"Темная звезда" - читать интересную книгу автора (Камша Вера Викторовна)

Глава 17

Новая обитель Романа и Феликса называлась «Роза и Лилия». Вывеску с одной стороны поддерживала томная златовласая дева в белом, на голове которой красовался венок из лилий. С другой стороны красовалась чернокудрая куртизанка в алом вызывающе декольтированном платье и с розой в зубах. Очевидно, с помощью подобного щедевра хозяин таверны давал понять посетителям, что у него каждый найдет то, что хочет.

Новых постояльцев, производивших впечатление денежных и неискушенных, трактирщик встретил с неподдельной радостью, многократно усилившейся, когда старик объявил о своем решении прожить в «Лилии и Розе» не меньше месяца и щедро уплатил вперед за две недели. Они были голодны и очень устали, а потому не стали сразу же затевать задушевный разговор. Но спустя несколько часов Феликс постучал в комнату к «сыну» и, войдя, немедленно взял быка за рога.

— Ну и что вы намерены делать? — поинтересовался он, устроившись в пятнистом и несколько потертом, но удобном кресле. Роман только диву давался скорости, с которой секретарь Архипастыря вновь превращался в воина. Что ж, могло бы быть и хуже, если бы судьба послала ему в спутники всамделишного монаха из озорной баллады, каковых баллад он лично написал десятки. Но и толстые ленивые пьяницы-монахи, и рыцари без страха и упрека, и немыслимо прекрасные и добродетельные девы, сплошь и рядом встречающиеся в легендах, в жизни оказываются вовсе не такими.

Роман молчал, глядя на подаренного судьбой спутника, нет, пожалуй, уже друга, и не решался сказать вещь, кощунственную даже для самого терпимого служителя Церкви. Врать, однако, хотелось еще меньше, и эльф решился.

— Понимаете, Феликс, я уверен, что святой Эрасти и Проклятый — это одно и то же лицо.

Начало было положено. Феликс сумел удержать свои эмоции при себе и нарочито спокойным голосом произнес:

— Почему вы так думаете?

— Предпосылок множество. Во-первых, портреты. Если первый нарисован Эрасти (а об этом прямо говорится в ваших же хрониках), остается предположить, что он же нарисовал и Циалу, причем Циалу — светскую красавицу, а не святую. Но кто был влюблен в Циалу? Проклятый! Этот же художник создал гравюру «Пророчество», но такой кошмар не пришел бы в голову ни одному из светских художников, живших при дворе, не говоря уж об иконописцах. А вот Проклятый вполне мог нарисовать все эти ужасы — насколько мне известно, он проповедовал как раз о конце света, только вразрез с учением Церкви. Вы согласны?

— Я слушаю.

— Далее. На картине, написанной в год исчезновения Эрасти, он изображен СНИМАЮЩИМ кольцо. Возможно, он так нарисовал себя случайно. Но это вряд ли. Судя по изображению, этот человек к решению оставить Анхеля шел долго и мучительно, и было это решение окончательным и бесповоротным. То, что он снимал перстень, подаренный ему императором, подтверждает решение покинуть старого друга и уйти в никуда. Разве не логично предположить, что Эрасти имел прощальный разговор с Анхелем и вернул ему кольцо?

— Но кольцо оказалось на отрубленной руке Эрасти. Оно вросло в палец, иначе мародеры наверняка его бы сняли. И как, даже если предположить на мгновение, что он выжил и стал Проклятым, он смог потом рисовать?

— Однако в то, что он оставил кольцо Анхелю, вы можете поверить? Если не знать продолжения?

— Если не знать продолжения, то именно это он и должен был сделать.

— Идем дальше. Вчера я припомнил одну балладу, приписываемую Темным эльфам. Сам я с ними не сталкивался, о чем искренне сожалею, особенно сейчас, но, похоже, Рье… Один человек прожил с ними несколько лет и был отпущен… под честное слово никому не рассказывать о том, что видел.

— И свое слово он, разумеется, нарушил…

— Нет. Он хранил его больше двадцати лет и только сейчас, когда знамения конца света становятся все явственнее, рассказал мне то, что, по его мнению, может быть полезным. Маловато рассказал, кстати говоря…

— Балладу, о которой ты говоришь, ты узнал от него? — В волнении Феликс не заметил, что перешел на «ты». Роман решил, что и ему позволительно сделать то же.

