"Победитель" - читать интересную книгу автора (Волос Андрей)

КАБУЛ, ИЮЛЬ 1979 г

Когда гудки стихали, откуда-то доносился голос муэдзина, призывавшего правоверных на второй намаз.

Генерал-лейтенант Астафьев, направленец ГОУ Генштаба, сидел на заднем сиденье второй из двух черных посольских «Волг» рядом с генерал-полковником Огневым, Главным военным советником в Афганистане, и смотрел в окно.

Ему не часто доводилось просто так посмотреть в окно. В Кабуле он бывал раза четыре в году, но всегда в спешке, под грузом множества неотложных дел. Возвращался в Москву и жалел, что опять не увидел, как живут в Кабуле нормальные люди.

А сейчас он смотрел в окно и видел эту жизнь.

Сутулый старик пронес охапку желтых веников. Навстречу ему два мальчика катили тележку с луком.

У пристенка чайханы расположился чтец Корана — кори-хон. Заунывное пение иногда вознаграждалось мелкими монетами, блестевшими на расстеленном платке.

Недалеко от кори-хона мальчишка лет шести, щеря редкие зубы, яростно брызгал на асфальт водой из поломанного пластмассового ведра, порождая временами небольшую красивую радугу. Но кори-хон не радовался ей, а, напротив, ежился, посматривая в сторону мальчишки неодобрительно и даже с опаской.

Вот прошагал, как будто маршируя, мрачного вида темнолицый хазареец… Кажется у Ханыкова[4] сообщено?.. да, точно — у Ханыкова!.. Хазарейцы — выходцы из узбекского племени барлас, давшего миру Тамерлана. Великий завоеватель зачем-то послал сюда тысячу своих соплеменников: отсюда и название, ведь «хазара» — это и есть тысяча. С той поры они полностью утратили прежний язык, но сохранили монголоидный облик… А вот, резко выделяясь в толпе, прошли два опрятных сикха, выходца из Индии, с одинаково причесанными иссиня-черными бородами и чалмами из блестящей яркой ткани: у одного красная, у другого — синяя.

О других ничего определенного сразу не скажешь. Кто они — пуштуны? А если да, то какого рода — сафи или моманд? шинвари или африди? или еще из какого-то из тех восьмидесяти или девяноста племен, что населяют страну? Или, может быть, таджики или узбеки, которых здесь тоже хватает? Чараймаки? Нуристанцы? Вот уж верно — котел народов!..

Возмущаясь задержкой, разнотонно сигналили грузовики и автобусы, обвешанные гроздьями пассажиров. Кто не ехал в них, тот шел пешком, катил на велосипеде, гнал мулов и ослов, груженных вязанками хвороста…

Но вот полицейский встал по стойке смирно и приветственно поднял жезл.

На перекресток наконец-то выползла медленная — по скорости шагавших людей — процессия.

Впереди шли два одетых в европейские костюмы музыканта. Они приплясывали в такт гудящим в руках бубнам. За ними следовал человек в красном халате. Он очень громко и настойчиво кричал, призывно размахивая руками и обращаясь то направо, то налево, где по сторонам улицы двигалась небольшая толпа зевак и ротозеев, с готовностью отвечавшая ему похожими выкриками. Следом за дойристами и крикуном ехал грузовик. Передний борт грузовика украшали большие, в рост человека, портреты В. И. Ленина и Генерального секретаря народно-демократической партии Афганистана Нур Мухаммеда Тараки. Разноцветные гирлянды живых цветов свисали с бортов, с капота и почти закрывали лобовое стекло, за которым маячило совершенно равнодушное и усталое лицо шофера. Люди, набившиеся в кузов, скандировали в такт человеку, шагавшему впереди.

За грузовиком следовала небольшая пестрая колонна, над которой колыхались транспаранты и портреты Тараки. Демонстранты тоже неумолчно галдели, а то еще начинали что-то выкрикивать хором.

