"Контакт" - читать интересную книгу автора (Гусман Юлий, Голованов Ярослав)

16 ноября, воскресенье. Земля — Космос

— Академик Зуев считает, что было бы неверно расценивать реакцию излучателя только как агрессивную. Хотя немедленно приняты меры для возможного активного воздействия на космическое тело… — говорит с экрана телекомментатор.

Лия быстро пересекает комнату, снимает со шкафа чемодан, начинает рассеянно укладывать вещи.

— Ты куда? — поднимает голову отец.

— В Москву, — говорит она совсем спокойно.

— Зачем?

— Не знаю…

Она садится рядом с чемоданом, перекладывает что-то, вдруг вскакивает, кидается к отцу, обнимает его.

— Папа, папочка, ну что же это такое? Ужас, ужас какой-то! Что это?

— Успокойся. — Он гладит ее по голове. — Я не знаю, что это. Откуда мне знать? Вот вернется Анзор и расскажет.

— Он вернется?! — Вопрос вырывается, как крик.

— Обязательно. Анзор обязательно вернется. Я знаю.

— Откуда?! Как это можно знать?

— Знаю… Сядь. Сейчас чай будем пить.

Он идет на кухню, ставит чайник под струю, бегущую из крана. Вот уже чайник полный, из носика течет. Старый человек стоит, закрыв руками лицо.

Мать Седова сидит на краю стула у маленького письменного столика в доме заведующей клубом Любови Тимофеевны, той самой, которая во время торжественной встречи Александра Матвеевича дирижировала оркестром. Любовь Тимофеевна кутается в платок, неотрывно смотрит на телеэкран.

— Тимофеевна, — говорит мать Седова, теребя в руках мокрый платочек. — Ты грамотная, объясни мне, глупой, что это? Я ничего не пойму… Где этот грузинец? Куда они оба девались? Может, оно их съело? А Шура как же? Я ведь Шуру знаю, он ведь их вызволять полезет теперь. Господи, прости ты прегрешения наши…

Зуев перед журналистами:

— А теперь я готов ответить на ваши вопросы.

Вскакивает молодой человек с блокнотом.

— Газета «Юманите». На сколько часов автономной работы рассчитаны системы жизнеобеспечения скафандров?

— На восемнадцать часов…

Журналист смотрит на часы.

— Таким образом, в 3 часа 30 минут их ресурсы должны иссякнуть?

— Да, примерно так, — говорит Зуев.

Обсерватория Леннона на «Гагарине». У ее больших иллюминаторов собрались все четверо оставшихся на корабле. Нетерпеливое ожидание товарищей, отсутствие каких-либо обоснованных надежд на их возвращение — все это создает атмосферу предельно тягостную.

— Мы теряем время, — резко говорит Раздолин. — Чем меньше у нас времени, тем меньше возможностей.

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Леннон.

Стейнберг выплевывает жвачку и отвечает за Раздолина:

— Ты понимаешь, что он имеет в виду. И все понимают, но не хотят говорить об этом. Их надо выручать. Я привык выручать своих товарищей, когда они в беде, понимаешь?

— Но как? — спрашивает Леннон, невидимый в тени на потолке.

— Не знаю, как! — горячится Раздолин. — Но он прав, — кивает на Стейнберга.

— Нет, ты знаешь! — резко поворачивается Стейнберг. — И все вы знаете, но вам говорить об этом не хочется. Вы же гуманисты. А я скажу. Надо взять лазерный бур с «Мэйфлауэра» и вскрыть эту штуку к чертовой матери, как консервную банку!

— Прекратите истерику немедленно, — спокойно и твердо говорит Седов. — Мне стыдно за тебя, Джон. И, главное, хороша твоя психология: раз я не понимаю, надо хвататься за пистолет. Вспомним сорок восьмой — сорок девятый годы… И представьте себе, что тогда, у наших дедов не хватило бы разума и терпения.

— О каком разуме ты говоришь сейчас? — перебивает Раздолин. — Где тут разум?

