"Сестры-соперницы" - читать интересную книгу автора (Холт Виктория)

ГАЛЕРЕЯ СОБОРА СВЯТОГО ПАВЛА

В дороге мне было грустно — ведь я впервые в жизни рассталась с Берсабой. Кроме того, я постоянно ощущала беспокойство, потому что в нашей жизни наступил поворотный пункт, и я инстинктивно понимала, что прежние времена уже не вернутся.

Я так часто мечтала побывать в Лондоне, так ярко представляла себе это путешествие, что сейчас у меня временами появлялось жутковатое чувство, что я своими желаниями и вызвала эту лавину событий. Однажды одна умная женщина (я уверена в том, что она была белой ведьмой) заявилась в замок Пейлинг вместе со своим мужем, который был кем-то вроде странствующего торговца. Тетя Мелани предоставила им ночлег и женщина, желая как-то отблагодарить нас за гостеприимство, предложила нам погадать. Молодежь приняла предложение с радостью. Я навсегда запомню предсказание, касавшееся меня. Звучало оно примерно так: «Если тебе очень сильно захочется чего-то, ты это получишь. Просто думай об этом и представляй себе, что оно уже стало твоим. Если ты будешь так делать, твои желания почти всегда исполнятся. Но за это придется платить, причем так, как ты не ожидаешь и, может быть, не хочешь. Может даже случиться, что ты пожалеешь о том, что получила желаемое».

Именно так я чувствовала себя по пути в Лондон. Я уехала из-за болезни Берсабы. Я видела страх в глазах матери и знала, что она решила отправить меня в безопасное место, потому что когда Феб родила мертвого ребенка, Берсаба заразилась от повивальной бабки оспой. Поначалу мы не знали этого наверняка. Берсаба отправилась под проливным дождем за повитухой и, войдя в ее дом, прикоснулась к ней, не заметив сразу ужасные знаки болезни на ее лице.

Вернувшись, она рассказала нам о случившемся, и мать немедленно уложила ее в постель, заставив лежать и на следующий день. А тем временем мы узнали, что повитуха умерла, а в деревушке еще несколько человек заболели оспой.

Наша мать, обычно столь мягкая, повела себя как генерал, собирающий войска перед решительной схваткой с противником — в данном случае со смертельно опасной болезнью.

Она немедленно послала за мной, и я поняла зачем.

— Ты больше не будешь спать в одной комнате с Берсабой, — объяснила она, твои вещи перенесут в маленькую комнату в восточном крыле.

Эта комната располагалась в противоположном конце дома — дальше всех от спальни, которую мы занимали вместе с Берсабой.

— Кроме того, тебе не следует навещать сестру, пока я не разрешу этого.

Я пришла в ужас. Не видеть Берсабу, с которой я почти не расставалась всю свою жизнь! Я почувствовала себя так, словно от меня оторвали какую-то часть моего естества.

— Мы обязаны вести себя благоразумно, — сказала матушка на следующий день. Ее поведение было очень хладнокровным, несмотря на то, что ее терзал страх. То, что Берсаба находилась в контакте с больной, это факт. В то время она была простужена, а значит, особенно предрасположена к заболеванию. Через неделю, в крайнем случае, через две, мы узнаем точно, заболела ли она. Если заболела, то тебе придется уехать отсюда.

— Уехать… от Берсабы, когда она тяжело больна!

— Дорогая моя девочка, это опасная болезнь, которая часто кончается смертью. Нам надо вести себя храбро, но мы ничего не сумеем сделать, если будем закрывать глаза на очевидное. Я собираюсь отослать тебя в Лондон… если это случится.

— В Лондон… без Берсабы?

— Я просто хочу, чтобы ты оказалась подальше отсюда. Дела могут обернуться весьма печально, и если Берсаба действительно заразилась, нам понадобятся все наши силы, чтобы ее спасти.

— Тогда я должна быть здесь и помогать вам.

— Нет. Я не позволю тебе рисковать собой.

— А ты сама, мама?

— Я — ее мать. Не думаешь ли ты, что я могу кому-то передоверить уход за ней?

— А что, если ты сама заразишься? — Мои глаза округлились от ужаса.

— Я не заражусь, — уверенно заявила она. — Я не должна заразиться, поскольку мне надо ухаживать за Берсабой. Но еще ничего не известно. Пока я только хочу, чтобы ты держалась от нее подальше. Вот почему я велела тебе перебраться в другую комнату. Обещай мне, что не будешь пытаться свидеться с ней.

— Но что она подумает обо мне?

— Берсаба умная девочка. Она понимает, что произошло, и осознает опасность. Поэтому она согласится с нашим решением.

— Мама, разве я смогу уехать в Лондон, зная, что она больна?

— Сможешь, ибо должна это сделать. Вы так близки… так привыкли друг к другу, что, боюсь, мне не удастся удержать вас от свиданий.

— Но как же… в Лондон… без Берсабы?

— Я не спала всю ночь, обдумывая, как устроить все наилучшим образом, и решила, что следует поступить именно так. Если ты уедешь в замок Пейлинг, это все-таки будет слишком близко… а к тому же, я думаю, тебе полезно сменить обстановку. В Лондоне все будет для тебя в новинку. Там ты не будешь так волноваться.

— Мама, ты думаешь, что она может умереть…

— Она должна жить. Но нам надо смотреть на вещи трезво, Анжелет. Последние недели она жила в постоянном напряжении… а потом эта простуда. Но я выхожу ее. Я уже послала в Лондон письмо, в котором сообщила Сенаре обо всем и предупредила ее, что ты выезжаешь через две недели, если не наступит улучшения. Так что готовься. Боюсь, тебе придется ехать в том, что есть, — на подготовку новых нарядов у нас просто нет времени. Надейся на лучшее, Анжелет. Возможно, все и обойдется.

Я была ошеломлена. Так долго мечтая о Лондоне, я никогда не думала, что мне придется отправиться туда без Берсабы. Я просто не представляла себе жизнь без нее.

Так или иначе, но две недели прошли. Каждое утро я смотрела в лицо матери, пытаясь прочитать на нем то, о чем с ужасом думала. Весь дом погрузился в уныние. Берсаба оставалась в своей комнате, и только мать заходила к ней. Она сказала мне, что Берсаба все понимает и согласна.

А потом настало утро, когда я прочитала в глазах матери страшную весть. Появились первые угрожающие симптомы.

Вот почему в это октябрьское утро я находилась на пути в Лондон с горничной Мэб, и, конечно, с грумами — для охраны и для того, чтобы заниматься багажом.

Я ехала и думала о сестре, гадая, увижу ли ее вновь.

* * *

Я плохо запомнила это путешествие, целиком поглощенная мыслями о Берсабе. Первую ночь мы провели в замке Пейлинг, и это была невеселая встреча, поскольку все думали о том, что может произойти в Тристан Прайори.

Я поняла, что они не очень-то надеются на выздоровление Берсабы, а их уверения в том, что ее заболевание протекает в мягкой форме, что она получает превосходный уход, что за последние годы болезнь хорошо изучена и многие выздоравливают, звучали как-то неубедительно.

