"Зеленоглазка" - читать интересную книгу автора (Гаскин Кэтрин)

Глава седьмая

Впервые я увидела Лангли-Даунз в один из чарующих дней австралийской весны, когда все вокруг окрашено голубым и золотистым и кажется, что воздух словно звенит в ноздрях, до краев наполняя тебя жизнью. К тому времени прошло уже больше полугода с тех пор, как Джон Лангли устроил прием в честь Розы, и целых два года с того утра, когда я смотрела из окна «Арсенала старателя» на повозку Магвайров. Теперь я научилась ценить красоту здешней природы; глаза мои привыкли к ее неброской палитре, где преобладали коричневые, серые и бледно-голубые тона. Я уже не ждала, как прежде, встретить здесь буйную зелень. Привыкла я и к местным цветам – они были нежные, почти прозрачные и никогда не разрастались безудержными гроздьями. Их скорее можно было почувствовать, нежели увидеть. Они словно растворялись в воздухе, сообщая ветру свой острый первобытный аромат, заставлявший меня забывать, что у цветов бывает и другой запах. И снова я видела, как на эвкалиптах разворачиваются нежные малиновые листочки.

В то утро мы с Розой ехали в ее открытой двухместной коляске, а чуть впереди, в ландо, сидели Анна со своей няней и Розина служанка. Возглавлял процессию Джон Лангли, который провел весь день в седле, однако, несмотря ни на что, прекрасно держал осанку. Роза намеренно выбрала такое расположение в колонне, хотя знала, что, следуя за ландо, мы всю дорогу будем глотать клубившуюся за ним пыль.

– Зато здесь спокойно! – говорила она. – Когда едешь последним, чувствуется хоть какое-то уединение.

И, словно в пику ее словам, к нашей повозке подъехал Джон Лангли, который специально отстал, чтобы показать нам что-то в одной из деревушек, то и дело проплывающих мимо, и рассказать о хозяине этих ферм и пастбищ. Это была настоящая страна овец – зелеными просторами она раскинулась среди невысоких холмов, прочерченных извилистыми пунктирами мелких речушек, вдоль которых пушились кусты.

– Лучшие пастбища в мире, – сказал Джон Лангли.

Возможно, он несколько преувеличивал, но в легком ветерке, ласково обдувающем мое лицо, ощущалось такое свежее дыхание весны, что сейчас я готова была поверить во что угодно.

Роза отлично управляла небольшой повозкой – она старалась делать это красиво и даже несколько напоказ. Повозку ей подарил сам Джон лангли и теперь, как истинный ценитель лошадей, с удовольствием любовался, до чего ловко научилась Роза обходиться с гнедой кобылой, которую обычно впрягали в ее повозку. Роза назвала ее Таффи; она действительно любила ее и выделяла из множества прекрасных лошадей с конюшен Джона Лангли. Сначала на том месте, где сейчас сидела я, с Розой ездил грум. Они объезжали мельбурнские магазины, делали покупки или наносили визиты. После приема у Лангли это стало в порядке вещей, так как она была представлена множеству дам, предпочитавших сидеть дома и принимать гостей у себя. Ее появление на улицах никогда не оставалось незамеченным, и она знала об этом. В этом и было преимущество открытой коляски перед душным закупоренным ландо. Через какое-то время Роза стала обходиться без грума, что было строго запрещено Джоном Лангли, однако она постоянно нарушала его запрет. Ведь таким образом она получала свободу, которой не знала никогда в своей жизни; и Роза стала безрассудно ею пользоваться.

Поначалу разговоры о ней никто не воспринимал всерьез – люди просто не верили, что в таком небольшом городе, как Мельбурн, кто-то осмелится вести себя столь дерзко и необдуманно. Но слухи упрямо продолжали ползти. Основными персонажами в них были Роза и Чарльз Гринли – некий повеса, уже за тридцать, недавно прибывший из Англии, надеясь вложить здесь во что-нибудь деньги. Как он объяснял, он «хочет осмотреться». Для этой цели он снял себе на полгода домик в Сент-Кильде, и стоило ему начать действовать, как он неминуемо вышел на Джона Лангли и, конечно, был представлен ему. А поскольку 6 то время в доме Лангли постоянно проходили приемы, то столь же неизбежным было его знакомство с Розой. После этого их несколько раз видели вместе гуляющими в Ботаническом саду и даже в несколько более отдаленных местах, например в Брайтоне. А куда еще можно было пойти в Мельбурне? Ничего удивительного, что в один прекрасный день ее давно всем примелькавшаяся повозка была замечена на въезде во двор дома Чарльза Гринли. Не знаю уж, у кого хватило смелости сообщить об этом Джону Лангли, а может быть, просто Тому надоело сносить сочувственные улыбки у себя за спиной.

После этого между Розой и Джоном Лангли состоялся короткий разговор, слегка напоминавший допрос, а затем я получила послание, где содержалась просьба поехать с Розой в Лангли-Даунз на не вполне определенный срок. Странно, что Джон Лангли так деликатно обошелся с ней, а может быть, он просто не хотел до конца верить в ее вину.

– Роза слишком переутомилась от приемов – ей надо хорошенько отдохнуть. Пусть она немного поживет в покое, мисс Эмма.

И я согласилась поехать с ней. А почему бы и нет? Адам все равно был в отъезде, а даже если бы он и вернулся в мое отсутствие, то, думаю, большой разницы я бы не ощутила. Даже лучше, если мне удастся избежать нашей странной болезненной близости, которой обычно сопровождалось его недолгое пребывание в порту. Мы оба прекрасно освоили эту игру в семью и с успехом делали вид, что не замечаем взаимного напряжения. Мы были ласковы друг с другом, прощали друг другу промахи и ошибки. Но как ужасно видеть это всепрощение и доброту, когда ждешь и жаждешь лишь одного – любви! Иногда нас приглашали в дом Лангли, и когда Адам встречался там с Розой, я смотрела на них со стороны и у меня создавалось впечатление, что достаточно Адаму сказать хоть слово, как Роза с готовностью бросит ради него все, даже собственного ребенка. Наверное, кроме меня, этого никто не замечал, потому что Джон Лангли охотно принимал его у себя и даже Том постепенно начинал забывать о своем прежнем недоверии и неприязни. Я была единственной, кто видел или кому казалось, что этих двоих связывает какая-то незримая нить, которой они соединены друг с другом навеки. Я не знала, какую муку переживал в душе Адам, но считала, что только раз и навсегда принятый кодекс чести удерживал его от шага по направлению к Розе. Что до самой Розы, я думаю, она все время ждала этого шага и надеялась, что в конце концов Адам не устоит перед ней, как случалось это со всеми мужчинами.

Кажется, за все месяцы, прошедшие после приема в ее честь, они не обменялись наедине ни словом, но я видела, что слова им были и не нужны. Что-то неуловимое появлялось в комнате, где они присутствовали вдвоем: атмосфера будто накалялась от их невысказанных эмоций. Может быть, эта бесплодная тоска и толкнула Розу в объятия Чарльза Гринли.

И вот теперь я ехала вместе с ней в Лангли-Даунз, словно ее страж, словно доктор, призванный, насколько можно, облегчить ее страдания. Она доверяла мне все свои тайные мысли, и я была по-своему благодарна ей за это.

– Подумать только, меня услали сюда, как нашкодившего ребенка! – обиженно сказала Роза, и глаза ее сузились от злости и негодования, остановившись на фигуре Джона Лангли.

– Ты должна благодарить Бога, что у тебя есть такое убежище, как Лангли-Даунз, – сухо сказала я, – и еще Джон Лангли, который готов за тебя вступиться. Если бы не он, тебя бы просто по косточкам разобрали. – Немного помолчав, я добавила: – Кстати, ты знаешь, что Чарльз Гринли уезжает? Он едет в Сидней.

Она кивнула.

