"Знак Огня" - читать интересную книгу автора (Говард Роберт Ирвин)

ЗНАК ОГНЯ (перевод с англ. В. Правосудова)

Из темного дверного проема, мимо которого Гордон только что прошел, послышался легкий шорох, затем — едва уловимый звук шагов босых ног по уличной мостовой. Мгновенно собравшись, Гордон с кошачьей ловкостью развернулся на месте, готовый встретить опасность. И она пришла… Из того самого дверного проема на него бросился высокий темный человек. Даже в полутьме узкого переулка Гордон успел разглядеть длинное бородатое лицо нападавшего, его дикие глаза и — блеск стального клинка в руке, клинка, от которого Гордону пришлось уворачиваться, используя всю свою немалую ловкость и проворство. Острие кинжала полоснуло по его рубашке, и в этот момент американец, воспользовавшись тем, что нападавший на миг потерял равновесие, перехватил руку незнакомца, дернул ее на себя, а второй рукой изо всех сил обрушил на голову бедняги рукоять своего тяжелого пистолета. Нападавший, не издав ни звука, рухнул на землю.

Гордон неподвижно стоял над ним, напряженно прислушиваясь к окружающей темноте. За углом, в верхнем конце переулка, послышались шаги нескольких пар обутых в сандалии ног и звон стали. Глянув на пистолет, сжатый в руке, Гордон поколебался, но все же решил не принимать бой, а ретироваться с места происшествия.

«Да, не зря мне говорили, — подумал он, — что улицы ночного Кабула когда-нибудь станут могилой Френсиса Хавьера Гордона».

Стремительным шагом, порой переходя на бег, Гордон спустился по переулку к более широкой улице, прошел по ней несколько кварталов, стараясь держаться подальше от зияющих беспросветной чернотой провалов дверей и подворотен, и через несколько минут уже стучал — негромко, условным стуком-паролем — в одну из дверей, над притолокой которой горела масляная лампа.

Дверь распахнулась почти мгновенно. Молнией скользнув внутрь, Гордон выдохнул:

— Запри! Быстро!

Высокий бородатый афридий, открывший Гордону дверь, не говоря ни слова, мгновенно захлопнул дверь и запер ее на широкий тяжелый засов. Затем он обернулся и, нервно поглаживая бороду, изучающе воззрился на вошедшего друга.

— Рубашка-то распорота, Аль-Борак, — буркнул он.

— Кто-то хотел убить меня, — ответил Гордон и, чувствуя, что этой информации явно недостаточно, пояснил: — Один набросился на меня сзади в темном углу, другие кинулись в погоню.

Глаза афридия засверкали, его рука непроизвольно потянулась к внушительной трехфутовой сабле, висевшей в ножнах на его поясе.

— Тогда мы сейчас выйдем и в честном бою перережем этих собак, сагиб!

Гордон покачал головой, и пыл его друга-адъютанта сразу же поумерился. Сам Гордон не выделялся ни ростом, ни габаритами, но в целом его облик внушал уважение и почтение. Широкие плечи, мощная грудная клетка, толстые канаты мышц на шее намекали на недюжинную, почти первобытную силу. И в то же время опытный наблюдатель даже по походке определил бы в Гордоне человека, умеющего двигаться с кошачьей грацией и ловкостью и с умопомрачительной быстротой.

— Аллах с ними, — махнул рукой Гордон. — Это враги Бабер-хана. Они как-то прознали, что я сегодня был у эмира и пытался убедить его простить мятежного Бабер-хана.

— Ну и что сказал на это эмир?

— Что — «что»? Он прочно уверовал в необходимость уничтожения вождя непокорного племени. Противники Бабер-хана все время подогревают эмира, настраивая его на решительные меры, да и сам Бабер-хан не подарочек — редкий упрямец. Наотрез отказался прибыть в Кабул и отвести от себя подозрения в подстрекательстве к мятежу. Ну, эмир и заявил, что через неделю он выступит на Кхор, сровняет этот городишко с землей и на копье привезет в Кабул голову Бабер-хана, если тот не прибудет в столицу добровольно и не сдастся на его милость. Враги Бабер-хана не хотят, чтобы он сделал это. Они прекрасно понимают, что все выстроенные ими обвинения разрушатся, как карточный домик, если Бабер-хан будет вести защиту с моей помощью. Тогда им самим несдобровать. Вот они и пытаются вывести меня из игры, только ударить в открытую не осмеливаются. А мне, видимо, придется срочно ехать к Бабер-хану и пытаться уговорить его сдаться на милость эмира.

— Бесполезно, — тоном пророка изрек афридий. — Вождь Кхора никогда не пойдет на это.

— Вполне возможно. Но я все же попытаюсь. Как-никак, мы с Бабер-ханом старые друзья. Вот что: буди Ахмад-шаха и седлай лошадей, а я пока соберу все необходимое. Мы уезжаем в Кхор. Прямо сейчас.

Афридий не стал комментировать опасность ночной поездки в горы, ничего не возразил он и по поводу позднего часа для начала путешествия. Так уж повелось, что люди, работавшие, путешествовавшие с Аль-Бораком, считавшие себя его друзьями, были готовы вскочить в седло в любое время дня и ночи.

— А сикх? — поинтересовался афридий, уже уходя в глубь дома.

— Он остается во дворце. Эмир доверяет Лалу Сингху больше, чем своей личной страже, и хочет на время оставить его при себе — как телохранителя. Он очень нервничает с тех пор, как султан Турции пал от руки этого фанатика Хастена. Что ж, а теперь — за дело, Яр Али-хан. Враги Бабер-хана наверняка следят за нашим домом, но вряд ли они подозревают о существовании черного хода из него, там, за конюшней. Там-то мы и проскочим незамеченными.

Афридий прошел в одну из комнат и потряс за плечо человека, спавшего там на ворохе ковров.

— Эй ты, шайтанов сын, вставай! Мы уезжаем, — сказал он и пояснил: — На запад.

Спавший проснулся и, зевая, сел. Звали этого человека Ахмад-шах, родом он был из племени юзуф.

— И куда именно? — поинтересовался Ахмад-шах.

— В эту дыру — Кхор, где мятежный шакал Бабер-хан без колебаний вырежет сердце каждому из нас, — мрачно пошутил Яр Али-хан.

Ахмад-шах, широко улыбаясь, встал и потянулся.

— Не любишь ты Бабер-хана, вождя кхоров из племени гильзаи. Но не забывай, он ведь друг Аль-Борака!

Яр Али-хан буркнул что-то нечленораздельное и направился через внутренний дворик к конюшням. Действительно, о существовании потайного выхода, спрятанного в узком простенке между домами, не знал никто, кроме самых близких Гордону людей. Соглядатаи, дежурившие у дома американца в ту ночь, сосредоточили свое внимание на других дверях и окнах. Поэтому маленький отряд сумел незаметно прокрасться по переулку и, быстро миновав несколько улиц, столь же незаметно покинуть квартал. С той минуты, когда Гордон постучал в дверь своего дома, прошло не более получаса, и вот уже цокот копыт за городской стеной возвестил о том, что три всадника выехали из Кабула и держат путь на запад.

А тем временем в своем дворце эмир Афганистана на себе испытывал справедливость утверждений о том, как тяжело приходится голове, которая носит корону.

Он вынырнул в приемную из внутренних покоев с весьма озабоченным лицом и рассеянно кивнул на по-военному четкое приветствие высокого, широкоплечего сикха, щелкнувшего каблуками и замершего в ожидании приказаний в первой приемной личных покоев правителя. Эмир жестом показал стражнику, что хочет остаться один, и скрылся в анфиладе комнат, закрыв за собой двери. Лал Сингх лишь безмолвно проводил его взглядом, продолжая стоять неподвижно, положив ладонь на обтянутую акульей кожей рукоять длинной сабли.

В голове его крутились догадки и предположения о теме и результатах встречи его друга Аль-Борака с эмиром. После нескольких часов разговора наедине с правителем Аль-Борак покинул дворец с поспешностью, в которой угадывались досада и раздражение.

Об этой же встрече размышлял в это время и сам эмир. Он вошел в комнату, освещенную несколькими позолоченными светильниками, из окна которой открывался вид на спящий ночной город. Сегодняшний конфликт был первым за многие годы знакомства эмира с Гордоном. Этот американец действовал при дворе правителя Афганистана как неофициальный советник, консультант, посланник и представитель специальных служб. На эмира со всех сторон давили правители могучих держав Запада, которые использовали его горное королевство всего лишь как орудие для достижения своих целей. Гордон, имея огромные связи, влияние, опыт и, главное, обладавший огромной государственной мудростью, не раз на деле доказывал эмиру, что на него можно положиться в самых серьезных и деликатных делах.

Хмурясь от тревожных мыслей, эмир отвернулся от окна и направился к скрытой тяжелыми шторами нише, в которой стоял его рабочий стол. Одна из штор чуть колыхалась, и поначалу эмир, заметив это, лишь рассеянно подумал, что на город подул ветер с гор. Он бросил взгляд на окна и похолодел: легкие занавески у самого окна висели неподвижно, спадая ровными складками от потолка к полу. И при этом тяжелая парчовая штора в глубине комнаты совершенно определенно шевелилась, пусть и не очень заметно…

Правитель был сильным человеком и не раз доказывал подданным свою храбрость и мужество. Вот и сейчас, не растерявшись, он стал действовать пусть не по велению расчета и разума, но зато повинуясь инстинкту — стремительно и решительно. Одним прыжком он подскочил к шторам и резким движением отдернул парчовые полотнища… В темноте ниши в тот же миг сверкнуло лезвие кинжала, зажатого в едва видимой руке. Удар клинка был нацелен прямо в грудь эмира. Криками призывая стражу на помощь, правитель повалился на пол, крепко вцепившись руками в нападавшего, увлекая его за собой. Неизвестный изо всех сил пытался вырваться и вертелся, как пойманный голыми руками дикий зверь. Глаза его горели яростным огнем и одновременно — удивлением и злостью. Еще бы — его оружие, пропоров золоченый халат эмира, уткнулось в нательную кольчугу, уже не раз спасавшую жизнь ее обладателю в перипетиях внешне тихой, но богатой на подобные «сюрпризы» дворцовой жизни.

В коридоре послышался топот сапог охраны, и эмир понял, что его спасение теперь кроется в том, чтобы выиграть время — какие-то несколько секунд. Одной рукой он схватил противника за горло, другой перехватил предплечье руки, сжимавшей кинжал. Но напряженные мышцы нападавшего были, казалось, из стальных канатов. Невзирая на сопротивление эмира, он сумел нанести ему несколько неглубоких ран — в руку, плечо и бедро. Эмир почувствовал, что силы покидают его, вот-вот уже противник сломит его сопротивление, подомнет его под себя, высвободит руку с кинжалом… Вот уже кинжал взмыл в воздух, чтобы с размаху пронзить горло правителя — как вдруг комнату пересекло нечто, в свете ламп показавшееся похожим на ярко-синюю молнию, и… нападавший рухнул на свою несостоявшуюся жертву. Череп его был расколот надвое от макушки до нижней челюсти.

— Ваше Величество! О, мой господин! — Сикх был бледен, как смерть. — Вы живы? Что?.. Вы ранены!

Пинком отбросив труп нападавшего, сикх приподнял эмира, жадно вдыхавшего воздух пересохшим ртом. Лицо его было залито кровью — своей и противника. С помощью сикха эмир доплелся до дивана, где и лег без сил, а его спаситель тотчас стал рвать шелковое покрывало, чтобы перевязать раны правителя.

— Смотри! — прохрипел эмир, указывая пальцем на пол. — Кинжал! Кинжал!

Сикх посмотрел в ту сторону, куда указывал правитель. Рядом с телом нападавшего в луже крови лежало странное и необычное оружие. От одной рукоятки отходило три — именно три! — клинка. Лал Сингх вздрогнул и негромко выругался.

— Кинжал с тремя лезвиями! — почти простонал эмир, закатывая в ужасе глаза. — Таким же оружием были зарезаны турецкий султан, персидский шах и низам Хайдарабада!

— Ритуальное оружие секты Избранных, — пробормотал Лал Сингх, с тревогой осматривающий диковинное оружие — символ чудовищного культа, последователи которого за предшествующий год сумели нанести несколько ударов, каждый из которых оказался роковым для правителя или монарха Востока.

Во дворце поднялся переполох. По залам и коридорам беспорядочно забегали придворные и слуги; все кричали и суетились, но никто не мог понять, что происходит.

— Закрой двери! — распорядился эмир. — Не впускай никого, кроме дворецкого.

— Но вам нужен лекарь, Ваше Величество! — осмелился возразить сикх. — Ваши раны сами по себе не смертельны, но клинки этого кинжала наверняка отравлены!

— Да, да… Пошли кого-нибудь за врачом. О Аллах! Избранные приговорили меня к смерти!

Эмир был сильным человеком, но случившееся, казалось, сломило его волю к сопротивлению.

— Кто может вечно противостоять кинжалу наемного убийцы, который наносит удар в спину?! Никому не дано одолеть змею, оказавшуюся у него под босыми ногами. Никто не сможет уберечься от яда в чаше с вином… — бормотал правитель. — Лал Сингх, быстро отправляйся к Аль-Бораку и скажи, что он мне срочно нужен, — приказал эмир. — Пусть немедленно скачет во дворец! Если и есть во всем Афганистане человек, способный защитить меня от этих дьяволов, так это он, и только он!

Отдав честь, Лал Сингх покинул покои правителя. Он шел по коридору, печально покачивая головой: впервые он увидел страх на лице и в глазах эмира, которому до того, казалось, было неведомо это чувство.

У эмира были очень веские причины не только бояться, но и откровенно паниковать: неведомый страшный культ возродился на Востоке в последние годы. Кем были его последователи, каковы были их цели, этого не знал никто. По слухам, они называли себя Избранными, а их эмблемой был кинжал с тремя клинками. Вот, пожалуй, и все, что было известно об этой секте. Ее посланники появлялись словно из ниоткуда, неожиданно и внезапно наносили удар и либо исчезали, либо погибали в поединке, никогда не едаваясь живыми. Некоторые считали этих людей обыкновенными религиозными фанатиками. Другие полагали, что их деятельность имеет под собой политическую подоплеку. Лал Сингх знал, что даже Гордон не располагал сколько-нибудь достоверной информацией об этой таинственной секте. Но в то же время сикх был уверен, что американец сможет защитить эмира даже от этих разящих из темноты дьяволов.

Через три дня после стремительного отъезда из Кабула Гордон сидел по-турецки на каменистой тропе, которая, петляя, шла по крутому склону горного хребта, нависшего над городком, именуемым Кхором.

— Пойми, я — последнее препятствие, преграждающее смерти путь к тебе, — вновь повторил он слова предупреждения, обращаясь к своему собеседнику.

Тот, сидя напротив американца, машинально поглаживал медно-красную бороду. Он был широкоплеч и силен. Его роскошно украшенная оружейная перевязь щетинилась рукоятками кинжалов. Звали этого человека Бабер-хан; он был вождем дикого и непокорного племени гильзаи, абсолютным, единоличным властителем Кхора и повелителем-командиром трех сотен отчаянно храбрых воинов.

Но в его тоне не было и намека на высокомерие.

— Аллах с тобой! — отмахнулся Бабер-хан от назойливо повторяющего свои предупреждения американца. — Разве может человек встать на пути чьей-либо судьбы, тем более если она уготовила другому неминуемую смерть?

— Я всего лишь предлагаю тебе возможность договориться с эмиром, заключить с ним мир.

Бабер-хан с фатализмом, столь свойственным его народу, покачал головой и ответил:

— У меня при дворе слишком много врагов и недоброжелателей. Приди я в Кабул, и кого будет слушать эмир: меня или их лживые речи? Он меня просто-напросто посадит на кол или бросит в клетку к голодным барсам. Нет, никуда я не пойду, Аль-Борак.

— Тогда собери свое племя и уходи из этих мест. Найди для своего народа иное пристанище. Ты лучше меня знаешь, что в горах есть места, где даже эмир не станет преследовать тебя.

Бабер-хан бросил взгляд вниз, туда, где у подножия хребта не очень грозно, но гордо возвышались башни и стены Кхора, выстроенные из камней, скрепленных глиной. Глаза вождя сверкнули черным пламенем, ноздри его затрепетали. Словно горный орел, он ревниво осматривал с вершины свои владения.

— Нет! Видит Аллах, нет и нет! Мой народ живет в Кхоре со времен Пророка, и мой клан правит этим народом с тех давних дней. Нет, пусть эмир правит в Кабуле, но этот город, эта долина, эти хребты принадлежат мне и моему племени!

— Дождешься, что эмир будет властвовать и здесь, в столь горячо любимом тобой Кхоре, — буркнул из-за спины Гордона Яр Али-хан, стоявший там бок о бок с Ахмад-шахом.

Бабер-хан перевел взгляд на восток, куда уходила, скрываясь между неприступными кручами, караванная тропа на Кабул. По обе стороны от тропы на высоких скалах тут и там виднелись яркие пятна — одежды стоящих на страже метких стрелков Кхора, вооруженных тяжелыми дальнобойными винтовками. По тревоге воины накрылись бы походными бурнусами и стали бы совершенно невидимыми с тропы.

— Пусть эмир приходит, если ему так этого хочется, — мрачно сказал Бабер-хан. — Нашу долину мы сумеем удержать.

— Он придет с пятью тысячами воинов, с артиллерией, — напомнил вождю Гордон. — Он войдет в долину, перебьет твоих воинов, снесет Кхор с лица земли, а твою голову привезет в Кабул на копье — в назидание другим непокорным.

— На все воля Аллаха, — с непоколебимым фатализмом пожал плечами Бабер-хан, не утруждая себя поиском дальнейших аргументов в этом споре.

Как это частенько с ним бывало в прошлом и куда реже в последнее время, Гордон ощутил приступ гнева, вызванный столкновением с этой непробиваемой стеной восточного мировосприятия. Ему, человеку Запада, претила сама мысль о том, что можно так инертно, так безвольно плыть по течению жизни. Вот и сейчас дело, похоже, зашло в тупик именно из-за нежелания Бабер-хана прислушаться к доводам активного, действующего, ищущего решения и выхода разума. Скрипя зубами, американец молча глядел на запад, где пылающий огненный шар на фоне глубокого, индигово-синего небосвода медленно опускался к зубчатому, неровному горизонту.

Бабер-хан, приняв молчание Гордона за признание им своего поражения, решил перейти к другой теме и неожиданно сказал:

— Сагиб, у меня есть нечто такое, что, я думаю, заинтересует тебя. Признаться, я и сам сгораю от нетерпения показать тебе это. Видишь вон тот полуразрушенный домик за городской стеной? Там лежит мертвец. Таких людей я не видел никогда. Не только я, но и ни один человек из моего племени не встречался с такими людьми… Хотя, сказать по правде, я далеко не уверен в том, что это труп обычного человека. Слишком уж зловещ и странен его облик даже сейчас, после смерти, и мне кажется…

Резкий сухой звук винтовочного выстрела прокатился по долине, заставив всех четверых собеседников вскочить на ноги и посмотреть в ту сторону, где он прозвучал.

Порыв ветра донес до них и сердитые крики. Затем на гребне хребта появился человек, быстро и ловко перепрыгивавший с камня на камень. Потрясающий над головой винтовкой, он здорово смахивал на какого-то спятившего горного черта. Рваная, развевающаяся по ветру плащ-накидка делала это сходство еще более убедительным.

— Э-гей, Бабер-хан! — завопил он во всю глотку. — Там на перевале какой-то сикх на чуть живой от долгой скачки лошади. Он говорит, что ему нужно срочно увидеться с сагибом Аль-Бораком!

— Сикх? — удивился и забеспокоился Гордон. — Пусть его впустят. Быстрее!

Бабер-хан прокричал условную команду, эхом прокатившуюся по всей долине, и часовой вновь скрылся за гребнем горы. Вскоре на тропе показался всадник. Лошадь его, казалось, могла рухнуть замертво в любой момент. Голова скакуна поникла, хлопья пены повисли на морде, пот, казалось, насквозь пропитал его шкуру.

— Лал Сингх! — воскликнул Гордон.

— Видит Кришна, он самый, сагиб, — усмехнулся сикх, слезая с седла. — Да, не зря тебя прозвали Аль-Бораком — Стремительным! Наверное, я покинул Кабул спустя какой-то час после тебя, но, как я ни торопился, как ни погонял самых свежих лошадей, которых мне предоставляли в каждой деревне, повинуясь печати эмира, я так и не смог нагнать тебя по дороге.

— Должно быть, весьма срочные новости вынудили тебя так торопиться. Я прав, Лал Сингх?

— Так оно и есть, сагиб. Новости более чем срочные и важные, — заверил Гордона сикх. — Эмир приказал мне догнать тебя и упросить вернуться в Кабул. Сагиб, на эмира совершено покушение. Кинжал с тремя клинками!

Гордон напрягся всем телом, как пантера, почуявшая опасность.

— Расскажи подробно! — скомандовал он. Коротко, сжато, но предельно точно Лал Сингх изложил ему все, что знал сам о нападении на правителя.

— В твоей резиденции в Кабуле мне сообщили, что ты ускакал в Кхор, — сказал Лал Сингх. — Я вернулся во дворец, и эмир приказал мне следовать за тобой.

Он здорово ослаб от ран, но не они приближают его к смерти, а парализовавший его волю ужас.

— Он что-нибудь говорил о планировавшемся походе на Кхор? — спросил Гордон.

— Нет, сагиб. Но я полагаю, что он не покинет стен дворца до твоего возвращения, и уж по крайней мере до того, как зарубцуются его раны. Разумеется, если он и в самом деле не умрет от яда, которым были смазаны лезвия кинжала.

— Похоже, судьба дала тебе отсрочку, — сказал Гордон Бабер-хану. — Воспользуйся ею, обдумай все хорошенько. А ты, Лал Сингх, ступай в Кхор, поешь и ложись спать. На рассвете мы уезжаем обратно в Кабул.

Впятером они стали спускаться по тропе, ведущей к воротам Кхора. Ахмад-шах вел в поводу усталую лошадь. Чуть приотстав, Бабер-хан пристально поглядел на Гордона и спросил:

— Ну и что ты об этом скажешь, Аль-Борак?

— Ничего, просто кто-то — в Константинополе, в Москве или Берлине — дергает за какие-то невидимые нити. Идет обычная политическая игра…

— Думаешь, все так серьезно? А я полагал, что эти Избранные — просто кучка оголтелых фанатиков-безумцев.

— Боюсь, что это не кучка, — вздохнул Гордон, — а, скорее всего, весьма многочисленное тайное общество, исповедующее идеалы анархизма. Тем не менее все убитые этими ребятами правители были либо верными сторонниками, либо яростными врагами Британской империи. Так что я полагаю, что за их спинами стоят какие-то европейские силы… Да, кстати, ты, кажется, хотел что-то показать мне.

— Да-да, чуть не забыл, — хлопнул себя по лбу Бабер-хан. — Мертвеца в развалившейся хижине. Дело было так: мои разведчики, совершая дальний обход долины, наткнулись на этого парня у подножия скалы, с которой он упал или был сброшен. Я распорядился принести его в город, но по дороге он умер. Перед смертью он что-то говорил, но никто из нас не знает этого языка. Честно говоря, у меня нет даже предположений по поводу того, как называется этот язык. В общем, мои люди испугались, что этот покойник призовет проклятие на наш город, и мы решили положить тело где-нибудь за стенами. Люди поговаривают, что этот мертвец — колдун, а то и какой-нибудь демон, и, откровенно говоря, я почти готов согласиться с ними. Ты и сам знаешь, что в хорошем дневном переходе отсюда на юг, за стеной диких, совершенно непроходимых и необитаемых гор, лежит таинственная страна, которую мы называем Гулистан.

— Гулистан! — словно эхо повторил Гордон зловещее название. — По-турецки или по-татарски это означает — Страна Роз. Но в переводе с арабского это — Страна Упырей.

— Точно, Страна Вампиров и Упырей! Страшная территория, занятая черными хребтами и бездонными пропастями ущелий, страна, которую мудрый человек обходит стороной. Выглядят эти места необитаемыми, на самом же деле там живут… живут люди или демоны. Порой где-то на дальнем пастбище или на узкой тропе пропадают наши женщины и дети. Мы знаем, что это работа тех, кто живет там, в горах Гулистана. Мы пытались выследить их, шли по их следам, видели какие-то нечеткие силуэты в ночи, но каждый раз погоня упиралась в отвесные скальные стены, по которым — или сквозь которые — дано пройти только демонам. Иногда мы слышим голос джиннов, воющих в скалах. Даже дальних отголосков этого звука достаточно, чтобы ледяная лапа страха крепко сжала сердце самого храброго воина.

За этим разговором они подошли к полуразрушенной хижине, и Бабер-хан, откатив подпирающий двери камень, открыл вход в маленькое помещение. Внутри взглядам пяти вошедших предстало распростертое на земляном полу мертвое тело.

По пропорциям, одежде, цвету кожи и чертам лица мертвеца нельзя было отнести ни к одному из многочисленных народов Афганистана. Невысокого роста, широкий в кости, почти квадратный человек с плоским круглым лицом, темно-медной кожей и узкими раскосыми глазами, он, несомненно, был родом из степей и пустынь Гоби. На его затылке и плечах запеклась кровь, неестественная поза свидетельствовала о том, что кроме пробитого черепа были сломаны и другие кости.

— Ну что, чем тебе не колдун или шаман? — с наигранной беззаботностью спросил Бабер-хан.

— В общем-то, он всего-навсего монгол — ответил Гордон. — И, уверяю тебя, сотни тысяч ему подобных людей живут в той стране, откуда он родом. Обвинять его в том, что он вампир, пещерный гном или демон, я не вижу никакой необходимости. Колдунов среди монголов не больше, чем в любом другом народе… Меня куда больше волнует другое: какого черта он здесь делал и как его сюда занесло? Вот в чем загадка!

Наклонившись над трупом, Гордон присмотрелся к нему повнимательнее, а затем прищурился и резким движением распахнул на груди халат. Под верхней одеждой на теле мертвеца была надета тонкая рубашка, посмотрев на которую через плечо Гордона Яр Али-хан изумленно охнул. На груди, на левой стороне рубашки, алая, как только что пролитая кровь, была вышита эмблема — кулак, сжимающий рукоять кинжала… с тремя лезвиями.

— Три клинка! — прошептал Бабер-хан и отшатнулся от этого символа, знаменующего собой скорую и неминуемую смерть многих правителей Востока.

Все присутствующие выжидательно смотрели на Гордона, который продолжал молча разглядывать вышитую на рубахе монгола эмблему и пытался, опираясь на слабые ассоциации, вызвать в памяти те немногие сведения, что когда-то попались ему в связи с древним мрачным культом, использовавшим в давние времена тот же самый символ.

— Бабер-хан, твои люди могут отвести меня к тому месту, где они нашли этого человека? — спросил он наконец.

— Да, сагиб. Но учти — это нехорошее место. Оно находится в Ущелье Призраков, почти на границе Гулистана…

— Хорошо, я понял… Так, Лал Сингх и все остальные — отправляйтесь в город и ложитесь спать. Мы выезжаем на рассвете.

— В Кабул, сагиб?

— Нет. В Гулистан.

— Значит, ты полагаешь, что…

— Я ничего не полагаю — пока. И пока я отправляюсь в эту поездку в поисках знаний и ответов на вопросы.

Проводник, скакавший целый день впереди Гордона и его спутников, остановился только тогда, когда вечерние сумерки стали скрадывать очертания дальних гор. Местность, где, казалось, не было ни единого пятачка ровной, горизонтальной земли, прорезал глубокий каньон, по обе стороны которого громоздились неприступные кучи и гигантские скалы. Разного цвета горные породы — серые, коричневые, буро-красноватые — сменяли друг друга слоями, как бы иллюстрируя смену геологических эпох. Над ущельем не было видно ничего, кроме первозданного хаоса переломанных, торчащих в разные стороны самыми причудливыми формами черных скал.

— Там начинается Гулистан, — сказал гильзаи — проводник, и его черноглазые, с крючковатыми носами соплеменники почти инстинктивно щелкнули затворами винтовок и проверили, легко ли вынимаются из ножен кинжалы и сабли.

— Там, за этим ущельем, — продолжал проводник, — за Ущельем Призраков начинается страна ужаса и смерти. Мы дальше не пойдем, сагиб. Мы никогда туда не ходим.

Гордон кивнул, но взгляд его при этом был устремлен на вьющуюся по дну ущелья, уходящую в его глубь тропу. Она была продолжением чуть заметной древней дороги, по которой отряд только что проехал немало миль, но выглядела так, словно по ней достаточно часто и совсем недавно ходили.

Проводник, угадав мысли американца, поспешил сказать:

— Да, этой тропой пользуются… По ней приходят и уходят демоны, живущие в черных горах. Но никто из людей, отважившихся проследовать по ней, не возвращался обратно.

Яр Али-хан хитро прищурился и, всячески скрывая суеверный страх, давивший на него не менее сильно, чем на гильзаи, демонстративно иронично поинтересовался:

— Демоны, говоришь? Интересно, с каких это пор демонам понадобились тропинки, чтобы передвигаться по земле?

— Когда демоны принимают облик людей, они, наверное, и ходить вынуждены как люди, — буркнул себе в бороду Ахмад-шах.

Лицо Лала Сингха оставалось во время разговора абсолютно непроницаемым. В мифах его народа кишмя кишели тысячерукие и тысяченогие демоны, но он не позволял себе смеяться над суевериями других народов.

— Демоны летают на крыльях, как летучие мыши, — со знанием дела заявил Яр Али-хан.

Проводник не стал ввязываться в спор с афридием, а, обращаясь к Гордону, сказал:

— Вон там, где тропа делает первый поворот, у подножия гряды, по гребню которой она идет, мы и нашли того, кого ты назвал монголом. Наверное, его собратья-демоны повздорили с ним и сбросили его вниз с обрыва.

— Скорее всего, он сорвался, упал и скатился с тропы вниз по склону, — уточнил Гордон. — Монголы — дети ровной, как стол, пустыни. Они совершенно не знают, как вести себя в горах, а ноги их кривы и слабы из-за того, что всю жизнь они проводят в седле. Нет ничего удивительного в том, что такой человек с непривычки не удержался на узкой тропе.

— Если, конечно, все-таки считать его человеком, — многозначительно заметил гильзаи. — Я-то все равно думаю, что он… О Аллах!

Все присутствующие, включая и самого Гордона, вздрогнули при звуках, донесшихся со стороны черных гор. Гильзаи, да и спутники американца, побледнели и покрепче сжали в руках оружие, поглядывая по сторонам, словно стая загоняемых волков. А по горам, по скалам, хребтам и отрогам катился, отражаясь тысячекратным эхом, низкий, отдающийся вибрацией во всем теле, чуть хрипящий рев.

— Это голос джинна! — прокричал проводник, машинально натягивая поводья так, что бедная лошадь всхрапнула и попятилась. — Сагиб, ради всемилостивейшего Аллаха будьте благоразумны! Возвращайтесь с нами в Кхор!

— Нет, я пойду вперед. А ты забирай своих людей и отправляйся назад, в свой город, как мы и договаривались.

— Бабер-хан будет скорбеть по тебе, сагиб! — с упреком в голосе сказал через плечо гильзаи, уже развернувший своего скакуна, безжалостно вонзая шпоры ему в ребра. — Он ведь любит тебя как брата. В Кхоре будет траур по тебе и твоим друзьям!

Последние фразы уже едва донеслись до тех, кому были адресованы, — так стремительно уносили, стуча копытами по камням, низкорослые горные лошадки своих седоков — бесстрашных гильзаи, храбрых воинов Кхора, подданных Бабер-хана.

— Бегите! Бегите, жалкие трусы! Сыновья плаксивых женщин, боящихся мышей и пауков! — завопил им вслед Яр Али-хан, не упускавший случая оживить давнее межплеменное соперничество и подчеркнуть собственное превосходство.

— Мы найдем ваших демонов и, связав их хвостами, притащим вам в Кхор на потеху! — напоследок пообещал он гильзаи, но, убедившись, что те явно покинули зону слышимости, замолчал и нахмурил брови.

Подъехав к самому устью каньона, к тому месту, где тропа начинала уходить в его глубину, Гордон и его спутники стали всматриваться и вслушиваться, особенно в том направлении, откуда донесся тот леденящий душу вой.

Ахмад-шах нервно ерзал в седле, а Яр Али-хан, почесывая бороду и хитро поглядывая на Гордона, напоминал хорошо выдрессированное и послушное привидение, вооруженное острой, как бритва, трехфутовой саблей. Первым Аль-Борак обратился к Лалу Сингху:

— Тебе доводилось слышать что-либо подобное?

— Да, сагиб. В горах, где живут люди, поклоняющиеся дьяволу.

Гордон без дальнейших обсуждений чуть тряхнул поводьями, направляя лошадь вперед медленным шагом. Ему тоже доводилось слышать этот хриплый вой десятифутовых бронзовых труб, которыми пользуются для связи и в обрядах живущие на неприступных кручах горной Монголии бритоголовые жрецы Эрлика.

Яр Али-хан недовольно фыркнул, считая себя обойденным судьбой. Еще бы: он не слышал раньше этих труб, и к тому же сагиб не стал даже спрашивать его мнение по этому поводу. Яр Али-хан вообще предельно ревниво, как любимая борзая из своры, следил за всеми проявлениями внимания Гордона. Пришпорив лошадь, он обогнал Лала Сингха, чтобы оказаться рядом с другом-хозяином, когда тропа сузится настолько, что ехать придется колонной по одному. Радостно оскалившись и показав язык сикху, который давно привык к этим, почти детским, проявлениям тщеславия и обиды, афридий обратился к человеку, внимание которого так много для него значило:

— Раз уж нас занесло в эту глухомань, населенную демонами, куда нас завели коварные воины Кхора, которые непременно вернутся за нами ночью, чтобы перерезать нам глотки, хотел бы я знать: какого черта нам здесь нужно и что именно ты намерен делать в самое ближайшее время?!

Эта тирада больше всего напоминала недовольное ворчание старой собаки, осмелившейся зарычать на хозяина по вполне уважительной причине: когда тот чересчур ласково потрепал по холке другого пса. Гордон наклонил голову и закашлялся, чтобы скрыть улыбку.

— Скоро остановимся на ночлег, прямо в каньоне, — сказал он, отвечая на последний вопрос афридия. — Лошади устали, да и вообще нет смысла продолжать путь в темноте, рискуя свернуть себе шею. А завтра с рассветом осмотримся здесь, выясним, что тут к чему. Я уверен, что тот монгол был одним из так называемых Избранных. Двигался он наверняка пешком. Будь он верхом, он ни за что не упал бы, разве что вместе с сорвавшейся лошадью. Гильзаи лошадь не нашли, а наткнулись только на мертвого человека. Если же он шел пешком — значит, шел не издалека. Где-то рядом должен быть или лагерь, или какое-то их стойбище. Ни один монгол по доброй воле не пройдет и ста футов, предпочтя проехать это расстояние верхом, это точно.

Чем больше я над всем этим размышляю, тем больше мне кажется, что у Избранных есть какая-то база в этих местах, скорее всего там, за хребтом, к которому ведет это ущелье. Место для тайного опорного пункта, сами понимаете, лучше не придумаешь. Горы в этих краях заселены, прямо скажем, неплотно.

Кхор — ближайшее отсюда поселение, а до него, как мы могли сами убедиться, целый день быстрой скачки. Кочевые племена стараются держаться подальше отсюда, побаиваясь воинов Бабер-хана, а сами они слишком суеверны, чтобы соваться в глубь ущелья. Избранные, прячась где-то там, в горах, могут годами приходить оттуда и уходить обратно никем не замеченными. Много веков назад дорога, по которой мы сегодня проехали, была частью большого караванного пути. Она и по сей день вполне сносно сохранилась. А то, что она проходит в стороне от обжитых мест, — так для тайного общества это еще и лучше. Двигаясь по ней от самых границ Запретной страны, человек может оказаться в одном дневном переходе от Кабула практически без риска быть замеченным. Я даже припоминаю, что видел эту дорогу на древних пергаментных картах.

Если говорить честно, то я не совсем четко представляю себе, чем мы завтра будем заниматься. Скорее всего, в основном слушать, смотреть и ждать дальнейшего развития событий. Действовать будем по обстановке. Наша судьба, наши жизни — всецело в руках Аллаха, — закончил Гордон без всякой иронии в голосе.

— И не говори, сагиб. О Аллах! Он все видит, на все его воля, — закивал Яр Али-хан, выразительно проводя по горлу ребром ладони.

Двигаясь в глубь каньона, путники выяснили, что тропа уводит их в узкое ущелье, примыкающее к каньону с юга. Южная стена каньона поднималась выше северной и была гораздо круче. Порой она поднималась практически отвесным черным обрывом скальных монолитов, разорванных тут и там узкими разломами ущелий. Проехав по тропе до первого поворота в ущелье, Гордон убедился в том, что дальше следует целая вереница крутых изгибов, а также подъемов и спусков. Узкая теснина извивалась, словно змеиный след, и в этот поздний час почти ночная темнота уже заполнила ее у самого дна.

— Вот наша завтрашняя дорога, — сказал Гордон молча кивнувшим ему спутникам.

Все вместе они вернулись в основной каньон, где еще можно было кое-что разглядеть в последнем свете уходящего дня. В сумерках окружающая тишина ощущалась еще более полной, и цокот подков, казалось, раздирает окружающий мир на части, оглушая горы и ущелья.

В нескольких сотнях футов к западу от ущелья, в которое уходила тропа, в стене каньона зиял другой провал — еще более узкий, с неровным, покрытым острыми камнями дном, без каких бы то ни было следов тропинки. Этот разлом сужался так быстро, что Гордон склонялся к мысли о том, что он заканчивается тупиком, причем совсем недалеко от устья.

Примерно на полпути между этими двумя ущельями, ближе к северной стене каньона, из-под скалы бил слабый ключ, вода которого стекала в небольшое озерцо, образовавшееся под действием течения в скальном грунте по соседству, в полукруглой нише стены, тут и там росли пучки жесткой травы. Здесь-то путники и стреножили на ночь усталых лошадей, отпустив их пастись. Они разбили лагерь у самой воды и поели холодных консервов, не рискуя разжигать костер, чтобы не выдать себя нежеланным соглядатаям. Впрочем, все четверо отдавали себе отчет в том, что невидимые стражи уже вполне могли заметить их продвижение по дну заповедного каньона. В горах такое всегда возможно. Помня об этом, друзья все же не унывали. Палатки были оставлены в Кхоре, но расстеленные на земле одеяла, в которые можно укутаться, когда похолодает, вполне устраивали в походном ночлеге не избалованного комфортом Гордона и его спутников.

Позиция, выбранная американцем, выглядела во всех отношениях удачной. Помимо воды и замкнутого пространства, где могли пастись лошади, она была хороша тем, что с севера напасть на маленький отряд не представлялось возможным из-за нависавшего над лагерем обрыва. К лошадям подойти можно было, только миновав сам лагерь. Оставалось оградить себя от непрошеных визитеров с юга, востока и запада.

Гордон разделил свой отряд на две смены. Первыми дежурить выпало Лалу Сингху, которому надлежало наблюдать за западным и юго-западным секторами, включая устье узкого разлома, и Ахмад-шаху, которому достался восток и юго-восток с устьем широкого ущелья, откуда было наиболее логично ждать опасности. Выбор пал на Ахмад-шаха не из-за его силы или ловкости (скорее всего, Лал Сингх превзошел бы его в любом виде единоборства, с оружием или без), а по причине того, что его органы чувств были чуть тоньше и чувствительнее, чем у сикха. Слух, зрение и обоняние дикого сына природы всегда будут превосходить аналогичные чувства цивилизованного человека, как бы долго и напряженно тот их ни тренировал и ни культивировал.

Любой противник — одиночка или целый отряд, — двигающийся с какой бы то ни было стороны, неминуемо вышел бы на одного из этих часовых, в чьей надежности Гордон имел возможность неоднократно убедиться в прошлом. Позже ночью он и Яр Али-хан должны были сменить друзей и дежурить до утра, дав тем отдохнуть.

Темнело в каньоне быстро. Темнота почти осязаемыми волнами поднималась по стенам, извивающимися щупальцами выползала из уже почерневших устьев боковых ущелий. Холодные, безучастные ко всему звезды высыпали на небе. Над непрошеными гостями повис черный бархатный купол небосвода, поддерживаемый остриями вершин окрестных хребтов. Засыпая, Гордон думал о том, свидетелями каких титанических событий были эти горы с тех пор, как они поднялись здесь из огненного чрева Земли, и какие неведомые создания бродили по их склонам задолго до того, как здесь появились люди.

Первобытные инстинкты, дремлющие в обычном, среднем человеке, вновь обостряются до предела, если этот человек ведет жизнь, полную смертельных опасностей и неожиданных поворотов…

Гордон проснулся в тот же миг, как только Яр Али-хан прикоснулся к его плечу, и, еще до того, как афридий успел произнести хоть слово, Аль-Борак уже понял, что над ним и его спутниками нависла смертельная угроза.

Мгновенно встав на одно колено и выхватив из кобуры пистолет, Гордон едва слышно прошептал:

— Что случилось?

Яр Али-хан присел рядом с ним; мощным обломком скалы казались в темноте широченные плечи афридия, глаза его горели, словно глаза дикой кошки. Тишину ночного каньона нарушали лишь звуки, исходившие от пасущихся лошадей, мерно переступавших от одного кустика жесткой травы к другому.

