"Харбинский экспресс-2. Интервенция" - читать интересную книгу автора (Орлов Андрей Юрьевич)

Приключения в Цицикаре

Вскрик прозвучал глухо. Чей – не понять. Впрочем, загадка небольшая: скорее всего, с Агранцевым, увы, все кончено.

Не дослушав Сопова, Павел Романович поднялся и направился к погребу. Однако Дроздова опередила его: подошла первой и стала торопливо спускаться по шаткой лесенке.

А дальше произошло вот что.

Снизу донеслись рычание, грохот, потом тонкий испуганный вскрик. Истошно заорал кот.

На миг у Дохтурова промелькнула невозможная мысль, будто в погреб каким-то образом забрался «амба» – уссурийский тигр. Людоед, по окраинам промышляющий человечиной.

Послышался сухой треск подломившейся лестницы. Анна Николаевна взмахнула руками и скрылась в провале люка. На размышления времени не было. Оставалось одно – немедленно прыгать следом.

Внизу, против ожидания, еще горели светильники. Горели неважно, но все же достаточно, чтоб разглядеть мизансцену.

Никакого тигра, разумеется, не было и в помине. У ближней стены стоял штаб-ротмистр Агранцев, расставив руки на манер циркового атлета, исполняющего коронный свой номер. В каждой он держал по китайцу, притиснув к стене и встряхивая, словно щенят.

Увидев Дохтурова, ротмистр крикнул:

– Извольте полюбоваться: сапоги тянули со спящего! Хорошо, не прирезали!

И он стукнул злополучных хозяев затылками о земляной срез. Те заверещали, пытаясь вырваться. Но у них не было ни одного шанса против чудеснейшим образом ожившего ротмистра.

– Вы… – пролепетала Дроздова, поднимаясь с пола.

Но Павел Романович не дал ей закончить.

– Пустите их. – Он подошел к ротмистру, заглянул в глаза. Чистые, незамутненные. Даже и признаков горячки не наблюдается.

– Что это вы на меня так смотрите? – спросил Агранцев.

Он насупился, сильно встряхнул китайцев, отчего те стукнулись лбами, и отшвырнул в сторону.

Павел Романович вопрос проигнорировал. Что было, конечно, невежливо, но вполне извинительно, учитывая совершенно особые обстоятельства.

– Как вы себя чувствуете?

Ротмистр повертел головой:

– Сносно. Впрочем, ноги как ватные. Это, верно, со сна.

– Позвольте. – Павел Романович взял ротмистра за запястье.

Пульс был учащенный, более ста ударов. И дышал ротмистр так, будто перед тем версту пробежал. Но это скорее от духоты, воздух в подвале никуда не годился. Зато нету жара. И с рефлексами все в порядке, можно даже не проверять – вон, китаец со своею женой до сих пор в себя не пришли.

Одним словом: умирать ротмистр определенно раздумал.

Скорее из-за привычки, нежели по необходимости, Павел Романович оттянул ротмистру нижнее веко – взглянуть на поверхность склер.

– В чем дело?! – Агранцев отшатнулся. От резкого движения затрепетали язычки пламени в чашках светильников.

Сцена была самая фантастическая. Душный подвал, мрачный, с красным отливом, масляный свет мажет стены. Человеческие фигурки замерли, будто в детской игре: ледащие хозяева скорчились у сломанной лестницы, чуть поодаль застыла Анна Николаевна (даже в этаком сумраке видно, как она побледнела). А в центре, отбрасывая гигантскую тень, укрепился воскресший ротмистр.

Ну просто «Фауст» какой-то, подумал Дохтуров. Посмотрел Агранцеву в глаза.

– Вы что, совсем ничего не помните? – Вопрос был задан тоном самым обыкновенным, однако далось это Павлу Романовичу с немалым трудом. В душе словно вихрь пронесся. Внезапно с абсолютной отчетливостью он понял: свершилось. Мечты, поиски и колоссальнейший труд – все было не напрасно. Он выиграл! Нашел-таки сокровенный парацельсовский лауданум. Правда, пока непонятно, как выглядит это средство и в чем заключается. Это предстояло выяснить, и как можно скорее.

– А что я должен помнить? – Агранцев огляделся. Должно быть, что-то почувствовал, потому что добавил уже мягче: – Объясните, доктор, по-человечески, что же здесь происходит.

Объяснять пришлось долго.

Но сперва Павел Романович проделал самое необходимое: тщательнейшим образом осмотрел недавнего умирающего. Результат получился такой: на животе грубый шрам, а также повышенная и болезненная чувствительность в правом нижнем сегменте. Перкуторные звуки брюшины также изменены. Дыхание и пульс учащенные. Однако все это ни вместе, ни по отдельности не могло угрожать здоровью штаб-ротмистра.

О чем Павел Романович тому и сообщил. Получилось сухо и как-то неубедительно.

Анна Николаевна смотрела во все глаза – она-то все поняла преотлично. Но стояла молча. Видно, не знала, что следует говорить в такой феноменальной ситуации. И нужно ли вообще рот раскрывать. Взгляд барышни сделался влажным, мечтательным.

Что ж, подумал с грустью Дохтуров, это неудивительно – воскрес предмет обожания. Перст судьбы. Такого ни одно женское сердце не выдержит.

В общем, как говорят в народе, хороша Маша, да не наша.

И еще Павел Романович подумал, что во всяком триумфе есть своя доля горечи.

После экстраординарного медицинского освидетельствования повисла короткая и неловкая пауза. И в этом молчании Дохтуров отчего-то почувствовал себя балаганным факиром.

Нарушила паузу барышня:

– Господа, здесь невыносимо душно. Сделайте что-нибудь…

В этот момент в проеме наверху показалась голова Клавдия Симеоновича:

– Не надоело секретничать? – развязно спросил титулярный советник. – Мне лично ждать вас прискучило. Я…

Он не договорил, впившись взглядом в ротмистра. Лицо у Сопова вдруг исказилось и налилось кровью. Дохтуров даже немного испугался.

Но Клавдий Симеонович не упал замертво в погреб. А, проявив изрядную сообразительность, убрался прочь – чтобы спустя пять минут прибыть вновь, с легкой бамбуковой лесенкой.

Во дворе Павел Романович сказал:

– Вот что, господа. Нам следует поговорить.

И тут же подумал: полно. Точно ли надо? Он ведь не связан никакими обязательствами. Эти люди для него абсолютно чужие. Для чего говорить с ними о панацее? Они ничего не поймут. А если и поймут – что толку? О чудесах легко лишь мечтать. Поверить в них куда как сложнее.

Правда, самой панацеи – вот так, чтоб из саквояжа достать, – тоже не наблюдается. Но это ничего, нужно только все осмыслить как следует. Проанализировать. И тогда он непременно поймет, в чем секрет. Поэтому лучше подождать, не вводить других в искушение.