– Бедный Чарльз! Я, кажется, нарушила все его планы. Но я же не хотела, просто так получилось! – Она вдруг повернулась ко мне. – А откуда ты, собственно, все так хорошо знаешь, Эмми? Ты никуда не ходишь, не появляешься в обществе… Откуда тебе все так отлично известно?

– Достаточно того, что у меня есть глаза и уши. О чем, ты думаешь, разговаривают извозчики на Лангли-Лейн? А бармены в пабе?.. А владельцы магазинов, с которыми я постоянно общаюсь? От них я знаю обо всем, что происходит в Мельбурне.

– Но почему ты не сказала мне про эти сплетни?

– Я говорила тебе сотни раз – ты ничего не хотела слушать. Ты же знала, что о вас болтают, тебе просто не было до этого дела.

Я заметила, что, приехав в Лангли-Даунз, Джон Лангли сразу переменился. Он стал более мягким или, по крайней мере, не таким суровым. Может быть, дело было в том, что здесь Том и Элизабет не мозолили ему глаза своим, как он считал, недостойным Лангли поведением. А может быть, здесь он видел себя самого двадцатилетней давности – тогда он был молод, и вся его жизнь, полная свершений, проходила в этом доме.

– Все, что есть в Мельбурне, – сказал он мне однажды, когда мы вместе прогуливались по саду, – все это можно купить за деньги. А вот Лангли-Даунз или «Бухту надежды» за деньги не купишь. Кроме денег, я вложил в них собственный труд и душу.

Я полюбила наши прогулки вдвоем. А иногда по вечерам мы выходили на просторную веранду, охватывающую кольцом весь дом. На веранде с любовью и заботой выращивались редкие в этих краях английские цветы, и в сумерках аромат их был особенно сильным. Здесь Джон Лангли постепенно посвящал меня в историю этого дома – передо мной словно воочию вставал молодой хозяин, который построил его для своей жены, а через некоторое время схоронил ее в дальнем углу сада и засадил возле могилы прекрасный розарий.

– Тогда не было даже кладбищ, – объяснил он мне, – не было и церквей. И все же я похоронил ее с почестями.

Он не сказал – с любовью, однако я знала, что покойную жену он очень ценил, чего совсем нельзя было сказать о его отношении к своим детям.

Это был большой белый кирпичный дом, построенный очень надежно и без всяких излишеств. Оба его этажа опоясывала открытая веранда, на которую имелся выход из всех комнат. Огромные окна, сделанные на французский манер – до пола, больше походили на застекленные двери. В жаркие месяцы они были открыты круглые сутки, за счет чего в доме всегда сохранялась прохлада. Конечно, этот дом не был таким элегантным, как его преемник на Коллинз-стрит. Почти всю дубовую мебель Джон Лангли в свое время привез из Англии, а теперь она выглядела старой, потертой и чересчур массивной. Впрочем, она на удивление вписывалась в этот дом и даже в окружающий ландшафт. Во всех спальнях были гипсовые белые стены и светлые домотканые занавески. В этих комнатах я чувствовала себя, как дома. По здешним понятиям дом был слишком старомодным, но зато в нем, как нигде, ощущалось неторопливое движение времени. Если бы Джон Лангли смог остановиться на нем, я думаю, и он, и его дети были бы намного счастливее. Кажется, он чувствовал в отношении дома то же самое, и ему приятно было находить во мне отклик.

Во время наших совместных прогулок мы постепенно стали друзьями. Если привозили новую партию овец, я шла вместе с ним осматривать ее, и он с удовольствием объяснял мне, в чем состоят ее главные достоинства. Мы обходили земельные участки, выбранные под пастбища, заглядывали в сараи для стрижки овец, проверяли вделанные в землю кормушки. Теперь мои руки и шея стали такими же загорелыми, как раньше, на Эврике.

Конечно, это был человек совсем другого ранга, и, если бы мы находились в Англии, такие отношения были бы между нами невозможны. Но здесь с этим было проще, и все диктовалось одной лишь необходимостью. И я, как это ни удивительно, стала необходимой Джону Лангли, и не только в качестве компаньонки для Розы. Теперь он и сам во мне нуждался.

Эти первые недели на Лангли-Даунз были счастливыми для всех нас. Мы с Розой обе, каждая по-своему, представляли интерес для Джона Лангли. Я сопровождала его на прогулках, выслушивала его планы на будущее и соображения насчет внуков; Роза развлекала его по вечерам в гостиной – пела его любимые песни или просто мило щебетала о чем-нибудь. Словом, я была для него тем, с кем можно поговорить, а Роза – тем, на кого просто приятно посмотреть.

Изредка Джон Лангли уезжал по делам. Один раз он ездил в длительную поездку к бухте Надежды, потом еще два раза – в Мельбурн. И каждый раз, стоило ему уехать, Роза сразу же начинала скучать и не находить себе места, как актер, которого лишили аудитории. Ко всему прочему, на улице стояла неслыханная для весеннего времени жара, из-за чего большую часть дня мы проводили на веранде. Анна спала наверху в своей колыбельке, и даже в задней части дома, где жили слуги, было необычайно тихо. После обеда время тянулось особенно долго. Над землей висело марево зноя, в котором сонно проплывали вяло пасущиеся овцы, а тишина была такая, что ни единый листик не трепетал на застывших ветках деревьев. В такое время я по своей старой привычке сидела за шитьем, а Роза изнывала от безделья.

Один раз она сказала мне:

– Господи, Эмми, мне кажется, я сойду с ума. Я умираю здесь – сгораю на медленном огне! Все это благолепие, овечки… Как я скучаю… по Чарли! Я скучаю по Чарли! – Она запрокинула голову. – «Чарли, милый Чарли, мой Чарли…» – шутливо пропела она.

– Тише, Роза! Ты должна забыть о нем – должна!

– Да я и не люблю его, – сказала она, – просто он здорово меня веселит. С ним я забываю… забываю обо всем, о чем хотела бы забыть…

– Но ведь это бессмысленно – забывать, – сказала я, вовсе не желая показаться жестокой, а лишь пытаясь внушить ей, что ничего другого ей не остается. – Забыть – это не значит избавиться от чего-либо. Надо просто немного потерпеть, и со временем все наладится.

Наверное, мы обе с ней говорили об одном и том же, только никто из нас не хотел выяснять все до конца.

Единственным утешением для Розы стала новая лошадь, которую ей подарил Джон Лангли. Это была прекрасная чистокровная трехлетка серой масти – Роза просто обожала ее. Этот подарок был своего рода поощрением того, что Роза согласилась покинуть Мельбурн и Чарльза Гринли и оставаться в Лангли-Даунз до тех пор, пока у мельбурнских сплетников не появится новая тема для разговоров. Роза по достоинству оценила этот жест и с удовольствием училась ездить верхом, проявляя при этом редкую смелость. Поскольку она имела ирландское происхождение, любовь к лошадям была у нее, кажется, в крови: когда она подходила к ним, то создавалось впечатление, что телом ее двигают инстинкты. У кучера и грумов она вызывала неподдельное восхищение.

– Ни одного лишнего движения! – говорил мне старший из грумов. – Ее руки двигаются так, будто она родилась, уже зная, как управляться с лошадьми.

Обычно она ездила верхом по утрам, когда было еще прохладно. Ей не разрешалось ездить без сопровождения грума, но ее молодой жеребец, которого она назвала Танцор, с легкостью оставлял позади кобылу грума. Через некоторое время она научилась прыгать через препятствия; сидя в своем неудобном дамском седле, она делала такие прыжки, что были под силу не всякому мужчине. И вскоре уже близлежащие пастбища стали тесны ей.

– Роза, я запрещаю тебе уезжать так далеко, – сказал Джон Лангли, – это опасно. Кругом полно всякой нечисти – бандиты, конокрады и все те, кто шатается здесь, потерпев фиаско с добычей золота.

