"Сокровище храма" - читать интересную книгу автора (Абекассис Элиетт)

СЕДЬМОЙ СВИТОК СВИТОК ВОЙНЫ

Мы с Джейн смотрели друг на друга и не знали, что сказать.

Тогда я развернул талит и вынул спрятанный в нем Серебряный свиток.

И вдруг среди страха и огорчения все очистилось, все смылось, и мы остались одни, лицом к лицу, единым лицом перед опасностью, единым, но сплотившимся перед испытанием. В это мгновение, когда мы оказались бесконечно малы, настолько, что даже угроза не замечала нас, я познал любовь, ту, которая, бравируя всеми опасностями, доказывает свое существование.

Разве нас не убивали самым зверским образом? Не дрались ли мы с варварами, не исчезали ли в сумрачной массе, будучи безвольными игрушками истории и всех ее перипетий? И, однако, я был счастлив находиться рядом с ней, среди всех опасностей, если бы так было надо; таково мое место в этом мире. Наконец-то! Я обнял Джейн и прижал к своему сердцу, которое колотилось так, что, выскакивая из груди, проникало в ее грудь. Я обхватил ее голову ладонями и вглядывался в глубину глаз, а она приоткрыла губы, готовая принять мой поцелуй. Я приник лбом к ее лбу, а потом губами к ее губам, и со всей силой обретенной молодости и от всего сердца, вложив всю душу, одарил ее поцелуем любви.

И тогда все буквы из свитка бросились врассыпную, обеспокоенные нашим испытанием. И семьдесят две буквы смеялись над тайной человека, для которого больше не было прошлого. Все буквы ополчились против меня своими извилистыми телами во всеобщем концерте досады. Поведай мне, о ты, которую любит моя душа. Вот, о буквы, моя история, страшная и загадочная: я ушел от своих братьев, все бросил ради этой женщины. Я ушел выполнять миссию, ставшую нашей миссией. Но буквы поднимались все выше, подтрунивали надо мной и высказывались по поводу происходящего, потому что еще не все улетели, осталась

Вот, насмешницы, вот моя история: я нахожусь в этой комнате с той, которую люблю, и никогда до этого я не знал радости, содержащей в себе мудрость, известную немногим; ведь я говорю вам, друзья мои, что это секрет из секретов, точки гласных и певучих звуков, которые передаются только мудрым сердцам. Радость перенесла меня в бездонную пропасть счастья, и я пережил незнакомое доселе ощущение, когда чувства переполняли меня. Пусть будет так. В этот миг я был один на белом свете, с той, которую жаждала моя душа. И взволнованные буквы летали вверх-вниз. А я с небывалою славой воздавал хвалу Женщине, которая возвышалась, возвышая меня вместе с собой, к миру, где обитают души, а буквы дули, дули на разгорающийся огонь, на пожар моего сердца. Да отдаст он мне все поцелуи своих уст.

И я вижу буквы ее трепещущего имени, вижу в бездонной пропасти, самой глубокой в моей жизни, буквы имени Джейн, которую я прижимаю к своей груди, чтобы успокоить ее; я вижу невидимое.

Мы лежим рядом, мой лоб прижат к ее лбу, рука моя — на ее груди, нога моя — на ее ноге. Величественные, возвышенные поцелуи любви наполняют и питают сердце и чувствительную душу; не сказано ли: Да отдаст он мне все поцелуи своих уст. Спокойствие царит в этих словах, и все буквы, соединившись в великолепном согласии, объединяются — буквы заглавные, прописные, буквы над строчками, еще мечущиеся снизу вверх, и буквы под строчками, пересекающие их сверху вниз, все крепко обнимаются от волнения и признательности, образуя одно слово, одно только слово.

Так мы лежали, обнявшись, в темноте, губы к губам, тело к телу, когда услышали, как поворачивается ключ в замочной скважине. Все буквы, испугавшись, улетели.

Тень приблизилась. Кинувшись на нее, я опрокинул вошедшего на пол, занес над его головой бутылку.

Джейн зажгла лампу и вскрикнула от удивления. Человек, лежавший на полу, был не кто иной, как Йозеф Кошка.

— Что вы здесь делаете? — спросил я, помогая ему подняться.

— Такой вопрос я должен был бы задать вам, — ответил он, осматриваясь. — Что здесь произошло?

— Понятия не имеем, — парировала Джейн. — Но, может быть, вы знаете?

— Почему вы меня преследуете?

— Мы вам уже говорили: мы ведем расследование.

— Вы подозреваете меня? — спокойно спросил он. — Вы на ложном пути. Что вы хотите узнать?

— Мы здесь для того, чтобы помочь вам, — сказала Джейн.

Возникло молчание, во время которого Кошка озабоченно глядел на нас.

— Ладно. Приходите завтра вечером ровно к семи часам в Томарский собор, под главный неф.

