"Нет худа без добра" - читать интересную книгу автора (Гудж Элейн)

9

– Гейб, я хочу спросить тебя кое о чем…

Корделия опустилась на колени около грядки с тюльпанами и положила садовый совок в корзинку из ивняка. Вместе со множеством садового инструмента, аккуратно разложенного по парусиновым карманам, в корзине лежали колышки и рулон бечевки для разметки гряд.

"Ты не получил, Гейб, как все остальные, письменного приглашения. Но пойдешь ли ты на прием в честь Сисси? Единственное, что может извинить меня, почему я дотянула до последней минуты, это то, что я боялась… выглядеть глупо и рисковать нашей славной дружбой ради какой-то неосуществимой фантазии".

Нет, она не может так сказать. Гейба шокируют ее слова, и он расстроится, узнав о ее чувствах, которые он, скорее всего, не разделяет. Он поднимет ее на смех. Лучше вместо него пригласить Джерри Фултона, того милого адвоката, с которым ее познакомила в прошлое воскресенье старая подруга Айрис на приеме по случаю годовщины ее свадьбы с Джимом. Джерри – около шестидесяти, и он тоже очень любит музыку – разве он не пригласил ее на оркестровый концерт в Мейконе в следующий четверг?

Она взглянула на Гейба, стоящего на коленях рядом с ней, и почувствовала, как теплое покалывание распространяется по телу, как будто она пробыла слишком долго на солнце. О, Господи! Надо как-то избавиться от этого чувства к Гейбу – то ей жарко, то она трясется от холода.

Корделия глубоко вздохнула, и насыщенный запах земли, влажной от выпавшего прошлой ночью дождя, умиротворяя, заполнил все ее существо. Она взглянула на шесть корзинок, расставленных на траве с луковицами цветов, которые предстояло высадить к следующей весне. Жонкилия, желтый нарцисс, подснежники, темно-лиловый гиацинт и тюльпаны. О, как она любит тюльпаны!

Она подумала о том, как они с Гейбом провели весь день за мульчированием почвы, смешивая торф, удобрение и костную муку. Погода, за исключением ливня, прошедшего накануне, стояла необычно хорошей для декабря. В это время года на холмах Блессинга возможны заморозки, тогда как находящаяся на юге Джорджия по-прежнему наслаждается теплом. Но теперь каждое утро можно ждать на лужайке сахарный покров инея.

Она покачалась на каблуках, осматривая участок, идущий вдоль беседки. Как раз для луковичных – обилие утреннего солнца, тень после полудня. К апрелю она сможет наслаждаться волшебным ковром ярких покачивающихся цветов. Фруктовый сад за изгородью тоже зацветет.

А что будет с нами? – думала она, еще раз взглянув на Гейба, одетого в старые, заляпанные краской рабочие брюки из хлопчатобумажной саржи и темно-зеленый толстый свитер с закатанными рукавами, обнажившими до локтя бронзовые и крепкие руки. Солнце било ему в лицо, он поглядывал на Корделию выжидающе, прищурившись так, что глаза почти потерялись в лабиринте морщинок.

Как воспримут наш союз люди? – задала себе вопрос Корделия, представив Гейба под руку с нею. И это после того, как она была замужем за таким могущественным, таким глубокоуважаемым человеком, как Джин? Сможет ли он стать частью ее жизни, развлекать на вечеринках нужных людей из госпиталя и университета, сборщиков пожертвований? Не говоря уже о званых обедах со старыми дорогими друзьями – с людьми, с которыми Гейб не знаком, если не считать приветственных кивков на улице при встречах.

Мысль о званых обедах напомнила ей о вечере накануне. Прошло много недель с тех пор, как она в первый раз в шутку подумала о том, чтобы пригласить Гейба на ужин, но – то по одной причине, то по другой – так и не могла осуществить задуманное. Сначала, словно с неба, свалился Уин с его телефонным звонком, потом встречи в госпитале, которые отвлекли ее от работы в саду. Но вчера, после работы бок о бок с Гейбом, самой естественной вещью казалось предложить ему остаться.

За ужином не было никакой неловкости, чего она так боялась. Они непринужденно болтали, словно занимались посадкой саженцев или подрезкой фруктовых деревьев в саду – говорили и говорили, едва отдавая себе отчет в том, что именно они едят, хотя позже она заметила, что куда-то исчезла добрая половина пирога с цыпленком, приготовленного Неттой. О чем они говорили? О госпитале, о том, какими качествами, по их мнению, должен обладать новый директор. О сортах кофе. О старом здании суда, который Фреда Макуильям превратила в аукционный зал.

Потом она включила музыку в кабинете, и они, попивая джин, слушали, как Кири Те Канава поет «Чио-Чио-Сан». Все было спокойно, по-дружески, ничего особенного, но из головы не выходил этот вечер, память возвращалась к мелочам: к мирному постукиванию тарелок, когда они складывали их в раковину, к его чудному запаху, напоминающему ей запах толстых одеял, лежавших в сундуке из кедра в отцовском загородном домике на озере Синклер Лейк.

Нет, пора покончить с этим! Все эти годы без Джина она жила нормально, и как только совладает с этой дурацкой влюбленностью, то снова заживет спокойно.

Корделия вдруг вспомнила, что так и не закончила фразу, обращаясь к Гейбу.

Она быстро переменила тему на более безопасную, но также тревожную.

– Грейс просит навестить ее в Нью-Йорке, – вздохнула Корделия.

– И что ты ответила?

– Я… еще не решила.

– А когда ты получила ее письмо?

– Неделю назад.

– У тебя было время подумать.

Гейб снова занялся луковицами нарциссов, внимательно рассматривая каждую, отбрасывая те, которые уже дали побеги. Его длинные пальцы двигались быстро и уверенно, словно у опытного хирурга. Прохладный утренний бриз ерошил его непокрытые волосы. Среди темных волос она вдруг заметила блеск серебра и почувствовала легкую тень удивления. Он седеет?! Ее это почему-то даже обрадовало, как будто могло уменьшить их разницу в возрасте.

Ей нестерпимо захотелось в свете занимающегося утра, ощущая темный, влажный запах земли, взять руку Гейба с засохшей на ней грязью и прижать к своей щеке.

Она заставила себя вернуться к дилемме, которая разрывала ее всю неделю.

– Одна моя часть хотела бы увидеться с ней… Но другая, боюсь, не способна ни на что другое, как только перегнуть ее через колено и отшлепать посильнее. Проблема заключается в том, что я знаю, которая из частей возьмет верх.

Он подмигнул.

– Не могла бы ты передать мне вон ту садовую лопатку?

Гейб начал копать торфянистую землю, выкорчевывая одну из прошлогодних жонкилий. Он отделил клубни-"детки" и вырыл отдельное углубление для каждого.

