – Простите, кто? – спросила Дроздова. – Теофраст Бомбаст из Гогенгейма. Более известен как Парацельс. – А почему – путаник? – Потому что узнать рецепт из его записей невозможно по очень простой причине: он и сам его не знал. – Позвольте! – вскричал Сопов. – Вы же только что утверждали обратное! – Я сказал: – Откуда ж он его взял? – Полагаю, с Востока. У меня есть теория, как панацея попала в Европу. Но это история долгая. Главное в другом: уже в пятнадцатом веке панацея стала известна, Парацельс пользовал ею больных. Но потом она была снова утеряна. Понимаете, что это значит? – Нет, – призналась Анна Николаевна. – Я теперь совершенно ничего не понимаю. Сопов же демонстративно промолчал. – Я думаю, что у Теофраста Бомбаста имелся некий запас лауданума, – сказал Дохтуров. – И потом этот запас кончился. Парацельс не мог его сам изготовить. И предпринял долгое путешествие на Восток. Могу утверждать, что побывал он в Китае. – Так, значит… – прошептала Дроздова. – Да. С незапамятных времен панацея хранится здесь. Я не сомневаюсь, что это вещество – природного происхождения. Ее открыли случайно. – Нетрудно представить, как его стерегут… – прошептала Дроздова. Дохтуров усмехнулся: – Конечно. Но вопрос в другом: – Либо отнята силой, – добавил Сопов. – Весьма вероятно. – Однако Китай велик, – заметил Сопов. – Где намереваетесь проводить изыскания? – Рискну утверждать: лауданум спрятан где-то в Маньчжурии. И я догадываюсь, – Откуда такая уверенность? – спросил Клавдий Симеонович. – Ответ в моих записях. Насколько я понял, вы с ними знакомы. Сопов пожал плечами: – И давно вы пришли к такому выводу, господин алхимик? – Недавно. Я как раз обдумывал план новых поисков… – Что же вам помешало? – Дроздова нервно переплела пальцы. – Весь этот кошмар. То есть пожар в «Метрополе» – и все, что случилось далее. – Ясно! – воскликнула Анна Николаевна. – Значит, вам стараются помешать! – Она повернулась к Сопову: – Ну что, господин Фома неверующий? Вы и теперь сомневаетесь? Но Клавдий Симеонович не успел ничего ответить. Из подпола послышался шум. Кто-то закричал на высокой дрожащей ноте. – Доктор, вы совсем забыли о своем пациенте, – насмешливо сказал титулярный советник. – Может, ему нужна ваша помощь? Дохтуров на это ничего не ответил. Шагнул к фанзе, Анна Николаевна – следом. – А когда вернетесь, – крикнул им вслед Сопов, – я расскажу кое-что интереснее всех этих сказок. Вам будет о чем подумать, клянусь! Переступив порог, Дроздова повернулась к Павлу Романовичу и, слегка порозовев, тихо сказала: – Признайтесь, доктор, вы ведь все это придумали? – Простите?… – ошеломленно переспросил Дохтуров. – Насчет панацеи и прочей волшебной чепухи. Ведь точно придумали? Сознайтесь! – Господи, да зачем же?! – Полагаю, чтобы произвести на меня впечатление, – серьезно ответила барышня. – Для чего же еще? Она отвернулась и первой прошла в фанзу. Павел Романович шагнул следом. Он подумал, что старая истина насчет непостижимости женской натуры верна по-прежнему, несмотря на свою избитость. |
||
|