— Великий Тараки… Мудрый Тараки, — пробормотал Астафьев, машинально переводя лозунги и так же машинально вспоминая: пуштун, племя гильзай, клан тарак, ветвь буран. — Да здравствует вождь афганского народа Тараки!.. Благодетель народа Тараки!..

Огнев вздохнул и невесело усмехнулся.

— Пытались повлиять. Мол, дорогой Нур Мухаммед, не умерить ли славословия? А что, говорит, я могу сделать, если народ меня любит?!

Астафьев тоже вздохнул.

— Понятное дело. Мы это уже проходили…

«Да и проходим», — хотелось ему добавить, но он, разумеется, сдержался — слишком уж неподходящая компания для подобных замечаний.

Наконец перекресток освободился, и пробка начала рассасываться.

Минут через десять, пробравшись узкой улочкой, с обеих сторон сдавленной глинобитными дувалами, из-за которых виднелись ветви урючин и яблонь, «Волги» миновали несколько значительных каменных зданий и подъехали к воротам дворца Арк — резиденции Тараки, именуемой «Домом народов».

Ворота начали медленно раскрываться, позволяя увидеть большую площадку. По обеим ее сторонам по самые башни были врыты два танка, настороженно глядевшие черными глазами своих пушек и пулеметов.

Три дюжих гвардейца, украшенных белыми околышами фуражек, белыми ремнями портупей и кобурами, белыми манжетами на рукавах, вытянулись по стойке «смирно» и отдали честь.

«Волги» неспешно въехали в ворота и оказались в огромном зеленом дворе, из-за деревьев которого выглядывало причудливое здание Арка.

В просторном Зале приемов было довольно сумрачно и прохладно. На полу лежали ковры. Увешанные оружием стены уводили взгляд к резному потолку.

В центре стоял большой стол, а на нем — бутылки минеральной воды, несколько пепельниц и огромная ваза фруктов.

По левую руку от генерала армии Петровского сидел переводчик Рахматуллаев. По правую — Огнев, еще правее — Астафьев.

Тараки и Амин расположились за противоположной стороной стола. Тараки — в каракулевой пилотке и расшитом халате поверх европейского костюма, Амин — в строгой пиджачной паре. В отличие от своего учителя (именно так Хафизулла Амин прилюдно называл Тараки), по благообразному лицу которого блуждала смутная улыбка, лицо премьер-министра имело сосредоточенное и внимательное выражение. Пожалуй, его можно было бы назвать по-актерски красивым — чистая светлая кожа, высокий лоб, большие умные глаза. Но это если и приходило на ум, то в последнюю очередь. А в первую внимание привлекали собранность и сила, сквозившие в каждой черте облика Хафизуллы Амина.

«Пуштун из племени харатай, — машинально вспомнил Астафьев. — Придерживается националистических взглядов. Учился в США… преподавал в Кабульском университете… депутат парламента при Захир-шахе… После прихода к власти Дауда на службе не состоял… Интересный человек… Как он вслушивается в звуки чужой речи!.. как будто сам сейчас заговорит по-русски!»

— Товарищ Тараки повторяет, — переводил Рахматуллаев, — что народу Афганистана мешают жить враги народной власти. Народ Афганистана — добрый, веселый и трудолюбивый. Если бы не враги…

Огнев усмехнулся и покачал головой.

— Хорошо бы спросить… — негромко сказал он.

Астафьев наклонил к нему голову.

— Я говорю, спросить бы надо, почему этот добрый и веселый народ недавно в клочья разорвал наших советников в Герате…

Рахматуллаев вопросительно посмотрел на Огнева.

— Нет, нет, — покачал головой тот. — Это я так… переводить не надо. Продолжайте.

— …Если бы не враги, — продолжил Рахматуллаев, — наш народ давно бы вышел на дорогу счастья.

