"Семнадцать каменных ангелов" - читать интересную книгу автора (Коэн Стюарт Арчер)

Глава четвертая

Афина снова сидела в маленьком зале в помещении комиссариата и думала о прошедшем утре. Было очень непросто прийти в себя после такого дня: сначала бодрое и уверенное представление Уилберта Смолла, потом наглядные фотографии, обнаружившие, что она совершеннейший дилетант. Странный инцидент с собакой довершал картину. Даже комиссар, по-видимому, был им потрясен – после того, как мальчик в слезах убежал, он оставил ее в одиночестве знакомиться с делом под священными взорами генерала Сан-Мартина и Непорочной Девы Луханской.

С того самого момента, как вышла из самолета, она пыталась сосредоточиться на расследовании, но суета все время отвлекала от этих мыслей. Конечно, было приятно увидеть, что тебя встречает делегация полицейских, услышать, как клерки в самом шикарном американском отеле называют тебя доктором Фаулер и все расходы относят на счет Дядюшки Сэма. Одно то, что она в Буэнос-Айресе и ведет расследование, звучало по-шпионски таинственно и заманчиво. Несмотря на то, что расследовалось убийство и голова шла кругом от мысли о возможной неудаче, некая маленькая грязненькая частичка ее души не могла удержаться от самолюбования. Как бы там ни было, от нее ждали каких-нибудь результатов. Она принялась листать кипу лежавших перед ней документов.

Ей и прежде доводилось видеть немало помпезных латиноамериканских документов, но это производило впечатление сюрреалистического рассказа Кортасара. На первых страницах описывалось место преступления и доказательства, которые были там найдены, но дальше бумажный поток разрастался и по количеству, и по сложности. Свидетельские показания были сняты с санитаров «скорой помощи» и шоферов-эвакуаторов. Были вынесены постановления о проведении следственных экспериментов, и следственные эксперименты были проведены. Полиция задержала беспомощного хозяина угнанной машины, допросила его и, как ни смешно, отдала под суд за неуплату штрафа за нарушение правил дорожного движения. Несколько declaraciones[25] удостоверяли траекторию усеянного бумагами последнего пути тела, там были квитанции, подписанные отвечавшим за перевозку полицейским, шофером «скорой помощи», служащим морга, судебно-медицинским экспертом, а также счет на сто девяносто восемь песо, предъявленный консульству Соединенных Штатов за кремацию. Несмотря на обилие информации, место происшествия дало поразительно мало материала, за который можно было бы зацепиться. Тело Уотербери пролежало две недели неопознанным, пока на него не вышли по сообщению о пропавших без вести. Толстый слой безразличных формальных свидетельств скрыл последние жуткие минуты человека, которого звали Роберт Уотербери.

Из всего серого, безликого вороха бумаг ее внимание задержалось на одном документе. Коронер составил опись одежды убитого, перечислил пятна крови, входящие и выходящие отверстия от разных пуль. И среди утомительного перечня ее взгляд упал на:

Затем упоминалась деталь, которая, вероятно, ускользнула от полицейских, производивших осмотр места преступления:

Тереза. Что бы это могло значить – найти в кармане мертвого мужчины телефонный номер женщины? Афина переписала его в свой блокнот, решив на всякий случай сохранить его. Тереза. Может быть, это совершенно ничего, просто телефон портнихи, которая чинит одежду, служащей копировального бюро. Настоящая проблема заключалась в том, что до сих пор никто не удосужился по нему позвонить.

Расследование до этого момента почти демонстративно топталось на месте, и комиссар Фортунато, можно сказать, в этом признался. В материалах разных правозащитных организаций, с которыми Афина была связана, полиция Буэнос-Айреса имела самую дурную славу, и ее методы никак не отвечали канонам, изложенным в поспешно усвоенных Афиной полицейских учебниках. Что еще больше усугубляло дело, так это то, что все полицейские старше сорока служили во времена диктатуры. Что собой представляют эти люди средних лет, которые приветствовали ее, эти помощники комиссара, эти сержанты, которые в коридорах так учтиво пожимали ей руку? Ее воображение продолжали будоражить кошмарные картины: помощник комиссара, склоняющийся над заключенным с мешком на голове или заталкивающий кого-то в автомашину без номера. С другой стороны, комиссар Фортунато казался совсем другим. Его утомленное, полное достоинства лицо каким-то образом действовало на нее успокаивающе. Он признал ошибки предшествующего следствия и взял на себя ответственность за них. Поскольку он был единственным человеком в Bonaerense, от которого зависел успех ее миссии, не оставалось ничего другого, кроме как найти с ним общий язык, но дело было не только в этом. В глубине души, в чем она боялась признаться самой себе, усталое лицо Фортунато, его спокойные манеры напоминали ей отца.