Дорога в Лондон заняла у нас две недели. Мне они запомнились как переезд с одного постоялого двора на другой, подъем с восходом солнца, езда до полудня, когда лошади должны были отдыхать, а потом — опять дорога, опять постоялый двор, ужин, сон…

По возможности мы держались проселочных дорог, так как старший грум полагал, что на них меньше всего шансов встретить разбойников. Он сказал, что грабители предпочитают большие дороги с оживленным движением, и хотя на проселке тоже попадаются богатые путешественники, бандиты могут прождать впустую целый день, поэтому они действуют там, где побольше проезжих.

Это объяснение показалось мне логичным, но другие, думаю, хлебнули страху в то время, как я мысленно находилась в знакомой спальне в Тристан Прайори вместе со своей сестрой. Когда шел дождь, я едва это замечала; когда дорога становилась непроходимой и нам приходилось искать объезд, я принимала это со стоицизмом.

Мэб сказала мне:

— Как будто вас здесь нет, госпожа Анжелет. Вот что с вами творится. А я ответила:

— Я не могу быть нигде, кроме как в Тристан Прайори, со своей сестрой.

Иногда я винила себя в том, что так мечтала о поездке. Мои мечты сбылись, но таким странным, жутким образом. Ведь я знала, что мать ни за что не отпустила бы нас в Лондон; она начала бы думать обо всех напастях, которые подстерегают девочек в пути и в Лондоне. Но не было опасности страшней той, что угрожала моей сестре Берсабе, и мать была согласна на все, лишь бы вывести меня из-под удара.

Вот так и протекало наше путешествие. Мы пересекли Теймар в районе Гунислейка, проехали через Девон до Тавистока, а оттуда — в Сомерсет и Уилтшир, где я увидела высеченные на склоне горы изображения необычных белых лошадей, которые, говорят, были сделаны еще до прихода христианства в Англию. Когда мы подъехали к Стоунхенджу, этому таинственному каменному кольцу, я подумала, что здесь задолго до вторжения римлян на Британские острова совершались загадочные церемонии; затем я припомнила странные слухи о Карлотте и стала размышлять над тем, действительно ли она ведьма. Непонятная история приключилась с жабой, найденной у нее в постели. Мать, которая терпеть не могла болтовни о колдовстве, поскольку считала, что это ведет к жестоким расправам над несчастными старухами, которые творят обезумевшие люди, делала вид, что вообще ничего особенного не произошло. «Все это — плод воображения слуг», — заявила она. Что же касается жабы, то этот факт она объяснила так: каким-то образом жаба попала в дом — если, конечно, поверить Мэб. Впрочем, жаба могла ей и привидеться, а в ее реальность Мэб поверила потому, что хотела поверить.

Ну что ж, мать была искренне убеждена в том, что говорила, ведь она сама послала меня к Сенаре и Карлотте.

Итак, из Стоунхенджа через Бейзинсток в Рединг, где я слегка оживилась и тут же устыдилась этого, поспешно обратив свои мысли к ложу скорби в Тристан Прайори. Сквозь деревья мне удалось рассмотреть Виндзорский замок. Он выглядел великолепно: серые башни, зубчатые стены, большой парк вокруг. Я сразу же вспомнила уроки истории в классной комнате, где мы сидели рядом с Берсабой и слушали, как Эдуард III поднял в этом парке дамскую подвязку и изрек фразу, ставшую поговоркой: «Дурен тот, кто об этом дурно подумает», — рассказ об этом мы любили слушать вновь и вновь. Я вспомнила, что здесь останавливался король Иоанн перед тем, как подписать в Раннимеде Великую хартию вольностей, и что в этом лесу охотился Генрих VIII. Вид замка поднял мое настроение, но тут же все прочие чувства были вытеснены воспоминанием о сестре.

И тогда я подумала: «Она всегда будет со мной. Я никогда не избавлюсь от Берсабы». То, что мне пришло в голову слово «избавиться», было странно: это звучало так, будто я нахожусь в каком-то плену, из которого хочу освободиться.

Мы подъезжали все ближе к Лондону, но я продолжала думать не о том, что ожидает меня в этом городе, а о том, когда же придут вести о Берсабе.

Наконец мы добрались до Пондерсби-холла — резиденции сэра Джервиса, расположенной неподалеку от Лондона, возле реки, запруженной судами направляющимися в Лондон и из Лондона.

* * *

Это был величественный дом, но я привыкла к большим особнякам — ведь я росла в имении отца и в замке дедушки, а нет ничего более внушительного, чем замок-крепость с серыми зубчатыми башнями, построенный во время нормандского нашествия. Однако Пондерсби-холл отличался и от имения, и от замка. Он был высокомерен. Не знаю, правильно ли так говорить о доме, но именно это определение пришло мне в голову. Выглядел он ухоженным, чего не хватало домам Корнуолла. Я решила, что это объясняется тем, что он расположен в укромном юго-восточном уголке Англии и не подвергается действию наших жестоких штормов, а более сухой прохладный климат не оказывает столь разрушительного действия на стены. Да и вообще дом был не так уж стар. Его построили около 1560 года, ему не было еще и ста лет, и оттого в нем чувствовался дух современности, которого, конечно, недоставало дедушкиному замку.

Возможно, это ощущение усиливалось тем, что во всем здесь поддерживался идеальный порядок. Трава на газоне внешнего дворика выглядела так, будто ее подстригли пару часов назад. Серые стены были чистыми, словно только что вымытыми, и скорее серебристо-серыми, чем серо-черными, как стены замка Пейлинг. Мое внимание привлекли резные украшения в небольших нишах у основания фонтана. Под ним располагался выступающий портик, а справа от него — огромное окно с замысловатым переплетом, с бесчисленными разноцветными стеклами синими, красными, зелеными.

Я подумала: интересно, что сказала бы Берсаба, увидев все это? В течение последующих недель подобная мысль не раз приходила мне в голову.

Когда мы въехали во внешний двор, навстречу вышел слуга. Он был одет в ливрею синего и зеленого цветов — вскоре я узнала, что это цвета рода Пондерсби. Поклонившись, он сказал:

— Добрый день, мэм. Мы со вчерашнего дня ждем вашего приезда. Мне приказано встретить вас и проводить в ваши апартаменты. Я дам распоряжение конюхам насчет лошадей, о ваших слугах тоже позаботятся должным образом.

Я поблагодарила его и спросила, как его зовут.

— Джеймс, мэм. Я мажордом. Если у вас возникнут какие-то затруднения, сообщите мне об этом, и я приложу все силы для исправления положения.

Мне стало смешно, и я вновь вспомнила о Берсабе: ей тоже было бы весело полюбоваться на этакую чопорность.

Я спешилась, тут же почувствовав, как неуклюжи мои движения после длительного пребывания в седле. Представляю, как безупречный Джеймс мысленно поднял брови, задавая себе вопрос: что это за странное существо, не гармонирующее с нашим прекрасным замком?