– Однако вот уже больше года я не видела Криса, – продолжала Корделия. – И на это Рождество он тоже не приедет. Он, наверное, вырастет до метра восьмидесяти прежде, чем я увижу его снова.

Она подумала о прошедших годах, о том времени, когда каждое лето Крис приезжал к ней погостить на недельку-другую. Но ему исполнилось десять, Грейс стала посылать его в летний лагерь, и больше она почти не видела внука. Она пыталась представить себе, каким он стал теперь, в свои тринадцать лет – еще выше, еще худее того долговязого юноши, которого она видела в прошлом году в это же время, но ее память осталась верна образу круглолицего малыша, который она любила больше всего. Он походил на свою мать, когда та была ребенком, задумчивой и впечатлительной девочкой, задающей вопросы вроде: "Бабушка, откуда берутся звезды?" и "Как так получается, что те розы не пахнут?" Она писала ему и звонила, но безжизненные письма, которые получает в ответ, всегда начинаются одинаково и разрывают ее сердце: "Дорогая бабушка, как ты поживаешь? Я живу хорошо…"

– Сын Грейс! – хмыкнул Гейб. – Трудно поверить, что у нее сын-подросток. Я помню Грейс этого же возраста – блестящую, как новая монетка. Она единственная из всех учеников понимала, почему Фолкнер достоин тех усилий, которые надо потратить, чтобы прочитать его вещи.

– Габриель, ты намеренно уводишь разговор в сторону.

Он посмотрел на нее, ладонью заслоняясь от солнечного света, пробивающегося сквозь вершины вишневых деревьев.

– Наверное, не мне судить, как тебе вести себя со своей дочерью. – Казалось, он погрузился в необъяснимую печаль. – Ты не все знаешь обо мне, Корделия.

Она почувствовала, как участился ее пульс, но попыталась говорить спокойно.

– Габриель, я не могу вообразить, что ты можешь рассказать о себе, что бы поразило меня.

Что-то темное блеснуло в мягком взгляде карих глаз Гейба, такого выражения она никогда прежде не видела.

– Ты думаешь, это все, на что я способен, – сажать тюльпаны и мульчировать почву для цветов? Безобидный чокнутый, не выдержавший гнета преподавательской работы?

– Я не имела в виду…

– Понимаешь, у меня есть дочь, – сказал он так тихо, что Корделия сначала засомневалась, правильно ли она расслышала его.

Но в следующий момент его откровение окатило ее, словно холодная океанская волна. Дочь? Но его бывшая жена… ну, конечно же, все знали, что Джозефина Росс была бесплодна! Однажды Гейб сам сказал ей, что это явилось одной из причин, почему их брак распался.

Ошибочно расценив ее реакцию, Гейб покачал головой.

– Это не то, что ты подумала, – я хранил супружескую верность. Это случилось задолго до того, как я встретился со своей женой. Когда мне было семнадцать, я сходил с ума по одной девчонке. Мы… короче, в конце концов, она забеременела. Я собирался жениться на ней, но ее родители решили отдать ребенка другим людям, которые бы удочерили ее… И в конце концов они осуществили задуманное.

– О, Гейб… – Корделия поднесла ко рту пахнущую торфом руку. – Ты знаешь, кто удочерил ее? Где она сейчас?

– Я провел в поисках десять лет, обыскал каждую деревушку в радиусе восьмисот километров от Атланты. – Он печально улыбнулся. – Вот почему я в результате обосновался здесь. И, возможно, это и подтолкнуло меня к учительствованию. Знаешь, в то время ей было четырнадцать. А теперь… Я часто спрашиваю себя, не прошло ли впустую все это время, что я потратил на ее поиски, не бежал ли я от себя? От того человека, кем на самом деле мне хотелось стать?

И в это мгновение Корделию вместе с солнцем, отражающимся в его глазах, озарило открытие: возможно, Гейб в каком-то смысле также принуждает ее найти самое себя – женщину, которой она была до того, как переехала сюда, обратно в Блессинг, прежде чем она стала такой уважаемой… степенной.

– Я… я рада, что ты рассказал мне об этом… Это было все, что она смогла произнести.

Печаль и сумрачность, прибавлявшие ему несколько лет, внезапно отступили, и он улыбнулся, представ в своем обычном обличье.

– Грейс и я доверили поздравительным открыткам то, что обязаны были обсудить с глазу на глаз… Но все же это лучше, чем ничего. – Она вздохнула. – Возможно, поэтому я так мучаюсь, принимая решение. Боюсь порвать ту тоненькую нить, что связывает нас с Грейс.

– А если ты не поедешь, что ты выиграешь?

То же самое, что я выиграю, не пригласив тебя на прием к Сисси, подумала она. Ничего!

Корделия вдруг ощутила, насколько безвкусен коричневый жакет, который она набросила поверх рабочей одежды, и вспомнила, что не подкрасила губы после завтрака.

Она схватилась за колючий сорняк, забыв, что не надела перчатки, и почувствовала сильный укол.

– Если ты так много знаешь, то почему не поделишься со мной?! – выпалила Корделия, неожиданно разозлившись на него за то, что он запал ей в душу почти как крошечные иголки, которые впились ей в ладонь.

– Я сразу замечаю, когда человек бежит от правды, – сказал он, снимая сухую шелуху с луковицы нарцисса.

– И в чем заключается правда? – настаивала она.

– Ты любишь свою дочь, и если существует хотя бы малейшая возможность уладить отношения с ней, тебе надо первым же самолетом лететь в Нью-Йорк.

Если бы в природе существовал антисептик для души, подумала она, то Габриель сгодился бы на эту роль. Она почувствовала себя чисто вымытой, и слабое жжение прекратилось. Он прав, но она по-прежнему чувствовала себя так неуверенно.

Корделия поднялась, поморщившись от боли в суставах. Головокружение вихрем поднялось в ней, словно пузырьки в стакане, наполненном игристым напитком. Она обхватила опору беседки, с которой свисали обрывки прошлогодних клематисов, ожидая, пока головокружение пройдет.

Моментально около нее оказался встревоженный Гейб.

– Что с тобой?

– Я уже старовата для таких наклонов, – усмехнувшись, сказала она. – Почему бы нам не войти в дом? Не помешает выпить по чашечке чая. И я обещала помочь Нетте, чтобы ей удалось попасть в госпиталь вовремя. Нетта страшно переживает за маленького внука, несмотря на то, что, судя по всему, опасность менингита миновала.