Если бы он знал, какого зверя разбудил, сказав ей это!

– Бандиты, да? – воскликнула она почти с радостью. – Хотела бы я посмотреть хоть на одного, кто сможет догнать моего Танцора! К тому же я умею держать в руках оружие. Меня уже давно научили.

И после этого она стала ездить, пристегнув к ремню пистолет в кобуре. Когда новость об этом распространилась по округе, это вызвало новую волну скандальных слухов. Роза пожимала плечами:

– Кажется, все, что я ни делаю, приводит их в шок. Зачем же мне стараться и сдерживать себя? Ведь результат все равно будет один и тот же!

Джон Лангли пытался слабо противостоять всему этому, но при виде Розы, лихо гарцующей на своем коне, он ничего не мог поделать с охватывающей его гордостью.

– Ах, если бы Элизабет умела так ездить… – сказал он мне однажды.

Я тоже пыталась заняться верховой ездой в Лангли-Даунз, однако мои результаты были далеко не блестящи. Я всегда немного опасалась лошадей и согласилась учиться только из-за того, что видела: для женщины в этих местах скакать на лошади – в порядке вещей. Любая из них могла спокойно провести в седле несколько часов. Для меня нашли самую мирную и медлительную кобылу, и на ней я ежедневно угрюмо трусила по близлежащим пастбищам. Мальчик-грум, приставленный следить за мной, ехал в нескольких шагах сзади и безбожно зевал, с завистью поглядывая на другого грума, которому посчастливилось сопровождать Розу. Тот скакал в одиночестве, оставленный далеко позади, в то время как Роза гнала своего Танцора в полную силу. Иногда Джон Лангли выезжал с Розой сам, и тогда ей приходилось держаться возле него. Это ей совсем не нравилось – она любила ездить одна, до конца наслаждаясь своей призрачной свободой.

– Ах, Эмми, это так здорово! Когда я скачу одна, я принадлежу только сама себе. Это единственное, что мне нравится в этой стране – можно скакать и скакать до самого горизонта, а когда появится новый горизонт, скакать к следующему. Жаль, что всегда приходится возвращаться!

Лангли-Даунз не интересовал ее как часть богатого состояния Лангли, как ферма с ценными овцами, приносящими прибыль. Все, что она ценила здесь, – это простирающиеся кругом пастбища: акры и мили свободной земли, где не было даже деревьев, которые могли бы отвлечь Танцора от его сумасшедшего бега.

– Кринолины стали шире, – сказала Роза, – а шляпки, наоборот, уменьшились, – она зевнула и перевернула следующую страницу журнала, – надо будет заказать себе новый костюм, как приедем в Мельбурн…

Джон Лангли как раз был в отъезде, и мы сидели с ней в гостиной вдвоем, собираясь в скором времени отправиться спать. Роза то и дело взглядывала на часы. Во всем доме уже закрыли окна и ставни, и только дверь, ведущая из гостиной на веранду, была открыта – специально, чтобы на нас немного дул ветерок. Слуги разошлись спать; в холле они оставили зажженные свечи в расчете на то, что мы с Розой скоро пойдем наверх. В этот час повсюду стояла какая-то сверхъестественная тишина; Роза ненавидела эту тишину и еще кромешную тьму, покрывавшую землю на многие мили вокруг дома, не оставляя даже крохотного огонька. Все это угнетало ее, и сейчас, оторвав взгляд от книги, я увидела, что Роза выронила из рук журнал и смотрит в открытую дверь на зияющую там темноту. Лицо ее выглядело унылым и мрачным, что в последнее время было не редкостью, когда она глубоко задумывалась и переставала за собой следить. Это беспокоило и волновало меня; я знала, что теперь, хотя прошло не так уж много времени со дня нашей первой встречи, Роза была уже далеко не та восторженная девочка, которой достаточно подарить новую шляпку или костюм для верховой езды или даже бриллиант – и она уже счастлива. Хотя Танцор – ее новое развлечение – мало-помалу развлекал ее, все равно в ее жизни оставались целые долгие часы, которые не смогли бы заполнить ни ее ребенок, ни муж, ни что бы там ни было. Вероятно, она считала, что Адаму бы это удалось, но если она думала так, то глубоко ошибалась. Она не знала этого человека так, как знала его я, – каким неуступчивым становился он иногда, каким жестоким; она не ведала о его врожденной любви к порядку и аскетизму, к умеренности и приличиям. Думаю, если бы они сошлись вместе даже на короткое время, то свели бы друг друга с ума. И Адам рассудком понимал это – одно лишь сердце его не хотело с этим мириться. Что касается Розы, она никогда не умела рассуждать и была способна лишь чувствовать; ее желания и инстинкты так и выпирали из нее, особенно во время этих приступов задумчивости. И тогда перед вами сидела женщина с поникшим, болезненным лицом, какой я видела ее сейчас, – она словно запуталась сама в себе.

Внезапно она вздрогнула и, глядя в направлении двери, стала хватать воздух широко открытым ртом. Затем резко вскочила с кресла, так что журнал с глухим стуком упал на пол.

– Пэт?! О-о, Пэт!

Тихо, как тень, он подобрался к двери и теперь стоял там, слабо освещенный светом, падавшим из комнаты. Через секунду мы обе повисли у него на шее и бросились целовать его колючие щеки, а он, смеясь, заключил нас обеих в объятия. Затем он слегка отстранил нас от себя и принялся разглядывать, переводя взгляд с одной на другую.

– Рози!.. Зеленоглазка!.. – он даже склонил набок голову. – Когда я заглянул в окно и увидел здесь таких знатных дам, то подумал, что, наверное, ошибся домом. Мне и в голову не приходило, что из вас получатся такие модницы!

Роза нетерпеливо подтолкнула его в глубь комнаты. Она вся словно светилась радостью.

– Ну ладно, Пэт, не придумывай! Ты ничуть не изменился, все такой же задира! Откуда ты здесь? Ларри говорил… он слышал, что ты собирался в Новый Южный Уэльс?

– Братец Ларри знает далеко не все! Мне тут повезло стать соседом самого Джона Л., правда, милях в восьми отсюда. Я вступил в долю с владельцем небольшого местечка, его зовут Суини – Мэт Суини. Там всего несколько тысяч акров. По меркам Лангли – это немного. Мэт живет там еще со времен первых поселенцев. Для Джона Л. и других его соседей Мэт – ну просто как бельмо на глазу. Его аппетитный кусочек земли примыкает ровно к владениям Лангли, и старик дорого бы отдал, чтобы сцапать его.

– Ах ты, чертяка! – восхищенно воскликнула Роза. – Наверняка ты сделал это нарочно.

Он клятвенно замотал головой, но губы его невольно расползлись в улыбке.

– Ей-богу, мне даже и в голову это не приходило! При этих словах меня тоже разобрал смех, и я с понимающим видом похлопала его по плечу.

– Рассказывай кому-нибудь другому! Ладно, это не важно, главное, ты, наконец, получил свою землю. Ты ведь с самого начала хотел этого, да, Пэт?

– Хотел, – сказал он, – ты права.

Однако ответ его прозвучал не совсем уверенно и как-то уныло, отчего в душу мне сразу закралось подозрение, что он страдает той же болезнью, что и Роза, – постоянной неудовлетворенностью и жаждой перемен.

– Тогда почему же ты не пришел днем, как нормальные люди? – спросила Роза. – Зачем надо было пробираться сюда ночью, словно ты какой-то вор?

– Да я только что вернулся из поездки в Аделаиду, – сказал он, – прямо сегодня. Мы ездили втроем и пригнали табун лошадей на продажу. Я, кстати, чуть не остался в Новом Южном Уэльсе. Уж больно там хорошо… Можно просто бродить, и везде для тебя находится работа. Не надо надолго останавливаться.