Она положила ручку на досье и тяжело откинулась на стуле. Ее отец был человеком, который никогда не поддавался эмоциям; он служил оценщиком убытков в страховой компании и отличался умением излагать все взвешенно и резонно, даже в самой отчаянной ситуации. Пока она не выросла, это выводило ее из себя, ей больше импонировала отчаянная агрессивность матери; однажды она видела, как та дала пощечину клерку за то, что он оскорбил чернокожую женщину. Тем не менее она многое переняла от отца. На десятках коктейлей в госдепартаменте, на конференциях она строила из себя блестящего молодого технократа, с жизнерадостной отстраненностью человека, «лишенного политических пристрастий», рассуждая о том, как американцы обучают палачей или помогают фашистским режимам. Она научилась обсуждать эти ужасы в той же самой отстраненной манере, в какой досье описывало убийство Роберта Уотербери, говорить о разрушенной латиноамериканской экономике просто как о несовершенных рынках, оговариваться, что права человека следует рассматривать «в контексте». Она разослала сотню писем и раздала с тысячу визиток, причем с основательностью, унаследованной от отца-страховщика. Все это делалось в надежде, что, когда понадобится послать кого-либо в Эль-Сальвадор наблюдать за выборами или написать доклад о результатах эксперимента в сельском хозяйстве боливийского Чапари, могут вспомнить ее имя и физиономию, с шиком вставленные в разговор несколько испанских слов. Наконец ее старания увенчались успехом, ей позвонили из офиса сенатора Брейдена. В Аргентине нужно расследовать одно дело, речь идет о нарушении прав американского гражданина. Не могла бы она за это взяться?

Затем встреча с женой Уотербери, все еще не пришедшей в себя после убийства и его неуклюжего расследования. Наоми Уотербери встретила ее у дверей удрученным, недоверчивым взглядом, ее прелестное лицо искажали набрякшие мешки под глазами и горестно скривившийся рот. Она подробно рассказала о жизни мужа, тщательно стараясь оставить в стороне свое горе. Внезапный порыв сострадания со стороны государственного департамента не умиротворил ее, и понадобилось много времени, пока сквозь чувство горести, тоску о прошлом и теплящуюся невероятную надежду начала пробиваться ее подлинная натура.

Ее муж, сказала она, был писателем. Он сотрудничал в разных журналах и написал два романа. Первый имел успех, второй провалился. Он уехал в Буэнос-Айрес, чтобы собрать материал для третьего, детективно-приключенческого романа, который, как он надеялся, даст новый импульс его карьере.

– Он хотел написать что-нибудь коммерческое, – сказала она. – Его первые две книги имели успех у критиков, и после того, как вторая провалилась в продаже, он подумал, что нужно попробовать что-нибудь из того, что может пойти на рынке. Мне страшно не хотелось, чтобы он принялся за что-нибудь заурядное, только ради денег. – Она вздохнула. – Я поддержала его в этом только потому, что он стал отчаиваться. Мы все стали отчаиваться.

– Миссис Уотербери, из того, что рассказывал ваш муж, у вас не сложилось впечатление, что он ввязался в какое-нибудь опасное предприятие? У него не проскальзывали нотки беспокойства?

