"Трое суток норд-оста" - читать интересную книгу автора (Рыбин Владимир Алексеевич)

V

Прапорщик Соловьев шел по улице и все поглядывал на далекие горы, над которыми клубились легкие белые тучи. Соловьев знал, что тучи эти будут тяжелеть с каждым часом, пока не превратятся в сине-багровый вал, сползающий по склону все ниже и ниже, что вскоре обрушится на город упругий ветер или даже ураган, который может выбить окна, сорвать крыши, бросить на берег тяжелые суда. Шел норд-ост. Штормовое предупреждение всегда было для пограничников как сигнал тревоги, потому что в норд-ост и особенно в часы, предшествующие ему, работы на КПП было впятеро больше, чем обычно.

Но он опоздал. На суда, спешившие покинуть порт, ушли другие контролеры, на причалах уже работали пограничники, в опасных местах натягивали тросы, за которые можно было бы удержаться при ураганных порывах ветра. Соловьев доложился начальнику КПП полковнику Демину и, получив указание быть под рукой, отправился в дежурную комнату. Здесь было тесно. Дежурный метался от стола к макету порта, передвигал по голубой акватории разноцветные модельки судов. Его помощник обзванивал подразделения:

— Ведите людей в клуб. Немедленно.

— Что в клубе? — спросил Соловьев у дежурного.

— Замполит синоптиков пригласил. Лекцию молодым читать. Про норд-ост. И ты иди, надо будет — позову…

Синоптик был один — начальник гидрометеостанции с перевала Васильев. Он сидел возле сцены, полузакрыв глаза, терпеливо ждал, когда старшины утихомирят шумно рассаживающиеся подразделения. Полушубок, брошенный на соседний стул, говорил, что синоптик с дороги, скорей всего прямо оттуда, с гор, где не то что теперь, и потом может прознобить до костей. До перевала час езды. Но если здесь, у моря, — юг, курортная зона, то там почти север. Как-то Соловьев пытался выяснить: много ли таких мест на земле? Оказалось, всего три или четыре, если не считать Антарктиды. Голый оглаженный перевал — скользкая горка, по которой разгоняются ветры, а приземистое, выложенное из валунов здание метеостанции походит скорее на дот, чем на жилой дом. Согнутая, прижатая к земле арматура опрокинутых мачт говорит о том, какие ураганы гуляют в горах в пору норд-остов.

Соловьев вспомнил, как удивлялся, узнав, что в доме-доте вот уже много лет постоянно живет отшельником этот Васильев, сам себе и начальник и подчиненный, день и ночь сторожит ветры.

— Норд-ост — это не ветер, — сказал Васильев сразу же, как взошел на сцену. Сказал тихо и доверительно, будто сообщал какую тайну. — Это стихия. Чаще норд-ост только резвится, а иногда — раз в десять лет обрушивается словно лавина. Тогда он бедствие. Человек, привыкший просто к ветру, не может себе представить, что это такое — пятьдесят-семьдесят метров в секунду. Это даже не ураган — скорее водопад. Тогда крыши поднимаются как паруса, падают столбы и деревья, катятся по улицам газетные киоски. Тогда бухта выплескивается на город, покрывая ледяным панцирем набережные, дома, корабли в порту. Двух- и четырехметровые айсберги повисают на стенах и бортах. Улицы заносит невероятными сугробами, и нужно усилие фантазии, чтобы вспомнить, что все это на берегу лазурного теплого моря…

Он замолчал, оглядывая притихший зал.

— Я, наверное, напугал вас? — спросил тихо и буднично. — Но знать правду — значит перестать бояться… Во время таких катастрофических норд-остов жизнь в городе замирает: дети не ходят в школу, останавливаются поезда, затихают заводы. Но знаете, кто всегда восхищает меня? Вы, пограничники. Не помню такого урагана, который вынудил бы вас перестать нести службу. В любой норд-ост стоят часовые на причалах. На тех самых, с которых сносит все, что не закреплено, не принайтовано крепко-накрепко… Все боятся норд-оста, а норд-ост, как видно, боится пограничников…

Ветер уже шумел за окнами, всхлипывал в мельчайших щелях плотно закрытых рам. Васильев посмотрел на окна, и все, кто был в зале, тоже повернули головы, отчего по рядам прошел шелест, похожий на порыв ветра.

— Восемь баллов, — сказал он.

И зал откликнулся удивленным шорохом: не видавшим настоящего норд-оста, молодым пограничникам уже этот ветер казался ураганом.

— Что же за диво такое — норд-ост? Откуда он берется? Узнали мы об этом совсем недавно. Больше века спустя после первого, достоверно зафиксированного урагана.

Больше всего людей поражало, что ураган этот какой-то местный. В море он быстро слабеет. И по ту сторону гор, где, казалось бы, самый исток ветра, всегда стоит непонятная тишина.

Откуда же он, норд-ост? Многие ломали головы над объяснением этого феномена. И думали, что все дело в горном хребте, отгородившем море от северных равнин, что на равнинах скапливается холодный воздух, переполняет эту гигантскую чашу и перетекает через край в сторону теплого моря.