— А что там будет? — спросила Джейн.

Кошка бросил взгляд на кинжал, лежавший на постели.

— Наши враги ужасны. Мы все подвергаемся смертельному риску…

— Все? — переспросила Джейн. — Вы уверены, что рискуете? Или подвергаете риску других?

— Наш орден всегда хотел сохранить свободу, и смысл его существования заключается в Милосердии. Non Nobis, Domine, Non Nobis, Sed Nomini Tuo Da Gloriam.

— Это ваш девиз? — спросила Джейн.

— Это был девиз профессора Эриксона.

— Псалом сто пятнадцатый, стих первый, — уточнил я.

— Профессор Эриксон, — начал Кошка, — являлся главой американского отделения нашей ассамблеи, которая признает Конституцию США как высший закон.

Кошка прошелся по комнате.

— Это была развивающаяся группа, Джейн. Убив профессора Эриксона, они обезглавили всемирную организацию.

— В чем же состоит ваша миссия?

— Вмешиваться во внешнюю политику Израиля. Организовывать исследования для установления политики безопасности совместно с американскими, канадскими, австралийскими, английскими, европейскими дипломатами, а также с дипломатами стран Востока. Защищать Иерусалим как столицу Израиля и копить средства для изысканий в целях…

Он сделал паузу, потом продолжил:

— Восстановления Храма…

— А почему именно вы? — спросил я.

— Вечером, — ответил Кошка, — будьте в Томарском соборе, ровно в семь часов.

Вечером солнце опускалось за возвышавшуюся над городом гору, проскальзывало между крепостными стенами монастыря Христа, окутывая их, словно нежная мать ребенка, мягкими тонами охры, расцвечивая красновато-золотистым, светло-коричневым, розово-оранжевым светом.

Мы молча прошли во владения, некогда занимаемые тамплиерами. На вершине горы находилось узкое плато, острый силуэт гордо возвышался над ним, словно острие меча над громадной сторожевой башней, воздвигнутой и против захватчиков, и чтобы коснуться неба. Гору венчало облачко, словно защищая этот Рибат, этот космический храм, повисший в воздухе.

Мы прошли через Кладбище монахов, заложенное в XVI веке, потом направились к центру обширного владения, огромному монастырю Христа, красивому, узорчатому, будто вырезанному ножницами, с арками и рифлеными пилястрами, с тяжелыми капителями… Храм, подумал я, храм, свидетельствующий о чистоте помыслов тамплиеров, так как все здесь казалось устроенным вокруг квадрата и совершенных прямых линий, все направлено в одну небесную точку, как в храме Соломона. Тамплиеры возвели стену, внутри, в самой середине, стояли замок и восьмиугольная церковь.

В монастыре-крепости все было спокойно. Свет проникая туда, словно небесный голос, через окна фасада и придела, косыми, причудливыми лучами, бесконечно мягкий. Как мавры и мусульмане Рибата, набожные тамплиеры проходили здесь временную военную службу, сочетая молитву с военными действиями.

— С середины десятого века, — объясняла Джейн, — Испания, как и Португалия, находилась в руках мусульман, которые распространились до самых северных областей полуострова, захватив Барселону, Коимбру и Леон, а также Сен-Жак-де-Компостель. Начиная с 1145 года, орден активно участвовал в отвоевывании Лиссабона и Сантарена. Тамплиеры с помощью госпитальеров и сантьягистов упорно защищали территории… Говорят, что именно тамплиеры способствовали образованию Португалии. В 1312 году, когда папа Климент составил буллу, ликвидировавшую орден, даже Динис, король Португалии, заявил, что тамплиеры имели бессрочное право на владение этими землями и прогнать их невозможно. После роспуска ордена Храма король Динис, дабы орден не погиб, своим указом создал другой орден, во всем похожий на предшествующий: орден Христа со штаб-квартирой в монастыре Христа.

— Наверное, потому тамплиеры и решили собраться здесь? На гостеприимной земле…

У входа в церковь стояла ротонда на восьми колоннах, обращенных во двор. Фасад церкви был в готическом стиле, в центре его красовалась огромная розетка, сама являвшаяся символом: такую же звезду я видел на могилах монахов, когда мы проходили по кладбищу.

— Разве это не звезда Давида? — спросил я Джейн.

— Это знак Соломона — печать тамплиеров.

— Звезда Давида вписана в розу с пятью лепестками. Роза и крест…

— Ты идешь? — спросила Джейн.

— Мне это запрещено, — ответил я. — Я не имею права входить в церковь.

— Почему?

— Изображения Бога, доступные всем, у нас запрещены, потому что Бог непознаваем, и значит, изобразить его невозможно.

— А как вы представляете себе переход от видимого к невидимому?

Возникло неловкое молчание; Джейн как-то странно смотрела на меня.