Мэб тоже спешилась и заняла свое место позади меня. Сопровождавшие нас мужчины отправились за конюхами, видимо, в предназначенные для них помещения.

Джеймс помог нам преодолеть две ступеньки крыльца, проделав это с таким важным видом, словно участвовал в какой-то торжественной церемонии. Вскоре я убедилась в том, что такой же дух значительности происходящего Джеймс привносил во все свои дела, стремясь показать, что он совершает действия, только достойные его внимания.

Вслед за ним мы прошли в холл, свет в который проникал через окно с разноцветными стеклами, и тут наше внимание привлек потолок с прекрасными лепными украшениями и галерея для музыкантов в дальнем конце холла.

Нас встретила женщина, одетая в синее платье и зеленый фартук тех же оттенков, что и ливрея Джеймса. Я тут же узнала ее: это была Анна, сопровождавшая Карлотту во время поездки в Корнуолл.

— Наша гостья прибыла, — сообщил Джеймс, — проводите ее и ее служанку в предназначенные для них комнаты и убедитесь в том, что госпожа Лэндор обеспечена всем необходимым.

Анна, на которую манера поведения Джеймса производила меньшее впечатление, чем на меня, просто кивнула.

— Если вы пойдете со мной, я покажу вам ваши комнаты, — сказала она, — и когда их милость вернется, я доложу ей о вашем прибытии.

Мы поднялись по лестнице, ведущей из холла на галерею. Пройдя по галерее, мы оказались на лестничной площадке, на которой находились отведенные нам комнаты: большая комната — для меня и примыкающая к ней комната поменьше — для Мэб. Окно в моей комнате было такое же, как и в холле, только меньше, с подоконником и с простыми стеклами. Полог над кроватью поддерживали четыре столбика, деревянный пол был застелен циновками, выдержанными в таких же голубых тонах, как шторы и полог.

— Это просто роскошно, верно, Мэб?

— Да уж ясное дело, — ответила служанка.

— Я принесу вам горячей воды, — предложила Анна. Я умылась, и вскоре два лакея в сине-зеленых ливреях внесли мой багаж.

Я спросила Мэб, как ей здесь нравится.

— Тут все очень пышно, хозяйка.

— Не так уж и отличается от того, что у нас дома.

— Но здесь великолепие в самом воздухе, госпожа Анжелет.

Вот именно, великолепие носилось в воздухе. Я взглянула на свои покрытые пылью башмаки. В этой комнате они выглядели неуместными, как и я сама.

Мэб распаковала вещи. Перебирая одежду, я чувствовала, как ее блеск исчезает прямо на глазах. Здесь, похоже, она будет производить странное впечатление.

Карлотта появилась к концу дня. Она приехала верхом, и я услышала ее голос, долетевший со двора.

Я выглянула в окно. Как она была элегантна! Ее одежда была выдержана в бледно-серых тонах, а на шляпе красовалось развевающееся по ветру перо.

— Так они уже здесь? — и Карлотта рассмеялась, как будто в том, что я приехала сюда, было что-то забавное.

Она поднялась наверх и остановилась на пороге моей комнаты.

— Анжелет! — воскликнула она и бросилась ко мне, заключив меня в объятия. То, что она сделала потом, вряд ли можно назвать поцелуем. Скорее, она стукнулась своей щекой о мою, сначала с одной стороны, а потом — с другой.

— Как жаль, что твоя сестра не смогла приехать. Рот Карлотты слегка скривился, и я почувствовала, что она на самом деле предпочла бы увидеть вместо меня Берсабу. Я вспомнила о том, как она отбила у Берсабы Бастиана и как та расстроилась, хотя и делала вид, что ей все равно, и решила, что поэтому Карлотта и проявляет особый интерес к моей сестре.

— Не было ли вестей из Тристан Прайори? — поинтересовалась я.

Она покачала головой:

— Вряд ли можно было их ожидать. Ведь вы только что приехали.

— Я подумала, что известия могли и обогнать нас.

Карлотта вновь покачала головой.

— Как Берсаба чувствовала себя в момент вашего отъезда?

— Очень плохо.

— Некоторые выздоравливают, — утешила Карлотта, — не стоит предаваться мрачному настроению. А где твои наряды?

— Мэб все развесила в шкафу.

Карлотта просмотрела одежду и тяжело вздохнула.

— Тебе не нравится?

— Они немножко старомодны. Здесь тебе понадобится кое-что поновей.

— Но у меня нет других платьев.

— Это поправимо. Я заранее предполагала, что так и будет, и приняла меры. Анна уже раскроила новое платье. Нужно только сделать примерку, и к завтрашнему дню оно будет готово. Мы съездим с тобой в Лондон и купим тебе кое-какие безделушки — веер, мушки, губную помаду, пудру…

— Мушки и пудру?!

— Нужно же как-то прикрыть твой деревенский румянец. Ты выглядишь довольно неотесанной.

— Но… но я ведь такая и есть, верно?

— Вот именно. Поэтому нам и придется хорошенько поработать над тобой.

Карлотта села в кресло и, взглянув на меня, рассмеялась.

— Ты, кажется, озадачена. Да ведь ты приехала в Лондон, в весьма изысканное общество. Уверяю тебя, оно несколько отличается от корнуоллского.

— Я все понимаю. Возможно…

— Что, возможно?

— Поскольку я для него не гожусь, мне, наверное, лучше вернуться домой?

— Мы сделаем так, что все будет в порядке. Это только вопрос времени. Да и вернуться ты не можешь. Твоя сестра больна. Именно поэтому ты и оказалась здесь. Я сомневаюсь в том, что при каких-то других обстоятельствах твоя мать решилась бы отпустить тебя.

Карлотта вновь рассмеялась, а я холодно заметила:

— Похоже, я развлекаю тебя.

— Ну конечно! А скоро ты и сама над собой посмеешься. Через месяц я напомню тебе о том, как ты выглядела в первый день, и ты будешь хохотать как сумасшедшая.

— Мне очень жаль, что я доставляю такие хлопоты.

— Не стоит благодарности, все уладится. Здесь быстро взрослеешь, в этом вся суть. Ты слишком неопытна для твоего возраста.

— Мне еще нет и восемнадцати.

— Но восемнадцать лет в вашем имении и восемнадцать лет в светском обществе — это две разные вещи. Ты сама увидишь.

— А где твоя мать?

— Сейчас она уехала с визитом. Она очень обрадуется, увидев тебя. Она всегда мечтала сделать что-нибудь для дочерей Тамсин, ведь ей жаль девушек, обреченных жить в такой глуши.

— А твой муж?

— Джервис сейчас при дворе. У нас есть резиденция рядом с Уайтхоллом, и мне часто приходится бывать там. Да и отсюда недалеко до Уайтхолла, так что мы живем не совсем сельской жизнью.

— А ты счастлива в браке?

— В жизни и так много интересного, — ответила Карлотта.

— Разве это то же самое, что быть счастливой?