– Значит… значит, ты не собираешься поселиться на своей земле и стать фермером? – спросила Роза несколько упавшим голосом.

Он пожал плечами.

– Ты же знаешь меня, Рози! Я только хотел немножко войти в долю. Просто, чтобы было, куда заехать. Ну, было куда в случае чего приклонить голову. А все время жить там вдвоем… не годится.

– Но когда ты будешь здесь, ты будешь приезжать к нам, Пэт? – не отставала от него Роза. – Мы так по тебе скучали! А ты даже ни разу не был в Мельбурне, не видел ни гостиницы Магвайров, ничего… Никогда не видел даже моего ребенка.

– Ну уж, читать-то я умею. Неужели ты думаешь, есть что-нибудь, что неизвестно мне про некую Анну-Марию Лангли, крещенную в протестантской церкви?

А уж про ее мамочку… Да я знаю все – про твои новые платья, бриллианты, твою собственную повозку! Спасибо газетам – не дают забыть мою сестренку Рози.

– Пойдем, я накормлю тебя чем-нибудь, – поспешно встряла я, видя, что еще немного – и между ними, как всегда, начнется перебранка, – только не вздумай убеждать меня, что ты не голоден, как собака. Я сама попробовала, каково ездить верхом: через восемь миль такое ощущение, что желудок проваливается неизвестно куда. – И взяв Пэта за руку, я потащила его к двери.

Но едва мы вышли из гостиной, он обхватил меня за плечи и повернул к себе лицом. После этого он почти минуту, не отрываясь, смотрел на меня.

– Ты выглядишь потрясающе, зеленоглазка! – Он еще раз оглядел мою прическу и платье. – Ты превратилась в необыкновенно красивую женщину, малышка Эмми.

И он решительно протянул руку и без всякого стеснения нежно коснулся моей щеки.

– Малышка, зеленоглазка…

Еду мы принесли прямо в столовую – холодную баранину, хлеб, сыр, яблочный пирог. У меня был ключ от винного буфета, который Джон Лангли всегда оставлял мне; я знала, что он не одобрил бы меня, но тем не менее выбрала там бутылку самого лучшего виски. Я не помнила такого веселого застолья со времен наших первых дней на Эврике. Мы смеялись, обменивались новостями, и от наших жестов по полированному столу разлетались хлебные крошки. Уже давно я не видела, чтобы Роза ела с таким удовольствием. Однако в самый разгар веселья в дверях вдруг появилась Мэри Андерсон – здешняя экономка. Она была в аккуратном ночном чепце и со свечой в руке. Наверное, ее разбудил поднятый нами шум, и она вышла с намерением строго разобраться с беспорядком.

– А вот мисс Элизабет не имела привычки принимать гостей по ночам!

Глаза Розы потемнели от негодования.

– Это мой дом, Энди. А это мой брат.

Она была единственной, кому позволялось называть экономку «Энди». Эта женщина относилась к ней примерно так же, как Элизабет: за малую толику внимания со стороны Розы она готова была простить ей все что угодно. И она сразу же сдалась.

– Хорошо, мисс Роза, значит, на самом деле все в полном порядке. Только вот мистер Лангли… – Она бросила взгляд на Пэта. – Вообще-то я не слышала, как вы приехали. Не слышала собак… и вашу лошадь.

Он слегка поклонился ей, почти не отрываясь от своего виски.

– Я ведь теперь сельский житель, мисс Андерсон. Первое, что я усвоил, – это делать все так, чтобы было поменьше шуму.

За разговорами мы засиделись далеко за полночь. Пэт рассказывал нам, как они перегоняли скот, какие обширные владения попадались им в Новом Южном Уэльсе, где из-за скудности земли приходится держать ее тысячами акров, чтобы прокормить всего несколько сотен голов скота. Он пересекал Маррамбиджи, доезжал до самого Дарлинга. Там же, в Новом Южном Уэльсе, он видел загадочную горную страну, где скот, отбившись от стада, застревает в глубоких ущельях, а многие места непроходимы ни для лошади, ни для человека. Он показался нам еще более жестким и непримиримым, чем на Эврике; теперь палаточный лагерь был его постоянным жилищем. Он научился всяким народным хитростям, которые нам и не снились. Во всем его крепком мускулистом теле ощущались сила и непобедимость.

Когда Пэт собрался уходить, шаги его были так же неслышны, как и когда он пришел. Поцеловав нас обеих на прощание, он сказал:

– Скоро взойдет луна, так что до Суини я доберусь в один момент.

– Мы завтра приедем к тебе, – сказала Роза, – жди нас прямо с утра.

Он насупил брови.

– Уж и не знаю, стоит ли, Роза. Мэт, ну понимаешь, от него ушла жена, поэтому женщинам там не место. Я вообще сомневаюсь, что там найдется что-нибудь из еды.

– Мы все привезем с собой, – сказала я, чтобы развеять его последние сомнения.

Я знала, что Кейт не простит мне, если я упущу возможность посмотреть на дом Суини, а кроме того, видела по Розиному лицу, что, если я не поеду с ней, она отправится туда одна.

– Не нравится мне это, мисс Роза! – сказала Мэри Андерсон. – Мэт Суини – бывший каторжник. Он приехал сюда еще двадцать лет назад. С земли Ван-Дьемена. Никто к нему не ходит… Не знаю, что скажет вам мистер Лангли, когда узнает.

– Это совершенно не касается мистера Лангли, – ответила Роза.

Когда мы собрались, Роза захотела ехать непременно на своем Танцоре, чтобы похвастаться им перед Пэтом, поэтому мне пришлось самой управлять повозкой. Я вполне неплохо с этим справлялась, правда, лошадь мне выбрали самую спокойную и надежную во всей конюшне, и Роза всю дорогу до Суини сновала впереди повозки туда и обратно, ругая мою медлительность.

– Ну можно чуть побыстрее, Эмми? Мы же собирались приехать туда до жары.

– Я стараюсь изо всех сил, Роза, имей терпение.

Наконец мы въехали на землю Суини, и это сразу почувствовалось по состоянию дороги – она была совершенно разбита колесами повозок, а по сторонам ее кренились бесконечные сломанные заборы.

– Правильно говорят, что фермера узнают по забору. Глядя на эти, сразу становится понятно, кто этот Мэт Суини.

– Да тише же, Эмми!

Мы уже почти вплотную приблизились к дому – это было довольно жалкое зрелище. Перед нами стоял маленький некрашеный деревянный домишко, окруженный, как водится, с трех сторон верандой. Его уродливые очертания немного сглаживались за счет буйно разросшихся глициний и жимолости, которые обвивали снизу доверху все опоры веранды. Но и в этом ему недоставало гармонии – растения так угрожающе расплодились, что казалось, от их чудовищной массы веранда вот-вот рухнет. Возле дома росли какие-то остатки прежнего сада, где сейчас в беспорядке валялись ржавые ведра и садовый инвентарь. Там было несколько яблонь, под одной из которых стояла скамейка.

– Чувствуется, когда-то здесь жила женщина, – сказала я.

Роза не ответила – она молчала до тех пор, пока Пэт, заслышав наших лошадей, не появился в дверном проеме.

– Добро пожаловать в поместье Суини, – сказал он.

И вдруг я увидела в глазах Розы настоящие слезы ярости.

– Пэт, – задыхаясь, сказала она, – как ты мог? Как мог ты потратить свои деньги на такое… такое…

Он помог ей спуститься, а затем привязал наших лошадей к одному из деревьев в саду. Когда он повернулся к нам, лицо его выражало спокойствие и терпимость.