Петровский медленно кивнул. Астафьев осторожно взглянул на него и тут же отвел взгляд от его внимательного, но довольно спесивого и надменного лица. Лицо барина, нашедшего в себе терпение и мужество выслушать невнятные жалобы крепостных.

Амин выпрямился на стуле и бросил несколько резких фраз, подчеркивая каждую решительным движением ладони.

— В борьбе с врагами нужна жесткость! Товарищ Амин говорит, что товарищ… гм!.. гм!..

Рахматуллаев поднес кулак ко рту и покашлял, посмотрев на Огнева так, будто не решался перевести сказанное. Огнев поторопил его кивком.

— Говорит… м-м-м… что товарищ Сталин научил нас, как строить социализм в отсталой стране: сначала будет немного больно, а потом — очень хорошо! В нашем государстве двенадцать тысяч феодалов. Сделать из них трудящихся так же невозможно, как превратить лошадь в корову. Поскольку они мешают строительству нового общества, их придется уничтожить. Как только мы всех уничтожим, настанет мир и спокойствие. Кроме того, вы не знаете наш народ. Наш народ вообще плохо поддается переделке. Уж если какое-нибудь племя взялось за оружие, оно сложит его только в двух случаях — или уничтожив противника, или перестав существовать само. Если племя восстало против народной власти, у нас только один путь — перебить всех от мала до велика! И уж тут все средства хороши — танки, бомбы, напалм!.. Что делать, такие у нас традиции…

Петровский невольно вскинул брови, посмотрел на Огнева и крякнул.

— Эк его!.. — пробормотал он.

Огнев в ответ сделал довольно безучастную мину — мол, да-да, все так, я вас предупреждал, Георгий Христофорович…

Добродушно посмеиваясь, Тараки покачал головой.

— Мой любимый ученик порой слишком горяч и решителен… Но его торопливость оправдана… в чем-то он прав. Действительно, враги народной власти не сдаются. Главной задачей они поставили уничтожение руководителей государства, — переводил Рахматуллаев. — Они стремятся обезглавить революцию! И для них все средства хороши!.. Чтобы обеспечить собственную безопасность, нам приходится держать в Кабуле большое количество войск.

По виноградной кисти прогуливалась большая сизо-черная муха. Тараки махнул ладонью.

Муха взвилась под потолок, с жужжанием пронеслась по залу и стала со звоном биться об оконное стекло.

— Это невыгодное положение. Мы могли бы использовать эти войска в других районах страны для борьбы с контрреволюцией. Но это возможно только в том случае, если СССР дислоцирует здесь два или три советских спецбатальона для охраны руководства…

Поняв, что перевод закончен, Тараки взглянул на Амина. Тот заговорил так же резко, как и прежде, разительно отличаясь от своего благодушного учителя и вождя. Было видно, что речь его хорошо продумана.

— А еще лучше дать нам несколько дивизий! И три или четыре авиаполка!.. Вы должны понять, что нам мало технической помощи. У нас не хватает людей, которые умеют водить ваши машины! Нет летчиков, которые способны управлять вашей авиатехникой! Нет офицерских кадров! Нам нужна именно такая военная помощь — с участием советских войск! Мы задыхаемся без нее!..

Муха вернулась, с размаху приземлилась на ту же кисть и снова принялась перепрыгивать с виноградины на виноградину.

Амин перевел дух.

— Возможно, советские руководители беспокоятся о том, что недруги в мире расценят это как вмешательство во внутренние дела Афганистана… Но мы заверяем вас, как заверим и любого другого, что являемся суверенным государством и все вопросы решаем самостоятельно! Кроме того, в целях конспирации мы могли бы переодеть ваших солдат в афганскую форму…

Рахматуллаев кивнул, показывая, что перевод окончен.

Петровский тяжело вздохнул и неспешно откашлялся. Снова взглянул на Огнева. Огнев едва заметно пожал плечами.