— Уже то, что «Протей» погас, — спокойно объясняет Седов, — а значит, вновь собирает энергию, говорит о том, что она ему нужна. Зачем? Возможно, для проведения каких-то исследований, для выбора вариантов контакта…

— Когда муравей залезает тебе за шиворот, ты давишь его пальцем и выбрасываешь, а не выбираешь варианты контакта, — зло говорит Стейнберг. В синих подсветах чуть мерцающих панелей аппаратуры обсерватории его лицо кажется мертвенно-бледным.

— Я верю и хочу, чтобы ты верил: речь идет не о муравьях, — спокойно отвечает Седов. — И наше уверенное ожидание, наша выдержка и терпение — это тоже проявление высшего разума.

— Может быть, у меня мало твоего «высшего разума», — отвернувшись к иллюминатору, говорит Стейнберг, — но ресурс регенераторов в СЖО еще меньше…

— Я прошу тебя — иди, отдохни, — тихо и ласково отзывается Седов.

— Правильно, — свирепея еще больше, говорит Стейнберг. — Я буду спать, а они — задыхаться!

Седов прерывает его резко:

— Я не прошу, а приказываю вам прекратить эти разговоры!

Все молчат.

Центральный зал управления полетом. У своего пульта — Зуев с лицом измученным и непроницаемым. Рядом с ним — Самарин.

— …И все-таки мы обязаны попробовать изобрести еще что-нибудь. У нас есть час, — продолжает разговор Самарин, взглянув на табло, где неумолимо и бесстрастно менялись светящиеся очертания секунд и минут.

— Мы сделали все, чтобы они поняли: мы за продолжение контакта, — говорит Илья Ильич. — «Гагарин» приблизился еще на 50 метров. Мы передали телеизображение автомата жизнеобеспечения, дали в двоичной системе предельный ресурс его работы, показали схемы атомов кислорода и азота. Мы использовали все возможные, спорные и бесспорные виды связи. Мы использовали все, что придумала наука за последние десятилетия для связи с внеземными цивилизациями. Нас уже поняли бы дельфины и мартышки…

— Спокойно. Мы пока разъясняли, — перебивает Самарин. — Это правильно. Но нельзя ли как-нибудь показать наше нетерпение, тревогу, наше недовольство, наконец?

На экране телемонитора связи с Хьюстоном — лицо Кэтуэя. Он строг и официален.

— Мистер Зуев! Мы предлагаем в 03:35 бортового времени, то есть через 5 минут после того, как у Лежавы и Редфорда иссякнут ресурсы и их уже никто не сможет спасти, направить на излучатель лазерный бур «Мэйфлауэра». Мы предлагаем согласовать наше предложение с Советским правительством, президентом Соединенных Штатов и генеральным секретарем Организации Объединенных Наций… Несколько месяцев они висят над нами, Илья, — говорит Кэтуэй уже неофициальным голосом. — Глушат нашу связь. Погибли самолеты, корабли. Мы летим навстречу, а они гробят наших ребят. Чего же еще ждать?

— Это страшное решение, — говорит Зуев. — Я никогда не уходил от решений, но сейчас нужно думать и думать… Я отвечу тебе через 10 минут…

Неподвижно висит в звездной бездне ярко освещенный солнцем «Гагарин». Рядом с ним темная масса излучателя. И вдруг она начинает быстро наливаться светом. Именно наливаться, словно внутрь «Протея» втекает какая-то лучезарная жидкость.

— Саша! — кричит Леннон, обернувшийся к иллюминатору, за которым теперь ясно было видно снова чуть пульсирующее тело «Протея».

Майкл не успел еще ничего добавить, а остальные — понять, как маленький, плавно поднявшийся бугорок на этом теле вдруг разошелся, как бы лопнул, и рядом с излучателем, тихо вращаясь в невесомости, зависли две маленькие фигурки.

— Второй! Четвертый! Я первый! Вы слышите меня? — кричит Седов.