— Уверяю тебя, моя милая деревенская мышка, в этом-то и состоит все удовольствие.

Мне стало не по себе. Я не любила, когда меня ставили в тупик. С этой ситуацией Берсаба справилась бы лучше меня. Ах, как мне ее недоставало! Я все больше и больше сознавала, что в минуты растерянности привыкла обращаться за помощью к ней.

Карлотта чувствовала мое стеснение и, кажется, наслаждалась им.

— Скоро ты здесь приживешься, — сказала она, — и будешь рада тому, что тебе удалось сбежать от скучной жизни. А теперь давай займемся делами.

Она показала мне дом, представила меня слугам, более подробно исследовала мой гардероб и раскритиковала большую его часть.

Потом Карлотта сказала, что я наверное утомлена после длительного путешествия и должна пораньше отправиться в постель, а с завтрашнего утра начать новую жизнь.

Мы вместе поужинали в небольшой комнате (так мы поступали и дома, если находились в узком кругу семьи), и в течение всего ужина она без умолку рассказывала о своей жизни, такой захватывающей и так сильно отличающейся от моей, давая понять, что становится моей благодетельницей.

Как только кончилась трапеза, Карлотта заявила, что мне надо идти в свою комнату и лечь спать, поскольку, по ее мнению, я устала. Я с радостью покинула ее общество.

Я улеглась в постель, но сон не шел ко мне. Я вспоминала о том, как Сенара и Карлотта приехали в замок и как дедушка Касвеллин преобразился в разгневанного пророка, предсказывающего нам грядущие несчастья как следствие их приезда.

И вот теперь Берсаба больна и я, быть может, уже никогда ее не увижу. Я чувствовала себя обездоленной. Как мне жить без нее?

Я представила себе, как она лежит в кровати, в той самой комнате, которую мы делили на двоих столько лет, пораженная болезнью. Берсаба мечется в лихорадке, бредит… Это уже не та хладнокровная, владеющая собой моя сестра моя разумная половинка, та, без которой, казалось мне я не смогу жить дальше.

* * *

Прошло несколько дней, за которые я не смогла достичь особых успехов. Карлотта решила, что мне вообще не стоит показываться где-либо, пока я не оденусь соответствующим образом и, по ее выражению, не избавлюсь от некоторых деревенских повадок, к которым здесь, как она дала понять, относятся с презрением. Мне следовало научиться правильно ходить, высоко держа голову, кланяться, делать реверансы и, кроме того, избавиться от некоторого акцента, недопустимого в лондонском высшем обществе.

Я решила согласиться на это и даже активно участвовала во всех затеях, поскольку они отвлекали меня от тяжелых мыслей о том, что происходит дома. Я старалась забыть лицо Берсабы на подушке — покрасневшее, с безумными глазами, со страшными знаками болезни. Я пыталась внушить себе, что нельзя без конца терзаться, и поэтому покорно позволяла делать из себя городскую девушку.

Карлотта явно увлекалась этим занятием. Возможно, ей нравилось таким образом демонстрировать свое презрение к нам. Хотя мы с Берсабой сейчас находились вдалеке друг от друга, я продолжала думать о нас как о едином целом, и теперь спрашивала себя: не завлекла ли Карлотта Бастиана только потому, что он нравился Берсабе? Это было так похоже на Карлотту.

На третий день моего пребывания в Лондоне вернулась Сенара. Мы обнялись и расцеловались. Она, судя по всему, была искренне рада видеть меня и забросала вопросами. У меня сложилось впечатление, что она очень переживает за нашу маму.

— Бедняжка Тамсин, — сказала она, — представляю себе ее состояние. Она всегда относилась ко мне скорее как мать, а не сестра, хотя я была ненамного моложе ее. Ей нравилось всех опекать… даже собственную матушку. Сейчас Тамсин, конечно, страшно переживает. Я очень рада тому, что ты здесь, с нами, и я обязательно напишу твоей матери о том, что она может не беспокоиться за тебя.

В Сенаре было гораздо больше понимания и сострадания, чем в Карлотте, и я обнаружила, что с нею можно поделиться своими сомнениями, рассказать о тоске по Корнуоллу, о том, что мне, видимо, лучше вернуться домой, потому что, по мнению Карлотты, я не подхожу для здешнего общества.

Сенара качала головой.

— В тебе есть какое-то очарование, Анжелет, и я уверена, ты многим понравишься. Твоя провинциальная свежесть и невинность покажутся совершенно обворожительными людям, уставшим от светской жизни, пропитанной фальшью.

— Но Карлотта хочет меня изменить.

— А мы позаботимся о том, чтобы ей это не вполне удалось.

Мне, конечно, было приятно общение с Сенарой, особенно когда она рассказывала о своем детстве и о том, как они были близки с нашей матушкой.

— Я могу понять твое отношение к Берсабе, — говорила она. — Мы с твоей мамой, конечно, не были близнецами, но сами обстоятельства, при которых я попала в ваш замок, заставляли ее относиться ко мне покровительственно, а я радовалась этому ощущению безопасности, которое она создавала во мне. Так же она относилась и к другим близким ей людям. Таков образ ее жизни.

Короче говоря, после приезда Сенары я почувствовала себя гораздо увереннее, а отправившись с ней на конную прогулку вдоль реки, и вовсе позабыла на время обо всех заботах, захваченная зрелищем настоящего города на воде, целиком состоящего из судов, столь многочисленных, что они почти касались друг друга бортами.

Сенаре доставляло удовольствие мое восхищение. Она сказала, что мы видим самый крупный в мире морской порт, куда прибывают корабли со всех концов света. Я испытала волнение, заметив на некоторых судах флаги Ост-Индской компании, где служил мой отец. Как чудесно выглядели эти корабли. Они, конечно, способны справиться с самыми жестокими штормами и отлично вооружены для борьбы с пиратами! Я стала думать о том, где сейчас находятся и что делают мой отец, и Фенимор, и Бастиан, и испугалась, подумав о том, что с ними может приключиться какое-нибудь несчастье, а если еще умрет Берсаба…

Взглянув на меня, Сенара, видимо, что-то почувствовала, потому что тут же сказала:

— Все закончится хорошо, я тебе обещаю.

— Откуда вы знаете? — удивилась я.

— Я немножко разбираюсь в этих вещах, — ответа ла она, и я подумала, что она, и в самом деле немножко ведьма, и мне очень захотелось поверить в это, как и в то, что она не ошибается в своих предсказаниях.

Сенара показала мне причалы, на которые выгружали товары, некоторые с гербами компании, а другие — из Амстердама, Германии, Италии, Франции… Меня захватило это зрелище, и даже печаль несколько утихла. Ведь Сенара сказала, что все закончится благополучно, а значит, с членами моей семьи ничего плохого не случится. Я верила Сенаре. Если она ведьма, то должна хорошо разбираться в таких вопросах.

