Боевое крещение

Теперь с позиции этого определения рассмотрим соответствующие места из воспоминаний Александра Захаровича.

Я выбрал три эпизода, и первый о первом бое Александра Захаровича. Напомню, что он, только что испеченный после ускоренного курса (7 месяцев вместо 2-х лет) лейтенант, которому едва исполнилось 19, который ни разу еще не командовал людьми в своей жизни (пионеры — не в счет, там другие принципы), который ни разу еще не был в Деле, прибывает 23 декабря в штаб 1135-го стрелкового полка, занимающего оборону и ведущего бои с немцами на реке Миус.

Первое, что меня удивило, — их, юных лейтенантов, не принял командир полка, а назначение на должность произвели начштаба с кадровиком. Сразу поясню, что я в данном случае не принимаю во внимание ни моральные аспекты, ни уставные. По моим гражданским меркам, дивизия — это завод, а полк — цех. Для меня немыслимо, чтобы не то что инженера, а рабочего кто-либо допустил к работе и определил ему должность, пока его не увидит начальник цеха. Еще раз повторю — дело не в традициях, не в субординации, не в уставах. Дело полка делает командир полка, делает он его, поручая по частям подчиненным. Как он может его делать, если он подчиненных даже не видел, не знает их способностей? Ведь бывает, что тысяча рабочих и инженеров цеха кладут все силы, чтобы выправить положение, а один дурак нажимает не ту кнопку и вся работа цеха идет псу под хвост.

Второе, что вызывает удивление, — лейтенанта Лебединцева никто не представлял взводу, которым ему надо было командовать. Его просто послали во взвод с посыльным, а сержант Босов представил взвод ему — командиру. И опять дело не в уставах. Хоть рабочий, хоть солдат должны быть уверены в своем начальнике — в том, что он знает, что приказывает. Представляя солдатам их командира, старший начальник как бы подтверждает, что он этого командира проверил и тот действительно будет давать правильные команды. А в случае с Лебединцевым получается, что он как бы приблудился ко взводу в качестве командира.

К примеру, как только я, молодой специалист, появился в отделе кадров своего завода, начальник ОК тут же созвонился с директором и тот меня принял очень быстро. В цехе со мной и говорить никто не стал, пока со мной не переговорил начальник цеха, он же выбрал мне место работы, познакомил с начальником смены, а затем пришел на пересменок и представил меня рабочим смены, хотя у меня была ученическая внештатная должность помощника мастера.

Тому, о чем я только что написал, не учат в институтах за ненадобностью — это и так понятно любому руководителю, который отвечает за Дело и, главное, собирается его сделать, а не имитировать свою деятельность на своей должности.

Возникает вопрос, а может, это только на гражданке принято вводить инженера в курс дела, а в армии все не так? Да нет, и в армии так: как вы помните, Лебединцев своих новых коллег, помощников начальника штаба, сам водил в окопы, обучая тому, что им нужно будет делать. Да и не он один. Генерал А. В. Горбатов в своих воспоминаниях пишет о выводе вверенной ему дивизии к фронту в 1941 году. Он лично поехал с передовым отрядом, вместе с комбатом наметил рубежи обороны, съездил к соседям и убедился, что они на месте, то есть работал фактически за командира батальона. Но интересно, что, описав этот эпизод, Горбатов оправдывается!

«Некоторым читателям может показаться странным, что командир дивизии сам поехал с батальоном, выделенным в передовой отряд, как будто нельзя такую работу поручить командиру полка. А я, читая об этом в архивных материалах через двадцать лет, и сейчас свои действия считаю правильными. Нельзя забывать, что командир батальона был человеком неопытным, ему и его подчиненным предстоял первый в их жизни бой. Понимал я, и как трудно было действовать малоопытному командиру, старшему лейтенанту, в той обстановке. Прибыл бы он в Шаровку и не нашел бы там 133-й танковой бригады и батальона 692-го стрелкового полка, с которыми должен был совместно действовать. Поневоле растерялся бы.

Вот почему я считал своим долгом помочь молодому комбату на первых порах, если можно, так сказать, научить его на собственном примере самостоятельности и предусмотрительности», — пишет прославленный в будущем командарм.

