"Контакт" - читать интересную книгу автора (Гусман Юлий, Голованов Ярослав)26 марта, среда. МоскваСедов молча сидит на белой металлической вертящейся табуретке в кабинете старого своего приятеля терапевта Зорина и сосредоточенно смотрит в пол, вертя в руках линейку. В кабинете все выкрашено в ослепительно белый цвет, Профессор Зорин — консерватор, он никогда не прислушивался к рекомендациям психологов из института технической эстетики и всегда считал, что если белый «больничный» цвет сковывает робкого посетителя, то это к лучшему. В этой светлой, стерильной обстановке единственным темным пятном был космонавт. — У меня новости неважные, Александр Матвеевич, — говорит Зорин, перебирая бумаги на столе. — Кое-что в твоих анализах кое-кого смущает… — «Кое-что», «кое-кого»!.. — взрывается Седов. — Вам всем просто покоя не дает, что мне уже не двадцать, а я все еще летаю, нарушая тем самым ваши вековечные инструкции, рекомендации, всякие там ваши диссертации… — Я не желаю говорить с тобой в таком тоне, — резко перебивает Зорин. Опять длинная пауза. — Пойми наконец, — спокойно, почти ласково продолжает врач, — что никто из нас, увы, не становится с годами здоровее. — Запомни, Андрей Леонидович, — со вздохом говорит Седов, — у меня здоровья хватит еще на десять, а может, и на двадцать медкомиссий. — Я тоже верю в это. Но это пока твои и мои субъективные ощущения, а вот объективные результаты исследований. — Он поднимает со стола листки. — И если оснований для паники — даю тебе честное слово — пока никаких нет, все же еще раз помучить тебя мы обязаны. Понимаешь, обязаны, и все тут. Трехлетний полет к Марсу — это не двухнедельная прогулка на Луну. А с такими бумажками комиссия тебя зарубит… Седов сжимает линейку так, что белеют суставы пальцев. — Твоя комиссия да и ты сам всегда верили анализам мочи и кардиограммам больше, чем живым людям. Врач обязан быть психологом, провидцем, гипнотизером, черт возьми, а вы превратились в операторов электронных машин! Как бы вы были счастливы, если бы я только сидел в президиумах торжественных собраний или писал мемуары! Я хочу работать, понимаешь, ра-бо-тать, а не занимать хорошо оплачиваемые и никому не нужные, специально «за заслуги» придуманные штатные единицы, ясно? А здоров я, как бык! — Что дозволено Юпитеру, того нельзя быку, — улыбается Зорин. — Ты, Саша, в свои сорок пять успел предостаточно, не тебе говорить… Но забрать тебя недельки на две, повторяю, мы обязаны. Тренировки вы завершили, а кататься с американцами по стране и без тебя смогут. Только здоровье сохранишь. Знаю я грузинское гостеприимство, целее будешь… В общем, сворачивай свои дела… — Легко сказать, — ворчит Седов. — Я еще должен съездить в деревню к матери… — Вот к матери съезди, — встрепенулся Зорин. — Молочка попей, погуляй… Седов вздыхает. Табуретка под ним скрипит. Зал оперативного руководства ИКИАНа (Института космических исследований Академии наук СССР). Три ряда столов-пультов — те, что позади, чуть выше передних — развернулись широкой дугой против стены с многочисленными экранами и световыми табло. Сейчас начнется обычная «летучка» — оперативное совещание всех советских и американских служб, ответственных за подготовку экспедиции на Марс. Работа довольно нудная, монотонная, романтику в которой могут отыскать разве что зелененькие выпускники факультета журналистики. Со скучным сонным лицом входит в зал академик Илья Ильич Зуев. Здоровается за руку с генерал-полковником Викентием Кирилловичем Самариным, кивает космонавтам и операторам, сидящим За столами-пультами, на которых укреплены таблички: «Дежурный баллистики, «Дежурный СЖО» (система жизнеобеспечения), «Дежурный МБК» (медико-биологический контроль), «НАСА», «Байконур», «Канаверал», «Служба Солнца», «МИР-4». Зуев лениво снимает пиджак, вешает на спинку кресла. Девушка в белом передничке ставит перед ним чашку черного кофе. — Спасибо. — Прихлебнул кофе, искоса посмотрел на большое светящееся табло точного времени над экранами: 8:59. Говорит громко, всему залу: — Начинаем, товарищи! Слушаем Хьюстон… Вспыхнул большой экран, на котором, словно в зеркале, отразился такой же зал, только таблички были уже английские, а вместо Зуева сидел Майкл Кэтуэй — руководитель американской части программы. — Доброе утро, мистер Кэтуэй, — весело говорит Зуев. — Просим подтверждения старта транспортного корабля «ШАТТЛ-47». — Отрыв от старта — 19:41:05 мирового времени. У нас все в порядке. — О'кей! — говорит Зуев. — Просим подтверждение «МИР-4». На другом экране вспыхивает новое изображение; два человека в легких спортивных костюмах в командном пункте долговременной орбитальной станции «МИР-4». — Говорит «МИР-4». Старт 19:41:05 принят. Маяки начинают работать в режиме сближения по докладу с борта. «ШАТТЛу-47» дается третий причал, как просили. — Принято, — говорит Кэтуэй. — Прошу запасной радиоканал. — Минуточку, — отвечает станция. Один из сидящих за пультом вдруг всплывает, летит к потолку, возвращается