* * *

Время, которое поначалу невыносимо тянулось, к концу недели стало лететь стрелой. Теперь я обзавелась новым гардеробом, и мне нравилось, что эта одежда гораздо просторнее той, какую я привыкла носить дома. Анна, оказавшаяся действительно прекрасной портнихой, сообщила мне, что мода на облегающие платья, пришедшая в свое время из Испании, прошла. Фижмы теперь не носили, и под юбками не было каркаса, чтобы они стояли колоколом. Рюши канули в прошлое, как и стоячие воротники, зато в моду стали входить открытые платья. Рукав укоротился, и на некоторых моих платьях он доходил лишь до локтей. К таким рукавам положены длинные перчатки, и их выбору уделялось большое внимание.

Занялась Анна и моей прической. Теперь у меня спереди красовались кудряшки, которые нужно было ежедневно подвивать.

Мэб, как и я, прошла необходимую выучку. Она отнеслась к этому достаточно серьезно, тут же стала пудрить нос и презрительно отзываться о несчастных служанках в Тристан Прайори, понятия не имевших о том, что такое мода.

Я стала думать, что, несмотря на беспокойство из-за событий, происходящих дома, и несмотря на сожаление о том, что Берсаба не может приехать ко мне, эта поездка в Лондон все же может превратиться в увлекательное приключение.

Сэр Джервис появился в доме через несколько дней после моего приезда. Он был очень добр ко мне и подробно расспросил о событиях в Тристан Прайори. Он казался искренне озабоченным, и я, отметив, что он гораздо человечней своей жены, задумалась над тем, счастлив ли он в семейной жизни, полагая, что из Карлотты может получиться очень требовательная и не слишком преданная жена. Конечно, сэр Джервис восхищался ее красотой, которую никто не решился бы отрицать. Часто, глядя на себя в зеркало, на эти модные кудряшки и на костлявые запястья, я думала о том, каким контрастом по отношению ко мне выглядит элегантная, прекрасная Карлотта. Она, наверное, тоже сознавала это, так как посматривала на меня весьма самодовольно.

И все-таки я чувствовала себя гораздо лучше, чем в день приезда, — из-за уверенности Сенары в том, что все будет в порядке, и благодаря благородному поведению сэра Джервиса.

Каждый день я с нетерпением ждала вестей из дома, но Сенара сказала:

— Сейчас еще слишком рано. Твоя мать не станет ничего писать, пока не убедится, что кризис уже миновал. Я обещаю тебе, что именно так все и будет, но помни: прибытия гонца с вестями придется немножко подождать.

Сэр Джервис, в свою очередь, рассказал мне, что некоторые его знакомые болели оспой и выздоровели. Вовремя замеченные симптомы, тщательный уход — все это творит чудеса!

Они делали все, чтобы успокоить меня, и постепенно я стала проникаться их убежденностью. «Все будет хорошо», — втолковывала я себе. Иного быть не может. Нельзя представить мир, в котором нет Берсабы.

Частенько она мне снилась по ночам; помню, во сне она посмеивалась над моими кудряшками и моей робостью перед Карлоттой. Было похоже, что она хочет поделиться со мной некоторыми чертами своего характера. Временами я думала: мы ведь действительно единое целое, и сейчас, больная, лежа в постели, она думает обо мне точно так же, как я думаю о ней, и какая-то частица меня мечется сейчас в лихорадке, а какая-то частица ее находится здесь, в этом роскошном доме, изучая последние моды и изящные манеры лондонского высшего света.

Мне нравилось слушать сэра Джервиса. Он знал, что мне интересно с ним разговаривать, и, судя по всему, был рад этому.

Он сообщил мне, что весьма озабочен тем, как развиваются события в стране. Король, видимо, не сознает, что его популярность постоянно падает, а королева ни в чем не помогает ему.

— Люди относятся к ней с подозрением, — говорил он, — поскольку она католичка и делает все, чтобы ввести в Англии католицизм. Но вряд ли она в этом преуспеет. Народ никогда не позволит сделать этого. Еще со времени правления Марии Кровавой они закрыли свои сердца для этой религии.

Я расспрашивала его о короле Карле, и сэр Джервис ответил мне:

— Наш государь — человек большого обаяния, с приятной внешностью, и хотя маленького роста, но с прекрасными манерами. К сожалению он никогда не будет любим народом. Они его не понимают, как и он их. Наш король полон гордыни и твердо верит в то, что трон ему даровал Господь и его права не подлежат сомнению. Боюсь, что это вызовет некоторые трудности… для него и для страны. — Взглянув на меня, он улыбнулся:

— Простите, я утомил вас.

— Что вы, ничуть, — уверила его я, — я так давно хотела узнать что-нибудь из придворных новостей.

— Боюсь, — сказал он задумчиво, — что вскоре вся страна будет знать о том, что происходит при дворе.

Постепенно я стала понимать, что он имел в виду. Мое прозрение началось уже на следующий день, когда Карлотта повезла меня в Лондон купить тесьмы и прочих мелочей, вроде лент, перчаток и вееров. Выезжали мы с шиком, поскольку сэр Джервис, будучи богатым и знатным джентльменом, владел собственным выездом, а Карлотта, способная выудить у него все, что угодно, уговорила его предоставить экипаж в наше распоряжение. Карета была роскошная, с красивой обивкой, с двумя скамьями, с бархатными шторками на окне, которые задергивались, если пассажиры желали уединиться. На дверцах кареты красовался семейный герб Джервиса — две прекрасных белых лошади. Кучер был одет в ливрею цветов Пондерсби, как и лакей, стоявший на запятках кареты.

Вот так, с помпой, мы и выехали, и по мере того как карета приближалась к центру Лондона, вокруг сгущалась атмосфера суматохи и возбуждения: люди, пешие и конные, передвигались в такой спешке, словно решался вопрос их жизни и смерти. Мимо нас проехал грузовой фургон и с ужасным грохотом свернул в ворота постоялого двора. На реке стояло столько кораблей и барок, что почти не было видно воды. И везде люди кричали — приветствуя друг друга, отпуская шутки, ссорясь, угрожая и что-то выпрашивая… Мужчины и женщины носили самую невероятную одежду. Женские платья с вырезами казались мне чрезвычайно нескромными, потому что дома у нас придерживались моды двадцатилетней давности, когда носили рюши и высокие стоячие воротники. Мужчины одевались еще более странно: они носили широкие пояса, подвязки, расположенные выше колен, были сделаны из лент, завязанных бантом, а их башмаки украшали розетки.

Но такие изысканные костюмы попадались редко. По улицам сновали нищие оборванные и остроглазые, клянущиеся и угрожающие… А кроме того, на улицах встречался еще один род граждан, привлекающих к себе внимание именно крайней скромностью одежды, выделявшейся на общем пестром фоне. На мужчинах были надеты камзолы из грубой ткани и темные штаны, простые белые воротники и шляпы с высокой тульей, ничем не украшенные. Женщины носили простые платья, в основном серого цвета, и белые передники, прикрывавшие юбки, а на голове белые чепцы или простые шляпы, напоминающие те, что носили их спутники. Создавалось впечатление, будто они живут в другом мире, они и ходили неспешно, опустив глаза и поднимая их лишь для того, чтобы с осуждением взглянуть на тех, кто разгуливал в роскошных костюмах.