«Ну-ну, – сказал голос, слышимый только ему. – Да ты никак надумал сбежать с чудесным рецептом?»

И в мыслях не было. Глупости!

«А те, что были зарезаны в „Метрополе“? – осведомился голос. – А пленные с „Самсона“? Они погибли из-за тебя. Их тоже надо полагать глупостью?»

Тут голос, конечно, преувеличивал. Но в чем-то был прав: с самого начала охотились за ним, за Павлом Романовичем Дохтуровым. Теперь это совершенно очевидно. Ему старались помешать, не допустить до тайны. Какой отсюда вывод? Очень простой: те, кто находятся с ним рядом, подвергаются смертельной опасности. Значит – надо уходить одному.

«Ха! Кого ты хочешь обмануть? – спросил голос. – Твоих спутников постараются убить в любом случае».

Возможно, подумал Павел Романович. Но я не могу отвечать за всех.

Однако голос не унимался. Он сказал:

«А мадемуазель Дроздова?..» – И вдруг замолк.

Почему? Что он хотел еще сообщить?

– …что вы намеревались нам сообщить? – спросила Дроздова.

Дохтуров посмотрел на своих спутников. Эта троица, надо признать, была весьма живописной. В другой раз можно бы и пошутить по этому поводу.

Он наклонился, вытащил из саквояжа дневник. Пролистал мельком, восстанавливая текст в памяти. Особой необходимости в том не имелось – он и так прекрасно помнил собственные записи. А хоть бы и нет – не читать же собравшимся лекцию.

Но без краткого исторического экскурса все же не обошлось. Да, университетское образование, ничего не попишешь. Сознание само стремится разложить все по полочкам и для наглядности привесить табличку.

Сперва про Теофраста Бомбаста Парацельса. У Сопова вид немного скучающий – уже слышал. Ротмистр глядит насмешливо. А вот барышня зарделась и даже вперед подалась. Понятно, теперь все под новым углом видит.

Ладно, это теория. Сейчас перейдем к практике.

– А вам не приходило в голову, господа, что за последние дни мы все замечательно изменились? – спросил Павел Романович. – Исключая разве что вас, Анна Николаевна.

– Это вы о чем? – отозвался Сопов.

Ротмистр ничего не сказал.

– Да хоть бы о вас лично, уважаемый господин купец. Позвольте спросить, сколько вам лет?

– Пятьдесят семь.

– Совсем недавно выглядели на все шестьдесят. Должно быть, коммерческие заботы? Впрочем, не в том дело. Я врач, и я весьма наблюдателен в том, что касается физического состояния. Так вот: на момент нашего знакомства оно у вас было не самым завидным.

– Это почему же? – угрюмо спросил Сопов.

– Развивающаяся грудная жаба, склонность к апоплексии и определенные затруднения с мочевым пузырем. Простите, что при даме. Это только так, навскидку.

– Кхе-кхе… – прокашлялся Сопов.

Но Дохтуров не обратил на это внимания:

– Далее. Обед у мадам Дорис еще не стерся из памяти? По всем статьям получался он для вас самым последним.

– Эва! – сказал Сопов. – А рвотное? А зонд, коим вы меня истязали? Полно скромничать, доктор. Вы сами меня от отравы спасли.

Дохтуров покачал головой:

– Боюсь, мои манипуляции имели лишь вспомогательное значение. Дело, Клавдий Симеонович, в вас. Точнее, в том заряде жизненной силы, который вы получили.

– Это что ж за заряд?

– Точно пока не скажу. Но в том, что он имел место, – не сомневаюсь. Ну подумайте сами, сколько вам выпало: пожар, роковой обед в доме терпимости, баталия на Сунгари. А еще – многотрудное путешествие по тайге, да не простое, с приключениями. Из которых вы вернулись не только без потерь для здоровья, а, пожалуй что, даже прибавили. Поглядите на себя при случае в зеркало – вам можно дать сорок пять, самое большее.

– Что верно, то верно, – вдруг вмешался Агранцев. – И то смотрю: будто помолодел наш негоциант.

Павел Романович повернулся к нему:

– Ну, вам-то завидовать грех. Вы у нас будто Феникс. Точнее сказать – Лазарь. Только, в отличие от библейского Лазаря, воскресали вы дважды. Первый раз – на хуторе. Можете мне поверить, тот удар прикладом в лицо для большинства б оказался фатальным. Однако вы уцелели. Мало того, сумели поправиться за фантастически короткое время! Я уже тогда не знал что и думать по этому поводу.

– Вы не были на войне, доктор, – сказал ротмистр. – Там случаются еще более невероятные вещи. Впрочем, продолжайте. Это занятно.

– Занятно? – переспросил Павел Романович. – И только? Клянусь, мне это нравится! Но позвольте спросить: а вы помните пулю, которую получили в живот?

И вот тут Дохтурова поджидал сюрприз: оказалось, что штаб-ротмистр этого факта совершенно не помнил. По всему, горячечный жар вызвал частичную афазию, которая затронула события самого последнего ряда. Иными словами: то, что произошло после вояжа на бронепоезде, у Агранцева начисто стерлось из памяти. В том числе и выстрел в упор – вне всяких сомнений, смертельный. По этой причине эффект от сказанного получился не тот.

Но вот госпожа Дроздова ничего не забыла.

– Владимир Петрович, ведь вы совсем умирали, – сказала она. – Мы когда в погреб спускались, думали…

– Вот как? – мрачно спросил Агранцев. – Тогда понятно, отчего все так на меня посмотрели. – Он нахмурился. – Постойте. Вы хотите сказать, что я получил пулю в упор?

Павел Романович кивнул.

– Тогда где же она? Я ничего не чувствую.

– Возможно, закапсулировалась, – сказал Дохтуров. – А возможно, ее вообще нет. Я, правда, с такими случаями ранее не встречался.

– Доктор, – попросил Клавдий Симеонович, – вы подождите про случаи. Вы мне вот что скажите: у вас в самом деле появилось это лекарство? Наподобие живой и мертвой воды?

Павел Романович молча кивнул.

Вновь повисла короткая пауза, потом госпожа Дроздова приглушенно вскрикнула. То ли радостно, то ли с испуга – неясно.

– Вздор, – сказал ротмистр.

– А я верю, – заявил Клавдий Симеонович. – Я себя теперь знаете как чувствую? О-го-го! Какой там сорок пять! Поднимай выше – вдвое годов сбросил. Внутри все, прямо сказать, поет и играет. И аппетит, какого давно не бывало. Цельного барана б умял. И мысли фривольные насчет слабого пола… Прошу прощения, барышня.

– Прекрасно, – сказал ротмистр. – В таком случае не дозволите взглянуть на это чудо-лекарство? Какое оно? И вообще, что вы с ним собираетесь делать?

