"Книга воспоминаний" - читать интересную книгу автора (Абрамович Исай Львович)

16. Оппозиционный блок

…Вспоминая о периоде образования объединенного блока, хочу прежде всего рассказать о нашей институтской оппозиционной группе.

В Плехановском институте была очень крепкая в идейном отношении и мощная количественно оппозиционная группировка. Входило в нее человек 200–250, среди которых были студенты всех трех факультетов — экономического, технологического и электротехнического. Из наиболее активных оппозиционеров назову Н. И. Ефретова, М. А. Абрамовича, Т. Имярекова, А. Бригиса, П. Поддубного, К. В. Трофимова, А. Оганесова, Я. Кагановича, В. Карапетова, Н. К. Илюхова (до 7 ноября 1927 года), Шабхи, Д. Кучина, П. Венцкуса, Говендо, Г. Либерзона, Б. Рудницкого, Фомичева, В. Е. Мишина. Можно было бы назвать и многих других. Мы вели активную оппозиционную деятельность не только внутри института, но и в заводских ячейках Замоскворецкого района, разъясняя рабочим-партийцам суть разногласий между большинством и оппозицией. Нашей пропагандой были охвачены прежде всего передовые, мыслящие рабочие почти всех крупных фабрик и заводов Замоскворечья.

Секретарем нашей оппозиционной студенческой организации мы избрали Василия Егоровича Мишина. Одним из самых авторитетных в Плехановке оппозиционеров был студент того же организационно-хозяйственного отделения, на котором учился и я, — Николай Иванович Ефретов.

Ефретов, человек очень талантливый, образованный марксист, со страстью отдававшийся философским и экономическим наукам, обладал неутомимой энергией и вкладывал, что называется, душу в борьбу против сталинской бюрократии.

В отличие от нынешних студентов, все мы были люди взрослые, с немалым жизненным и политическим опытом, побывавшие на фронтах, на партийной, хозяйственной, профсоюзной работе. Тот же Ефретов до поступления в институт работал председателем Центрального комитета профсоюза работников связи. На одном курсе с ним учился подававший большие надежды в теоретическом отношении М. А. Абрамович — тоже активный оппозиционер. Вообще, нисколько не преувеличивая из пристрастия к бывшим товарищам, могу сказать, что среди оппозиционеров в Плехановке было немало интересных, способных и даже талантливых людей.

Вероятно, были такие и среди сторонников большинства. Но знал я их хуже и беспристрастием, честно говоря, не отличался. Должен однако сказать, что учившиеся в то время на одном отделении с нами Суслов и Большаков ни особенными способностями, ни особыми успехами в борьбе с оппозицией не отличались, а были скорее середнячками. Видимо, именно это помогло им выдвинуться в сталинские времена и стать одному — министром кинематографии, а другому — секретарем ЦК и ныне даже членом Политбюро. К большинству примыкали все послушные, все не решающиеся самостоятельно мыслить, все голосующие по директивам. В оппозицию — и на заводах, и в институтах — шли люди идейные, отдававшие себе отчет, с какими опасностями связана принадлежность к оппозиции.

В период обострения внутрипартийной борьбы оппозиция проводила свои фракционные собрания. Проводила их и наша оппозиционная парторганизация Плехановки. На такие собрания мы приглашали докладчиками Радека, Раковского, Преображенского и других. Помнится, чаще всего такие собрания устраивались на квартире Зины Васильевой, бывшей жены Г. Л. Пятакова, или на квартире студента В. Карапетова.

Наша оппозиционная институтская организация активно участвовала в издательской деятельности оппозиции, выделяя студентов для работы на ротаторах, шапирографах и других множительных аппаратах. Таким образом печаталась подпольная литература, написанная вождями оппозиции, а также документы центральных органов партии, скрытые от партийных масс и добытые нелегальным путем.

Вся эта деятельность — организационная, пропагандистская, издательская — проводилась сознательно, делалась принципиальными людьми. Если многие сторонники большинства (и в рабочих, и в вузовских ячейках) зачастую совершенно не были информированы о всех перипетиях внутрипартийной борьбы, не знали многих документов, в том числе и писем Ленина, не очень-то разбирались в существе разногласий, то совершенно иначе обстояло дело с оппозицией. Сторонников большинства было неизмеримо больше — при голосовании. Но зато каждый оппозиционер был политическим бойцом. Пассивных оппозиционеров не было. Сторонники оппозиции, как правило, все принимали активное участие в борьбе, каждый из них был личностью — с самостоятельным политическим мышлением, выкованным в острой политической борьбе. Примерно так же обстояло дело и в Плехановке: подавляющая часть сторонников большинства играла роль голосующей машины, а оппозиционеры были политическими деятелями, среди которых многие обещали стать выдающимися.