— Нет. Это было… достаточно давно. Я слышал только отрывки, причем в переводе на обычный эльфийский (Темные теперь вроде бы говорят на другом языке, хотя корни общие). Так вот, в этой балладе говорится о том, как некий император купил герцогство Достарбар за голову своего брата. Он передал послу одной державы кольцо, которое брат императора прекрасно знал, а значит, податель кольца — посланец императора (в сущности, так оно и было). Обладая этой вещью, можно было заманить беднягу куда угодно. В частности, в руки палача. Когда и как Достарбар вошел в состав Империи, ты мне вчера рассказал.

Прибавь к этому, что император Анхель погиб от руки Проклятого, а Анхель и Эрасти считались почти что братьями. При этом императрица и дети не пострадали, хотя сил у колдуна хватило бы на то, чтобы смести с лица земли пол-империи. Он же ограничился единственной жертвой — императором, которого преспокойно похоронили в роскошном склепе. На лице покойника застыло выражение глубокого ужаса, но никаких ран и увечий не нашли.

Поскольку император был человеком редкой отваги, всем было очевидно, что его убила магия. Но если ты вдруг встретишь того, кого двадцать лет считаешь мертвым и которого ты лично послал на смерть… Согласись, от такого можно умереть. Внезапно. Молчишь? Слушай дальше! Если бы Проклятый хотел власти и дрался за власть, то, вне всякого сомнения, получил бы ее. Он же предупреждал людей о грядущих бедствиях. Отсюда и картина. Будучи потрясающим художником, он пытался убедить людей с помощью своего таланта.

— А Циала?

— Хорошо. Теперь о Циале. Думаю, ты согласишься, что в жизни она была редкостной стервой. Портрет не лжет. Это расчетливая, властолюбивая женщина. Уверяю тебя, что с Проклятым она сошлась по собственной воле, желая стать властительницей мира. Лучшим доказательством его бескорыстия является именно предательство (а это было предательство) Циалы. Она добилась того, чего хотела. За голову возлюбленного получила власть над Церковью…

— Бедный Эрасти… Сначала — друг, потом — любимая. Но как он мог рисовать без рук и где он был тридцать лет?

— У Темных эльфов. Если они спасли человека в наши дни, могли это сделать и тысячу лет назад. А баллада доказывает, что они знали эту историю. Вероятно, из первых рук. Среди Темных эльфов были искусные волшебники, они вполне могли выходить умирающего. Полагаю, одним из условий, поставленных Анхелем королю Эртруда, была абсолютная тайна, ведь Церну в Империи обожали.

— Да, узнай люди про сговор, Анхель бы утратил ореол героя, да что там, его бы возненавидели.

— Думаю, исполнители бросили Эрасти умирать там, откуда, по их мнению, человек, да еще с отрубленными руками, не выберется. Темных эльфов они не предусмотрели. Я знаком с начатками эльфийской магии и… Прости, Феликс, но сейчас никто не скажет, что у тебя нет руки. Эрасти же попал к куда более сильным магам, которые могли не только создать видимость, но и дать возможность делать все, что делает здоровый человек. То, что у него когда-то не было рук, помнил только он, и важно это было только для него. Судя по всему, в Эрасти текла непростая кровь, и он смог сам стать волшебником. И очень сильным волшебникам. Легенды рассказывают, что маги Темных эльфов достигали небывалых высот, причем, умирая, могли целенаправленно передать свою силу тому, кого считали достойным. Возможно, в Эрасти они увидели орудие мести, не предполагая, что он простит и захочет спасти. Человек, в детстве рисковавший жизнью ради слепых щенят, не станет мстить невинным за предательство одного мерзавца.

А может, Темные эльфы — такие же «исчадия зла», как и Проклятый, и все ужасы, приписываемые им, — дурацкие сказки рассорившихся с ними родичей. Мой друг рассказывал, что они опасаются конца света. Может быть, Непримиримые дали Эрасти силы и знания, чтобы отвести беду…

— А он унес свои знания в Преисподнюю.

— Значит, мы должны пойти за ним.

— Ты шутишь!

— Разумеется. Можешь смеяться. Но если Циала сумела закрыть этот проход (а я ни на грош не верю, что ее сподобил Господь), значит, это было не так уж трудно. Я уверен, что это никакая не Преисподняя, а нечто другое, попроще. Житие святой не говорит о смерти Проклятого. Только о его заточении, а потом пугает людей возможным возвращением этого «исчадия Зла». Значит, у нас есть шанс. Я намерен пройти по стопам Циалы, но для начала мне нужно кольцо императора.

— Зачем?

— Пока не знаю. Но меня об этом просил… Проклятый.

— Что ты сказал?!