– Что делать? – крикнул Сопов. – Хорошенький вопросец! Да с этаким средством вся вселенная, можно сказать, у ног. Что власть, что богатство? Флер один, наваждение! Сегодня есть, а завтра? Кому они нужны, без здоровьица? Мишура. Я вам так скажу: за этакое дело все сокровища света можно отдать. Тот, кто им владеет, – властелин мира.

– Любопытно… – пробормотал Агранцев. – И кто ж им владеет в действительности?

Павел Романович подумал, что ротмистр, как человек военный, сразу же уловил главное.

– Должен вас несколько огорчить, – сказал он. – Панацеи у меня нет.

Тут произошло то, что в театральных пьесах принято называть немой сценой.

– Шутите? – Клавдий Симеонович покраснел.

Ротмистр засмеялся.

– Так я и думал, – сказал он. – Комедия. Однако за такое веселье, доктор, у нас в полку запросто могли застрелить у барьера. Или же так, попросту…

Павел Романович и сам понимал, что получилось неловко. Но куда деваться? Одному такую жар-птицу не удержать. Разыщут, а после убьют. И остальных тоже, если станут действовать поодиночке. Их единственный шанс – оставаться всем вместе. Но для этого господ Сопова и Агранцева надобно убедить. А это непросто – титулярный советник уже волком глядит. И ротмистру слов недостаточно, даже самых что ни есть убедительных. Но как объяснить, что средство существует реально, и надобно только вычленить ключевой фактор?

– Вы неправильно меня поняли, – сказал Дохтуров. – Панацеи нет у меня. Но она есть у нас всех. Надобно только понять, что она собой представляет. Я жду от вас помощи.

– Тут я не помощник, университет не оканчивал, – буркнул Сопов. – Если вам непонятно, так мне и тем более. Только вы что-то темните…

– Подождите, – оборвал его ротмистр. – Вы, доктор, на какую помощь рассчитываете?

– Надо восстановить в памяти все, что происходило с каждым после пожара. Основное внимание – на детали. В чем-то они непременно сойдутся. И тогда…

– Что – тогда? – жарко спросила Дроздова, не сводившая с доктора глаз.

– Поймем, в чем состоит панацея.

(Надо добавить, что множественный род был употреблен Павлом Романовичем с некоторой долей лукавства. Перечесть элементы, из коих мог составится лауданум, следовало всем, однако создать заключение из этого списка мог только Дохтуров. Впрочем, думается, то лукавство было вполне извинительным.)

– Согласен, – сказал Агранцев. – Отчего б не попробовать? Все равно не намечается немедленных дел. Разве не так?

Дохтуров хотел было сказать об атамане Семине, обещавшем найти пилота. И о том, что нужно как-то пробиваться в Харбин. Но все-таки промолчал.

Они уселись в кружок и принялись совещаться. Китаец – хозяин фанзы – со своею женой наблюдали за ними, примостившись на корточках возле порога. Они не могли понять, о чем могут так жарко спорить трое мужчин и одна женщина.

Однако совместное мозговое усердие пропало втуне. Думали-думали, да только ровным счетом ничего определить не смогли. Хотя, что же в том удивительного? Задачка-то была составлена, прямо сказать, довольно невнятно. И Агранцев, и Сопов весьма приблизительно представляли себе, что от них требуется. О чем вспоминать? Какие такие детали?

Да и времени, вопреки словам ротмистра, оставалось не так уж и много. Это все сознавали: из Цицикара требовалось убираться, покуда обстановка не переменилась. Ведь атаман того и гляди покинет сей населенный пункт, и тогда никто не поручится за будущность ни мирного населения, ни вооруженных гостей.

Меж тем, вспоминая, Владимир Петрович и Клавдий Симеонович постоянно сбивались на малозначительные подробности личного свойства, для затеянного доктором эксперимента совсем не пригодные. Да еще все время перебивали друг друга (Анна Николаевна, если честно сказать, тоже лила воду на мельницу общей неразберихи – то и дело вклинивалась с собственными комментариями, которые к делу вовсе не относились). Вышло в итоге худо – вскоре все выдохлись и стали глядеть друг на друга с известным раздражением, которое неизменно является вернейшим признаком неудачи.

– Довольно, – сказал наконец ротмистр. – Все это попросту глупо. Давайте уж приищем себе иное занятие.

– Но как же так! – воскликнула Анна Николаевна. – Мы должны найти панацею! Владимир Петрович, ведь вы сами – первейшее ее доказательство… С точки зрения медицины!

Ротмистр хмыкнул.

– С точки зрения медицины, сударыня, – ответил он, – мое существование указывает, что чувства родителей не были платоническими. Это уж наверняка. За остальное не поручусь.

Анна Николаевна зарделась и смолкла. Потом умоляюще посмотрела на Сопова.

– Я бы и рад помочь, – сказал тот, – да только получается вроде как в сказке: пойди не знаю куда, достань не знаю что. Поконкретней задачку бы. А так… Что тут поделать? Хотя я в это снадобье верю. Даже не сомневайтесь.

– Ничего, – Павел Романович поднялся. – Мы к этому еще вернемся. А сейчас нам пора.

– Что вы намерены делать? – спросил ротмистр.

– Прежде всего – искать пилота. От этого не отступлю. Ежели не сыщем охотников по наши души, панацея нам будет без надобности.

– Это вы о Гекате? – поинтересовался Агранцев. – Всерьез в нее верите?

– Да. И потому считаю поиски авиатора первостепеннейшим делом. А лауданум никуда не денется.

Тут вклинился Сопов.

– Почему? – спросил он заинтересованно.

– Да по той причине, что все компоненты его должны быть при нас. Когда я пользовал вас и когда лечил ротмистра – что имелось в нашем распоряжении? Мой саквояж. Мои знания. И вы, мои пациенты. Вот так и теперь.

– Ну-ну, – скептически произнес Агранцев. – Дело ваше. Скажите лучше, как намерены выбираться?

– При содействии атамана. У меня с ним дружеские отношения. Я вам потом расскажу. А пока – двинемся к станции.

Был уже вечер. Воздух сделался плотным и влажным, и при быстрой ходьбе казалось, будто его не хватает. Сопов шагал впереди, следом – Павел Романович с Дроздовой. Ротмистр ступал замыкающим.

Не прошли и версты, как он вдруг сказал страшным шепотом:

– Господа, а где же мой кот?!

Остановились. Агранцеву никто не ответил – про кота напрочь забыли. Даже и сам Сопов, немало через него претерпевший.

– Может, на сей раз двинемся налегке? – осторожно предположил Павел Романович.

– Нет уж, – отрезал ротмистр. – Вы свой саквояжик не бросили? Вот и я не оставлю товарища.

Он развернулся и споро пошел назад.