Она остановилась на веранде, не в силах оторвать взор от гортензий, разросшихся выше перил и напоминающих громадный розовый снежный сугроб. Бледно-розовые шток-розы оплели стену гаража, поникшие вместе с увядающей золотой осенью. Она опустилась на старый подвесной диван-качели, стоящий здесь с незапамятных времен. С тех пор, как умерла мама, она дважды обивала его материей, совсем недавно – мебельным ситцем с рисунком столистной розы. Делают ли сейчас такие диваны? Нет, наверное. Куда исчезли добрые старые вещи, такие, как автомобили, в которых чувствуешь себя, как в танке «шерман», и кухонные плиты, управляясь с которыми не надо было быть инженером? Интересно, остальные скучают по вещам так же, как и она? Или это симптом наступающих лет, когда воспоминания становятся важнее реальности?

– Сейчас не самое подходящее время для поездки: праздники и все остальное, – сказала она. – Здесь так много необходимо переделать. Организация благотворительного ужина для Хилдей… И в Мейконе я встречаюсь с Лигой женщин-избирательниц США, чтобы помочь им собрать деньги для библиотеки. Не говоря уже о приеме у Сисси в предстоящую субботу, – она внутренне содрогнулась от своего малодушия, что не приглашает Гейба, – которая, надо признаться, совершенно отбилась от рук. О, Господи, как же она готовится к этому событию, можно подумать, что это золотая годовщина свадьбы королевы Елизаветы и герцога Эдинбургского.

– Если это доставляет ей удовольствие, то почему бы и нет?

– Я не знаю… Все эти излишества выглядят вульгарно. Ей захотелось, чтобы на всех салфетках и даже на полотенцах для рук в туалетных комнатах серебром вытиснили их имена: "Каролина и Бич".

Он искоса бросил на нее взгляд, который заставил ее покраснеть.

– Именно это и беспокоит тебя – салфетки и полотенца?

Корделия взглянула на опустевшие, изменившиеся цветочные клумбы, ставшую хрупкой траву вдоль дорожки, ведущей из сада к кухне. До Рождества оставалось всего две недели. Однако на веранде, залитой солнцем и защищенной от холода, ей показалось слишком тепло.

– Ну… нет. Сисси звонила сегодня утром, едва сдерживалась, была такой расстроенной. Она подозревает, что Бич ей изменяет.

– А ты знаешь, что это именно так и есть?

Это было заявление, а не вопрос.

– Да.

Но откуда Гейб знает о том, что она знает?

– Ты сказала об этом Сисси?

Корделия вздохнула.

– Я собиралась, но что хорошего из этого вышло бы? Так или иначе, но она прожила с ним годы. И этот прием, возможно, единственное, чем она может похвалиться за десять лет их совместной жизни.

– Некоторые люди нуждаются в иллюзиях. – Он говорил медленно и рассудительно, как перед классом. – Каждому надо во что-то верить.

– Я не хочу видеть Сисси страдающей.

– А Грейс?

– Я должна отправиться в Нью-Йорк? – спросила она, вглядываясь в его лицо.

– Смотри! – воскликнул он, поднимая глаза и указывая. – Ты видела? Иволга! Я целую вечность их не видел.

Корделия же видела только золотые блики солнца на листьях цвета золы. Он положил руку на ее плечо, осторожно повернул, и она заметила вспышку ярко-желтого и черного посреди ветвей.

– Приходи на прием, – сказала она тихо, и вырвавшиеся слова удивили ее не меньше, чем, возможно, его. – Мне хотелось послать тебе приглашение, но не секрет, что Сисси не одобряет нашу… – она запнулась, но расправила плечи и закончила решительным тоном: – нашу дружбу. Но это мой дом, и я могу пригласить любого, кого захочу. – Только теперь она осмелилась взглянуть на него. – Пожалуйста, Гейб… Для меня это много значит.

Ну вот, она почти призналась в своих чувствах к нему. Ну что ж, она не в первый раз ставит себя в глупое положение.

Она сидела спокойно и прямо на старом диване, утреннее солнце согревало ее лицо, но сердце Корделии трепетало, словно крылышки иволги, которую она видела летящей над плакучей ивой вдоль ручья. Примет ли он ее приглашение? Или вежливо откажется, не желая приспосабливаться к обществу Блессинга?

Нет, это Сисси и ее пустые друзья не заслуживают компании такого человека, как Гейб!

– Пожалуйста, – тихо повторила она.

Ей показалось, что прошла целая вечность. Гейб бросил на нее взгляд и улыбнулся.

– С удовольствием, Корделия, – произнес он тихо и просто, освобождая ее сердце от безумного трепета.

Торт, который заказала Сисси, был покрыт разноцветной глазурью в форме сердечек и украшен засахаренными красными розочками. Ниже пары голубков в серебряной фольге, вьющих себе гнездышко, в мятно-зеленой глазури красовалась надпись кремом: "Счастливой годовщины, Каролина и Бич".

Корделия ничего безобразнее в жизни не видела. Она почувствовала отчаяние. Сисси и ее друзья – Лигуерс-младший, Мелоди Хобсон, Джулия Ханникут – все время пытались обойти друг друга. У кого самая модная машина, самый лучший модельер, самые изысканные приемы. По отношению к людям их положение тоже решало все. И когда придет Гейб, как же они раскудах-таются о "сумасшедшем мистере Россе"!

Господи, помоги мне пережить этот вечер! – взмолилась Корделия.

Она повернулась к Нетте, которая в дальнем конце обеденного стола складывала салфетки, сворачивая их в треугольники и размещая около тарелок и серебряных приборов. Дорогая Нетта! Без нее этот дом и представить нельзя.

– Нетта, ты не подыщешь блюдо для торта? Серебряное слишком велико.

Корделия указала в сторону стенного шкафа, где хранила фарфоровый свадебный сервиз и подносы старинной работы «Кристофль» с гербом щита ее прапрабабушки из семейства Клейборн. Блюдо, на которое она указала, украшала роскошная чеканка из птиц и листьев винограда, которая могла хоть немного облагородить аляповатое произведение кондитеров.

– Похоже, что для него придется подыскивать автомобильный кузов, – с очевидным презрением заметила Нетта…

Средних лет, суровая, домоправительница Корделии напоминала статуи с острова Пасхи – кубическая и невозмутимая, с чертами лица, которые казались неподвластными возрасту, если не считать, что местами природа над ними все-таки поработала. Единственный раз, когда Корделии довелось увидеть Нетту плачущей – и тогда ее глаза просто стали очень яркими, как пара старых монет, сверкающих со дна кувшина, – в прошлом году в апреле, когда Корделия передала документы на домик для гостей Нетте и Холлис, который они и так занимали вот уже двадцать пять лет.

– Поставь его на сервант, между вазами с цветами, – сказала она Нетте, которая чувствовала себя напряженно и неловко в чужой черной униформе и гофрированном фартуке из оржанди, на чем настаивала Сисси.