– Ты не понимаешь, Роза, – вкрадчиво начал он, – вот послушай. Я повстречался с Мэтом, когда он направлялся в Бендиго, чтобы заработать хоть немного денег. Он сказал, что ему больше ничего не остается, потому что если он не заплатит в банк нужную сумму, то землю у него отберут. Он так мне ее расписал – прямо какой-то рай среди бескрайних овечьих пастбищ. К тому же он сказал, что на нее уже точат зубы самые знатные овцеводы вроде Лангли и иже с ним. Вот я и подумал, что наконец-то подоспел случай не дать им возможности получить то, чего они хотят. Я просто одолжил ему денег, и он расплатился по закладной. Теперь все в порядке, и у Мэта будет еще один шанс.

– Какой еще шанс? – усталым голосом спросила Роза и, не дожидаясь ответа, как будто заранее предполагая его нелепость, стремительно прошла мимо Пэта и поднялась на веранду.

Мы прошлись немного по комнатам, интерьер которых составляли в основном пустые бутылки и захватанные, потертые книги.

– Мэт увлекается чтением, – пояснил Пэт, но он мог бы и не говорить этого.

Наконец мы встретили в доме самого Мэта – худощавого, загорелого мужчину, который из-за цвета лица и маленького роста был похож на твердый ссохшийся орех. Он приветствовал нас радостной улыбкой и сразу же окинул меня и Розу оценивающим взглядом.

– Приятно, чертовски приятно! – сказал он с поклоном. – Знаете, моя жена ушла от меня – не осуждайте ее, ведь я иногда бываю не совсем хорош. Словом, с тех пор здесь не была ни одна женщина.

Роза уже досыта наглоталась спертого воздуха, густо заполнявшего весь дом, поэтому она без всякого стеснения перед Мэтом брезгливо сморщила нос.

– Мы привезли с собой корзину с едой для пикника, – сказала она, – поедим лучше в саду.

Конечно, Мэт был на редкость нескладным мужичонкой – много пил, совершенно не умел работать, но несмотря на все это, в нем была какая-то изюминка. Во время ленча он нарассказывал нам кучу всяких историй, в которых вечно оказывался в дурацком положении, так что в конце концов все развеселились. И я, и Роза сразу потеплели по отношению к нему, да, думаю, на нашем месте вряд ли кто-нибудь устоял. Он был такой милый и беспомощный, так искренне радовался нашему присутствию здесь, что было бы просто грешно огорчать его. Когда все поели, он растянулся в некошеной траве прямо возле нас и принялся курить трубку, задумчиво глядя вверх на кроны деревьев.

– Все-таки хорошо, когда рядом есть женщина, – вздохнул он. – Эх, Пэт… знай, мальчик, ничто на свете не может заменить женщину…

– А почему ты не женишься, Пэт? – внезапно перебила Роза. – Тебе бы совсем не мешало жениться. Ларри, например, вот уже полгода ухаживает за мисс Юнис Джексон. Ее отец, кажется, против – ведь Ларри католик, – но Юнис собирается уломать его. Знаешь, она богата: единственная наследница всего состояния Джексона.

– Да черт с ним, с этим Ларри и всеми его делами! Женщины – это не для меня. И потом, я в любом случае искал бы женщину, а не приданое. Пусть он сколько угодно влезает в это ярмо, ну а я воздержусь.

– Но Ларри поступает правильно! Мисс Джексон – очень симпатичная девушка, и она просто обожает Ларри. Она отлично для него подойдет, да и он, думаю, будет ей хорошим мужем.

– Не перевирай мои слова, Роза! Я не говорил, что это будет плохо для Ларри, я имел в виду только себя.

– А, тебе вечно все плохо, все не так! – вспылила она.

Он засмеялся.

– Я бы не сказал, Рози, что ты похожа на мирового судью, который вправе указывать людям, что хорошо, а что плохо. Незачем тратить силы на то, чтобы советовать мне. Лучше посмотри на себя! А я уж сам разберусь как-нибудь… Во всяком случае, я совершенно точно знаю, что в моей жизни нет места женщине. Я должен быть свободен. Свободен и уверен, что завтра могу уйти, если захочу…

Роза медленно поднялась на ноги.

– Эмми, нам уже пора ехать… если мы хотим вернуться до захода солнца.

Она посмотрела на Мэта, все еще лежавшего в высокой траве, и своего брата, который пристроился рядом.

– Вы, мужчины, даже не понимаете своего счастья. Что мне остается? Рожать ребенка, потом еще одного – и так до тех пор, пока Джон Лангли не успокоится.

Обычно такие вещи женщины говорят только друг другу, но для Розы никогда не существовало правил приличия. Всю обратную дорогу она вела себя очень тихо, как будто ей хватало собственных мыслей, и смиренно удерживала Танцора рядом с повозкой, пока мы не въехали в Лангли-Даунз.

Теперь Роза каждый день ездила к Суини, чтобы встречаться там с Пэтом; это продолжалось, даже когда вернулся Джон Лангли. Она не скрывала, куда едет: кажется, ей действительно доставляло удовольствие щекотать нервы своему свекру.

– Этот Суини вот уже много лет, как бельмо на глазу для всех местных овцеводов, – говорил он. – Совершенно никудышный фермер. Не может даже починить свои заборы, а уж овцы… эти паршивые твари только смешиваются с моими и портят поголовье…

– Но ведь там Пэт, – с деланной невинностью возражала Роза, – я ведь езжу не к Суини.

Ему было не под силу ее удержать; единственное, на чем он неизменно настаивал, это чтобы она брала с собой грума. С грумом Роза поступала просто: она подкупала его, он отставал и ждал ее в небольшом местечке Форбз-Корнер, в то время как она мчалась в Суини одна. Я и не пыталась в это вмешиваться, поскольку чувствовала, что этот маленький бунт может помочь Розе преодолеть все более нараставшее в ней внутреннее напряжение. И потом, ей чрезвычайно нравилось общаться с Пэтом. Большую часть времени они проводили в спорах, отдельные из которых перерастали даже в крупные ссоры. Тем не менее, каждый раз утром она снова уезжала туда, а когда возвращалась уже перед самым обедом, то выглядела счастливой и отдохнувшей. Переодеваясь к столу, она часто что-то напевала или без умолку рассказывала мне, что сказал ей Пэт, да что она ему ответила, и так далее…

Мне уже больше не пришлось побывать на пикнике под яблоней Суини. Я понимала, что одна из нас должна была сидеть дома, чтобы не оставлять Джона Лангли одного и хоть как-то сглаживать его недовольство этими визитами. Но когда Роза седлала по утрам Танцора и мчалась на нем по залитым солнцем пастбищам, я смотрела на нее с завистью. А Джон Лангли в ее отсутствие был раздражительным и сентиментальным.

По возвращении из Мельбурна он рассказал мне последние новости.

– Я оставил указания на случай, если «Энтерпрайз» вернется, когда мы еще будем здесь. Адам приедет тогда прямо в Лангли-Даунз. Нам с ним многое нужно обсудить. Следующий рейс будет очень долгим. Я хочу отправить «Энтерпрайз» в Калькутту с грузом зерна, за которым Адам заедет в Сидней. Оттуда они тронутся в Сингапур, где закупят для магазинов различные товары – все, что попадется по приемлемым ценам. Это выйдет дешевле, чем все время ездить в Англию… – И он углубился в рассуждения о достоинствах торговых складов Востока и вообще восточного рынка, что обычно любил делать, когда встречался с Адамом. После их многочисленных бесед эта тема невольно стала мне самой доступной и близкой. Несколько раз я становилась свидетелем, как старик пытался завести похожий диалог с Томом, но, как правило, через несколько минут разговор у них угасал. Элизабет, вечно склоненная над вышиванием, могла только кивать ему в ответ головой. Скорее всего, Джон Лангли завел этот разговор со мной, уже отчаявшись найти другого слушателя. И когда почти через два часа он наконец-то его закончил, я чувствовала себя так, будто сейчас встану и немедленно отправлюсь за его грузом.

Под конец он снова упомянул об Адаме и добавил, что вместе с ним, скорее всего, приедет и Том.