– Не будем ждать, – сказал Дохтуров. – Догонит.

Спорить, к его удивлению, никто не стал. Повернулись и послушно двинулись следом. Получалось, что и Клавдий Симеонович, и госпожа Дроздова молчаливо признали его лидерство. Это было удивительно, поскольку Павел Романович никогда в жизни к начальствованию склонности не имел, да и не стремился. Однако нынешняя ситуация требовала проявления совершенно новых качеств – а прежде всего твердости и командирства, – которые Павел Романович у себя обнаружил. Не без удовольствия, надо признать.

За прошедшие часы городок заметно преобразился. Восторженные толпы исчезли – равно как и гордые недавней победой атаманские казаки. Первые, должно быть, устали от обилия впечатлений, а вторых призвало недреманное атаманово око.

Было тихо, над Цицикаром сгущались сумерки. На привокзальной площади о недавних событиях напоминали лишь стреляные гильзы, звонко катавшиеся по булыжникам мостовой, да бумажные разноцветные ленты, коими благодарные горожане устраивали салют в честь своих избавителей.

У первого пути стоял под парами литерный. Далее, под семафором, гигантской рептилией замер блиндированный поезд. Бронепаровоз пофыркивал паром, словно «Справедливому» не терпелось тронуться в путь.

Это не понравилось Павлу Романовичу. Похоже, атаманово войско готовилось покинуть Цицикар ранее ожидаемого.

Он взбежал по ступеням крыльца – к знакомой уже вывеске. Но путь в ресторацию оказался закрыт. Конвойный казак в черкеске с серебряными газырями заслонил дверь:

– Не велено!

– Я врач, моя фамилия Дохтуров, – сказал Павел Романович. – Мне нужно срочно говорить с Григорием Михайловичем.

Казак покачал головой.

– Не велено, – повторил он. – Атаман и штаб совещаются. Гражданским лицам – ни-ни.

Было понятно: ни за что не пропустит.

– А пойдемте на «Справедливый»! – сказала Дроздова. – Уж там-то нас помнят.

Предложение показалось неглупым. Однако на деле вышла опять неудача: бронепоезд был оцеплен караульными из команды (которую, в отличие от конвоя, в город праздновать не пустили). Через это часовые были озлоблены, хмуры, неразговорчивы. Позвать командира Вербицкого или хоть адъютанта наотрез отказались. Да еще пригрозили прикладом.

– Идемте тогда в аптеку, – сказал Павел Романович. – Я видел, есть одна, на той стороне площади.

Там и вправду имелась аптека, причем устроенная по европейскому образцу – и рецептурный отдел, и общий, и небольшой прилавок с чаем и выпечкой. Все это Дохтуров рассмотрел еще днем, однако на тот момент аптека была закрыта. Работает ли теперь?

Оказалось – функционирует. Провизор, маленький человечек с венчиком седых пушистых волос вкруг полированной лысины, посетителям зримо обрадовался. Вероятно, вознамерился хоть частью компенсировать убытки, понесенные за период «вражеской оккупации».

Был провизор вежлив до приторности, чем несколько восстановил против себя Павла Романовича. Искательности Дохтуров не выносил, почитая эту черту одной из самых несимпатичных.

Кушая чай с пирожными, Сопов сказал:

– Осточертело все. Хочу в Харбин. Довольно с меня приключений.

Дохтуров пожал плечами:

– Охотно верю. Да только не своей волей совершаем этот вояж.

– Верно, – согласился Сопов. – По собственному желанию я бы отправился в края более интересные.

– И куда же, позвольте спросить?

– Да хоть в старушку-Европу. Все чисто, красиво, никакого дикарства. И на душе покой, и телу отдохновение. Не то что у нас…

– Боюсь, в Европе вы теперь не найдете искомого. Война и там все перемешала.

– А нейтралы? – спросил Сопов. – Швейцария чем плоха? Страна невоюющая, культурная, лояльная ко всем остальным.

– Думаю, там нынче не протолкнуться, как на Дворцовой в престольный праздник. Ведь вы не один столь догадливый. Впрочем, полагаю, и в Швейцарии не так уж и безопасно. Наверняка шпионы и агенты влияния всех мастей на каждом шагу.

– Ну, тогда хоть в Северо-Американские Соединенные Штаты!

Павел Романович усмехнулся:

– Вот разве что. Да только вы языком не владеете. Верно?

– Ничего, – ответил Сопов. – Коли сподобит Господь изыскать средства на подобное путешествие, с языком как-нибудь разберусь. Скажем, подыщу компаньона. Или же компаньонку. Вы, Анна Николаевна, не согласитесь ли на совместное странствование?

– Господа, это ребячество, – госпожа Дроздова сморщила носик. – Какие средства? Откуда? Все это пустое.

– Не скажите, – раздельно произнес Клавдий Симеонович. – У нас ведь такой алмаз бесценный имеется – куда там «Графу Орлову»! Состояние! Финансовая империя!

– Это вы насчет панацеи? – спросил Павел Романович.

– Именно.

– Тогда было б уместно спросить и мое мнение.

– Конечно, доктор, – быстро согласился Клавдий Симеонович. Несмотря на некоторую шутливость тона, было понятно, что он говорит серьезно. – Ваше мнение прежде всего. Да только про нас, грешных, тоже не забывайте. Одному этакое предприятие не осилить. Надорветесь. Это я вам точно скажу. Университетского курса не кончал, верно. Однако жизнь знаю не понаслышке. А опыту, полагаю, побольше вашего будет. Определенно вам говорю: берите меня в компаньоны. Не пожалеете. У Сопова слово твердое: обещал служить, значит, верным по гроб жизни останется. Да и вообще… думаю, мы с вами не случайно встретились. Нас ведь рок свел, судьба. Фатум. А против судьбы идти ни за что невозможно. Иначе такая моргенфри выйдет – врагу не пожелаешь.

Павел Романович посмотрел на собеседника с некоторым изумлением. Нечего сказать, изрядно переменился сей господин. Причем трансформации очевидно затронули не только физическую, но и духовную сферу. Фатум, скажите на милость! Вон как заговорил давешний материалист.

– Я не против сотрудничества, – негромко ответил Павел Романович. – Да только в Новый Свет не собираюсь. Имею, знаете ли, совершенно иные планы.

– И какие же? – прищурившись, спросил титулярный советник.

Павел Романович взял салфетку, промокнул ею губы и отложил в сторону.

– Скажите, доводилось ли вам прежде в больнице бывать? – спросил он.

Сопов кивнул:

– Не без этого.

– И по какой надобности?

Клавдий Симеонович насупился, покашлял в кулак:

– Ну, к примеру, по зубодерной.

– А! И что, удалили вам зуб?

– Не единый. Цельных три. Кровищи…

– Понятно. А как, по-вашему, лучше – с зубами или без оных?