— Плохо дело, сагиб, — одними губами произнес афридий. — Опасность! Совсем рядом! Сагиб, Ахмад-шах убит!

— Что?!

— Он лежит там, на своем посту у входа в ущелье, его горло перерезано от уха до уха. Я спал, и мне приснилось, что к нам подкрадывается смертельная опасность. От ужаса я проснулся. Понимая, что больше не усну, я прокрался к тому месту, где дежурил Ахмад-шах, чтобы сменить его. Подхожу — а он лежит на земле в луже крови. Видимо, он погиб мгновенно и беззвучно. Я никого не видел, ни звука не доносилось из темного, как преисподняя, ущелья.

Тогда я поспешил к южному посту, туда, где должен был дежурить Лал Сингх. Сагиб, там никого нет! Честное слово, Аллах свидетель моим словам. Ахмад-шах убит, а Лал Сингх пропал! Демоны гор зарезали одного из них и похитили другого, причем так, что мы ничего не услышали. Мы, которые спим более чутко, чем дикие звери! Из того ущелья, где дежурил Лал Сингх, тоже не доносилось ни единого звука. Я ничего не видел, ничего не слышал, но я чувствую запах смерти. Смерть ходит где-то рядом, подкрадывается к нам, охотится за нами. Она, смерть, похожа на чудовище с горящими угольями вместо глаз, кровь стекает с ее когтистых лап. Чудовище свирепо, кровожадно и голодно… Сагиб, ну скажи, какие смертные могли бы разделаться с такими воинами, как Лал Сингх и Ахмад-шах, без единого звука?! Нет, этот каньон — это действительно место, где живут демоны и джинны!

Гордон ничего не ответил; выслушав Яр Али-хана, он лишь напряженно всматривался, вслушивался, даже внюхивался в темноту, одновременно осознавая случившееся и привыкая к мысли о том, что двух его самых близких друзей теперь с ним нет. Усомниться в словах Яр Али-хана ему и в голову не приходило — афридию он доверял как собственным глазам и ушам. То, что афридий ушел на пост, не разбудив его, тоже не удивило Гордона. Яр Али-хан был из тех, кто под покровом ночи, без оружия, проникал сквозь все кольца охраны полковых лагерей и похищал у спящих английских солдат их винтовки прямо из палаток, не разбудив при этом ни одного человека. Но то, что Ахмад-шах погиб, а Лал Сингх попал в плен без единого звука, — это казалось невероятным и действительно попахивало какой-то чертовщиной.

— Сагиб, с дьяволами сражаться бесполезно. Садимся на лошадей и уносим отсюда ноги…

— Тихо!.. Слышишь?

Где-то неподалеку послышался звук шагов босой ноги по каменистой земле. Гордон встал, напряженно вглядываясь в темноту. Наконец ему удалось разглядеть несколько теней, едва различимых на черном фоне. Отделившись от скал, тени скользнули вперед… Гордон вынул из-за пояса одолженный в Кхоре палаш и убрал в кобуру пистолет. Лал Сингх был в плену у этих неизвестных и мог оказаться на линии огня. Яр Али-хан тоже приготовился к бою, сжав в руке длинную хайберскую саблю. Больше всего он напоминал сейчас готового к последней схватке волка, беззаветно следующего за своим вожаком. По его личному мнению, простому смертному не было смысла ввязываться в бой с чертями и демонами, но если такова была воля Аль-Борака — он был готов сразиться хоть с самим шайтаном.

Чуть видная шеренга теней стала вытягиваться, обходя лагерь с флангов. Гордон и Яр Али-хан отошли на несколько шагов назад, чтобы прикрыться со спины каменной стеной каньона и не попасть в окружение.

Атака началась резко, стремительно и, как ни готовились к ней Гордон и Яр Али-хан, все равно неожиданно. Американец видел в темноте не хуже кошки; афридий же и вовсе ориентировался ночью так, как это дано только тому, кто был рожден, вскормлен и воспитан как воин в горах с их черными, словно смола, ночами. Несмотря на это, обоим друзьям поначалу пришлось ориентироваться в основном на слух — по звуку стремительно приближающихся шагов. Лишь в последние мгновения перед столкновением они успели разглядеть какие-то детали силуэтов нападавших и блеск вороненого оружия в их руках. Завязался бой, в котором удары наносились по велению чутья и инстинкта, лишь в какой-то мере опиравшихся на зрение и слух.

Видимо, нападавшие и сами не очень хорошо видели, где находятся их предполагаемые жертвы. Во всяком случае, первого из них Гордон убил, нанеся из темноты совершенно неожиданный для противника удар палашом. Воодушевленный тем, что нападавшие оказались-таки людьми из плоти и крови, а не бессмертными демонами, Яр Али-хан словно взорвался в приступе боевой ярости. Словно башня возвышался афридий над невысокими, плотно сложенными, почти квадратными противниками. Его длинные руки и длинный клинок его сабли, превосходящий длину оружия противника, позволяли Яр Али-хану держать врагов вне зоны поражения и при этом самому наносить опасные удары. Стоя бок о бок, спинами к скале, обороняющиеся были защищены от опасного нападения с тыла и с флангов. Сталь со звоном ударялась о сталь, высекая голубые искры, которые на краткий миг выхватывали из темноты дикие, заросшие бородами лица. Началась тяжелая, абсолютно не романтическая работа — как на бойне, где остро отточенное лезвие впивается в плоть и кость и живые существа превращаются в мертвецов под хрипы, стоны и бульканье крови, фонтаном бьющей из рассеченной яремной вены… Несколько долгих и одновременно стремительно летящих секунд этот клубок тел крутился и извивался у подножия скалы. Все развивалось слишком быстро, отчаянно и при слишком плохой видимости, чтобы можно было говорить о каком-либо продуманном плане действий. Преимущество же оказалось на стороне обороняющихся: видели и ориентировались в темноте они не хуже нападавших, чисто физически каждый из них превосходил по силе, ловкости и боевому опыту любого из противников, а кроме того, они знали, что, нанося удар, они поражают лишь неприятеля. Численное превосходство нападавших сыграло с ними злую шутку: в темноте, в пылу боя было немудрено шальным ударом зацепить кого-нибудь из своих. Действуя скученно, в узком секторе, атакующие были вынуждены смирять свой порыв и следить за тем, чтобы не нанести удар по своим же товарищам.

Уворачиваясь от очередного удара, Гордон ткнул палашом в нападавшего и вдруг осознал, что уже третий его выпад оказывается безрезультатным. Палаш время от времени натыкался на непреодолимое препятствие. Кольчуги, понял американец. Эти люди были одеты в кольчужные рубахи! Бессильные против пули или тяжелого холодного оружия типа двуручного меча или боевого топора, они были вполне эффективной защитой в ближнем бою с противником, вооруженным кинжалом или саблей. Учитывая это, Гордон стал стремиться наносить удары по не защищенным сталью частям тела противников. Он целился в голову, шею, руки и ноги. Результат не заставил себя ждать. Противники стали падать и, раненные, отползать либо, убитые, оставались лежать на месте.

Атака прекратилась так же неожиданно, как и началась. Действуя одновременно, по какому-то условному сигналу, нападающие вдруг отступили и стремительно скрылись в поглотившей их темноте. Однако темнота уже не была такой кромешной — восточная сторона скал вспыхнула серебристым пламенем, знаменующим собой восход луны.

Издав боевой клич, похожий на волчий вой, Яр Али-хан бросился в погоню. Задержавшись на миг, он нанес удар по лежащему на земле человеку, лишь затем догадавшись, что тот к тому времени был уже мертв. Этого мгновения Гордону хватило на что, чтобы догнать афридия и схватить его за руку. Американцу пришлось приложить немало усилий, чтобы удержать друга, бешено рвущегося вперед, словно заарканенный бык.

— Стой! Остановись же ты, идиот! Хочешь попасть в западню? Пусть уходят!

Вняв голосу разума, афридий поумерил свой пыл, и уже вдвоем с Гордоном они осторожно, оглядываясь и прислушиваясь, направились к устью восточного ущелья, куда скрылись отступившие. У входа в ущелье преследователи остановились, вглядываясь в кромешную темноту теснины. Где-то впереди слышался звук срывающихся из-под ног и скатывающихся по склону камешков. Боевой дух никак не выветривался из головы Яр Али-хана.

— Сагиб, эти трусливые псы бегут не останавливаясь, утекают без оглядки! — прохрипел он. — Может быть, рванем за ними? Научим их уму-разуму?

Гордон покачал головой, своей уверенностью заставляя друга смирить свой порыв. Соваться в темноте, в узкое незнакомое ущелье, где засады и ловушки могли подстерегать их на каждом шагу, было чистой воды безрассудством, безумием. Им пришлось вернуться в лагерь и успокоить перепуганных звуками боя и растревоженных запахом свежей крови лошадей.

— Как только луна поднимется из-за гор и осветит дно каньона, они перестреляют нас из глубины ущелья, — мрачно пророчествовал Яр Али-хан.

— Остается рассчитывать на удачу, — в тон ему столь же мрачным голосом отшутился Гордон. — Авось повезет, и они окажутся плохими стрелками.

Вынув из кармана походный фонарик, Гордон осмотрел четырех мертвецов, оставленных на поле боя нападавшими. Узкий луч света переходил с одного бородатого лица на другое, и Яр Али-хан, заглядывая Гордону через плечо, чертыхался:

— Поклоняющиеся дьяволу! Аллах свидетель — это слуги шайтана! Племя езидов. Дети Мелек-Тауса!

— Немудрено, что они сумели подкрасться к нам в темноте так незаметно, — проворчал Гордон, которому было хорошо известно, какими тайными силами и навыками обладают последователи этого древнего зловещего культа, поклоняющиеся Бронзовому Павлину, обитающему, согласно легенде, на горе Проклятого Лалеша.

Яр Али-хан начертил в воздухе знак, который, по вере его племени, должен был уберечь его от гнева чертей, непременно кружащих сейчас у места, где погибли их почитатели.

— Пошли отсюда, сагиб. Негоже тебе копаться в этой падали. Да и неудивительно, что они бесшумно подкрадываются в темноте, а затем разят или похищают людей. Это дети ночи, из нее они приходят, в нее же уходят, и их черная стихия-мать дает им дьявольское коварство и силу.

— Вот только как их сюда занесло? — негромко спросил Гордон, разумеется не ожидая от Яр Али-хана конкретного ответа. — Их родина — Сирия, предгорья горы Лалеш. Это последний бастион их религии, гонимой в равной степени мусульманами и христианами… Монгол из Гоби и дьяволиты из Сирии — странное совпадение, не правда ли? А может быть, все-таки здесь есть какая-то связь?

Он потянулся к грязному засаленному халату ближайшего мертвеца и тут же выслушал лавину возражений, обрушенных на него Яр Али-ханом.

— Эта плоть проклята! — завопил афридий, который и сам-то сейчас больше всего напоминал истеричное, но грозное привидение: с окровавленной саблей в руке и кровью, стекающей на бороду из разбитой губы. — Не подобает такому почтенному сагибу осквернять себя прикосновением к этой падали. И вообще, не стоит к ней прикасаться. Но уж если это необходимо, то пусть это сделаю я, а не…

— Да заткнись ты! — оборвал его Гордон. — Смотри-ка: я так и думал! Ну и дела…

Луч фонарика вырвал из темноты кусок льняной ткани: на убитом была надета тонкая нательная рубаха, и на этой ткани, словно алое пятно свежепролитой крови, красовалась вышитая шелком эмблема — да, рука, сжимающая кинжал с тремя клинками.

— О Аллах! — застонал Али-хан.

Призвав этим возгласом Аллаха себе в помощь, он презрел свои страхи и суеверия и поспешно расстегнул халаты остальных трех трупов. На нательном белье каждого обнаружилась та же эмблема — тот же алый кулак сжимал все то же диковинное оружие с тремя клинками.

— Сагиб, а монголы — мусульмане? — спросил вдруг афридий.

— Да, многие из них поклоняются пророку Магомету. Но тот человек, труп которого мы видели у Бабер-хана, не исповедовал ислам. Ты обратил внимание на его зубы? Клыки у него сточены до треугольной формы, чтобы быть похожими на клыки хищного зверя. Так делают почитатели Эрлика, Желтого бога смерти, в основном, конечно, жрецы. Кстати, пожирание человечины входит составной частью во многие их ритуалы.

— Убийца турецкого султана был курдом, — пробормотал Яр Али-хан. — Некоторые из них тоже поклоняются дьяволу. — Втайне, конечно. Они называют его Мелек-Таусом. Но персидского шаха убил араб, а в вице-короля выстрелил мусульманин из делийской общины. Что общего может быть у правоверных мусульман с монголами и поклоняющимися дьяволу езидами?

— Вот именно это мы с тобой и должны выяснить, — ответил Гордон, выключая фонарик.

Лунный свет все сильнее заливал каньон, все отчетливее обретали форму скалы, камни и обрыв стены. Друзьям пришлось спрятать лошадей в густой тени нависшей скалы и самим спрятаться за валунами, чтобы не попасть на мушку противнику.

Время тянулось нестерпимо долго; из ущелья не доносилось ни звука. Нервы Яр Али-хана были напряжены до предела. Не выдержав, он вскочил на ноги, проворно взобрался на ближайший высокий камень и встал в полный рост в лунном свете — отличная мишень для любого стрелка на другой стороне каньона. Но выстрела так и не последовало.

— Что будем делать теперь? — спросил Гордона афридий.

Американец показал пальцем на темные пятнышки, тут и там видневшиеся в серебристом свете на каменистой земле.

— Они оставили за собой след, по которому и ребенку не составило бы труда их выследить.

Не говоря ни слова, Яр Али-хан убрал саблю в ножны и извлек из седельного вьюка винтовку. Гордон вооружился подобным же образом, а кроме того, прицепил к поясу моток прочной веревки с острым железным крюком на одном конце. В своих путешествиях по горным краям ему не раз и не два доводилось убедиться в чрезвычайной полезности этого простого и не занимающего много места снаряжения. Луна поднялась совсем высоко, высветив даже узкую серебристую дорожку по дну бокового ущелья. Яр Али-хану и Гордону было вполне достаточно такого освещения.

Они шли по дну ущелья, пробираясь меж камней, держа в руках винтовки. Разумеется, оба отдавали себе отчет в том, что являются легкими мишенями для любого стрелка, притаившегося в засаде где-нибудь впереди по ходу ущелья или чуть выше на склоне. При всем этом оба смельчака были готовы рискнуть, использовать тот шанс, что может подарить судьба или военная удача, а именно — промах первого выстрела противника, после которого можно будет упасть, перекатиться по земле и спрятаться в тени ближайшего камня. А там — будь что будет… Но выстрела все не было и не было, как не было видно и оторвавшихся от преследователей беглецов, хорошо знавших местность и не боявшихся засады. Капли крови — ориентир для догоняющих — частым пунктиром отмечали путь отряда езидов, несомненно уходивших от погони с несколькими серьезно раненными товарищами.

Гордон вспомнил об Ахмад-шахе, оставшемся лежать под открытым небом; ни земля, ни даже плащ-палатка пока что не покрыли его тело. Но времени на заботу о мертвом не было ни секунды.

Ахмад-шаху уже не помочь, а вот Лал Сингх оказался в плену у людей, которым неведомы пощада и жалость. Тело Ахмад-шаха можно будет предать земле потом, а сейчас главная задача — выцарапать Лала Сингха из лап езидов, прежде чем они убьют его, если, конечно, они уже этого не сделали.

Взведя курки винтовок, американец и афридий уходили все дальше вверх по ущелью. Они вышли в погоню пешком, ибо и нападавшие, похоже, тоже были пешими, если, конечно, их лошади не были оставлены где-нибудь в глубине ущелья. Впрочем, это казалось маловероятным: пока что дно ущелья было настолько неровным и каменистым, что всадник здесь абсолютно лишился бы своего преимущества в скорости и маневренности и, наоборот, стал бы легкой добычей для пешего воина.

Каждую секунду Гордон и Яр Али-хан ждали засады, но все было по-прежнему тихо, и, ориентируясь по цепочке капель крови, они уверенно шли вперед. Кровавый пунктир стал более редким, но тем не менее позволял достаточно уверенно держать след, не тратя времени на дополнительные поиски.

Гордон прибавил шагу, рассчитывая вскоре догнать езидов, которые, как теперь стало ясно, просто-напросто убегали с поля боя. Езиды поначалу намного опередили преследователей, но нельзя было не учитывать, что среди них был раненый, а то и несколько раненых, а кроме того, они тащили за собой или на себе пленного, который, разумеется, не был заинтересован в том, чтобы облегчить их бегство. Прикинув все это в уме, Гордон предположил, что они с Яр Али-ханом должны были вот-вот нагнать отступающих. Он верил, что сикх все еще жив, потому что мертвого тела ему не попадалось, а если бы езиды убили пленного, то прятать труп у них не было никакой необходимости.

Ущелье плавно извивалось, становясь то уже, то шире, то поднимаясь вверх, то снова глубоко проваливаясь в толщу горы. Затем оно сделало резкий поворот и неожиданно кончилось, открывшись устьем в другой каньон, всего в несколько сот футов шириной, шедший с востока на запад. Цепочка кровавых капель пересекала этот каньон перпендикулярно его стенам, подходила вплотную к южному обрыву, а там исчезала.

Яр Али-хан буркнул:

— Похоже, эти трусливые псы гильзаи были кое в чем правы: тропа упирается в стену, которую может преодолеть только птица или… сам знаешь кто.

Гордон ошарашенно смотрел на скальную стену. От тропы, которая вела их по первому каньону, не осталось и следа. Но то, что езиды пришли по этому ущелью, именно отсюда, — в этом он был абсолютно уверен. Сюда же эти дьяволопоклонники и ушли. И вот теперь та цепочка капель крови, по которой Гордону удалось их выследить, обрывалась у отвесной стены, словно тот, кто был ранен, вдруг взял да и растворился в воздухе.

Гордон внимательно обшарил взглядом гладкую скалу, уходившую ввысь на сотни футов. Прямо над ним на высоте примерно пятнадцати футов виднелся небольшой карниз — почти горизонтальный выступ футов десяти-пятнадцати в длину и каких-то нескольких футов в ширину. На первый взгляд этот кусок скалы не давал никакого ключа к разгадке. Но, присмотревшись повнимательнее, Гордон увидел на стене обрыва — примерно на половине высоты до карниза — темное пятнышко: каплю крови.

Решив неуклонно идти по этому следу, американец отцепил от пояса веревку, раскрутил ее над головой и резким движением бросил вверх тот конец, на котором был закреплен крюк. Зацепившись за край карниза, крюк намертво впился в камень. Подергав веревку, чтобы проверить, насколько надежно она будет держать, Гордон ловко полез по ней вверх — быстрее и сноровистей, чем обычный человек влез бы по веревочной лестнице. В жизни Гордону довелось немало попутешествовать по морю, и он никогда не упускал возможности попрактиковаться в лазании по канатам и мачтам в любую качку при любой погоде и любом ветре.

Поднимаясь мимо пятна на стене, он удостоверился в том, что это действительно кровь. Раненый человек, поднимаемый на веревках или карабкающийся по веревочной лестнице, оставил бы именно такой след, прикоснувшись к стене.

Яр Али-хан, оставшись внизу, не сводил глаз с карниза, куда был направлен ствол его винтовки, и, медленно переступая с ноги на ногу, старался занять наиболее выгодную для прицеливания позицию. Одновременно он не переставал критиковать безрассудный поступок друга и одновременно — взывать к его благоразумию. Мрачное воображение афридия уже населило карниз затаившимися и не видимыми снизу головорезами, но, когда Гордон все же забрался на выступ, обнаружилось, что там никого нет.

Первое, что бросилось в глаза американцу, когда он перевалился через кромку карниза, — это мощное железное кольцо, накрепко вделанное в каменную стену в таком месте, где оно никоим образом не могло быть замечено снизу. Кольцо было натерто до блеска — судя по всему, им часто пользовались, скорее всего привязывая к нему веревочные петли. У самого края карниза Гордон обнаружил целую лужицу крови — видимо, раненый отдыхал здесь после утомительного отступления и подъема.

Много кровавых пятен устилало карниз, пересекая его по диагонали и подходя к самой стене, которая в этом месте была сильно изъедена ветрами и непогодой и покрыта целым веером трещин. В одном месте Гордон с интересом обнаружил отпечаток окровавленной ладони на вертикальном участке стены. Не обращая внимания на доносившиеся снизу причитания и комментарии Яр Али-хана, он молча разглядывал этот отпечаток, а затем, повинуясь какому-то интуитивному порыву, приложил к нему свою руку и основательно надавил на камень… Произошло то, что он уже смутно предчувствовал: часть стены, поддавшись его давлению, мягко отодвинулась куда-то внутрь скалы и чуть-чуть в сторону, открыв вход в узкий туннель, слабо освещаемый луной с другого конца.

Осторожно, словно подкрадывающаяся к добыче пантера, Гордон шагнул внутрь туннеля. Снизу тотчас же донесся удивленный возглас Яр Али-хана. С той точки, где находился афридий, ему показалось, что Аль-Борак просто-напросто растворился в толще скалы. На миг высунув из туннеля голову и плечи, Гордон жестом призвал своего пораженного спутника к молчанию, а затем вновь вернулся к осмотру туннеля.

Туннель не был очень длинным — лунный свет проникал в него с обеих сторон. С дальнего конца коридор, пробитый в толще скалы, переходил в узкую природную трещину, из которой была видна полоска неба над головой. Сама трещина уходила прямо примерно на сотню футов, а потом резко сворачивала вправо, не давая ни малейшей возможности увидеть то, что могло скрываться за поворотом.

Дверь, через которую Гордон попал в туннель, представляла собой плоский кусок камня неправильной формы, закрепленный на массивных, хорошо смазанных металлических петлях. Он был идеально точно подогнан под отверстие, а его неправильные контуры вполне надежно маскировали грани под трещины в скале, образовавшиеся естественным путем под действием эрозии.

Рядом с дверью на небольшом уступе стены туннеля лежала аккуратно сложенная лестница из сыромятной кожи. Вернувшись с нею на карниз, Гордон смотал свою веревку, а затем прикрепил петли лестницы к кольцу в стене и спустил ее вниз. Яр Али-хан, сгорая от стремления вновь оказаться рядом с другом, мгновенно влез по ней на карниз.

Афридию оставалось только восхищенно выругаться, когда он увидел наконец ключ к тайне исчезающей у обрыва тропы. Неожиданно тревожная мысль закралась в его голову.

— А почему эта дверь не заперта изнутри, сагиб? — озабоченно спросил он.

— Я полагаю, что этим лазом пользуются достаточно часто, проходя через него как в одну, так и в другую сторону. Те, кто подходит к двери снаружи, как подошли мы, могут возвращаться в спешке. У них просто может не быть времени на то, чтобы докричаться до тех, кто находится на другой стороне, чтобы им открыли дверь. В таком хорошо спрятанном месте важнее всего скрытно воспользоваться им, не поднимая лишнего шума и не задерживаясь ни на секунду. Шансы того, что дверь будет обнаружена, как видишь, практически ничтожны. Даже забравшись на карниз, я едва ли догадался бы о ее существовании, если бы не отпечаток ладони. Да и то, нажми я на нее чуть слабее, и она не открыла бы мне своей тайны.

Яр Али-хан сгорал от нетерпения, желая немедленно ринуться вперед по узкому проходу в скале, но Гордон остановил его. Американец пока не видел и не слышал ничего, свидетельствующего о наличии часового, но интуиция подсказывала ему, что люди, так основательно продумавшие маскировку входа на свою территорию, вряд ли оставили бы туннель без охраны, как бы мала ни была вероятность того, что потайная дверь будет обнаружена.

Гордон скрутил лестницу и положил ее на место, а затем закрыл за собой дверь, отсекая лунный свет, падавший со стороны каньона. Ближний конец туннеля погрузился во мрак. Американец шепотом приказал своему напарнику затаиться и ждать. Афридию ничего не оставалось делать, как, тихо ругаясь себе под нос, выполнить распоряжение Аль-Борака, который умел настоять на своем. В данном случае Гордон был уверен, что от одного разведчика в этом узком коридоре будет никак не меньше пользы, чем от двоих. Итак, Яр Али-хан занял позицию за выступом в стене туннеля и взял винтовку наперевес, а Гордон скользнул вперед — сначала по туннелю, а затем по дну узкой трещины в гигантской скале.

Как бы ни был узок и глубок этот разлом, какая-то часть лунного света все же проникала к его дну, отражаясь от каменных стен. Гордону, с его кошачьим зрением, вполне хватало этого освещения.

Не успел он добраться до угла, как звук шагов предупредил его о приближении к повороту какого-то человека. Гордон едва успел прильнуть к стене, распластавшись вдоль нее и чуть присев, чтобы не быть замеченным сразу, как из-за угла появился часовой. Стражник шел ленивой походкой человека, выполняющего рутинную, привычную работу, уверенного в ее формальности и в неприступности доверенного ему поста. Как все монголы, он был крепко сложен и кривоног, на его квадратном, медного цвета лице зловеще сверкали глаза и выделялась темная полоска похожего на старый тонкий шрам рта. В общем, такой «красавец» немногим отличался от демонов, какими их описывают легенды горных племен. Он шел, переваливаясь на кривых кавалерийских ногах, держа в руках тяжеленное ружье.

Он как раз поравнялся с притаившимся Гордоном, когда какой-то неосознанный инстинкт подал ему сигнал опасности. Круто повернувшись, он оскалился в гримасе ненависти и резким движением дернул вверх опущенный до того ствол оружия. Но едва лишь часовой стал разворачиваться, Гордон уже бросился ему навстречу, словно резко отпущенная стальная пружина, и, прежде чем ствол ружья поднялся на нужную высоту, палаш американца уже успел взмыть в воздух и обрушиться вниз. Монгол рухнул на пол, как заколотый бык; череп его был рассечен мощным ударом от макушки до челюсти.

Гордон замер на месте, напряженно прислушиваясь. Судя по ничем не нарушаемой тишине, никто не услышал шума короткой схватки. Подождав еще немного, американец условным свистом позвал Яр Али-хана, который не замедлил примчаться бесшумными прыжками — возбужденный, готовый в любую секунду вступить в бой.

Увидев мертвого монгола, он сплюнул и сказал:

— Так, еще один почитатель Эрлика. И только тот, кому они поклоняются, знает, сколько еще этих уродов шляется по этим катакомбам. Надо перетащить его туда, где я прятался.

— Согласен, — кивнул Гордон, — труп лучше убрать с дороги. Кто знает, может быть, кто-нибудь и слышал, что здесь произошло. В любом случае лучше подстраховаться.

Впрочем, в глубине души Гордон почему-то был уверен, что часовой на этом посту, существующем лишь для проформы, будет всего один. Так и оказалось. По крайней мере, они с афридием беспрепятственно прошли за поворот, затем свернули, двигаясь по трещине, еще несколько раз и оказались на сравнительно открытом месте. Эта территория представляла собой хаотическое нагромождение камней и скал самых разных форм и размеров. Словно речная дельта, ущелье, по которому они пришли, разделилось здесь на полдюжины рукавов, обтекавших утесы, валуны и скальные нагромождения, напоминавшие острова в этой сухой каменной реке. Гигантские обелиски и башни возвышались тут и там над общим уровнем скал словно джинны-часовые, замершие в почетном карауле под звездным небом.

Пробираясь между этими молчаливыми часовыми, Гордон и Яр Али-хан вышли на сравнительно ровную, открытую площадку шириной не меньше трехсот футов, упирающуюся в отвесную стену очередного скального массива. Тропа, по которой они прошли и на которой множество ног выбило в камне желобки, петляя и вгрызаясь в камень ступенями, взбиралась на самый верх гигантского каменного монолита. Что скрывалось там, на его плоской вершине, снизу не было видно.

— Ну и что будем делать дальше, сагиб?

В лунном свете афридий походил на подземного гоблина, не успевшего вернуться в родную пещеру к рассвету и теперь ожидающего каждую секунду равносильного смерти превращения в камень. Из оцепенения его вывел голос Гордона.

— Я думаю, что мы уже почти у цели, — сказал американец. — Слышишь?

И над горами вновь, как и накануне, только теперь гораздо ближе, прокатился чудовищный рев гигантской трубы, который в племени гильзаи считали голосом джинна.

— Неужели нас заметили? — удивился Яр Али-хан, сжимая ствол винтовки.

— На все воля Аллаха. Но пока мы живы и свободны, нужно действовать. Идти прямо по тропе и подниматься по этой лестнице, не зная, что находится на вершине горы, слишком рискованно. Поэтому я предлагаю забраться на одну из высоких скал, из тех, что мы сейчас миновали. Посмотрим оттуда и разберемся, что делать дальше.

Выбор пал на искрошенную, изрезанную эрозией вершину ближайшей скальной гряды, по которой мог бы забраться даже ребенок — разумеется, рожденный и живущий в горах. Гордон и Яр Али-хан поднимались по склону легко и быстро — почти как по лестнице, держась противоположной по отношению к таинственному монолиту стороны. Оказавшись на вершине, они залегли за двумя каменными выступами и стали смотреть вниз, туда, где в первых лучах рассвета начал вырисовываться верхний край интересующей их горы.

— О Аллах! — непроизвольно вырвалось у Яр Али-хана, когда он осознал, что открылось его глазам.

С этой удачной позиции они увидели, что каменный монолит действительно представляет собой огромное скальное образование, вертикально поднимающее свои стены над уровнем окружающего его ровного пространства. Чем-то этот каменный остров напомнил Гордону пейзажи его родного Юго-Запада Америки. Отвесные стены скалы поднимались в высоту на четыреста-пятьсот футов и казались абсолютно неприступными, если не считать уже виденной Гордоном и его спутником вгрызшейся в камень лестницы-тропы. С востока, севера и запада этот огромный монолит с плоской верхней гранью был отделен от окружавших его хребтов плоскодонным каньоном шириной от трехсот ярдов до полумили. С юга плато примыкало к гигантской горе, чей заостренный пик был самой высокой точкой обозримой местности.

Впрочем, всем этим геолого-географическим деталям двое наблюдателей уделили лишь ничтожную часть своего внимания, механически восприняв, проанализировав виденное и отложив его в памяти. Другое явление, иного, не природного происхождения, полностью приковало их к себе.

Ничего подобного Гордон не ожидал здесь увидеть. Нет, разумеется, он предполагал обнаружить в этих местах какое-то секретное место встречи таинственных убийц. Например, полевой лагерь — несколько больших шатров и дюжину-другую маленьких палаток, вполне вероятно — пещерное поселение, наконец, самое большее — деревушку из глинобитных хижин и загонов для лошадей. Но то, что открылось его глазам, превосходило все самые смелые предположения: на ровном, как стол, плато возвышался город! Да, целый город чьи купола, шпили и башни сверкали сейчас в лучах восходящего солнца, словно какой-то великий колдун по мановению руки перенес его сюда, в это пустынное безлюдное место из далекой волшебной страны.

— Город джиннов! — выпалил Яр Али-хан, вновь возвращаясь к едва подавленным в душе представлениям об истинной природе противника. — Да защитит меня Аллах от злой воли трижды проклятого шайтана!

Пальцы афридия сплелись в охранительном жесте, которым его племя пользовалось еще задолго до того, как пророк Магомет дал Востоку новую веру.

В плане плато походило на неправильной формы овал — мили полторы в длину, с юга на север, и чуть меньше мили в ширину, с востока на запад. Город находился на южной оконечности, прижимаясь к возвышающейся за ним горе. Над ровными черепичными крышами жилого квартала, над невысокими, но пышными деревьями во дворах доминировало огромное строение — что-то вроде замка-дворца, главный купол которого, покрытый золотом, сейчас отливал пурпурным пламенем, освещенный лучами восходящего солнца.

— Колдовские чары и черная магия! — убежденно произнес Яр Али-хан, выглядевший изрядно подавленным этим зрелищем.

Гордон ничего не ответил, но и его кельтская кровь мгновенно отреагировала на появление такого видения. Город, против ожидания, не контрастировал с мрачной и зловещей панорамой окружающих его гор и каньонов. Наоборот, казалось, что он, несмотря на обилие зелени, впитал в себя все самое мрачное и грозное из образа окрестной пустыни. Даже блеск дворцового купола представлялся каким-то зловещим предостерегающим пламенем. Черные скалы, древние, как мир, были подходящим фоном для этой декорации. В общем, это был город демонической тайны, поднявшийся посреди пустыни одной лишь недоброй, дьявольской волей и одушевленный столь же недоброй, несущей зло и смерть жизнью.

— Наверное, это и есть тайная цитадель Избранных, — сказал Гордон. — Я, признаться, предполагал, что в наше время их штаб-квартира рано или поздно будет обнаружена где-нибудь в трущобном квартале крупного города, например Дели или Бомбея. Но обустроить свою базу здесь — это адская работа, которая будет стократно вознаграждена. Место самое что ни на есть выгодное. Отсюда можно наносить удары по всем столицам Западной Азии и одновременно иметь сравнительно недалеко абсолютно засекреченную базу — место для отдыха, подготовки и тренировок. Ну кому придет в голову искать целый город здесь — в местах, считающихся необитаемыми уже много столетий?

— Оттого, что мы его нашли, нам не легче, — буркнул Яр Али-хан. — Не думаю, что мы с тобой, действуя вдвоем, сумеем справиться с целым городом, неважно, кем он заселен — демонами или людьми.

Гордон молча обозревал раскинувшееся перед ним плато. Оправившись от шока, он пришел к выводу, что сам по себе город вовсе не так велик, как это показалось при первом взгляде. Планировка его была достаточно компактной, несмотря на то что никакие стены не ограничивали его роста вширь. Либо у его жителей еще не дошли руки до строительства крепости, либо они совершенно обоснованно считали, что город и так находится под защитой созданных самой природой стен, башен и бастионов неприступной цитадели. Дома, в основном двух — и трехэтажные, стояли в окружении густых садов, что изрядно удивило наблюдателей: по крайней мере, с их точки зрения, плато казалось единым каменным монолитом без какого бы то ни было источника воды.

После долгих раздумий Гордон принял решение и обратился к Яр Али-хану, давая ему подробные инструкции и распоряжения:

— Али, отправляйся немедленно назад, в наш лагерь в каньоне, который гильзаи называют Ущельем Призраков. Садись на лошадь и скачи в Кхор. Расскажи Бабер-хану все, что здесь видел, все, что с нами произошло, и передай ему, что мне нужны все его воины. Проведешь гильзаи той же дорогой через ущелье и потайную дверь. Затем вы рассредоточитесь в этих скалах и будете ждать от меня сигнала либо… либо известия о том, что я мертв. Тут у нас есть шанс убить одним выстрелом двух зайцев. Если Бабер-хан поможет нам выжечь каленым железом это змеиное гнездо, эмир простит его…

— Да пошел он к шайтану, этот Бабер-хан! Меня больше всего волнует, что будет с тобой!

— Я сам собираюсь пойти к шайтану в гости, — усмехнулся Гордон и пояснил: — Пойду, прогуляюсь по этому славному городку, зайду кое к кому в гости…

— О Аллах! — закатил глаза Яр Али-хан, на языке которого вертелись замечания по поводу помутившегося разума его верного друга Аль-Борака.

— Это нужно, Али, — сказал Гордон. — Не забывай про Лала Сингха, которого езиды увели с собой. Его могут убить раньше, чем гильзаи вернутся. Я попытаюсь вытащить его до того, как начнется штурм города. Если ты отправишься в путь сейчас же, то вскоре после заката уже будешь в Кхоре. Если сумеешь уговорить Бабер-хана не медлить, то вместе с его людьми вернешься сюда к рассвету, ну, может быть, чуть позже. Если я к тому времени буду жив и свободен, то встречу вас здесь. Если нет — решайте с Бабер-ханом, что делать дальше. В любом случае, сейчас самое главное — привести гильзаи сюда.

У Яр Али-хана немедленно нашлись возражения:

— Бабер-хан не испытывает ко мне никаких теплых чувств. Если я приду к нему один и начну рассказывать про город джиннов, он просто плюнет мне в бороду. Ну, а дальше — сам понимаешь, я буду вынужден убить его, а его псы набросятся на меня всей стаей, и конец мой будет ужасен…

— Ничего он такого не сделает, и ты прекрасно об этом знаешь. Ладно, Али, сейчас не до шуток. Скорее в дорогу!

— Но Бабер-хан не пойдет в эти дьявольские края, не поведет сюда своих людей, тем более — с моих-то слов. Вот если бы его позвал ты…

— Бабер-хан пойдет в ад, если узнает от моего верного друга, что я послал его за ним.

— Его трусливые шакалы не пойдут сюда. В отличие от меня, храброго сына племени афридиев, эти гильзаи боятся демонов и всякой прочей нечисти.

— Они сюда примчатся во весь опор, если ты втолкуешь им, что здесь их ждет встреча в бою не с демонами, а с трусливыми и скрытными похитителями женщин, детей и скота, наносящими удары в темноте, со спины, — в общем, с людьми, населяющими Гулистан.

— А наши лошади? Эти черти наверняка давно уже увели их куда-нибудь, в свои пещерные конюшни.

— Не думаю. Никто не уходил из города по тому пути, которым пришли мы. Никто не проходил по нему и вслед за нами. В конце концов, даже если лошади и исчезли, ты вполне доберешься до Кхора и пешком. Это просто займет больше времени.

Дернув себя за бороду, Яр Али-хан наконец набрался духу и выдал главное возражение, из-за которого он не хотел покидать Гордона.

— Эти сукины дети там, в городе, сдерут с тебя шкуру живьем!

— Нет, тут я все продумал. Придется, правда, нагромождать ложь на ложь, но нам это дело привычное, и не такие легенды выдумывали, правда, Али? Я представлюсь беглецом, скрывающимся от гнева переменчивого в своих симпатиях эмира, — этакий изгой в поисках убежища. Весь Восток полнится сказками и выдумками обо мне. Думаю, что здесь вполне могут клюнуть на эту удочку и окажут мне помощь.

Яр Али-хан прекратил спор, поняв всю бесполезность любых возражений. Бормоча себе что-то в бороду, афридий полез вниз по склону. Некоторое время его тюрбан еще мелькал среди камней, а затем скрылся в лабиринте каменной дельты, нырнув в один из рукавов, ведущих к разлому с тайным туннелем в дальнем его конце.

Дождавшись, когда афридий скроется из виду и отойдет на безопасное расстояние, Гордон тоже спустился с остроконечной вершины, откуда ему впервые удалось увидеть тайный город, и направился по тропе, ведущей к лестнице, поднимающейся на плато.

Гордон ожидал выстрела в любую минуту, хотя, разглядывая кромку плато снизу, он не видел ни единого стражника. Время шло, он все дальше шел по тропе, отмеченной тут и там каплями крови, пересек дно каньона и стал подниматься по круто взбирающейся вверх лестнице, но ни одного человека по-прежнему не было видно. Тропа извивалась по склону бесконечной лентой, то поднимаясь гладкой наклонной поверхностью, то превращаясь в цепочку ровных, аккуратных ступенек, заботливо огороженная со стороны обрыва невысоким каменным барьером. У Гордона было достаточно времени, чтобы восхититься инженерной мыслью и рабочим мастерством тех, кто проложил этот путь от подножия скалы к плато. Разумеется, ни одно современное племя, живущее в афганских горах, не смогло бы построить эту лестницу, да и не стало бы браться за такую адскую работу. Да и сами ступени, стесанные стены и барьерчики вовсе не выглядели новыми, построенными недавно. Наоборот, они казались древними, рожденными едва ли не одновременно с самой скалой, в которой были вырезаны.

На последних тридцати футах пути ступеньки вновь сменились гладкой, круто поднимающейся вверх дорожкой, глубоко врезанной в толщу камня. До сих пор никто не окликнул Гордона, не остановил его, и американец беспрепятственно поднялся на плато, оказавшись на небольшой открытой площадке, обозначенной пунктирной линией из больших, в рост человека, камней. За одним из этих валунов, склонившись над какой-то замысловатой игрой, сидели семь человек, резко вскочивших и уставившихся дикими взглядами на неожиданно появившегося передними Гордона. Все семеро были курдами — худощавыми, но жилистыми и сильными, с тонкими талиями, перепоясанными патронташами, с винтовками в загорелых руках.

Разумеется, стволы винтовок тотчас же были направлены на незваного гостя; Гордон не сделал ни единого резкого движения, не показал ни малейшего удивления или беспокойства, а медленно, демонстративно лениво поставил приклад своей винтовки на землю и изучающе уставился на курдов.

Эти головорезы выглядели растерянными, как загнанные в угол, но еще не прижатые к стенке крысы. Их дальнейшие действия были абсолютно непредсказуемы и потому — вдвойне опасны. Жизнь Гордона висела на волоске: одно нервное движение сведенного судорогой пальца, лежащего на спусковом крючке, — и все, смерть! Но на данный момент стражники продолжали лишь молча рассматривать его, медленно выходя из транса, в который вогнало их появление чужака на их посту.

— Аль-Борак! — произнес самый высокий из курдов, в голосе которого смешались страх, подозрительность и злоба. — Что ты здесь делаешь? Что тебе нужно?

Прежде чем ответить, Гордон, не торопясь, обвел взглядом горизонт, словно любуясь пейзажем, — единственный спокойный, стоящий в расслабленной позе человек против семи напряженных, почти окаменевших часовых.