— Произнося Имя Бога.

— И только?

— Да. Нам известны согласные его имени: Йод, Хей, Вав, Хей. Но мы не знаем гласных. Только Верховный жрец Храма, в святая святых, знал эти гласные и мог их произнести. У нас нет образа, воплощающего невидимое… Мы боимся чувственных эмоциональных порывов для вступления в отношения с Богом.

— Вот как… — проговорила Джейн. — А что же с тобой бывает, когда ты поешь и танцуешь, чтобы достичь Двекут? Образы — это не фотографии, запечатлевающие события в жизни. Они — вроде текстов, имеющих определенное значение. Тут высвобождаются четыре основных чувства: буквальный смысл отражает событие, аллегорический предвещает приход Христа, тропологический объясняет, как откровения Иисуса должны проявляться в каждом человеке, мистический смысл проявляется через предвосхищение конечного образа совершенного человека в божественном окружении. Взгляни на этот четырехугольник над входом.

— Нет, — зажмурился я. — Не хочу смотреть.

— Но ведь это не изображение Бога, — настаивала Джейн.

Я открыл глаза. На четырехугольной картине было изображено видение пророка Иезекииля: мужчина, лев, телец и орел. Джейн объяснила, что богословы воспринимали это как образ Христа: человек — по рождению, телец — кровавая жертва, лев — Воскресение, а орел — вознесение. Они видели в этом и воплощение человека в мире знаний, тельца—в самопожертвовании, в служении другим, льва — в его силе, преодолевающей зло, орла — в его устремлении вверх, к свету.

— Благодаря приобретению этих качеств, — сказала Джейн, — человек уподобится Иисусу и не превзойдет его.

Я смотрел на четырехугольное изображение и вдруг увидел, как на нем появляется видение Иезекииля. В центре был рисунок, который походил на четырех животных примерно так: у всех четверых было лицо человека, льва, тельца и орла. И крылья их были разделены, но у каждого два крыла соприкасались одно с другим, а два покрывали тела. Над подобием свода над их головами было подобие сапфира в форме престола, и на престоле, еще выше, сидело человеческое на вид существо, и сияние было вокруг него — языки клубящегося пламени.

Коридор в глубине ротонды вел к оградам кладбища, к готическим аркадам, пламенеющим фризам и к дворикам с пышными разноцветными клумбами. Мы направились к нефу, чтобы приблизиться к большой перегородке, выходящей на изящный витраж с видом Томара, на котором были изображены замысловатые растительные орнаменты с усиками, стручками, бутонами и переплетенными корнями — со всем тем, что формирует великое растительное царство.

С верхней террасы главной стены можно было любоваться монастырем и его окрестностями. Горизонт был чист. Мы уже начинали подумывать, где же состоится рандеву…

Мы присели в тени скалы: было почти семь часов.

— Я был там, и никто не смог бы прогнать меня, помешать узнать о происходящем. В этот торжественный момент все надели белые плащи, цвета невинности и целомудрия. Тут находились командоры провинций ордена. За рыцарями следовали сержанты, жрецы и в конце остальные братья, то есть слуги.

Среди всеобщей тишины Командор Иерусалимской общины подошел ко мне. В широком плаще из белого льна с вышитым красным крестом, высокий, с проницательными глазами и лицом, испещренным морщинами, он выглядел очень внушительно. Согласно обычаю я преклонил перед ним колено. Тогда, медленно, он взял скипетр, на конце которого спиралью извивался красный крест, и подал его мне. Это был абакус: символ Великого магистра ордена.

— Абакус, — произнес Командор, — является одновременно символом поучения и значения высших истин. — Но Великий магистр ордена — прежде всего военачальник.

Снова воцарилась тишина.

— Конечно, я принимаю его, — пробормотал я, не поднимая головы, но мне не все понятно. Великий магистр ордена уже избран: его зовут Жак де Моле.

— Нам известна твоя храбрость, — сказал Командор, — и твой недюжинный ум. — Мы узнали о твоих военных подвигах и твоей смелости. Нам все рассказали. Жак де Моле был назначен Великим магистром, но… мы хотим, чтобы ты стал нашим тайным магистром.

— Что я должен делать? — спросил я, — и что вы от меня ждете?

— Наш король, Филипп Красивый, относится к нам враждебно, — ответил брат Командор.

— А по какой причине?

— Наша армия насчитывает сто тысяч солдат и пятнадцать тысяч рыцарей во всем мире. Мы стали силой, которую он не может контролировать. После парижского бунта король Франции заметил, что единственным надежным местом является не его дворец, а главная башня Храма, в которой он скрывался. Однако то время прошло, Адемар. Мы выбрали тебя, чтобы ты узнал правду: Филипп Красивый желает разогнать наш орден, тем самым он хочет устранить силу и завладеть нашим сокровищем!