– Ясное дело, с зубами. Да только при чем тут… Не пойму, куда же вы клоните?

– Сейчас поймете. А вот если б предложили вам взамен утраченных деревянные зубы вставить? Или хоть и железные? Как, согласились бы?

– Где это видано – деревянные зубы! – воскликнул Сопов. – Вы, верно, аллегорически выражаетесь, да только для меня это больно мудрено. Скажите попроще.

– Куда ж тривиальнее. Ладно, я вот к чему: если у живого организма какой-либо член исключить, то ничто утраченную деталь не восполнит. Поэтому, если существует возможность лечения, ничего другого и желать невозможно. Это я вам как врач говорю. Понимаете?

– Само собой.

– А страна, государство – тот же животный организм. Изъяли у него становой хребет, а взамен деревянный костыль надумали вставить. Да только не приживется он! Клюка живой ноги никогда не заменит. И никакие большевистские Советы нашему государю не составят подмену.

– Вон вы куда… – протянул Клавдий Симеонович. – Сразу видно – ученый человек. Излагаете уж очень заумно. Да только пример ваш того… неудачный.

– Почему?

– Слыхал я, будто в заграничных лечебницах фарфоровые зубы наловчились вставлять. Взамен настоящих. И будто бы даже не хуже.

Павел Романович рассмеялся:

– Вы заблуждаетесь. Я знаком с упомянутым фарфоровым суррогатом. Уверяю, хотя владельцы и сверкают невозможною белизною во рту, на самом деле мечтают об утраченных по своему небрежению собственных, природных зубах. Можете мне поверить.

Клавдий Симеонович недовольно пожевал губами.

– Доктор, – сказал он, – скажите открыто: вы к чему государя-то помянули?

Вопрос был прямой, а потому и отвечать следовало однозначно.

– Я намереваюсь, – сказал Павел Романович, – с помощью лауданума спасти нашего государя, который пребывает теперь в заключении. С ним – и со всей августейшей семьей – может произойти что угодно. Лауданум же позволит сохранить жизнь венценосцу. Да и саму династию.

– Ах!.. – воскликнула Анна Николаевна.

– Династия? Венценосец? – сдавленно переспросил Сопов. – Лауданум… царю? Да ведь он же отрекся!

– Господь с вами, Клавдий Симеонович, – сказал Дохтуров. – Отречение ведь незаконно. Неужели не знаете?

– Не знаю!

– Все просто. Государь у нас император, но в то же время и царь, верно?

– Так. Ну и что? Что в лоб, что по лбу – все едино.

– Ошибаетесь. Разница в том, что император – титул светский, он к нам от византийцев пришел, а тем – от языческого Рима достался. И коронация – только обряд. А вот с царским званием дело иное. У него ведь корни библейские. Царем можно стать исключительно через церковное таинство миропомазания. Великих иудейских царей Давида и Соломона помните? И они были помазанниками Божьими, а потом и на Руси это таинство укрепилось. Через то Бог страной управляет, а без него какая же власть?

Сказав это, Дохтуров на мгновение умолк. И, воспользовавшись паузой, Анна Николаевна спросила:

– Вы хотите сказать, что отречься можно лишь от данного людьми? То есть от титула императора?

– Конечно. От миропомазания отказаться нельзя. Равно как от венчания либо крещения. А потому Николай Второй – все еще царь. Никто лишить его царского звания не в силах. Не сомневаюсь, большевики так или иначе это тоже поймут. И в свою очередь предпримут шаги. Сейчас государь в Екатеринбурге, под арестом, и полностью в их власти. И дом купца Ипатьева может стать для него последним пристанищем. Наверняка так и будет. Что, Клавдий Симеонович, разве я ошибаюсь? Отпустят красные нашего государя?

– Вряд ли, – сказал Сопов.

– Вот видите!

– Однако я другого не понимаю. – Клавдий Симеонович повертел в пальцах опустевшую чашку. – Вы-то ему чем поможете? Допустим, с рецептурой задачку вы разрешите. А дальше? От пули, скажем, ваш ланданаум…

– Лауданум, – машинально поправил его Дохтуров.

– Вот-вот. Скажите, спасет ли он от винтовки иль хотя от нагана? А от пламени защитить сумеет?

– Не знаю, – сказал Павел Романович. – Но это не имеет значения.

Он замолк и глянул по сторонам. В аптеке царил полумрак – провизор определенно экономил на свечках. Возле прилавка разливался дрожащий мерцающий полукруг от единственной, укрепленной в бронзовом шандале свечи, но уже в трех шагах от него клубились густые чернильные тени. Правда, над столиком для посетителей свисал потолочный светильник, но стекол его столь давно не касалась человеческая рука, что свету он давал совсем мало.

Провизор расположился за стойкой – что-то тихонечко взвешивал на трепетных портативных весах, позвякивал малыми гирьками. Казалось, он был занят только собой. Но тогда почему нет-нет да и блеснет в сторону пришельцев стеклышко старомодного пенсне? Случайность? Пока трудно сказать.

Павел Романович оторвался от наблюдения за провизором и вернулся мысленно к заданному вопросу. Был тот, что называется, в точку. Каковы истинные свойства лауданума? Где граница возможностей? Определенного ответа пока не имелось. И у самого Теофраста на сей счет ясности было не много: он сперва утверждал, будто его панацея – только универсальное лекарство, не более. А позднее опровергал себя сам, говоря, будто лауданум может продлевать жизнь и даже воскрешать усопших. Дохтуров склонялся к первому. Но для его цели и этого было достаточно.

– Вы полагаете, будто я собираюсь переправить тайком панацею в ипатьевский дом? – спросил он и усмехнулся. – Такая затея по меньшей мере наивна.

Сопов промолчал – ему и так все было ясно.

– Но почему же? – умоляюще спросила Анна Николаевна.

– Это попросту невозможно. Ни практически, ни даже в теории. Господа комиссары дело знают отлично. Постоянно ждут попыток освобождения и оттого начеку. Нет, царь изолирован, и передать ему что-либо абсолютно немыслимо. Да это и не даст ничего. Я полагаю иное.

Он замолчал и посмотрел на своих спутников.

Господин Сопов сидел мрачный, насупившись. Ему затея Павла Романовича в любом варианте определенно не нравилась. Зато Анна Николаевна была совершенно фраппирована, причем в самом положительном смысле.

– Я собираюсь, – сказал Павел Романович, – сделать большевистским вождям предложение, от которого они отвернуться не смогут. Панацея в обмен на жизнь и свободу царя. Вот так.

Клавдий Симеонович выпучил глаза. Поморгал, потом раскрыл рот, собираясь что-то сказать, да только ничего не сказал – закрыл рот обратно. Может, ему и подвернулся бы на язык нужный ответ, но тут зазвенел дверной колокольчик – требовательно и безостановочно.