— Мне нужен ваш хозяин, — ответил он наконец. Похоже, его слова ничуть не успокоили курдов.

Они начали о чем-то шептаться между собой, ни на миг не сводя с него взглядов и не отводя в сторону стволы винтовок.

Неожиданно самый высокий из курдов громко рявкнул на других, заставив их замолчать.

— Да что вы сцепились, как стая ворон! Дело-то яснее ясного. Мы заигрались и прозевали появление этого типа. Мы здесь для чего стоим? Правильно: чтобы никто не мог незамеченным даже подойти к лестнице, не говоря уже о том, чтобы беспрепятственно подняться по ней. Мы, скажем честно, нарушили все приказы и правила, и вот результат. Что нам за это будет, догадываетесь? Так что выход тут один — шлепнуть его, труп сбросить с обрыва, и дело с концом.

— Ну-ну. — Гордон выразительно пожал плечами. — Давай, приступай. Шлепни меня, а когда твой хозяин спросит: «Где же Аль-Борак, который должен доставить мне важные вести?» — ответь ему: «Увы, повелитель, вы не сказали нам ничего по поводу вашего гостя, вот мы его и шлепнули, как ты выразился, чтобы продемонстрировать свою верность и бдительность».

Иронический тон голоса американца явно задел стражников, но попал в цель. Курды беспокойно переглянулись.

— Да никто и не узнает! — воскликнул один из них. — Всадим в него пулю — и дело с концом!

— Нет, выстрел услышат в городе, начнутся расспросы.

— Так перережем ему глотку! — кровожадно предложил самый младший из них, но его предложение было встречено таким убийственным холодом в глазах его товарищей, что парень смущенно замолчал и поспешил отойти на пару шагов назад.

— Вот-вот, именно так, перережьте мне горло! — рассмеялся Гордон. — Только назначьте сразу того, кто, по вашему мнению, должен остаться в живых, чтобы поведать всю эту историю вашему правителю.

Эти слова не были пустым бахвальством, и большая часть стражников знала об этом. Грозное выражение лиц не могло полностью скрыть охватившую их растерянность. Они очень хотели убить непрошеного гостя, но не осмеливались воспользоваться винтовками, чтобы не поднимать лишнего шума. А напасть на него с холодным оружием означало заплатить чудовищно дорогую цену за достижение цели — стражники либо знали это по личному опыту, по легендам и рассказам об Аль-Бораке, либо почувствовали это по его тону и манере держать себя под прицелом семи стволов. По крайней мере, Гордону-то ничто не мешало воспользоваться ни его винтовкой, ни пистолетом, который, как они знали, он всегда носил при себе спрятанным где-то на теле.

Не понимал этого, похоже, лишь один из курдов — все тот же мальчишка.

— Ножи сделают свое дело тихо, — изображая на лице суровость, заявил он, за что тотчас же получил сильный тычок прикладом винтовки в живот.

Не ожидавший такой реакции со стороны своих товарищей парень покатился по земле, подтянув колени к животу, и зашелся в жалобных причитаниях. За это он был вознагражден еще одним пинком и окриком другого собрата:

— Заткнись, сукин сын! Щенок, ты что — хочешь, чтобы мы с одними ножами пошли против стволов Аль-Борака?!

Сорвав зло на своем же товарище и частично выпустив накопившийся пар, курды несколько успокоились. Один из них неуверенно спросил Гордона:

— А тебя что — ждут во дворце?

— Да неужели я сунулся бы сюда, если бы меня не пригласили?! Станет ли ягненок без приглашения совать голову в волчье логово?

— Хорош ягненок, нечего сказать! — криво усмехнулись курды. — Это ты-то ягненок? Скажи уж лучше, что серый волк с окровавленными клыками ищет встречи с охотником — так будет точнее.

— Если на моих клыках и есть кровь — так это кровь тех безумцев, которые не слушались мудрых приказаний своих хозяев, — заявил Гордон. — Вот, например, вчера ночью в Ущелье Призраков…

— Аллах! Так это на тебя напали эти болваны езиды! Они тебя не признали. Сказали, что убили в каньоне какого-то англичанина и его слуг.

Видимо, из-за того, что езиды соврали своим собратьям в отношении исхода боя, часовые и были беспечны, как обычно. Никто — ни они, ни стражник у туннеля — не ожидал появления в запретном каньоне чужака. Не верили в вероятность погони, скорее всего, и сами езиды, тем более в то, что «англичанин» сумеет найти потайной туннель.

— И что — ни один из вас не был среди тех, кто расплатился за свое невежество, напав на меня в Ущелье Призраков этой ночью?

— А мы что — ранены? Хромаем? Истекаем кровью? Валимся с ног от слабости и усталости? Нет, видит Аллах, нам повезло, что мы не воевали с Аль-Бораком.

— Так не повторяйте же роковую ошибку тех безумцев, одни из которых уже мертвы, а со спин тех, кто еще жив, в скором времени будут нарезаны кожаные ремни… Ну так что — отведете вы меня к своему правителю или плюнете ему в бороду, осмелившись нарушить его приказ?

— Аллах все видит! — воскликнул высокий курд. — Мы никаких приказов не получали. Нет, Аль-Борак, твое сердце полно лжи и обмана, как сердце змеи. Там, где ты появляешься, льется кровь, обнажаются мечи и погибают люди. Но если ты солгал на этот раз — тебе не удастся уйти от возмездия, и я с радостью стану свидетелем твоей смерти. Если же ты говоришь правду — тогда у нашего правителя не будет к нам никаких претензий. Отдай нам винтовку и клинок, и мы отведем тебя во дворец.

Гордон молча отдал стражникам оружие, отметив про себя, что они не решились потребовать у него выдать им пистолет, который он носил в кобуре под левой рукой.

Тем временем высокий курд, являвшийся, несомненно, старшим среди часовых, поднял с земли винтовку, которую, падая, уронил молодой парень. Тот все еще лежал на земле, жалобно постанывая, но был быстро приведен в вертикальное положение основательным пинком командира. Сунув парню винтовку в руки, он грозным голосом приказал ему стеречь лестницу так, словно от этого зависела вся его жизнь. Подкрепив устное распоряжение еще одним пинком и увесистой затрещиной, командир повернулся к остальным стражникам и стал гортанным голосом отдавать короткие приказы.

Гордон знал, что, как только кольцо часовых сомкнётся вокруг него, их руки потянутся к кинжалам, чтобы вонзить клинки ему в спину. Но в то же время американец чувствовал, что семена страха и неуверенности уже посеяны им в их примитивном разуме, и был уверен, что они теперь не осмелятся его убить. Шагая в центре строя конвоиров, он вышел из-за прикрывавших лестницу камней и направился к городу по широкой дороге, которая некогда была вымощена каменными плитами, неплохо сохранившимися до наших дней.

— Езиды вернулись в город незадолго до рассвета? — словно невзначай спросил Гордон, прикинув, насколько оторвались от него преследователи.

— Да, — последовал краткий ответ.

— Конечно, быстро идти они не могли, — произнес Гордон, словно обращаясь к самому себе. — Среди них были раненые, некоторые — наверняка тяжело. Да и тот сикх, которого они взяли в плен, должно быть, изо всех сил упирался. Им наверняка пришлось связать его по рукам и ногам и нести на себе.

Один из конвоиров повернул голову и начал говорить:

— Ну, этот сикх…

Резкий окрик: «Молчать!» — оборвал его фразу. Командир подозрительно поглядел на Гордона и грозно объявил своим подчиненным:

— Кто еще хоть слово скажет — голову оторву! На вопросы Аль-Борака не отвечать. Вопросов ему не задавать. Если он будет оскорблять нас, провоцировать или смеяться — молчать! Вы даже не представляете себе, что это за хитрая змея. Если мы начнем с ним говорить, он нам заморочит голову и заколдует нас так, что ему удастся смыться раньше, чем мы доведем его до Шализара.

Итак, этот таинственный город назывался Шализар. Гордон смутно припомнил, что ему встречалось это название в какой-то книге по истории Средневековья.

— Почему же вы мне не верите? — изобразил он искреннее удивление. — Разве я не пришел к вам открыто, не угрожая оружием?

— Как же! Видел я, как ты пришел безоружным к туркам Битлиса, но, когда ты опустил поднятые в знак приветствия руки, улицы Битлиса залила кровь, а головы битлисских правителей оказались приторочены к седлам твоих всадников. Нет, Аль-Борак, я тебя знаю с давних времен — с тех пор, как ты вел свою банду изгоев через холмы Курдистана. Я сражался вместе с тобой против турок, затем в политике что-то переменилось, и оказалось, что я воюю с турками против тебя. Я знаю, что не могу состязаться с тобой в силе, ловкости, меткости и сметливости. В таком случае мне лучше держать язык за зубами, что я и сделаю. И не пытайся заманить меня в ловушку хитрыми речами, потому что я буду молчать. Мое дело — отвести тебя к правителю Шализара, и пусть он сам разбирается с тобой. А как — не мое дело. Я нем и безучастен, как лошадь, которой нет дела до того, кто сидит в седле на ее спине — король или неприкасаемый. И отвечаю я только за то, чтобы ты предстал перед моим повелителем. А до этого не собираюсь с тобой говорить, и если кто-нибудь из моих людей захочет пообщаться с тобой, я разобью его тупую башку прикладом своей винтовки.

— Слушай, а ведь я тебя помню, — сказал Гордон. — Точно-точно… Ты — Юсуф ибн Сулейман, и ты был неплохим воином.

Худое, морщинистое лицо курда посветлело при этих словах, он захотел что-то сказать… но взял себя в руки, сорвал злобу, прикрикнув на одного из своих подчиненных, который не выказал ему ни единого намека на обиду или недовольство, и зашагал впереди конвоя, гордо подняв голову.

Гордон тоже не плелся, а шел бодро и довольно быстро, заставляя своих конвоиров приноравливаться к его шагу. И вообще он выглядел скорее как человек, шествующий в окружении почетного эскорта, а не как конвоируемый пленник. Это настроение мало-помалу передалось и курдам, так что, когда процессия подошла к городу, они подровняли строй, винтовки переложили на плечо и даже держали почтительный интервал между Аль-Бораком и своей маленькой колонной.

Приближаясь к городу, Гордон внимательно разглядывал все, что попадалось ему на глаза. Так ему удалось разгадать секрет садов и парков. Плодородная почва — несомненно, принесенная откуда-то из других мест — была помещена в многочисленные углубления и понижения рельефа плато. Орошались посадки при помощи развитой системы каналов, узких и глубоких, что обеспечивало минимальные потери на испарение. Источником воды служил, по всей видимости, какой-то неиссякаемый ключ или полноводный колодец, вокруг которого, вероятно, и строился город. Плато, окруженное со всех сторон высокими хребтами, видимо, обладало особым микроклиматом, более мягким, чем в других уголках этого сурового края, и привычная к жестким условиям растительность здесь росла и расцветала в полную силу.

Сады располагались в основном в восточной и западной частях города. На подходе к Шализару слева от дороги был большой фруктовый сад, справа — сад поменьше. Невысокие каменные заборы отделяли их от дороги. Гордон не мог предвидеть, какую кровавую роль предстоит сыграть и фруктовому саду. Большой сад заканчивался, не доходя нескольких десятков ярдов до границы городского квартала. Маленький, наоборот, упирался ветвями последних деревьев в крайний трехэтажный каменный дом. Еще немного — и конвой вошел в город: ровные ряды домов с плоскими крышами выстроились вдоль широкой мощеной улицы, за каждым из них виднелись кроны садовых деревьев.

Город не был окружен стеной, а стены между домами и садами, невысокие и тонкие, явно не предназначались для обороны. Плато само по себе было неприступной природной крепостью. Гора, нависающая над дальней оконечностью города, оказалась расположена гораздо дальше, чем поначалу показалось Гордону. Оказывается, плато вовсе не примыкало к крутому склону, а было отделено от него едва ли не полумилей равнины, пересеченной множеством трещин, ущелий, разломов и провалов. Однако плато было связано горой, как громадная полка, выдвинутая из массивного склона.

Люди, работавшие в садах или находившиеся на улице, останавливались и с любопытством разглядывали конвоируемого стражниками белого человека. Среди местных обитателей Гордон заметил еще нескольких курдов, а также множество персов и езидов. Были здесь и арабы, и монголы, друзы и турки, индусы и даже несколько египтян. Но ни одного афганца! По всей видимости, многонациональное население этого странного города предпочитало не иметь дела с теми, кто от рождения так или иначе связан с этими местами, ощущает себя частью этой страны.

Любопытство местных жителей не простиралось дальше пристальных взглядов; вопросов не задавал никто. Наконец улица вышла на довольно широкую площадь, огражденную с противоположной стороны высокой стеной, над которой на фоне неба четко вырисовывался позолоченный купол дворца.

У массивных, обитых бронзой и покрытых замысловатой чеканкой ворот не было стражи. Лишь одетый в черное слуга громко поприветствовал подошедших и, изрядно поднатужившись, распахнул одну из створок ворот. Гордон вместе со своим молчаливым эскортом оказался в большом дворцовом дворе, вымощенном разноцветной керамической плиткой. В центре двора бил в небо, бурлил и плескался большой фонтан — настоящее чудо в этих местах. Вокруг фонтана летали и сидели на его ограждении десятки изящных голубей. С востока и запада двор окружали внутренние стены, за которыми виднелись густые кроны деревьев — видимо, там находились дворцовые сады и парки. Чуть в стороне Гордон заметил изящную башню, поднимающуюся в высоту почти до уровня центрального купола, ярко отражавшего свет уже высоко поднявшегося солнца.

Курды промаршировали прямо через двор и у самого портика дворца были остановлены караулом из тридцати арабов, облаченных в роскошные парадные доспехи и наряды. Пышные плюмажи свисали с их посеребренных шлемов, позолоченные кирасы сверкали на солнце, мрачно и внушительно выглядели щиты из кожи носорога, с которыми резко контрастировали красиво инкрустированные золотом и драгоценными камнями сабли. Больший контрасте этим парадным облачением средневекового образца представляли современные винтовки, которые арабы сжимали в руках, и кожаные патронташи, перетягивавшие тонкие талии стражников.

Похожий лицом на коршуна капитан арабской стражи коротко переговорил с Юсуфом ибн Сулейманом, и вскоре дюжина арабов сменила курдский эскорт, обступив Гордона плотным кольцом. По команде капитана, которого солдаты называли Махмудом ибн Ахмедом, конвой поднялся по мраморной лестнице и вошел в широко распахнутые двери, обитые тонкой листовой бронзой. Курды следовали позади процессии. Сдавшие дворцовой страже винтовки, они выглядели далеко не счастливыми.

Конвоиры провели Гордона по просторным, слабо освещенным залам, с высоких куполообразных потолков которых свисали на цепях масляные светильники, оставлявшие в полумраке боковые простенки и задрапированные портьерами таинственные ниши между колоннами. То и дело Гордон замечал, как колышутся портьеры и ковры, время от времени за ними слышались чьи-то легкие шаги, один раз он успел заметить задергивавшую штору чью-то тонкую, может быть, женскую, руку. Проведя большую часть жизни на Востоке, американец уже свыкся с атмосферой таинственности, витавшей во дворцах здешних правителей. Но здесь даже по сравнению с самыми недоступными дворцами таинственность, секретность и скрытность не просто витали, а висели в воздухе, царили в нем.

В какой-то момент произошла смена караула. Одни арабы уступили место другим — тем, которым было позволено нести службу во внутренних покоях дворца. Лишь капитан остался руководить конвоированием чужестранца. Здесь, в глубине дворца, под конвоем оказались и курды, которые явно были не рады, что ввязались в это дело. Таинственная неуловимая опасность притаилась в этих слабо освещенных великолепных покоях. Гордону вполне могло показаться, будто он идет по дворцу Ниневии или древней Персии, если бы не современное оружие его эскорта.

Наконец процессия вошла в широкий коридор, ведущий к красивым резным двустворчатым дверям. У этих дверей несла караул другая стража — разодетые еще более торжественно персы, сжимающие в руках древние копья вместо современного огнестрельного оружия.

Эти диковинные часовые стояли как истуканы и даже не пошевелились, когда арабы вместе со своим пленником — или гостем — проследовали мимо них в полукруглый тронный зал. Ковры с вытканными на них драконами покрывали стены этого помещения, скрывая за собой, возможно, имеющиеся окна и двери, за исключением парадного входа. Сводчатый потолок был обит черным деревом и богато украшен золотистым орнаментом. Позолоченные светильники на позолоченных же цепях свисали с него, ярко освещая зал. Напротив входа у противоположной стены располагался мраморный пьедестал — три широкие ступени вели к верхней площадке, на которой был установлен большой стул с подлокотниками и высокой спинкой — некое подобие королевского трона. Бархатные подушки были брошены на его сиденье, и на этих подушках восседал невысокий человек в расшитом жемчугом халате и парчовых туфлях с загнутыми вверх носками. На его розовом тюрбане ярко сверкала крупная золотая брошь, усыпанная бриллиантами. Брошь была выполнена в виде человеческого кулака, сжимающего рукоять кинжала с тремя клинками. Лицо человека в тюрбане было довольно правильной овальной формы, кожа — цвета старой слоновой кости, борода — негустая, острым клинышком, глаза — большие, темные и мечтательные. По национальности этот человек был персом.

С каждой стороны трона стояло по великану-суданцу. Эти чернокожие воины напоминали выточенные из базальта статуи каких-то древних богов. Оба были обнажены, если не считать плетеных сандалий и шелковых набедренных повязок, у обоих в руках было по длинной алебарде с широким посеребренным лезвием.

— Кто это? — лениво спросил по-арабски человек на троне, жестом обрывая торжественные церемониальные приветствия капитана.

— Аль-Борак! — объявил Махмуд ибн Ахмед торжественным голосом, не без оснований полагая, что это имя, произнесенное у трона правителя, стало бы настоящей сенсацией в любом дворце к востоку от Стамбула.

Темные глаза перса быстро забегали, их взгляд наполнился интересом и подозрительностью. Наблюдая за своим повелителем, Юсуф ибн Сулейман болезненно следил за выражением его лица и от волнения сжал кулаки до повеления костяшек.

— И как он оказался в Шализаре без приглашения? — последовал вопрос правителя.

— Эти курдские шакалы, которым была доверена охрана лестницы, утверждают, что он подошел к ним и заверил их в том, что за ним был послан гонец шейха Аль-Джебаля, пригласивший его в славный Шализар.

Гордон даже вздрогнул, услышав названный капитаном стражи титул. Все разрозненные подозрения теперь выстроились в единую схему. Да, это выглядело фантастично, даже невероятно, но все это оказалось чистейшей правдой. Глаза американца цепко впились взглядом в овал лица под розовым тюрбаном.

Американец молчал, выжидая, что скажет в ответ шейх. Теперь все было поставлено на карту — на то, какой увидится ситуация правителю Шализара. Одно неверное слово со стороны нежданного гостя или просто всплеск дурного настроения шейха — и на Гордона тотчас же набросилась бы вся стража. Тонкий знаток Востока, Гордон делал ставку на два козыря: во-первых, ни один местный вельможа не стал бы казнить Аль-Борака, не попытавшись предварительно выудить из него цель его визита, а заодно и кое-какую другую важную информацию. А во-вторых, ни один правитель Востока не может искренне похвастаться абсолютным доверием к своим подданным и, в свою очередь, их стопроцентной преданностью, а значит — очень и очень нуждается в дополнительных источниках информации.

Человек на троне некоторое время молча рассматривал американца, а затем заговорил, обращаясь, однако, не к нему, а к старшему из караульных курдов.

— Закон Шализара гласит, — важно и поучительно произнес он, — что Стражи Ступеней не должны позволить никому, повторяю — никому подняться по Ступеням, пока он ясно и четко не произнесет пароль и не сделает руками знак принадлежности к нашему братству. Если же это чужеземец, который не знает пароля или знака, то страже надлежит вызвать Стража Ворот, чтобы уже он поговорил с незнакомцем и решил, допускать ли его к Ступеням или нет. Сообщения о появлении Аль-Борака в дворцовую стражу не поступало. Страж Ворот вызван не был. Назвал ли Аль-Борак пароль, сделал ли он знак, подойдя к подножию Ступеней?

Юсуф ибн Сулейман — побледневший и вспотевший одновременно — явно колебался между опасной правдой и еще более опасной, но соблазнительной ложью, дающей слабый, но манящий шанс на спасение. Бросив косой взгляд на Гордона, он хрипло заговорил:

— Часовой в ущелье не подал нам сигнала. Аль-Борак… он появился на верхней Ступени совершенно неожиданно для нас, хотя мы стояли на самом краю обрыва и бдительно следили за подступами к лестнице, зорко всматриваясь в каньон и Ступени, как охотящиеся орлы… Вот… Он это… он ведь известный колдун… и, видимо, умеет становиться невидимым, когда ему это нужно. Мы решили, что он говорит правду, утверждая, что ты послал за ним. Ведь если бы это было не так — то ему бы не был известен путь через потайной туннель…

Человек на троне со скучающим видом смотрел в потолок, давая понять, что лепет курда его мало интересует. Капитан дворцовой стражи, почувствовав, что Юсуф ибн Сулейман впал в немилость, подскочил к нему и с размаху ударил кулаком по зубам.

— Жалкий пес! Молчи, пока Его Величество не прикажет тебе говорить!

Юсуф покачнулся от удара, облизнул разбитые в кровь губы, с ненавистью посмотрел в глаза арабу, но промолчал и не попытался ответить ему ни словом, ни оружием.

Лениво, но требовательно перс взмахнул рукой.

— Уведите курдов, — бросил он страже. — В темницу их — до выяснения. Я подумаю, что с ними сделать. Даже если я кого-то жду, чужестранец не должен застать Стражей Ступеней врасплох. Будь они бдительны, даже Аль-Бораку не удалось бы подняться на плато незамеченным. Никакой он не колдун, а просто хитер, как лиса. Капитан, отправьте к Ступеням другой караул. Можете идти — все. Я поговорю с Аль-Бораком один на один.

Махмуд ибн Ахмед отдал честь, произнес несколько коротких команд, и через секунду его подчиненные в сверкающих доспехах уже покинули тронный зал, энергично вытолкав за двери сбившихся в плотную толпу, дрожащих от страха курдов. Проходя мимо Гордона, каждый из арестованных наградил его взглядом, полным бессильной ненависти.

Последним, закрывая за собой бронзовые двери, покинул зал Махмуд ибн Ахмед. Проводив его взглядом, перс вздохнул и обратился к Гордону по-английски:

— Можешь говорить начистоту. Рабы не понимают твоего языка.

Прежде чем ответить, Гордон небрежным движением передвинул один из невысоких диванчиков, стоявших вдоль стен, поближе к пьедесталу трона и сел на него, положив ноги на обитую бархатом специальную подушечку.

Да, престиж и уважение, которыми он пользовался при дворах Востока, были заработаны отнюдь не смиренным или униженно-просительным поведением. Там, где другие ходили на цыпочках, прижимая к груди шляпу и ощущая сердце в пятках, он вламывался в сапогах, открывая двери пинком и тяжелой рукой отшвыривая тех, кто стоял у него на дороге. И, как ни странно это на первый взгляд, он — Аль-Борак — оставался в живых там, где погибали другие. Разумеется, такое дерзкое поведение вовсе не было блефом. В любую секунду Аль-Борак был готов подтвердить свое право вести себя так, как он считает нужным. И подтвердить его он мог как умным, веским словом, так и свинцом или сталью. Люди, общавшиеся с ним, знали и рассказывали другим, что не было между Каиром и Пекином другого человека, чей ствол или клинок был бы столь же точен и опасен.

Если перс и был удивлен тем, что его полугость-полупленник развалился перед ним на диване, не спросив разрешения, то скрыл он свои эмоции весьма искусно. С первых же слов шейха стало ясно, что он немало общался с европейцами и сумел перенять от них прямоту и краткость в переходе от ничего не значащих приветственных слов к делу. Без каких бы то ни было предисловий он заявил:

— Я не посылал за тобой.

— Естественно, — усмехнулся Гордон. — Но должен же я был хоть что-то наплести этим болванам, чтобы не убивать их всех.

— Что тебе здесь нужно?

— Что может быть нужно человеку, добровольно приходящему в гнездо изгоев и отверженных?

— Он может прийти как шпион, — многозначительно заметил шейх.

Гордон в ответ рассмеялся:

— Интересно — чей же?

— Как ты узнал дорогу сюда?

Гордон решил спрятаться за чисто восточной уклончивой образностью ответа:

— Я шел туда, куда летели коршуны. Они всегда приводят меня к цели.

— Это ты точно подметил, — мрачно кивнул ему перс. — Уж кто-кто, а ты-то их немало подкармливал в течение жизни. Что с монголом, который дежурил в туннеле?

— Он мертв. Что ж поделать — не хотел он прислушаться к голосу разума.

— Нет, это коршуны следуют за тобой, а не ты за ними, — заметил шейх. — Почему ты не послал мне известие о том, что собираешься прийти сюда?

— А как, через кого ты прикажешь мне передать эту весть? Этой ночью, когда я разбил лагерь в Ущелье Призраков, чтобы мои лошади отдохнули перед последним переходом к Шализару, банда твоих идиотов, не попытавшись выяснить, кто я и зачем пришел в эти места, напала на моих людей, один из которых был убит, а второй — взят в плен. Еще один мой спутник, перепугавшись до смерти, бросил меня и бежал. Я пришел сюда один, как только взошла луна.

— Это были езиды, дежурившие на дальних подступах к нашему городу. Этому отряду полагалось охранять Ущелье Призраков. Естественно, они и знать не знали, что ты идешь ко мне, не знали даже, что это именно ты. Они вернулись в город на рассвете — почти все раненные, один — тяжело: он при смерти. Судя по их докладу, в ущелье они напали на какого-то европейца и его слуг, убив всех. Разумеется, они побоялись признаться, что бежали с поля боя, оставив тебя в живых. Ну, за свою ложь они еще понесут положенное наказание. Но ты так и не сказал мне, зачем пришел сюда.

— Я ищу убежища. А еще — я принес тебе новости. Человек, которого ты послал убить эмира Афганистана, ранил его, а сам был изрублен на куски стражниками-узбеками.

Перс только пожал плечами:

— Разве это новости? Мы узнали обо всем этом еще до полудня следующего за попыткой покушения дня. Известно нам и то, что эмир остался жив благодаря стараниям английского врача, сумевшего быстро и правильно промыть раны, оставленные отравленным кинжалом.

Гордон уже начал склоняться к мысли о тайных — магических — каналах связи, но вдруг вспомнил стаю голубей у фонтана в шализарском дворце. Все встало на свои места и получило вполне естественное объяснение: почтовые голуби и тайные агенты в Кабуле, снаряжающие их в обратный полет с привязанными к лапкам сообщениями.

— Мы всегда надежно хранили свои тайны, — сказал перс. — Если ты узнал о Шализаре, узнал дорогу к нему — значит, тебе рассказал об этом кто-то из нашего братства. Кто тебя прислал — не Багила?

Лишь на долю секунды замешкался Гордон с ответом, прикрыв эту паузу деловитым отряхиванием брюк от пыли, но за эти мгновения он успел распознать заготовленную для него ловушку и избежать ее. Он понятия не имел о том, кто такой Багила, и решил, что это имя было заброшено персом в качестве наживки, прикрывающей острый крючок.

— Человека по имени Багила я не знаю, — ответил американец. — Да и вообще я не был знаком ни с кем из твоих людей, никто мне не выдавал ваших секретов, никто не посвящал меня в ваши тайны. Да и зачем? Я не нуждаюсь в агентах, предателях и информаторах, я все узнаю сам. И пришел я сюда лишь потому, что мне потребовалось надежное убежище. В Кабуле я впал в немилость, и англичане расстреляют меня на месте, если я окажусь в их руках.

Одной из самых достоверных легенд среди тех, что витали вокруг Гордона, была его так называемая вражда с британцами. Это объясняло его неофициальный статус, отказ носить какую бы то ни было форму, и предоставляло ему право действовать невзирая на все нормы и правила этикета. Не испытывая и не изображая никакого почтения к зажравшимся, самодовольным, набивающим свой карман за счет казны и ограбления местных племен колониальным чиновникам, как гражданским, так и военным, он в ответ был вознагражден их лютой ненавистью за то, что нередко его деятельность сводила на нет все их усилия по обделыванию тех или иных грязных делишек. Поэтому легенда о враждебности Гордона к англичанам родилась и вполне искренне подпитывалась теми, кто по своей недалекости полагал, что представляет здесь, в Азии, Британскую империю. Но те, кто на самом деле правил колониями Англии в Индостане, ее союзниками и противниками в других частях Востока, предпочитали делать это, не афишируя своего влияния. И эти люди знали, что представляет собой Аль-Борак и каковы его истинные цели и убеждения. Не всегда сильные мира сего одобряли методы действия Гордона, но тем не менее не отказывали ему в своей дружбе и уважении, пользуясь время от времени его помощью в решении самых щекотливых вопросов.

Правитель Шализара не был посвящен в такие тонкости. О Гордоне он знал достаточно — достаточно для того, чтобы списать его видимую «ненависть» к англичанам на вполне естественное к ним отношение уроженца Нового Света. Зная Аль-Борака по легендам и рассказам, порой откровенно лживым, порой весьма правдоподобным, перс составил свое представление о нем как об еще одном авантюристе, не подчиняющемся ничьей короне и никаким законам, а значит, и не находящемся под чьей-либо официальной защитой. Вот почему его не удивило, что в конце концов этот белый впал в немилость у сильных мира сего и оказался вынужден искать себе убежище.

Неожиданно шейх произнес несколько слов на древнеперсидском языке. Угадав намерение шейха, Гордон сделал вид, что не знает этого языка, в очередной раз убедившись в том, что хваленая восточная хитрость порой бывает по-детски наивна.

Шейх обратился к одному из чернокожих рабов. Тот почтительно кивнул головой и, сняв с перевязи серебряный молоток, ударил им в позолоченный гонг, скрытый в стенных портьерах. Не успело затихнуть прокатившееся по залу эхо, как бронзовые двери чуть приоткрылись — ровно настолько, чтобы в образовавшуюся щель боком проскочил худенький невысокий человечек в простых по покрою, но сшитых из хорошего шелка одеждах. Перс по национальности, как и его правитель, он подошел к трону и низко поклонился. Шейх обратился к нему по имени, назвав Мусой, и спросил на языке, знание (или незнание) которого Гордоном он только что проверил:

— Ты знаешь этого человека?

— Да, Ваше Величество. Это…

— Не произноси его имени! Он не понимает нас, но, услышав свое имя, он догадается, что мы обсуждаем его персону. Скажи мне, Муса: наши разведчики докладывали о нем?

— О да, Ваше Величество. Последнее сообщение из Кабула касалось и его. В ночь покушения на эмира афганского этот человек беседовал с ним один на один. Примерно за час до покушения. Покинув дворец, он уехал из города. Где-то через полчаса его, в сопровождении еще троих всадников, видели на дороге, ведущей к городу Кхору, вотчине мятежного Бабер-хана. Вдогонку ему из Кабула была послана кавалерия, но преследователи либо прекратили погоню, либо были перебиты стражей Кхора. Точно это пока не известно.

— Похоже, что он не врет, утверждая, что пришелся не ко двору в Кабуле и был вынужден срочно бежать из столицы, — пробормотал шейх.

Развалившись на диване, Гордон всем своим видом изображал, что не понимает, о чем говорят персы. Про себя же он отметил, что, во-первых, система разведки Избранных оказалась куда более развитой, глубоко внедренной и эффективной, чем он предполагал, и, во-вторых, целый ряд обстоятельств и цепь совпадений удачно сложились в его пользу. Для этих людей было вполне понятно и объяснимо его исчезновение из Кабула, якобы по причине изменения в отношении к американцу правителя страны. То, что при этом он подался в стан мятежников, только подтверждало эту версию, как и факт «погони» королевской кавалерии.

— Можешь идти, — произнес шейх. Муса еще раз поклонился и безмолвно покинул зал. Правитель еще немного помолчал, а затем, изображая, что, хорошенько подумав, он принял-таки решение, заявил:

— Я склонен поверить в то, что ты говоришь правду. Ты бежал из Кабула, бежал в Кхор, где вряд ли приняли бы кого-либо из верных эмиру людей. Твоя вражда с интриганами давно всем известна… Что ж, такие люди нам нужны. Но — предупреждаю сразу: я не могу посвятить тебя в члены нашего братства, пока почтенный Багила не увидит и не проверит тебя. Сейчас его в Шализаре нет, но завтра к утру он вернется. А пока что я все же хотел бы выяснить, как, где и когда ты узнал о нашем братстве и нашем городе.

Гордон пожал плечами:

— Разве у гор есть от меня секреты? Я слышу, как спешат мне их поведать крылья ветра, играющего в ветвях цветущего тамариска и жестких колючках саксаула. Ведомы мне и тайны воя волков и рыка барса. Но, само собой, не сторонюсь я и тайн, что раскрываются и выбалтываются у костров и очагов, которые освещают и согревают людей, ночующих в переполненных караван-сараях…

— Раз так, то тебе известны и наши цели, наши намерения?

— Я знаю, как вы себя называете. А еще мне известно, что некогда существовал где-то в горах другой город, которым правили эмиры, называвшие себя шейхами Аль-Джебаля, что означает: древний народ гор. Их подданных называли ассасинами, то есть убийцами. Эти люди курили коноплю, гашиш, употребляли опий, а их жестокие убийства наводили страх на всю Западную Азию.

— Да! — сверкнув глазами, воодушевлено воскликнул перс. — Сам Саладин их боялся. Крестоносцы — даже крестоносцы! — боялись их. При одной мысли об асасинах вздрагивали от ужаса эмиры Дамаска, халифы Багдада, султаны Египта. Все они, и даже сельджуки, платили дань шейхам Аль-Джебаля. Шейхи не выводили в поход больших армий. Они сражались ядом, огнем и магическим трехклинковым кинжалом, разящим из темноты. Их гонцы в черных плащах с алой подкладкой, словно посланники самой смерти, проникали повсюду и наносили неотразимые удары. Погибали один за другим монархи, правившие в Каире и Иерусалиме, Самарканде и Бухаре. Великий шейх Аль-Джебаля — Хасан ибн Сабах — воздвиг на горе Арамут в Персии огромный город-замок с потайными, скрытыми от посторонних глаз садами. В этих садах его подданным дозволялось вкусить райских наслаждений. В этих садах для них танцевали стройные, как феи, девушки, легкий ветерок кружил над землей лепестки цветов, а в воздухе витал чарующий запах гашиша.

— Ну да, — понимающе усмехнулся Гордон, — несчастного подданного шейха «накачивали» наркотиками, а затем волокли в сад, где он представлял себя в том самом раю, что обещал ему Пророк. Потом его снова обкуривали до беспамятства, вытаскивали во дворец и сообщали, что единственный способ вновь обрести райское блаженство — это беспрекословно и фанатично верно служить шейху. Ни один король не мог похвастаться такой беззаветной верностью своих подданных. И так продолжалось до тех пор, пока в тысяча двести пятьдесят шестом году монголы под командованием Кулагу-хана не сровняли с землей эти дьявольские замки, избавив цивилизацию Востока от опасности полного уничтожения.

— Как видишь, опасность не исчезла, — с гордостью заявил шейх. — Я прямой потомок Хасана ибн Сабаха. С юности я грезил величием своего древнего рода. Потом пришли деньги — деньги западных держав, плативших мне за минералы и руды, найденные в моих горах и извлеченные из недр. Так мечта стала явью: Отман ибн Азиз стал шейхом Аль-Джебаля.

Хасан ибн Сабах был верным последователем Исмаила, учившего, что все люди и все их поступки подвластны всевидящему Аллаху. Вера исмаилитов прочна, как камень, и глубока, как море. Она заставляет отбросить, преодолеть, забыть религиозные и национальные отличия, объединяя людей из самых разных сект и народов. Это единственная сила, которая рано или поздно сумеет объединить Азию. Народ моих родных гор не забыл учение Исмаила, как не забыл он и сады-курильни. Именно там я нашел своих первых последователей. Вскоре к нам примкнули жители гор Курдистана, где я основал свою первую твердыню. Среди тех, кто пришел ко мне, были персы, езиды, курды, друзы, арабы, турки — изгои, отверженные, те, кто потерял всякую надежду, всякую веру и был готов проклясть даже Магомета ради обретения рая здесь, на земле. Но наша вера никого не проклинает, никого не отбрасывает. Она объединяет. Мои посланники путешествовали по всей Азии и привозили с собой тех, кто был готов следовать за мной. Я тщательно отбирал своих подданных. Наши отряды росли медленно, ибо каждого кандидата я подолгу проверял на крепость его веры и верность мне лично. Ни религия, ни национальность не имеют для меня никакого значения. Среди моих последователей есть мусульмане — сунниты, шииты и представители всех других течений религии Магомета, есть индуисты, есть те, кто поклоняется Мелеку-Таусу, есть и монголы из пустыни Гоби, почитающие Эрлика.

Четыре года назад я привел своих последователей сюда, в этот город, лежавший в руинах. Даже местным жителям ничего не было о нем известно: страшные легенды заставляли горцев держаться подальше от этих мест. Много столетий назад этот город был крепостью ассасинов, разрушенной превосходящими силами проникших сюда монголов. Его дома были разрушены, каналы засыпаны мусором и камнями, пышные сады сменились зарослями непроходимых колючих кустов. Три года напряженной работы потребовалось на то, чтобы восстановить здесь все, привести город в порядок. Огромные деньги — почти все свое состояние — я истратил на эту работу. Чего стоила только скрытная доставка сюда нужных материалов и инструментов! Мы привозили все через Персию по древней караванной дороге, которой перестали пользоваться, когда мир стал торговать другими товарами и возить их по другим маршрутам. Затем наш груз переносили через хребет и спускали на плато с западной стороны — там, где оно соединялось со склоном. Впоследствии я уничтожил этот перешеек. Но в итоге, затратив уйму денег, сил и времени, я все же обрел свой Шализар, которому суждено стать столь же грозным и могучим, каким он был во времена древних шейхов. Смотри!

Встав с трона, шейх жестом пригласил Гордона проследовать за ним.

Чернокожие великаны надежно прикрывали Отмана ибн Азиза, направившегося к скрытой за шторами нише. Один из рабов распахнул парчовые занавеси, и взорам шейха и Гордона открылся небольшой балкончик, выходивший во внутренний двор дворца. Двор представлял собой зеленый сад, окруженный пятнадцатифутовой стеной, почти полностью скрытой густыми кустами. Над сплошным ковром разнообразных деревьев, кустарников и цветов плыл диковинный пьянящий аромат, серебристыми колокольчиками журчали струйки фонтанов… Гордон заметил в саду стройных, грациозных девушек, чьи тела были лишь частично прикрыты — либо почти прозрачным шелком, либо небольшими кусочками расшитого драгоценными камнями бархата. Среди женщин американец заметил персиянок, уроженок Аравии, Египта и Индостана. Неожиданно ему стал понятен смысл необъяснимых исчезновений некоторых известных своей красотой девушек из знатных индийских семей. В последние годы число таких исчезновений выросло слишком значительно, чтобы быть списанным на традиционные похищения местными царьками.

Под деревьями на шелковых покрывалах лежали мужчины — явно вкусившие гашиша или какого-нибудь другого дурмана. Откуда-то доносилась приятная негромкая музыка, соответствовавшая общему настроению мира и покоя, царившему в саду. Гордону нетрудно было почувствовать, что для восточного человека, вкусившего гашиша, это место превращалось в рай, обещанный Пророком.

— Я скопировал, а затем и усовершенствовал сады Хасана ибн Сабаха, — сказал шейх, задергивая занавеси балкона, предусмотрительно защищенного ими от взглядов из сада.

Вернувшись на трон, он доверительно добавил:

— Я показал тебе их потому, что не хочу, чтобы ты «вкушал райские наслаждения», как другие. Я не столь глуп, чтобы рассчитывать на то, что тебя удастся так легко одурачить. Да это и не нужно. Никому — ни тебе, ни нам — не будет хуже от того, что ты это узнал. Если Багила не согласится принять тебя, твое знание умрет вместе с тобой. Если же ты останешься с нами, то ты все равно скоро узнаешь это и еще многое другое — то, что положено знать человеку, который займет важное место в выстраиваемой мною империи. Я стану могущественным, как мои великие предки. Три года я строил этот город, еще дольше я шел к нему, зато теперь… Теперь я начал наносить удары. В течение последнего года мои ассасины отправились в путь в разные столицы, неся смерть на клинках своих отравленных кинжалов. Все происходит так, как тогда, много столетий назад. Для них нет иного закона, кроме моей воли. Они неподкупны, неустрашимы и непобедимы, ибо алчут скорее смерти, чем жизни в предательстве. Смерти же они не боятся, ибо уже при жизни вкусили того блаженства, что их ждет на том свете.

— И какова же твоя главная цель?

— Разве ты до сих пор не понял? — почти прошептал шейх, сверкая горящими фанатическим огнем глазами.

— Ну, в общем-то мне все понятно. Другое дело — услышать это от тебя.

— Так слушай же и внимай! Я хочу и я буду править Азией! Отсюда, из моей тайной твердыни, я буду вершить судьбы мира. Короли на тронах? Они будут лишь марионетками, танцующими на нитях, которые дергаю я. Те, кто осмелится не повиноваться мне, умрут — внезапно и мучительно. Вскоре непокорных не останется. Власть будет принадлежать мне! Мне одному! Власть! О Аллах, что может быть слаще и величественнее?!