– Наверняка он сказал это для меня, – говорила мне потом Роза, – мол, пора мне остепениться и снова стать образцовой женой, а с Чарли Гринли все покончено и забыто.

Через несколько дней Адам и Том действительно приехали. Они прибыли около полудня, когда горизонт уже начал расплываться в знойной дымке. Я сидела вместе с Джоном Лангли на веранде в затененной части дома, как вдруг до нас донеслись звуки Розиного голоса.

– Это Адам!.. Адам!..

Я сразу же вспомнила Эврику, где она точно так же возвещала о прибытии из Мельбурна Адама и Ларри. В ее возгласе была та же радость, та же властная интонация, означавшая, что прежде всего он приехал именно к ней.

Когда мы обошли веранду кругом, она уже бежала к нему навстречу, освещенная полуденным солнцем. Роза вела себя так, будто Адам приехал один, а между тем их лошади шли почти вплотную друг к другу. Я видела, как ее руки невольно потянулись к Адаму, и только окрик Джона Лангли заставил их остановиться на полпути.

– Добро пожаловать, Адам… Том. Как вы доехали? Роза так и застыла с протянутыми руками. Она не могла слышать, как шумно и поспешно Джон Лангли набрал воздуха, чтобы выкрикнуть это, но в его интонации она уловила команду, явно рассчитанную на нее. Кажется, сейчас он впервые осознал, какая опасность поджидала нас всех теперь. Но Роза тем временем вернулась на грешную землю; медленно опустив руки, она подошла к всадникам со стороны Тома, встала на цыпочки и покорно подставила ему щеку для поцелуя. Он склонился к ней, продолжая сидеть в седле. Она не произнесла никаких слов приветствия – только натянуто улыбнулась.

После обеда я занималась в саду с Анной; она уже выучилась ползать и даже пыталась встать на ножки. Ее длинная неуклюжая юбка вся перепачкалась в пыли, когда она ползала в траве, исследуя клумбы. Я взяла ее на руки и решила спуститься к розарию, где была похоронена жена Джона Лангли, то есть ее бабушка. Наклонив ее голову к самому цветку, чтобы она полнее ощутила его теплый нежный запах, я пронаблюдала за удивленным и восторженным выражением ее лица.

– Эмм… Эмм-м… – протянула она.

И, обхватив меня руками за шею, засмеялась. Она училась говорить, и мое имя стало, кажется, ее первым словом.

Играя с ней на веранде, я слышала, как в гостиной Адам и Джон Лангли обсуждают предстоящее плавание, хотя до меня доносились лишь их невнятные голоса. Конечно, мне хотелось бы посидеть с ними, но я понимала, что для них недопустимо приглашать женщину говорить о делах. Через некоторое время Анна захотела спать, и я отнесла ее наверх и уложила в кроватку. Целуя ее перед сном, я уловила пряный запах розовых лепестков, которые она долго мяла в руках, после того как оборвала их с цветка. Уснула она мгновенно и спокойно. Анна была прекрасным ребенком – странно, что у Розы могло родиться такое мирное и ласковое дитя.

Я решила побыть немного с ней в комнате. Было так тихо, так безветренно, что от окна, где я стояла, мне было слышно ее ровное дыхание. Это была та самая высасывающая тишина, которую больше всего ненавидела Роза и которую я сама почему-то начинала любить. Передо мной за окном открывался необозримый простор земель, принадлежавших Лангли, – им просто не было конца и края, и только строгий английский сад, лежащий прямо под окнами, напоминал, что все в этом мире имеет границы. Глядя на эти бескрайние пространства, я начинала понимать, почему Джон Лангли провел здесь время своей любви.

Теперь их голоса звучали прямо внизу. Джон Лангли и Адам направлялись в розарий. Старик надел широкополую шляпу от солнца, а Адам пошел с непокрытой головой. Их шаги попадали в такт, наверное, потому, что они были одного роста – оба высокие. Они шли, склонив головы друг к другу, чтобы лучше слышать, одинаково заложив руки за спину, и были удивительно похожи, чего я раньше никогда не замечала. Глаза мои остановились на Адаме, и я сказала себе, что сейчас, в новой для нас обстановке, вдалеке от дома на Лангли-Лейн, между нами должно быть все по-другому. Наконец-то после долгих томительных месяцев, когда я ни на минуту не могла забыть об утраченном ребенке, я хоть немного оттаяла, как будто эти последние несколько недель снова вдохнули в меня жизнь. Подтверждение этому я заметила во взгляде Пэта и остро почувствовала во время долгих бесед с Джоном Лангли. Кажется, я пережила свое горе и теперь была готова бороться за счастье с новой силой. Мне захотелось отдать себя – как женщину, как жену. Я пожила немного с чужим ребенком, и мне захотелось иметь свое дитя. И своего мужа; я сказала себе, что Адам опять будет мой – весь и без остатка, и это произойдет обязательно здесь, в Лангли-Даунз. Он будет мой даже просто назло Розе. Еще никогда я не чувствовала себя такой уверенной.

Глядя на идущего Адама, я забыла, что стою у окна, что вокруг меня застыла послеполуденная тишина; в глазах у меня замелькали какие-то яркие всполохи, после чего я уже не могла больше сдерживать переполнявшие меня чувства.

– Я люблю тебя, Адам! – проговорила я вслух.

Нахлынувшая на меня волна облегчения и радости казалась мне столь мощной, что я думала, она непременно достигнет и Адама, заставив его обернуться и помахать мне рукой. Но этого не случилось; они продолжали идти, и низкий звук их голосов был таким же мерным, как дыхание спящего ребенка за моей спиной.

Сначала я не прислушивалась к разговору в соседней комнате, когда лежала вечером в своей спальне и ждала Адама. Он должен был вскоре закончить дела в кабинете у Джона Лангли и подняться ко мне наверх. Я ждала его терпеливо, все еще полная надежды, вдруг охватившей меня сегодня в комнате Анны, и не переставая думала о нем, зная, что через несколько минут мы уже будем вместе. Однако постепенно я осознала, что какой-то посторонний звук все время отвлекает меня от приятных мыслей; это были голоса, и их резкие интонации и тембр все сильнее били мне по ушам. Мое окно, как и окна всех спален в этом доме, выходило на веранду второго яруса; по соседству от меня располагалась спальня Розы. В теплые ночи окна наших комнат были постоянно распахнуты настежь – это был единственный способ спастись от духоты. До этого времени каждая из нас занимала свою отдельную комнату, и до меня долетали лишь обрывки песен, которые она напевала, но сейчас с нею был Том, и разговор у них шел явно на повышенных тонах. Я поняла, что уже невозможно остановить их семейную ссору, и слышала каждый ее звук.

– … и почему ты не можешь быть такой же, как другие женщины?

– Другие? Какое мне до них дело?

– Да уж, наверное, никакого. Это-то и ужасно! Другие женщины были бы счастливы на твоем месте… ребенок, дом – что еще надо? А ты? Ну почему тебе нужно все время бросать нас и куда-то сбегать? Все эти посещения Пэта у Мэта Суини не более чем предлог, такой же, какие ты придумывала в Мельбурне, чтобы встречаться с этой свиньей Чарли Гринли.

– Господи, Том, неужели ты не понимаешь, что я просто не могу проводить целый день за шитьем и чтением? Я создана совсем не для этого. Я…

– Знаем мы, для чего ты создана! – Он со стуком задвинул ящик комода. – Тебе нужны мужчины, да-да, Роза! Вот и весь твой интерес. Мужчины и мужчины… А мужа тебе не хватает.

– Это ты-то – муж? – презрительно сказала она, после чего раздался ее издевательский смешок, заставивший меня содрогнуться, да, наверное, и самого Тома.