Для меня поведение А. В. Горбатова выглядит не «странным», а обязательным, гарантирую, что каждый руководящий работник промышленности сочтет это поведение по меньшей мере естественным. Тогда перед каким же «некоторым читателем» оправдывается генерал? Думаю, что перед своими коллегами — кадровыми офицерами, которых Горбатов, само собой, знает лучше меня.

Итак, вечером 23 декабря 1941 года посыльный привел лейтенанта Лебединцева во взвод пешей разведки, замкомвзвода Босов познакомил его с бойцами, и они сели ужинать. Далее произошло следующее.

А. 3. ЛЕБЕДИНЦЕВ. Я расспросил сержанта Босова об обстоятельствах ранения моего предшественника лейтенанта Тарасова. Вот что он рассказал о событиях 23-го декабря. Утром взвод вызвали по тревоге в штаб и указали направление наступления на противника (во взводе, напомню, было двенадцать человек) для того, чтобы противник открыл по ним огонь из минометов и орудий, а артиллеристы будут засекать эти минометы и орудия по местам вспышек на огневых позициях…

Сержант с горечью рассказывал, как они открытой цепью пошли к переднему краю противника, как началась немецкая пристрелка по ним. Тут и был ранен лейтенант в предплечье левой руки. Взвод залег. Вскоре была дана зеленая ракета, разрешавшая обратный отход. Спасли от больших потерь наступившие сумерки.

Открылась дверь, и появился лейтенант Тарасов. Раненая рука была на перевязи. Он пришел из медико-санитарной роты, так как этой ночью убывал на лечение в медсанбат. Босов представил нас друг другу, и в это время появился знакомый мне посыльный взвода при штабе полка. Он официально сообщил мне о том, что взводу под моим командованием приказано немедленно прибыть в штаб полка за получением боевой задачи. Стоявший на подоконнике будильник показывал 21 час. Сержант чертыхнулся и произнес вполголоса: «Нас не жалеют, так хоть первые сутки пожалели бы нового лейтенанта. Дали бы ему осмотреться, людей узнать». Я скомандовал: «В ружье», хотя все разведчики уже затягивали ремни и разбирали свои самозарядки, которыми была вооружена вся пехота дивизии. Лейтенант Тарасов Василий Минаевич снял со своего ремня кобуру с пистолетом «ТТ» и передал мне. Одновременно он отдал топографическую карту, компас и противогаз. Не скрою, меня очень тронула такая забота предшественника. У штаба мы простились.

Я доложил начальнику штаба о прибытии и о численности взвода. В строю были десять человек. Павла Платоновича сержант оставил с документами и запасом боеприпасов в доме, и один разведчик постоянно находился в штабе в качестве посыльного. Капитан обратился к сержанту Босову, знает ли он место расположения боевого охранения противника. Он ответил утвердительно. «Требуется его уничтожить этой ночью и захватить «языка», чтобы испортить гитлеровцам сочельник по новому стилю».

— У вас вопросы ко мне есть? — спросил начальник.

— Да, — ответил я. — Во взводе нет ни автомата, ни пулемета. Чем я буду прикрывать отход после выполнения задачи?

— Вопрос резонный, — заметил капитан и приказал вызвать для усиления моего взвода командира роты автоматчиков с двумя автоматчиками.

Минут через десять явился командир с двумя бойцами. Только у заместителя политрука Телекова имелся в руках ППД, а у второго бойца была такая же самозарядка, как и у всех моих. И тут выяснилось, что рота автоматчиков эти автоматы не получала с момента формирования и была вооружена, как и все стрелковые роты полка, винтовками СВТ, а единственный автомат ППД (пистолет-пулемет Дегтярева) Телеков выменял в другой дивизии на трофейный пулемет МГ-34. В ту первую мою фронтовую ночь я очень удивился тому, что начальник штаба полка не знает, чем же действительно вооружена рота автоматчиков. А прослушанный накануне рассказ сержанта потряс меня невежеством командира полка, пославшего штатный разведывательный взвод на такое задание, на которое посылают штрафников, да и то численностью не менее роты и на короткий бросок. После долгих выяснений и препирательств начальник штаба выгнал командира роты с его «липовыми» автоматчиками, но замполитрук Телеков воспротивился и обратился с просьбой взять его в разведку.