Гордон не стал отвечать на этот чисто риторический вопрос своего собеседника. Про себя он обдумывал странное соотношение стремления шейха к единоличной власти и его почтительные реверансы в адрес некоего Багилы, который должен был решить судьбу пленника. Это заставляло предположить, что правление шейха в Шализаре вовсе не было таким единоличным, как он стремился представить новичку. Гордон терялся в догадках по поводу того, кто скрывался под именем Багилы. Само по себе это слово обозначало пантеру и, скорее всего, было псевдонимом или прозвищем, как и данное Гордону уроженцами Востока имя Аль-Борак.

— А где мой сикх? — неожиданно спросил американец, глядя в глаза правителю. — Твои езиды увели или унесли его с собой, убив другого моего спутника — Ахмад-шаха.

Перс явно переусердствовал, изображая на лице удивление и непонимание.

— Понятия не имею, о ком ты говоришь, — сказал он. — Никакого пленного езиды не приводили.

Гордон понял, что шейх лжет, но не менее ясно ему было и то, что дальнейшие расспросы ни к чему не приведут, по крайней мере сейчас. Точные причины, по которым Отман ибн Азиз отрицает, что ему известна судьба Лала Сингха, были скрыты от Гордона, но настаивать на объяснении после формального, но недвусмысленного отказа было бы непростительно неучтиво, да и откровенно опасно.

Шейх сделал знак стражнику, и тот вновь ударил в гонг. В зал опять тотчас же вошел Муса и замер, низко склонившись перед троном.

— Муса проводит тебя в комнату, куда тебе принесут еду и вино, — сказал правитель. — Разумеется, ты мой гость, а не пленник. Стража не будет приставлена к тебе, как не будет заперта и твоя комната. И все же я должен попросить тебя не выходить из нее, пока я не пришлю за тобой слугу. Мои люди очень подозрительно относятся к иностранцам, и пока ты официально не посвящен в члены нашего братства, сам понимаешь…

Что должен был понимать Гордон, шейх уточнять не стал.

Бесстрастный и молчаливый Муса вывел Гордона из тронного зала, провел между двумя шеренгами сверкающих доспехами охранников и жестом пригласил американца следовать за ним по узкому извилистому коридору, уходившему в глубь дворца. Вскоре коридор привел их к черной двери, за которой скрывалась комната с куполообразным потолком, покрытым тонкой резьбой. Окон и других дверей в этой комнате не было; свет и воздух проходили в нее через небольшие отверстия по окружности купола. Тяжелые бархатные портьеры скрывали стены помещения, толстые дорогие ковры устилали пол. Впрочем, из мебели в комнате присутствовал лишь один низкий, обитый бархатом диван.

Муса поклонился и вышел из комнаты, оставив Гордона одного. Проводив взглядом закрывшего за собой дверь слугу, американец сел на диван и задумался. Подумать ему было о чем. За всю его жизнь, полную опасностей и приключений, ему еще не доводилось оказываться в столь странной ситуации. Так, например, совершенно неуместными казались его армейские сапоги и брюки цвета хаки в этом таинственном городе, где само время словно вернулось едва ли не на тысячелетие назад. И в то же время Гордону казалось, что все окружающее ему знакомо — или было знакомо когда-то. Но когда?.. Видимо, очень, очень давно… Он вдруг живо представил себе самого себя — черноглазого, черноволосого воина из далеких западных стран, облаченного в кольчугу крестоносца, пробирающегося по таинственным, полным опасностей замкам и подземельям города ассасинов.

Гордон нетерпеливо оборвал себя. Он и без того склонялся к вере в перевоплощения души и не нуждался в дополнительных доказательствах. Скорее наоборот, здесь, в Шализаре, правитель которого словно нарочно стремился воссоздать атмосферу многовековой давности, Гордон интуитивно чувствовал присутствие какой-то могучей, скрытой, но абсолютно не мистической, а напротив — совершенно реальной силы.

Что это была за сила? Разумеется, чья-то могучая политическая воля. Воля одной из великих держав, сцепившихся в смертельной (пока еще скрытой, закулисной) схватке за власть, влияние и владение Индией, страной-ключом ко всей Азии.

За этим орденом фанатиков-наркоманов стояло нечто большее, чем воля его основателя — персидского мечтателя. Чего стоило одно лишь воссоздание этого древнего города! Гордон очень сомневался в том, что на это мероприятие были потрачены деньги лишь из личного состояния Отмана. Вряд ли на это дело хватило бы любого, даже самого огромного частного состояния, даже принадлежащего наследнику персидских шейхов. Нет, за постройкой Шализара явно скрывались иные — почти безграничные средства, которые может предоставить лишь один источник — казна большого, богатого государства.

Впрочем, долго размышлять над тайными пружинами финансирования этого змеиного гнезда Гордон не стал. Сейчас его не столько волновали политические аспекты существования Шализара, и даже не собственное — весьма неопределенное — положение, сколько судьба Лала Сингха. Забыв о судьбах мира и народов, почти забыв о себе, американец нервно ходил из угла в угол комнаты, словно тигр по клетке, и ломал голову над тем, где и в каком состоянии мог находиться в данный момент его верный сикх. То, что Отман отказался признавать присутствие пленника в Шализаре, давало пищу для самых мрачных предположений.

Услышав за дверью приближающиеся шаги, Гордон заставил себя сесть на диван и даже лениво-небрежно развалиться на нем. В комнату вошел Муса, за которым следовал высокий чернокожий раб с золотым подносом, уставленным разными блюдами, и с чеканным золоченым кувшином вина. Муса поспешил закрыть за собой дверь, однако от внимательных глаз Гордона не ускользнул блик на полированной стали шлема, мелькнувшего за портьерой на противоположной стороне коридора, по всей видимости прикрывавшей спрятанную за ней потайную нишу. Итак, Отман солгал, сказав, что к американцу не будет приставлена стража. Гордон тотчас же почувствовал себя свободным отданного им обязательства не покидать выделенного ему помещения.

— Вино из Шираза, сагиб. И угощение. — Муса сделал приглашающий к трапезе жест. — А кроме того, сейчас к вам пришлют нежную и ласковую девушку — чтобы сагибу не было скучно у нас в гостях.

Гордон хотел было отказаться, но понял, что женщину к нему все равно пришлют — хотя бы для того, чтобы присматривать за ним, и, решив не осложнять себе жизнь, а также не раздражать попусту своих «гостеприимных» хозяев, одобрительно кивнул.

Муса жестом приказал рабу поставить поднос на пол, сам попробовал каждое блюдо, отпил вина и, поклонившись, покинул комнату, пинком подгоняя чуть замешкавшегося негра. Гордон, внимательный и напряженный, словно волк, пробравшийся на деревенский скотный двор, отметил про себя, что вино перс попробовал в последнюю очередь, а на выходе из комнаты его слегка покачивало. Когда дверь за слугами закрылась, Гордон поднес к лицу кувшин и принюхался. Нужно было обладать очень тонким и тренированным обонянием, чтобы распознать в букете терпкого вина едва уловимый, но знакомый посторонний аромат. Нет, это был запах не яда, а одного из бесчисленных восточных дурманящих веществ, вызывающих у человека кратковременный, но глубокий, беспробудный сон. Вот почему перс и поспешил покинуть комнату, отпив из кувшина. Он стремился скрыться за дверью раньше, чем снотворное его одолеет. Гордон даже предположил, что шейх, быть может, все же решил попробовать перетащить его, сонного, в «райский» сад.

Многолетний опыт пребывания при самых разных восточных дворах подсказал американцу, что в этом случае вряд ли кто-то стал бы возиться с подкладыванием яда или дурмана в еду — это занимает больше времени и сил, а кроме того — легче обнаруживается.

Вот почему, еще раз осмотревшись, он отдал должное принесенным угощениям, чтобы подкрепить силы.

Не успел Гордон закончить трапезу, как дверь его комнаты вновь приоткрылась — ровно настолько, чтобы позволить проскользнуть в помещение стройной девичьей фигурке. Девушка, одетая в расшитый золотыми нитями парчовый нагрудник, имитирующий парадные воинские доспехи, украшенную драгоценными камнями набедренную повязку и тонкие, из почти прозрачного, струящегося шелка, шаровары, казалось, шагнула в сегодняшний день со средневековых миниатюр, рассказывающих о гареме Гаруна аль Рашида. В следующую секунду Гордон, словно стальная пружина, вскочил на ноги — он узнал эту девушку еще до того, как она сняла с лица полупрозрачную декоративную чадру, сделанную из легкого тюля.

— Азиза! Как ты здесь оказалась?

Девушка подбежала к нему, совсем по-детски вцепилась руками в его плечи И заговорила быстро-быстро, стараясь сдержать наворачивающиеся на глаза слезы.

— Сагиб, меня похитили, схватили, когда я пошла вечером погулять в саду нашего дома в Дели. Меня увезли в караване, выдававшем себя за перегонщиков табунов и торговцев лошадьми. Сначала в Пешавар, а потом — через все хребты и плоскогорья Хайбера — сюда, в этот город дьявола. Со мной везли еще шестерых девушек, похищенных в разных городах Индии. Причем все эти караваны рабов проходят под самым носом у англичан. Там, где дороги проходят мимо британских постов, там, где встречаются армейские патрули, девушек заставляют сидеть в черной, скрывающей лицо и фигуру парандже. Никто не осмеливается закричать и позвать на помощь, потому что нож одного из похитителей всегда находится в нескольких дюймах от твоего сердца или горла. За хребтами Хайбера уже никому нет дела до плача и стонов похищенных женщин, а на территории колониальной Индии нас выдают за жен, сестер и дочерей этих «торговцев лошадьми». В Пешаваре, куда сходятся все караванные пути и где налажен серьезный пограничный контроль, у похитителей есть свой человек из британской колониальной администрации. Сам он индус, но под его прикрытием каждый год десятки похищенных индийских девушек переправляются в Афганистан…

Гордон сдержал в себе готовые сорваться с губ проклятия и ругательства. Впрочем, мысли его от этого не стали более смиренными и менее кровожадными. То, как хорошо была налажена работа этого канала работорговли — практически под самым носом у англичан, да что там — чуть ли не за спиной самого Гордона, лишний раз подтверждало, насколько развита и глубоко внедрена была в Индии сеть агентуры исмаилитов.

— Тебе знакомо имя продавшегося похитителям чиновника? — мрачно спросил он девушку.

— Да, сагиб. Его зовут Дитта Рам.

— Черт побери! Да я же знаю эту скотину! — не сдержал чувств Гордон.

По-своему его даже обрадовало это известие. Он давно искал возможности вывести на чистую воду этого хитрого и осторожного взяточника, на которого Гордон имел зуб. Впрочем, разбирательство и наказание чиновника-оборотня из Пешавара пока что откладывалось на весьма неопределенное время.

Азиза продолжала торопливо рассказывать:

— Я здесь уже почти месяц и едва не умерла от ужаса, страха и позора. Мне довелось видеть, как непокорных женщин здесь убивают, замучивают пытками до смерти. Меня определили в «феи» в этих фальшивых райских садах. Когда я увидела тебя под конвоем стражников Махмуда ибн Ахмеда, у меня чуть сердце не остановилось. Мне удалось подсмотреть из-за портьер. Пока я сидела, убитая горем, в нашей комнате, туда вошел евнух-слуга и сказал, что хозяин приказал послать к чужестранцу девушку поумнее, которая смогла бы разговорить сагиба и выведать у него какие-нибудь секреты. Я сразу же вызвалась, сказав, что не боюсь белых мужчин, а кроме того — хорошо понимаю по-английски. Он засомневался, и, чтобы убедить его, мне пришлось сказать неправду: я соврала, что у меня с тобой старые счеты, что ты якобы убил моего брата.

На миг девушка запнулась, словно мысленно прося у богов прощения за столь кощунственную ложь: на самом деле ее брат был одним из лучших друзей Гордона во всей Индии.

— Азиза, скажи, известно ли тебе что-нибудь о Лале Сингхе, сикхе, которого исмаилиты захватили в плен этой ночью?

— Да, сагиб, — кивнула девушка. — Они притащили его в город, чтобы попытаться сделать из него такого же убийцу, опьяненного наркотиками. До сих пор среди исмаилитов не было ни одного сикха, и правители очень заинтересовались таким пленником. Ведь у Лала Сингха, как я поняла, в Пенджабе большие связи. Но твой друг оказался, быть может на свою беду, человеком огромного мужества. Как только его ввели во дворец и развязали спутывавшие его веревки, он отчаянно набросился на стражу и голыми руками убил младшего брата Махмуда ибн Ахмеда. Теперь капитан арабской стражи требует казнить сикха, и, боюсь, его влияние на Отмана перевесит политические цели правителя, тем более что, судя по всему, сломить волю Лала Сингха будет не просто.

— Так вот почему шейх соврал мне, — понимающе кивнул Гордон.

— Да, сагиб. Сейчас Лал Сингх находится в темнице, в подвалах дворца. Завтра, если ничего не изменится, его выдадут Махмуду для пыток и казни.

Ни один мускул не дрогнул на лице американца, лишь по глазам можно было догадаться о бушевавших в нем чувствах.

— Сегодня ночью ты проводишь меня к комнате, где спит Махмуд ибн Ахмед, — сухо сказал Гордон, обратив в слова сжигавшие его чувства.

— Нет-нет, сагиб! Ни в коем случае! — стала убеждать его Азиза. — Он спит в казарме, в окружении своих воинов, признанных мастеров меча Аравии. Их слишком много даже для такого сильного человека, как ты. Лучше я отведу тебя туда, где находится Лал Сингх.

— А как насчет стражи в коридоре?

— Охрана ничего не заметит! Из этой комнаты есть потайной ход в подвал. Стражники ни за что не войдут сюда, пока я не выйду из комнаты, и никому не позволят зайти.

Отодвинув одну из портьер на противоположной от двери стене, Азиза нажала на один из фрагментов витиеватого резного орнамента. Часть стены сдвинулась внутрь, а затем распахнулась на петлях, открыв за собой узкую каменную лестницу, уводящую вниз, в кромешную темноту.

— Хозяева всегда недооценивают своих слуг, считая, что тем неведомы их секреты, — улыбнулась Азиза. — Пойдем.

Протянув руку, девушка извлекла из-за дверного косяка с внутренней стороны потайной двери тонкую свечу и спички. Подняв огонек над головой, она стала первой спускаться по лестнице. Гордон последовал за нею. Когда, по его расчетам, они оказались уже ниже уровня первого этажа, лестница сменилась горизонтальным туннелем.

— Сейчас мы под одним из внешних садов, — сказала Азиза. — Когда я оказалась в Шализаре, то сразу же стала обдумывать возможность побега. Мне повезло познакомиться с одним из слуг, который давно готовился бежать отсюда. Поверив мне, он согласился взять меня с собой. Он-то и показал мне этот туннель. Здесь мы прятали впрок еду и оружие. Но, к несчастью, моего друга выследила и схватила дворцовая стража. Он умер под пытками, но не выдал меня. Вот меч, который он спрятал на случай побега.

Азиза вынула из-под нижней ступеньки короткий прямой меч, который Гордон с удовлетворением взвесил в руке. Это оружие будет весьма нелишним здесь, в дворцовых покоях и подземельях.

Через минуту они подошли к тяжелой, обитой железом двери. Приложив палец к губам, Азиза показала Гордону узкую щелочку, через которую можно было разглядеть то, что находилось по другую сторону от двери. Гордон увидел, что за дверью туннель выходит в достаточно широкий коридор. С одной стороны коридор упирался в тупик с единственной маленькой дверью — затейливо украшенной резьбой и запертой на нешуточные засовы. Вдоль противоположной стены шел ряд камер с решетчатыми дверьми. Сам коридор, не очень длинный, был освещен свисавшими с потолка бронзовыми масляными лампами.

Перед дверью одной из камер стоял внушительного роста араб в доспехах и шлеме дворцовой стражи. Крючконосый, чернобородый, с палашом наголо, он представлял собой живое воплощение значительности, обеспеченной оружием, силой и осознанием собственной власти.

Рука Азизы легла на плечо Гордона.

— Лал Сингх находится в камере, около которой стоит стражник, — прошептала девушка. — Хорошо бы убить араба без стрельбы, чтобы не поднимать лишнего шума. Огнестрельного оружия у него нет, а в своем мастерстве владения клинком он полностью уверен. Из гордости он не станет звать на помощь, пока не поймет, что побежден. Звона стали наверху, в караульном помещении, не услышат.

Гордон прикинул сбалансированность клинка, доставшегося ему от беглеца-неудачника. Это было легкое, изящное индийское оружие. Впрочем, его легкость не мешала ему быть прочным и отточенным до остроты бритвы. Рубить таким клинком было одно удовольствие, колоть же труднее, но возможно. По длине он был практически равен палашу часового.

Сосредоточившись и настроившись на поединок, Гордон открыл дверь и шагнул в тюремный коридор.

За решеткой, за спиной стражника, он успел заметить удивленно-недоверчивое лицо Лала Сингха. На скрип ржавых петель араб резко развернулся, мгновенно оценил ситуацию и почти радостно, как опытный боец в предвкушении кровавого поединка, по тигриному стремительно бросился в атаку.

С не меньшей гордостью американец бросился ему навстречу. Руки Лала Сингха до побеления костяшек пальцев сжали прутья решетки. С другой стороны коридора, затаившись за дверью, Азиза тоже наблюдала за тем, как разворачивается бой двух мастеров фехтования, бой, от которого кровь закипела бы в жилах даже у самого равнодушного наблюдателя.

Единственными звуками, раздававшимися в подземном коридоре, были шуршание подошв по каменному полу, надсадное дыхание соперников и звон стали. Сверкающие в золотистом свете ламп клинки, словно молнии, рассекали воздух. Они походили на живые существа, на языки двух гигантских, разящих все на своем пути змей. Казалось, что оружие приросло к рукам бойцов — так естественно и ловко, словно частью своего тела, владели они им. Для Азизы бой был абсолютно непонятной фантасмагорией, лишь заставлявшей кровь стыть в ее жилах. Лал Сингх же, выросший с мечом в руке, напряженно следил за каждым движением, за каждым выпадом, ударом и уходом противников, понимая, что в этом бою сошлись настоящие мастера клинка. Впрочем, понимать — еще не значит оставаться спокойным, и Лал Сингх, подобно Азизе, следил за поединком с величайшим напряжением.

На мгновение раньше араба он почувствовал едва уловимое изменение в балансе сил. А в следующий миг и сам стражник, осознав неизбежность поражения, уже набрал воздуха в легкие, чтобы отчаянным криком позвать на помощь и обеспечить тем самым отмщение за свою неминуемую гибель. Однако Гордон не дал противнику этого последнего шанса. Его меч засвистел в воздухе еще стремительнее и в какой-то момент словно играючи, едва-едва, самым острием коснулся шеи стражника. Араб повалился на пол, голова его повисла на надрубленной шее. Кровь хлынула из огромной зияющей раны. Часовой умер, не успев издать предупредительного крика.

Мгновение Гордон постоял над ним, переводя дыхание. Впрочем, сильно усталым он не выглядел, ни единой царапины не прибавилось на его теле после этого поединка. Лишь несколько мелких капелек пота над бровями выдавали пережитое напряжение.

Нагнувшись, он снял с пояса часового связку ключей. Звук лязгающего замка, казалось, вывел Лала Сингха из транса.

— Сагиб! Это безумие! Безумие приходить сюда, в это змеиное гнездо, ради меня! — воскликнул сикх. — Нет, но кто бы мог подумать, что какой-то араб умеет так великолепно владеть мечом?! Сагиб, это мне напомнило те дни, когда мы с тобой мерялись силами и мастерством в фехтовании с лучшими мечами Турции.

— Ладно, сейчас нам не до воспоминаний, — усмехнулся Гордон, распахивая решетку. — Вылезай.

Сикх шагнул в коридор. Без тюрбана, голый по пояс, весь грязный, он тем не менее выглядел по-прежнему внушительно и совершенно не казался сломленным тем, что с ним произошло.

Гордон напряженно обдумывал, как поступить дальше.

— До темноты нечего и пытаться выбраться из города, — сказал он. — Нужно ждать. Азиза, когда должны сменить часового?

— Смена происходит каждые четыре часа. Этот стражник заступил на дежурство совсем недавно — за несколько минут до нашего появления здесь.

— Отлично! Итак, у нас есть почти четыре часа.

Глянув на наручные часы, Гордон удивился, обнаружив, что находится в Шализаре дольше, чем ему это казалось.

— Через четыре часа начнет смеркаться. Как только стемнеет, мы попытаемся выбраться отсюда. Пока мы все не подготовим, ты, Лал Сингх, останешься в потайном переходе, на лестнице у двери, ведущей в мою комнату.

— Но когда придут менять часового, сразу же обнаружат, что я сбежал из камеры. Наверное, лучше оставить меня за решеткой, чтобы не давать страже точного направления поисков, — предложил сикх. — А когда все будет готово, ты придешь за мной или пришлешь девушку.

— Нет, на такой риск я пойти не могу. Ситуация может сложиться так, что я не смогу вернуться за тобой вовремя. Ничего, у нас, считай, четыре часа. А когда твое исчезновение обнаружат, общий переполох может даже сыграть нам на руку. А сейчас надо бы спрятать труп куда-нибудь.

Оглянувшись, Гордон задержал взгляд на красивой двери с тяжелыми засовами в дальнем конце коридора. Поймав этот взгляд, Азиза в ужасе воскликнула:

— Нет, только не туда, сагиб! Только не открывай эту дверь! Она ведет в ад!

— В каком смысле? Подожди, объясни толком, что находится за этой дверью.

— Я точно не знаю. Тела тех, кого в Шализаре казнят, сбрасывают с обрыва плато, и их пожирают шакалы и грифы. Сюда же, за эту дверь, вытаскивают тех, кто подвергся пыткам, но еще не умер. Что там с ними происходит, я не знаю, но кричат и стонут они отчаяннее, чем при самых жестоких пытках. Можешь мне поверить — я сама слышала крики этих несчастных. Говорят, что за этой дверью живет джинн, который отказывается питаться мертвечиной и пожирает людей лишь живыми.

— Может быть, оно так и есть, — скептически заметил Лал Сингх, — но несколько часов назад я видел, как кто-то из рабов открыл эту дверь и выставил за нее большую корзину с чем-то. С чем именно — я не разглядел, но явно это не было телом мужчины или женщины, тем более — живым.

— Наверное, это был ребенок! — в ужасе задрожала Азиза.

Тут Гордона осенило: отложив выяснение природы кошмарного обитателя пространства за дальней дверью, он потащил тело убитого стражника в камеру Лала Сингха. Тот, сообразив, в чем дело, помог другу, а затем, по его указанию, снял с араба одежду, надел ее на себя, а убитого обрядил в лохмотья, остававшиеся на нем после пленения. Труп был усажен у стены в дальнем углу камеры, его голова склонялась на грудь так, что при беглом взгляде не была заметна чудовищная рана на горле араба. Хотя покойник и был намного ниже ростом, чем сикх, в сидячем положении это не было заметно. Лал Сингх надел на себя ту одежду араба, что более или менее подошла ему по длине. Остальное, включая доспехи и шлем, он забрал с собой, чтобы спрятать в туннеле. Заперев потайную дверь изнутри, Гордон отдал ключи сикху.

— На полу тюремного коридора осталось много крови, — сказал американец. — Тут уж ничего не поделаешь. Будем надеяться, что, приняв мертвеца за тебя, стражники сначала бросятся искать самого пропавшего часового. Это даст нам еще какой-то выигрыш во времени. Четкого плана, как выбраться из города, я пока не придумал, все будет зависеть от того, как сложатся обстоятельства. Если я пойму, что побег отсюда невозможен, мне останется только убить шейха, а там… на все воля Аллаха.

Если получится так, что я не смогу выбраться отсюда, а вам двоим это удастся, попытайтесь пробраться назад по ущелью, туннелю и каньону — навстречу гиальзаи. Я послал за ними Яр Али-хана. Если он нашел наших лошадей, то к ночи он уже доберется до Кхора. А следовательно, гильзаи будут по эту сторону туннеля завтра утром.

Поднявшись по лестнице, ведущей из подземелья к комнате Гордона, друзья остановились.

— Лал Сингх, ты останешься здесь, — распорядился Гордон. — Жди, пока я за тобой не приду. Оставь себе оба клинка. Я не могу показаться Отману с трофейным или краденым оружием. Возьми фонарик, и вот — держи.

С этими словами он почти насильно всунул в руку сикха свой пистолет.

— И без возражений! — строго сказал американец. — Все это скорее понадобится тебе, чем мне. Я тут в некотором роде почетный гость-пленник. И запомни: если со мной что-нибудь случится, бери девушку с собой и попытайся бежать под покровом темноты. Если же в течение ближайших четырех часов ни я, ни Азиза за тобой не придем, уходи один.

— Как прикажешь, Аль-Борак. Прости меня, я навеки покрыл себя позором, оказавшись в плену без боя. Но езиды крались по ущелью тихо, как кошки. Они там каждый бугорок знают, и им удалось подобраться ко мне в темноте на расстояние броска камня. Я помню страшный удар по голове, а затем, очнувшись, с ужасом понял, что лежу с кляпом во рту и связан по рукам и ногам. Также, по их словам, они сначала оглушили Ахмад-шаха, но потом перерезали ему горло, потому что исмаилиты не хотят иметь ничего общего с местными горцами. Им даже запрещено брать пуштунов в плен. Видимо, они опасаются, что рано или поздно местные жители разболтают секреты своим родственникам и тайна Шализара будет раскрыта. В общем, сагиб, я объяснил причину своего пленения: эти езиды ловки, как кошки, и коварны, как кобры. Но все это никак не снимает с меня ответственности и не смывает моего позора.

С этими словами сикх сел на верхнюю ступеньку лестницы, подобрал под себя ноги и приготовился к долгому ожиданию со спокойствием и невозмутимостью, свойственными его народу. Когда Гордон и Азиза вошли в комнату и закрыли за собой дверь, девушка тщательно задернула прикрывавшую ее портьеру. Затем американец сказал ей:

— Теперь ты иди. Не стоит возбуждать подозрения слишком долгим отсутствием. Постарайся вернуться ко мне ближе к вечеру, в сумерках. Сдается мне, что меня будут удерживать в этой комнате, пока не вернется некий Багила. Когда придешь, скажи стражнику у двери, что тебя послал шейх. Наверняка мне еще предстоит встретиться с ним, и я замолвлю словечко о столь понравившейся мне девушке. Да, кстати, мне принесли вино со снотворным. Скажи им, что видела, как я пил его, а затем крепко уснул. Похоже, я догадываюсь, зачем мне его подсунули.

— Я сделаю все, как вы скажете, сагиб, и постараюсь в сумерках сюда вернуться.

Девушка дрожала от страха и восторга, но держала себя в руках. Сочувствие и печаль отразились во взгляде Гордона, которым он проводил скрывшуюся за дверью стройную фигурку. Дочь богатого торговца из Дели, Азиза, конечно, была не приучена к такому обращению, какое ее встретило в Шализаре. Тем не менее держалась она мужественно и с достоинством.

Гордон взял кувшин, прополоскал вином рот — так, чтобы терпкий запах разносился бы его дыханием, вылил часть вина в угол за портьеру, а часть пролил на пол у дивана, словно случайно уронив кувшин. Повалившись на диван, американец глубоко и ровно задышал, изображая крепкий сон.

Не прошло и нескольких минут, как дверь вновь приоткрылась, и в комнату вошла девушка. То, что это была девушка, Гордон определил, не открывая глаз, — по легким шагам и аромату духов, ударившему ему в ноздри. И именно эти же признаки определенно дали ему понять, что это была не Азиза. Судя по всему, шейх не слишком-то доверял женщинам и предпочитал на всякий случай продублировать сведения, полученные от одной из них, посылая на проверку другую. Гордон не думал, что ее подослали убить его: для этого за глаза хватило бы яда в кувшине, поэтому он предпочел не рисковать и не подсматривать за ней сквозь прищуренные, но не плотно закрытые веки.

Судя по частому, прерывистому дыханию девушки, она сама дрожала от страха. Ее ноздри едва не коснулись его губ. Наконец раздался вздох облегчения — это незнакомка учуяла запах вина со снотворным, исходивший от Гордона. Мягкие проворные руки ловко обыскали его, явно стремясь нащупать спрятанное оружие. Ощутив ее пальцы под левой рукой, там, где под курткой висела на портупее потайная кобура, Гордон порадовался, что предусмотрительно отдал пистолет Лалу Сингху. Ведь, разыгрывая усыпленного снотворным, он был бы вынужден позволить девушке забрать у него оружие.

Так же тихо, как вошла, незнакомая девушка покинула комнату. Чуть скрипнув, закрылась за ней дверь. Гордон продолжал лежать неподвижно, решив воспользоваться тем, что предоставила в его распоряжение сложившаяся ситуация. И раз уж в течение ближайших трех — трех с половиной часов предпринять что-либо было нельзя, то оставалось хотя бы выспаться и набраться сил. Долгие годы напряженной, изматывающей жизни приучили Гордона использовать любую возможность поесть и поспать, что никогда не бывает лишним. Другому человеку едва ли удалось бы даже вздремнуть в таком нервном состоянии, но Гордон уже давно привык играть со смертью в игру, ставкой в которой была его собственная жизнь. Вот и сейчас весь его маскарад висел на волоске, его судьба, как и судьба его друзей, зависела от весьма сомнительной возможности бежать с плато под покровом ночи, никакого конкретного плана бегства из города и спуска с обрыва у него не было — и тем не менее он уснул. Уснул так крепко и спокойно, словно остановился на ночлег в доме верного друга в тишине и безопасности своей родной страны.

Как и большинство людей, ведущих своего рода «волчий» образ жизни, Гордон мог уснуть, когда это было нужно, в любой обстановке и в любое время. При этом будильник его внутренних, подсознательных часов тоже никогда его не подводил. Впрочем, на этот раз он Гордону не понадобился — американцу пришлось проснуться несколько раньше предварительно намеченного им времени. Стоило дверям лишь чуть скрипнуть, как Гордон мгновенно вскочил с дивана, готовый ко всему. На этот раз его покой потревожил вошедший Муса, как всегда вежливо и учтиво поприветствовавший его.

— Шейх Аль-Джебаля желает видеть вас, сагиб, — объявил слуга. — Господин Багила вернулся в Шализар.

Итак, некто таинственный, по прозвищу Пантера, вернулся в город раньше, чем ожидал шейх. Не зная, чего именно ему ждать от этой встречи, Гордон внутренне готовился ко всему. Выходя вслед за Мусой из комнаты, он обратил внимание на то, что портьера на противоположной от двери стене по-прежнему чуть топорщилась — стражник все еще находился там, на своем посту.

Муса повел американца не в тот зал, где его впервые принимал шейх, а — по длинному, извилистому коридору — к незнакомой раззолоченной двери, вход в которую преграждал воинственно выглядевший рослый часовой-араб. По знаку Мусы стражник распахнул дверь и позволил персу и его спутнику пройти в скрытое за ней помещение. Шагнув за порог, Гордон от неожиданности замер на месте.

Он оказался в довольно просторном зале без окон, но с несколькими дверями. Прямо напротив той, через которую вошел американец, на бархатном диване раскинулся шейх Аль-Джебаля. За его спиной, по обыкновению, замерли два чернокожих суданца с серебристыми алебардами, а кроме того, вокруг дивана плотным полукольцом столпилась дюжина вооруженных людей самых разных национальностей: курды, друзы, арабы и даже один представитель племени орадж — весь покрытый шрамами громила, знакомый Гордону под именем Урук-хан, возглавлявший некогда жестокую банду убийц и грабителей.

Но всех этих людей, включая и грозного Урук-хана, Гордон едва удостоил краткого взгляда. Все его внимание оказалось приковано к еще одному присутствующему в зале. Этот человек, шагнув вперед, оказался между американцем и диваном шейха. Судя по кривым ногам, ему пришлось немалую часть жизни провести в седле, что, однако, не лишало его фигуру внушительности и даже некоторой эффектности. Высокий, худощавый, этот человек был даже по-своему, как-то зловеще красив. Одна его рука ласково поглаживала рукоять большого автоматического пистолета, свисавшего с пояса, другая механически подкручивала длинный черный ус. Гордон понял, что проиграл свою партию, ибо этот долговязый усатый кавалерист был не кем иным, как Иваном Конашевским, казаком, слишком хорошо знавшим Аль-Борака, чтобы можно было обвести его вокруг пальца, как это удалось сделать с шейхом, наплетя ему всяких небылиц.

— Вот этот человек, — сказал Отман. — И он хочет вступить в наше братство.

Человек по имени Багила презрительно улыбнулся:

— Он притворяется, шейх. Он актер, умело играющий выбранную роль. Нет, убей меня, я не поверю, чтобы Аль-Борак оказался предателем. Не тот он человек. А здесь он мог оказаться только в одном качестве — как шпион, засланный англичанами.

От взглядов, нацеленных на Гордона, немедленно повеяло холодом и ненавистью. Да, этим людям достаточно было одного слова Багилы, чтобы поверить ему и составить мнение о том, что он говорит.

Гордон вдруг от души рассмеялся, чем явно привел в замешательство всех присутствующих. Не понял причину этой веселости и Иван Конашевский. Он достаточно хорошо знал американца, чтобы отделить ложь от истины в его словах и даже абсолютно точно определить истинную цель его появления в тайном городе, но даже он не знал его настолько хорошо, чтобы понять этот смех и новый, мрачный блеск, появившийся в глазах Аль-Борака.

В смехе Гордона не было ни самоиронии, ни цинизма, вызванного признанием своего поражения. Нет, под непроницаемой личиной Аль-Борака скрывалась душа дикого, яростного воина. Долгие годы жизни разведчика приучили его к справедливости древней мудрости: вступать в бой только тогда когда не осталось никаких средств избежать его. Но теперь игра была проиграна, и уже ничто не сдерживало рвущегося в бой воина! Маски были сброшены. Продумав все, что было возможно, Гордон не смог-таки перехитрить судьбу и учесть все-все вероятные и невероятные встречи в этом таинственном городе. Отступать теперь было некуда. Ему оставалось только одно — принять этот бой, последний бой в жизни. И в этом бою у Гордона было одно преимущество — ему уже нечего было терять, он мог не задумываться о последствиях этой стычки, мог не строить стратегических планов. Для него все должно было решиться в ближайшие мгновения — в этом самом бою. И смех, так удививший его противников, вырвался из каких-то первобытных, диких уголков души цивилизованного американца. Даже вспыхнувший в его глазах зловещий огонь не насторожил противника — все были слишком удивлены этой вспышкой необъяснимого веселья.

Шейх развел руками и снисходительно произнес:

— В таких делах я всецело полагаюсь на тебя, Багила. Ты знаешь этого человека, я — практически нет.

Можешь делать с ним, что считаешь нужным. Не бойся, он не вооружен.

Получив заверения в беспомощности слывшего весьма опасным противника, шализарцы заметно оживились. Урук-хан потянул из ножен трехфутовый хайберский меч. Остальные тоже взялись за оружие. Самых разных клинков в зале было предостаточно, но, судя по всему, огнестрельное оружие было только у казака.

— Невооружен? — усмехаясь, переспросил шейха Иван и перешел на русский язык, понятный из всех присутствующих лишь Гордону. — Что ж, так оно для всех спокойнее… Нет, Гордон, не думал я, что ты окажешься таким болваном. Соваться сюда — тебе, кого каждая собака знает, — это просто безумие. Неужели ты не мог предположить, что в таком месте наверняка найдется кто-нибудь, кто знает тебя как облупленного? Естественно, я не имею в виду этих дикарей, включая и так называемого шейха…

— Согласен, ты оказался в этой партии неожиданно вынырнувшим из колоды джокером, — признал Гордон. — Я и вообразить не мог, что таинственный Багила — это и есть ты. Тут я и вляпался, понадеявшись на удачу. Да, все сошлось так, как я и предполагал: я имею в виду то, что за всем этим маскарадом стоит какая-то европейская держава. По-моему, твои хозяева тоже мечтают об установлении своей азиатской империи, ведь так? Вот они и послали тебя сюда, чтобы установить связи и объединить силы с этим фанатиком Отманом. Он прельстился возможностью осуществить свою давнюю мечту, а потому стал послушным орудием в твоих руках. На ваши деньги был построен этот город, вооружены европейским оружием эти бандиты. Но на что вы рассчитываете, чего хотите достичь, опираясь на банду наркоманов-фанатиков? Заменить всех верных Британии азиатских правителей послушными марионетками? Под страхом смерти заставить враждебных вам султанов и пашей подписать и соблюдать мирные договоры?

— Частично — да, — спокойно кивнул Конашевский. — Это одно из направлений строительства нашей империи в Азии. Не стану утруждать себя и беспокоить тебя напоминаниями о том, что в новой империи тебе нашлось бы достойное место. Я знаю, что это бесполезно. Твое упрямство и верность в отстаивании интересов Англии известны не меньше, чем твое воинское мастерство. Ты из кожи вон лезешь, чтобы сохранить и укрепить британское правление в Индии, хотя, признаться, я не понимаю причин этой настойчивости. Ты ведь американец, ты даже не англичанин по происхождению твоего рода. Еще до того, как уплыть через Атлантику в Новый Свет, твои предки веками воевали с англичанами…

Гордон чуть заметно улыбнулся:

— Мне нет дела до англичан. Но Индия — этой стране под британским правлением будет куда лучше, чем под властью тех, кто использует в своей борьбе таких людей, как ты и Отман. Да, кстати, а кому в данный момент ты подчиняешься? Царским агентам или кому-то другому?

— Уверяю тебя, что не пройдет и нескольких минут, как эти и все другие вопросы перестанут интересовать тебя, — усмехнулся Конашевский, обнажив в кривой ухмылке желтые зубы.

Отман и его приближенные забеспокоились, явно не желая присутствовать при разговоре, ведущемся на непонятном им языке. Уловив их недовольство, казак перешел на арабский:

— Интересно будет понаблюдать за твоими последними минутами — или, быть может, долгими предсмертными часами. Говорят, что ты терпелив и вынослив, как краснокожие индейцы. Любопытно будет проверить справедливость этих утверждений… Связать его!

С этими словами Иван стал вынимать из кобуры пистолет, так как понимал, что Гордон вряд ли добровольно позволит связать себя. Но, даже понимая, что его противник опасен и без оружия, казак не мог предположить, насколько стремительными, взрывоопасными могут быть движения американца. В общем, Конашевский еще не успел поднять выхваченный из кобуры пистолет на нужную высоту, как Гордон уже бросился на него и молниеносным ударом в челюсть нокаутировал казака. Кровь брызнула из разбитой губы, Иван повалился на пол, пистолет выпал из его разжавшейся руки.

Только Урук-хан, по собственному опыту знавший, насколько грозным может быть в бою Аль-Борак, заранее подготовился к атаке и первым подбежал к нему. Его атака не позволила Гордону поднять упавшее оружие Ивана, заставив американца присесть и развернуться на месте, уворачиваясь от занесенного трехфутового клинка. Метнувшись к нападающему, Гордон перехватил запястье его руки, сжимавшей оружие, останавливая в воздухе рубящий удар. Одновременно, пользуясь мгновенным замешательством противника, не ожидавшего такого отпора, он сумел выхватить из-за пояса Урук-хана кинжал и практически тем же движением всадить этот клинок ему под ребра почти по рукоятку. Урук-хан застонал и стал заваливаться на пол, оставив в руках Гордона свой меч.

Все это произошло в одно мгновение, в каком-то взрыве скорости, соединившейся с силой, и заняло лишь краткую долю секунды! Конашевский был выведен из боя, а Урук-хан и вовсе отправлен на тот свет — причем раньше, чем кто-либо успел понять, что происходит. Когда же остальные приближенные шейха вступили в схватку, их встретил клинок длиною почти в ярд, сжатый в руке одного из самых известных мастеров фехтовального дела к северу от Хайбера.

Вместе с первым же разворотом в сторону нападавших Гордон сразил слишком увлекшегося собственной яростью курда, боковым ударом перерубив ему яремную вену. Затем пришла очередь одного из арабов, повалившегося на пол со вспоротым животом. Бросившийся в ноги Гордону с кинжалом в руках друз с воем откатился назад, зажимая ладонью культю правой руки, с которой меч Гордона одним взмахом снес кисть и часть запястья.

Американец даже не стал прижиматься к стене, чтобы прикрыть спину. Наоборот, с яростным боевым кличем он сам перешел в атаку и вонзился в гущу нападавших на него противников. Он оказался в центре бешеного водоворота рубящих, колющих, сверкающих, словно молнии, клинков, которые тем не менее никак не могли поразить свою единственную цель. Цель эта беспрестанно перемещалась по залу, меняя позицию ежесекундно. Взгляды нападавших едва успевали за маневрами Гордона, чего нельзя было сказать об их клинках. Даже численное превосходство исмаилитов сыграло с ними злую шутку. В пылу боя они уже нанесли несколько ран друг другу и теперь были вынуждены действовать осторожнее, частенько откровенно рассекая мечами и саблями воздух, даже не рассчитывая попасть в цель. Разумеется, сильное психологическое, деморализующее воздействие на нападавших оказал и сам бешеный шквал смертоносных ударов со стороны того, кого еще минуту назад они считали беззащитной, обреченной жертвой.