Она ответила не сразу, как бы сбросив с себя груз воспоминания:

– Сначала он говорил о людях, с которыми встретился там, о том, как хорошо снова быть в Буэнос-Айресе. Он встречался с одним из своих старых банковских друзей, думается, его звали Пабло. Потом он стал говорить как-то немного… уклончиво, что ли. Он сказал, что вышел на какое-то дело, которое всем нам поможет, но что именно за дело – не сказал. Мне показалось, что он немного стыдился этого. Я думаю, что-то происходило, но ему не хотелось, чтобы я беспокоилась, отчего я стала беспокоиться еще больше. В последний раз, когда он звонил, он казался усталым и расстроенным. Он сказал, что с него хватит, он едет домой. – Лицо у нее вдруг стало бесформенным, каким-то по-детски беспомощным. – Это было накануне того дня, как нашли его тело.

Видеть это было невыносимо тяжело, и Афина произнесла нечто такое, чего ей ни в коем случае не следовало говорить, – она дала невыполнимое обещание, почти шепотом, дотронувшись рукой до плеча вдовы:

– Я узнаю, что случилось с вашим мужем, Наоми. Я обязательно узнаю.

Разобраться в крючкотворстве деталей expediente стало просто невозможно. Она вздохнула и взяла со стола комиссара вчерашнюю газету. Имя некоего Карло Пелегрини пестрело во всех заголовках, кричавших о скандале, разобраться в котором она уже не могла, потому что приехала в Буэнос-Айрес слишком поздно. Речь шла о каком-то запутанном деле, связанном со взятками и с аргентинской почтовой службой. Она увидела имена президента и нескольких офицеров военно-воздушных сил. В дверь постучали. За матовым стеклом маячило зеленое облако.

– Ах, доктор Фаулер! Я гляжу, вы уже вся в делах.

Среди серых стен полицейского участка златокудрый Фабиан буквально светился в своем попугайском зеленом спортивном пиджаке и розовой рубашке. На шелковом галстуке у него кукарекали золотые петухи.

– Инспектор Диас!

– Прошу вас, – проговорил он по-английски, одарив ее улыбой сердцееда-красавца, полной радостного смеха и тепла. – Я Фабиан! – Он без приглашения вошел в комнату, и она почувствовала, как он моментально, почти профессионально, глазами ощупал ее с головы до талии. Он подошел к ней и поцеловал в щеку, и она почувствовала его одеколон – слегка пьянящий, приятный пряный запах.

– Фабиан… Никак не думала, что вы говорите по-английски.

– Ну да, – запинаясь, продолжил он, но улыбка у него получилась уже немного натянутой. – Конечно… я могу говорить по-английски. – Он пожал плечами. – Конечно!

– Это вам очень поможет в Голливуде.

Улыбка застыла у него на губах, он стоял и думал, как он это должен понять, вышучивает она его или нет.

– Вообще-то, – отступил он, – я читаю по-английски лучше, чем говорю… Послушайте… – Он вынул из портфеля американскую книжонку в бумажном переплете и продолжил по-испански: – Я изучаю канон. Канон – это все. – Он подал ей книжку, и она глянула на обложку.

Она вернула ему книжку.

– Ее прислал мне двоюродный брат из Лос-Анджелеса, – сказал он, укладывая книжку обратно в портфель, потом с видом восторженного удивления покачал головой. – Они там купаются в долларах! – От литературного энтузиазма не осталось и следа, его место занял холодный профессионализм. – Я знаком с делом, по которому вы работаете.

– С делом Уотербери?

– S#237;, Doctora.[26] Вообще-то я работаю с наркотиками и нравами, но в деле вроде этого, когда на месте убийства обнаружено коммерческое количество наркотиков, наш отдел часто работает с отделом убийств, – так сказать, пытаются объединить усилия.

– Вы были одним из следователей?

– Да, доктор.

– Мне не встречалось ваше имя в деле.

– Я работал больше в качестве интеллектуального автора расследования, а другие заполняли бумаги.

– А… – Она задумчиво нахмурилась. – Интеллектуальный автор. – Она не могла не улыбнуться про себя его помпезности. – У вас есть какая-то теория?

– Да. – Он уселся напротив нее. – Вы прочитали дело?

– Часть. Оно такое длинное.

– Все они такие. Но вы видели из заключения врача, что Уотербери, по всей видимости, били, а потом несколько раз выстрелили в него из одного оружия, а затем, чтобы не мучился, прикончили из второго пистолета.

Жестокая фраза заставила ее вздрогнуть.

– Да.

