"Убийство в Рабеншлюхт" - читать интересную книгу автора (Аболина Оксана, Маранин Игорь)

IV

Вместо одной из ножек под маленький диван в углу комнаты было подложено несколько толстых томов Роберта Льиса Стивенсона. Отпив из бутылки, Нонна устроилась на диване и тут же уснула. В потерявшей цвет тельняшке, со злым выражением, так и не стертым с лица, она больше походила на дочь Джона Сильвера, чем на писателя. А если она не захочет ему помогать? Эта мысль, словно черная метка, настолько поразила воображение Индюкова, что дешевая пластмассовая ручка хрустнула между пухлых пальцев и надломилась. Поэт беспокойно оглянулся на Нонну. Вот это влип! Еще четверть часа назад он мог плюнуть на все с этой… как ее… высокой телебашни и покинуть сию коммунальную юдоль нищеты и скорби с гордо поднятой головой. Но ведь он отдал деньги! И ответственная юдолесъемщица Гусева вряд ли их отдаст. Что же делать?

Вслед за испугом неожиданно пришла злость. На себя, на жизнь, на свое творческое бессилие. Индюков достал из сломанной ручки тонкий синий стержень и решительно перечеркнул то, что уже написал. Н-е-ет, подумал он, я от тебя, коза драная, просто так не отстану. Взяла деньги? Как миленькая писать будешь! Дочь Джона Сильвера… Пятнадцать человек на сундук мертвеца и бутылка шампанского. Одним глотком чуть не половину. Так, что там в детективе? Покойники? Трупы? Сейчас он точно кого-нибудь пришьет этим синим стержнем.

— А Сева говорил, вы страшные, — послышалось от двери.

Индюков вздрогнул и резко обернулся. У входа в комнату, прижав к себе плюшевого медведя с полуоторванной лапой, сидел позабытый всеми ребенок.

— Кто это мы? — выдохнул Индюков. С детьми он разговаривать не умел. И оттого, предпочитал держаться от них подальше.

— Покойники, — тихим голосом произнес мальчишка, отрывая лапу окончательно.

Впечатлительная натура поэта тут же нарисовала ему страшную картину сумасшедшей семейки, убивающей гостей и вывозящей трупы безлунными ночами на соседнее кладбище. На огромном ноже, с которым его встретила Нонна, проступили засохшие кровавые пятна, а воздух наполнился запахом смерти и гниения. Но злость была сильнее. Индюков решительно стер все эти ужасы и отвернулся. С чего же все-таки начать? Детектив… убийство… труп… дохлая ворона на дорожке у кладбища… Много дохлых ворон.

— А лысым в могиле не холодно? — мальчишка за спиной осмелел, отложил искалеченного медведя и встал, с любопытством посматривая на странного гостя.

Поэт не прореагировал. Писать стержнем оказалось неудобно, он сгибался в пухлых пальцах и все время норовил испортить и без того малопонятные закорючки, возникавшие на бумаге. Каким лысым? В какой могиле? Как вообще можно творить что-то вечное, сидя в кресле с выпирающей пружиной, когда к тебе пристают с дурацкими вопросами?! Злость на себя вернулась с еще большей силой, и вдруг… в голове поэта прозвенел маленький колокольчик. Индюков даже вздрогнул от неожиданности. Так бывало раньше, давно, в юности… Тогда ему казалось, что это приходит Муза. В длинной греческой тунике, с распущенными длинными волосами и колокольчиком в руке. Окружающий мир исчезает, в пустой белой комнате остаются только Муза и он. Она стоит за его плечом, и поэт чувствует ее теплое дыхание. А на стенах смутными нечеткими контурами сменяют друг друга образы. И когда появляется тот, которого он ждет, за спиной звенит колокольчик.

Старые выцветшие обои растаяли вместе с коммуналкой, спящей Нонной, недопитым шампанским и медведем с оторванной лапой. Индюков сидел в пустой белой комнате, чувствуя теплое дыхание, изломанный стержень превратился в перо, а по клетчатому листу, вырванному из школьной тетрадки, бродил скучающий юноша с роскошной шевелюрой волос. Он спотыкался и падал, мысли его путались, окружающий пейзаж смазывался неловкими словами, но он был живым. При желании Индюков мог прикоснуться к юноше рукой и почувствовать тепло. Всё остальное ерунда. Слова станут на место позже. Как же давно у него не рождались живые образы!

Вслед за исчезнувшим пространством для поэта исчезло время. Не тикали часы, не двигалось за окном солнце, замерли звуки и голоса. Один лишь стержень стремительно двигался по маленьким клеточкам, оставляя за собой следы-буквы. Индюков не заметил, как закончился лист, как был вырван из первой попавшейся тетрадки новый… Вместе со стержнем поэт блуждал между клеток, останавливаясь и возвращаясь назад, а затем вновь покоряя еще не исписанное пространство. Выметая неудачные слова и целые предложения, перечеркивая абзацы и сочиняя их заново. Вырвал из тетради четвертый листок, переписал набело, удивился, как мало оказалось написано, но это было начало! И оно ему нравилось. Возможно, завтра, на свежую голову, ему покажется, что все написанное чистый бред. Но как упоительно сидеть в белой комнате и слышать позабытый звон колокольчика.

Колокольчик стих, белая комната медленно растаяла, Индюков снова сидел в кресле с вы-пирающей пружиной, от дверей за ним с настороженным любопытством следил мальчиш-ка, а Нонна по-прежнему спала на диванчике. Индюков поднялся, подошел к диванчику, поднял с пола бутылку шампанского и жадно приложился к горлышку.

— Йо-хо-хо! — громко произнес он, утирая текущую с подбородка пену. — Хватит спать!