Я зарылась головой в подушку и попыталась заткнуть уши простыней. Я сделала это даже не потому, что устыдилась того, что подслушиваю, а просто чтобы не слышать их возбужденных упрекающих голосов. Но звуки все равно проползали в мое сознание, и было невозможно от них избавиться.

– Другого мужа у тебя нет. Так что уж извини, – сказал Том. – И когда-нибудь ты это поймешь, Роза. Рано или поздно ты все поймешь. Не получится у тебя иметь то, чего ты хочешь. Когда-нибудь тебе все равно придется довольствоваться тем, что есть.

– Не понимаю, про что это ты! – раздраженно сказала она.

– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Вернее, о ком. Я имею в виду Адама.

Услышав это имя, я так и подскочила на кровати и сразу же навострила уши, чтобы дальше не пропустить ни слова.

– Адам?..

– Да-да, Адам! Кто же еще? Бог свидетель – я был дурак, когда радовался, что ты закрутила роман с этим Чарли Гринли, и наивно полагал, что ты забыла об Адаме. Но я ошибался… С самого начала, еще на Эврике, ты хотела его получить, И сейчас тоже…

– Это не так, Том! Это не так! – кажется, ее проняло.

– Действительно не так – у меня вечно все не так! Но вижу и слышу я пока хорошо. Ты помнишь, как ты вела себя, когда мы только приехали? Думаешь, никто этого не заметил? Вокруг тебя не слепцы и не дети!

– Но это неправда! Я не видела Адама много месяцев… и вообще мы ни разу не встречались с ним один на один! Разве ты не знаешь, Том? Мы еще ни разу не оставались наедине…

– Тем не менее это не мешает тебе постоянно быть вместе с ним в мыслях! Если бы Адам не был таким постным пуританином, он бы уже давно купился на тебя. Конечно, он всегда предпочитал совершать только праведные поступки, но ведь мужчина же он, черт возьми! Не кажется ли тебе подозрительным, что он избегает тебя? Ведь он просто боится. А ты знаешь это – и ждешь, когда он наконец не выдержит. Надеешься, что когда-нибудь он не устоит.

Покрывшись холодной испариной, я с ужасом слушала, как Том говорит те самые слова, которые я не решалась сказать даже себе самой. В его устах все мои давние опасения и страхи становились реальностью. Поняв, что мои сегодняшние радужные надежды пошли прахом, я в отчаянии закрыла лицо руками.

За стеной на некоторое время воцарилось молчание. Я решила, Роза начнет оспаривать его слова, но она и не подумала. Наверное, это было бы для меня слабым утешением, и все же мне хотелось, чтобы она ему возражала. Тогда бы мы с Томом могли беспрепятственно продолжать наш общий взаимообман. Однако случилось по-другому. Сначала в голосе Тома слышались гнев и отчаяние; теперь же в нем была мольба и даже слезы.

– Я не хочу, чтобы все было так, Рози… – говорил он, но я уже не могла расслышать всех его слов. – Если бы ты знала, как я тебя люблю… даже такую, все равно люблю… ты только позволь мне любить тебя…

Дальше он перешел почти на шепот, но по интонациям я поняла, что он просит и умоляет ее. И я ненавидела Розу за этот позор, к которому она толкала нас всех, за то, что она делала с Томом, заставляя его так унижаться.

Когда заговорила она сама, я, кажется, знала наперед каждое ее следующее слово. Она тоже говорила негромко, но слишком уж часто мне приходилось слышать от нее подобные разговоры, поэтому я без напряжения все разобрала.

– Будь снисходителен ко мне, Том! Я ничего не могу с собой поделать. Только ты один можешь мне помочь, – теперь уже в ее голосе звучала просьба.

Я хорошо знала этот тон! Она молила, убеждала, прекрасно сознавая, что для того, кто ее любит, это – сладкий плен.

– Ах, Боже мой, Рози! Да ради тебя я…

– Иди сюда, иди ко мне, Том!

Больше слов уже нельзя было разобрать – только торопливое воркованье голосов и долгие паузы, которые были, впрочем, красноречивее всяких слов. Я слышала все, даже более чем все. Их страсть была шумной – в ней смешались жалобные скрипы, казалось бы, монументальной дубовой кровати, тихие вскрики Розы, похожие больше на восторженный смех, и низкий голос Тома, нетерпеливо и исступленно изливающего свою похоть.

Не в силах больше этого выносить, я выбежала из спальни и села в темноте на ступеньку лестницы. Я решила, что лучше уж дождусь Адама здесь, и устроилась, положив голову на сложенные руки. Меня охватывала непереносимая зависть к Розе, потому что она могла вот так, играючи, завоевать любого, кто был ей нужен. Сейчас она успокоит Тома, убаюкает все его опасения, и он снова будет уверен, что она в его власти. Она могла позволить себе быть безрассудной и отчаянной, зная, что в самый последний момент ее удержит инстинкт самосохранения. Как я ненавидела ее за это умение обманывать нас и потом увиливать от возмездия!

Заметив внизу свет от свечи, которую нес Адам, я встала со ступенек и отошла к окну. Он не должен был видеть меня расстроенной. Это стало бы для него только лишним поводом, чтобы переметнуться к Розе.

– Эмми! Что ты здесь делаешь?

Я повернулась к нему и с улыбкой протянула ему руку. На мне была батистовая рубашка, подаренная Сарой Фоли еще на Эврике, – она наполовину состояла из кружев. Я знала, что мои волосы в теплом свете свечи всегда отливают рыжим, к тому же перед тем, как лечь, я расчесывала их не меньше получаса. Я даже надушила запястья и шею.

– Мне не спалось, – сказала я, – и я подумала, что дождусь тебя здесь.

Губы его тронула улыбка.

– Ты странная женщина, Эмми! Иногда мне кажется, что я совсем тебя не знаю.

– Может быть, и не знаешь. Или привык к мысли, что я всегда такая же, какой была на Эврике. Но на самом деле существует много разных Эмми… их надо только разглядеть.

Я подошла к нему и, встав на цыпочки, поцеловала его в губы. По моему телу пробежала радостная волна, потому что он сразу ответил на мой поцелуй. Свободной рукой он обхватил меня и с силой прижал к себе, не отнимая от моих губ своего жадного рта.

– Эмми, малышка моя… Пойдем спать… Я так долго не был с тобой. Так долго, Эмми…

Но только он открыл дверь спальни, как снова послышались звуки, из-за которых я вынуждена была уйти. Тело Адама сразу напряглось, он широкими шагами подошел к окну и яростно захлопнул его. Теперь он набросился на меня с какой-то неистовой страстью, в которой я ощутила не любовь и нежность, а скорее изголодавшуюся плоть. И я уже не в первый раз почувствовала, что на моем месте он представляет Розу. Но я все же принимала его любовь, принимала ее такой, какой она была. Ведь во мне тоже просыпалась своего рода страсть – это было отчаянное желание удержать его, сохранить его, уберечь его от Розы. И еще – зачать в себе его ребенка. Уснули мы в полном изнеможении.

Закончив писать последнее предложение, продиктованное Джоном Лангли, я перечитала его, а затем передала бумагу ему на подпись. Это было письмо его агенту в Сингапур – последнее из того множества писем, списков, документов и распоряжений, что мне пришлось писать под диктовку за эти три дня. Все они должны были отправиться в плавание вместе с Адамом. Было еще только полвосьмого утра; час назад мы завтракали при свечах. После этого Адам получил от Лангли последние указания и отправился на конюшню привязывать к седлу вещи.

Джон Лангли подписал письмо и отдал его мне.

– Спасибо, мисс Эмма, – сказал он, – это уж точно последнее.

Он позволил себе даже немного потянуться от удовольствия, что уже все закончено.

– Если бы не вы, мисс Эмма, мне пришлось бы ехать в Мельбурн вместе с Адамом… зрение у меня уже не то, да и рука тоже.

