"Сокровище Китеж-града" - читать интересную книгу автора (Солнцева Наталья)

ГЛАВА 22

У Валерия Добровольского сегодня все валилось из рук. Настроение было препаршивое.

– Что ты путаешься под ногами, курица бестолковая! – крикнул он на медсестру, которая летела по коридору в операционную. – Опять опаздываешь? Уволю к чертовой матери!

Персонал хирургического отделения побаивался господина Добровольского. Пользуясь положением зятя начальника госпиталя, он мог доставить неугодному кучу неприятностей. Валерий был весьма посредственным специалистом, который в лучшем случае справлялся без осложнений с удалением аппендицита, и все знали, что его держат на работе только благодаря тестю. Над ним втихую посмеивались, за глаза – презирали, а в глаза предпочитали не портить отношения.

Валерий, как большинство никудышных «профессионалов», был чрезвычайно обидчив, неустанно пекся о своей репутации и требовал уважения к себе, болезненно реагируя на малейший намек отсутствия такового. Ему постоянно казалось, что все вокруг только и делают, что покушаются на его достоинство, стремятся его унизить, поддеть или уколоть. Он находился среди врагов, которые норовили подловить его на незначительной оплошности, раздуть скандал и показать ему его несостоятельность.

Поэтому Валерию приходилось защищаться. Он давно выработал определенную тактику: не дать себя спровоцировать на открытый конфликт, запомнить обидчика и жестоко ему отомстить при случае.

Дома он чувствовал себя еще хуже. Теща с тестем не баловали его своим вниманием; они скорее терпели его ради дочери, чем видели в нем любимого или хотя бы уважаемого члена семьи. А главное – он не мог потребовать от них должного отношения, потому что целиком и полностью от них зависел.

Жена Галина оказалась настоящим «синим чулком», «библиотечной крысой», как он ее называл про себя, погруженной в нескончаемые научные исследования. Она защитила кандидатскую и теперь готовилась защищать докторскую диссертацию. Отец предоставил ей все возможности для карьеры, тогда как Валерий работал в госпитале рядовым хирургом без какой-либо перспективы роста.

Хозяйство вела теща, и Валерий, наступая себе на горло, должен был благодарить ее за выстиранные и выглаженные рубашки, хвалить ее стряпню и преподносить ей на праздники цветы и дорогие подарки. Тестю он и вовсе боялся слово поперек сказать, понимая, что в лучшем случае вылетит с работы, а в худшем – и из квартиры.

Такое положение бесправного приживала, вынужденного сносить пренебрежение домашних, сильно испортило и без того сложный характер господина Добровольского. Жена вспоминала о его существовании, когда надо было идти в гости к влиятельным друзьям ее отца и в постели. Причем второе было для нее гораздо менее значимым, чем первое. Как медик она понимала пользу регулярной сексуальной жизни и вред ее отсутствия. Именно для этого, а также для поддержания ее престижа и был необходим статус замужней дамы. В остальном Валерий оказался предоставленным самому себе.

Тесть и теща обожали единственную дочь – умницу, кандидата медицинских наук, в скором времени доктора тех же наук – и готовы были ради нее на любые жертвы. Тем более что при всех ее вышеперечисленных достоинствах назвать Галочку красавицей или просто симпатичной женщиной ну никак не получалось. Она имела плоскую, угловатую фигуру, бледное личико с мелкими, невыразительными чертами и неуклюжую походку. Галина умудрялась безвкусно одеваться, по-старушечьи причесываться, а косметику и маникюр считала проявлениями дурного тона. Единственным, чему она предавалась со всей страстью, была медицина – не практическая, а научная.

Конечно, родители обрадовались, когда Галина представила им красивого молодого военного врача только-только из академии – улыбчивого, вежливого, с потрясающими ямочками на румяных, пышущих здоровьем щеках. Они благословили молодых и предоставили им комнату в московской квартире, материальное обеспечение, а зятю – работу в госпитале и машину в качестве свадебного подарка.

Это потом уже они разобрались, за кого вышла замуж Галина. Разочаровавшись в зяте, родители делали вид, что не замечают его эгоизма, равнодушия к жене, лени, полной профессиональной непригодности при нешуточных замашках этакого столичного барина, удовлетворяющего свои нескромные потребности за счет их кошелька. Они даже радовались, что дочь увлеклась наукой и откладывает рождение ребенка до лучших времен. Какой из ее супруга отец?

Ради спокойствия и счастья Галины тесть по всем направлениям «прикрывал» Валерия, однако давая ему понять, что не следует огорчать жену, иначе…

Только с Марианной господин Добровольский мог позволить себе играть роль беспечного сердцееда, ловеласа и хозяина жизни – циничного, жестокого плейбоя, для которого удовольствия без обязательств – превыше всего. Он мечтал на самом деле быть таким, но, увы, судьба сложилась несколько по-другому. Поэтому реализовывать себя в желаемом амплуа ему удавалось не с супругой, а с любовницей.