— Прежде чем мне приснился сон про Филиппа (оказавшийся пророческим), я видел Проклятого. Возможно, мне просто-напросто привиделась отгадка на вопросы, которые меня мучили, и которая была слишком чудовищной, чтобы я нашел ее в здравом уме и твердой памяти. Но мне кажется, это было нечто большее. Я видел чудище, выглядящее страшным, но не страшное. Затем я снял кольцо с ожившей руки твоей иконы и надел его на монстра. Исчезли оба, и святой, и монстр, а на их месте оказался Эрасти, несколько раз повторивший фразу: «Верь мне!» И… я только сейчас об этом вспомнил. Я же видел Эрасти Церну совсем недавно! Одна болотная колдунья мне его показала в… в особенном зеркале! Это был он. Точно. Умирающий под гранитной скалой. Но он выжил и вернулся. Это не случайность, просто не может быть случайностью!

— Ты думаешь…

— Думаю, что Эрасти как-то сумел обратиться ко мне. Я должен поверить, что он хотел всех нас, дураков, спасти и догадался как… Там, во сне, нужно было кольцо. И я заберу его.

— Мы заберем!

— Ты хочешь сказать…

— Да! Проклятый меня побери…

— Хорошо бы, чтоб побрал… Но боюсь, нам до него добираться и добираться. Для начала мы отправимся в Таяну. Оттуда родом Анхель. Там остался герцог Рене.

— Это он был у Темных?

— Как ты догадался?

— Ты начал произносить его имя, но осекся. А о скитаниях Счастливчика сложены легенды. Где он пропадал несколько лет, неведомо, ты недавно с ним общался, от него пришло письмо Филиппу. Все один к одному. Значит, ты, я, Рене Аррой…

— Стефан тоже с нами, а он человек умный и отважный. Есть и другие, скажем так, друзья. Будем искать ответ вместе…

Воздух комнаты еще хранил запах горького меда — запах снадобья, которое Герика варила для Стефана. Жан-Флорентин как-то пытался объяснить адмиралу, что именно там намешано и почему Роман использовал именно эти ингредиенты, но Аррой ничего не понял. Он вообще никогда не пытался понять то, что ему было не нужно или неинтересно. Такой вот тайной за семью печатями для герцога оставалась медицина… И еще некоторые люди.

Рене никогда не восторгался женщинами типа Герики — слишком покорными, слишком податливыми, слишком тихими. Отдавая должное ее неяркой красоте, которую герцог, будучи истинным ценителем, разглядел вопреки дурацким платьям и нелепым прическам, он приходил в уныние от абсолютного безволия и отсутствия жизни в этой девушке. Однако Аррой жалел ее, как жалеют бестолковую собаку, с которой хозяева обращаются не лучшим образом. К тому же он никогда не осуждал выбор, сделанный другими. Стефан влюблен в эту телушку — его право. После светской красотки Митты племянника вполне могло потянуть на это кроткое, привязчивое создание. Митту же Аррой не терпел, возможно, потому, что та слишком явно намекала о своем желании познакомиться со знаменитым родичем поближе. Нет, Аррой не хранил верность законной супруге, и, будь Митта женой человека, к которому он не испытывал привязанности, герцог вряд ли бы упустил такой случай. Но Митте не повезло — племянника Рене искренне любил и наставлять ему рога не собирался.

Арцийская вертихвостка была оскорблена в лучших чувствах, но у нее хватили ума не объявлять Рене войну. Тем не менее развод супругов эландец воспринял с удовлетворением, а зная тщательно скрываемую сентиментальность и привязчивость Стефана, счел его встречу с дочерью Михая величайшим благом. В тарскийке принц мог быть уверен больше, чем в себе самом. Дело шло к свадьбе, и вдруг….

Известие о том, что король женится на Герике, а Стефан его чуть ли не сватает, подействовало на Рене как ведро ледяной воды на спящего. Он не мог ничего понять. Когда герцог увидел невесту, то поразился муке, застывшей в серых глазах. Она не кричала, не плакала, не умоляла. Она согласилась со всем, но…

— Проклятый меня забери, если я кому-то причиню такую боль, — слова, сорвавшиеся у Рене с языка, мог слышать только Жан-Флорентин, который не преминул откликнуться:

— Странная вещь сердце человеческое вообще и сердце женское в частности. Она может отказаться, но не отказывается.

— И не откажется. Не та натура. Я Стефана не понимаю! Он же любит ее. Если бы я любил…

— Ты еще полюбишь, — утешил жаб. — Матушка сказала, так и будет. Так что не делай необоснованных предварительных заявлений…

Рене скрипнул зубами.