Она почувствовала себя слегка оскорбленной за Нетту, которая вынянчила Грейс и Сисси, выхаживала их во время свинки и скарлатины, могла починить сломанный пылесос или прочистить засоренную трубу. И ей приказали так одеться!

Раздосадованая на себя за то, что уступает распоряжениям Сисси, Корделия с симпатией взглянула на Нетту и вернулась к обеденному столу, чтобы оглядеть все в последний раз. В центре стола стояла объемная неглубокая чаша, в которой плавали шесть цветков гортензии вокруг толстых, излучающих колеблющийся свет свечей разной высоты. На одном конце стола на льняной скатерти ручной вышивки мерцали серебряные приборы фирмы "Роуз пойнт" и стояли сверкающие тарелки. Или стоило поставить вместо них фарфоровый свадебный сервиз «Хэвиллэнд»? Нет, «Лиможес» такой же красивый и не очень хрупкий. И если на тарелке появится щербинка или она разобьется, Корделия не станет убиваться от горя.

Корделия припомнила те времена, когда мама, заметив мельчайшую щербинку на чаше для мытья пальцев, сухо замечала:

– Знаешь, дорогая, вещи, взятые напрокат, можно заменить; фамильные ценности – нет.

Теперь Корделия знала, что это неправда. Несмотря на то, что ее мать потратила полжизни, пытаясь вылепить Корделию по своему образу и подобию, та поклялась, что для нее самой ценной навсегда останется личность.

Раздался звонок, оповещая о первых гостях.

Торопясь по узкому коридору, идущему от кухни через великолепную прихожую к главному входу, Корделия пожалела, что невзначай натолкнулась на грязную тайну Бича. Пришлось побеседовать с Бичем, прежде чем Сисси догадается обо всем сама.

Они сидели на веранде, залитой солнцем. Сисси показывала мальчикам гнездо на миртовом дереве и не могла их подслушать.

– Бич, я знаю, что происходит. И я хочу, чтобы ты знал: я не потерплю этого! Ради Сисси, ради мальчиков. Эту… интрижку необходимо прекратить.

– Кто вам сказал, что я изменяю Сисси? – Лицо Бича, напоминающее широкую доску, внезапно покраснело. Он попытался принять вид оскорбленной невинности, что не смогло бы обмануть и простака. Его поросячьи глазки сузились. – Черт, у нас с Джанет просто деловые отношения! Она познакомила меня с ее соседями в Малбери Эйкрс, которые хотели купить новый комплект колес.

– Так это Джанет? Джанет О'Маллей? – спокойно переспросила Корделия.

Она встречалась с Джанет О'Маллей только один раз, у Сисси, и Сисси всегда рассказывала о том, как ее самая маленькая Бо так хорошо дружит с сыном Джанет.

– Ну, я только… – начал Бич, но Корделия оборвала его.

– На случай, если ты забыл: я обладательница закладной на твой дом. – На этот раз она не беспокоилась о том, чтобы смягчить тон и прикрыть свою брезгливость. – Или, вернее сказать – на дом Сисси. Он куплен на ее имя. И да будет тебе известно, что Эд Спанглер планирует открыть отделение в Гаскин Спрингс. Достаточно одного моего слова Эду, и он переведет тебя. – Бич побледнел. – Ты сможешь приезжать домой на выходные. Это всего лишь триста двадцать километров, и когда закончится строительство нового скоростного шоссе, ты сможешь добираться намного быстрее. И конечно, – добавила она выразительно, – скорее всего из-за твоей предельной усталости, ты окажешься неспособен на всякого рода сверхурочную деятельность.

– Послушайте, мама, вы все не так поняли!

Бич начал вставать, но она пригвоздила его уничтожающим взглядом, заставив рухнуть обратно в заскрипевшее плетеное кресло.

– Одно лживое слово из твоего рта, Бич Бичэм, и я клянусь…

– Это был случай. Клянусь могилой бабушки! Только один раз, и это была идея Джанет. Я не…

– Мне наплевать, чья это идея. Я просто хочу прекратить все это. Немедленно.

Она встала, вглядываясь через стекло на густо заросшую зеленую лужайку, – куда могли подеваться Сисси с мальчиками?..

Удалось ли ей напугать его так, чтобы заставить одуматься? Она надеялась, но в том, что касается Бича, никогда нельзя быть уверенной. Она вспомнила, как несколько лет назад она оттаскала его за короткую стрижку из-за подделки подписи Сисси на кредитном чеке на ее имя. Но Бич, как ребенок, выпоротый как следует за какую-нибудь проделку, через минуту совершает точно такую же. Бедная Сисси.

Корделия вздохнула. Господи, почему ей приходится волноваться об обеих дочерях? Одна недостаточно умна, чтобы видеть, что происходит у нее под носом… А другая слишком умна для собственного блага.

Несмотря на настоятельный совет Гейба, она по-прежнему не решила, стоит ли ей ехать к Грейс. Уин предложил ей остановиться в его доме, тогда бы она смогла общаться с Грейс и Крисом на нейтральной почве. Да, это выглядело соблазнительно…

Взгляд Корделии выхватил портрет Грейс в рамке среди групповых семейных фотографий на стене напротив лестницы. Семи лет от роду, с косичками и улыбкой щербатого рта шириной с Миссисипи. Она почувствовала, как что-то острое пронзило ее сердце. Обрадуется ли их встрече Грейс? Или она, не сдаваясь, оттолкнет ее в сторону, как делала в детстве, брыкаясь ногами и дубася ее маленькими ручонками, чтобы освободиться из объятий матери?

Я не должна решать прямо сейчас, сказала она себе. Гейб считает, что она должна ехать, но знает ли он, что для нее лучше?.. Гейб.

Она взглянула на часы. Что, если он не появится? Что, если в последнюю минуту передумает?

Она надеялась, что он не передумает, но в то же время маленькая, подленькая ее часть – та часть, которая провела слишком много времени рядом со снобизмом ее матери, – почти требовала, чтобы он избавил их от своего присутствия.

Что за глупости, конечно, он придет. Иначе он бы позвонил. И, несмотря на все дурные предчувствия насчет того, как его примут Сисси и ее друзья, она с нетерпением ждала встречи.

– Корделия, ты словно сошла с обложки журнала! – приветствовала ее старая подруга Айрис, протягивая пальто Холли и проходя вперед, чтобы поцеловать Корделию в щеку.

– Кто бы говорил! – воскликнула Корделия. – Ты сама как картинка.

Айрис, конечно, казалась слишком худой, но она оставалась такой еще со времен, когда они вместе учились в школе. Когда Корделия крепко обняла Айрис, то почувствовала ее ребра сквозь малинового цвета сатиновую блузку, заправленную в изящные черные бархатные брюки. Когда они были девочками, то обычно говорили друг другу: "Если мы станем большими…"

Теперь мы стали большими, подумала она.