Марианна идеально подходила ему – красивая, интеллигентная, порядочная, не избалованная мужским вниманием дама, которая не устраивала истерик, не требовала развода с женой и исключительно редко пускалась в выяснение отношений.

Марианна была тем зрителем, которого так не хватало Валерию. Она не видела его на работе и дома, не знала многих его недостатков и воспринимала таким, каким он хотел казаться. Перед ней он выступал повелителем, диктовал свои условия и получал любовь и нежность, которые принимал слегка снисходительно, свысока. Она боялась испортить отношения с ним, как сам он боялся испортить отношения с женой, и это льстило Валерию, поднимало его в собственных глазах. Перед Марианной он был не «никчемой», над которым хихикают по углам, не бестолковым зятем-неудачником, который отводит глаза при виде грозного тестя, – перед Марианной он был богом, героем-любовником, снизошедшим до простой смертной, осчастливившим ее своей высочайшей благосклонностью. Он обратил на нее внимание – и уже за одно это она должна была проникнуться благодарностью, стать покорной и ловить каждый его взгляд, каждый вздох. Ведь ей уже под тридцать, а вокруг полно юных длинноногих красавиц…

Он так поверил в это, так проникся собственным величием, что и в мыслях не допускал «бунта на корабле». Он и предположить не мог, что Марианна восстанет, сбросит с себя оковы зависимости, страха одиночества, крушения надежд и сама, по своей собственной инициативе, разорвет их отношения.

Валерий допускал разрыв, но видел его по-другому: Марианна надоедает ему, перестает удовлетворять его как любовница, и он безжалостно бросает ее, плачущую, умоляющую не делать этого, не губить ее жизнь. Ведь она так преданно, так самозабвенно любит его, что не мыслит своего существования без этой любви!

И вдруг… О нет! Неужели он проиграл?! Она отвергла его… легко и просто, без истерик, без слез, без угроз покончить с собой. Сказала, что не любит, – и ушла. Даже ни разу не оглянулась!

Валерий долго сидел в оцепенении, не понимая происходящего. Фигурка Марианны, которая ровной походкой удалялась от него, расплывалась в глазах.

Он не помнил, как приехал на работу, как переоделся, уселся на диван в комнате отдыха, – сознание мутилось, в груди клокотало то бешенство, то холодное, безнадежное отчаяние. Что было для него дороже? Марианна или его роль, которую теперь не перед кем стало играть?

– Валерий Николаевич, вас к телефону…

Мелодичный голосок дежурной сестры вывел его из забытья.

– Привет, – раздался в трубке знакомый приятный баритон. – Как твои дела?

– Хуже некуда, – сам того не желая, ответил Валерий.

Не в его правилах было признаваться, что не все гладко и радужно в жизни военного хирурга Добровольского – красавчика и везунчика, как называли его в академии. Слова вылетели против воли: слишком неожиданно, больно и по-предательски ударила его Марианна. Как она посмела?!

– А у меня прекрасно! – В голосе звонившего слышались те особые вибрации, которые выдают всем довольного и благополучного человека. – С тебя причитается, Валера! Надеюсь, не забыл?

Добровольского бросило в жар, который через минуту сменился ледяным ознобом. Так вот кто все разрушил! Проклятие!

– Как же я сразу не догадался? – хрипло и зло пробормотал он. – Твоя работа? Добился-таки своего?

– Все честно, друг, – усмехнулся баритон. – Я выиграл.

На том конце линии раздались гудки, а Валерий все стоял с трубкой в руке.

– Что с вами, Валерий Николаевич? – осторожно спросила курносая веснушчатая сестричка.

Он дико глянул на нее, выпустил из руки трубку, которая повисла на проводе, продолжая гудеть, а сам быстрыми, нервными шагами пошел прочь.

Господин Смирнов поставил машину в тени деревьев на противоположной от салона стороне улицы. Ему хотелось пить, но нельзя было сходить в магазин за минералкой – он вел наблюдение за оборванцем, околачивающимся у забора вокруг «восточного» дворика. Неизвестно, сколько придется здесь торчать: «рабочий день» у нищего ненормированный, что ему взбредет в голову, бог знает…

Небо затягивало тучами. В синие прорехи на краткий миг выглядывало солнце, чтобы тотчас же скрыться за влажной серой пеленой, полной дождя. Воздух был сырой, тусклый и теплый, как в бане. Деревья по бокам дороги стояли неподвижно, застыв в ожидании ливня.

Нищий, по-видимому, тоже ожидал кого-то, беспокойно поглядывая на небо.