В ближнем бою в помещении длинный прямой клинок, похожий на большой нож, был эффективнее, чем сабли и ятаганы нападавших. Да и вообще, в руках человека, умеющего обращаться с хайберским мечом, он становится едва ли не самым эффективным холодным оружием в мире. А Гордон как раз и посвятил немало дней своей жизни тренировкам с клинком этого типа, бессчетное количество раз отрабатывая пробивающий любую защиту разящий удар сверху — тот, что рассекает человеческий череп от макушки до шеи, — или, например, укол в живот, с одновременным движением снизу вверх, отчего внутренности из вспоротого брюха жертвы вылетали наружу.

Это была настоящая бойня. Ни одного лишнего или ошибочного движения не позволил себе Аль-Борак, знавший, что карой за малейшую ошибку будет мгновенная смерть. Ни на миг он не испугался и не усомнился в себе. Словно тайфун, он проносился сквозь стену тел и клинков, оставляя за собой залитую кровью просеку.

В пылу сражения чувство времени притупляется. Казалось, прошла целая вечность, на самом же деле едва ли минуту спустя нападавшие как-то разом отпрянули, отступив под напором одинокого воина. Аль-Борак резко развернулся на месте, чтобы избежать удара в спину, и одновременно вычислил взглядом спрятавшегося в дальнем конце зала шейха, которого прикрывали своими телами и алебардами могучие суданцы. Мускулы Гордона напряглись, готовясь к решающему броску, но неожиданно раздавшийся резкий крик заставил американца мгновенно обернуться.

В зал, распахнув двери из коридора, вбежала группа стражников-арабов, направивших стволы винтовок на американца. Его противники немедленно бросились врассыпную, чтобы не оказаться на линии огня. Гордон, видя, как поднимаются винтовки, успел напомнить себе, что терять ему больше нечего, и прикинул шансы добраться-таки до шейха. Выходило так, что где-то на полпути к Отману его неминуемо поразит с полдюжины пуль, но при определенной доле везения у него еще может хватить остатка инерции и силы, чтобы вонзить меч в горло или сердце этого опасного безумца. Померяться силами с самой смертью — это могло бы напугать слабого духом человека, но не таким был Фрэнсис Гордон, для которого вся жизнь была азартной игрой.

А затем — впрочем, можно было бы сказать, в тот же миг, так быстро все произошло, — еще до того, как Гордон метнулся к шейху, а арабы нажали на спусковые крючки, дверь с правой стороны зала распахнулась, и шквал свинца обрушился на шеренгу стрелков. Это был Лал Сингх! С первой же вспышкой в руке сикха, сжимавшей пистолет, Гордон изменил свои планы самым коренным образом: теперь он отложил последний поединок со смертью до лучших (или худших?) времен и сосредоточился на том, как выжить в этой почти безнадежной ситуации. Решение оказалось неожиданным даже для него самого: вместо отступления Гордон бросился в сторону смешавшегося строя арабской стражи.

Выстрелы Лала Сингха, унесшие жизни троих арабов и заставившие закричать еще двоих, тяжело раненных, изрядно деморализовали стражников. Кто-то начал стрелять в сикха, кто-то — в приближающегося Гордона. Разумеется, и те и другие промахнулись, как всегда бывает с людьми, чье внимание оказывается раздвоенным. В стремительном прыжке Гордон ворвался в строй арабов, успел несколько раз взмахнуть мечом и, проникнув сквозь смешавшиеся шеренги, как горячий гвоздь сквозь масло, выскочил в коридор, откуда метнулся в дверь, ведущую в комнату, из которой стрелял его друг. Лал Сингх, увидев, что Аль-Борак ушел из-под огня, проворно захлопнул дверь зала со своей стороны и с удовлетворением услышал, как град пуль обрушился на окованные бронзовыми листами толстые створки.

Перекрикиваясь, друзья бросились по анфиладе комнат навстречу друг другу. На беду сикха, он слишком увлекся и не заметил, как из-за одной из портьер взметнулась в воздух сжатая сильной рукой дубинка, которая в следующий миг обрушилась ему на голову. Предупреждающий возглас Гордона прозвучал слишком поздно. Сикх повалился на каменные плиты пола, одна из которых неожиданно резко ушла вниз, и образовавшаяся яма-ловушка проглотила бесчувственное тело Лала Сингха.

Громогласно проклиная все на свете, Гордон подбежал к портьере, но рубящий удар его меча пришелся по камню. Тот, кто прятался в засаде на выходе из зала, успел скрыться в какой-нибудь потайной нише, искать вход в которую у Гордона не было времени.

Сикх исчез в провале в полу — живой или мертвый, неизвестно, — и помочь ему сейчас Гордон был не в силах. Плита-ловушка вновь встала на свое место, закрыв путь в подземелье, а в коридор уже ввалились стражники, открывшие яростную пальбу. Эхо выстрелов, многократно отразившись от стен коридора, пошло гулять по дворцовым покоям.

Винтовочные приклады гулко забарабанили по запертой сикхом двери. Гордон запер дверь, ведущую в коридор, и, двигаясь вдоль стен, чтобы избежать ловушек на прямых линиях между дверьми, обогнул комнату. Здесь, распахнув еще одну обитую бронзой дверь, Гордон метнулся в узкий коридор, шедший перпендикулярно основной анфиладе залов. В дальнем конце коридора виднелось окно с позолоченной ажурной решеткой. Навстречу Гордону бросился какой-то курд с винтовкой наперевес. Стражник успел выстрелить, не целясь, лишь один раз. Передергивая затвор вторично, он уже был сметен налетевшим, как ураган, Гордоном. Американец, взбешенный предательским нападением на сикха и разгоряченный боем, ударил мечом наотмашь. Голова курда соскочила с плеч и покатилась по полу, а обезглавленное тело отлетело к стене, заливая все вокруг себя фонтаном бьющей из рассеченных вен и артерий крови.

Подбежав к окну, Гордон вскарабкался на подоконник и, упершись в один из прутьев решетки плечом, руками и ногой надавил на другой. Мощь стальных мышц, помноженная на первобытную ярость, дала результаты: прутья, чуть согнувшись, с хрустом вырвались из креплений в оконном проеме. Протиснувшись в образовавшуюся щель, Гордон оказался на балконе-галерее, укрытом от солнца и от взглядов снаружи тонкими кружевными занавесями. За спиной американца послышались шаги и крики. Прогремели выстрелы, первые пули ударились в оконный переплет и просвистели рядом с беглецом. У Гордона оставался лишь один путь — вперед. Он прыгнул, на лету взмахом клинка пропоров тюль занавеса, и, сгруппировавшись, приземлился в дворцовом саду.

Сад был пуст, если не считать полудюжины с визгом разбежавшихся в разные стороны женщин. Петляя между деревьями, чтобы не попасть под пули преследователей, Гордон побежал к дальней стене, ограждающей сад. Бросив взгляд через плечо, он успел заметить множество злобных бородатых лиц на балконе и блестящие на солнце винтовочные стволы, нацеленные ему в спину. Пули свистели рядом с ним, попадали в стволы и ветви деревьев, шелестели в зеленой листве… Чей-то злобный боевой клич предупредил беглеца о новой опасности.

По стене наперерез ему бежал человек, размахивая зажатым в руке ятаганом.

Этот стражник — крепко сложенный, даже толстоватый курд — совершенно точно рассчитал место, где преследуемый должен был подбежать к стене. На свою беду, сам он оказался на этом месте на секунду позже, чем Гордон. Стена была невысока — примерно в человеческий рост, — и Гордон легко, почти не теряя скорости, взобрался на нее — как раз вовремя, чтобы, успев восстановить равновесие, поднырнуть под свистнувший в воздухе ятаган. Мгновение спустя острие хайберского меча вонзилось в жирный живот нападавшего.

Курд издал предсмертный стон, захрипел, как издыхающий бык, и, выпустив ятаган, последним усилием вцепился обеими руками в плечи своего убийцы. Затем, заваливаясь на бок, тяжелый курд увлек за собой и Гордона. Тот успел заметить, что стена сада почти нависала над неглубоким обрывом узкого сухого оврага. Гордону хватило сил и времени лишь на то, чтобы как можно дольше удерживаться ногами на парапете стены. Это дало ему возможность, пролетев вдоль стены и обрыва полтора десятка футов вместе со своей жертвой, оказаться наверху в момент приземления. Тело толстяка смягчило удар, но даже при этом у Гордона перехватило дух, и он на время потерял способность ориентироваться в пространстве и что-либо делать. Из ступора его вывел сухой звук винтовочного выстрела. «Мимо», — успел подумать Гордон, услышав, как пуля ударилась о камень где-то за его спиной. «Следующий точно не промахнется», — вынужден был признать он, поднимая голову. Действительно, прямо с гребня стены на него жадно нацелилось дуло винтовочного ствола…

Гордон встал на ноги, понимая, что, безоружный, он ничем не сможет защитить себя от неминуемой пули в грудь или в голову. Словно завороженный, глядел он в крохотный черный кружок ствольного среза. Чуть дальше, за дулом, слегка размытое, виднелось оскалившееся в злобной ухмылке лицо стрелка.

Затем, к удивлению Гордона, чья-то рука увела ствол в сторону, и в тот же миг над гребнем стены показалось множество голов в разноцветных тюрбанах. Человек, остановивший стрелка, рассмеялся, что-то сказал ему и махнул рукой в ту сторону, куда уходил овраг. Обидевшийся было на него стрелок подумал — и лицо его исказила жестокая улыбка. Гордон с удивлением разглядывал ряд бородатых лиц. Преследователи смотрели на него сверху, удовлетворенно и злорадно ухмылялись, как будто они подстроили беглецу зловещую ловушку. Затем, когда другие продолжали злобно смеяться, другие стали выкрикивать ответы на вопросы, задаваемые кем-то невидимым.

Гордон терялся в догадках: еще несколько секунд назад он не ждал от этих людей ничего, кроме шквала свинца, — и вдруг они явно отказывают себе в удовольствии пристрелить его!

Неожиданно над стеной показалось еще одно лицо — залитое кровью, с расквашенными губами. Конашевский был изрядно бледен, но усы его все так же браво торчали в стороны, а ухмылка на его тонких губах была не менее зловещей, чем в тот миг, когда он приказывал связать Гордона.

— Из огня да в полымя, как у нас говорят, — расхохотался казак. — По правде говоря, у меня в отношении тебя были несколько другие планы. Я имею в виду детали. Но если уж ты так настаиваешь, я готов примириться с тем вариантом, который ты для себя выбрал сам. Не уверен, что ты об этом не пожалеешь. А теперь я предоставляю тебе полную свободу размышлять и даже действовать. Ты мне теперь неинтересен, времени на тебя я терять не хочу. Не собираюсь также заниматься благотворительностью, милостиво жалуя тебя пулей в голову. Это было бы для тебя слишком легкой смертью. Прощай, покойничек!

Скомандовав что-то своим подчиненным, Иван исчез из виду. Вслед за ним со стены убрались и другие головы преследователей. Гордон остался один, если не считать мертвого курда, лежавшего у его ног.

Оглядевшись вокруг себя, Гордон недовольно нахмурился. Он знал, что южная оконечность плато была превращена в сеть узких извилистых оврагов, ущелий и трещин. Сейчас он находился в той ее части, что вплотную примыкала ко дворцу, — в прямом, как шрам от сабли, овраге шириной футов тридцать. Этот овраг выходил из лабиринта и утыкался в подножие южной стены дворца и забора дворцового сада, с которого Гордон и упал вниз. Этот обрыв был абсолютно гладким и строго вертикальным — чересчур ровным и неприступным, чтобы быть творением одних лишь природных сил.

Столь же гладкими и отвесными были и стены этого тупика, упиравшегося в подножие дворца. Кроме того, по гребню этих стен и вдоль стены была закреплена стальная полоса с короткими, но остро отточенными, направленными вниз треугольными лезвиями. Падая сверху вниз Гордон счастливо миновал их, но любой, кто попытался бы вскарабкаться по обрыву на стену, встретил бы на пути непреодолимое препятствие в виде этих зубьев. Итак, там, где овраг был не слишком глубок, выбраться из него не давали стальные клинки. Там же, где их не было, стены оврага уходили вверх на двадцать футов и выше. Гордон оказался в ловушке, в тюрьме — частично природной, частично созданной человеческими руками.

В противоположной от дворца стороне овраг изгибался и распадался на множество узких расщелин, сетью уходивших до маячившего над горизонтом горного склона. Ничто не перекрывало Гордону путь в лабиринт, но он достаточно хорошо знал своих противников, чтобы понимать, что они, затратив столько сил и времени на укрепление одной стороны ловушки, вряд ли оставили бы неприкрытым выход по ее другую сторону. Тем не менее, как натура деятельная, Гордон не допускал и мысли о том, чтобы сдаться на милость судьбы и покорно дожидаться того, что она ему уготовила. Да, исмаилиты, видимо, были уверены в том, что Аль-Борак заперт ими надежно. Но точно так же в этом бывали уверены и многие другие люди, которые тем не менее рано или поздно обнаруживали свою ошибку.

Выдернув меч из тела курда, Гордон обтер клинок от крови и пошел по дну оврага прочь от стены.

Через сотню ярдов он подошел к месту, где овраг разделялся на узкие рукава, вошел в один из них наугад и тотчас же оказался в гуще этого кошмарного лабиринта. Овраги, каналы и трещины в толще скал хоть и шли преимущественно с юга на север, но пересекались, изгибались, сливались друг с другом и расходились веером так, что ни о какой системе или каком-либо порядке не могло быть и речи. Одни проходы заканчивались тупиками, и Гордону приходилось возвращаться из них на исходную точку, другие неожиданно выходили в более широкие или, наоборот, узкие разломы, в которых неподготовленный человек вскоре затерялся бы и сбился с дороги. Кроме того, дно этого лабиринта вовсе не было ровным и гладким, и Гордону приходилось перелезать и перепрыгивать с камня на камень, чтобы продвигаться по этому хаосу узких проходов и трещин.

В какой-то момент, спрыгнув с очередного валуна, Гордон почувствовал, как у него под ногой что-то хрустнуло. Посмотрев вниз, он с ужасом обнаружил у своих сапог человеческий скелет с переломанными во многих местах костями. Головы у этого скелета не было. Отделенный от позвоночника и проломленный череп валялся поодаль. Никакой ураган, камнепад или другое природное явление не смогли бы изувечить человеческое тело именно таким образом. Гордон внимательно и напряженно осмотрел все вокруг, осторожно заглядывая за каждый выступ камня и присматриваясь к затемненным нишам у подножия стен. Нигде, ни на одном песчаном участке, он не заметил ни единого следа, который мог бы навести его на мысль о размерах и внешнем виде какого-либо гигантского хищника. Лишь поодаль ему попался один-единственный полустертый след. Этот след не походил на лапу тигра, леопарда или медведя. Больше всего отпечаток походил на след, оставленный огромной, босой, неправильной формы, но — человеческой ступней. Кроме того, останки человека не походили на то, что остается после нападения плотоядного зверя. Ни на одной кости не было видно следов зубов. Все они были не перекушены или перегрызены, а именно переломаны, как мог бы сломать их невероятной силы человек.

С величайшей осторожностью Гордон двинулся дальше и вскоре обнаружил на остром каменном выступе маленький клочок грубой серой шерсти, а затем, ориентируясь по омерзительному, незнакомому запаху, он вышел на нишу в стене, где, судя по обилию экскрементов и шерсти на камнях, имел обыкновение спать этот таинственный зверь… или человек, или же — демон.

Чтобы не сбиться с курса и держаться по возможности точно южного направления, Гордон влез на одну из скал, которая, похоже, была выше многих окружавших ее камней. С вершины американец огляделся. Первоначальные предположения не обманули его: лишь с севера, там, где маячил купол шализарского дворца, горизонт был более или менее далек и ровен. Со всех остальных сторон путь к горному хребту преграждали казавшиеся непроходимыми нагромождения скал и камней.

Впрочем, удалось Гордону рассмотреть и кое-что новое. По крайней мере, яснее стала природа этого странного лабиринта. Когда-то часть плато, лежащая между городом и хребтом, стала постепенно, фрагмент за фрагментом, раскалываться и опускаться на дно впадины. За миллионы лет эти гигантские осколки раздробились под действием ветров и перепадов температур и образовали этот лабиринт трещин и расщелин. Теперь Гордону стало ясно, что он выбрал неправильный путь: не было никакого смысла пытаться штурмовать лежащие впереди завалы из гигантских обломков скал. Куда более реальной выглядела попытка выйти по одному из ущелий, лежащих к юго-западу от города и максимально близко подходящих к подножию хребта. Прикинув расстояние, Гордон понял, что быстрее он попадет туда, вернувшись к городской стене и вновь начав путь на юг по другому ущелью, а не пробираясь по множеству скальных гряд, отделявших его от искомого места.

Еще раз все осмотрев, он спустился со скалы и пошел обратно, по своим же следам. Солнце начинало клониться к горизонту, когда он наконец вышел к устью ущелья, которое, по его расчетам, должно было вывести к подножию хребта. Бросив взгляд в сторону города, он вдруг заметил, что с телом, остававшимся у подножия стены, произошли какие-то изменения. Почувствовав недоброе, Гордон решил вернуться в тупик оврага у городской стены. Во-первых, тело, лежавшее на дне оврага, явно не было столь же мощным, как у погибшего курда. Во-вторых — лежало оно не в том положении, в котором его оставил Гордон. В-третьих, одежда на нем была другой… В общем, спустя секунду Гордон уже бежал со всех ног к лежавшему неподвижно человеку. Труп курда исчез, а на его месте лежал Лал Сингх!

На правой стороне его головы была огромная, распухшая ссадина, но сикх остался жив. Более того, когда Гордон приподнял его голову, он заморгал и пришел в сознание. Поднеся руку к ране на голове, он непонимающим взглядом посмотрел на американца.

— Что случилось, сагиб? Что с нами? Мы погибли и теперь попали в ад?

— В ад, говоришь? А что, может быть, ты и прав. Но, что мы не умерли, это я тебе заявляю со всей ответственностью. Пока что мы живы, пока… Ты помнишь, как ты здесь оказался?

Сикх покачал головой, изумленно глядя вокруг:

— Понятия не имею. А где мы?

— В овраге, за внешней стеной дворца. Ты не помнишь, как тебя сюда сбросили?

— Нет, сагиб. Последнее, что я помню, — это бой во дворце. Потом… потом — ничего. Я ждал тебя, как было приказано, но тут прибежала Азиза и сказала, что тебя узнал кто-то из твоих давних врагов. Она провела меня в комнату, смежную с залом, где ты ввязался в бой. Я воспользовался твоим пистолетом, и, насколько я помню, небесполезно. Выбежав тебе навстречу, я бросился в коридор, вбежал в соседнюю комнату… и больше ничего не помню. Что-то случилось, но что — не помню. Ничего не помню.

— Кто-то из обитателей дворца, спрягавшись за занавесями, огрел тебя по голове изрядной дубинкой, — буркнул Гордон. — Наверняка он заметил, как ты входил в ту комнату, но, побоявшись напасть в открытую, нанес удар со спины, из какой-то потайной ниши. По-моему, в этом дворце полным-полно таких местечек. А потом, оглушив тебя, он как-то привел в действие скрытую в полу ловушку. Этого добра там, наверное, тоже навалом. С того момента я ничего о тебе не знал. Я стал отступать, выбрался в дворцовый сад, перемахнул через стену и свалился сюда, подмяв под себя убитого мною курда. Наверное, пока я обследовал окрестные катакомбы, они подняли на веревках его тело, а тебя сбросили сюда… Хотя нет. Подожди-ка: вряд ли тебя сбросили со стены. Ты бы тогда и костей не собрал. Спуститься по лестницам и поднять тело курда стражники, конечно, могли, но едва ли они стали бы утруждать себя тем, чтобы бережно опускать тебя вниз. А раз так — то напрашивается следующий вывод: тебя вытащили сюда из дворца через какую-то дверь или люк, которые находятся, скорее всего, где-то здесь, неподалеку.

Несколько минут внимательного осмотра скалы у подножия стены подтвердили правоту предположения Гордона. Небольшая дверь была пригнана так плотно, что совершенно не бросалась в глаза при беглом взгляде. Снаружи дверь была сделана из того же камня, что и сама скала, и ни на миллиметр не сдвинулась, когда Гордон вместе с Лалом Сингхом изо всех сил навалились на нее.

Собрав воедино все скудные, отрывочные знания о планировке шализарского дворца, Гордон пришел к пугающей догадке. Настолько пугающей, что сикха он решил до поры до времени не посвящать в свои предположения. По всему выходило так, что они оказались по другую сторону той богато украшенной двери в подземной тюрьме, о которой Азиза сказала, что это дверь в ад. Дверь в ад! Дверь в преисподнюю! Похоже. Лал Сингх не так уж и ошибался, высказав предположение, что они в аду, — особенно если учесть уже виденные Гордоном человеческие кости. Итак, легенда о джинне, пожирающем людей, обретала подтверждение в реальности. Хотя, если подходить к этому делу со скрупулезной точностью, то те несчастные, чьи останки видел Гордон, не были в буквальном смысле этого слова сожраны. Но это все детали. А в том, что в этих каменных лабиринтах обитает какое-то сильное, враждебно настроенное к людям существо, Гордон больше не сомневался. Вспомнив о тяжелых засовах, толстых досках и металлической обивке той двери, он решил и не пытаться выломать ее. Для осуществления этой затеи потребовался бы хороший таран и пара взводов солдат, да к тому же — немалое время. Ни того, ни другого, ни третьего у двух друзей не было.

— Стена, конечно, высокая, — сказал сикх, потирая больную голову. — Но дальше она уходит еще выше. Я вот что думаю: если ты заберешься ко мне на плечи и подпрыгнешь…

— То изрежу руки о те зубья.

— Тьфу ты! Я и не заметил, — виновато сказал Лал Сингх и, как бы извиняясь и объясняя свою оплошность, показал на свою раненую голову. — Так что же нам теперь делать?

— Перейдем эти овраги и посмотрим, что за ними, — пожал плечами Гордон. — Что с Азизой, случайно не знаешь?

— Она бежала впереди меня до той самой комнаты, из которой я стрелял. Наверное, она пропустила меня вперед и вошла следом за мной. Но когда она исчезла и что с ней стало — я не знаю.

— Тот парень, который огрел тебя по голове дубиной, вполне мог сцапать и ее, спрятав где-нибудь в укромном месте, откуда не слышны ее крики. Черт побери, эти ублюдки будут пытать ее, а потом убьют!.. Ладно, хватит об этом. Пора выбираться отсюда. Пошли, Лал Сингх.

Таинственные синеватые сумерки окутали скалы, когда американец и сикх вошли в каменный лабиринт. Поплутав по узким коридорам, они наконец вышли в достаточно широкое ущелье, которое, как надеялся Гордон, было тем самым, что он видел с вершины скалы. Некоторое время друзья шли по дну этого ущелья, уводившего их прямо на юг, но неожиданно оно вдруг раздвоилось, превратившись в два почти одинаковых по ширине рукава. Скорее всего, подумал Гордон, оба этих рукава, обогнув вытянутую скалу, сходятся вновь в единое русло где-то впереди. Он поделился своими мыслями с Лалом Сингхом, на что тот сказал:

— Но есть вероятность, что один из рукавов ведет в тупик. Давай так: я беру на себя левое ущелье, а ты правое. Пройдем вперед, а там будет ясно, нужно ли возвращаться обратно, и если нужно, то кому из нас.

Гордон не успел ничего возразить ему — так быстро Лал Сингх исчез в левом ответвлении ущелья, пропав из виду практически мгновенно. Гордон хотел было окликнуть его, но что-то удержало его от крика. По правую руку от него в стене виднелась еще более узкая щель — уже почти утонувший в сумерках колодец теней. И там, в беспроглядной серо-синей мгле, что-то шевельнулось… Шевельнулось и стало приближаться к выходу из этой темной щели. Напрягшись и затаив дыхание, Гордон, с трудом веря своим глазам, наблюдал, как к нему приближается чудовищный человекоподобный силуэт.

Он был как обретший реальность дух края кошмаров, как зловещее воплощение персонажа мрачной легенды, обретшее плоть и кровь.

Это создание оказалось огромной обезьяной — ростом с крупную гориллу. В отличие от тропических обезьян, тело этой твари покрывала довольно густая белесо-серая шерсть. Руки и ноги, ступни и кисти этого создания больше походили на человеческие, чем конечности других обезьян. С первого взгляда было ясно, что этот великан не древесное животное, а уроженец равнин или скальных хребтов, расположенных не в тропических широтах. Физиономия этого примата в общих чертах была как у гориллы, но переносица у него была выражена сильнее, челюсти меньше напоминали звериную пасть, хотя подбородка, Как и у других обезьян, не наблюдалось. При этом все черты сходства с человеком словно специально служили для того, чтобы подчеркнуть устрашающий облик чудовища, а разум, светившийся в его глазах, пылал только злом и жестокой ненавистью.

Гордон понял, что за тварь предстала перед ним. В существование этого редчайшего монстра он не верил — до этой вот секунды. Чудовище называлось снежным человеком, или белой обезьяной пустынь. Местом его естественного обитания были степи, пустыни и предгорья Внутренней Монголии. До Гордона доходили слухи и легенды об этом существе, слухи и легенды, спускавшиеся с отрогов затерянного плато Гоби, еще не исследованного и не изученного белым человеком. Представители племен, живших там, клялись, что верят в существование огромной человекообразной обезьяны, обитающей там с незапамятных времен и прекрасно приспособленной к суровой жизни в холоде и бесплодье высокогорных зим. Но до сих пор Гордон не встречал ни одного человека, который мог бы убедительно доказать или хоть как-то подтвердить факт встречи с одним из этих чудовищ.

На сей раз абсолютно неопровержимое доказательство стояло передним собственной персоной. Как кочевникам, служившим Отману, удалось привезти сюда из Монголии этого монстра, Гордон мог только гадать, но в том, что это и есть тот таинственный джинн, что обитал в скалах к югу от Шализара, сомнений у него не было.

Все эти мысли пронеслись в голове американца с быстротой молнии, в тот краткий миг, когда человек и обезьяна в напряжении стояли друг против друга, рассматривая и оценивая один другого. Затем в каменных стенах ущелья загрохотало эхо, повторяющее глубокий низкий рык обезьяны, бросившейся на чужака, молотящей воздух огромными кулаками и обнажившей в боевой гримасе чудовищные клыки.

Гордон не стал звать своего друга. Лал Сингх был безоружен и вряд ли смог бы помочь ему. Не попытался он и убегать. Встав поудобнее, он выставил вперед меч и приготовился отразить нападение, противопоставив разум, ловкость и сталь природной хитрости, скорости и невероятной силе противника.

Обычно обезьяне доставались беспомощные, истерзанные жертвы, прошедшие ад пыток, которые известны только редким мастерам этого дела даже здесь, на жестоком Востоке. Недочеловеческий разум, отличавший эту обезьяну от других представителей животного царства, находил удовлетворение в созерцании предсмертных мук несчастных людей и в причинении им последней, как можно более мучительной боли. Человек, что стоял сейчас перед чудовищем, был для него всего лишь еще одной мягкотелой тварью, которую предстояло сладострастно разодрать на куски, вывернуть наизнанку, переломать ей все кости. А то, что эта тварь стоит на ногах прямо и держит перед собой какую-то блестящую штуку — так это дела не меняет.

Гордон понимал, что единственный шанс уцелеть — это избежать хватки чудовищных лап, или рук, которые могли раздавить его в одну секунду. Внешне громоздкое, чудовище оказалось очень ловким и быстрым — оно стремительно подбежало к Гордону и завершило атаку молниеносным броском, словно выпущенное из пушки ядро. Гордон стоял неподвижно, когда обезьяна направилась к нему, не изменил он своего положения и в момент броска. Когда же, казалось, когтистые лапы готовы были сомкнуться на его теле, он мгновенно, со скоростью отпущенной с держателя катапульты, увернулся с линии атаки.

Когтеподобные ногти обезьяны зацепили лишь его рубашку в тот самый миг, когда Гордон прыгнул в сторону. И в том же самом прыжке он резко взмахнул клинком и нанес рубящий удар. Чудовищный рев огласил скалы и ущелья: рука — или лапа — обезьяны, отрубленная мечом по локоть, покатилась по земле. Несмотря на боль, несмотря на бьющую фонтаном кровь, зверь ни на мгновение не прервал свою атаку, и на этот раз его бросок был настолько молниеносным, что человеческие мышцы и суставы оказались не в силах полностью и абсолютно своевременно среагировать на него.

Гордону удалось увернуться от когтей и растопыренной пятерни оставшейся целой лапы монстра, но удар массивного плеча вывел его из равновесия и отшвырнул к скале. Но, падая, приминаемый дикой тяжестью, Гордон из последних сил всадил меч в брюхо обезьяны и даже успел резко дернуть клинок вверх, полагая, что наносит свой последний предсмертный удар.

Человек и зверь вместе ударились о каменную стену, и здоровая рука обезьяны тотчас же обвилась удушающей хваткой вокруг тела Гордона. Чудовищный рев оглушил его, когда прямо перед его лицом распахнулась огромная пасть… Но в этот момент резкая судорога пробежала по гигантскому телу обезьяны, рев, вырывавшийся из ее глотки, сменился хрипом и бульканьем. Хватка зверя ослабла, и Гордон, поспешив отскочить подальше, увидел, как огромная обезьяна начала молотить в воздухе всеми конечностями, дергаясь в предсмертных конвульсиях. Стальной клинок не только вспорол монстру брюхо, рассек кишечник с желудком, но и, будучи правильно направлен, проник снизу в грудную клетку и, по всей видимости, вонзился в сердце этого человекоподобного зверя, или звероподобного человека.

Все мышцы Гордона мелко дрожали, как после долгого боя или многочасовой тренировки на выносливость. Стальные мускулы его грудной клетки сохранили ему жизнь: ведь за те мгновения, что он испытывал на себе хватку огромной обезьяны, более слабый человек был бы задушен или раздавлен, как скорлупа ореха. Но даже для него, при всей его силе, такая схватка оказалась страшно выматывающей. Рубашка и нательное белье Гордона были изодраны в клочья, огромные когти оставили глубокие кровоточащие борозды на его спине. Он был грязен и залит кровью — своей и поверженного противника.

— Аль-Борак! Аль-Борак! — донесся до американца голос Лала Сингха.

Через мгновение из левого рукава ущелья выскочил встревоженный сикх, сжимавший в каждом кулаке по увесистому булыжнику.

— Сагиб, ты ранен? Ты весь в крови! Где раны?

— В брюхе этой твари, — усмехнулся Гордон, не любивший бурных проявлений эмоций. — И кровь на мне не моя, а обезьянья.

Лал Сингх с облегчением вздохнули, широко раскрыв от удивления глаза, уставился на поверженное чудовище.

— Вот это удар! — восхищенно цокнул он языком. — Да ты его вспорол так, что из него все кишки вывалились, и при этом зацепил острием сердце! Пожалуй, на свете не наберется и десяти человек (из тех, кто сейчас жив, разумеется), кто мог бы повторить такой удар. Слушай, сагиб, а ведь это и есть тот самый джинн, про которого говорила девушка во дворце! Обезьяна… Так это же та тварь, которую монголы называют снежным человеком!

— Точно. А я, если честно, никогда не верил в рассказы об этих огромных обезьянах. В свое время в отдаленные районы Гоби было послано несколько научных экспедиций, но тамошние обитатели — и люди, и звери — всячески стараются избежать контактов с белыми людьми.

— Слушай, а ведь здесь могут быть и другие такие твари, — озабоченно предположил Лал Сингх, внимательно вглядываясь во все трещины и щели между скалами. — Скоро стемнеет, сагиб. Не хотел бы я встретиться с этаким чудовищем в темноте, даже стоя бок о бок с тобой.

— Не думаю, что в этом лабиринте есть собратья этой твари, — возразил Гордон. — И дело даже не в том, что они вообще очень редки. Просто этот дикий рев наверняка был слышен во всех закоулках ущелий и оврагов. Будь здесь еще хоть одна обезьяна, она непременно пришла бы на помощь сородичу или, по крайней мере, откликнулась бы на этот рев.

— Да, слышал я этот рев. — Лала Сингха аж передернуло. — В первый момент кровь застыла у меня в жилах. Я решил, что это и есть тот самый джинн, о котором твердили суеверные мусульмане. А уж найти тебя живым я и вовсе не надеялся.

— Однако прибежал мне на помощь, — улыбнулся Гордон.

Затем, сплюнув и облизнув пересохшие губы, американец сказал:

— Ладно, пошли дальше. Мы хоть и избавили окрестности от этого чудовища, но сами можем помереть от голода и жажды, если не сумеем выбраться отсюда.

Темнота все плотнее окутывала окружающие скалы, между которыми шли на юг двое друзей. Два рукава ущелья действительно вскоре соединились, как и предполагал Гордон. Все чаще стали попадаться на глаза ниши и расселины, приспособленные огромной обезьяной под логова. Гордон чертыхался себе под нос, Лал Сингх тоже негромко обращался к каким-то высшим силам, когда под ногами у них оказывались останки очередной жертвы кровожадного зверя. Видимо, обезьяна предпочитала для своих увеселений именно это ущелье. По большей части скелеты были женскими, и при виде очередных останков безжалостная ярость застилала разум Гордона. Все дикое, жестокое, свирепое, что было в его душе, но обычно находилось под железным прессом воли и разума, хлынуло в его сердце. Американец с ужасом представил себе, какие нечеловеческие страдания пришлось пережить этим несчастным, и в глубине души решил положить хоть всю свою жизнь на то, чтобы разорить змеиное гнездо Шализара, предав смерти правящих в нем дьяволов в человеческом облике. Не в его натуре были торжественные клятвы и обещания. О своем решении он не стал говорить даже Лалу Сингху, но от этого его решимость разрушить эту крысиную нору не стала меньше. Теперь эту решимость подпитывало желание отомстить за обиду, нанесенную правителями запретного города лично ему, Гордону. Фрэнсис Гордон вдруг со всей отчетливостью осознал, что не сможет заставить себя покинуть это плато, пока своими глазами не увидит трупы Ивана Конашевского и шейха Аль-Джебаля.

Наконец прямо над головами путников замаячили крутые склоны хребта, ограничивавшего с юга гигантский лабиринт. Ущелье, по которому они шли, сузилось до тонкой трещины в скале — практически туннеля, уходящего в каменную толщу. В голосе Лала Сингха послышались ноты отчаяния:

— Сагиб, из этой тюрьмы нет выхода. По отвесным обрывам нам на хребет не взобраться, а эта пещера…

— Тихо ты! Подожди, — внезапно заволновавшись, перебил друга Гордон.

Заволноваться было от чего. Американец и сикх остановились в нескольких шагах от устья пещеры-туннеля. Кромешная тьма окружала их. И вот в этой темноте, где-то далеко впереди, мелькнул слабый-слабый, едва уловимый огонек — какая-то сине-голубая искорка. Но, в отличие от искры, этот огонек не двигался, не исчезал из виду и даже не трепетал на ветру. Он горел — ровно и четко, пронзая черноту слабым, но постоянным, тонким, как игла, лучиком.

— Вперед! — воодушевленно прошептал Гордон и, отпустив руку сикха, стал стремительно уходить в темноту, направляясь к этому огоньку, рискуя при этом провалиться в какую-нибудь яму или впотьмах нарваться на кого-либо из опасных обитателей подземелья. Лал Сингх еще не успел осознать значения синего огонька, но Гордон уже понял, что это светит звезда — звезда, которую они видят сквозь какое-то отверстие в каменной стене скальной гряды, преграждавшей им путь к свободе.

Вскоре пещера закончилась тупиком, но тупик этот не был глухим. Примерно на высоте десяти футов над полом в торцовой стене пещеры зияла дыра, сквозь которую была видна звезда и кусочек черного ночного неба. Не говоря ни слова, сикх подставил Гордону спину. Тот вскарабкался ему на плечи, и, когда Лал Сингх встал, американец оказался на уровне дыры в скале. Это отверстие, глубиной в четыре-пять футов, по ширине как раз подходило для того, чтобы в него мог протиснуться человек. Огромная обезьяна вполне могла бы дотянуться до этого окна, но ее широченные плечи ни за что не пролезли бы в узкое отверстие. Гордон был уверен в том, что в Шализаре никто не знал об этом выходе из кольца гор, опоясывающих чашу с плато в середине.

Протиснувшись сквозь самую широкую часть отверстия, Гордон увидел по другую сторону скальной гряды западный склон хребта. Склон довольно полого уходил вниз футов на триста и был утыкан и усеян торчащими в разные стороны осколками скал, валунами и россыпями мелких камней. Плато с этого склона видно не было — торчащие вертикально вверх, словно зубья огромной пилы или гребень дракона, скалы перекрывали обзор.

Осмотревшись, Гордон вновь полез в дыру и спрыгнул с карниза, приземлившись рядом со сгоравшим от нетерпения сикхом.

— Ну что, сагиб? Выход есть? — спросил он.

— Для тебя — да. Слушай меня внимательно, Лал Сингх: сейчас ты вылезешь на ту сторону хребта и пойдешь вдоль него, чтобы встретить на подходе к каньону Яр Али-хана и гильзаи. Я очень рассчитываю на то, что Али-хан все же добрался до Кхора. Если это так, то к туннелю гильзаи подойдут завтра на рассвете. По моим подсчетам, в Шализаре не меньше полутысячи человек, способных держать оружие. Три сотни воинов Бабер-хана не смогут взять город открытым штурмом. Может быть, им и удалось бы захватить часовых на лестнице врасплох, может быть, они сумеют и захватить ступени с боем, пробиться к верхней кромке лестницы, но пересекать ровное, как стол плато под огнем пяти-шести сотен стрелков, которыми командует Конашевский, — это просто самоубийство.

Так вот, тебе нужно перехватить Бабер-хана до того, как его солдаты окажутся у плато. Я думаю, ты должен успеть. Тебе придется обогнуть Шализар, идя по внешнему склону окружающих его гор. Гильзаи пойдут в котловину через единственный известный Али-хану путь — через туннель. Скорее всего, двигаясь по склону, ты пересечешься с гильзаи где-то в районе каньона, где на нас напали езиды. Прогулка тебе предстоит не из легких — скалы, оползни, обрывы. Трудно будет и спуститься по отвесной стене каньона. Но у тебя будет на это вся ночь… или всего одна ночь.

— А ты, сагиб?

— Сейчас я как раз перехожу к этому. Итак, если ты доберешься до Ущелья Призраков раньше гильзаи, спрячься и жди их. Если они опередят тебя, постарайся догнать их во что бы то ни стало. Проходя через туннель, они потеряют много времени. Когда найдешь Бабер-хана, передай ему мой план действий. Пусть он отправит человек пятьдесят на отвлекающий штурм лестницы. Если им удастся застать стражу врасплох и захватить плацдарм на верхней площадке, за валунами, — прекрасно. Если нет — пусть поднимутся на окрестные скалы и, засев там, ведут огонь по всему, что будет шевелиться на плато. Основная цель этих действий состоит в том, чтобы отвлечь как можно больше шализарцев, заставить их поверить в то, что начинается штурм города со стороны лестницы. Если исмаилиты перейдут в контратаку, пусть гильзаи отступят глубже в лабиринт скал, увлекая атакующих за собой. Чем меньше шализарцев останется на плато — тем лучше.

Тем временем ты вместе с Али-ханом поведешь остальных гильзаи сюда — тем же путем, каким ты доберешься до каньона. Постарайтесь как можно быстрее пробраться через это окошко, а затем идите по этому лабиринту к южной стене дворца — туда, где мы с тобой встретились у потайной двери в тюрьму.

— А ты что собираешься делать?

— Я? Собираюсь открыть вам эту дверь во дворец. Изнутри.

— С ума сошел, что ли? В город тебе не пробраться. А если и заберешься, то тебя схватят и живьем сдерут с тебя кожу. Да и потом — ну как ты собираешься попасть во дворец?

— Через дверь.

— Но как? Ее ведь и тараном не выбьешь!

— А я и не собираюсь ее выбивать. Мне ее откроют. Откроют добровольно, не зная, правда, о том, что я еще жив. Понимаешь, та чудовищная обезьяна не ест несчастных, которых выносят ей через эту дверь. Обезьяны не хищники, и эта не исключение. Людей она убивает из чисто человеческих соображений — из чувства садистского удовлетворения при причинении страданий другим. А питается эта тварь овощами, кореньями или еще какой-нибудь подобной дребеденью… Расти в этих каменных джунглях ничего не может. Значит, обезьяну кормят, вынося ей еду из дворца. Помнишь, ты видел, как кто-то из слуг выносил за дверь какую-то большую корзину? Наверняка это и был корм для обезьяны. Сдается мне, что кормят они ее регулярно и достаточно часто. Истощенным это чудовище, во всяком случае, не выглядело.

Я рассчитываю, что и сегодня поздно ночью дверь откроют. А уж в открытую дверь я сумею войти. Если учесть, что это мне очень нужно. Не забывай, что где-то во дворце они держат Азизу. Один Аллах знает, какие мучения ей грозят. Так что давай поторапливайся. Мне нужно не упустить момент, когда приоткроется кормушка, тебе важно не пропустить гильзаи. Когда вернешься сюда с ними, оставь большую часть солдат в лабиринте, возьми с собой троих-четверых и осторожно проберись к стене. Постучи в дверь прикладом — и я открою ее вам. В любом случае дверь откроется, жив я буду к тому времени или нет. Если надо, я вернусь с того света и открою ее вам. А уж ворвавшись во дворец, мы устроим кровавую баню Отману и его шакалам.