– Вот уж странно! – Айрис рассмеялась, убирая серебряную прядь со щеки. – У нас в доме несчастный случай, и я чуть было не опоздала. Присцилла Дрейпер упала и сломала бедро. Она поправится, но сейчас ей требуется много внимания.

– Чего мне в последнее время тоже не хватает, – хмыкнул муж Айрис, Джим.

Круглолицый, с почти белой бородой и животиком, растянувшим швы на его смокинге, сидевшем на нем гораздо лучше пять лет назад на свадьбе их дочери, он производил впечатление мешковатого, холеного, откормленного сенбернара.

Корделия не забыла еще раз поблагодарить Джима за пожертвование его компании в размере двадцати тысяч долларов в фонд библиотеки, прежде чем они оказались разделенными волной друзей Сисси, скидывающих пальто, принесших с собой аромат морозного воздуха и смесь запахов различных духов. Сисси, вырвавшаяся из маленькой гостиной, пронеслась мимо Корделии, слишком сильно размахивая руками перед каждым новым гостем.

Ее обеспокоил яркий румянец Сисси и лихорадочный блеск голубых глаз. Ясно, что Сисси напробовалась шампанского в большом количестве. Даже платье, которое в магазине выглядело празднично, теперь придавало ей какой-то утомленный вид, вместе со всем этим жемчугом вокруг ее шеи и серьгами, раскачивающимися, как украшения на рождественской елке.

Корделия прошла в маленькую гостиную, где была сервирована выпивка и расставлены подносы с закусками. Она взяла стакан с серебряного подноса, предложенный ей Эльрой, кузиной Холли, когда позади себя услышала:

– Ты сегодня выглядишь восхитительно, Корделия.

Гейб! Как ему удалось проскользнуть незамеченным?

Она почувствовала, что заливается краской, и, обернувшись, увидела, что он улыбается ей, производя впечатление удивительно элегантного джентльмена. В смокинге с воротником шалью, хотя и устаревшего на несколько десятков лет покроя, но сидящем на нем впору! Его обветренное лицо с покрасневшими от солнца «индейскими» скулами выделяло его среди других мужчин в этой комнате.

– Могу я предложить тебе шампанского? – спросила она, чувствуя себя неловко и смущенно.

– У меня есть кое-что получше, – ответил он, протягивая бутылку без этикетки со светло-зеленой жидкостью. Его глаза сияли, прямо глядя на нее, не бегая по сторонам, как глаза Корделии, чтобы выяснить, не смотрит ли кто-нибудь на них. – Вино из одуванчиков, я сам его сделал. – Подмигнув, он добавил: – Старый семейный рецепт. Я принес его Каролине, но думаю, она не станет возражать, если мы отопьем глоток.

Корделия с участившимся сердцебиением повернулась к инкрустированной деревом панели, служившей стойкой бара. Она поставила нераспечатанную бутылку шампанского на мраморную поверхность и взяла два хрустальных стакана для хереса.

Потягивая вино Гейба, чтобы смягчить сухость в горле, она подумала: "И это на самом деле так легко? Гейб отлично вписался, стал частью этого дома, он среди друзей".

Будто с единственной целью развеять подобное представление откуда-то появилась Сисси.

– Мистер Росс, как мило с вашей стороны, что вы пришли. – Она растягивала слова с преувеличенной вежливостью. – Надеюсь, у вас найдется минутка поздороваться с моими друзьями. Большинство из них вы, наверное, помните со школы.

– Непременно, – ответил Гейб, по-видимому, не замечая тени самодовольной улыбки в уголке ярко-красного рта Сисси, которую удалось увидеть Корделии.

Корделия оцепенела. Она слышала, что Сисси и ее недоброжелательные приятели рассказывали и продолжают по-прежнему говорить о "мистере Россе". Как раз накануне к ней пришла лучшая подруга Сисси, Пег Линч, и спросила голосом, сотканным из недоверия, правда ли то, что на прием придет мистер Росс.

– Держись от них подальше, – предупредила Корделия, кладя ладонь на руку Гейба, удивившись своей откровенности. – Она и ее тупые, самодовольные друзья, очевидно, постараются и выставят тебя в дурном свете.

Гейб поднял бровь.

– Корделия, я прекрасно знаю, кто я и почему я здесь. И если мне захочется, я уйду отсюда таким же человеком, каким и вошел в эту дверь. И, – он улыбнулся, – ты не сказала мне своего мнения о вине. Слишком крепкое?

– Оно восхитительно, – сказала она откровенно. Прохладное и не слишком сладкое, с легким оттенком приятной терпкости. Она едва бы догадалась о содержании в нем алкоголя, если бы не звон в ушах, который она почувствовала… и внезапное, шокирующее желание оказаться где-нибудь вдалеке от толпы, наедине с Гейбом. Она подумала, что напрасно предупредила его, так как детские шуточки Сисси отскочили бы от него, как от стены, а это ее предупреждение могло заставить его почувствовать, что на него обращают внимание.

– Гейб, я прошу прощения, если…

Он приложил мозолистый палец к губам и покачал головой. Отбросив тревогу, Корделия вернулась к роли хозяйки, устремившись вперед, чтобы поцеловать впалую щеку Марджори Киллиан.

– Приятный вечер, – снизошла Марджори, поправляя тронутую сединой прядь волос, которые, судя по количеству лака, вполне выдержали бы ураган. – Я в восторге от того, что тебе удалось сотворить с деревом. Кто бы еще додумался до этих милых маленьких стеклянных украшений?

Она проследила за взглядом Марджори, который остановился на рождественской елке: голубая ель высотой в три метра, увешанная стеклянными шарами венецианского дутья и драгоценными херувимами викторианской эпохи из папье-маше, которые достались ей по наследству от ее прапрабабушки Петтерсон. Никаких аляповатых гирлянд мигающих электрических лампочек. Вместо этого к каждой ветке маленькими латунными держателями прикреплялись свечи, и танцующие язычки пламени заливали комнату светом, который вряд ли имел отношение к сегодняшнему торжеству.

– Кстати, о Рождестве. Вы куда-нибудь поедете с Дэном в этом году?

– В Сент-Мартин, – протянула Марджори. – А ты? Где ты встретишь праздники?