— Видите ли, — очень медленно сказал генерал. — Правительство СССР уже оказывает Афганистану большую материально-техническую помощь…

Афганский переводчик наклонился к Амину и начал бухтеть ему в ухо. Амин сосредоточенно слушал. Тараки благосклонно кивал.

— В афганской армии работают наши советники. Благодаря их помощи и участию, афганское руководство имеет возможность развивать собственную армию…

Муха снова покинула виноградную кисть, взмыла в воздух, сделала несколько кругов над столом и опять полетела к окну. Тараки хмыкнул и проводил ее сощуренным взглядом.

— Следует обучать военнослужащих владению новой техникой, поднимать дисциплину в войсках. Наши советники всемерно стремятся помочь вам. В конце концов, можно обсудить вопрос об увеличении числа советников. Сделать учебу более эффективной. Но передислокация двух батальонов Советских войск в Афганистан… — Петровский снова неспешно откашлялся. — Такой шаг представляется Советскому руководству явно преждевременным.

Дослушав перевод, Тараки сделал жест, который следовало понимать как желание высказаться самому. Он откинулся на спинку стула и сцепил ладони. Потом заговорил с легкой улыбкой, одновременно лукавой и грустной. В середине речи он показал пальцем куда-то в сторону окна, а потом безнадежно махнул рукой.

— Да, вы на самом деле плохо знаете наш народ. Разве можно этих людей чему-нибудь научить? Они ленивы, как ослы. Они как эти мухи — летят только на сладкое. Даже самые образованные наши люди полуграмотны…

Вдруг оживился, заблестел черными глазами, что-то спросил, заинтересованно переводя взгляд с одного из присутствующих на другого.

— Товарищ Тараки спрашивает, знаете ли вы историю про двух гератских писцов?

— Нет, — чрезвычайно неторопливо и веско ответил Петровский, предварительно взглянув на Огнева. — Мы не знаем историю про двух гератских писцов. При чем тут, вообще, гератские писцы?

Амин заметно нахмурился и закусил губу. Но Тараки уже говорил, лучась добрыми глазами и посмеиваясь.

— Встретились два гератских писца. «Как живешь?» — «Ничего, спасибо, не жалуюсь. Сто динаров беру за то, что пишу, еще сто за то, что читаю — потому что написанное мною один лишь я могу прочесть!.. А ты как?» — «Нет, я хуже… Мне только первые сто динаров дают — то, что я написал, вообще никто прочесть не может!»

Однако по мере того, как Рахматуллаев переводил, лицо Генсека НДПА постепенно теряло столь свойственное ему выражение добродушия и лукавства и становилось несколько более сосредоточенным.

— Мой любимый ученик Хафизулла Амин совершенно правильно говорит! Иран посылает военных в гражданской одежде, которые воюют против нас. Пакистан делает то же самое. Почему Советский Союз не может послать узбеков, таджиков, туркменов? Если они будут одеты в нашу форму, их никто не узнает!.. Мы хотим именно этого! Они наденут афганские мундиры, афганские знаки различия, и этого будет достаточно, чтобы все осталось в тайне! Это очень простое дело! Иран и Пакистан показывают нам, как это легко!

Тараки сделал паузу, а потом мягко продолжил, с улыбкой поглядывая то на одного, то на другого участника переговоров.

— Через несколько дней я собираюсь побеседовать о вводе советских войск лично с товарищем Леонидом Ильичом Брежневым. Думаю, товарищ Леонид Ильич Брежнев пойдет навстречу афганскому народу.

Ночью Астафьев, сопровождавший Петровского, отбыл в Москву, а на следующее утро в кабинет посла США в Кабуле господина Тэйта постучал высокий, крепкого сложения мужчина, одетый не так, как обычно одеваются люди для подобных визитов: в довольно потертых джинсах, рубашке «сафари» и светлом хлопчатобумажном пиджаке, который, судя по всему, был необходим ему не для защиты от холода — какой уж холод в Кабуле! — а только чтобы скрыть кобуру, расположенную под мышкой.