Сикх поднял руку и открыл рот, собираясь что-то возразить, но, поняв бесполезность каких-либо попыток переубедить Гордона, согласно кивнул головой.

Гордон сел на корточки, и сикх вскарабкался ему на плечи. Затем американец встал во весь рост, не помогая себе руками. Разогнуть ноги, держа на плечах рослого человека, и не опираться при этом на что-либо — такой трюк недоступен большинству людей, если не считать, конечно, акробатов.

Подтянувшись и забравшись в трещину с окошком, сикх повернул голову и спросил через плечо:

— А что, если сегодня обезьяну не собираются кормить? Тогда дверь останется запертой.

— Тогда я отрежу обезьяне голову и переброшу ее через стену. Никуда не денутся — прибегут, как миленькие, чтобы выяснить, почему я еще жив и как мне удалось справиться с их хваленым джинном. Может быть, они потащат меня во дворец, чтобы пытками покарать за дерзкое убийство этого гоблина. Ничего, дайте мне только пробраться во дворец, а уж там, даже в цепях, я сумею обмануть шализарцев и добиться своего — отпереть эту дверь. Да, кстати, держи. — И Гордон протянул Лалу Сингху свой меч. — Может сгодиться.

— А ты? Что, если тебе действительно придется отрезать голову обезьяне?

— Найду острый осколок камня, на худой конец отгрызу зубами! Ладно, дружище, за дело!

— Да хранят тебя боги, — пробормотал Лал Сингх и скрылся в черной дыре.

До Гордона донеслось шуршание, говорящее о том, что сикх пробирается сквозь узкий лаз, затем в отверстии вновь показалось ночное небо, и послышался стук мелких камешков, скатывавшихся под ногами сикха по склону горы.

Выбравшись из пещеры-ущелья и оказавшись в сравнительно хорошо освещенном звездами и луной лабиринте, Гордон перешел на бег, чтобы не опоздать к моменту открытия двери. Огни Шализара подсвечивали северную часть небосвода, чуть слышно доносились до уха американца мелодии, наигрываемые на местной цитре. Женский голос затянул печальную, даже жалобную песню. Гордон зловеще усмехнулся. История ничему не научила Восток. Вот точно так же, отгородившись от мира стенами и рвами, предавались блаженству властители Ниневии, Вавилона, Сузы… Спрятавшись за хребтами и ущельями, перекрыв все подходы к своим дворцам, выставив надежную стражу, они ощущали себя повелителями мира, не обращая внимания на обреченных ими на мучительную смерть пленников и узников их подвальных тюрем. Но именно они, те, кого уже считали живыми мертвецами, оказывались орудием в руках мстящего жестоким тиранам рока.

На ровной площадке перед самой дверью было пусто — ни еды, ни каких-либо свидетельств того, что дверь недавно открывалась. Как часто кормили кошмарную зверюгу и собирались ли ее кормить этой ночью, Гордон не знал. Однако чутье подсказывало ему, что с момента последней кормежки, которую наблюдал прошлой ночью Лал Сингх, прошло достаточно времени. Скорее всего, чудовище кормили по ночам, и даже не все обитатели Шализара точно знали, чем именно, как не догадывались они и об истинной природе этого живого воплощения мифа о джинне.

Гордону оставалось ждать и надеяться на верность своих расчетов, но в большей степени — на удачу. Мысль об Азизе и ее несчастной судьбе заставила его вздрогнуть и наполнила его душу злобой и нетерпением. Но, переборов эмоции, он заставил себя встать у стены, распластавшись вдоль дверного косяка, и приготовился ждать. Еще в юности, общаясь с индейцами и живя в их стойбищах, он научился у краснокожих терпению, которое превосходит даже искусство ожидания, столь развитое на Востоке. Целый час он простоял у стены практически неподвижно — едва ли кто-либо другой мог больше походить на дышащую, но в остальном — неподвижную статую.

Наконец терпение Гордона было вознаграждено: послышался звон цепей, лязг засовов, и дверь, вздрогнув, чуть-чуть приоткрылась.

Кто-то несколько секунд выжидательно вглядывался в темноту, чтобы убедиться, что грозного косматого стража ущелий не было поблизости. Затем дверь полностью открылась. Звякнули последние цепочки, скрипнули петли, и за порог вышел таджик с большой корзиной, полной овощей, орехов и фруктов. Призывно посвистев в темноту, он наклонился, чтобы выложить продукты из корзины, — и в этот миг Гордон обрушил ему на затылок молотоподобный удар кулака. Таджик беззвучно ткнулся лицом в корзину, и на его шее стало расплываться большое багровое пятно — раздробленные шейные позвонки вонзились в артерии.

Да, удар был нанесен со спины, без предупреждения, но в душе Гордона не осталось ни жалости, ни рыцарского кодекса чести по отношению к кому-либо из шализарских бандитов. Заглянув в тюремный коридор, Гордон не увидел в нем стражника — видимо, камеры были пусты и не нуждались в охране. Американец поспешил спрятать тело таджика в ближайших камнях на дне оврага, а сам вернулся к двери, вооружившись кинжалом убитого.

Войдя в коридор, Гордон закрыл за собой дверь и задумался, стоило ли запирать ее. С одной стороны, он мог и не вернуться сюда в нужное время, но с другой — кто-нибудь обязательно появится в этом подземелье до утра, и тогда, если обнаружится, что дверь не заперта, во дворце поднимут тревогу, а дверь в любом случае запрут. Осторожно, чтобы не производить лишнего шума, Гордон вернул засовы в их пазы, набросил предохранительные цепи и направился к потайной двери, через которую можно было пройти к секретной лестнице, ведущей в центральные дворцовые покои. План его был ясен и прост, хотя и не легок для исполнения: найти Азизу и, если она еще жива, спрятаться вместе с нею в подземном переходе. Когда же Лал Сингх приведет гильзаи к стенам дворца, он откроет им дверь и поведет их в бой против обитателей города, этих убийц и бандитов. Исход боя ведом только Аллаху, но Гордон надеялся на то, что справедливость все же восторжествует, а кроме того, он возлагал большие надежды на не отравленный гашишем разум воинов Бабер-хана, их праведный гнев и их умение обращаться с клинком и винтовкой.

Если же спрятаться в потайном ходе ему не удастся, Гордон собирался забаррикадироваться в тюремном коридоре и держаться в нем — опять-таки до подхода отряда Бабер-хана. В любом случае планы Гордона строились на уверенности в том, что гильзаи придут к стенам Шализара на рассвете. Разумеется, ой понимал, что этому противостояло множество препятствий: взять хотя бы вероятность того, что Яр Али-хан не добрался до Кхора. Но Гордон не был бы самим собой, если бы не играл с судьбой в азартные игры. Вот и сейчас он поставил свою жизнь и во многом успех дела на то, что афридий сумел-таки выполнить задание.

Потайная дверь находилась в дальнем от него конце коридора, напротив другой, незадрапированной двери. Гордон не успел дойти до своей цели, когда вторая дверь распахнулась и на пороге появился один из стражников-арабов. Выругавшись сквозь зубы, часовой потянулся к кобуре, висевшей у него на поясе.

Одновременно рука Гордона взлетела в воздух, занесенная для броска кинжала. Араб замер, бледнея на глазах. У него не было иллюзий относительно исхода этой неожиданной встречи. Да, его ладонь сжимала рукоять револьвера, но он прекрасно понимал, что раньше, чем он успеет выхватить оружие и навести его на противника, кинжал, брошенный Аль-Бораком, вонзится ему в горло или сердце. Меткость и сила этого белого воина слишком хорошо были известны в афганских горах и даже в этом заповедном городе. К тому же Гордон за последние сутки успел продемонстрировать правдивость и точность ходивших о нем легенд и рассказов. В общем, араб решил не играть со смертью: разжав пальцы, он медленно отвел ладонь от рукоятки револьвера и плавно поднял обе руки, признавая этим жестом, что готов сдаться на милость противника.

Стремительным броском Гордон подскочил к стражнику, выхватил у него из кобуры револьвер и резко ткнул стволом в лицо арабу.

— Где Азиза, девушка из Дели?

— В камере. — Стражник глазами показал направление. — Там, за дверью, через которую я вошел, есть еще один коридор с камерами.

— Еще охрана там есть?

— Нет, клянусь Аллахом, я один. В этом отсеке никого нет, и мы несем дежурство по одному. Сюда я заглянул просто на всякий случай — что-то задерживается таджик, который…

— Все, хватит болтать! — оборвал его Гордон. — Кругом! И — марш вперед, во второй коридор. Смотри мне — без шуток!

— Аллах меня сохрани! — взмолился стражник. Он осторожно открыл дверь и медленно, словно ступая босой ногой по битому стеклу, перешагнул порог. Гордон последовал за ним в коридор, резко сворачивавший влево. За поворотом по обеим сторонам коридора Гордон увидел два ряда зарешеченных камер, на первый взгляд пустых.

— Она в последней камере с правой стороны, — тихо, не оглядываясь, произнес араб.

Гордон ткнул его стволом в спину, и они прошли по коридору. Остановившись у последней решетки, араб мелко затрясся: камера оказалась пустой. На противоположной стороне этой камеры находилась вторая решетка, дверь в которую была открыта.

— Ты соврал, — мрачно сказал Гордон, сильно втыкая ствол револьвера стражнику под ребра. — За ложь только одно наказание — смерть. И я убью тебя!

— Аллах свидетель! Я не врал! — затараторил бледный, как смерть, стражник. — Она была здесь, я помню. Я правду говорю…

— Ее увели. Совсем недавно, — раздался в подземелье третий голос, прозвучавший совершенно неожиданно для Гордона.

Американец резко развернулся на месте, повернув и араба так, чтобы тот оказался между ним и незамеченным свидетелем их разговора. Ствол револьвера выглянул из-за плеча стражника.

Из-за соседней решетки на Гордона уставились бородатые лица. Тонкие загорелые руки узников крепко сжали железные прутья. Черные, полные ненависти глаза впились в чужака пронзительным взглядом.

Гордон шагнул вперед, по-прежнему толкая перед собой стражника.

— Вы же — верные слуги шейха, — усмехнулся он, увидев за решеткой уже знакомых ему курдов — Стражей Ступеней. — С чего это вы вдруг оказались за решеткой?

Юсуф ибн Сулейман плюнул сквозь прутья, стараясь попасть в Гордона.

— Из-за тебя, белокожая собака! Это ты застал нас врасплох на вершине лестницы, и именно из-за тебя шейх приговорил нас к смерти — еще до того, как стало известно, что ты шпион. Шейх сказал, что мы либо слепые, либо идиоты, либо плохие солдаты, если позволили тебе незаметно подняться по Ступеням, и завтра на рассвете мы умрем под ножами палачей Махмуда ибн Ахмеда, да проклянет Аллах его и тебя заодно с ним!

— Итак, завтра на рассвете вы навеки окажетесь в райских садах, не так ли? Вы же верно служили шейху Аль-Джебаля. Так на что же вы жалуетесь?

— Пусть гиены сгложут кости шейха Аль-Джебаля! — послышался полный гнева ответ. — Чтоб тебя и шейха бесы сковали в аду одной цепью!

Гордон отметил про себя, что Отман не мог похвастаться беззаветной преданностью подданных в отличие от его великого предшественника, слуги которого с радостью и ликованием убивали себя, лишь бы прославить имя своего господина.

Вынув из-за пояса араба связку ключей, Гордон, задумчиво глядя на них, подбросил ключи на ладони, словно взвешивая их — не только в буквальном, но и в более общем смысле этого слова. Курды впились в ключи взглядом грешника, которому после смерти вдруг намекнули на возможность избежать ада или, по крайней мере, оттянуть на некоторое время попадание в огненную геенну.

Гордон неожиданно торжественным голосом обратился к старшине курдов:

— Юсуф ибн Сулейман, ты запятнал себя множеством преступлений и неправедных дел. Но среди твоих грехов нет одного из самых страшных — клятвопреступления. Шейх предал тебя, вышвырнув тебя и твоих людей со службы и приговорив вас к смерти. Ты теперь не его слуга и свободен от всех обязательств перед ним, ты и твои собратья-курды. Отман сам освободил вас от необходимости быть верными присяге.

Юсуф смотрел на американца, как волк на человека, — с ненавистью, страхом, но и с интересом.

— Отправь я шейха на тот свет, — прохрипел он вдруг, — и можно умирать спокойно. Многие мои грехи будут прощены Аллахом, соверши я это благое дело.

Все курды напряженно смотрели на Гордона, чувствуя, что их судьба зависит от того, что тот сейчас скажет.

Убрав ключи за спину, чтобы не подвергать слишком болезненному искушению беспомощных узников, американец спросил:

— Готовы ли вы — каждый из вас — поклясться мне честью своего рода и обещать верой и правдой служить мне до окончания нашего общего дела или до той минуты, когда смерть освободит нас от всех клятв? Отман дал вам все, что мог и хотел, — собачью смерть. Я же предлагаю вам право умереть с честью, в бою, как и подобает воину.

Огонь надежды засверкал в глазах Юсуфа, вены на его руках напряглись и запульсировали.

— Поверь нам. Я клянусь тебе! — вот и все, что сказал курд, но эти слова стоили многих длинных речей.

— Клянемся! — хором повторили его соплеменники. — Аль-Борак, мы клянемся тебе нашей честью и честью наших предков — честью всех шести родов.

Гордон быстро вставил ключ в замочную скважину и открыл дверь. Он прекрасно знал этих людей: дикие, грубые, жестокие, склонные к предательству, если расценивать их поступки по западным стандартам, — они все же верно следовали своему особому, почти первобытному кодексу чести. И, как ни странно, этот свод неписаных правил горцев Западной Азии не так уж сильно отличался от кодекса чести предков Гордона, живших когда-то в шотландских горах. Может быть, поэтому он довольно легко понимал этих людей, ориентируясь порой не по логике, а по подсказке чутья и интуиции.

Вырвавшись из клетки, курды первым делом набросились на араба, в семь глоток заорав:

— Убить его! Это один из псов Махмуда ибн Ахмеда!

Гордон силой отбил араба у курдов, безжалостно раздавая оплеухи направо и налево. Одного из нападавших, особенно ретивого, он отправил в нокдаун, основательно врезав ему в солнечное сплетение, постаравшись, однако, чтобы удар не причинил тому тяжелых повреждений.

— Прекратить! — рявкнул Аль-Борак. — Люди вы или волки?

Подгоняя араба толчками в спину, Гордон заставил того вернуться в дальний тюремный коридор. Курды, верные клятве, последовали за ним, не задавая никаких вопросов и не проявляя никакого недовольства. Во втором коридоре Гордон приказал стражнику раздеться, что тот сделал, дрожа мелкой дрожью: это распоряжение он воспринял как знак неминуемой казни, причем скорее всего — предваряемой пыткой.

— Поменяйся с ним одеждой, — приказал Гордон Юсуфу ибн Сулейману.

Гордый, воинственный курд поспешил исполнить команду. Затем по приказу американца остальные курды связали араба, затолкали ему в рот плотный кляп и запихнули беднягу в темноту подземного хода за открытую Гордоном потайную дверь.

Юсуф облачился в халат стражника, его шелковые шаровары и водрузил на голову шлем с плюмажем. Благодаря семитским чертам лица курд вполне мог сойти за араба, если наблюдатель не стал бы пристально к нему приглядываться.

— Тебе, Юсуф ибн Сулейман, я доверяю особо ответственное и важное дело, — сухо сказал Гордон. — Оно достойно настоящего воина, храброго мужчины. Через некоторое время — может быть, сегодня на рассвете, может быть, к вечеру следующего дня или даже спустя еще ночь — в дверь, которая ведет в логово джинна, постучат пришедшие с той стороны люди. Это будут воины-гильзаи, ведомые Лалом Сингхом и Яр Али-ханом. Тебе предстоит дождаться их, спрятавшись в этом потайном тупике, и открыть им дверь во дворец. У тебя остается ятаган стражника. Когда другой араб придет сменить часового, убей его и спрячь труп в туннеле. Может быть, тебе придется повторить это еще раз, прежде чем дежурный сообразит, что сменившийся с поста часовой погиб, а не загулял где-нибудь в райских садах. У тебя будет преимущество внезапности: тебя ведь и не отличишь от араба, пока ты не нанесешь первый удар.

Судя по тому, как заблестели глаза Юсуфа, можно было быть уверенным в том, что по крайней мере эту часть плана курд исполнит не за страх, а за совесть.

— Может быть, убивать никого и не придется, — поспешил уточнить задание Гордон. — Сам никуда не высовывайся. Увидев, что пленники убежали, новый часовой, вполне вероятно, и не сунется во второй коридор. Если он позовет подмогу, спрячься в туннель и не геройствуй. Главное — дождаться гильзаи и открыть им дверь. Может быть, сюда вообще никто не заглянет, и я вернусь раньше, чем сменится стража. Пять человек пойдут со мной: мне нужно найти и освободить Азизу. Если это окажется возможным, я вернусь сюда с нею, мы забаррикадируем двери и будем оборонять коридор от солдат Отмана опять же до тех пор, пока не подойдет Бабер-хан. Но даже если я не вернусь — слушай меня внимательно, — я приказываю, прошу, заклинаю тебя оставаться здесь, прячась или обороняясь изо всех сил, чтобы открыть дверь в нужный момент.

— Твои гильзаи убьют меня на месте, едва я успею приоткрыть им дверь, — скорее в шутку, чем всерьез пожаловался Юсуф ибн Сулейман.

— Прежде чем открыть, окликни Лала Сингха и скажи ему: «Аль-Борак просил, чтобы ты вспомнил волков из Джагаи». По этому паролю он поймет, что тебе можно довериться. А теперь — к моему делу! Итак, куда увели девушку?

— Вскоре после того, как араб пошел в обход поста, какие-то люди открыли дверь с той стороны ее камеры и увели ее. Они сказали, что сам шейх хочет ее допросить. Скорее всего, допрос состоится в том зале, где он в первый раз принимал тебя. Но, Аль-Борак, шестеро не смогут пробиться сквозь строй из двух десятков персидских стражников, несущих караул у тронного зала!

— Вы знаете, где находится вход в райские сады? — спросил Гордон.

— Конечно! — уверенно закивали головами курды. Судя по всему, у Отмена было немного секретов от подданных — в отличие от его великого предка, даже самые верные приближенные которого не знали точного местоположения этих садов.

— Тогда пошли туда. Ведите меня! — скомандовал Гордон.

Он спокойно повернулся спиной к своим недавним врагам, ставшим вдруг его союзниками. Ничего удивительного он не находил и в том, что всецело доверил свою жизнь одному слову этих диких, свирепых людей, родившихся, выросших, формировавшихся и живших в мире, где предательство, убийство, обман и хитрость являются непременными атрибутами и условиями существования. Ничто не мешало Юсуфу ибн Сулейману дождаться, пока Гордон уйдет, а затем броситься к шейху, чтобы ценой смерти Гордона продемонстрировать свою верность Отману и купить себе жизнь. Ничто не мешало ему и рассказать Ивану Конашевскому о планах американца, и устроить в подземельях дворца засаду на Лала Сингха и отряд Бабер-хана. Ничто — кроме врожденной чести первобытного воина, знающего, что ему доверился другой человек, человек чести.

Гордон вместе со своим небольшим отрядом поднялся по узкой лестнице. Комната, выделенная ему после появления в Шализаре, была пуста. На верхней ступеньке лестницы он обнаружил два клинка — палаш и саблю, оставленные там Лалом Сингхом, бросившимся с пистолетом в руке спасать друга, узнанного и приговоренного к смерти Иваном Конашевским. Это оружие Гордон отдал своим спутникам, как и взятый у мертвого таджика кинжал. Себе американец оставил револьвер стражника-араба.

Коридор за дверью комнаты был пуст. Курды бесшумно скользнули в темноту. Сейчас, с наступлением ночи дворец шейха Аль-Джебаля стал еще более таинственным и странным. Лампы, свисавшие с потолка, горели через одну и вполсилы, легкий ночной ветерок шевелил шторы на окнах и портьеры вдоль стен. Ступая по толстым коврам, устилавшим полы, Гордон даже в сапогах производил не больше шума, чем его босые спутники.

Дорогу они действительно знали хорошо. Оказавшись в роскошных покоях, эти бедно одетые, с горящими глазами люди походили на компанию полуночных воришек, забравшихся в богатый дом. Они шли тем маршрутом, где встретить кого-нибудь в это время суток было менее вероятно. Пройдя незамеченными через какую-то потайную, умело замаскированную дверь, они оказались в небольшом тамбуре, второй выход из которого — позолоченную резную дверь — охраняли два великана-суданца с алебардами наперевес. Гордон даже присвистнул: по его мнению, главная слабость царства Отмана, большая ошибка шейха заключалась в том, что вход в так называемый рай не был достаточно хорошо спрятан от посторонних глаз. Тайна потеряла свою величественность.

Суданцы, впрочем, вполне отдавали себе отчет в том, что ввалившаяся к ним компания — вовсе не уполномоченные посетители сада наслаждений. Позвать на помощь или поднять тревогу грозные стражи не могли — все суданцы при дворе Отмана были немы. Гордон не хотел стрелять — в тишине выстрел бы разнесся на полдворца. Но применять огнестрельное оружие ему и не потребовалось. Жаждущие вкусить сладость мести курды налетели на чернокожих часовых. Двое кинулись на них с оружием, остальные повисли на суданцах и повалили их. Через несколько мгновений оба стражника уже бились в конвульсиях, получив каждый множество как легких, так и смертельных ран. Эта грязная работа была необходимой, неотъемлемой частью общего плана Гордона, а жалость… Жалость к суданцам ли или к кому-либо еще в этом страшном городе — это чувство американец уже успел задавить в себе целиком и полностью.

— Оставайся здесь и сторожи вход, — приказал Гордон одному из курдов, проскальзывая в сад вместе с остальными.

Безлюдный ночью, сад утопал в таинственном свете луны и звезд, в темноте о чем-то шуршали листья деревьев, журчали струйки фонтанов. Одуряюще сильно — сладко и пряно — пахли цветы. Разгоряченные первой кровью, вооруженные алебардами убитых суданцев, курды смело, даже излишне дерзко шли по саду, который еще недавно они считали если не раем (как того хотелось бы их правителю), то, по крайней мере, наиболее близким его подобием на земле. Похоже, только сейчас они по-настоящему осознали, что идут в бой, ведомые Аль-Бораком, о котором все были наслышаны. И живая, реальная сила и слава этого американца помогали им вырваться из страха перед таинственными сказками и кошмарными легендами этого царства крови и смерти.

Гордон прямиком направился к балкону, о существовании которого он уже знал — иначе ему ни за что было бы его не найти, так искусно балкон был замаскирован ветвями деревьев, лозой дикого винограда и задрапирован тюлевыми занавесями. Подсаженный курдами, Гордон нащупал окно, из которого шейх показывал ему сад и острием кинжала открыл его. В следующую секунду он уже взобрался на подоконник и спрыгнул на пол по другую его сторону, произведя при этом не больше шума, чем пантера, проделавшая такой же маневр.

Из-за отгораживающих решетку балкона штор до него доносились рыдания девушки, плакавшей от боли и страха, и голос Отмана.

Заглянув в щелочку между шторами, Гордон увидел шейха, развалившегося на троне, за спиной которого уже не маячили чернокожие стражники. Оба суданца находились посередине зала и были заняты мрачными приготовлениями: они доводили до бритвенной остроты лезвия своих кинжалов. Рядом, в небольших пылающих горящими угольями жаровнях, разогревались докрасна щипцы и крючья. Азиза, нагая, лежала между стражниками на полу, ноги и руки ее были крепко привязаны к вкрученным в пол металлическим штырям. Больше в комнате никого не было, а бронзовые двери были закрыты и заперты на засовы изнутри.

— Итак, я жду ответа на вопрос: как сикху удалось сбежать из камеры? — грозно спросил Отман.

— Нет! Не скажу! — сквозь слезы воскликнула девушка и, не в силах от страха скрыть истинную причину своего упрямого молчания, прокричала: — Если я скажу, это может повредить Аль-Бораку!

— Эх ты, глупышка… — с притворной жалостью вздохнул Отман, — отстала от новостей, сидя в подземелье. Так вот, зря ты упрямишься: твой Аль-Борак…

— Здесь! — громко произнес Гордон, выходя из балконной ниши.

Шейх подскочил на троне, обернулся и, подвернув ногу, скатился по ступенькам пьедестала. Суданцы развернулись навстречу непрошеному гостю и схватились за ножи. Гордон выстрелил от бедра, и один из стражников, получив пулю в грудь, рухнул на пол. Второй же бросился к лежащей на полу Азизе и занес над ней схваченную с табурета алебарду, явно намереваясь убить девушку до того, как погибнуть самому. Удар кинжала в горло не дал осуществиться первой части его плана — великан-негр повалился на пол, напрасно пытаясь зажать руками зияющую рану на шее. За дверями зала забегали и закричали слуги. Послышались сильные удары в двери.

Шейх вскочил на ноги, глядя на Гордона выпученными, почти безумными глазами. Он явно не хотел поверить в реальность появления перед ним этого залитого кровью, в изодранной одежде белого человека с дымящимся револьвером в руке.

— Нет, это не ты… не ты… это призрак, привидение, — забормотал шейх, словно желая убедить самого себя в правоте этих слов. — Ты — порождение гашиша… Нет! Кровь! Кровь на полу — она настоящая! Ты же мертв, мне сказали, что ты мертв. Тебя бросили на съедение обезьяне. Но ты… ты вернулся, ты воскрес из мертвых, чтобы убить меня! Нет, ты — призрак или же — демон! Сам дьявол! На помощь! На помощь! Стража, ко мне! Взять его! Дьявол Аль-Борак вернулся, чтобы погубить меня!

С визгом, как обезумевший, Отман бросился к дверям. Гордон дождался, пока пальцы шейха коснулись засовов, а затем — хладнокровно и без сожаления — нажал на курок. Пуля прошила тело шейха насквозь. Развернувшись, он стал сползать по двери, в ужасе глядя на Гордона и не переставая жалобно взывать о помощи. Этот крик Гордон оборвал второй пулей, раздробившей череп правителя Шализара и разбрызгавшей по бронзовой двери его окровавленные мозги.

Гордон холодным взглядом оглядел свою жертву, желая удостовериться в том, что шейх действительно мертв. За дверью творилось что-то невообразимое, к тому же из сада Аль-Борака нетерпеливо окликали курды, желавшие узнать, все ли с ним в порядке, и жаждавшие поучаствовать в столь желанном деле. Прикрикнув на них и призвав к терпению, Гордон освободил девушку, перерезав веревки, и, схватив с дивана шелковое покрывало, наскоро укрыл ее тело. Азиза жалобно всхлипывала, обхватив его шею руками. Ее близкое к истерике состояние было вызвано самыми противоречивыми чувствами — от еще не прошедшего страха до благодарности и облегчения.

— Сагиб, я знала, что ты придешь сюда и спасешь меня! — причитала Азиза. — Я верила, что ты не позволишь им пытать меня! Мне говорили, что ты погиб, но я верила, я знала, что они не смогут тебя убить!

Взяв девушку на руки, Гордон поднес ее к окну и передал курдам, опустившим ее на землю. Она вскрикнула, увидев их бородатые, заляпанные кровью и грязью лица, но одно строгое слово Гордона успокоило ее.

Сам Гордон, спрыгнув с балкона в сад, был встречен вопросом своих спутников:

— Что теперь делать, Аль-Борак? Куда идти? Курды еще более рьяно рвались в бой, почуяв кровь и став свидетелями чужой схватки. Их воодушевлению немало способствовало и восхищение Гордоном. Такие лидеры, такие командиры, как Аль-Борак, умели выводить свои армии из самых безнадежных окружений, вытаскивать их из-под носа у самой смерти, а затем одерживали с ними самые славные и самые невероятные победы.

— Теперь назад, в туннель, где остался Юсуф.

Все вместе они помчались через сад, уже не стремясь соблюдать тишину. Гордон нес девушку на плече — легко, словно ребенка. Они не пробежали и сорока футов, как за их спинами во дворце раздались громовые удары чем-то тяжелым о металлические листы. Это слуги и стражники выбивали каменными скамейками двери тронного зала. Одновременно навстречу бегущим выскочил из кустов оставленный у входа в сад курд. Парень зажимал ладонью порез на правом предплечье и ругался на чем свет стоит:

— Там у дверей два отделения арабских псов, — задыхаясь, выпалил он. — Кто-то услышал, как мы схватились с суданцами, и побежал в казармы шакалов Махмуда ибн Ахмеда. Я успел ткнуть одного из них мечом в брюхо и захлопнуть дверь. Но выбить ее — займет у них не более нескольких минут.

В подтверждение его слов тяжелые удары стали доноситься и со стороны входа в райский сад.

— Азиза, есть из этого сада выход, который ведет не во дворец? — спросил Гордон.

— Там, сагиб, — сказала Азиза и, соскользнув с его плеча, бросилась бежать к северной стене, едва не скрывшись из виду до того, как мужчины последовали за нею. На беду, они отчетливо слышали, как трещат под ударами сыновей аравийских пустынь позолоченные двери. При каждом ударе Азиза болезненно вздрагивала, словно он наносился непосредственно по ее слабому, хрупкому телу. Подбежав к стене, она, не раздумывая, стала рвать руками прочные лианы и колючие побеги кустарника, которые, как оказалось, скрывали потайную дверь.

В револьвере Гордона оставалось еще два патрона. Один он израсходовал на то, чтобы выстрелом сбить старый висячий замок. Беглецы ворвались во второй, меньший по размерам сад, освещенный масляными лампами на столбах, как раз в тот момент, когда позолоченные «врата в рай» рухнули под ударами тарана и в райский сад хлынула толпа стражников и вооруженных придворных.

В центре сада, в который только что ворвались беглецы, высилась подобная минарету башня, которую Гордон заметил еще тогда, когда впервые попал во дворец.

— В башню! — скомандовал он, запирая дверь в сад на кинжальное лезвие, рассчитывая таким образом выиграть несколько секунд, которые потребуются преследователям, чтобы сломать его. — Нужно проникнуть туда и запереться внутри!

— Шейх часто удалялся в этот минарет, чтобы наблюдать в телескоп за небом или окрестными горами, — сообщил Гордону один из курдов. — Он никого туда не пускал, кроме Багилы, но говорят, что там хранится часть дворцового арсенала — винтовки и патроны. На нижнем этаже постоянно находятся пять арабов-стражников. Пост этот — один из самых спокойных, поэтому по ночам они наверняка спят.

Поворачивать назад было поздно. Преследователи уже добежали до стены, и, судя по грохоту, доносившемуся со всех сторон, оставались считанные минуты до того, как во все ворота сада при башне хлынут десятки преследователей. По приказу Гордона его люди бросились со всех ног к башне. Дверь у ее основания распахнулась, и на пороге появились пятеро заспанных арабов, явно недовольных поднявшимся шумом, о причинах которого им, разумеется, не было известно абсолютно ничего. Стражники лениво зевали, оглядываясь вокруг, и вдруг заметили приближающуюся к ним группу людей со сверкающими в свете ламп глазами и блестящими клинками в руках. Сон еще не выветрился из голов стражников, поэтому они среагировали на нападение ровно на секунду позже, чем следовало.

Одного из арабов Гордон застрелил в упор, второму раскроил череп рукоятью револьвера — в тот самый миг, когда он пронзил палашом сердце одного из курдов. Оставшихся трех защитников башни нападающие смели в одно мгновение, дав выход древней племенной вражде, помноженной на ярость боя. В общем, через мгновение все пятеро часовых лежали у подножия башни в лужах крови.

Воинственные крики за стеной сада слились в радостный шквал, когда дверь, запертая на кинжал, не выдержала наконец напора и рухнула под градом ударов. В дверном проеме мгновенно показались разъяренные лица дюжины подчиненных Махмуда ибн Ахмеда. Они так жаждали догнать ускользающую добычу, что в пылу погони на мгновение задержали друг друга в тесном проходе. Воспользовавшись этим замешательством, Гордон схватил винтовку, выпавшую из рук одного из охранявших башню арабов, и разрядил весь магазин в плотную массу человеческих тел, забившую узкую дверь. На расстоянии менее ста метров такая стрельба была для него не более чем детским упражнением на меткость. Еще мгновение назад дверной проем представлял собой сплошную стену из рвущихся вперед тел и оскаленных лиц; сейчас он превратился в груду брызжущих кровью тел — мертвых и живых, но более всего желающих убраться со столь опасного и хорошо простреливаемого места.

Курды восторженно заорали и бросились в башню…. преследуемые по пятам группой друзов, выломавших одни из ворот сада и скрытно подобравшихся вплотную к беглецам. На нижнем этаже башни завязалась кровавая драка, в которой Гордон принял самое активное участие, изо всех сил орудуя прикладом винтовки. Несколько секунд такого яростного сопротивления сломили натиск нападавших: друзы отступили, оставив у порога башни трех мертвых соплеменников и одного тяжело раненного, пытавшегося отползти подальше, цепляясь за землю одной рукой, оставлявшего за собой густой кровавый след.

Гордон захлопнул за собой бронзовую дверь и загнал в пазы тяжелые засовы, способные выдержать даже слоновью атаку.

— Наверх, быстро! — скомандовал он замешкавшимся курдам. — Хватайте оружие!

Они бросились вверх по лестнице — все, кроме одного, остановившегося на полпути и сползшего по ступенькам от слабости из-за большой потери крови. Гордон втащил его наверх и уложил на пол приказав Азизе перевязать рану, оставленную на груди бедняги саблей одного из друзов. Лишь затем американец оглядел помещение, в котором ему предстояло держать оборону.

Он с товарищами находился в верхней комнате башни. В ней не было обычных окон, но зато в стенах имелось немало смотровых окошек самого разного размера и расположенных под самыми разными углами. При этом все они были оборудованы закрывающимися ставнями из толстого листового железа. Направленные вниз, эти отдушины весьма смахивали на крепостные бойницы. Курды весело зацокали языками при виде шкафов с новенькими винтовками и стеллажей, полных магазинов и патронных пачек. Да, Отман неплохо подготовил свою башню — как для научных наблюдений, так и, на всякий случай, для обороны.

Несмотря на все синяки, ссадины и раны, которые достались в большей или меньшей степени всем спутникам Гордона, курды быстро заняли позиции у бойниц и, вооружившись винтовками со стеллажей, открыли огонь по толпе, собравшейся у дверей башни. Среди нападавших не было видно самого Махмуда ибн Ахмеда, но добрая сотня подчиненных ему арабов уже проникла в сад, как и целая толпа слуг, придворных и солдат других национальностей. Все они бегали по саду, сталкиваясь друг с другом, натыкаясь на деревья и столбы с фонарями, крича на разные голоса и пытаясь разглядеть, что же происходит в башне, за закрытыми ставнями ее бойниц. Повсюду сверкали полные злости глаза, мелькали в воздухе стальные клинки, раздавались явно не прицельные выстрелы. Кусты и тонкие деревца безжалостно ломались и вытаптывались. Вдруг откуда-то в сад притащили большое бревно, которое было пущено в ход в качестве тарана.

Гордона немало удивило, насколько грамотно и толково было в общих чертах организовано преследование беглецов и их окружение. Теперь и осада начиналась по всем правилам, явно под чьим-то опытным руководством. Удивление его исчезло в тот момент, когда он услышал в общем гаме голос Ивана Конашевского, властно отдающий приказы и распоряжения. Видимо, казак одним из первых узнал о смерти шейха и взял командование шализарской братией на себя. Его опыт и чутье командира, соединенные с удачным блокированием беглецов арабской стражей Махмуда ибн Ахмеда, предопределили развитие ситуации.

Впрочем, даже загнанные в угол мятежники вовсе не были беспомощными жертвами. Возбужденно перекрикиваясь, курды палили из-под полуприкрытых козырьков бойниц, нанося нападавшим существенный урон. Даже тот, который был ранен, после того как Азиза наскоро перевязала ему рану, пододвинул с ее помощью один из диванов к бойнице и, сев поудобнее, тоже открыл огонь по своим бывшим союзникам. На таком расстоянии меткому стрелку промахнуться было сложно, и пули курдов безжалостно косили столпившихся в саду людей. Даже фанатики-исмаилиты не смогли долго выдержать такого свинцового дождя. Толпа рассыпалась и стала отходить от башни, каждый хотел найти себе хоть какое-то укрытие. Курды приветствовали это отступление радостными криками и выстрелами в спины отступающих.

Через короткое время сад опустел, если не считать убитых и тяжело раненных, которые не могли самостоятельно передвигаться. Зато на башню обрушился целый ураган свинца. Огонь велся с верхнего этажа дворца, из-под купола, а также с крыш всех домов, стоявших вокруг сада, за его стенами.

Пули щелкали о стены башни со звуком, похожим на тот, что издает жук, с размаху налетающий на стекло, за которым горит манящий его свет. Лишь изредка кому-то из стрелков удавалось попасть в козырек или ставень той или иной бойницы. Имея под рукой такой внушительный склад боеприпасов, удерживать башню можно было очень долго. Гораздо раньше — и уже весьма скоро — должна была остро встать проблема отсутствия воды и пищи. Раненый курд особенно страдал от жажды, но с выносливостью, которой славится его племя, терпеливо сносил мучения. Он молча лежал на диване, держа во рту свинцовую пулю, чтобы обмануть чувство жажды.

Поочередно обойдя все бойницы, Гордон внимательно осмотрел окружающую местность. Как он уже знал, дворец со всех сторон был окружен садами, лишь фасадом он выходил в огороженный высоким забором двор. Все это хозяйство было обнесено высокой стеной. Другие, более низкие стены отделяли сады друг от друга — как спицы колеса, ступицей которого был дворец, а ободом — внешняя стена. Сад, в котором стояла башня, находился к юго-западу от дворца, рядом с парадным двором. От двора и от другого сада — на западной стороне — он был отделен двумя внутренними стенами. Оба этих сада словно обтекали сад «райских наслаждений», частично скрытый между флигелями дворца. Стены этого внутреннего сада словно продолжали стены парадного двора. Таким образом, сад с башней оказывался полностью окруженным.

С севера возвышалась наружная дворцовая стена, из-за которой виднелись крыши шализарских домов. Ближайшее здание находилось всего в каких-то полутора сотнях футов от стены. Окна этого дома, как и других соседних зданий, были открыты. Из них высовывались вооруженные люди, палившие по башне в тщетной надежде попасть во что-либо, кроме каменных стен. Во дворце зажгли лампы и свечи, но двор и окружающие сады по-прежнему были погружены в темноту.

Лишь в осажденном саду, как и прежде, горели висячие лампы. Странным и зловещим выглядел этот сад — освещенный островок среди темноты, с башней в центре, пустой, если не считать множества трупов, и при этом окруженный массой невидимых, но явно настроенных злобно и жаждущих крови людей.

Обстрел велся со всех сторон одновременно, а курдам оставалось лишь изрыгать проклятия — в темноте они могли стрелять лишь наугад, не имея никакой возможности разглядеть цель. Неожиданно обстрел прекратился. Без приказа, словно подчинившись общему решению, перестали отвечать стрельбой и засевшие в башне. В повисшей напряженной тишине четко прозвучал голос Ивана Конашевского, спрятавшегося от огня за стеной парадного двора.

— Ну что, сдаешься, Гордон? — прокричал казак. Американец в ответ рассмеялся:

— Приди и возьми нас в плен, если ты решил, что мы готовы сдаться.

— Именно это я и собираюсь сделать. Чуть позже — на рассвете, — заверил его Иван. — Так что все, приятель: записывай себя в покойники.

— Сдается мне, что нечто подобное я уже слышал от тебя, когда ты оставил меня в логове своего джинна, — возразил Гордон. — Но я почему-то до сих пор жив, в отличие, кстати, от твоего павиана.

Гордон специально произнес эти слова на арабском, чем вызвал у нападавших целую бурю возгласов недоверия и гнева. Курды же, которые до сего момента не задали ему ни единого вопроса по поводу его почти чудесного возвращения из лабиринта джинна, переглянулись и кивнули друг другу с демонстративно невозмутимым видом, словно давая понять один другому, что победить джинна, оказавшись в его логове, мог только Аль-Борак.

— Иван, а твоим ассасинам известно, что шейх Аль-Джебаля мертв? — иронично поинтересовался Гордон.

— Они прекрасно знают, что Иван Конашевский — истинный правитель Шализара — сейчас, как и раньше, — последовал раздраженный ответ. — Я действительно не знаю, как тебе удалось одолеть обезьяну, вернуться во дворец и освободить этих жалких курдских шакалов-предателей из камеры, но одно я знаю точно и наверняка: завтра утром, спустя час после восхода солнца, ваши шкуры уже будут развешаны для просушки на стенах этой самой башни!

— Это мы-то шакалы? — недовольно переговаривались гордые горцы. — Курдские собаки? О Аллах, он сам это сказал!

Гордон улыбнулся, поняв, что Юсуф ибн Сулейман по-прежнему не обнаружен. Захвати его исмаилиты или убей — Иван не устоял бы перед искушением сообщить беглецам такую новость. Гордон рассчитывал на то, что в ближайшие часы никто не предпримет серьезный осмотр тюремных помещений, и убедился, что никто не занимался этим до сих пор. Все внимание шализарцев было сосредоточено на башне, и с их точки зрения не было никакого смысла проводить сейчас расследование и осматривать подземелья дворца. Получив косвенное подтверждение своих догадок в молчании Ивана, Гордон укрепился в уверенности, что Юсуф ибн Сулейман жив и здоров и дожидается в туннеле прихода Лала Сингха и воинов Бабер-хана.