– Я тоже подумываю о том, чтобы предпринять небольшое путешествие. – Слова вылетели изо рта Корделии, прежде чем она вполне отдала себе отчет в том, что говорит. – В Нью-Йорк, навестить Грейс. – Она быстро добавила: – Это еще не определенно, и в любом случае раньше выходных этого не произойдет, но… О, Дэн… – Она заметила Дэна Киллиана, который медленно продвигался к бару, словно баржа к пристани, и остановила его самой неотразимой улыбкой. – Один пустяковый вопрос: ты получил письмо, которое я отправила тебе на прошлой неделе? – Она написала ему, чтобы освежить его память о давнишнем обещании пожертвовать на библиотеку и напомнить, что их перепалка в его офисе ничего не изменила, с ее точки зрения. – Я не получила от тебя ответа, поэтому…

Не договорив до конца, она многозначительно замолчала.

Дэн, захваченный врасплох, уставился на ковер под ногами, все три его подбородка утонули в воротнике смокинга.

– Понимаешь, Делли, из-за этой суматохи с профсоюзом по поводу готовящейся забастовки на заводе… Я совсем закрутился…

– Ничего, – сказала она подчеркнуто вежливо. – Безусловно, я не собираюсь сейчас обсуждать с тобой деловые вопросы. Почему бы вам не попробовать пирожков с лососиной, они вон там, на столе у пианино. Я позвоню тебе в понедельник, Дэн.

Осторожно, если зайти слишком далеко, Дэн способен вспылить.

Привлеченная громким гоготом, она обернулась. Это был Бич, облокотившийся на балюстраду в прихожей. Его лицо покраснело и покрылось каплями пота. Он ржал по-лошадиному в ответ на шутку – наверняка пошлую – Дика Вудлона. В своем тесном смокинге Бич напоминал ей хулигана со школьного двора, которого заставили одеться в воскресное платье.

Она заметила, как Бич бросил взгляд на Гейба, который непринужденно беседовал с Айрис и Джимом у камина, и как он наклонился к своим приятелям, чтобы прошептать им – она точно знала – какую-нибудь непристойность. Те захихикали, и Корделия отвернулась. У нее свело желудок.

Наступило время подавать ужин, и Корделия почувствовала облегчение, оттого что необходимо заняться чем-то еще, а не только поддерживать вежливые разговоры с гостями, большинство из которых – из любопытства, а некоторые – побуждаемые злыми намерениями – умирали от желания узнать, почему она пригласила Гейба. Она показала Нетте и помощнику, как расставить блюда – зажаренную индейку, фаршированную каштанами; заливную ветчину с кисло-сладким соусом; громадных креветок, фаршированные мясом и прожаренные в кокосовом масле крабы; тушеное мясо с помидорами; горячие булочки. Она улыбалась и улыбалась, ей казалось, что сейчас лицо расколется пополам, пока она пробиралась через битком набитую комнату, чтобы убедиться, что у каждого есть тарелка и бокал со спиртным.

– Объедение! – крикнула Мириам Уайт Корделии, пробуя креветки. Старая драконша была президентом "Лиги юниоров" дольше, чем святой Петр охранял врата в рай, но под ее привередливым внешним видом и шлемом крашеных волос скрывалась добрая душа. Если бы не усилия Мириам, напомнила себе Корделия, то отделение педиатрии в Хилделе не получило бы сканер с трехмерным рентгеноскопированием.

– Я всегда говорила, что никому не удаются приемы лучше, чем Корделии Траскотт, – услышала она голос с протяжным произношением позади себя.

Она повернулась и обнаружила Лауру Литтлфильд в шифоне цвета морской пены в сопровождении свиты кавалеров. Поклонники? В ее-то возрасте? Ну что ж, королева Южных штатов единожды – королева всегда.

Наконец блюда опустели, и Сисси, слегка покачиваясь, пустилась на поиски Бича, чтобы разрезать торт.

– Бич! Би-и-иич! Куда ты подевался, старый негодник!

Несколько мгновений спустя Корделия услышала приглушенный крик, сопровождаемый звоном из глубины дома. Она почувствовала, как кровь отхлынула от лица.

– Извините, – пробормотала Корделия. – Должно быть, Нетта что-то уронила на кухне.

Устремившись через вращающиеся двери в старомодную кухню со стенами из белой и черной плитки, Корделия надеялась, что это окажется правдой, что Нетта разбила одну из ее драгоценных тарелок или хрустальный стакан. Но она чувствовала: произошло что-то ужасное.

Она нашла их в прачечной – Бича, Сисси и блондинку, наполовину скрывающуюся в тени. Все замерли, словно в безвкусной драматической сцене. Бич стоял спиной к рядам полок, забитых сложенными простынями и чехлами для мебели, с вороватой улыбкой, застывшей на лице. Блондинка, Джанет О'Маллей – теперь Корделия узнала ее, – выглядела потрясенной. Размазанная по ее лицу помада и наполовину расстегнутое платье свидетельствовали о мерзости происшедшего. Кричала Сисси, и довольно громко, что заставило Корделию поблагодарить судьбу за счастливое стечение обстоятельств – старые двери были очень толстыми.

– Ты – мерзавец! Проклятый подонок! Как ты посмел!

Ее детский ротик исказила уродливая гримаса.

На полу, поблескивая в луче света, проникающего из прихожей, валялись осколки бокала. Корделия ощутила резкий запах алкоголя, смешанный с более приятными запахами мыльного порошка и смягчителей воды.

– Солнышко. Пожалуйста, послушай, солнышко… Это совсем не то, что ты думаешь, – запинался Бич. – Я никогда не спал с ней. Я бы никогда не зашел так далеко…

– Заткнись, ты, лжец, мешок говна! – Лихорадочные пятна цвета пунша с шампанским, который она жадно глотала весь вечер, проступили на трясущейся мелкой дрожью шее Сисси. Она уткнула палец в Джанет. – А ты – я сидела с твоими детьми, когда ты уходила, я даже пекла кексы на продажу для твоего дурацкого Общества друзей животных! Чтоб ты ими подавилась, проститутка!

Корделия, придя в себя от потрясения, почувствовала, как у нее отнимаются ноги. Сисси с шумом упала на машину для сушки белья и разразилась громкими рыданиями. Корделия сделала шаг вперед, обняла дочь и взглянула через плечо Сисси на Бича, смерив его ледяным взором.

– Если ты собираешься улизнуть через заднюю дверь, выкинь это из головы. – Она говорила тихо, но с металлом в голосе, как будто поймала в собственном магазине подростка-вора. – Заправь рубашку в брюки и выходи отсюда с таким видом, как будто ничего не произошло, словно ты самый счастливый человек в мире. И расскажи гостям, что Сисси поскользнулась на влажном полу и подвернула лодыжку – ничего серьезного, через пару дней пройдет.

– Пожалуйста, мама…

Корделия остановила его леденящим кровь взглядом. Погас румянец на его лице. Следы помады напоминали боевую раскраску индейца. – Хорошо, хорошо. Я… я выйду к гостям.