— Но это невозможно! — воскликнул я. — Папа Климент Пятый защитит нас!

— Нет, — покачал головой старик, — он нас не защитит.

— Возможно ли такое! — возмутился я, ужаснувшись.

— Увы! Все это интриги, и мы ничего не можем поделать. Но есть другой орден, черный орден, задача которого — не дать угаснуть благородному факелу и передать его достойнейшему.

Командор встал и повернулся ко мне:

— Это тайный орден, и теперь ты будешь его главой!

Пора. Час свидания приближался.

— Я должен идти, — сказал я Джейн. — А ты подожди меня здесь.

— Что-то меня тревожит, — пробормотала она, встав напротив меня. В ее глазах сквозило беспокойство. — Вдруг это ловушка?

— Встретимся здесь, скажем, через два часа?

— Согласна.

Но голос ее звучал неуверенно. Она с тревогой смотрела на меня.

— А если ты не вернешься через два часа?

— Тогда ты свяжешься с Шимоном Деламом…

Я вошел в замок, пройдя под сводчатой аркой. Тяжелая каменная лестница вела на второй этаж. Все вокруг было окутано мертвой тишиной. Вдруг передо мной открылась большая деревянная дверь с двумя створками, показался Йозеф Кошка.

— Вы готовы?

— Да.

— Ладно, очень хорошо, — сказал он. — Надеюсь, вам понятна ситуация. Здесь собрались братья, пришедшие со всего мира. Следуйте за мной и в точности следуйте моим указаниям. С вами ничего не случится. Вам нечего нас бояться, но мы-то знаем, что убийцы находятся недалеко отсюда.

И я пошел за своим странным провожатым по лабиринту высоких и узких коридоров, до винтовой лестницы, которая привела нас в подземелья замка. Там, в сводчатой прихожей, он протянул мне белый плащ, и я переоделся, тем временем переоделся и он. В другое помещение мы вошли через маленькую дверь в стене с печатью Храма. На ней было выгравировано восьмиугольное здание, увенчанное огромным золотым куполом, которое удивительно походило на мечеть Омара.

В небольшой часовне, освещенной факелами и свечами, стоял алтарь. Перед алтарем преклонил колена и молитвенно сложил руки какой-то человек. Лица его не было видно, но рядом с ним стоял мужчина в парадной форме рыцаря-тамплиера; Следом за Кошкой я проскользнул в зал, надеясь, что никто не заметит моего присутствия.

— Итак, — сказал Командор, обращаясь ко всему Капитулу, пока я лежал, распростершись, перед ним, уткнувшись лицом в пол. — Только что наш брат введен в новый мир, к более возвышенной жизни, в которой он может искупить свои старые грехи и спасти наш орден.

Потом он громким голосом произнес:

— Если кто-либо здесь против приема кандидата, пусть он скажет или никогда не проронит ни слова.

Глубокая тишина была ему ответом.

Тогда Командор громко вопросил:

— Хотите ли вы, чтобы мы прибегли к Божией помощи?

И все в один голос сказали:

— Прибегнем к помощи Бога.

Я приподнялся и стоял на коленях перед Командором.

— Сир, — сказал я, — я пришел к Богу, к вам, ко всем нашим братьям. И я прошу вас, я требую именем нашего Бога и Божией Матери принять меня в вашу общину, дабы принести ей пользу как ее вечный слуга и раб.

Снова воцарилось молчание, потом Командор добавил:

— Хотите ли вы отныне всю жизнь служить общине?

— Да, если это угодно Богу, сир.

— Итак, брат, — продолжил Командор, — внимательно выслушайте то, что мы вам скажем: вы даете обет Богу и Божией Матери, что все дни вашей жизни будут отданы Храму? Хотите ли вы на всю жизнь забыть о своей воле и выполнять задачу, какой бы она ни была?

— Да, сир, если это угодно Богу.

— Обещаете ли вы Богу и Божией Матери Святой Марии, что все дни вашей жизни вы проведете без того, что принадлежит лично вам?

— Да, сир, если это угодно Богу.

— Обещаете ли вы Богу и Божией Матери Святой Марии во все дни вашей жизни чтить Устав нашей общины?

— Да, сир, если это угодно Богу.

— Обещаете ли еще Богу и Пресвятой Матери Божией, что во все дни вашей жизни вы будете помогать спасать силой и властью, данной вам Богом, Святую Землю Иерусалима и беречь и спасать христиан?

— Да, сир, если это угодно Богу.

Тогда Командор сделал знак всем встать на колени.

— И мы от имен Бога и нашей Святой Божией Матери, и нашего отца апостола, и всех братьев Храма, мы доверяем вам править нашей общиной согласно Уставу, который был принят с самого начала и который останется таким до конца. И вы тоже оделите нас всеми благодеяниями, сделанными вами, и теми, что будут сделаны, и правьте нами как Великий магистр.