– Так тебе и надо, братец! – злорадно пробормотал Смирнов. – Небось промокнешь без зонтика-то! Не пора ли тебе сматываться?

Но попрошайка думал иначе. Он слонялся вдоль забора – к воротам и от ворот, и не собирался покидать свой пост. По крайней мере не сейчас.

Всеслав тяжело вздохнул, прогоняя мысли о стаканчике холодной газированной воды. Ему были видны двери салона, откуда спокойной, слегка покачивающейся походкой вышла Марианна Былинская.

– А вот и наша героиня! – прошептал сыщик, напрягаясь.

Он взял бинокль и навел его на докторшу.

Марианна улыбнулась нищему, как хорошему знакомому, и помахала ему рукой. Тот резво подбежал к ней, отвесил изящный поклон, изображая старинного придворного кавалера, и… взял госпожу Былинскую под руку.

Смирнов не поверил глазам своим! Он принялся рассматривать попрошайку, который оказался не таким уж грязным и оборванным. Одежда на нем была старая, явно с чужого плеча, но довольно чистая; на ногах – поношенные кроссовки; лицо небритое, но тоже чистое и даже привлекательное, с крупными, выразительными чертами.

– Любовь его так преобразила, что ли? – недоумевал Всеслав. – Ну и дела!

Сыщик признался себе, что до сих пор не обращал должного внимания на нищего, заведомо считая его обыкновенным уличным попрошайкой, грязным, вонючим и вечно пьяным в стельку. Однако сегодня он был трезв, подтянут и, если бы не щетина, не обвисшие пиджак и брюки, смотрелся бы вполне неплохо рядом с элегантной докторшей. Он был на целую голову выше ее, широк в плечах, держался ровно, с шутовским достоинством. Куда делись судорожные, суетливые движения, гримасы на лице, семенящая походка и согбенная спина?!

– Да он артист, каких поискать, – присвистнул сыщик. – Прямо Качалов![2] Умеет русская земля рождать таланты…

Тем временем нищий и Марианна, мило беседуя, свернули во двор. Смирнов готов был поклясться, что они смотрели друг на друга влюбленными глазами. Вернее, влюбленным выглядел попрошайка, а Марианна… скорее слегка заинтересованной.

– Вот так поворот сюжета, – бубнил себе под нос Всеслав, выбираясь из машины. – Вот так душещипательная история о красавице и чудовище! Не все вымысел, что сказки сказывают…

Стараясь держаться ближе к домам, он двинулся вслед за «влюбленной» парочкой. Увлеченный непредвиденным развитием событий, сыщик забыл о нависших тучах, за которыми давно скрылось ясное солнышко. Частый, крупный дождь обрушился с неба сплошной стеной, вмиг не оставив на Всеславе ни одной сухой нитки. Мгновенно образовавшиеся лужи покрылись пузырями, по асфальту побежали потоки воды, смывая пыль и мелкий мусор. Шум дождя поглотил все звуки, наполнив окружающее пространство журчанием, бульканьем, хлюпаньем, плеском, шорохом, стуком капель. Тугие струи били по тротуарам, по крышам, подоконникам и козырькам подъездов, по скользкой, глянцевой листве, с шумом вырывались из водосточных труб, образовывая бурные пенистые потоки, через которые приходилось перепрыгивать.

Сыщик свернул во двор, где скрылись Марианна и нищий, набрав полные туфли воды. Чертыхаясь и отряхиваясь, хотя и то и другое было бесполезно, он устроился за приоткрытой дверью гулкого парадного. Отсюда он видел умытые дождем, смеющиеся лица госпожи Былинской и ее спутника, облепившую их тела мокрую одежду, брызги, летящие из-под босых ног Марианны, которая исполняла какой-то дикий языческий танец, что-то сохранившееся в тайниках памяти от священного прошлого – от Ярилы, Дажьбога, Перуна, – стоя прямо в луже, не обращая внимания на грязь, которая доходила ей до щиколоток…

Ливень смыл все различия, условности и придуманные людьми правила, оставив мужчину и женщину наедине с небом и землей, которые слились в дождевых объятиях, в стихийном экстазе, в языческом любовном поцелуе. Напоминая неразумным детям своим об истоках всего сущего…

Всеслав невольно залюбовался этим первобытным, простым и вместе с тем непривычным выражением чувств – свободным, не скованным запретами и приличиями. Танцующие под дождем Марианна и нищий перестали быть «Марианной и нищим» и стали возлюбленными, потому что радость, которой они оба светились, дается только в мгновения любви – пусть даже преходящие, кратковременные, как этот шумный, теплый летний дождь.