– И вытри как следует перед этим лицо. Он выбежал, Джанет – вслед за ним.

– О… мне хочется умереть! – рыдала Сисси в пахнущей мылом полутьме в объятиях матери.

Корделия почувствовала отвращение, которое вызывала у нее эта полная женщина, пьяно причитающая у нее на руках… И в то же время ее сердце разрывалось от вида ее бедной маленькой девочки, которой так хотелось, чтобы сегодняшний вечер стал особенным.

– Не стоит умирать. Лучше подняться по черной лестнице и умыть лицо, и лечь, пока все не разойдутся. После чего мы с тобой все обсудим и решим, что делать дальше.

Придется поговорить с Эдом Спанглером. Сисси не должна догадаться, кто стоит за переводом Бича в другое место. А потом пусть решают, останутся ли они вместе.

Только уложив Сисси в постель в ее старой комнате, среди стада допотопных плюшевых игрушек ее детства, к которым вплоть до сегодняшнего дня она никому не позволяла прикасаться, Корделия позволила себе расслабиться и уступить натискам головной боли, стучавшей в висках.

Внизу она изобразила свою лучшую улыбку, пробираясь между гостями, убеждая их, что Сисси поправится.

– Нетта, должно быть, пролила что-то на пол, – говорила она Мириам Уайт, покачивая головой. – И Сисси в своих новых туфлях… это счастье, что с ней не случилось чего-нибудь похуже.

Было ясно – по сочувствующему, однако понимающему взгляду Мириам, – что та не поверила ни единому слову. Мириам, как и все остальные, наверное, думала, что Сисси слишком много выпила. Ну что ж, пусть так.

Наконец наступило блаженство, массовый исход: поцелуи и обещания встречаться, радостные прощания, звуки заводимых моторов и шорох шин по гравию. Лидия Пинкней прокричала:

– Клянусь, Корделия Траскотт, на днях я собираюсь подглядеть, как ты готовишь заливное с помидорами, и похитить у тебя его рецепт!

Когда она проводила последнего гостя, на глаза Корделии попался Бич, пересекающий вестибюль, словно моряк на наклонившейся палубе, одна его рука засунута в карман и бешено позвякивает ключами. Она открыла рот, чтобы предупредить его об опасности езды в таком состоянии, но прежде чем ей удалось произнести хоть слово, от толпы отделился Гейб.

– Может, мне отвезти тебя, Бич? – спросил он непринужденным тоном. – Я как раз еду в ту сторону.

Бич бросил на него раздраженный взгляд.

– Нет, спасибо, я в порядке. У меня есть своя машина.

– Конечно. Но разве ты не должен оставить ее Каролине? Она ей вскоре понадобится, как только она будет готова ехать домой.

– Я сказал, что справлюсь, – разозлился Бич, и его красное лицо побагровело. – Ты что, думаешь, я не смогу?

– Я этого не говорил.

– Ладно, тогда… – Бич попытался пройти мимо, но Гейб схватил его за руку.

Корделия перехватила выражение изумления на тупом лице Бича – бывшей звезды, прежнего полузащитника футбольной команды средней школы имени Роберта Э. Ли, ростом превышавшего Гейба, по крайней мере, сантиметров на десять, – когда он попробовал вырвать руку и не смог.

Ей показалось, что у нее закружилась голова. Странно, но она почувствовала, как ее переполняет испуг, смешанный с восхищением.

– Отпусти, – пробормотал Бич, сердито взглянув на него. – Я знаю, что ты понимаешь по-английски… хотя до меня не доходит, почему ты зарабатываешь себе на жизнь, сгребая листья.

– И я знаю, что ты понимаешь английский, Бич, – ответил добродушно Гейб. – Потому что ты хотя и с трудом, но закончил мой курс.

– Ты что, принимаешь стероиды? – Бич неуклюже пытался превратить все в шутку.

– Ладно, Бич, пойдем, – благожелательно сказал Гейб.

Наблюдая за тем, как Бич начал потеть, словно окорок в духовке, а затем сник, Корделия поняла, что Гейб победил.

– Ты знаешь, я пропустил последнюю игру в воскресенье, – быстро сказал Гейб, обняв Бича за плечи. – А ты смотрел?

– Смотрел? Приятель, я был без ума. Это выглядело чертовски красиво. – Бич, который жил и дышал футболом, позволил сбить себя с толку и увести за дверь, как школьника. – Давай я расскажу тебе, как… – доносился его голос, пока они не вышли на веранду. Гейб помахал двумя пальцами, давая понять: скоро вернусь.

Корделия почувствовала, как запрыгало ее сердце от перспективы спокойно провести остаток дня с Гейбом. Потом ее смутил Холлис, семенящий по направлению к кухне с подносом грязных стаканов. Она вдруг увидела, что его волосы побелели. Когда же он стал таким старым и так сгорбился? И как она не замечала этого?

Она почувствовала себя старой… и усталой, такой усталой. Не только из-за Сисси. Какое это напряжение – играть роль хозяйки, подумала она, надо следить, чтобы не сказать ничего лишнего, помнить каждое имя, все знать, отличаться сообразительностью и остроумием. Когда она была замужем, все казалось легче, потому что в центре внимания находился Джин, люди внимали ему, ловили каждое его слово.

Двадцать бледных роз насчитала она на ковровой дорожке, пока, не чувствуя под собой ног, спускалась в вестибюль и шла в опустевшую гостиную.

Утонув в глубоком кресле с подголовником, стоящем у камина, Корделия закрыла глаза. Она вспомнила тот день, когда в первый раз увидела мужа, впервые услышала его речь. Тогда она занималась изучением политологии в университете имени Джорджа Вашингтона вопреки – "только через мой труп" – возражениям ее по-прежнему темпераментной и энергичной матери.

Двумя годами раньше Корделия – невзирая на протест матери, которая едва не выбросилась на пол из своего кресла на колесиках, – полностью забросила занятия в университете Джорджа Вашингтона ради кампании в поддержку Эдлая Стивенсона. По-прежнему испытывая горечь поражения, она больше не позволит увлечь себя другому либеральному идеалисту, который в конечном счете непременно исчезнет в забвении.

Но в тот день в 1954 году, когда бывший пожарный из Нью-Йорка встал и обратился к присутствующим, Корделия почувствовала, как ее скепсис начал улетучиваться. Высокий, худой, в мятом коротковатом пиджаке. А когда он распростер руки в страстном жесте, подставляя себя под враждебную критику, которую наверняка вызовут его слова, она обнаружила, что инстинктивно подалась вперед.