Я спросила о них Карлотту.

— Это пуритане, — ответила она. — Они считают, что радоваться жизни грешно. Посмотри на их прически.

— Вижу. Они очень отличаются от тех, что носят мужчины, которые отпускают длинные, как у женщин, волосы.

— Длинные волосы очень украшают лицо.

— Слишком велик контраст, — заметила я. — В провинции никто не выглядит так шикарно, но никто не выглядит и так убого.

— Так будет и у вас. Мода распространяется… даже в такие дыры, как ваш Корнуолл.

Мне не понравилось презрение, с которым она говорила о моих родных местах, так что я прекратила разговор и обратила все свое внимание на разыгрывавшиеся передо мной сценки.

Я никогда не встречала женщин, подобных тем, которых я мельком видела за окном кареты. Их лица были настолько ярко размалеваны, что это никак нельзя было признать естественным, а у многих виднелись черные мушки и какие-то пятна. Две из них поссорились и вцепились друг другу в волосы, но карета проехала мимо, и конца сцены я не видела.

Когда экипаж остановился, в окно начали заглядывать нищие, обещая нам небесное блаженство, если мы дадим им немного денег на корку хлеба. Карлотта бросила несколько монеток, зазвеневших на булыжной мостовой, и оборванный мальчуган не старше пяти лет, ринувшись вперед, подхватил их. Нищие бросились к нему, но наша карета вновь тронулась.

Мы вышли у собора Святого Павла, и Карлотта велела кучеру ждать нас у входа, пока мы не сделаем нужные покупки в галерее собора Святого Павла.

Число поразительных впечатлений росло с каждой секундой. Галерея Святого Павла представляла собой придел собора и в то же время была рынком, местом прогулок и встреч самых разных людей.

Карлотта потребовала, чтобы я не отставала, и в этом была явная необходимость: на нас посматривали, и время от времени какая-нибудь леди или джентльмен, одетые в том же стиле, что и Карлотта, останавливались и обменивались с нею парой слов, после чего она представляла меня как гостью из провинции. Меня одаривали милой улыбкой и тут же забывали.

Со всех сторон нас толкали; люди с хитрыми физиономиями изучающе рассматривали нас; пожалуй, будь я здесь одна, я испугалась бы, хотя большей частью нас окружали люди, похожие на нас. По сторонам теснились прилавки с рулонами отборных тканей, лентами, кружевами, веерами, мушками, украшениями и книгами, а торговцы, стремившиеся привлечь наше внимание, хмуро поглядывали на шныряющих вокруг нищих, которые, я уверена, готовы были обчистить зазевавшегося прохожего.

Какого-то мужчину сопровождал портной, показывавший, какое количество материи клиент должен приобрести; на столбах висели объявления, предлагавшие самые разнообразные услуги. Стояла женщина с девочкой и мальчиком, угрюмо глядевшими в землю. Я почему-то решила, что она отдает детей в услужение в богатый дом. Женщина со злым лицом развязно разговаривала с молодым щеголем в бархатном плаще и в штанах, украшенных золотым галуном, а рядом с ней стояла совсем юная девушка, которую явно демонстрировали этому щеголю. Несмотря на всю свою провинциальную наивность, я не сомневалась в сути совершавшейся сделки. Все это вместе взятое пугало, но одновременно и вызывало интерес. Это место жило какой-то своей, ни с чем не сравнимой жизнью.

Карлотта неожиданно сказала, что не может найти того, за чем приехала, и что нам придется отправиться в торговые ряды на Стрэнде. Мы сели в карету, но тронуться с места было нелегко, так как нас окружила толпа, насмехающаяся над нашим экипажем, орущая, предлагающая на продажу разные мелочи — от серебряных цепочек до шелковых платков, в отношении которых можно было смело предположить, что они только что покинули предыдущего владельца — беспечного прохожего.

Так или иначе, мы все же добрались до торговых рядов и поднялись на верхнюю галерею, уставленную лавочками, предлагавшими ленты, кружева, всевозможные ткани, пудру, запонки и воротнички, иногда очень изящные, вышитые серебром или золотом.

Карлотта наконец купила все необходимое, и мы вернулись в карету.

Я была восхищена Стрэндом, его великолепными домами с садами, сбегавшими к реке. Чудно выглядели прямые улочки, в конце которых сверкала водная гладь. Я даже не мечтала оказаться в таком прекрасном месте, как Лондон, но его величественность была в то же время греховной, что только придавало городу дополнительную привлекательность.

Стрэнд уже остался позади, и мы подъезжали к Уайтхоллу, когда перед моими глазами предстало самое ужасное зрелище из всех, виденных мною до сих пор.

Мне и раньше доводилось видеть людей у позорного столба — у нас тоже приковывали к нему преступников, и они подвергались насмешкам прохожих, осознавая таким образом свою вину, но подобное я видела впервые…

Эти двое мужчин были одеты в скромные костюмы, из чего я заключила, что они пуритане. На людей они уже походили мало, поскольку их лица были залиты кровью; кровь стекала и по рукам, которыми они обхватили головы.

Я в ужасе уставилась на них. Карлотта проследила за моим взглядом.

— Это пуритане, — объяснила она, — они сеют беспорядки.

— Какие беспорядки?

— Ну, видимо, они выступали против двора. Они всегда требуют запретить все развлечения. Как известно, они осуждали королеву и обвиняли ее в попытках ввести в стране католицизм.

— И за это?..

— И за это им отрезали уши.

Мы проехали мимо столба. Карета несла нас по зеленым полям, мимо чудесных деревушек Кенсингтона и Барнса, и наконец мы прибыли в Пондерсби-холл, но для меня все путевые впечатления были перечеркнуты стоящей перед глазами картиной: пуритане у позорного столба.

Я стала понимать, что имел в виду сэр Джервис, говоря о грядущих беспорядках.

* * *

Карлотта была очень довольна, в одном из лучших домов Лондона скоро состоится бал, на который приглашались сэр Джервис, его супруга, Сенара и гостья из провинции — то есть я.

— Тебя заметили, — сказала Карлотта. — Бал будет в доме лорда Мэлларда, доверенного лица короля, так что его почти наверняка посетят Их Величества.

Начался переполох по поводу бальных нарядов, и тут даже Карлотта сбросила с себя обычный томный вид. Она работала не покладая рук, и тут, конечно, выяснилось, что нам не хватает кружев для украшения платья Карлотты и лент для моего платья.

Пришлось вновь заложить карету и предпринять еще одну поездку в город. Я собиралась туда со смешанными чувствами. Во-первых, я побаивалась предстоящего бала, потому что Карлотта не забывала напоминать мне об отсутствии светских манер, а во-вторых, хотя мне не терпелось вновь увидеть город, я не могла забыть двух мужчин у позорного столба.