— Да, сир, если это угодно Богу, я согласен.

— Милый брат, — ответил Командор, — мы просим от вас еще большего, нежели предыдущий орден! Ибо мы требуем принять над нами командование; это большая честь для вас; будучи нашим верным слугой, вы станете и командовать всеми.

Однако, чтобы командовать нами, ваших желаний недостаточно; если вы захотите быть на суше, вас пошлют в море, если вы захотите уехать в Аккру, вас пошлют на земли Триполи или Антиохии. А если вы захотите спать, вы должны будете бодрствовать, если же вы захотите бодрствовать, вы должны будете отдыхать на своей кровати. Когда вы сядете за стол, чтобы есть, вас пошлют в другое место, где вы нужнее. Мы принадлежим вам, но вы себе уже не принадлежите.

— Да, — ответил я, — я согласен.

— Милый брат, — сказал Командор, — мы доверяем вам руководство общиной не для получения вами привилегий, или приобретения богатств, или легкой жизни в почете. Мы доверяем вам общину, дабы изжить грех в этом мире, дабы служить Господу нашему и спасти нас. И таковыми должны быть ваши намерения. Вы будете нашим Избранником.

В знак согласия я склонил голову.

Тогда Командор взял плащ ордена, торжественно надел его на меня и завязал шнурки; а в это время брат капеллан читал псалом: esse quam bonum et quamjucundum habitarefrafres in unum.

— Вот как хорошо, как приятно жить всем вместе, как братья, — сказал он.

Затем он прочел молитву Святому Духу, а каждый брат произнес «Отче наш».

Когда все закончилось, Командор обратился к Капитулу со следующими словами:

— Любезные сеньоры, вы видите, что этот достойный человек очень желает служить общине и руководить ею, и он говорит, что все дни своей жизни посвятит тому, чтобы быть Великим магистром нашего ордена. А теперь я снова спрашиваю, известна ли кому-либо из вас причина, по которой наш брат не сможет выполнять свою задачу в мире и благости. Пусть он назовет ее или будет молчать до конца дней своих.

Ответом была глубокая тишина. Тогда Командор повторил свой вопрос всем присутствующим:

— Хотите ли, чтобы свершилось это именем Бога?

Тягостное молчание воцарилось в зале, где собралась сотня мужчин в белых плащах с красными крестами. Распорядитель церемонии, мужчина лет пятидесяти, гибкий, с седой бородой и черными волосами, повторил перед Ассамблеей свой вопрос:

— Хотите ли вы, чтобы это свершилось именем Бога?

Неожиданно вперед выступил мужчина. Я закрыл глаза: это был хозяин гостиницы, который расхваливал нам свое меню.

— Командор, — сказал он, — эта церемония незаконна. Поэтому наш брат не может приказывать.

— Объяснитесь.

— Сир, среди нас есть предатель. Присутствует чужой…

Прокатился ропот ужаса. Командор сделал знак замолчать. Сразу наступила тишина.

— Объяснись, интендант, — обратился он к тамплиеру — содержателю гостиницы.

Тогда тот, подняв руку, показал пальцем на меня, стоявшего у двери позади всех. Все обернулись. Тотчас двое мужчин проскользнули между дверью и мной, преградив выход.

Все затаили дыхание, неотрывно глядя на меня. Кошка, стоявший рядом, не шевельнулся. Командор жестом позвал меня.

Я подошел, он смерил меня взглядом. И тут он, опять же жестом, приказал мне встать на колени, что я и сделал.

— Брат, вы присутствуете на собрании тамплиеров, и только тамплиеров. На все вопросы вы должны отвечать правдиво; если вы солжете, то будете сурово наказаны.

Я кивнул.

— Вы женаты или обручены, примет ли вас женщина после вашего позора?

— Нет.

— Есть ли у вас долги, которые вы не можете оплатить?

— Нет.

— Здоровы ли вы телом и духом?

— Да.

— Очутились ли в Храме с целью наживы?

— Нет.

— Являетесь ли вы жрецом, дьяконом или протодьяконом?

— Нет.

— Отлучали ли вас от церкви?

— Нет.

— Я еще раз предупреждаю вас против лживых показаний, из каких бы побуждений они ни были сделаны.

— Нет, — повторил я, слегка дрожащим голосом, так как, по правде говоря, не был полностью искренним из-за ессеев.

— Клянетесь ли вы, что чтите Господа нашего Иисуса Христа?

На этот вопрос я не мог ответить, так как это было запрещено Уставом, моим Уставом. Позади послышались странные металлические звуки. Я поднял голову и увидел их всех с бронзовыми щитами, отполированными, словно зеркало. Щиты были окантованы по краю подобием цепочки из золота, серебра и бронзы. Были на них и разноцветные драгоценные камни. Они все подняли свои щиты, будто собираясь защититься от злых сил.