Он продолжал монотонным голосом, с самым серьезным выражением лица:

– Версия такова, что сеньор Уотербери был убит в результате сведения счетов.

– То же самое сказал комиссар Фортунато.

– И с достаточным основанием. Но я по-своему вижу это убийство, возможно не так, как комиссар, в иной перспективе так сказать. – Он наклонился вперед, и она почувствовала, как в комнате распространилась странная атмосфера доверительности и потянуло интригой, что у нее всегда ассоциировалось с Буэнос-Айресом, залитыми дождем улицами, макинтошами и германскими подлодками. Фабиан прищурился. – Мы должны смотреть на это расследование с точки зрения детективного романа.

Она не успела среагировать с недоверием, как он продолжил, и на лице у него отразилась полная острого переживания мина.

– Наша история начинается со сцены на месте преступления. Мы можем представить себе комиссара Фортунато рядом с дымящимся автомобилем. Человек мертв. Нарушена ткань общества, и только комиссар может восстановить ее, найдя убийцу и заставив его понести наказание. Он изучает улики и пытается восстановить у себя в голове, как произошло преступление. В случае Уотербери мы имеем тело, а в теле – пули тридцать второго калибра. Все свидетельствует о случайных выстрелах: бедро, ладонь – жертва, возможно, защищалась, – грудная клетка, пах. Все выстрелы сделаны с очень близкого расстояния, мы называем это – с расстояния «подпаленной одежды», стрелял кто-то сидевший рядом с пострадавшим. Затем последний, решающий выстрел девятимиллиметровой пулей, очень может быть – по решению того, кто руководил всем этим делом. Я вижу полный сумбур. Борьба. Непредвиденная ситуация, потому что очень опасно стрелять на заднем сиденье. Если вы собираетесь кого-то казнить, классический способ – это вытащить его из машины, поставить на колени или положить на землю. Стреляя таким образом, вы стреляете вниз, и пуля не улетит в сторону и не попадет в кого-нибудь еще. Нет, тут палили в панике. Это не было спланировано заранее. Может быть, не сумели договориться или, может быть, намеревались запугать, и как-то так получилось, что ситуация вышла из-под контроля. – Он тряхнул головой. – Если бы я писал вот эту детективную историю, то моя теория была бы такая, что Уотербери убили неумышленно. – Он шлепнул себя по бокам, как будто ему пришла в голову блестящая идея. – Вы должны прогуляться со мной! Я столько интересных вещей могу вам рассказать! Могу показать вам Буэнос-Айрес. Например, вы были в Сан-Тельмо? Это совершенно особенное место, там бездна ночных клубов и много музыки.

– Фабиан…

Он заговорил вполголоса, его петушиная улыбка стала таинственной.

– А когда мы узнаем друг друга получше, возможно, я расскажу вам, о чем моя полицейская история.

Она не могла скрыть своего раздражения и сказала ему:

– Забудьте это. Этого не будет, Фабиан.

Он опустил голову и потер пальцами бровь:

– Ну что я за животное! – Он посмотрел на нее, не переставая улыбаться, хотя видно было, что он сожалеет о сказанном. – Простите меня, доктор. Вы здесь – экзотический цветок, и я невольно отступил от правил. Не каждый день красивая полицейская из Соединенных Штатов объявляется в провинциальном Буэнос-Айресе. Пожалуйста, забудьте мои слова.

– Все в порядке, Фабиан.

Без стука в комнату вошел Фортунато, и Фабиан немного стушевался.

– А, инспектор Диас!

– Да. – Фабиан нервно затеребил узел своего галстука. – Мы немного побеседовали о деле. Я говорил ей, что преступление выглядит каким-то хаотичным. Совсем не похоже на преднамеренную расправу. Из-за характера ран от тридцать второго калибра.

Фортунато не сделал никаких движений, только поджал губы и, как будто не замечая Фабиана, посмотрел в его сторону, прежде чем повернуться к Афине:

– Этим я хотел заняться завтра. Сначала вы должны ознакомиться с делом без всяких предвзятых мнений, а потом можем начать думать о версиях. – Он бросил укоряющий взгляд на Фабиана. – Но я вижу, Ромео опередил нас.

Молодой офицер смялся, как салфетка, и Афина пожалела его.