Со стороны парадного двора послышались звуки работы топоров, пил и молотков. Что именно делали там осаждающие — из башни видно не было. Ситуацию прояснил Конашевский, прокричав:

— Слышишь? Эй ты, американская свинья, тебе ясно, что там происходит? Я думаю, тебе известно из курса древней истории, как в былые века штурмовали крепостные ворота. Так вот, мои люди сейчас срочно строят подвесной таран на колесах, прикрытый защищающим от пуль навесом и щитом. Построить такую штуку, способную защитить полсотни человек, требует некоторого времени. Но это и есть все то время, что у тебя осталось. Ты меня понял, Гордон? Как только рассветет, мы подкатим нашу тележку к башне и вышибем дверь. Остальное, как я полагаю, тебе и так ясно. Тебе конец, жалкий американский койот!

— И тебе тоже! — выпалил в ответ Гордон. — Тебе не удастся штурмовать башню, не высунувшись из укрытия. Вот только покажись мне на секунду — и я вышибу тебе мозги, русский волкодав!

Ответом казака был смех, впрочем — довольно напряженный и нервный: как-никак меткость Гордона была хорошо известна Ивану, и угрозы американца вовсе не были пустыми словами. Этот обмен любезностями явно отбил у обеих сторон охоту к дальнейшим переговорам. Исмаилиты по-прежнему вели огонь по бойницам и двери башни, не столько надеясь попасть в кого-либо из защитников, сколько явно вознамерившись задавить в зародыше любую мысль о попытке выбраться из башни. Гордон, разумеется, обдумал и эту возможность. Перестрелять фонари в саду — дело пяти минут, и если потом попробовать рискнуть прорваться к стене сада… Нет, нет и еще раз нет. Слишком много вооруженных людей держало под обстрелом дверь башни и весь сад. При такой плотности огня любая попытка прорыва была равносильна самоубийству. Итак, приходилось признать, что крепость стала ловушкой.

Гордон честно признался себе, что на сей раз он попал в западню, из которой собственными силами ему ни за что не выбраться. Если гильзаи не появятся у стен Шализара в обозримом будущем, то ему и его товарищам жить оставалось, прямо скажем, недолго. Гордон вздрогнул, представив себе Юсуфа ибн Сулеймана, напрасно ждущего день за днем в дворцовых подземельях, пока голод не заставит его подняться и сдаться врагу или же — открыть дверь и попытаться уйти с плато по каменному лабиринту. Только сейчас Гордон вспомнил, что не успел рассказать курду, по какому маршруту следует идти к спасительному пролому в стене пещеры.

Топоры и молотки без устали стучали в соседнем с садом дворе, скрытом от взгляда осажденных дворцовым флигелем. Даже если гильзаи придут на рассвете, помощь может оказаться запоздалой. Конечно, чтобы протащить в сад большую телегу-навес, исмаилитам потребуется снести и разобрать завал изрядной части стены. Делать эту работы под огнем из башни будет небезопасно, но даже если осажденным удастся затянуть окончание этой работы, в общем и целом на нее не уйдет много времени.

Курды, впрочем, не разделяли мрачных мыслей своего предводителя. С их точки зрения, все шло замечательно. Во-первых, и это самое главное, им удалось избежать позорной смерти пленников, а значит — путь в рай они себе уже расчистили. Оставалось немногое — погибнуть, как гибнут герои, как подобает погибать настоящим воинам. А для этого у них были все возможности. Они уже устроили хорошую кровавую баню противнику, у них был командир, которому они не только всецело доверяли, но и преклонялись перед ним почти как перед божеством. Была у них отличная боевая позиция, хорошее оружие и груда боеприпасов. Ну что еще может желать гордый воин с суровых гор Курдистана? Курды залихватски палили во все, что двигалось в поле их зрения, и не думали о будущем, предпочитая, чтобы оно подумало о себе самом, а заодно — и об их судьбах. Так несколько часов продолжался этот странный бой, где звукам винтовочных выстрелов вторила дробь строительных инструментов.

Раненый умер незадолго до рассвета — в тот час, когда посветлевшее небо заставило чуть побледнеть садовые светильники. Накрыв мертвого покрывалом с одного из диванов, Гордон внимательно оглядел свой маленький отряд. Трое оставшихся в живых курдов прильнули к бойницам и более всего походили сейчас на принявших человеческий облик призраков мести и смерти, спустившихся на землю в эти предрассветные сумерки. Азиза, измученная страхом и усталостью, спала на полу, подложив под голову по-детски мягкую круглую руку.

Стук молотков прекратился, и в наступившей тишине Гордон услышал скрипение больших деревянных колес. Он понял, что передвижной навес с тараном уже построен и направляется к башне, скрытый пока что углом дворца. Кое-где в сумерках можно было разглядеть людей, перебежками подбирающихся поближе к садовой стене или занимающих удобные позиции для обстрела на крышах и окнах. Противник явно готовился к штурму. Гордон с надеждой всматривался вдаль — стараясь разглядеть, что происходит на северной стороне плато, за чертой города. Среди валунов у верхней площадки гигантской лестницы не было видно ни одного человека. Видимо, новых стражников ничему не научил горький опыт Юсуфа ибн Сулеймана и его отряда. Похоже, что, не желая упускать случая поучаствовать в столь азартной погоне и осаде, Стражи Ступеней поддались азарту и покинули пост. Ни один правитель на Востоке никогда не мог добиться строгого, точного и беспрекословного выполнения подчиненными приказов командира. Никакие, даже самые жестокие, меры не могли довести армейскую дисциплину до подобающего нормальной западной армии уровня. Впрочем, вскоре Гордон увидел группу людей — дюжины полторы солдат, — спешным шагом направлявшихся к краю обрыва. Значит, Иван Конашевский приказал им срочно занять оборону на верхней площадке лестницы; о судьбе, уготованной казаком тем, кто покинул пост, можно было только догадываться.

Гордон окликнул курдов, мигом повернувших к нему свои грязные, бородатые лица. Сам он выглядел не хуже: голый по пояс, весь в запекшейся крови и пыли, в пятнах пороховой гари и со свежими шрамами на теле, ни дать ни взять — предводитель воинственного дикого племени.

— Гильзаи не пришли, — объявил он курдам. — Может быть, они совсем не придут, может быть — лишь немного задерживаются. Нам это, в общем-то, уже безразлично. Вот-вот Конашевский пошлет своих головорезов на штурм под прикрытием большого деревянного навеса. Дверь они вышибут тараном — это не займет у них и нескольких минут. А потом… потом мы успеем убить нескольких нападающих на лестнице, прежде чем умереть.

— На все воля Аллаха! — кивнули курды, явно выражая спокойную готовность принять судьбу такой, какой она им явится. — По крайней мере, умрем мы в бою и наверняка еще унесем с собой на тот свет немало душ своих противников.

Курды оскалились, как голодные волки, и перехватили затворы винтовок.

Со всех крыш и окон град пуль посыпался на башню. Осажденные наконец увидели через щели в бойницах катящуюся по двору осадную машину. Это было массивное сооружение из толстых брусьев и бревен, укрытое бронзовыми и латунными щитами, водруженное на большие колеса от воловьих упряжек. В центре переднего щита было оставлено круглое отверстие, из которого высовывался заостренный конец толстого бревна, обитый листовым железом. Не менее пятидесяти человек могли спрятаться за этим укрытием от огня и спокойно делать свое дело: придвинув навес к башне, выбивать подвешенным на цепях к раме тараном ее единственную дверь.

Подъехав к стене сада, навес остановился. В дело пошли кувалды, ломы и кирки — шализарцы сноровисто и азартно взялись за разрушение преграды.

Весь этот шум разбудил Азизу, которая протерла глаза и вдруг зарыдала и бросилась к Гордону, ища у него поддержки и утешения. Но ему нечем было успокоить девушку. Пара ободряющих фраз, ласковое поглаживание по голове — все это не могло скрыть от нее их истинного, совершенно безнадежного положения. Единственное, что реально моги собирался сделать для нее Гордон, — это встать между нею и противником во время последнего боя, выиграв для нее несколько лишних секунд жизни, и приберечь для нее последнюю спасительную пулю, чтобы избавить девушку от мучительной смерти под ножами и щипцами палачей.

Чувствуя и понимая безнадежность их положения, Азиза села на пол в центре комнаты и, обхватив голову руками, тихо заплакала. Гордон подошел к ней, обнял ее за плечи, и девушка затихла, словно спокойствие и решимость Аль-Борака передались ей.

— Стена вот-вот рухнет, — сообщил Гордону один из курдов. — Сейчас пыль развеется, и мы сможем разглядеть тех, кто начнет разбирать завал. По крайней мере, можно будет подстрелить кое-кого из них и задержать продвижение тарана к башне. А потом…

— Тихо! — оборвал его Гордон. — Слышите?! Все замерли — и те, кто в башне и те, кто готовился ее штурмовать. Азиза даже вскрикнула, услыхав в наступившей тишине грохот другой, далекой перестрелки к северу от города. В эти минуты все винтовки в Шализаре замолчали и покачнулись во вздрогнувших от неожиданности руках тех, кто держал оружие. Да, на северной оконечности плато, у самого выхода со Ступеней, шел бой.

Гордон метнулся к бойнице, расположенной на северной стороне башни, и приоткрыл козырек. Изо всех сил он вглядывался в серые предрассветные сумерки, стараясь разобраться в том, что происходит на дальней оконечности плато. Небольшая группа вооруженных людей — меньше десятка человек — поспешно отступала к городу, отстреливаясь на бегу. А позади них, из-за валунов, окружающих выход с лестницы на плато, маячили в полумраке другие фигуры — в неизмеримо большем количестве.

Как бы далеко ни находились наступавшие и как бы плоха ни была видимость, Гордону все же удалось разглядеть, как первая их шеренга синхронно вскинула винтовки и выстрелила залпом. Взметнулось облако порохового дыма, чуть с запозданием донесся громовой раскат залпа, и все отступавшие попадали на землю — кто убитый, кто раненный, а кто и просто перепутанный до смерти. Затем до замершего в непонимании Шализара донесся многоголосый боевой клич.

— Бабер-хан! — воодушевленно воскликнул Гордон.

Опять небрежность Стражей Ступеней обернулась для них тяжелыми последствиями. Гильзаи успели подняться по неохраняемой лестнице как раз вовремя, чтобы перестрелять посланных на замену дезертирам часовых. Когда число поднявшихся на плато воинов перевалило за полсотни, Гордон забеспокоился. Все новые и новые шеренги гильзаи расходились по плато в обе стороны от лестницы. Вот их уже человек сто, вот — почти двести. Когда же на плато оказалось больше трехсот вооруженных кхорских солдат, Гордон был вынужден признаться себе в том, что Лал Сингх, по всей видимости, не смог передать им новый план атаки. Он живо представил себе сцену, разыгравшуюся в каньоне в тот момент, когда Бабер-хан и его всадники подошли к условленному месту и не обнаружили там Аль-Борака. Гневная вспышка эмоций со стороны Яр Али-хана и молчаливое, но весьма красноречивое согласие Бабер-хана бросили горцев на немедленный, фактически не подготовленный штурм лестницы, ведущей на плато. Пойти в бой, начать штурм, почти ничего не зная ни о противнике, ни о его крепости — если не считать уверенности в том, что противник захватил в плен или даже убил одного из лучших друзей племени! Конечно, это в характере мятежного Бабер-хана и его подданных! Благородство, граничащее с безумием, вполне вписывалось в знакомые Гордону схемы поведения диких афганских племен. О судьбе же Лала Сингха ему оставалось лишь догадываться.

В Шализаре мертвое оцепенение первых мгновений сменилось лихорадочной деятельностью. С крыш донеслись предупреждающие крики, вооруженные люди забегали по улицам. Известие о штурме города разнеслось со скоростью молнии и почти мгновенно достигло дворца и его парадного двора. Гордон знал, что Конашевский немедленно поднимется куда-нибудь под купол, чтобы лично выяснить, что происходит на подступах к городу. Через минуту над дворцом и садом действительно разнесся громкий голос казака, расторопно и толково готовящего оборону. Разрушение стены прекратилось, покинули солдаты и навес-укрытие.

Вскоре на дворцовый плац стали со всех сторон стекаться люди. Они бежали от ближайших ко дворцу домов, из садов и из-за хозяйственных построек при дворце. Нескольких бежавших курдам удалось подстрелить, но никто не обратил внимания на эти потери. Гордон на всякий случай искал глазами Ивана, хотя прекрасно понимал, что казак не настолько глуп, чтобы высунуться из дворца с той стороны, которая простреливалась из башни. Через какое-то время долговязый казак мелькнул в просвете между домами, но слишком далеко, чтобы можно было рассчитывать попасть в него или его спутников — отделение лучших арабских стражников, возглавляемое закованным в боевые доспехи Махмудом ибн Ахмедом. Вслед за командиром по улицам Шализара быстро и, что удивительно, достаточно слаженно промаршировали хорошо вооруженные, даже как-то подтянуто выглядящие исмаилиты. Шли они колоннами, представляя каждой группой то или иное племя или народ. По всей видимости, Ивану удалось вбить в головы своих головорезов хотя бы основы цивилизованного военного искусства.

Поначалу колонна шализарцев проследовала по главной улице города, ведущей к лестнице, словно намереваясь встретить нападающих в открытом бою на гладком, как стол, плато. Но, подойдя к окраине города, его защитники проворно рассыпались по обе стороны дороги и заняли оборону в садах, за земляными заборами и в крайних домах.

Афганцы все еще находились слишком далеко, чтобы разглядеть, что происходит в городе и на подступах к нему. К тому времени, как они подошли на достаточно близкое расстояние, улицы и сады уже выглядели абсолютно безлюдными. Гордону же с его наблюдательной позиции были отлично видны фигуры шализарцев, скрытно занявших оборону на крышах, чердаках и в садах у края города. Винтовки исмаилитов зловеще поблескивали в лучах восходящего солнца. Афганцы шли прямо в ловушку, но Гордон ничем не мог им помочь.

Один из курдов подошел к бойнице, посмотрел в нее, пожал плечами и стал поправлять сползшую с раны на запястье повязку. Затягивая зубами тугой узел, он спросил американца:

— Это и есть твои друзья, Аль-Борак? Они же просто глупцы! Они сами лезут в адское пекло, сами идут на заклание…

— Сам вижу, — огрызнулся Гордон, сжав кулаки так, что побелели костяшки пальцев.

— Я знаю, что будет дальше, — сказал другой курд. — Как-то раз, дежуря во дворце, я слышал, как Багила объяснял офицерам план обороны города в случае прорыва противника на плато. Видишь тот сад, у самого города, к востоку от дороги? Там засели полсотни стрелков. Среди цветущих персиковых ветвей можно разглядеть, как блестят стволы их ружей. Через дорогу от него — другой сад. Он называется египетским. Там тоже засели в засаде пятьдесят отличных стрелков. Ближайший к саду дом — крайний по улице — тоже битком набит солдатами, как и первые три дома по другой стороне улицы.

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — раздраженно буркнул Гордон. — Разве я сам не вижу, как эти шакалы залегли на крышах и засели за углами домов?

— Слушай дальше, Аль-Борак, — невозмутимо продолжил курд. — Те, кто засел в садах, не будут открывать огонь, пока твои афганцы не пройдут мимо них и их первые шеренги не окажутся между домами на главной улице. Вот тогда-то будет подана команда начать стрельбу одновременно: с крыш, из окон, из подвалов и из-за заборов — по голове колонны, а из обоих садов — по флангам и тылу. Готов поспорить, что из-под такого перекрестного огня уйти не удастся почти никому.

— Если б я только мог предупредить их! — почти простонал Гордон.

Первый курд вздохнул и показал рукой в сторону дворца, откуда по-прежнему, хотя и намного реже, доносились выстрелы, вслед за которыми в стены и железные ставни башни ударялись пули.

— Багила ни за что не оставил бы нас без стражи, — заметил курд. — Человек двадцать, если не больше, по-прежнему караулят башню и выход из нее. Сунься мы отсюда — и нас перестреляют раньше, чем мы добежим до середины сада.

— Господи! Неужели мне суждено так и просидеть здесь, глядя на то, как расстреливают моих друзей, не имея возможности предупредить их об опасности?!

На могучей шее Гордона запульсировали напряженные вены, глаза американца налились кровью. Он напрягся, сжался как пружина, как пантера, готовящаяся к прыжку из башни на другой конец города. Вдруг, заметив какие-то изменения на плато, он прильнул к бойнице и воскликнул:

— Смотрите! Афганцы рассыпаются широкой цепью и подходят к городу, стараясь использовать все возможные укрытия. Нет, Бабер-хан — хитрый старый волк! Это Яр Али-хан кинулся бы сломя голову в город, система обороны которого ему неизвестна. Но Бабер-хан не позволит себе такого безрассудства.

И это было абсолютной правдой. За свою жизнь Бабер-хану довелось повоевать столько, сколько едва ли выпадает на долю среднего племенного вождя в Афганистане. Одно то, что мятежный вождь до сих пор оставался в живых, уже говорило о его полководческом таланте, интуиции и благоразумии. Вот и сейчас чутье старого вояки заставило его повнимательнее присмотреться к слишком уж безлюдным улицам и огородам Шализара. Наверное, насторожила Бабер-хана и стихнувшая стрельба на другом конце города: ведь эхо этой перестрелки звучало над котловиной в течение всего времени подъема кхорцев по гигантской лестнице. А может быть, острый взгляд Бабер-хана заметил блик солнечного луча на одном-другом винтовочном стволе засевших на крышах исмаилитов. Во всяком случае, три с лишним сотни его воинов, развернувшись широким полукольцом, замедлили наступленце и, укрываясь за камнями и в оросительных каналах, стали обстреливать окраины города.

С крыш и из окон крайних домов раздались ответные выстрелы — обманчиво редкие, но те, кто занял позиции в садах, не выдали себя ни единым движением, ни единым неосторожным выстрелом. Слабый отпор обороняющихся был явно рассчитан на то, чтобы спровоцировать нападающих на стремительное наступление.

— А это еще что? — воскликнул вдруг Гордон и громко выругался, поняв, что именно означало увиденное им.

А заметил он, как на центральную улицу повыскакивало человек сто шализарцев, резво бросившихся вперед, изображая контратаку. Курды, стоявшие рядом с Гордоном, понимающе покивали головами.

— Все рассчитано верно, — вздохнул один из них. — Немного постреляв и раззадорив твоих друзей, шализарцы начнут отступать. Но не родился еще афганский солдат, который удержался бы от искушения догнать убегающего противника. Гильзаи, увлекшись погоней, забудут об осторожности и сами прибегут в расставленную для них ловушку.

Ближайшая часть цепи афганцев находилась всего в нескольких сотнях ярдов от городских садов. Контратакующие едва вышли из-под прикрытия деревьев, как их встретил ураганный огонь гильзаи. Не меньше полутора десятков исмаилитов попадали на дорогу. Продержавшись ровно столько, чтобы дать два ответных залпа, они стали постепенно отступать к городу, отстреливаясь уже беспорядочно. Количество трупов, оставшихся на дороге и обочинах, свидетельствовало о том, что шализарцы были готовы дорого заплатить за окончательную победу.

Воодушевленный боевой клич афганцев прокатился над плато, когда шализарцы, сломав строй, стали беспорядочно отступать к городу, чтобы спрятаться за домами и заборами. Все получилось именно так, как предсказывали курды, и чего так боялся Гордон: гильзаи повыскакивали из-за укрытий и, стреляя на ходу, помчались к городу, словно пылающие злобой и яростью демоны войны.

С двух сторон выскакивали они на дорогу, и единственное, что удалось сделать Бабер-хану, — на бегу заставить их собраться в более или менее компактную группу, не растянутую в длинную пунктирную линию мелких группок и одиночных бойцов. Для этого вождю пришлось немало покричать, обрушить на своих воинов все мыслимые проклятия, а порой — и кулаки или приклад винтовки.

Самые расторопные гильзаи отставали от убегавших всего на сотню ярдов, когда те, промчавшись между садами, оказались в городском квартале. Гордон до боли сжал кулаки и челюсти. На его глазах афганцы пересекали границу садов, с каждой секундой все глубже залезая в расставленную для них ловушку.

Но здесь в отлаженном маневре исмаилитов произошел какой-то сбой. Позднее Гордон узнал, что дело было в ярком тюрбане одного из шализарцев, обладатель которого неосторожно высунул голову из-за садовой ограды, выдав Бабер-хану придуманную Иваном засаду. Вождь, от зоркого взгляда которого ничто не ускользало, заметил яркое пятно и метким выстрелом влепил пулю прямо в лоб неосторожному шализарцу. Умирая, тот судорожно нажал на курок своей винтовки. Раздался выстрел. Напряжение в боевых порядках исмаилитов было столь велико, что у многих сидевших в засаде не выдержали нервы. Вслед за первым в саду раздалось множество выстрелов, произведенных произвольно — без команды — и не прицельно. Дальше последовала цепная реакция. Сначала раздался залп из сада на восточной стороне, выдавший тех, кто прятался в засаде, а затем, не понимая, что происходит, стрелки в домах и на крышах открыли беспорядочную стрельбу по наступающим. Слишком велико было напряжение воинов Отмана, которые, как и афганцы, не обладали хорошей выдержкой. Захлопнувшаяся раньше времени ловушка произвела обратный эффект — деморализовала и запутала обороняющихся.

Два десятка афганцев упали на землю при первом же залпе, но в ту же секунду Бабер-хан среагировал на сложившуюся ситуацию единственным спасительным образом. Неожиданно обрушившийся на его воинов шквал огня остудил их слепую ярость и азарт, словно ведро ледяной воды, выплеснутое в лицо. Афганцы замерли, но, прежде чем паника охватила отряд Бабер-хан громогласно призвал к вниманию своих воинов и, мгновенно сориентировавшись, повел их в атаку — штурмовать стену, окружавшую огород и выбивать оттуда противника. Гильзаи с колыбели привыкли слепо, не спрашивая ничего и не требуя никаких объяснений, следовать за вождем. Вот и сейчас, под градом свинца, косящим их ряды, они все как один пошли вслед за Бабер-ханом.

Залп в упор из-за ограды оставил на обочине целую шеренгу неподвижных и корчащихся в конвульсиях тел, но остановить атаку гильзаи уже не смог. Переметнувшись через невысокий забор, как цунами через прибрежную дамбу, они смели засевших на краю восточного сада шализарцев. Превосходя обороняющуюся полусотню в несколько раз, действуя огнем, прикладом и клинком, воины Бабер-хана быстро очистили сад от противника, а затем открыли яростную стрельбу по саду через дорогу и по ближайшим городским домам.

Так в течение одной минуты изменился весь ход боя. Не менее сорока афганцев осталось лежать на дороге на подступах к Шализару, но, заплатив такую цену, Бабер-хан сумел вырваться из уже захлопывавшейся ловушки, грозившей смертью всему его отряду.

Теперь гильзаи были неплохо прикрыты ограждающей сад невысокой стеной и растущими в нем фруктовыми деревьями. Шквальный огонь, который вели по ним с крыш и из сада, едва ли был эффектавен. В саду были прокопаны оросительные каналы, полные воды, многие фрукты на ближайших деревьях уже созрели. Имея возможность утолить жажду и — частично — голод, гильзаи смогли бы удерживать свою позицию несколько дней, если, конечно, противник не стал бы пытаться выбить их оттуда, атакуя в лоб.

С другой стороны, отряд Бабер-хана все же попал в почти безвыходное положение: взять город, стреляя из-за укрытия, гильзаи не удалось бы, но при этом любая попытка перебраться через ограду сада обошлась бы им слишком дорого — обороняющиеся вели огонь прицельно, с близкой дистанции. Штурмовать город оказалось невозможно, как невозможно было и отступить назад, к лестнице. Выйдя на плато, они опять же оказались бы на гладкой равнине под плотным винтовочным огнем. Даже если кто-то и сумел бы добраться до края плато, за время спуска по огромной лестнице исмаилиты спокойно, словно в тире, перестреляли бы отступающих. Постоянный обстрел с крыш мало-помалу сокращал бы численность отряда, долгое лежание и ползание по траве не способствовало бы повышению боевого духа гильзаи. В итоге мощная атака с двух сторон смела бы кхорских воинов, как недавно сами они смели тех, кто сидел здесь в засаде.

В это самое время, когда люди, пришедшие сюда, чтобы спасти Аль-Борака, вступили в тяжелый, почти безнадежный бой с хитрым и безжалостным, численно превосходящим их противником, сам Аль-Борак беспомощно метался от бойницы к бойнице, запертый в дворцовой башне. Словно тигр в клетке, ходил он из угла в угол; руки его то сжимались в кулаки, то непроизвольно тянулись к винтовке или рукоятке сабли. Азиза, забившись в угол, с опаской следила за ним. Курды тоже хранили молчание.

Пули, вонзавшиеся в стены башни, бесили Гордона. Всем было ясно, что стрелки вовсе не пытаются поразить таким образом какую-либо цель, просто-напросто так они не давали осажденным забыть, что башня и прилегающее пространство находятся под прицелом. Их предупреждали, что им следует сидеть взаперти и ждать, пока Иван Конашевский расправится с их приятелями, засевшими в саду на окраине Шализара, а затем вернется и уже в свое удовольствие займется ими. Кровавая пелена повисла перед глазами Гордона. Казалось, еще чуть-чуть — и его сердце или нервы не выдержат, и он либо рухнет замертво, либо совершит какой-нибудь безрассудный поступок.

Аль-Борак даже не заметил, как один из курдов спустился вниз, на первый этаж башни, зато его возвращение вывело Гордона из напряженного, полубессознательного состояния. Еще бы — с горящими глазами, прыгая через три ступеньки, курд взлетел по лестнице и почти закричал:

— Сагиб! Сагиб, там… — Дыхание его перехватило от избытка чувств. — …Я спустился, чтобы поискать чего-нибудь попить или поесть, а там… под ковром, который я приподнял, чтобы посмотреть, нет ли под ним тайника с драгоценностями — старая солдатская привычка, сагиб, — так вот, там оказалось большое медное кольцо в полу. Я потянул за кольцо и открыл хорошо замаскированный люк, из-под которого куда-то вниз уходят ступеньки. Там темно, и я уже не стал…

Последние слова курд произнес, обращаясь уже лишь к своим товарищам и к Азизе. Сам же Гордон, выйдя из транса, громадными прыжками, словно пантера, слетел по лестнице, не забыв, однако, прихватить с собой коробку спичек из запасов, имевшихся на верхнем этаже. Распластавшись на полу, он как мог глубоко опустил в люк руку с зажженной спичкой, всматриваясь в темноту потайного туннеля. Дождавшись, пока догоревшая спичка не погасла у него в руке, он обернулся и сказал спустившимся вслед за ним курдам и девушке:

— Подземный ход ведет в сторону дворца, и, скорее всего, выход из него находится где-то в дворцовых помещениях. Знай Иван о существовании этого туннеля, он давно пустил бы в него своих людей, чтобы взять нас неожиданной атакой с тыла.

Похоже, у Отмана все же были кое-какие секреты, которые он хранил даже от Ивана, не доверяя ему целиком и полностью, особенно — в вопросах своей личной безопасности. Скорее всего, об этом подземном ходе из дворца в башню знал только сам шейх и его безъязыкие рабы-суданцы. А значит — вряд ли кто из оставшихся в живых знает о его существовании, и еще менее вероятно, что кто-то остался караулить выход с другого его конца, рассчитывая подстеречь нас там.

— Мы, кстати, тоже не знаем, в каком именно месте дворца находится второй выход из этого туннеля, — напомнил один из курдов.

— Согласен, — кивнул Гордон. — Но попытаться все же стоит. Это наш единственный шанс.

На всякий случай он поднялся вместе с курдами на верхний этаж, чтобы оценить обстановку, поглядев в щели бойниц, и не пропустить каких-нибудь неожиданных маневров оставленных Иваном часовых. Обведя глазами маленький отряд — трех курдов и хрупкую девушку, Гордон объявил свой план:

— Я рассчитываю на то, что этот подземный ход приведет нас во дворец, причем в ту его часть, что не кишит сейчас стражей и слугами шейха. Вообще сейчас во дворце не должно быть много народу, а те, кто остался, наверняка торчат в фасадных окнах, пытаясь разглядеть, что происходит на подступах к городу. Кое-кто, наверное, продолжает следить за башней, но в любом случае все они сейчас целиком поглощены тем, чем заняты. Во всяком случае, лучше рискнуть столкнуться с превосходящими силами противника во дворце, чем сидеть здесь и беспомощно ждать, когда Иван штурмом возьмет башню и изрубит нас на куски.

Если нам удастся добраться до дворца и при этом нас не перехватит на выходе оставленная Иваном засада, то мы попытаемся пробраться к туннелю, где остался Юсуф ибн Сулейман. Ждать там уже некого, но он-то об этом не знает. Итак, если мы туда доберемся, я отправлю вас, ребята, вместе с девушкой прочь из дворца, в лабиринт и дальше — за окружающий плато хребет.

В нескольких словах он обрисовал путь от тюремной стены к пролому в пещере, выходящему на дальний склон хребта.

— Но, сагиб, мы не хотим оставлять тебя здесь, — в один голос заявили курды.

Усталость и раны давали о себе знать. Лица курдов были угрюмы и измучены, грязь и пороховая гарь покрывали их толстым слоем, но они даже не пытались соскрести с кожи эту корку. Тем не менее их слова были полны искренности и убежденности.

— Вы должны подчиняться моим приказам, как поклялись, — напомнил им Гордон и, увидев, что Азиза проявляет признаки несогласия, добавил: — Это, кстати, всех касается. Далее: как добраться до Кхора, вы знаете. Тем гильзаи, кто остался на страже города, скажете тот же пароль, что я передал Юсуфу ибн Сулейману. По ущельям за стеной можете идти спокойно. Джинн мертв, хотя, говоря по правде, никакой это был не джинн, а всего-навсего здоровенная обезьяна, существо из плоти и крови. Так вот, добравшись до Кхора, постарайтесь связаться с семьей Азизы в Дели. С вами щедро рассчитаются за то, что вы вернете ее домой.

— Пусть подавятся своими деньгами! — сплюнул один из курдов. — Достаточно индусы покупали и подкупали нас на свои вонючие деньги. А кроме того — мы больше не шакалы шейха Аль-Джебаля, ворующие людей и возвращающие их за выкуп. Но сейчас нас больше волнует твоя судьба, Аль-Борак. Что ты собираешься делать, оставшись здесь один?

— После того как вы углубитесь в лабиринт и отойдете на безопасное расстояние, я попытаюсь выскользнуть из дворца незамеченным и пробьюсь к афганцам. Бабер-хан и его люди пришли сюда лишь затем, чтобы помочь мне. Теперь они погибают один за другим. Я не могу покинуть их, даже если у меня есть шанс спастись. Это дело чести.

Курды невесело, но понимающе кивнули головами. Поступить точно так же требовал и их кодекс чести. Другое дело, что не у каждого хватило бы мужества исполнить свой долг — тем большее уважение вызвало у них решение Аль-Борака.

— Я сказал вам все это на тот случай, если мы расстанемся или я погибну до того, как мы проникнем к тюремной двери. Теперь каждый из вас знает, что делать. Если что-то случится — поступайте так, как я вам сказал: забирайте Юсуфа и уходите к Кхору. А теперь — вперед!

Соорудив из подручных материалов импровизированные факелы, они спустились в подземный туннель. Он оказался на удивление хорошо отделан и даже украшен резными каменными панелями на стенах. Пол был выложен мраморными плитками, потолок — довольно высокий — выполнен в виде полукруглого свода. Туннель шел прямо, как стрела, и, когда, по расчетам Гордона, они оказались уже под центральной частью дворца, узкая крутая лестница вывела их к какой-то бронзовой двери. Даже долго и напряженно прислушиваясь, Гордон не уловил с противоположной стороны двери ни единого звука. Взяв оружие наизготовку, американец осторожно надавил на дверь, слегка приоткрыв ее. Тишина. Никто и ничто не отреагировало на легкое шуршание петель. Гордон и его спутники выбрались в пустую комнату, в которой эта бронзовая дверь представляла собой одну из декоративных панелей на стене. Прикрыв ее за собой, Гордон услышал, как где-то в стене щелкнула скрытая пружина. Замок захлопнулся, а как открывать его со стороны комнаты, не знали ни Аль-Борак, ни курды, ни Азиза. Итак, в этом направлении путь к отступлению можно было считать отрезанным.

Дверь из комнаты, прикрытая с обеих сторон шторами, выходила в один из дворцовых коридоров — похоже, абсолютно пустых. Гордон, приоткрыв эту дверь, долго прислушивался, но ни один звук не нарушал тишину дворца, если не считать треска винтовочных выстрелов где-то неподалеку. Видимо, это продолжали вести предупредительную стрельбу по уже опустевшей башне оставленные Конашевским часовые. Гордон не удержался от улыбки: как воин, разведчик, тактик и стратег он не мог не порадоваться тому, что немалое количество врагов сейчас сосредоточенно караулили «запертых в башне», в то время как те уже оказались во дворце, за их спинами.

— Азиза, ты можешь определить, где мы сейчас? — спросил Гордон.

— Да, сагиб.

— Тогда веди нас в ту комнату, где мы впервые встретились с тобой, туда, куда выходит потайная лестница из тюремного коридора. Надеюсь, никого не надо предупреждать, что идти нужно как можно тише. Нас слишком мало, и скрытность — наш верный союзник, да и единственный шанс уцелеть. Хотя, разумеется, я понимаю, что шансов быть обнаруженными у нас немного. Рабы и слуги-мужчины сейчас наверняка сидят на крыше или даже выбрались на окраину города, чтобы посмотреть, как идет бой. Те, кто умеет держать оружие, я уверен, уже проникли в боевые порядки, чтобы принять участие в перестрелке. Женщины же, слуги и «феи» из райских садов сидят сейчас в своих комнатах, дрожа от страха. Не удивлюсь, если многие из них еще и заперты на замок хозяевами и мужьями. И все же — осторожность не помешает.

Расчеты Гордона оправдались. Не встретив никого, они прошли вслед за Азизой по дворцовым помещениям и довольно скоро оказались в уже знакомой американцу комнате. Тревогу во дворце никто не поднял. Каково же было удивление и негодование Гордона и курдов, когда из-за двери, ведущей на потайную лестницу, до них донесся гул множества голосов и топот множества ног, торопливо шагающих по ступенькам.

Все это оказалось настолько неожиданным, что ни Гордон, ни курды не успели выскочить из комнаты обратно в коридор и вскинули винтовки, чтобы встретить противника огнем. Отступать было некуда, оставалось вступить в бой, по всей видимости — последний.

Дверь распахнулась, и ствол винтовки американца уперся в грудь человека, оказавшегося на пороге. На мгновение они оба замерли…

— Сагиб! — раздалось вдруг с лестницы.

— Лал Сингх! — воскликнул Гордон. Курды с изумлением воззрились на огромного сикха, который длинными могучими руками обнял и крепко прижал к себе их сагиба, их командира, их повелителя, которому они дали клятву на верность и жизнь которого были готовы защищать ценой своих жизней. Но тут, успокоив их, из-за плеча сикха показался Юсуф ибн Сулейман, изрядно смахивавший в своем арабском одеянии на заблудившегося в катакомбах горного демона. Вслед за ним в комнату один за другим ввалились, набив ее до предела, полсотни воинов с винтовками и ятаганами, на вид — дикари дикарями.

— Я подумал, что ты… погиб, — сказал Гордон чуть дрогнувшим голосом.

— И это было бы заслуженным концом для меня, — сокрушенно вздохнул Лал Сингх, — потому что я не смог выполнить твое задание. Сагиб, я должен был добраться до Ущелья Призраков раньше, чем туда подойдут гильзаи. Поначалу все шло хорошо: у подножия западного склона хребта, окружающего плато, я обнаружил старую караванную тропу, одну из тех, что некогда проходили через эти горы, соединяя Персию с Индией. Эта тропа поворачивает на север, вслед за склонами хребта, и выходит к каньону где-то в миле от того места, где находится карниз с потайной дверью, которую ты сумел обнаружить.

По дороге идти было легко, но в конце пути я решил сократить расстояние и начал спускаться по обрыву напрямик. В какой-то момент я подвернул ногу, не сумел удержаться и сорвался вниз, ударившись головой о камень. Наверное, несколько часов я пролежал без сознания. Когда же я, придя в себя, спустился в каньон, солнце уже высоко стояло над горизонтом и воины Бабер-хана давно миновали тот потайной проход в скале. Я наткнулся на оставленных ими лошадей, которых охраняли несколько подростков. Они и рассказали мне, что гильзаи едва не погубили коней бешеной скачкой всю ночь напролет. Добравшись до потайного карниза, Яр Али-хан взобрался на него при помощи твоей веревки с крюком и убил часового, не успевшего даже понять, что происходит, а не то чтобы поднять тревогу. Видимо, эти ассасины настолько уверовали в свою безопасность и в неуязвимость их тайной крепости, что даже твое неожиданное появление в городе посчитали случайностью, из-за которой не смогли повышать бдительность или усиливать охрану подступов к плато. Да и кто бы мог подумать, что вслед за тобой к Шализару придет целый отряд афганцев, жаждущих отомстить за тебя.

Мальчишки-пастухи дали мне веревку и помогли взобраться на карниз. Последовав за гильзаи, я услышал стрельбу. Сначала я подумал, что они обстреливают охрану лестницы с окрестных скал, но потом по звуку перемещавшейся перестрелки понял, что они уже поднялись на плато и штурмуют город. Пока я прислушивался, пытаясь определить, что происходит на плато, и проклиная себя за то, что не смог выполнить задание и вовремя предупредить Бабер-хана, в каньоне вдруг показались эти пятьдесят всадников, скакавших по следам гильзаи. Это воины племени вазиров, которое из-за своей малочисленности было бы обречено на истребление эмиром или другими соседями, если бы Бабер-хан не позволил им обосноваться неподалеку от Кхора. Так вазиры смогли построить свою деревню под прикрытием более сильного города, а Бабер-хан приобрел верных и благодарных ему по гроб жизни союзников. Прознав о том, что гильзаи срочно вышли в поход, вазиры поспешили вслед за союзниками — помочь в бою и, если удастся одержать победу, поучаствовать в дележе добычи. Я решил, что лучше всего будет привести их сюда, сагиб, как ты приказывал привести во дворец главные силы Бабер-хана. По крайней мере, так я смогу хоть частично, хоть с опозданием, но все же выполнить твой приказ. Мы пересели на уже успевших отдохнуть лошадей гильзаи и, двигаясь почти все время по старой дороге, довольно быстро подошли сюда. Лишь последнюю милю до пролома в стене пещеры нам пришлось пройти пешком, поднимаясь по склону. В лабиринте джинна нас никто не видел и, скорее всего, не заметил. Дверь в дворцовую тюрьму, как ты и обещал, нам открылась. Встретил нас этот курд — Юсуф ибн Сулейман, переодетый арабом, который назвал твой пароль. Вот вкратце и все, сагиб. Я здесь, перед тобой, и жду твоих приказов, как и те, кто пришел со мной.

— Все ясно, ребята, — потер руки Гордон. — Работа, достойная мужчин, здесь найдется для всех.

— Что тут творится, сагиб? — спросил Гордона предводитель вазиров, который повел своих людей за сикхом, потому что знал, что тот — друг и помощник попавшего в беду Аль-Борака. — По пути мы все время слышали стрельбу, но, естественно, ничего не видели. Курд, открывший нам дверь в подвал, знает о том, что происходит наверху, не больше, чем мы.

— Бабер-хан захватил и удерживает сад и северную окраину города, — ответил Гордон и, наскоро описав топографию поля боя, сказал: — По пути я подробнее опишу вам ход сражения и нашу задачу, а сейчас — не будем терять времени. Нужно начинать действовать.

Затем обернулся к курдам:

— Вы, ребята, делайте то, что вам было приказано. Вазиры объяснят вам, где они оставили лошадей.

Прервавшись, чтобы вождь мог дать им необходимые пояснения, американец продолжил:

— Скачите в Кхор и ждите нас там. Если сражение закончится не в нашу пользу, я требую, чтобы вы, прежде чем освободиться от связывающей вас клятвы, исполнили мой последний приказ: доставить Азизу домой или передать ее в руки родителей. Все ясно?

Курды молча кивнули. По выражению их лиц Гордон понял, что они костьми лягут, чтобы выполнить его волю. Азиза прильнула к нему, но на эмоции, слезы и даже на короткое прощание времени не было. По знаку Гордона курды подхватили девушку и бережно, но настойчиво повлекли ее за собой, в зияющую черноту потайной лестницы.

Через мгновение их силуэты уже скрылись в темноте подземелья.

— А мы теперь будем выбираться из дворца, причем так, чтобы максимально облегчить положение Бабер-хана, — объявил Гордон вазирам. — Если мы просто промчимся по центральной улице и пробьемся в сад, где гильзаи и так сидят, словно в капкане, то этим мы едва ли заметно улучшим ситуацию. Поэтому я считаю, что нам лучше всего попытаться проникнуть в сад, находящийся по другую сторону от дороги. Если мы освободим от шализарцев обочину и захватим крайние дома, к которым этот сад прилегает вплотную, то сможем блокировать с фланга любую атаку на позиции Бабер-хана и избавим его от обстрела со стороны дороги. Таким образом он получит возможность отхода или другого маневра, а там… там видно будет. А сейчас — вперед, за мной!