– В нашей стране наступили плохие времена, – начал он, и его голос звучал не совсем твердо, как у человека, не привыкшего к таким выступлениям, однако намного сильнее, чем голос Сэма Рейбурна, спикера палаты. – В душе каждый об этом знает, но мы боимся высунуть шею наружу и поэтому храним молчание. Ну что ж, я – один из тех, кто больше не хочет молчать. "Охота за ведьмами" под предводительством сенатора Джо Маккарти, якобы во имя патриотизма, – ошибочна и недальновидна…

Она запомнила не то, что он говорил дальше, а ту звенящую тишину, воцарившуюся в зале и на галерее, когда он закончил. Она тогда подумала: "Он совершает политическое самоубийство". И тогда же, задолго до того, как их познакомили, она влюбилась в Джина. В чем-то он напомнил ей отца. Хотя папа был демократом старой закалки от штата Джорджия, который скорее переселился бы в Исландию, чем поддержал равноправие белых и черных, он предвидел, что объединение грядет, и еще тогда, когда неграм дозволялось лишь подметать полы и наводить глянец на гранитные парапеты банков, он сделал Элдона Роантье кассиром. Если бы папа был жив, то он одобрил бы этого мужественного, но наверняка обреченного на поражение Юджина Траскотта.

Вскоре после того, как Джин произнес свою речь, по национальному телевидению против Маккарти выступил Эдвард Р.Марроу.[21] И все больше и больше голосов присоединялось к ним. Она не забудет, однако, что в тот самый день в парламенте никто не поддержал демократа из Нью-Йорка от округа Квинс, новичка в палате, и в тишине, воцарившейся в зале, раздался звук хлопков в ладоши только единственного человека.

Этим человеком, вспомнила она со слабой улыбкой, был она…

– Корделия?

Напротив нее в любимом папином кожаном кресле сидел Гейб. Улыбающийся, великолепно выглядящий и чувствующий себя непринужденно, он, безусловно, не ожидал, что она вскочит и кинется исполнять роль хозяйки. Нет, он – не Джин, но добрый и порядочный, и, благодаря эпизоду с Бичем, она поняла, что он хорошо знает, как вести себя в трудных ситуациях.

Она почувствовала, как у нее наворачиваются на глаза слезы. Прошло много, много времени с тех пор, как кто-нибудь подумал о том, что она нуждается в ласке и заботе.

– Я устала, Гейб, – вздохнула она.

– Я знаю.

– Как тебе удается выглядеть свежим, словно маргаритка, а я чувствую себя пожухшим, истоптанным дерном?

Он рассмеялся и устроился на диване рядом с ее вытянутыми ногами.

– "Но в дерне и отбросах всегда, всегда, что-нибудь да стрекочет".

– Эмерсон?[22]

Он кивнул.

– Он прав. Вещи, которые кажутся ужасными, иногда оборачиваются к лучшему.

– Сомневаюсь, что кто-нибудь на сегодняшнем вечере догадывался, насколько все плохо.

– Я знаю тебя лучше, чем они, – сказал он, очевидно, чувствуя ее смущение. – Я понимаю, когда что-то не так, – даже если ты улыбаешься. – Она почувствовала, как его рука обняла ее лодыжку – случайно, как будто он ощупывал ветку, но почувствовала, что его прикосновение означает нечто большее.

Корделия задрожала.

– Я вырастила двоих дочерей – призналась она, обращаясь к последним красным уголькам, превращающимся в золу в мраморном камине, – и теперь оказывается, что из этого не получилось ничего хорошего.

– То, что кажется, возможно, вводит в заблуждение.

– О, Гейб… – Она повернулась, чтобы взглянуть на него, испытывая новый приступ боли. – Это касается не только того, что произошло сегодня вечером с Сисси. Это Юджин – я не могу отделаться от ощущения того, что если бы он жил, события не приняли бы такого оборота.

– Ты казнишься, хотя и не заслуживаешь этого.

– Тогда почему? Почему со мной происходят все эти ужасные вещи? Почему одна моя дочь беспомощна, а другая норовит нанести удар в спину? О, небеса, как бы мне хотелось всыпать обеим как следует!

Охваченная горем и гневом, в изнеможении от отчаяния, она вскочила на ноги и направилась к секретеру, где хранила статьи о Юджине и все его речи, отдельно собранные в нескольких томах с кожаными переплетами, а также все, когда-либо опубликованное Грейс. Схватив журнал «Тайм» двухгодичной давности с изложением церемонии награждения Грейс премией Пулитцера[23] – она могла найти его с завязанными глазами, – она почувствовала, как его страницы сминаются в кулаке. Что-то острое – скрепка? – вонзилось в ладонь у основания ее большого пальца. Когда она опустила глаза, то увидела, что ее рука трясется.

Я так ею гордилась! – подумала Корделия. А теперь она хочет очернить Джина, ворошит и выискивает что-то, что произошло так давно… Черт бы ее побрал!

– Корделия, не надо! – услышала она крик Гейба сквозь шум в голове и только тогда поняла, что в гневе бросила журнал в камин.

Угли с треском рассыпали дождь искр. Глядя, как чернеют страницы, сворачиваясь по краям и вспыхивая, она чувствовала себя так, словно сгорало ее собственное сердце.

Рядом оказался Гейб, взял за плечи, пытаясь унять ее дрожь. Она ощущала, как его целебная сила постепенно заполняет ее всю… Его волшебство, которое заставляет зацвести почти погибшие кусты азалии и подняться траву там, где она оказалась втоптанной в грязь. Легким прикосновением мозолистого пальца он откинул ее голову назад и поцеловал глубоким, проникновенным поцелуем. О, теплота его губ – как ей удастся это вынести? Так давно ее не целовали. Со времен Юджина… Годы… Вечность…

Она почувствовала язык Гейба и желание, таившееся в его поцелуе. Ее ноги и руки задрожали, и головокружение, которое она почувствовала несколько дней тому назад во дворе, снова надвинулось на нее, хотя на этот раз не испугало. В объятиях Гейба оно казалось естественным. Внезапно ей перестало казаться странным, что он, несмотря на ее более чем зрелый возраст, хочет ее, исчезли мысли о том, что Гейб вовсе не тот человек, которого она должна была бы выбрать, по всеобщему мнению Блессинга.

Теперь он целовал ее волосы, одной рукой придерживая за голову, поглаживая по волосам. Кончики его пальцев задержались в том месте, где шея, изгибаясь, переходит в позвоночник. Его дыхание, его необыкновенный запах, напоминающий вино из одуванчиков, которое она попробовала накануне, почти опьянили ее.

Он ласково и настойчиво сказал ей:

– Поезжай в Нью-Йорк, Корделия. Найди свою дочь. Я буду ждать твоего возвращения.

И Корделия обнаружила, что в сладкой дреме кивает в ответ. Лучше отправиться в Нью-Йорк, чем после всего случившегося оставаться в Блессинге и решать, как жить дальше.