— Я второй, — отвечает Редфорд так спокойно, как будто он вылез из тренажера. — Слышим хорошо, можешь даже чуть тише говорить…

Да, конечно, он понимал, как ждал мир его слов, и сейчас самим голосом своим и этой столь обыденной «телефонной» фразой он успокаивает родную планету и своих друзей.

— Все в порядке, а как у вас? — спрашивает Лежава.

— Ребята! Ура! — кричит Седов. Лицо его мокро от слез.

Все четверо бросаются друг к другу и, свившись в какой-то причудливый клубок, медленно вращаются посреди обсерватории в немыслимом хороводе невесомости.

Несущиеся со всех ног в телетайпный зал журналисты выбивают поднос с черным кофе из рук хорошенькой девушки в белом крахмальном переднике и кокошнике.

Редфорд и Лежава сидят в кают-компании «Гагарина» перед микрофонами и телекамерами, перед четырьмя своими слушателями.

— Поверьте, — говорит смущенно Лежава, — самое смешное, замечательное или ужасное заключается в том, что мы ничего не можем рассказать Это было как сон, очень приятный, покойный сон, разве что в детстве мы спим так сладко… Сны? Да все время… Но как это рассказать… Мы не видели никого, кого можно было бы назвать живым существом, пусть даже совершенно не похожим на нас. Мы не видели предметов, которые сохранили бы на себе следы искусственного происхождения… — Он говорит медленно, с трудом подбирая слова.

— И вместе с тем, — добавляет Редфорд, — мы всем своим существом ощущали некий умственный контакт с различными — как бы это объяснить?.. — телами… Точнее — объемами, которые плотно нас окружали, меняя свои размеры, формы и освещенность.

— Эти объемы — живые существа? — спрашивает Седов.

— Не знаю, — рассеянно говорит Лежава. — Может быть. Мы чувствовали их заботу, их внимание, правда, Алан?

Редфорд кивает.

— Мы были совершенно спокойны почему-то, совсем не волновались, верно?

Редфорд опять кивает и говорит:

— Я не знаю, есть ли там живые существа, но это разум…

Зуев говорит звонко и раздельно:

— Экипаж «Гагарина» поздравляем с успешным выполнением намеченной программы. Принято решение: немедленно отойти от «Протея» и взять курс на «МИР-4». Ждем вас на Земле, друзья!.. Как слышите меня, «Гагарин»?

Весь экипаж космического корабля — на командном пункте. Приказ Зуева слышали все, но Седов не отвечает. И никто не отвечает.

— Вы слышите меня, «Гагарин»? — вновь переспрашивает академик. — Я двадцатый. Прием…

— Мы слышим, Илья Ильич, — спокойно говорит Седов. — Только нам сейчас никак нельзя уходить… Помните, перед стартом вы говорили мне, что даете право принимать единоличные решения в случае необходимости. Так вот, такая необходимость есть. Мы не можем уйти. Контакт — это только начало, поверьте нам. Я, мы все, — он оборачивается к друзьям, — поняли это. Мы верим в это. Все еще впереди. — Он обводит глазами своих друзей, как бы ища в них поддержку, и встречается с уверенными и ясными взглядами Алана Редфорда, Юрия Раздолина, Майкла Леннона, Анзора Лежавы, Джона Стейнберга — членами экипажа межпланетного корабля «Гагарин», людей с планеты Земля.

Светится пульсирующий «Протей». Два человека снова плывут в открытом космосе. На плече одного из них — маленький звездно-полосатый флажок, а у другого — красный, с серпом и молотом. За светофильтрами шлемов нельзя разглядеть лиц Александра Седова и Майкла Леннона. Но это они летят в космосе. Все ближе и ближе светящаяся поверхность инопланетного корабля, на котором уже заранее, словно призывая их, возникла, закружила волчком, все расширяясь, растягиваясь, широкая воронка, готовая принять людей, поверивших в Добро и Разум.