Передо мной стоял Командор, держа обеими руками меч и приложив его лезвие к моей щеке.

— Тогда Командор попросил меня подойти поближе для ритуальных поцелуев. Он приблизил свое лицо к моему и поцеловал меня в губы, центр дыхания и слова, потом он поцеловал меня между плеч, которые были центром небесного дыхания. Затем, наклонившись, он поцеловал меня в поясницу, в место, где обычно носят пояс; место это было нервом земной жизни. Таким образом, я был приобщен к Храму, и ни к чему другому.

Потом он отвел меня в маленькую комнату, где до вечера оставил одного. После этого за мной пришли три брата и три раза заставили повторить, настаиваю ли я принять ответственный груз, который на меня возлагался. А так как я не отказывался, они опять привели меня в Капитул, где меня ждал Командор.

— Вот белый плащ Великого магистра, — сказал он, — который символизирует связь с Божественностью и бессмертием носящего его. А это — треугольный щит с красным крестом ордена.

Он вложил в мою правую руку тяжелый меч, украшенный золотом и драгоценными камнями, и заявил:

— Возьми этот меч во имя Отца, Сына и Святого Духа, чтобы защищать себя и орден, но им нельзя ранить ни одного человека, не причинившего тебе зла.

Затем он вложил меч в ножны.

— Носи его с собой, но знай, что не мечом святые управляют царствами.

Я вынул меч из ножен, трижды потряс им каждой рукой, вложил обратно. Капеллан обнял меня и сказал:

— Ты можешь быть Великим магистром, миролюбивым, верным и почитающим Бога.

Я неподвижно стоял перед Командором, который ждал ответа на свой вопрос. Вот я и попался в ловушку: я мог сказать, что я холостяк, что у меня не было богатства и долгов, но я не мог поклясться Иисусом. Вокруг меня возобновились ужасающие похрустывания, посвистывания и поскрипывания.

Командор провел лезвием меча по моему горлу. Бежать не было возможности: я знал это правило, ведь их Устав был также и моим: И будет у них взаимное послушание низшего по отношению к высшему и в труде, и в добрых делах.

Каждый неукоснительно повинуется тому, чей порядковый номер указывает на старшего годами и чином, но этот старший по званию сам должен повиноваться тем, кто стоит впереди него. Не подчиняющийся приказу строго наказывается. Иными словами, в каждом собрании каждый кому-то подчиняется, а тот, в свою очередь, находится в подчинении у Командора, а сам Командор подчиняется… Великому магистру. Только он и мог меня спасти. Я отчаянно искал глазами Кошку. Но Кошка находился в глубине зала, молчаливый, с бесстрастным лицом.

Неужели ловушка? Стоило ли приходить на это заседание ради того, чтобы умереть? Мысли мешались, как будто подхваченные порывом ветра. Смерть была рядом. Сатана овладел мною и, исполняя свой зловещий план, увлек меня помимо воли в безумный шквал.

В тот самый момент, когда мне уже ничего не оставалось делать перед этим мечом, упиравшимся в горло, когда я был готов умереть, как жертвенное животное, вдруг, отрешившись ото всего, я отыскал букву

.

Во мне возникло «Хе» — длинный вдох, дыхание жизни, окно в мир, мысль, слово и дело — составляющие души. «Хе» — таково было дыхание Бога, который десятью словами создал мир. Я набрал в грудь побольше воздуха. «Хе» — и все было, как в начале, когда Бог сотворил небо и землю, и земля была хаосом, и мрак закрывал бездну. Но как мог он создать мир, раз уже были небо и земля? Невозможно разгадать тайну сотворения, но можно дать увлечь себя дыханию, родившемуся в сердце. Rouah… — ветры и материальные частицы, пары и туманы. Гнев, гнев, веяние вдоха жизни, слово на глубоком вдохе. Reah… — запах воздуха, входящий в тело через обоняние. Когда человек оказывается в трудном положении и это его тревожит, дыхание его становится прерывистым, но когда он спокоен, он может вдыхать, глубоко дышать, в него входит материальный и чувственный вдох, и удары моего пульса становятся все реже и реже, испаряется страшный вопрос, взвившийся смерчем в моем сердце: что они со мной сделают? Чего они хотят от меня и что делаю я в этой западне? Как же выйти из нее?

Тогда я вспомнил о дыхании Бога над поверхностью вод, о том ветре — выдохе Бога, разделившем небо и воды, и вдохновение овладело мной.

Неожиданно в душе возникло чувство, чистое и непосредственное; неожиданно личный опыт проник в мое сердце, исходя из высшей Воли и приведя к двадцати двум искоркам, движимым спонтанным действием, подобным закону любви. И появился свет: это был свет огня.