Лишь недавно удалось выяснить, что норд-ост — вовсе не местное явление, а результат движения огромных масс воздуха — циклонов, образующихся на юго-востоке Черного моря, и зимних антициклонов Украины и южных степей России. Норд-ост не струйка ветра — мощный поток, летящий над горами слоем, превышающим полкилометра. Его не могут остановить никакие заграждения в горах, о строительстве которых в свое время было немало разговоров. Подсчитано, что норд-ост за одни сутки перегоняет до 250 тысяч кубических километров воздуха — объем, равный половине Черного моря. Можно ли задержать или отвести в сторону такую массу? Нет. Но мы научились точно предсказывать ураган. Все, кого это касается, успевают подготовиться. Больше двадцати лет я слежу за норд-остом и не помню случая, чтобы от него пострадало хотя бы одно советское судно. Бывало, выбрасывало на берег иностранные суда, особенно греческие, но виноват в этом не ветер безалаберность команд, отсутствие дисциплины. Суда застрахованы, а безопасность людей, как видно, не слишком интересует хозяев. У нас, метеорологов, есть даже такая шутливая примета продолжительности норд-оста. Говорим: будет дуть, пока грека не выбросит…

В зале засмеялись. Многие и сами знали о порядках на греческих судах, видели немытые палубы, ржавые борта, ненадежные тросы, кое-как наброшенные на кнехты.

— Мы не можем остановить ветер. Но там, на перевале, когда я слушаю, как гудят горы от страшного урагана, прямо злость берет, что такая силища пропадает впустую. Верю, что когда-нибудь на горных склонах вырастет лес ветряков и энергию, которую даст норд-ост, люди повернут против него же. Своеволие стихий не может быть долгим…

Под окнами грохнуло так, что задрожали стекла. Соловьев знал, что это хлопнула входная дверь, прижатая ветром. Когда норд-ост, дверь открывается так, словно ее держат изнутри. Тянешь за скобу обеими руками, протискиваешься в щель, а потом, если вовремя не придержишь, отлетаешь в сторону: раскрытая дверь бьет, как катапульта. А вскоре, привычный к звукам своего КПП, Соловьев уловил чей-то раздраженный говор. Он встал и тихо вышел из клуба.

Дежурный нервно похаживал по коридору, то и дело поправляя красную повязку на рукаве, должно быть, ждал, когда вызовет начальник. Дверь в кабинет полковника Демина была приоткрыта, и оттуда слышался взволнованный голос пограничника Кадырова:

— Не могу я больше, товарищ полковник. Он на причал плюет, он толкается, а я не моги ему слова сказать? Он человек, да? Я тоже человек!..

— Садитесь.

Демин покопался в бумагах на столе и вышел, оставив Кадырова одного в кабинете.

— Пусть парень успокоится, — сказал он, плотно закрывая за собой обитую дерматином дверь. — Служба-то не мед. А что делать? На границе без выдержки никак…

Соловьев улыбнулся, вспомнив, что и он когда-то требовал перевода в другое подразделение. А потом привык, да вот и служит уже сколько лет.

— А мне что делать, товарищ полковник?

— Маетно? Ступайте домой. Суда, которые надо было отправить, уже отправили, а приходов не предвидится.

— А если другое что?

— Если что — вызовем. Возьмите дежурную машину и поезжайте.

— Пешком доберусь…

Было уже темно, когда Соловьев вышел на улицу. В сумрачном небе над портом метались огни. Ветер прижимал его к маркому, недавно покрашенному забору, и он шел, выставив левую руку, чтобы не коснуться забора плечом.

Извилистая Портовая улица шла мимо здания управления порта, мимо Интерклуба и клуба моряков. Обычно здесь всегда было людно, а теперь только две фигуры маячили впереди. Одного из этих прохожих Соловьев узнал по модной курточке — Гошка, Верин брат, и невольно ускорил шаги, снова почувствовав щекотное тепло в груди. Как в тот раз, когда смотрел на его сестренку, такую одинокую посреди солнечной комнаты.

Парни свернули к Интерклубу, остановились у входа, покуривая и поглядывая на двери. Поведение их было слишком знакомо Соловьеву. Так в нетерпеливом ожидании слоняются у дверей Интерклуба только те, кто ищет знакомств с иностранцами. Он мысленно приказал себе сегодня же, от силы завтра, снова зайти к Вере, поговорить, узнать все. Решив так, он успокоился и уже без подозрительной настороженности, скорее просто по привычке остановился за деревом, напротив ярко освещенных дверей Интерклуба. Ему верилось, что вот сейчас парни покурят и пойдут дальше. Даже когда открылась дверь и Гошка шагнул к показавшемуся на улице подвыпившему иностранцу — черному греку с «Тритона», и тогда Соловьева еще не покинуло праздничное настроение, рожденное мыслью о Вере.

— Алло! — крикнул Гошка. — Купить-продать, пожалуйста?

Грек остановился, заинтересованный.

— Купить-продать?

— О, по-русски? Бизнес. Плащи, джинсы, жвачку — что есть. Старое, новое — все берем.

— Хорошо, — быстро согласился грек. — Когда, где?

— Завтра в восемь у морвокзала.

— Девочки будут?

— Будут, будут, — сказал Гошкин приятель и осклабился оглянувшись. Верунчик твой, а? Сколько можно в девках…

И тут случилось неожиданное: не размахиваясь, Гошка сильно ударил парня по лицу. Тот отскочил, набычившись, пошел вперед.

— Русский петух! — засмеялся грек и как-то ловко поймал парня за руку. — Не надо девочка. Бизнес будет, да? Морвокзал?

Парень вырвался и, не оборачиваясь, быстро пошагал в темную глубину улицы.

Гошка, потоптавшись растерянно, пошел следом, злой, молчаливый, нахохлившийся. А Соловьев задыхался за своим деревом. Ему до слез было жаль Веру. Ему почему-то было жаль и Гошку. Боль и злость разрывали душу. Надо было что-то делать, а он все стоял, сдерживая в себе озноб, и не знал, что предпринять.