Провизор встрепенулся и подкатился к двери. Распахнул:

– Чего угодно-с?..

В аптеку шагнул ротмистр, отстранив в сторону седовласого человечка.

– Господа, поздравляю, на улице дождь, – объявил он с порога. – Теперь еще и промокнем, как черти.

– Как же вы нас нашли? – удивилась госпожа Дроздова.

– Невелика хитрость. Куда ж и пойти лекарю, как не в аптеку?

Беседа тянулась третий час. На улице совершенно стемнело, по черному стеклу ползали большие мохнатые мотыльки. Им, наверное, очень хотелось попасть внутрь – спастись от дождя и согреться.

И ведь не понимают своего счастья, подумал Павел Романович. Окажись здесь – и вмиг спалят себе крылышки. И еще он подумал, что вся их компания напоминает этих вот мотыльков, увидевших волшебный огонек. Не сгорят ли они сами в своем предприятии? А ведь запросто, причем не в переносном, а в самом прямом смысле. Достаточно вспомнить злополучный «Харбинский Метрополь».

Разговор становился однообразным. Клавдий Симеонович вместе с ротмистром (в котором нынче господин Сопов нашел неожиданного союзника) убеждали, что затея с передачей большевикам панацеи – полнейшая ахинея и вздор.

Разгорячившись, Сопов спросил напрямую:

– Неужели вы хотите подарить большевикам вечную жизнь?

– Глупости, – ответил Павел Романович. – Вечной жизни не бывает. Да и не удержат они при себе панацею. Перегрызутся, передавят друг друга.

Анна Николаевна с планом Дохтурова соглашалась, однако ее замечания отличались значительной экзальтированностью и, увы, совсем небольшой основательностью.

При этом все трое вовсе не принимали в расчет, что лауданума у них в руках нет.

Ну, как угодно.

Павел Романович перестал отвечать, и какое-то время беседа текла в одностороннем порядке. Ротмистр тоже умолк. Хмурился и гладил кота, который сидел в корзинке. Зато Клавдий Симеонович говорил без умолку, строя все новые замыслы использования панацеи. Надо отметить, что в части практической – как перебраться отсюда в Новый Свет – господин Сопов сделал несколько весьма неглупых и даже остроумнейших предложений. Но с фантазией у него обстояло не очень, и дальше учреждения в Новом Свете гигантской лечебницы, где врачевание лауданумом должно было осуществляться на манер сборки моторов в компании мистера Форда, дело не шло. Впрочем, может, когда-нибудь и настанет время для этакой вот медицины?

Павел Романович слушал молча. При этом старался не смотреть на ротмистра. Точнее, на его руки. Однако взгляд невольно возвращался к рукавам мундира. А ведь недавно, стараниями Анны Николаевны, они были чисты.

В конце концов Агранцев это заметил.

Посмотрел на обшлаг рукава, поднялся и подошел к провизору. Спросил воды. А после вернулся к столу, сказав между прочим:

– Поцарапался по дороге.

Однако на те слова никто внимания не обратил. Потому что человек видит и слышит не то, что есть, а что ему самому интересно. Или же по профессиональной привычке. Павел Романович отметил: нет у ротмистра никаких царапин. Ни на руках, ни на лице – нигде. Стало быть, кровь на одежде – чужая.

В этот момент Сопов, закончив очередную фразу, умолк, и Павел Романович поинтересовался:

– Как там хозяева фанзы? Не в претензии?

– Решительно нет, – ответил ротмистр. Лицо у него было непроницаемо.

Кот снова мяукнул, и Агранцев потрепал его за ухом. Павел Романович отвернулся. Ему было неприятно смотреть.

Вот и первые жертвы моей мечты, подумал он. Чем помешали Агранцеву эти злополучные китайцы из нищей фанзы? Ничем. Ротмистр устранил их на всякий случай – чтоб не проговорились. И, вернее всего, жертвы сии не последние.

На улице послышался цокот копыт, приблизился, смолк. Снова забренчал колокольчик у двери.

– Однако, аншлаг, – заметил ротмистр.

Провизор замялся возле прилавка. Ему явно не хотелось открывать.

Колокольчик смолк, в дверь тотчас загрохотали.

– Полно, будет отсиживаться! – бросил провизору Агранцев. – Или вы знаете гостей и они для вас нежелательны?

– Нет-нет, – седой человечек заторопился к двери.

Пока он возился с засовом, разговор смолк. Все напряглись – и Дохтуров с Агранцевым, у которых было оружие, и Сопов с барышней, сидевшие безоружными.

– Да-да, здесь, – искательно сказал провизор, пропуская гостя вперед.

Павел Романович услышал, как щелкнул под столом взводимый курок: ротмистр явно не хотел, чтоб его застали врасплох.

– Насилу сыскал, – послышался знакомый голос. – Городишко дрянь, маленький, а поди ж ты…

Человек подошел ближе, и Дохтуров узнал его: казак из атаманского конвоя. Мокрая черкеска обвисла на плечах, газыри влажно блестели.

– Который из вас доктор? – спросил он.

Павел Романович молча поднялся.

– Григорий Михайлович просят прибыть. Срочно, – добавил он. – Пожалуйте, у меня экипаж.

Возникло мгновенное замешательство, и в этот момент ротмистр, перегнувшись через стол, вдруг тихо шепнул:

– А ведь на деле-то, доктор, вы прекраснейшим образом знаете, в чем рецепт панацеи. Верно?

Не успел Дохтуров ответить, как он отодвинулся назад и тонко, понимающе улыбнулся.

В общем, чего-то похожего следовало ожидать. И в самом деле, мало кто поверит, будто чудодейственное лекарство сложилось само собой, при полном неведении доктора.

Однако господин Агранцев к этому обстоятельству, по всему, относился спокойно. Определенно думал: никуда доктор не денется – с этакой тайной быть одному крайне опасно. Потому что легко и вовсе без секрета остаться. А заодно – и без головы. В чем, надо признать, был он совершенно прав.

Пришла пора расставаться.

И как раз накануне отъезда из Цицикара между Павлом Романовичем и господином титулярным советником нешуточная беседа затеялась. Но – точности ради – прежде был разговор с атаманом, который по-прежнему не хотел отпускать Дохтурова от себя. Для того и велел отыскать. Семин предложил Дохтурову остаться в отряде и был заметно огорчен новым отказом. Однако обещание все же исполнил – познакомил со своим авиатором.

Тот был неразговорчив и явно томился необходимостью объясняться с неизвестным штатским. Но Павел Романович был и настойчив, и обходителен: расспросил об особенностях летной работы, поинтересовался, бывал ли пилот в деле и сколько за ним воздушных побед.

Авиатор оживился мало-помалу.