Еще с довоенного времени в стрелковых ротах были по штату четыре «пилы»: старшина роты, заместитель полит рука, санинструктор и химинструктор. Всем им полагалось иметь по четыре треугольничка в петлицах, отсюда и наименование — «пила». Первые три специалиста имели свои эмблемы, а замполитрука — комиссарскую звезду на рукаве, о чем ныне мало кто помнит. С отменой должности политрука роты был отменен и заместитель. Но в то время Миша — так мы звали Телекова — еще носил это звание и «пилу» в петлицах, но звездочки на рукаве не имелось, как не имелось ее уже и у комиссара полка.

Пулеметный расчет мы должны были получить прямо на переднем крае в одной из рот, державших на этом участке оборону. Тут же в штабе объявился мой непосредственный начальник — начальник разведки полка капитан Татаринцев Петр Петрович. Примерно в 22 часа мы выступили во главе с капитаном в район переправы по льду через реку Миус в окрестности райбольницы. Мой сержант предложил Татаринцеву зайти к Фросюшке — медсестре, проживавшей в своей хате рядом с больницей, почти на самом переднем крае. Как я понял, мои разведчики были здесь не впервые. Нас ожидал кувшин молока и гора пирожков с картофелем, еще теплых, под рушником. Позже я узнал причину приветливости Ефросиньи Ивановны. Разведчики добывали корм ее буренке да, видимо, и припасы для пирожков в покинутых хатах эвакуированных жителей. Окна ее хаты были завешаны черными платками, в комнате полумрак. Разведчик Кочуровский даже завел патефон, но игла была тупой, и слышался только шум какой-то мелодии. Татаринцев подошел к кровати, где лежала дочь Евфросиньи Анна примерно лет шестнадцати, и представил меня ей.

Покинув хату, мы спустились к руслу реки, где нас ожидал командир стрелковой роты с двумя пулеметчиками и ручным пулеметом — мне для подкрепления. Я сильно воспрянул духом от сознания того, что с нами идет начальник разведки и пулеметный расчет может прикрыть наш отход. Но тут выяснилось, что Татаринцев вовсе не собирается идти с нами, но поддержку обещал самую мощную огнем и даже контратаками в случае необходимости. Босов мне пояснил, что наш начальник всегда «герой» только до переднего края и не далее. А наши «средства подкрепления» сразу же за речкой так начали кашлять дуэтом, что запросто могли нас «заложить» вблизи немцев. Телеков, Кочуровский и Босов пытались им прикладами разъяснить пагубность кашля в разведке, но они продолжали имитировать простуду, пока Босов не дал им обоим пинка под зад. Я пытался им разъяснять бессовестность их поведения, но они твердили одно: «У нас куча детей, а вы ведете нас на погибель, тогда как другие сидят в траншее». За одну ночь я узнал много нового и познавательного, еще не побывав в настоящем бою.

Михаил днем вел здесь наблюдение и хорошо знал подход к немецкому блиндажу. От самого берега реки к позиции боевого охранения немцев вела глубокая межа — канава, уже засыпанная снегом. Я выделил трехдозорных, в которые вызвались три человека: Миша Кочуровский, Косов и автоматчик Телеков. У Кочуровского и Косова в противогазных сумках были связки по пять гранат «РГД», и мы рассчитывали одну бросить в печную трубу блиндажа, а вторую связку под его входную дверь. Двигались мы медленно, не создавая шума, осматриваясь по сторонам и падая камнем при вспышке вражеских осветительных ракет на их переднем крае.