При свете факелов церемония закончилась, и братья разошлись. Тогда Командор посадил меня рядом с собой в большом зале общины Храма. Мы сидели друг против друга, тела наши отбрасывали на пол большие тени. Я смотрел на него, я, молодой и сильный рыцарь, но слегка напряженный, готовый к бою, а старый Командор устремил на меня проницательный, читающий в душе взгляд; он был худ, сухопар, из тех рыцарей, которые изрядно повоевали за свою жизнь.

— Великий магистр, — начал Командор, — наши братья поручили тебе править, служить рыцарству Храма. Сейчас тебе следует узнать о некоторых касающихся нас вещах.

Он перечислил прегрешения, за которые меня могли бы отстранить, уточнил возложенные на меня обязанности, и сказал в заключение:

— Я поведал тебе о том, что ты должен и чего не должен делать. Если я что-то упустил, а ты желаешь знать, спрашивай, я отвечу.

— Я с признательностью принимаю твое предложение, — ответил я. — Только скажи, почему ты вызвал меня, почему меня избрали и какую миссию ты желаешь мне доверить. Хотя я и молод, но не глуп; знаю, я — орудие в твоих руках.

Командор улыбнулся.

— Ты понял уготованную нам судьбу, но не знаешь еще, что есть средство сохранить наш секрет, распространить его, дабы вечно жили высшие значения и основные принципы нашего ордена.

— Я слушаю тебя.

— Мне известны твой ум и благоразумие, вот почему ты узнаешь то же, что и я, о наших тайнах. Но, прежде всего ты должен поклясться упрочить положение нашего ордена до наступления дня Страшного Суда, когда ты вынужден будешь отчитаться перед Великим Архитектором вселенной.

— Я клянусь, — повторил я. — А теперь говори, я слушаю. Ты сказал, что против нас замышляют заговоры, потому что треть Парижа находится в наших руках и массивный силуэт нашей церкви затмевает небо возле дворца Лувра, где живет король, словно бросая ему вызов! Как ты сказал, именно наше богатство пугает его: поскольку Храм могуществен и богат. Но разве богатство нашего ордена и наша независимость делают нас неприкосновенными? Никто не осмелится ограбить Храм, как грабят ломбардийцев и иудеев.

— Не верь этому. Мне доносят, что уже началась конфискация имущества Храма.

— Король желает нам добра. Тамплиеры не могут предстать перед судом. Мы защищены духовной неприкосновенностью.

— Если я тебе это говорю и раз уж мы призвали тебя, значит, нам грозит опасность, серьезная опасность. Мы стали жертвой ужасной интриги.

— Но кто? — вскричал я. — Кому это нужно?

— Папа Климент, представитель Бога на земле.

— Папа Климент? — недоверчиво переспросил я.

— Ты должен знать, Адемар, что папа Климент убедил короля, и костер уже полыхает. Инквизиторы уже вытянули признания из Жака де Моле — Великого магистра Храма, Жоффруа де Марне — Командора Пуату и Аквитании и Юга де Пейрандо — Главного досмотрщика ордена. После ночи допросов кардинальская комиссия уже велела поставить эшафот на паперти собора Нотр-Дам, еще до оглашения обвинения. Инквизиторы заставили тамплиеров взойти на эшафот. Они силой поставили их на колени. Затем один из кардиналов зачитал показания, данные тамплиерами, после чего объявил окончательный приговор: им оказана милость как раскаявшимся после ночных пыток, поэтому их не сожгут, но им грозит пожизненное заключение в тюрьме.

— Господи, — вскричал я, потрясенный, — да когда же все это случилось?

— Это мы узнали от наших эмиссаров, вернувшихся из Франции. А все произошло вскоре после твоего отплытия в Святую Землю.

— Рассказывай дальше, что стало с нашим Великим магистром Жаком де Моле?

— Против судей восстали Великий магистр и Командор Нормандии. Они прервали чтение приговора. Они всем рассказали про незаконный допрос и заявили, что признания, сделанные под пытками, не имеют силы. Король пообещал им свободу, если они опровергнут свои показания. Инквизиторов попросили аннулировать страшный приговор. Те ответили, что тамплиеры ложью согрешили перед Богом, королем и кардиналами. В действительности же ложь была совсем ни при чем перед обещанием, данным королем. Но свобода входила в наши планы. Однако наших братьев ожидало худшее из наказаний: камера-одиночка, выгребная яма, сырые стены, одиночество, тьма и тишина. А в результате — смерть. Вот почему они предпочли дать Инквизиции ложные признания. Результат: смерть на костре.

Тогда Великий магистр Жак де Моле обратился к народу:

— Мы заявляем, что все наши признания были вырваны либо пытками, либо хитростью и обманом. Они ничего не значат и недействительны, и мы не признаем их правдивыми.