— Заходите, Джеймс! — приветливо сказал посол.

Сам он выглядел вполне протокольным образом и если бы сидел за столом под звездно-полосатым американским флагом, то представлял бы точную копию собственной официальной фотографии, вот уже полгода занимавшей отведенное ей место на стене дипломатической галереи Капитолия.

Однако в настоящий момент посол стоял у окна и, похоже, использовал прореху между неплотно задернутыми гардинами, чтобы наблюдать за тем, как человек в рваном халате и засаленной чалме срывает плоды с большого гранатового куста. Обобрав нижние ветви, добытчик задрал голову, присматриваясь к верхним, а затем попытался наклонить деревце. Должно быть, с листвы посыпалась какая-то труха, потому что он, оставив на время свою затею, принялся тереть глаза кулаком.

Хмыкнув, посол окончательно повернулся и указал Джеймсу на кресло.

Тот сел, вольно закинув ногу на ногу.

— Кофе? Чай? — спросил посол.

— Чай, — ответил Джеймс. — Зеленый.

Сам посол предпочитал кофе.

— Как дела? — спросил он.

— Да как сказать, — протянул Джеймс, пережидая, пока горничная расставит чашки.

Этот неопределенный ответ совершенно не разочаровал Роджера Тэйта, поскольку он и без Джеймса знал, что дела идут из рук вон плохо.

В сущности, дела шли плохо с тех самых пор, как погиб бедняга Дабс.

Адольфа Дабса — предшественника Тэйта на посту посла в Афганистане — похитили весной этого года. Ответственность за похищение взяла на себя маоистская группа «Национальный гнет». Придурки не нашли лучшего места для заключения, чем один из номеров отеля «Кабул». В качестве выкупа они потребовали освобождения из тюрьмы трех своих товарищей. Американская администрация настоятельно просила афганское руководство воздержаться от активных действий, каковые могли бы привести к гибели посла. Даже советское правительство присоединилось к просьбам американцев. Однако Нур Мухаммед Тараки был занят какими-то иными делами и не нашел времени вникнуть в проблему. Что же касается Хафизуллы Амина, то он счел невозможным принять условия террористов. И по его распоряжению служба безопасности предприняла штурм гостиницы. В завязавшейся перестрелке Дабс получил смертельную рану… Эта история имела далеко идущие последствия. США резко изменили политический курс в отношении режима Тараки, экономическая помощь свелась практически к нулю, из страны отозваны почти все американские сотрудники и специалисты. Коротко говоря, они хлопнули дверью. И теперь у советских совершенно развязаны руки. А им остается всего лишь тупо наблюдать…

Можно предположить, что похищение Дабса и его смерть были звеньями многоступенчатой провокации, приведшей к тому, что США ушли из Афганистана. Действительно, поведение Адольфа Дабса в тот роковой день вызывало подобные подозрения. Он странно повел себя — выехал без охраны, зачем-то захватил с собой дорожный несессер, остановил машину по требованию неизвестных лиц и, судя по всему, сам открыл им надежно блокированную дверь автомобиля. Правда, террористы выступали под видом полицейских и были облачены в соответствующую форму… но все равно — посольские машины вправе игнорировать приказы дорожной полиции и должны останавливаться только в строго определенных местах!

Однако всерьез вообразить, что Дабс сознательно сыграл трагическую роль, которая, чтобы оказаться успешной, непременно должна была закончиться его смертью, — нет, это совершенно невозможно. Роджер Тэйт не один год знался с Дабсом и не находил в натуре этого разумного, образованного, преуспевающего и практичного человека ничего такого, что свидетельствовало бы о его склонности к жертвенности, мученичеству или хотя бы мазохизму…

Горничная бесшумно прикрыла за собой дверь.