Мы выехали рано утром в той же карете. Над рекой поднимался туман, придававший пейзажу особенное очарование. Деревья скрывались в голубой дымке, и это вызвало у меня чувство умиротворения. Настроение улучшилось, насколько оно могло улучшиться, если учесть, что я ни на минуту не забывала о том, что происходит у меня дома.

По приезде в галерею Святого Павла я вновь была захвачена окружающим. Ростовщик вел переговоры с томным, экстравагантно одетым щеголем, желавшим получить ссуду; затем мое внимание привлек барышник, вовсю расхваливавший предполагаемому покупателю несравненные достоинства скакуна; рядом какой-то человек писал письмо под диктовку ужасно озабоченной женщины — я стала размышлять над тем, какая неприятность у нее случилась. Карлотта занималась выбором кружев и отошла к дальнему концу прилавка, и тут ко мне подошла женщина, на лице которой лежала печать страдания.

— Леди, — сказала она хриплым шепотом, — подайте мне хоть что-нибудь. Мой муж погиб… утонул в реке. Осталось шесть голодных детей — у них не было ни крошки во рту вот уже два дня. У вас доброе лицо. Я вижу, что вы мне поможете.

Я поняла, что если сейчас отвернусь от нее — Карлотта рассказала мне, как следует вести себя в таких случаях, — то никогда не смогу забыть ее лицо. Поэтому я достала кошелек, раскрыла его, но в этот момент откуда-то вынырнул мальчишка лет одиннадцати и выхватил кошелек у меня из рук.

Я вскрикнула, но он уже исчез, и я не раздумывая бросилась вслед за ним. Заметив, как он на миг вынырнул из толпы и вновь пропал, я бросилась в ту сторону с криком: «Стой! Отдай кошелек!».

Толпа затрудняла воришке бегство так же, как и мне погоню, но мне удалось заметить, что он, выбравшись из сутолоки, бросился в переулок.

Не размышляя, я кинулась следом. Мальчишка забежал за угол, я побежала вслед, но он еще раз свернул, и я потеряла его из виду. Зато появились двое мужчин, которые шли прямо ко мне. Я похолодела от страха: их вид не предвещал ничего хорошего. Нечесаные волосы свисали на их лица, на плечах болтались какие-то лохмотья, а сквозь дыры просвечивало грязное белье. Оба зловеще ухмылялись.

Я повернулась, чтобы бежать, но было поздно — я поняла, что не знаю, где нахожусь.

Мужчины подошли ко мне с двух сторон и стали плотоядно разглядывать меня. Один из них грубо сорвал у меня с шеи цепочку, подаренную матерью, и я протестующе вскрикнула.

Тогда они схватили меня за руки, и тут я по-настоящему закричала.

— Попалась, голубушка, — сказал один из них, приблизив ко мне лицо настолько, что я почувствовала, как воняет у него изо рта.

— Отпустите! Отпустите меня! — во весь голос закричала я.

— Еще рановато, — сказал другой, и они потащили меня к двери дома, который я не успела разглядеть.

Я начала молиться про себя, поскольку еще никогда в жизни не была так напугана. Я понимала, что эти мужчины хотят сотворить со мной нечто ужасное, а затем, возможно, и убить. И ведь все произошло так неожиданно: только что я думала о кружевах, о лентах, о письме, о ростовщике… И что будет с мамой, когда она услышит о том, что произошло со мной?

И тут я услышала крик:

— Стойте! Стойте, разбойники!

В нашу сторону бежал мужчина. Я взглянула на него и тут же почувствовала облегчение. В его внешности было нечто такое, что я сразу поняла: он мне поможет.

Он был одет изящно, но не крикливо, и держал в руке шпагу, угрожающе размахивая ею. Намерения нападавших тут же изменились. Они не собирались мерятся силами с незнакомцем. Бандиты просто отпустили меня и убежали.

Я вся дрожала, и язык плохо слушался меня. Я лишь смогла пробормотать:

— Ox, благодарю вас… благодарю.

— Я все видел, — сказал он. — Мальчишка выхватил у вас кошелек, а вы хотели его догнать.

— Я так благодарна вам…

— Я уверен, что вы совсем недавно в Лондоне. Позвольте, я выведу вас из этой западни. Не стоит здесь задерживаться.

Незнакомец вложил шпагу в ножны и, взяв меня за руку, повел за собой.

— Вы поступили опрометчиво, бросившись за мальчиком.

— Но он схватил мой кошелек…

— Столь же опрометчиво вы поступили, достав кошелек.

— У женщины голодают дети.

— В этом я очень сомневаюсь. Она профессиональная нищенка. Завтра у нее появится умирающий муж или больная мать. Они, знаете ли, разнообразят свои рассказы.

— Теперь я это понимаю, но тогда я ей поверила.

— В следующий раз будьте осторожней. Скажите, как вас зовут?

Я представилась и сказала, что остановилась в Пондерсби-холле.

— Я знаком с сэром Джервисом, — сообщил он. — Меня зовут Ричард Толуорти, солдат королевской армии.

— Я могу лишь вновь поблагодарить вас, сэр. Никогда в жизни я не был так испугана.

— Вы получили урок. Смотрите на происшедшее с этой точки зрения.

— Но если бы вы не заметили… если бы вы не поспешили вслед и не выручили меня…

— Но я это сделал и очень этому рад. Куда вы желаете пройти?

— Мы расстались с леди Пондерсби в галерее. Она выбирала кружева. Мы приехали из Пондерсби-холла в карете.

— Ну что ж, тогда пойдем на галерею и разыщем леди Пондерсби.

Мы быстро вернулись туда. Карлотта была настолько поглощена покупкой, которую завершила только сейчас, что даже не заметила происшедшего и сейчас растерянно оглядывалась вокруг. Заметив меня и моего спасителя, она воскликнула:

— Что-нибудь случилось?

— Нечто ужасное, — ответила я. — У меня украли кошелек. Его выхватил какой-то мальчишка. Я побежала за ним, а там меня уже поджидали двое мужчин… Этот джентльмен спас меня.

Карлотта внимательно посмотрела на Ричарда Толуорти, а я с чувством, напоминающим ревность, подумала: «Наверное, он любуется ее красотой».

Он поклонился и сказал:

— Ричард Толуорти, к вашим услугам.

— Ну что ж, сэр, — рассмеялась Карлотта, — похоже, что вы действительно решили оказать нам услугу. Госпожа Лэндор недавно прибыла из провинции.

— Я это понял, — ответил он. Я вдруг почувствовала обиду и разочарование, а Карлотта продолжала:

— А поскольку она, видимо, не склонна представить меня вам, я вынуждена сделать это сама. Леди Пондерсби, супруга сэра Джервиса…

-..с которой я имею удовольствие быть знакомым, — добавил Ричард Толуорти. — Позвольте проводить вас к карете?

— Благодарю. Я буду очень признательна за это. По-моему, госпожа Лэндор еще не вполне оправилась от потрясения.