Выяснилось, что есть у него кумир – прославленный пилот Нестеров. И есть мечта – попасть в БАГ к адмиралу Колчаку. Правда, говорил пилот о своем проекте, немного конфузясь. И потому лишь, что Павел Романович сообщил о своем намерении пробираться в Харбин.

– У нас тут что за дела? Одна только разведка. У баговцев совсем другое. Там все серьезней. И бомбирование предполагается, и, само собой, поединки. А тут я на поединок никак пойти не могу – ремонта никакого, если, не дай бог, поранят машину – месяц могу просидеть без дела. А пилот без опыта киснет.

– Я ведь в пятнадцатом году на германском как воевал? – говорил авиатор. – Цеплял к своему «Морану» якорь на тросе, а к якорю – шашку пироксилиновую. Завидел противника – якорь вниз, и с хвоста захожу, высоту набираю. Тут, сударь, ювелирный расчет требовался, чтоб самому не пропасть.

– А теперь? Так же воюют?

– Так же? – переспросил авиатор, явно сожалея о бестолковости статского собеседника. – Вот уж нет. Господин инженер Иордан из Киева предложил оригинальнейшую идею. Представьте: пилот размещается на заднем кресле, а на переднее пулемет ставится и запас патронов. Целых семьсот штук! Пулемет, правда, под углом кверху стоит, чтобы ось ствола вне диска винта смотрела. Но все равно – эффективнейшая вещица! Куда там якорю с пироксилиновой шашкой. Каменный век. Подходишь к противнику снизу, дергаешь за гашетку – чик, и готово!

– И у вас такой же?

– Верно. Да только где мне его использовать? Мотаюсь над лесом, будто комар над голым задом, пардон. Все диспозицию красных изучаю. А чего ее изучать? Нету у них никакой диспозиции. Тем и берут. Вот у боевой авиагруппы иная задача. Там будет настоящее дело, помяните мое слово.

– И что, не просились перевестись? – продолжал приставать Павел Романович, вынужденно приспосабливаясь к собеседнику, потому что главный вопрос был еще впереди.

– Нет. Атаман ни за что не отпустит. Вот если б от адмирала пришло отношение… Да и то – вряд ли. Они с атаманом в контрах. Два медведя в одной берлоге. Хотя, разобраться, единое дело делают. Но я все-таки перейду! – воскликнул он неожиданно и пристукнул кулаком по коленке. – У меня в БАГ, знаете, товарищ имеется. Поручик Миллер. Он меня звал. Вот, даже кольцо подарил – это их, баговцев, знак, – авиатор покрутил на пальце широкое серебряное кольцо явно кустарной работы. – Так что подниму как-нибудь утром машину – и адье!

– Позвольте взглянуть?

Авиатор снял кольцо с указательного пальца левой руки (безымянный и мизинец отсутствовали) и протянул Павлу Романовичу.

Кольцо, натурально, самодельное. Широкое, но тонкое, а наверху эмблемка припаяна: двуглавый орел держит в когтях авиационный винт с лопастями.

– А кто таков этот Миллер?

– Лучший пилот, – убежденно сказал авиатор, забирая кольцо. – Самый лучший из всех, кто когда-либо летал над нашей грешной землей. А может, и из тех, кто будет летать.

– Чем же он так хорош?

– Вы не поймете.

– Я постараюсь.

– Миллер талантлив, бесстрашен и очень удачлив. У него лишь на германском сорок пять побед. Да еще здесь. Легенда! Под ним погибло двадцать машин. На нем живого места нету, вся нижняя челюсть на стальных скрепах. Однажды он дрался один с двенадцатью «Альбатросами».

– И победил?

– Да, – сказал авиатор. – Но послушайте, атаман просил вас над тайгой покатать. Не передумали?

– А куда ж вы меня посадите? Сами говорите – переднее сиденье вашего «Сопвича» под пулемет занято.

– Так я патронный ящик на время сниму, вот и поместитесь. Только почему «Сопвич»? У меня «Ньюпор». А вот на «Сопвиче» я вас точно бы не покатал. Это аэроплан одноместный.

Вот так и бывает: только решишь, будто улыбнулась тебе наконец удача, – и тут как раз получишь от судьбы по зубам.

Павел Романович наскоро разговор закончил и поспешил с авиатором распрощаться. Показалось, что тот ушел немного обиженный. Да только что оставалось делать?

Словом, пилот, да не тот.

Не получилась контратака на неведомого врага. Геката по-прежнему оставалась анонимной и оттого особенно смертоносной. Надо признать: то, что они до сей поры живы, объяснялось большей частью везением. И личной храбростью ротмистра, мысленно вздохнув, добавил про себя Дохтуров. Правда, мадемуазель Дроздова, узнав от атамана подробности поединка доктора с броневиком «Товарищ Марат», восторженно заявила, что Павел Романович – настоящий герой. Но это, конечно, по молодости.

Дохтуров попросил атамана вместо полета помочь с паровозом до Харбина. Попасть туда было теперь первостепенной задачей. Семин обещал – и слово сдержал.

Ждать пришлось более четырех часов. И вот тут-то произошла беседа с господином Соповым, имевшая самые важные последствия.

До поезда (читинский скорый, набитый мешочниками и беженцами, к которому атаман распорядился прицепить теплушку-двухоску) коротали время за чаем в том же привокзальном ресторане. Пути расходились: ротмистр сказал, что, пожалуй, останется у атамана. Клавдий Симеонович говорил, что воротится в Харбин, но позже – ехать в грязной теплушке он наотрез отказался. Анна Николаевна, хотя на словах и торопилась в материнский дом (та, верно, уж и надежду-то потеряла!), тоже решила повременить с отъездом.

А вот Павел Романович ждать не мог – его дело не терпело ни малейшего отлагательства.

– Знаете, – сказал Клавдий Симеонович, когда ротмистр отправился знакомиться с частью, куда был временно определен атаманом, а мадемуазель Дроздова прилегла на кушетке в углу, – не верю я в это чудесное снадобье. Вот ни на столько! – и показал ломаный, с траурной каемкой, ноготь.

Этим словам Павел Романович не удивился. Во-первых, из восторженных поклонников как раз и получаются самые ярые ниспровергатели. Его всегда удивляло, что Сопов так быстро поверил в рассказ о лаудануме. К тому же, насколько он знал титулярного советника, тот никогда не говорил все до конца, непременно оставляя что-нибудь напоследок.

Поэтому сейчас Павел Романович ничего не ответил – молча ждал, что последует далее.

И дождался.

– Глупости все это, – проговорил Сопов. – Я, впрочем, не столько про вашенскую панацецию. Или как там ее?

– Панацея, – машинально поправил Дохтуров.

– Вот-вот. Я насчет теорийки вашей, будто за вами одним гонятся и сжить со света хотят. Не-ет, тут не складывается. Тут что-то иное.