— Бедняга Дабс!.. — сказал посол таким тоном, как если бы мысли, беззвучно промелькнувшие в голове, уже были высказаны им вслух. — Совершенно нелепая ситуация. Если бы он мог продолжить свои отношения с Амином, наши позиции оказались бы совершенно иными! Ведь у них была почти дружба! Во всяком случае, больше, чем просто официальные связи!

Джеймс саркастически хмыкнул.

— Дружба!.. Чтобы выручить друга, уважаемый Хафизулла мог бы сделать больше, чем просто тупо палить сквозь двери.

Роджер Тэйт некоторое время молча покусывал губы.

— Ладно, — сказал он затем. — Это кино назад не прокрутишь… Визитеры отбыли?

— Отбыли, сэр, — подтвердил Джеймс. — Начальник Сухопутных войск генерал армии Петровский. С небольшой свитой.

Посол вскинул брови.

— Главнокомандующий?

Джеймс пожал плечами.

— Они во что бы то ни стало хотят сохранить режим.

Роджер Тэйт отпил кофе и снова поставил чашку на блюдце.

— И без того в последнее время развили просто бешеную активность, — сказал он как будто для того, чтобы самому в чем-то утвердиться. — Теперь еще визит главнокомандующего! Неужели все-таки влезут, Джеймс?

И вскинул на гостя взгляд сощуренных глаз.

Джеймс выдержал соответствующую моменту паузу.

— Не знаю, сэр, — сказал он. — Со стороны Союза это было бы полным сумасшествием. Советская государственная машина устроена довольно неразумно, согласен… но не до такой же степени! Все-таки там тоже далеко не все идиоты. Честно сказать, лично я в это не верю… Но мы, конечно, по-прежнему работаем в этом направлении. Подбрасываем кое-какие весточки. В основном через пакистанскую резидентуру в Дели. Вы ведь знаете, индусам Советы доверяют… Например, что США будто бы готовятся разместить в Афганистане ядерные ракеты.

Джеймс недовольно скривился — мол, сами понимаете, что тут еще выдумаешь!..

— Старая песня, — удовлетворенно кивнул посол. — Но звучит по-прежнему свежо! При одном только слове «першинг» в Москве готовы крикнуть «тревога!»…

— Все-таки сомневаюсь, сэр, что они клюнут, — сказал Джеймс.

— Я тоже сомневаюсь, — кивнул посол. — А с другой стороны, куда им деваться? Оппозиция напирает. С каждым днем усиливается. А кто ей противостоит? — Нур Мухаммед Тараки. Поэт. Мечтатель! Не готов оценивать степень его одаренности, но поэт у власти — это всегда беда, а уж в этой безумной стране!.. Он слишком импульсивен, слишком нерасчетлив… Но советские поддерживают именно его. И, как вы сами только что сказали, готовы на все, чтобы сохранить режим. Поэтому им придется что-то предпринимать. Шаг за шагом.

— Возможно, — кивнул Джеймс. — Но в последнее время наметилась иная тенденция. Не все советские поддерживают Тараки. Армейские чины стали чрезвычайно благосклонны к Амину. Думаю, они были бы согласны с нами в оценке его деловых качеств… А КГБ, действительно, упрямо гнет старую линию. Должно быть, с Тараки им проще работать.

И он сделал характерный жест пальцами — как будто опрокидывая рюмку.

— Что за пустяки сказываются порой на судьбах мира! — вздохнул посол.

Он поболтал в чашке ложечкой, а потом без всякого удовольствия допил остывший кофе.

— Знаете, Джеймс, — сказал Роджер Тэйт, утирая губы салфеткой. — Нам нужно помнить еще один мотив. Очень важно, чтобы Советы были убеждены, будто спасают мир. Например, от мирового империализма. Идея для них — превыше всего!

— Стараемся, сэр, — сказал Джеймс.

И развел руками.