Тотчас же инквизиторы заставили прибыть судью из Парижа. Тот препроводил обвиняемых в камеры Храма. Филипп Красивый немедленно созвал совет. В тот же вечер было объявлено, что Великий магистр Храма и Командор Нормандии будут сожжены на дворцовом островке между королевским парком и монастырем августинцев. Так они и погибли в присутствии короля Филиппа Красивого и папы Климента, прокляв их и пообещав им Суд Божий до конца года.

Я был подавлен услышанным, я страдал за моих братьев, жертв такой несправедливости… Я еще не знал, что и меня ждет такая же участь…

— Потому-то мы тебя и выбрали, Адемар, — сказал Командор. — Мы доверяем тебе миссию продлить втайне жизнь Храма после того, как исчезнем и мы.

— Что я должен делать?

— Тебе известно, что за последние века из Иерусалима несколько раз изгоняли еврейское население и даже дали ему новое имя — Элиа Капитолина, чтобы посвятить его Юпитеру Капитолийскому. Выживают только евреи диаспоры. Еврейские общины, разбросанные по всему миру, уповают лишь на изучение священных книг. У нас тоже еврейские корни. Наш орден основан на истинных словах Христа, который, как ты знаешь, является последователем ессеев. Но ты не знаешь, что наш орден был создан, когда несколько крестоносцев нашли манускрипт, свиток секты ессеев, крепости Кирбат-Кумран возле Мертвого моря.

— О чем говорится в этом свитке?

— Странно, но этот свиток сделан из меди… Нашим братьям тамплиерам с помощью ученых монахов удалось его расшифровать. Они посетили все места, где якобы были спрятаны сокровища. Они вырыли часть из них, следуя точным указаниям манускрипта. Та часть, которую составляли золотые и серебряные слитки, была использована. Та, что состояла из ритуальных предметов Храма, осталась нетронутой. В этом и состоит секрет наших огромных богатств, который мы никому не открываем. И это сокровище ты должен перевезти теперь же, чтобы перепрятать его. Вот почему завтра ты отправишься в замок Газа, где тебя найдет один человек.

— Кто такой? — спросил я.

— Один сарацин. Ты узнаешь, что не все они наши враги. Этот человек проведет тебя в нужное место. Собирайся, уезжай сегодня же вечером, подумай о своих плененных товарищах, о тех, кого поразила проказа, и о тех, кто пал в бою от меча, и думай о костре Великого магистра и Командора Нормандии, и обещай мне, что все будет сделано не зря.

Тогда я встал и произнес:

— Я, Адемар Аквитанский, рыцарь и новый Великий магистр Храма, обещаю быть послушным и соблюдать вечную верность Иисусу Христу и обещаю, что буду защищать не только словом, но и оружием книги Ветхого и Нового Заветов, и я обещаю соблюдать все правила ордена согласно статусу, предписанному нам нашим отцом, святым Бернаром.

И пусть, сколько следует, я пересеку моря для битв. Да восстану я против королей и ложных принципов. Да не застанут меня врасплох без коня и оружия, да не убегу я от трех врагов и приму бой. Не использую никогда для себя добро ордена и навсегда сохраню целомудрие. Никогда я не выдам секретов нашего ордена и никогда не откажу в услуге оружием, материально или словом монахам, главным образом монахам аббатства Сито.

Перед Богом своей волей я клянусь, что соблюду все это.

— Да помогут тебе Бог и святые Евангелия, брат Адемар.

В большом зале замка пожар возник внезапно и распространился с ужасающей скоростью, будто начался сразу в нескольких местах. Стены, пол, деревянную резную мебель, лизали языки пламени, порождая удушливый дым. Все побежали, спасаясь от огня и ядовитого дыма. Паника разрасталась. Некоторые стонали от удушья, другие падали без чувств.

Я был готов. Ибо я чувствовал присутствие Всевышнего в этом огне, и я взывал: возникни, появись, о Всевышний, обрети силу, рука Божия, возникни, как в былые времена, как перед прошлыми поколениями. Не ты ли раздул огонь в этой комнате?

Так говорилось в Уставе: злые будут изгнаны, когда зло будет вырвано и когда поднимется дым; тогда только справедливость, словно солнце, засияет над миром, и знанием наполнится мир, и порок исчезнет. А я, все еще страдая от восторга, стоявшего за гранью разумного, не зная, как поступить, я воспользовался суматохой и убежал. Я мчался в темноте что есть мочи; меня несли буквы, не дававшие угаснуть моему порыву.

«Гьюмель», третья буква алфавита, символ благополучия и сострадания.

«Мем», означающее цифру сорок, напоминая о сорока годах, проведенных евреями в пустыне, прежде чем нашли они Землю Обетованную. И потом

«Самех». Ее округлая форма заставляет вспомнить о беспрерывно крутящемся колесе судьбы.