– Если вы на сегодня закончили, доктор, – проговорил Фортунато, – я могу отвезти вас в гостиницу.

– Почему вы назвали его Ромео? – поинтересовалась она у него в машине.

Фортунато заговорил дипломатично, тем спокойным убедительным тоном, к которому она уже привыкла и который начал ей нравиться.

– Инспектор Диас пользуется определенным успехом у женщин. У него красивое лицо, он хорошо одевается, сами видите. Вот почему мы зовем его Ромео. Так что тут все о'кей. Но временами Фабиан путает роли полицейского и сердцееда.

– Не беспокойтесь, я сумею с этим справиться. Думаете, он и в самом деле работает над полицейской историей, чтобы продать ее в Голливуд?

На этот раз усталое лицо Фортунато осветилось дедовской улыбкой.

– Не удивлюсь, если он сказал вам, будто готовится стать первым аргентинским астронавтом. – Он пожал плечами. – Но мог бы. Если бы писал рассказ об ипподроме или о футбольном стадионе, вот там у него большой опыт! – Она рассмеялась, и Фортунато продолжал: – Вы должны знать одну вещь о портеньо, типичном жителе Буэнос-Айреса. Он актер. И для того чтобы быть хорошим полицейским, нужно быть хорошим актером. Потому что люди хотят видеть такое лицо полицейского. – Они остановились на красный свет, и Фортунато повернулся к ней, чтобы продемонстрировать свое cara de polic#237;a.[27] Задрав подбородок и нахмурившись, он преобразился в монумент неумолимой власти и сделал вид, будто поманил кого-то к себе пальцем. – Вы! Подойдите-ка сюда! – Несколько секунд он смотрел на нее сквозь эту холодную, фашистскую маску, затем сбросил ее и улыбнулся. – Так-то вот это делается, юная леди.

Жутковатое впечатление от смены личин повисло в автомобиле, пока не растворилось в солнечном блеске осеннего дня.

– Значит, Фабиан раньше участвовал в расследовании этого дела?

– Разве что немного. Расследование – дело такое, все время меняются задачи. Один работает с местом происшествия, свидетелями, другой делится информацией. По правде говоря, расследование дела Уотербери не продвинулось сколько-нибудь далеко из-за скудости исходного материала. Здесь вам не Соединенные Штаты. К сожалению, у нас очень ограниченные ресурсы. Мы сосредоточиваемся на делах, имеющих хорошие шансы на раскрытие. Можем сходить в офис судьи, и вы увидите кучу expediente выше Анкагуа, самой высокой вершины в Кордильерах.

– Понятно.

– Muchachos[28] старались как могли. Автомобиль был краденый, с поддельными документами. Когда разыскали хозяина машины, оказалось, что он не имеет никакого отношения к делу.

– Но это же не помешало вам привлечь его за нарушение дорожных правил.

Тень иронии скользнула по лицу комиссара.

– Таково правосудие. Все мы в чем-нибудь виноваты. Иисуса Христа и того судили за нарушение общественного порядка.

Она не могла удержаться от смеха, и за его усами мелькнула редкая для него улыбка. Когда они подъехали к «Шератону», он обернулся к ней:

– Знаете что, доктор Фаулер. Может быть, вы устали, но часто в уик-энд я хожу послушать танго в одно место в Ла-Боке. Типичное для Буэнос-Айреса. Не для туристов. Называется «Семнадцать каменных ангелов». Если желаете, могу вечером заехать за вами в отель.

Она с благодарностью улыбнулась:

– С удовольствием.

Она отошла было от машины, но тут же вернулась и наклонилась к окну водителя:

– Одна последняя услуга, comisario. – (Он с вниманием посмотрел на нее.) – Мне хотелось бы встретиться с судьей, который руководит этим расследованием.

Любезный кивок Фортунато мог означать, что он одобряет ее маленькую военную хитрость.

– Как прикажете, доктор.

Она отступила от машины и подождала, пока он исчезнет в потоке транспорта, потом задержалась еще минутку, чтобы убедиться, что он ее не видит, а затем остановила такси. Перед тем как сесть в него, она осторожно оглянулась. Ее следующая встреча не значилась в официальном графике.