Ливень начал стихать. Дождевая завеса просветлела, поредела, засеребрилась в тускло проглянувших солнечных лучах, что-то зашептала ласково мокрой земле, проливая слезы прощания, прозрачные, медленные…

– Мне пора идти, – наверное, сказала Марианна. – Я вся промокла.

Господин Смирнов не умел читать по губам, но иногда любой человек становится ясновидящим, всепонимающим, мудрым и великим, как стародавние ведуны-колдуны.

– Я люблю тебя, – наверное, сказал нищий. – И не хочу расставаться.

Они обнялись и стояли так, может быть, минуту…

Всеслав потерял счет времени. Ливень кончился. С деревьев срывались последние капли, небо поголубело, засветилось, как промытая блестящая эмаль. По тротуарам все еще текла вода, иссякая, оставляя на асфальте сбитые листья. Было слышно, как земля впитывает небесную влагу… или Всеславу это казалось. Воцарилась прозрачная, напоенная свежестью тишина, нарушаемая редкими ударами капель, всплесками и звуками стекающей по уклонам воды.

Марианна и ее спутник, босые, мокрые, побежали в сторону дороги ловить такси. Они не оглядывались, и Смирнов, почти не прячась, последовал за ними.

Первая же машина остановилась, и нищий по-джентльменски распахнул перед дамой дверцу, помог сесть.

– Я буду ждать! – не дурашливо, а проникновенно, звеняще, с надеждой и обещанием крикнул он.

Она выглянула, махнула босоножками, зажатыми в руке, засмеялась… Ей нравилась эта игра с невозможным будущим, с оттенком чего-то несбыточного, грусти и восторга… фатальная, роковая, как летящие с неба потоки дождя, от которых негде укрыться – да и не хочется.

Попрошайка проводил взглядом такси, выпрямился, глубоко вздохнул и побрел в другую сторону, похоже, к тем самым мастерским, где его ждала машина.

Всеслав спохватился, ругая себя за рассеянность. Он сюда не за влюбленными наблюдать пришел, а проследить за нищим: кто его ждет, куда он поедет? А как теперь это сделать? Машина Смирнова осталась далеко, а дядя сядет себе, уедет, и поминай как звали!

Лихорадочно соображая, что предпринять, сыщик старался не упустить из виду оборванца. Тот прибавил шагу, уверенно направляясь той самой дорогой, которую описывала Ева. «Поймаю такси», – на ходу решил Всеслав, шлепая прямо по лужам. Все равно туфли насквозь мокрые, чего уж!

Нищий тем более не разбирал дороги, потому что шел босиком, а кроссовки нес в руках. Проходя мимо ящика с мусором, он размахнулся и ловко забросил в него мокрую обувь. Видимо, недостатка в старых вещах у него не было.

Чем больше Смирнов наблюдал за нищим, тем менее тот походил на бомжа, оборванца и попрошайку. У него даже походка и осанка стали другими – ровными, свободными, раскованными, – присущими уверенным, знающим себе цену людям.

За кустами в тупичке нищего действительно ждала машина – серая «Ауди». Он порылся в кармане обвисшего пиджака, вытащил ключи, подошел к недостроенному зданию, бросил туда через оконный проем мокрый пиджак, вернулся к машине, открыл ее, завел и медленно поехал по гравию к асфальтированному шоссе.

Всеслав на всякий случай запомнил номер. Если он и потеряет «Ауди», потом можно будет отыскать ее через гаишников.

Чуть выждав, сыщик двинулся в сторону дороги. Скоро показалось мокрое шоссе с летящими по нему автомобилями. Серой «Ауди» нигде не было.

– Конечно, станет он меня дожидаться, – сердито ворчал Смирнов, сигналя проезжающим такси.

Ему не так повезло, как Марианне, и прошло несколько минут, прежде чем к узкому тротуару подкатила белая «Волга».

– Тебе куда, парень? – поинтересовался водитель, недовольно разглядывая мокрого Всеслава.

Тот вытащил пятьдесят долларов, показал шоферу. Чего скупиться, платит-то клиент!

– Ехать куда? – подобревшим голосом спросил водитель, распахивая дверцу.

– Прямо…

По пути господин Смирнов едва голову не свернул, пытаясь отыскать в потоке машин серую «Ауди». Но ее и след простыл.

– Давай домой, переодеваться, – огорченно вздыхая, сказал он. – Улетела птичка!

– Куда – домой? – оглянулся водитель.

Господин Смирнов назвал адрес и закрыл глаза. Минут двадцать можно было отдохнуть. Внезапно он вспомнил об оставленной у салона «Лотос» машине.

– Эй, сударь! – крикнул он водителю. – Поворачивай! Мне в другое место.

– Пьяный, что ли? – рассердился тот. – Надерутся по уши и начинают командовать! То туда ему, то сюда…