Гордон бросился вперед, вдоль по коридору, по которому накануне Муса вел его в зал, где его уже ждал Иван Конашевский. Пятьдесят воинов-вазиров последовали за ним. Странное зрелище представляли собой эти свирепые люди в рваных одеждах среди роскошных дворцовых интерьеров.

Они пристально и подозрительно оглядывали все вокруг, на бегу не забывая заглянуть за двери и шторы, чтобы избежать неожиданного нападения и не дать уйти живым никому из слуг или придворных, которые могли бы поднять тревогу. При этом все внимательно прислушивались к доносившейся с окраины города перестрелке — то затихавшей, то вспыхивавшей с новой силой. Гордон повел свой отряд в тот зал, откуда ему удалось бежать накануне, нокаутировав казака и, благодаря прикрытию Лала Сингха, увернувшись от пуль стражников. Все двери были открыты, портьера, перекрывавшая выход на балкон, по-прежнему валялась на полу, сорванная Гордоном во время бегства. В ажурной решетке балкона зиял незаделанный пролом. Здесь американец на секунду задержался, чтобы пояснить Лалу Сингху и вазирам некоторые детали своего плана. Дикие воины завороженно слушали каждое слово, произносимое Аль-Бораком, будто им довелось внимать голосу какого-то мифического героя, полубожества-получеловека.

— Видите, как расположены сады: к западу от городской черты они идут сплошным массивом, прерываемым лишь невысокими каменными заборами. Деревья и кусты хорошо разрослись, и если мы будем передвигаться, пригнувшись или кое-где даже ползком, то вполне вероятно, что из домов нас не заметят. Скорее всего, мы сумеем скрытно добраться до окраины египетского сада, потому что исмаилиты сейчас внимательно следят за тем, что происходит в другой стороне. Сколько их в египетском саду — я точно не знаю, но думаю, что внезапная атака с тыла опрокинет их. Кто не будет убит нами, побежит в город, подставляя себя под пули гильзаи. Нам важнее всего, чтобы сад был очищен от противника. А теперь — вперед: спрыгиваем с балкона и бежим через сад вон к той стене. С этой стороны дворец никто не охраняет.

Один за другим вазиры последовали за Аль-Бораком и Лалом Сингхом. Перемахнув через внешнюю дворцовую стену, они оказались на голой каменной равнине, подходившей к дворцу с этой стороны. Недалеко отсюда начинался овраг, в который угодил Гордон, упав со стены вместе с убитым им стражником. Завернув за угол, вазиры стремительным броском пересекли открытое пространство, отделявшее их от границы первого сада из тех, что сплошным полукольцом окружали Шализар.

Перестрелка на другом конце города стала еще более яростной. Сотни винтовок вели беглый огонь, и у Гордона аж мурашки пробежали по коже при мысли о том, какой густой свинцовый дождь поливает сейчас позиции, занятые солдатами Бабер-хана. Такой ураганный огонь не мог не принести своих кровавых результатов, несмотря на все умение афганских горцев максимально использовать любую складку местности, любой камень, любое углубление в качестве укрытия. Но этот грохот, по крайней мере, прикрывал приближение его отряда. Во-первых, в таком шуме никто не услышал бы звука шагов пятидесяти человек, со всех ног бегущих по садам, чтобы вступить в бой. А во-вторых, в азарте такой напряженной перестрелки вряд ли кто-нибудь из исмаилитов будет обращать внимание на то, что происходит в тылу, — тем более что опасаться им, по общему разумению, было некого и нечего.

Видимо, все так и получилось. Никто не заметил пробирающихся вдоль западной ограды садов вазиров. Никто не поднял тревоги, и они, осторожно пригибаясь и стараясь ступать как можно тише, постепенно приближались к своей цели — дальнему от дороги забору, отделявшему египетский сад от других пригородных садов.

Чем ближе к северной оконечности центральной улицы подходили вазиры, тем больше становилась вероятность того, что их обнаружат. Но внимание противника, на их счастье, было целиком и полностью поглощено тем, что происходило в противоположном направлении — по ту сторону дороги, за забором восточного сада и за стенами крайних городских зданий. Ни Гордон, ни его спутники, радующиеся чрезмерной увлеченности противника боем и подходившие все ближе и ближе, не знали, что события вот-вот начнут развиваться с невероятной, ураганной скоростью. Бой неумолимо приближался к кульминации.

Иван Конашевский, руководивший боем с крыши третьего от края города здания, уже понял, что без мощной лобовой атаки ему не удастся выбить афганцев из сада у самых стен Шализара. Казака раздирали сомнения: продолжить обстрел противника, рассчитывая изрядно потрепать и обескровить его, было соблазнительно, но оставлять многочисленный отряд в непосредственной близости от города на ночь было рискованно. Обреченные гильзаи могли под покровом темноты предпринять решительную атаку. А кроме того, Иван не был уверен в том, что афганцам на помощь не подойдут другие отряды. Тогда ему пришлось бы действовать на два фронта, отправив немалую часть своих подчиненных оборонять лестницу, ведущую на плато. К тому же какое-то чутье подсказывало ему, что опасность может исходить и от Гордона, который хоть и был накрепко заперт в башне, все же мог каким-нибудь дьявольским маневром перехитрить оставленных на страже стрелков и устроить какую-то гадость в тылу. Конашевский, опытный, храбрый солдат, не боялся встретиться с американцем в поединке один на один, но его изрядно беспокоило то, насколько падет моральный дух его солдат, если они вдруг обнаружат, что небезызвестный им Аль-Борак в очередной раз обвел вокруг пальца их командира и подтвердил таким образом приписываемое ему магическое бессмертие. Хватит и того, что один раз он уже сбежал из дворца, при этом основательно заехав Ивану по физиономии, затем расправился с обезьяной, сумел вновь вернуться во дворец и убить шейха (о чем, признаться, Иван не сожалел). Хватит подвигов на долю этого американца. Гораздо спокойнее чувствовал бы себя Конашевский, если бы твердо знал, что Гордон ни в чем не сможет нарушить его планы. А планы эти он должен был увязывать еще и с тем, что его подчиненные, хоть и истинные фанатики-убийцы, не были настоящими солдатами, подготовленными к длительной обороне. Чтобы приободрить их и — упаси Бог — не дать им пропустить афганцев в крайние дома города, откуда тех будет выбить куда труднее, чем из сада, он уже распорядился выдать исмаилитам виски и первую порцию гашиша.

Итак, вопреки всем правилам тактики и его собственному опыту, Иван решил отказаться от долгого, многочасового обстрела противника с целью нанесения ему возможно большего урона и немедленно штурмовать вражеские позиции — пусть и ценой намного больших потерь со своей стороны. Пример гильзаи, стремительно захвативших этот сад, показывал, что невысокую изгородь и узкую полоску деревьев невозможно удержать, если противник действует быстро, внезапно и численно значительно превосходит обороняющихся.

Оставив на крышах и в окнах домов несколько десятков стрелков и приказав им вести как можно более плотный огонь, чтобы Бабер-хан не заскучал, а его солдаты не смели высунуться из-за стены, Конашевский собрал основную часть своих боеспособных воинов — человек четыреста — на сравнительно просторной площадке между третьим и четвертым зданиями вдоль главной улицы с восточной стороны, куда не залетали шальные пули отстреливающихся афганцев. Он отрядил сотню бойцов под руководством самого надежного из офицеров и приказал им обойти противника с востока, чтобы в нужный момент ударить по нему с фланга. Сам же казак повел за собой остальные три сотни обкурившихся, изрядно выпивших исмаилитов в лобовую атаку — прямо по центральной улице, в направлении юго-западного угла занятого афганцами сада, Казак понимал, что стены домов будут прикрывать его подчиненных до последних сотен футов и лишь после этого его люди попадут под огонь противника. Он отдавал себе отчет в том, что, преодолевая это открытое пространство, его отряд понесет большие потери. Тем не менее он рассчитывал, что, несмотря на все усилия стрелков-гильзаи, достаточное количество шализарцев сумеет добежать до ограды и выбить засевших за ней афганцев. А потери… человека всегда можно заменить. Жизнь в этих горах никогда не была чем-то священным, и правители здесь сорили жизнями подданных, словно мелкой разменной монетой. Иван был готов пожертвовать тремя из каждых четырех своих бойцов ради достижения полной, безоговорочной победы над вторгшимся в его владения противником.

По знаку Конашевского двенадцать монголов протрубили в гигантские бронзовые трубы сигнал к атаке. Этот страшный рев буквально оглушил Гордона и вазиров, как раз в этот момент подобравшихся к неохраняемой западной стене египетского сада. Вазиры как раз наводили винтовки на спины исмаилитов, сидевших у восточной ограды, обстреливающих занятый афганцами сад и слишком занятых этим делом, чтобы думать о чем-либо еще. На миг этот чудовищный рев парализовал вазиров, а в следующую секунду прямо за сигналом послышался многоголосый вой толпы и из промежутка между двумя крайними домами на открытое место перед входом в сад хлынул поток разъяренных, разгоряченных наркотиками и алкоголем, увешанных оружием людей.

Одновременно с этим стрелки, оставленные на крышах, произвели синхронный залп — казалось, что мир раскололся и земля провалилась туда, где в преисподней демоны и черти ведут свои бесконечные битвы.

В этот миг все зависело от одного-единственного, но мгновенно принятого и правильного решения. Права на ошибку или промедление не было. И Гордон успел оценить ситуацию, среагировать на нее и найти это единственно верное решение, как несколькими часами раньше столь же стремительным порывом Бабер-хан спас свой отряд от неминуемой гибели. Оглушенные стрельбой, ревом труб и боевым кличем исмаилитов, вазиры не смогли бы расслышать его приказ, но они прекрасно поняли намерения американца, вскинувшего винтовку и приставившего приклад к плечу. Они тотчас же последовали его примеру.

Первый залп вазиров, выведший из строя более двух десятков исмаилитов, оказался никем не замеченным в этом грохочущем аду. Погибшие ассасины ткнулись лицами в землю, так и не успев понять, что за смерть подкралась к ним с тыла. Второй залп окончательно расчистил позицию у ближней к дороге ограды египетского сада. В мгновение ока ее занял отряд Гордона. Раненые шализарцы были добиты, тела мертвых брошены под ноги или откинуты за ближайшие кусты. Стрелки на крышах и в зданиях, продолжавшие азартно палить поверх голов наступающих товарищей, так и не обратили внимания и не поняли, что произошло в египетском саду.

Вазиры еще только подбегали к своей новой позиции, когда атакующая толпа исмаилитов выскочила из-за прикрывавших ее домов и бросилась в сторону восточного сада. Атакующих встретил мощный прицельный залп — гребень стены, за которой держали оборону афганцы, вспыхнул огненными флажками, а затем покрылся сплошной полосой порохового дыма. Практически вся первая шеренга атакующих была поражена этими выстрелами, дорога оказалась усеяна трупами, по которым пронеслись, затаптывая их, остальные шеренги исмаилитов. Иван рассчитывал, что набранная инерция движения поможет его подчиненным преодолеть шок от первого разящего залпа, но даже его фанатикам-наркоманам были ведомы страх и чувство самосохранения. На миг атака приостановилась, кое-кто из шализарцев даже обернулся и стал прикидывать, не лучше ли отступить.

Но в этот момент посланная Конашевский сотня ассасинов добралась до восточной стены сада и обнаружила, что она не охраняется. Слишком сильным был лобовой штурм, отбивая который гильзаи все как один бросились к юго-западному углу садовой ограды. Именно на это и рассчитывал Иван, но он не учел, что ветви плодовых деревьев очень густые, и его людям пришлось стрелять сквозь стену ветвей и листвы в основном вслепую. Вот почему залп из сотни винтовок, хоть и раздавшийся внезапно, не был столь эффективным, как того ожидал Конашевский.

Однако этот залп заставил гильзаи вздрогнуть и оглянуться. И в тот самый момент, когда их огонь ослаб, обезумевшая толпа исмаилитов, издав душераздирающий вопль, понеслась вперед и неудержимой волной перекинулась через отделявшую ее от афганцев преграду. И тотчас же, понимая, что ждать нельзя ни секунды, отряд Гордона открыл огонь по этой несущейся в атаку толпе. Десятки шализарцев пали от пуль, посланных им в спины меткими залпами засевших в саду вазиров, но, увы, остановить атаку уже ничто не могло. Ревущая волна ассасинов схлестнулась со строем воинов Бабер-хана. Винтовки, оказавшиеся стволом к стволу с оружием противника, были разряжены в упор. Далеко не все, кто остался в живых после этих залпов, успели вновь передернуть затворы. В ход пошли приклады, взметнулись в воздух и опустились на головы первых жертв сверкающие клинки сабель, коротких прямых мечей и полумесяцев ятаганов. Началась рукопашная схватка. Люди падали друг на друга, скатывались на дорогу и падали по противоположную сторону стены, атакующие и защищающиеся смешались и с каждой секундой все больше углублялись в боевые порядки друг друга. Исмаилиты, попирая ногами своих мертвых и раненых, сплошной волной захлестнули стену сада — задние с непреодолимой силой напирали на спины передних. Словно воинственные духи или черти, спрыгивали они со стены, и на месте тех, кто погиб или же пошел дальше вперед, немедленно поднимались и спрыгивали в сад другие. Эта разогретая дурманом орда казалась бесконечной.

Вазиры из своей засады продолжали вести огонь. Никем не обстреливаемые, они спокойно целились, и их пули собрали в задних рядах и с фланга шализарцев богатый урожай смерти. Но наступавшая толпа настолько разъярилась, настолько оказалась увлечена азартом сражения, что походила на обезумевшего от ярости бойца, который столь поглощен желанием убить противника, находящегося у него перед глазами, что не ощущает, как кто-то другой раз за разом вонзает нож в его спину.

Сотня исмаилитов, зашедшая афганцам в тыл, преодолела заросли кустов и вступила в ближний бой с гильзаи. И на этом краю сада взметнулись в воздух клинки, опустились на раскалываемые черепа тяжелые приклады, сталь зазвенела о сталь. Вазиры Гордона, не в силах преодолеть в себе витавшее в воздухе помешательство, покинули свою надежную позицию в саду, чтобы, в последний раз выстрелив во врага в упор, обрушиться на него с тыла, пустив в ход приклады и ятаганы. Стрелки-шализарцы, остававшиеся на крышах, понимая, что в таком яростном круговороте они рискуют в равной мере поразить как чужих, так и своих, бросили свои позиции и помчались туда, где кипела рукопашная схватка, рассчитывая, что именно их помощь окажется решающей и вместе они сумеют переломить ход сражения в пользу защитников города.

Старая стена, опоясывавшая сад, представляла собой просто аккуратно сложенные, ничем не скрепленные стопки камней. Наступил момент, когда стена не смогла выдерживать многотонные нагрузки живой и мертвой человеческой плоти с обеих сторон. Во многих местах она обрушилась, погребая под собой тех, кто лежал у ее основания. И тогда потоки противников, которые вспенивались с каждой стороны преграды, смешались и превратились в единый, кипящий кровью и ненавистью водоворот.

Теперь на поле боя не было намека на порядок, ничей план уже не мог быть выполнен, как бы хорош он ни был. Никто не смог бы исполнить ничьи приказы, и ни у кого не было времени и возможности отдавать их. Все превратилось в одну гигантскую бойню: лицом к лицу, глаза в глаза, клинок к клинку, люди рубили, кололи друг друга, били прикладами, наносили удары кулаками и впивались друг в друга зубами. Это пропитанное кровью месиво дерущихся людей заполнило весь сад, перехлестнуло через придорожную канаву, вытекло на дорогу и гладкое пространство, отделявшее позицию афганцев от городских домов. Стрельба почти прекратилась, уступив место звону стали. Патроны в магазинах кончились практически у всех, а остановиться, чтобы перезарядить оружие, не было никакой возможности — любое промедление обрекало человека на мгновенную смерть, делая его, неподвижного, легкой мишенью для клинка или приклада. Численно силы противоборствующих сторон почти сравнялись — шализарцы понесли большие потери. Исход боя не был известен никому. Все висело на волоске, и было бы непростительно глупо хоть на миг задержаться, чтобы построить самый приблизительный прогноз: ведь именно в этот момент, именно сил одного этого бойца могло не хватить для решающего перелома. Каждый участник сражения был слишком занят тем, чтобы уберечь свою шкуру и голову, исхитрившись при этом непременно отправить на тот свет ближайшего соседа из лагеря противника. Никому не было дела до того, что происходит в нескольких шагах от него, а уж тем более — до того, как развивается сражение в целом.

Даже Гордон, чей мозг обычно, пусть и в гуще яростного боя, оставался кристально ясным и работал как часы, понятия не имел о том, как идет бой в целом и в чью сторону склоняется чаша весов. Бесчисленное множество личных кратких сражений вытеснило из его головы все мысли о стратегии, тактике, судьбах империй и тайнах горных общин.

Как опытный воин, американец не тратил понапрасну силы и не пытался перекрикивать грохот и вопли, отдавая приказы, которые все равно никто не услышит, а если и услышит — то не будет в силах исполнить. Все командирские права и привилегии сейчас не имели смысла, как и тактический талант полководца… Исход боя решался теперь перевесом одной грубой силы над другой в огромном количестве единоличных противостояний сражающихся людей. И раз уж ты оказался в этом водовороте, в этом тайфуне, раз уж некому и незачем теперь отдавать приказы, раз уж нет возможности вырваться отсюда, чтобы взглянуть на бой со стороны и оценить перспективы, нужно делать то, что остается возможным, а именно — постараться расколотить как можно больше вражеских черепов, надеясь таким образом повернуть колесо фортуны в свою сторону.

Гордон запомнил, как разрядил в последний раз винтовку, выстрелив в упор в оскаленное лицо кого-то из исмаилитов. Затем, перевернув оружие стволом к себе, он начал молотить прикладом, как дубиной. Он бил, бил и снова бил, мир вокруг него покрывался кроваво-красной пеленой, и порой Гордону казалось, что он уже не помнит себя, не помнит, зачем он здесь и что ему нужно в этом аду. В мозгу действовали только механически работающие отделы, отвечающие за реакцию, наблюдение и волевое усилие, заставляющие усталые мышцы вновь и вновь заносить оружие для удара.

Он знал, не осознавая своего знания, что Лал Сингх сражается бок о бок с ним. Так же — рядом, почти вплотную — дрался Юсуф ибн Сулейман. А за ними вели каждый свой бой все те вазиры, кто оставался в живых до сих пор. Не видя их, Гордон лишь спиной ощущал их присутствие да ловил на слух особый свист их ятаганов, рассекавших воздух.

И тут, совершенно неожиданно, как тает туман под покровом утреннего ветерка, напряжение боя стало спадать. Сплошное клубящееся месиво человеческих тел стало распадаться на отдельные группы и пары. Гордон понял, что одна из сторон начинает сдавать. Кое-кто из сражающихся даже повернулся спиной к противникам и попытался было скрыться с поля боя. Преждевременно, отметил про себя Гордон, видя, как вонзаются в спины первых ослабевших клинки тех, кто еще находил в себе силы и ярость, чтобы сражаться. Пожалуй, к удивлению даже самого Гордона и Бабер-хана, сдавать начали шализарцы, чей боевой настрой, видимо, во многом зависел от количества дурмана в голове. А дурман начал сейчас выветриваться, открывая прояснившимся глазам весьма пугающую картину боя с далеко не гарантированной победой. Без наркотика боевой пыл исмаилитов оказался слабее дикой ярости горцев, знавших, что поражение для них означает неминуемую и страшную, под пытками, смерть. А кроме того, несмотря на все старания Ивана Конашевского превратить исмаилитов в некое подобие армии, в целом они оставались просто толпой разноязыких, разноплеменных изгоев, отбросов общества, привыкших в уголовном, разбойничьем мире действовать, рассчитывая лишь на себя и не доверяя даже самому близкому другу или родному брату. Поэтому им и недоставало подсознательно-рационального единства и чувства локтя, свойственных любому воинственному племени афганских гор.

Но перелом не мог произойти сразу и бесповоротно. Если по краям поля боя сражение начинало утихать, распадаясь на отдельные стычки, то в центре превратившегося в пропитанное кровью глиняное месиво сада оно кипело с прежней силой и даже разгоралось вновь, особенно там, где, организовав круговую оборону и прижавшись спинами к деревьям, отбивали все атаки и даже переходили в контрнаступление лучшие воины Шализара.

Именно туда повел Гордон остатки своего отряда, сумев собрать вазиров в единую плотную группу, на пути которой разбегались в стороны разрозненные исмаилиты. Впереди замелькали сверкающие на солнце доспехи стражников-арабов; Юсуф ибн Сулейман издал какой-то гортанный выкрик и метнулся в ту сторону, где поверх тюрбанов колыхался в воздухе украшенный пышным плюмажем, сверкающий позолотой шлем.

Затем и сам Гордон разглядел своего заклятого личного врага. Иван Конашевский, голый по пояс, словно заведенный, лихо размахивал казачьей шашкой, удерживая на расстояний клинка полудюжину гильзаи. Три афганца лежали под его ногами сейчас, и одному Богу было известно, жизни скольких еще оборвались под взмахом этой дьявольской шашки. Бок о бок с казаком арабские стражники в железных латах и крепкие, почти квадратные монголы в плотных кожаных панцирях вели бой с воинами Бабер-хана. Вазиры, ведомые Гордоном, ураганом влетели в самую гущу этой кровавой схватки.

Только сейчас Гордон впервые увидел Яр Али-хана. Афридий, на голову возвышавшийся над окружавшей его толпой, дико оскалившись, свирепо отмахивался мечом и кинжалом от наседавших противников. Чуть поодаль вел бой и сам Бабер-хан: и залитый с ног до головы кровью, он спокойно, но зло орудовал саблей. Гордон решил пробиваться к Конашевскому.

Увидев приближающегося американца, казак захохотал, сверкая полубезумными глазами. По груди Гордона текла кровь — прикрывая одного из вазиров, он получил удар кончиком палаша шализарца, немедленно погибшего после этого от сабли Лала Сингха. Приклад винтовки Гордона потрескался и был измазан кровью и запекшимися на нем мозгами.

— Иди сюда и умри, Аль-Борак! — хохоча, проорал Иван, и Гордон приготовился броситься в атаку, раскрутив над головой оружие, порожденное западной цивилизацией и вновь низведенное в этих диких краях до дубины.

— Нет, сагиб, подожди! Держи! — крикнул Лал Сингх и ткнул в руку Гордона рукоять своей залитой кровью сабли.

Аль-Борак разогнулся, взмахнул саблей, тряхнул головой, чтобы прочистить мозги, и пошел на Конашевского так, как двинулся ему навстречу и сам Иван — взорвавшимся клубком похожих на молнии сабельных ударов. Сойдясь вплотную, американец и русский завязали бой, подобный казачьему поединку, когда удары сыплются один за другим настолько часто, что глаз наблюдателя не успевал отследить их. Казалось, время вернулось на триста лет назад, на поединок запорожских казаков в Запорожской Сечи, ниже порогов Днепра по течению…

Вокруг двух лидеров, двух командиров, сошедшихся в смертельном поединке, образовалось кольцо тяжело дышащих, истекающих собственной и перемазанных чужой кровью бойцов, позабывших о своей адской работе. С удивлением и ужасом смотрели они на бой двух сынов Запада, решавших в этом бою, как подсознательно понимали все зрители, судьбу Востока, судьбы их родных стран и их личные судьбы…

Вздох изумления и даже краткий стон пронесся над полем боя, когда Гордон, вдруг оступившись, на миг потерял контакт своей сабли с клинком шашки Ивана.

Казак победно вскрикнул, взмахнул шашкой и… ощутил острие сабли Гордона в своем сердце еще до того, как понял, что американец сумел его обмануть. Он тяжело повалился на землю, вырвав при этом саблю из рук Гордона. Смерть настигла Конашевского раньше, чем он коснулся телом каменистой земли. На губах казака застыла горькая усмешка над самим собой.

Гордон сделал шаг вперед, чтобы выдернуть саблю из мертвого тела, но тут в тишине, на время повисшей над плато Шализара, прогремел одинокий выстрел. Аль-Борак нагнулся, словно собираясь преклонить колени перед покойным, и вдруг повалился на него всем телом, заливая лицо казака и землю вокруг хлынувшей из раны на голове кровью. Он уже не слышал прокатившегося над полем боя сначала жалобного, а затем яростного воя афганцев, преисполнившихся благородной мести и готовых зубами разорвать глотки своих противников…

Придя в сознание, Гордон ощутил, что не чувствует своего тела. Он не чувствовал ни рук, ни ног и ужаснулся своей беззащитности. Казалось, его окружает одна лишь черная мгла — без звука, без света, без запахов. Затем в этой черной вате зазвучали голоса. Далекие, невнятные и тихие поначалу, они становились громче и отчетливее, по мере того как сознание прояснилось. Мало-помалу он стал различать голоса и узнавать их. Даже в полубессознательном состоянии Гордон весело отметил про себя, что громче всех голосит Яр Али-хан. Оказалось, что великан-афридий не просто кричит. Нет, он плакал, выл, заливался слезами, и причем без тени стыда за свое не достойное мужчины поведение.

— Ай-яй-яй! Ой-ей-ей! Ох-ох-ох! — голосил афридий. — Он умер! Он погиб! Его мозги вылетели, вылетели через ту страшную дыру в черепе! О, мой брат! О, величайший из воинов мира! О, король всех нас, смертных! О, великий Аль-Борак, погибший за орду этих жалких ублюдков — горцев-гильзаи! На кого ты меня покинул?! За что сложил свою голову?! Да один лишь кончик ногтя с твоего мизинца стоит больше, чем все чертово племя этих головорезов-конокрадов, спустившихся с Гималаев, пропади они все пропадом вместе со своим Бабер-ханом!

— Да заткнешься ты или нет? — ворвался в сознание Гордона другой голос. — О Аллах! Ты видишь, что он жив? Жив, тебе говорят! Шайтан тебя подери! Да как тебе не совестно оскорблять нас, гильзаи? Десятки моих воинов геройски погибли в этом бою.

Так это Бабер-хан! Гордон с некоторым усилием заставил себя воплотить ощущения в мысли, а мысли облечь в слова.

— Да чтоб все они передохли, твои гильзаи, и ты вместе с ними, и я тоже!!! — продолжал завывать Яр Али-хан. — Ай, чего бы я не отдал за то, чтобы сохранить жизнь моему Аль-Бораку!

— Заткнись, болван! — рявкнул на него кто-то, и Гордон, порывшись в памяти, узнал голос Лала Сингха. — Разнылся, как бык на бойне. А ну-ка живо, подай мне бинт… Говорю тебе в десятый раз — эта рана не смертельна. Пуля только оцарапала череп и контузила Аль-Борака, на время лишив его чувств (да покарает Аллах того ассасина, кто нажал на спусковой крючок).

— Аллах Аллахом, однако я сам расколол череп этому шайтанову отродью, — не без гордости сообщил Яр Али-хан. — Но смерть этого шакала, увы, не вернет жизнь нашему дорогому Аль-Бораку! Ах, мой сагиб! Эй ты, сикх, держи бинт. Да смотри, перевязывай аккуратнее. Эх, нет у вас, сикхов, сердца. Твой друг и брат лежит перед тобой мертвый, ну, пусть даже умирающий, а ты — хоть бы слезу уронил, что ли… Нет, ты просто насмехаешься над моим горем! Клянусь Аллахом, если бы не это горе, обессилевшее меня, я бы заставил тебя прослезиться — уже над своей собственной судьбой, бесчувственный чурбан!

К этому моменту Гордон настолько пришел в себя, что стал ощущать боль. Особенно сильно болела голова, которую сейчас бережно и ловко поддерживали и бинтовали чьи-то сильные, умелые руки, приложившие к самому больному месту что-то мокрое, приятно холодившее. Черная пелена вдруг спала с его глаз, и он увидел озабоченные лица старых верных друзей и союзников.

— Сагиб! — радостно воскликнул Лал Сингх. — Бабер-хан, смотри, он открыл глаза! Али-хан, если бы тебя не ослепили твои дурацкие слезы, ты мог бы убедиться, что горячо любимый тобой (и ничуть не меньше — всеми нами) Аль-Борак жив и пришел в сознание.

— Сагиб! Сагиб! — Радостный вой, вырвавшийся из могучей груди афридия, оглушил Гордона, усилив боль в его раскалывающейся голове.

Гордон приподнял голову и был вынужден сжать зубы и зажмурить веки, чтобы выдержать боль, пронзившую мозг. Переждав, пока приступ пройдет, он заставил себя вновь открыть глаза и оглядеться. Оказалось, что он полусидит-полулежит в углу сада, прислонившись к основанию стены. Над ним нависают ветви персикового дерева, листья которого яркими зелеными пятнами вырисовываются на фоне неба, а нежные лепестки на распустившихся цветках наполняют воздух дивным тонким ароматом. Впрочем, последнее он, видимо, уже домыслил, потому что в следующую секунду ему в нос ударил резкий запах крови, пороховой гари, пота и грязных тел. Эта вонь мгновенно оживила в памяти воспоминания обо всем, что происходило с ним за последние двое суток, начиная от отъезда из Кабула в Кхор и кончая поединком с Иваном Конашевским.

После оглушительного грохота кровопролитного сражения сейчас на плато было как-то странно и непривычно тихо. Единственным посторонним звуком, доносившимся до слуха Гордона, были стоны раненых, мучившихся от боли где-то неподалеку от него. К тому же в его голове постоянно что-то шумело и гудело — видимо, это как-то было связано с пронзающей мозг болью.

— Что произошло? — произнес он тихо, почти одними губами. — Иван… мертв?

— Мертв, как только может быть мертв человек, в сердце которого вогнали острие сабли, — радостно доложил Лал Сингх. — Да сам шайтан обманулся бы, попавшись на трюке, которым ты подловил казака. У меня тоже душа в пятки ушла, когда я увидел, как ты оступился. Потом, спустя секунду, один из мерзавцев-исмаилитов выстрелил в тебя из-за деревьев. Но к тому времени шализарцы уже выдохлись, а наши афганцы, наоборот, разъярились как львы, увидев, что ты сражен вражеской пулей. Никто не смог бы устоять против порыва, с которым они набросились на исмаилитов и стали добивать их. А эти хваленые ассасины — шакалье племя — бросились врассыпную… Я имею в виду тех, кто еще мог куда-нибудь броситься, не будучи сраженным тут же, на месте. Сейчас гильзаи вылавливают последних из них на улицах города, на самых подступах к дворцу.

Гордон повернул голову и улыбнулся Бабер-хану:

— Я боялся, что ты погибнешь в этом бою.

В ответ вождь мятежного племени гильзаи тоже расплылся в улыбке. Его борода слиплась от крови, вытекшей из пореза на шее, а правая нога вся была обмотана бинтами выше колена. Бабер-хан, видимо не в силах стоять, сидел напротив американца, опершись спиной о ствол дерева.

— Ну, положим, пулю в бедро я получил, — кивнул вождь. — Но это дело поправимое. Скоро все затянется. А вот за тебя мы здорово переволновались, решив, что ты погиб.

— Ха! Ты слышал их, сагиб? — Яр Али-хан погладил бороду и закатил глаза. — Я спрашиваю, ты слышал, что говорят эти старые трусливые бабы? Эх, жаль, жаль, что ты не слышал, как они выли и причитали над тобой, мысленно похоронив тебя раньше времени — живехонького и здоровехонького! Ну, что я говорил? Разве я не требовал от вас прекратить эти недостойные настоящих мужчин завывания? Разве не говорил я вам, что не отлита еще пуля, способная пробить череп нашего славного Аль-Борака и вышибить ему мозги?! И в конце концов, где ваши манеры, где субординация, наконец? Может быть, у сагиба есть для нас распоряжения или приказы.

Гордон сел повыше и огляделся. Увиденное заставило напрячься даже его крепкие нервы. Все обозримое пространство представляло собой сплошную кроваво-глиняную массу, густо усыпанную мертвыми телами. Трупы лежали повсюду, как опавшие листья осенью, где — собранные в небольшие кучи, а где — в несколько слоев устилая дно арыка или перепаханную ногами землю между деревьями. За обрушившейся стеной, из-под которой торчали частично погребенные ее камнями останки погибших, виднелась дорога, столь же густо усыпанная трупами как защитников Шализара, так и тех, кто штурмовал город.

— Господи! — пробормотал Гордон и на миг потерял дар речи.

Затем, встрепенувшись, он распорядился:

— Бабер-хан, пошли кого-нибудь к своим воинам… Яр Али-хан, иди и ты тоже. Скажите солдатам, чтобы они прекратили резню. Хватит смертей на сегодня. Пусть берут в плен тех, кто сложит оружие и сдастся. Их нужно будет запереть в каком-нибудь доме и приставить к ним охрану. И еще: в Шализаре много женщин, которые вовсе не по своей воле оказались наложницами и служанками этих бандитов. Я требую, чтобы с этими женщинами ничего не случилось. Передайте всем, что я лично разберусь с каждым, кто хоть пальцем прикоснется к ним. В мои планы входит вернуть пленниц в их родные города, родителям и близким.

Яр Али-хан, преисполнившийся важности от того, что именно ему доверили передать гильзаи столь важный приказ, поспешил скрыться в направлении города. На смену ему к Гордону приблизился другой человек. Это был Юсуф ибн Сулейман, сжимающий в руке сломанный трофейный палаш. Говорить ему было трудно из-за шрама, рассекшего обе губы курда, на которых пузырилась кровавая пена.

— Сагиб, — сказал Юсуф. — Мой клинок не выдержал и сломался с последним нанесенным мною ударом. Но дело уже было сделано — Махмуд ибн Ахмед лежит вон там — среди трупов его облаченных в блестящие доспехи псов. Больше ему никогда не удастся оскорбить ни великого Аль-Борака, ни гордого уроженца суровых гор Курдистана. Ну что, сдержал ли я свою клятву, сагиб? Выполнил ли я свое обещание?

— Конечно, Юсуф ибн Сулейман. Все клятвы и обещания исполнены. Но почему ты задаешь мне этот вопрос? Ничего другого я и не ждал от тебя, зная, что клятва — не просто слова, а слова чести, которой гордым курдам не занимать.

Юсуф глубоко вздохнул и сел по соседству, поджав ноги и положив на колени сломанный клинок.

Над полем боя все громче и жалобнее разносился стон — раненые просили воды. Опершись на плечо Лала Сингха, Гордон тяжело, превозмогая боль, встал.

— Бабер-хан, — сказал он, — нужно перенести раненых в дома и постараться помочь им, насколько это возможно. Женщины помогут вам. Я же… я уже могу стоять, ни на что не опираясь. Через несколько минут я смогу идти без посторонней помощи. Лал Сингх, Юсуф, отправляйтесь к ближайшему каналу и принесите в чем-нибудь воды.

Отправив друзей за водой, Гордон взялся за толстую ветку дерева и попытался сделать шаг. Это далось ему нелегко. Он все еще не мог избавиться от последствий ранения в голову. Ноги по-прежнему плохо слушались его.

— Знаешь, о чем я думал, сидя здесь с перевязанной ногой? — обратился к нему Бабер-хан. — Хороший городишко этот Шализар, правда? А защищать его куда легче, чем Кхор. Поставить стражу у обоих проходов в скалах да караул у лестницы и, на всякий случай, вдоль стен — и никакой эмир сюда не доберется. Я перевезу сюда женщин с детьми, и мы займем это плато. Оставайся с нами, Аль-Борак, стань вождем племени наравне со мной! С тобой вместе мы здесь такое королевство устроим — загляденье!

— Слушай, ты случайно не повредился умом от этой бойни? — грубо оборвал вождя Аль-Борак. — Разве ты не видишь, к чему привели подобные устремления тех, кто правил Шализаром, — шейха Отмана и его соправителя Ивана Конашевского? Они, между прочим, тоже затеяли строить тут, в этих горах, свое королевство. Тоже, по-моему, «загляденье».

— А что мне терять? Эмир все равно приговорил меня к смерти.

— Ну, теперь ты можешь не бояться его немилости. Любой, кто освободит эмира от страха перед кинжалом с тремя клинками, может смело рассчитывать на прощение, несмотря на все прошлые грехи. Правда, Бабер-хан! Голову даю на отсечение. А иначе, скажи мне, зачем бы я звал тебя на помощь сюда, в этот дьявольский город? Только ради собственных интересов? Ты неплохо знаешь меня и согласишься, что это не в моих правилах. Я был уверен, что если мы вместе раздавим это змеиное гнездо, то мне удастся вытребовать у эмира для тебя прощение.

Бабер-хан с облегчением вздохнул:

— У меня камень с души свалился от твоих слов, Аль-Борак. Мне и самому не нравилось жить изгоем и мятежником, но, как ты знаешь, я попал в паутину лжи, расставленную против меня моими недругами.

— Мы разорвали эти сети, вождь. Но цена за это заплачена огромная. Жаль, очень жаль, что полегло столько храбрых воинов.

— Если бы эмир пошел на нас войной, погибли бы все, все племя гильзаи во главе со мной, — проворчал Бабер-хан. — Те, кто погиб в этом бою, погибли так, как полагается настоящим воинам, настоящим героям. Только о такой смерти и может мечтать настоящий гильзаи. А для живых — и для семей погибших — будет богатая добыча.

— Советую тебе не слишком усердствовать в разграблении города. Разумеется, мы должны будем представить захваченное имущество офицерам эмиpa, но учти, что я сделаю все, чтобы добиться твоего назначения здешним губернатором. Так что жечь город не в твоих интересах. Править на пожарище — гиблое дело. А так — ты только представь: вместо этих ублюдков-исмаилитов, обкурившихся гашишем, в Шализаре живут достойные граждане из разных уголков королевства… Быть губернатором такого города — это лучше, чем править в ином захудалом королевстве! Эмир, конечно, захочет вознаградить меня за участие в этом деле, но мне, как ты знаешь, ничего не нужно. Единственное, о чем я попрошу эмира, — это о том, чтобы он назначил моего друга Бабер-хана губернатором Шализара. Бабер-хан — губернатор Шализара и окрестных земель. Отлично звучит, правда?

— Твое благородство, великодушие и щедрость смущают меня, — нервно подергивая бороду, признался афганский вождь. — Но спрошу все же, что ты сам собираешься делать дальше? Аль-Борак, ты, похоже, позаботился обо всех, кроме себя.

— Сейчас я собираюсь обмыть раны этих раненых чертей, что нещадно воют от боли и жажды. Постараюсь перевязать тех, кого смогу и как сумею. Вот идут Лал Сингх с Юсуфом ибн Сулейманом, а мои ноги, похоже, вновь полностью подчиняются мне.

— Аль-Борак, мои солдаты — те, кто цел и невредим, — возвращаются из города. Пусть они помогут раненым. Ты сам чуть жив от усталости и ран, ты сражался дольше всех нас — все время бок о бок с нами и целую ночь напролет до этого.

— Ничего. Я могу быть полезен, и я могу двигаться. А значит — мое место там, где я нужен. Потом я хорошенько посплю, ничего не опасаясь, под охраной твоей стражи, а завтра на рассвете — в путь.

— Куда на этот раз, Аллах тебя сохрани?! — вырвалось у Бабер-хана.

— Сначала — в Кхор, чтобы забрать Азизу. Затем, с нею, в Кабул, чтобы уладить с эмиром все дела — о твоем прощении и назначении на должность губернатора Шализара.

— А потом — ты вернешься сюда, в Шализар?

— Нет, я пришлю Лала Сингха, скорее всего — с почетным эскортом от эмира и с глашатаем, который объявит о твоем прощении и назначении. А сам я отправляюсь в Индию: у меня там образовались кое-какие дела, требующие незамедлительного решения.

— О Аллах! — взмолился Бабер-хан. — Неужели нет покоя твоей беспокойной душе?! Ты как сокол, появляющийся всюду еще до того, как туда долетит ветер. Скажи, что за дело влечет тебя в дальний путь в Индию?

— Во-первых, мне нужно отвезти Азизу в Дели, к ее родителям. Заодно повидаюсь с ее братом — это один из моих самых старых и верных друзей. Да к тому же у меня есть старые счеты с одним мерзавцем из Пешавара. Имя этого негодяя—Дитта Рам. Пора разобраться с ним — время расплаты пришло! Три года назад он убил одного близкого мне человека. Я знаю это наверняка, как знают и многие другие, но доказательств, годных для суда, мы не собрали. Один мой друг — тоже представитель британской администрации — уговорил меня не устраивать самосуд — ради его судьбы, карьеры и жизни. Три года я ждал, ждал, пока Дитта Рам совершит какую-нибудь ошибку и проявит себя как преступник. И вот он прокололся, поставив себя вне защиты закона. Теперь, сам понимаешь, пришло время сводить старые счеты.

— Аллах тебе в помощь, друг, — произнес Бабер-хан, усмехнувшись, хитро прищурился и добавил: — А еще говорят, что мы — афганцы — злопамятный, мстительный и безжалостный народ!

Вождь племени гильзаи все еще покачивал головой и ухмылялся себе в бороду, а Гордон, пошатываясь, уже направился навстречу Лалу Сингху и Юсуфу ибн Сулейману, протягивая руки к кувшинам с водой, которые те несли от канала к лежащим на пропитанной кровью земле раненым.