с бортовым журналом. — Ваш запасной канал с 112,34 до 112,73. — Вопросы к Хьюстону? — спрашивает Зуев. — Вопрос доктору Райту, — говорит по-английски Леннон, сидящий за пультом «Связь с экипажем». И на экране возникает новое лицо: Райт — конструктор систем ориентации «Мэйфлауэра». — Хэлло, Микки! Мне нужны расчеты эрозии оптических поверхностей фотоумножителей от испарения в вакууме, — говорит Леннон. — Получите сегодня после ужина, — отвечает Райт. — А раньше нельзя? — После нашего ужина, — улыбается Райт, — а у вас это будет после завтрака. — О'кей! — Слушаем службу Солнца, — громко перебивает Зуев. — Крым на связи, — загорается экран. Красивая загорелая женщина, заглядывая в бумажку, говорит тоном учительницы начальных классов: — Мы уже докладывали ночью, повторяем для всех: по хромосферным вспышкам в открытом космосе работы для «Гагарина» закрываются с 11 до 14 часов. Прогноз на ближайшие сутки… Прерывая эти слова, в динамиках нарастает какой-то резкий свист, быстро переходящий в громкое гудение. Изображения на экранах искажаются, будто кто-то, сидящий по ту сторону экранов, яростно мнет руками картинку. Это длится всего несколько секунд, и вот все снова на своих местах. — В чем дело? Кто дежурит по связи? — раздраженно кричит Зуев. У пульта «Дежурный по связи» молодой инженер, растерянный и смущенный, запинаясь, бормочет: — У нас все в порядке, Илья Ильич… Амплитуда… — Это называется — в порядке?! Меня не интересуют амплитуды. Мы с Крымом не можем связаться нормально, а собираемся с Марсом говорить! Сколько это будет продолжаться, я вас спрашиваю? — Илья Ильич, — начинает инженер, но Зуев тут же перебивает его: — Что за помехи? Откуда помехи? Кто нам мешает? Надо найти и наказать примерно! — Очевидно, это помехи ионосферного происхождения… — Молодой человек, я этими делами занимаюсь без малого сорок лет, — Зуев в сердцах бросает на пульт белые наушники, — почему-то раньше ионосфера не мешала. Я потребую создания специальной комиссии. Пора кончать с этим делом! У нас нет элементарной дисциплины и культуры работы! — Не поняла? — спрашивает красивая дежурная Крымской службы Солнца. — Это к вам не относится… Кэтуэй холодно спрашивает с экрана по-русски, сильным акцентом: — Мистер Зуев, когда ваша служба давала солнечный прогноз, у нас прошел сбой связи. Что это значит? — У нас тоже прошел сбой, но что это значит, я еще не знаю. Мы разберемся и объясним… — Но это становится регулярным… — Простите, но я могу предъявить точно такие же претензии Хьюстону. — В Хьюстоне все о'кей… — И у нас тоже о'кей. Я повторяю; мы разберемся. Итак, на чем мы остановились? Прогноз на ближайшие сутки. Слушаем Крым. — Прогноз на ближайшие сутки в норме. Ожидаемая доза от ПКИ[1] до 11 миллиардов в сутки, — так же назидательно говорит загорелая дежурная. — У вас все? — спрашивает Зуев. — Все. — Тогда подготовьте мне сводку по активности Солнца на время нашего с вами сеанса. А то тут у нас собственную халтуру валят на ионосферу. — Он зло косится на молодого инженера за пультом дежурного по связи. — «Гагарин» знает о запрете по хромосферным вспышкам? — спрашивает Зуев и оборачивается к одному из темных экранов. Молчание. — Я вызываю «Гагарин», — нетерпеливо говорит Зуев. — Проспали сеанс на «Гагарине», — тихо шепчет Лежаве Раздолин. Космонавты, кроме дежурного по связи Леннона, сидят на «гостевых» креслах, куда обычно сажают большое начальство, которое любит бывать здесь, особенно если существует поганая гарантия успеха какого-либо космического эксперимента. — Я вызываю «Гагарин», — раздельно и громко говорит Зуев, нетерпеливо постукивая по пульту авторучкой. Экран вспыхивает: — Простите, Илья Ильич! Тут у нас… — Что у вас? Да что это, в самом деле, сплошные сюрпризы сегодня! Тоже «амплитуды»? — Да нет, ничего, пустяки, — на экране смущенно улыбается космонавт-испытатель. — Запрет по Солнцу вы приняли? — Да. У нас и нет никаких наружных работ. Все испытания корабля идут по штатной программе. Проверка аварийной системы связи закончена сегодня в 6:35, замечаний нет. — И добавляет неофициальным тоном: — У нас, правда, все в порядке, Илья Ильич… — но, говоря это, он смотрит куда-то в сторону. — Что у вас все-таки там происходит? — недовольно спрашивает Зуев. — Тут вентилятор батарейный взбесился. Летает, мы его поймать не можем… — Сачком! Сачком его! — кричит Раздолин. — Каким сачком? — оторопело спрашивает человек с экрана. — Для бабочек. Все смеются. — Почему Саши так долго нет? — спрашивает Редфорд, наклонившись к Лежаве. — Ты что, медиков не знаешь? Наши ничуть не лучше ваших, — отвечает Анзор. Вновь загорается экран Крымской службы Солнца, и та же хорошенькая, загорелая женщина таким же «педагогическим» тоном докладывает: — По данным системы «Дозор», сбоев связи по вине Солнца на время сеанса быть не может. — Так, — говорит Зуев. — Спасибо. Будем искать. И найду! — Он припечатывает кулаком пульт. Пустая чашечка со следами кофейной гущи тихо звякает… |
||
|