Нейтральная полоса здесь была более полутора километров. Видимо, с этой целью немцы и решили установить боевое охранение именно на этом участке. Весь день противник не подавал признаков жизни, а ночью, когда топилась печь, наблюдались искры из печной трубы. Часов мы тогда не имели. Вдруг я услышал шуршание позади нас. Обернувшись, увидел ползущего Павла Платоновича. Босов принялся шепотом его отчитывать, но Стаценко заверил, что все документы он передал посыльному, а сам не мог отсиживаться в хате, когда все пошли на такое задание. Спустя несколько минут мы увидели всполохи выстрелов на вражеских позициях, и над нами прошуршали снаряды, которые разорвались на нашем переднем крае. По своей неопытности я подумал, что мы обнаружены, но Михаил мне объяснил, что это немцы поздравили нас с наступлением Рождества. К этому времени мы были уже вблизи вражеского блиндажа, метрах в пятидесяти левее. Вдруг услышали скрип полозьев, и у блиндажа остановились санки. В окопе, рядом с входом в землянку, торчал стальной шлем наблюдателя. Из землянки вышли четыре человека и принялись сгружать термосы и ящики, видимо, рождественские подарки с «фатерланда». Миша шепчет мне на ухо: «Это хорошо, пусть встречают и напиваются». Мы же тогда не знали о немецкой норме в двадцать граммов. Незаметно прошел еще один час. Все немцы собрались в землянке, спустился туда на дележ подарков и наблюдатель. И тут произошел ответный салют по берлинскому или местному времени с нашей стороны. Все трое наших дозорных бросаются к блиндажу и забрасывают две связки гранат, как было условлено, в трубу и к входу в землянку. Два взрыва прогремели почти одновременно. Огромный сноп искр из печи вырвался из-под обломков перекрытия. Мы бросились все к месту взрыва и услышали стоны, кашель и увидели густой дым. Двое спустились в окоп, но войти в землянку было невозможно. Еще опасней было вести раскоп, впрочем, у нас и лопат не было. Я приказал забрать все, что было на бруствере и в окопе. На переднем крае немцы заметили взрыв, начали непрерывно освещать ракетами весь передний край и открыли огонь из пулеметов. Трассирующие пули настильным огнем простреливали почти всю площадь, и мы еле укрылись в канаве. Для прикрытия я оставил тех же дозорных и начал отвод разведчиков к нашему переднему краю. С нашей стороны артиллерия и минометы открыли огонь по вражеским батареям, а минометы вели огонь по пулеметам. Отходили мы быстро. Натренированный к броскам, я легче переносил этот бег, а Павел Платонович бежал с одышкой. Вот и река, в ней несколько полыней от вражеских мин. Мы спрыгиваем в первую нашу траншею и долго приходим в себя. Потом начали подсчет трофеев. Мы вынесли пулемет МГ-34 с двумя коробками лент и ящиком патронов к ним, 50-мм ротный миномет с двумя коробками мин на вьюках, автомат МП-38, три полотнища (желтое, красное и белое) для обозначения переднего края, пару номеров фронтовой газеты и солдатский иллюстрированный журнал. К сожалению, ни пленного, ни солдатской книжки мы не смогли взять, да я тогда и не знал им настоящей цены. Слышу крик в траншее, кто-то называет мою фамилию и требует к телефону в блиндаже. Идем с Мишей вдвоем, бессвязно отвечаем в штаб полка на вопросы. Требуют быстрее явиться. Чего я только не передумал за эти пятнадцать минут! В штабе командир, комиссар полка, начальник штаба и начальник разведки. Все принялись рассматривать боевые трофеи, начальник штаба упрекает меня за то что не принесли хотя бы мертвого Фрица или Ганса. По тону чувствую, что беда миновала, и комиссар отдает распоряжение вручить нам первым лучшие новогодние подарки от шефов из Сальска и Ростова — по две посылки на «нос».

Миномет я сдал в минометную роту, а пулемет, автомат, патроны к ним и ракетный пистолет с сигнальными патронами оставил во взводе для применения в бою. Сигнальные полотнища комиссар окрестил вражескими «боевыми знаменами» и оставил в своем хозяйстве. Так прошло мое боевое крещение, от которого осталось два отверстия от пуль в полах шинели, да один разведчик получил пулевое ранение в мягкие ткани голени. Было еще одно продолжение этого боевого эпизода. Мой шеф, капитан Татаринцев получил медаль «За боевые заслуги». Долго я выяснял, за какие же именно заслуги он был представлен на боевую медаль, довольно редкую в сорок первом году, и выяснил через кадровиков. Когда мы выдвигались, начальник разведки слонялся по первой траншее и обнаружил на площадке ручной пулемет, оставленный наводчиком на время обогрева в блиндаже. В штабе «в шутку» сказал, что отбил у немцев наш пулемет, и его представили к награде. В то время только один комбат полка капитан Еловский имел орден Красной Звезды да сапер, подорвавший на мине вражескую танкетку, был награжден такой же медалью, как Татаринцев. Носил сапер ее на телогрейке всю зиму. А Еловский всю зиму проходил в шинели внакидку на плечи, чтобы все видели звезду на груди его гимнастерки, под которой был шерстяной свитер. Всем в свое время, но не всегда по истинным заслугам…