— Боюсь, что так, — сказал он, едва взглянув на меня. — Но теперь она, по крайней мере, будет знать, как вести себя в такой ситуации, если это — сохрани Господь — вновь повторится.

— Было бы просто ужасно, если бы вы не подоспели ей на помощь. Я никогда не простила бы себе этого! — сокрушалась Карлотта. — А вот и наша карета. Позвольте подвезти вас?

— Благодарю. У меня здесь еще есть дела. Молодой человек помог нам сесть в карету и, сделав шаг назад, поклонился.

Когда карета тронулась, Карлотта сказала:

— Ну, вот ты и пережила небольшое приключение, верно?

— Я была в ужасе… пока не появился он.

— Я представляю. Ты говоришь, двое мужчин… с дурными намерениями… Несомненно — ограбление и изнасилование. Ну что ж, сегодня ты кое-что узнала о лондонских улицах. Пусть это послужит тебе уроком.

Характерно, что Карлотта рассматривала все происшедшее как результат моего легкомыслия, а отнюдь не своего недосмотра.

Впрочем, она не стала развивать эту тему. Ее явно заинтересовал мой спаситель.

— Я где-то слышала его имя. По-моему, он один из генералов королевской армии.

— Он сказал, что он — военный.

— Ну да, военный, но в больших чинах. Это видно по тому, как он держится. Похоже, что он из хорошей семьи, верно?

— Пожалуй.

Карлотта откинулась на спинку сидения.

— Что же такое я о нем слышала? Что-то любопытное. По-моему, речь шла о какой-то тайне. Нужно будет расспросить Джервиса!

Она прикрыла глаза и улыбнулась. Я поняла, что ее действительно заинтересовал Ричард Толуорти.

Что же касается меня, то я никак не могла забыть тот ужасный момент, когда эти бандиты схватили меня и потащили, чтобы исполнить свой гнусный замысел. Я просто представить не могла, что произошло бы со мной, не появись Ричард Толуорти. Это нельзя было даже вообразить. Я просто знала, что предпочла бы этому смерть.

Но в последний момент появился он. Я начала припоминать некоторые подробности. Суровость — как и положено военному, резкие черты и надменное выражение лица. Наверное, он презирал меня за то, что я умудрилась попасть в такую глупую ловушку. Я лишилась кошелька (к счастью, в нем было совсем немного денег), зато теперь я была уверена в том, что ничего подобного со мной не повторится, так что полученный опыт, наверное, стоил потерянных денег.

Он был высокого роста, а его кожа имела легкий бронзовый оттенок, поэтому, я решила, что Ричард Толуорти сражался за короля в заморских краях. Я подумала о том, увижу ли еще когда-нибудь своего избавителя, и немножко разволновалась, предположив, что это достаточно вероятно. Он должен вращаться в придворных кругах, так же, как и сэр Джервис. Интересно, заметит ли он меня, если мы вновь встретимся? Когда мы заговорили с Карлоттой, она, как мне показалось, намекнула ему, что меня за преступное легкомыслие можно слегка презирать, хотя до того момента он был ко мне весьма благосклонен, понимая, что мне просто не хватает опыта.

По прибытии в Пондерсби-холл все мысли о спасителе и о моем приключении отошли на второй план: меня ожидало письмо от матери. Схватив его, я побежала в свою комнату, чтобы не читать его под испытующим взглядом Карлотты.

Дрожащими пальцами я вскрыла письмо. Мой страх перед тем, что в нем могут содержаться страшные вести, привел к тому, что несколько секунд строчки прыгали у меня перед глазами.

«Дорогая моя Анжелет, спешу сообщить тебе добрые вести. Берсаба выздоравливает. Пока она очень слаба, но…»

Письмо выпало у меня из рук. Я закрыла лицо ладонями и заплакала заплакала так, как ни разу не плакала с тех пор, как начались эти ужасные события, слезами облегчения, слезами счастья. Жизнь теперь могла продолжаться.

Вошла Сенара и села рядом. Она тоже немножко поплакала. Так мы и сидели, взявшись за руки. В эти минуты я от всей души любила ее, чувствуя ее искренность.

Она сказала:

— Слава Богу. Слава Богу. Это просто убило бы Тамсин. Дело обернулось так только благодаря ее уходу, поверь мне. Материнская любовь бывает сильнее законов природы. Тамсин — одна из немногих по-настоящему добрых женщин в этом мире. — Сенара обняла меня. — Ну что? Разве я не обещала тебе, что все кончится хорошо?

— Обещали, — согласилась я, подумав про себя, что она и в самом деле колдунья. Мэб пришла в восторг.

— Да я просто не верила, что госпожа Берсаба может умереть. Она для это слишком хитрая, — говорила она.

Услышав это замечание, я рассмеялась, смехом рожденным радостью и облегчением: рассеялась тяжелая черная туча, и небо вновь стало синим.

Карлотта заявила:

— Теперь ты наконец перестанешь переживать и начнешь смотреть на мир с интересом. Ведь меня доводило до белого каления твое равнодушие, хотя я изо всех сил пыталась тебя растормошить.

Я вновь рассмеялась тем же звонким смехом.

За обедом Карлотта рассказала сэру Джервису о случившемся со мной.

Он разволновался.

— Дорогая моя, Анжелет, — заявил он, — вы вели себя очень неразумно.

— Теперь я это и сама понимаю. Но, видите ли, мне было жалко кошелька.

— Вы могли потерять гораздо больше.

— Ей очень повезло, что вовремя вмешался Ричард Толуорти. Ведь ты знаком с ним, Джервис? Что ты можешь о нем сказать?

— Это хороший солдат. Он с большим успехом провел несколько военных компаний.

— Я имею в виду… его лично, — пояснила Карлотта, явно проявляя некоторое нетерпение. Сэр Джервис задумался.

— Что-то такое о нем говорили… Вылетело из головы…

— Ну попытайся же вспомнить!

— Не знаю… Насколько я понимаю, он не слишком общительный человек. Не любит бывать в свете. Разумеется, предан своему делу и отдает ему все свое время. Потерял жену.

— Так он был женат?

— Полагаю, что да.

— А как он мог бы потерять жену, если бы не был женат? — слегка раздраженно заметила Карлотта.

— Я не уверен, — сказал сэр Джервис. — Возможно, дело обстояло не совсем там. Во всяком случае, что-то там случилось.

В эту ночь я долго не могла уснуть. Я думала о том, что происходит дома. Берсаба теперь вне опасности, но все еще очень слаба, и ее болезнь может затянуться надолго. Но мы справимся с этим. Матушка будет ухаживать за нею, и в конце концов она совсем поправится и встретит меня уже здоровой…

Наконец я уснула, и мне приснился наш дом. Мы с Берсабой сидели за столом в холле, и в это время вошел какой-то мужчина и поклонился. Я представила присутствующих друг другу: «Это Берсаба, чью жизнь все же удалось спасти, а это Ричард Толуорти, который спас мою жизнь».

Ричард сел между нами, и мы были очень счастливы все вместе. Я попрощалась с этим замечательным сновидением с большой неохотой.