– Например?

– А не знаю. Только вот что скажу: вы кое-что упустили. Потому что не имеете информации.

– Какой еще информации?

– Очень существенной. Да что там крутить: про генерала-то вы забыли! А он и есть главный злодей!

– Это вы о Ртищеве?

– О нем, о ком же еще. Вы ведь главного не знаете. Он же, ракалья, в меня из револьвера стрелял!

– Вот как? – поразился Дохтуров. – А что это вы ничего до сих пор не сказали?

– Ну не сказал. Тут столько всего навертелось!

– Так расскажите подобнее, – просил Павел Романович.

И титулярный советник поведал о совместном с генералом Ртищеве переходе чрез маньчжурский девственный лес, о спасении «их превосходительства» из глупой ловушки – и о воспоследовавшей черной генеральской неблагодарности.

– Я от него по своей воле ушел, – повторил Клавдий Симеонович. – Потому как мутный он человек. На сопку взобрался, гляжу вниз – люди. У меня сердце возликовало. А тут он. И как только поспел следом? Подходит, достает револьвер (между прочим, мой собственный, похитил у меня накануне) и – пифпаф точненько в грудь! Портсигар наградной спас, храни Господь великого князя. Отвел пулю. Я побежал, он следом, и давай в спину садить! Насилу ноги унес. Ну ладно. Я ведь к чему: как это он, в его-то годы, по тайге зайцем скакал? Ведь и поверить нельзя! Сперва, в гостинице, он мне совсем рассыпчатым показался. Кажется, дунь – и улетит в поднебесье.

А потом вроде как оживать начал. А у мадам Дорис? Помните?

– Что именно?

– Да как он по сторонам глазками-то постреливал! Я тогда подумал – гривуазный старичок, настоящий мышиный жеребчик. А он вот каким оленем на деле-то оказался! Может, ваш секрет – у него? – добавил неожиданно Сопов и в упор глянул на Павла Романовича.

Дохтуров покачал головой:

– Нет. Не сходится. Случайный он человек. А что до прилива сил – так это от шока. Нервная аффектация по причине переутомления и крайней опасности. Такие случаи известны, описаны. Уверяю: через час, многое через три после того, как вы с ним расстались, силы его иссякли. И сейчас старик-генерал совершенно беспомощен. Если вообще жив.

– Да? – недоверчиво переспросил Сопов. – А с чего это он вздумал стрелять?

– По той же причине. Из-за сильнейшего переутомления и нервического напряжения у генерала Ртищева произошло помутнение рассудка. Скорее всего, в его воображении вы предстали кем-то из прошлой его жизни. Скорее всего, врагом. Ну… и вот результат.

– Замечательный результат, – проворчал Клавдий Симеонович, недовольный и, по-видимому, не переубежденный. – Как знаете, – добавил он. – А только я сомневаюсь, что он с ума съехал. И насчет упадка сил – тоже. Жаль, вы генерала тогда не видали. Небось теперь бы иначе заговорили.

Павел Романович пожал плечами.

– Может, со мной поедете? – спросил он. – Вы человек практический. Можете быть полезны.

– Я вашему предприятию не товарищ, – ответил Сопов, – не верю я в него. Да и не хочу я спасать царя.

– А себя самого? Это ведь одно и то же – сейчас вы спасете государя, а потом он спасет вас. Иначе и быть не может! Да и вообще – это долг.

– Глупости, – раздраженно сказал Сопов. – Нету теперь никакого долга. Я в него не верю. Есть одна только выгода. Чего за примером далеко ходить: вот возьмем, кот нашего ротмистра. Что, думаете, он по чувству долга за ним хвостом ходит? Нет, исключительно из одной выгоды. Привык, что Агранцев кормит его и ухаживает. Начни я кормить – за мной станет ходить. И это хорошо, потому что от выгоды самая крепкая связь получается. Видали, как он ротмистру лицо-то лизал, когда тот в горячке кончался? То-то. Из чувства долга такого не будет. Я и то думаю, а вдруг это кот его спас? – спросил неожиданно титулярный советник.

– Как это?

– Ну, скажем, какая-нибудь таинственная эманация от него истекает. Кошки ведь существа загадочные. Их, говорят, в Древнем Египте еще приручили. Они с фараонами вместе жили. Что думаете?

– Вздор, – сказал Павел Романович.

– Ну, может, и вздор, – титулярный советник вздохнул, потянулся. – Пойду и я, прикорну в уголке. Вы, доктор, словно железный. И сна вам не надо. А я совсем уж сомлел.

И пошел от стола.

Павел Романович остался один. Задумался, посмотрел на корзину, в которой сладчайше спал источник «таинственной эманации».

– Вот еще глупости, – пробормотал про себя доктор.

Повертел салфетку и сделал движение, намереваясь вставать, – но не встал, опустился обратно на стул с видом человека, пораженного внезапной и очень значительной мыслью. А потом сделал вот что: ухватил корзинку с Зигмундом, свой саквояж и, оглянувшись, быстро вышел из ресторанного зала.

…Возвратился он часа через два. Вид у него был довольно-таки дикий: сюртук расстегнут и в одном месте даже надорван, куафюра совсем никакая, рукава и грудь сорочки в пятнышках крови. В правой руке Павел Романович держал свой саквояж, в левой – корзину, накрытую белой тряпкой. На тряпке отчетливо проступали алые следы. А в глазах застыло некое особенное выражение. Окажись тут уважаемый профессор Тарноруцкий с кафедры психиатрии – наверняка б заинтересовался Павлом Романовичем.

Да и ротмистр, случись он теперь, был бы сражен. Но не внешним видом Дохтурова, а состоянием корзины. А уж доведись ему заглянуть внутрь… Не хочется даже и думать, что произошло бы затем. Похоже, доктор и сам прекрасно понимал крайнюю нежелательность такой встречи. Он торопливо прошел через ресторанный зал (на счастье, почти пустой), выбежал на крыльцо.

Свежий воздух его немножечко освежил. Он остановился, потер переносицу. А затем, похоже приняв какое-то решение, скрылся в тени меж пакгаузами.

Когда прибыл читинский, на привокзальную площадь вывалилась гудящая орава в серых шинелях с чайниками и котелками. Но разжиться кипятком не удалось: к составу срочно примкнули теплушку, и поезд тронулся. В последний момент к прицепленному вагону подбежал человек с саквояжем в одной руке и дамской шляпной коробкой – в другой. Он что-то торопливо сказал приставленному часовому, тот кивнул и посторонился.

И Павел Романович (это был, разумеется, он) благополучно погрузился в теплушку. С тем и отбыл из Цицикара, держа путь на Харбин, ни словом не обмолвившись со своими товарищами. И даже не попрощавшись с Анной Николаевной, что было совсем удивительно.