Он нахмурил брови, как будто пожалел, что сказал это; наверное, он посчитал, что напрасно обнаружил передо мной свою слабость. Чтобы не расстраивать его, я сделала вид, что не расслышала его слов, и, быстро поднявшись, сказала:

– Пойду отнесу его Адаму. А то ему придется опять распаковывать узлы, чтобы вложить это письмо.

Кроме того, это была прекрасная возможность попрощаться с ним наедине.

Утро уже дышало густым теплом. Хотя зной еще не повис у горизонта, небо было яркое и безоблачное, что обещало жаркий день. Адаму предстояло несколько часов провести под палящим солнцем. Я не спеша пошла по тропинке, ведущей к конюшням, по дороге представляя, как мы будем с ним прощаться. Пройдет много месяцев, прежде чем я снова увижу Адама. За эти три дня мы настолько сблизились с ним, что я с трудом могла поверить в предстоящую разлуку. Мы не были так близки с ним даже в период, когда ждали малыша. Но все же то, что мы так часто занимались любовью в эти дни, в большей степени было вызвано желанием хоть как-то скрыть панику, охватившую нас обоих из-за близкого присутствия Розы. Все это время она вела себя ужасно – постоянно пыталась любыми способами задеть Адама, изображала из себя преданную жену, то и дело льнула к Тому и при всех тянулась к нему с поцелуями. По вечерам она пела будто специально для него, но при этом все время посматривала на реакцию Адама. Это было невыносимо! Однако самым тяжелым испытанием стали ночи. Роза очень быстро поняла, что звуки, производимые их страстью, прекрасно слышны в нашей спальне. И она сразу же с какой-то дикой радостью принялась этим пользоваться, чтобы доставлять Адаму дополнительные мучения. Мол, если я страдаю, то и он пусть страдает тоже. Поэтому к горечи расставания с Адамом у меня примешивалось еще и облегчение.

Навстречу мне вышел грум, который готовил для Адама лошадь, и, кажется, мое появление на тропинке привело его в замешательство.

– Доброе утро, мисс Эмма. Капитан Лангли уже привязал свои вещи… он должен вот-вот подойти. Я как раз собирался набрать для него фляги… Скорее всего, день будет жаркий…

– Да, Джеймс… – я уже хотела идти дальше, но он вдруг остановил меня.

– Мисс Эмма… – он нервно помялся. – Я собирался поговорить с вами насчет моей Бетси. Может быть, вы сможете устроить, чтобы она поехала в Мельбурн немного получиться? Мисс Андерсон советовала обратиться именно к вам.

– Поговорим об этом позже, Джеймс. Я должна передать капитану Лангли документ.

– Да, конечно, мисс Эмма… но…

– Потом… давай обсудим все потом.

Уже через мгновение, лишь подойдя поближе к конюшням, я поняла, почему он пытался задержать меня. Я почувствовала, как внутри меня поднимается ярость – в дверном проеме я увидела Розу. Она стояла спиной ко мне с распущенными по плечам волосами, и оборка ее свободного капота купалась в конюшенной пыли. Когда я обогнула выступающий угол кухонного домика, она уже скрылась в полумраке конюшни. Я побежала бегом.

Достигнув их, я увидела, что Адам стоит, не отнимая руки от подпруги, которую он, видимо, подтягивал, когда появилась Роза. Могу поклясться, что на лице его застыло искреннее удивление – значит, эта встреча не была условлена между ними заранее. Роза подошла к нему почти вплотную, ей даже пришлось слегка запрокинуть голову, чтобы взглянуть на него.

– Роза, ты в своем уме? Как ты могла прийти сюда?

– Я не выдержала, Адам. На этот раз я не пущу тебя. Я уже не могу.

– О чем ты говоришь?

Она положила руку ему на плечо.

– Придется тебе взять меня с собой, Адам. Я пробовала заставить себя молчать, но теперь уж, видно, поздно. Я не могу больше здесь оставаться, Адам. Я должна ехать с тобой.

– Ты просто сошла с ума! Нельзя так давать волю своим чувствам. Нельзя! – Он медленно опустил руку, державшую подпругу.

– Я могу присоединиться к тебе в дороге, – продолжала она гнуть свою линию. – Это для меня проще простого. И мы сможем поехать вместе, Адам. Вместе поехать в Сан-Франциско. Деньги у нас будут… я могу продать свои драгоценности. – Она потрясла его за плечо. – Ты веришь, что это возможно?

Он посмотрел на нее сверху вниз, лицо его было жестким и напряженным.

– Ты надеешься, что со мной у тебя это пройдет? Все играешь в свою игру? Хочешь доказать, что тебе подвластны все мужчины, так, Роза?

Она отшатнулась от него.

– Ну что ты говоришь? Неужели ты не понимаешь, что ты – единственный? Ты единственный мужчина, который был мне по-настоящему нужен. С того самого момента, как я впервые тебя увидела.

Руки Адама потянулись к ее плечам.

– Ты не ведаешь, что творишь, Роза.

– Нет, ведаю! – радостно воскликнула она. – Я прекрасно это знаю! – Она поднялась на цыпочки. – Поцелуй меня! Ну поцелуй же меня, Адам!

Секунду или две он колебался, но потом склонился к ней, и их губы соединились. Они словно вросли друг в друга на мгновение, но тут я обрела дар речи.

– Ну и что, Адам? Ты собираешься исполнить то, что она говорит? Возьмешь ее с собой?

Они сразу отпрянули друг от друга, но мне показалось, что их руки расставались неохотно. Промелькнувшее на лице Адама удивление тут же сменилось обычным непробиваемым выражением, в котором не было ни тени смущения. Он прямо ответил на мой вопрос:

– Нет, Эмми, не возьму! Можешь мне не верить, но, даже если бы ты сейчас не пришла, я все равно не взял бы ее. – Пройдя мимо Розы, он вывел под уздцы свою лошадь и направился к выходу. В дверях он задержался и снова обернулся ко мне: – Мне нечего сказать тебе в свое оправдание, Эмми. Кажется, любые слова здесь будут излишни. Единственное, что ты должна знать, – это что я совсем не хотел тебя обидеть.

После этого он быстро оседлал коня и, не оглядываясь, поскакал к парадному входу. Я провожала его взглядом и думала над тем, что он сказал, как вдруг вспомнила, что у меня за спиной продолжает стоять Роза. Оторвав взгляд от ярко освещенного солнцем двора, я обернулась и посмотрела в полумрак конюшни, где были видны очертания се фигуры.

– Не сказала бы, что мне стыдно перед тобой, Эмми, – услышала я. – Зачем врать? Если бы ты не пришла, он был бы уже в моих руках… да, думаю, прямо здесь.

– Ты не знаешь Адама, – сказала я, стараясь сохранять спокойствие, – ты никогда не узнаешь его. Ведь он опять ускользнул от тебя. Ты потеряла его, Роза.

Она замотала головой.

– Нет, не потеряла! Пока мы оба живы, он все равно будет моим. Я никогда не потеряю его, потому что он – часть меня самой.

Я отвернулась от нее и пошла по тропинке догонять Адама. Я попрощалась с ним, как этого требовали приличия и присутствие Джона Лангли, и когда я целовала его, мои губы почти не дрожали. Отъезжая, он напоследок приподнял шляпу, и, пока он не скрылся из виду, я стояла на веранде и смотрела на него. Мне казалось, что он увозит с собой мою юность, как будто вместе с ним уезжала восторженная и наивная девочка по имени Эмма Браун, та самая дурочка, которая влюбилась в него по уши на Эврике. Здесь же, в Лангли-Даунз, оставалась другая Эмма Браун – зрелая женщина, которая знает, чего она хочет, и которая может после всего, что случилось, спокойно повернуть голову к Джону Лангли и сказать:

– Я хотела бы поговорить с вами. У меня есть к вам одно предложение.