Несомненным оказалось и моральное превосходство оппозиционеров. Несмотря на усиленные попытки ГПУ разлагать оппозиционные организации изнутри, засылая в них своих провокаторов и агентов, случаи провалов у нас были очень редки. Идейность и преданность членов оппозиции сильно ограничивала возможность проникновения ГПУ в тайны оппозиционного подполья.

А опыт у ГПУ в этом отношении был большой. Разложением политических противников путем проникновения в их ряды или вербовки среди них своих агентов аппарат ВЧК-ОГПУ занимался с самого начала своего возникновения.

Но мы тоже кое-что об этом знали. Среди оппозиционеров были люди, ранее работавшие в органах ВЧК-ОГПУ и изгнанные из них в 1926–1927 гг. Были и такие, кто скрывал свою принадлежность к оппозиции и продолжал работать в аппарате ГПУ, тайно помогая нам (с этими, в случае провала, расправлялись особенно жестоко). Бывшие чекисты рассказали нам, что для узкого круга своих ответственных работников ГПУ издало ряд книг, обобщающих опыт проникновения агентов в партии кадетов, меньшевиков, эсеров, монархистов и в ряды церковников. Они рассказывали, что деятельность всех партий, действовавших в СССР подпольно, парализовалась большим количеством агентов ЧК. Доходило до того, что из каждых трех подпольщиков один-два были агентами завербованными или подосланными.

Еще легче, казалось, было сделать это в отношении оппозиции. Все оппозиционеры еще недавно были или продолжали оставаться членами большевистской партии, все были связаны с ней многочисленными историческими, личными, политическими и психологическими связями. Кроме того, мы были заинтересованы в расширении своих рядов, в привлечении на свою сторону членов партии — и не могли же мы в каждом пришедшем к нам коммунисте подозревать агента ГПУ. Да и не только ГПУ засылало к нам агентов. Контрольные комиссии Московской и других партийных организаций специально выделяли членов партии, поручая им ходить на подпольные собрания, выдавая себя за оппозиционеров.

Оппозиция старалась тщательно изучать пополнение через своих проверенных функционеров, которые до поры до времени не допускали новых оппозиционеров к секретам. Обнаруженным провокаторам объявлялся бойкот, и их широко разоблачали в тех коллективах, где они работали.

Для пережитой нами эпохи характерна судьба тех, кто, выполняя поручения партийных органов, выдавали себя за оппозиционеров, а по существу являлись агентами-соглядатаями, донося руководящим парторганам о деятельности оппозиции. Как правило, они все были арестованы в 1936–1937 годах и получили такие же сроки, как и настоящие оппозиционеры. Ибо бывшие оппозиционеры, отходя от оппозиции, в основном давали «чистосердечные показания» о своей фракционной деятельности и на следствии перечисляли фамилии всех, кто присутствовал на фракционных собраниях. Так что кто тут вел себя хуже, трудно сказать. Мне приходилось встречаться в лагерях с такими «оппозиционерами». Все они гораздо хуже переносили заключение, чем мы, непрерывно писали протесты и заявления во все инстанции, включая Сталина, и все получали стереотипные отказы.

…Все мы, оппозиционная молодежь, как всякая молодежь, на дружеских встречах и вечеринках любили петь. После революции и в начале двадцатых годов мы пели преимущественно старые революционные и военные песни. Теперь, в годы внутрипартийной борьбы, у нас появились свои самодеятельные поэты, сочинявшие песни, направленные против бюрократизма и карьеризма, против сползания руководства партии на позиции национализма и автократии. Переделывали соответствующим образом популярные песни, писали тексты на известные арии. Так к распевавшейся всюду песне «Кирпичики» кто-то из оппозиционеров приделал новый конец:

Так и не знаю я, кто автор слов этой бесхитростной песни, отразившей настроения многих рабочих и пролетарской интеллигенции. Любили мы в Плехановке распевать такие песни. Особенно увлеченно пели Ефретов и Мишин.

Дискуссия с Бухариным отразилась в произведении тоже безымянного автора на мотив арии Мефистофеля:

Это уже чисто студенческая и, несмотря на ее литературную беспомощность, интеллигентско-оппозиционная песня. В ней чувствуется то, что можно назвать «ароматом эпохи»: возмущение оппозиционной молодежи тем, что «бухаринские птенцы» из Института красной профессуры — Стецкий, Марецкий, Астров, Кантор, Слепков захватили командные посты в центральной печати «Правде» и «Большевике» — и отстранили от участия в большевистской печати таких партийных деятелей и партийных журналистов, как Зиновьев, Каменев, Сосновский и другие. С еще большим темпераментом песня протестует против расширительного толкования Бухариным НЭПа как ступени к коммунизму.

В 1928 году большой популярностью в нашей среде пользовалась распеваемая на мотив «Алаверды» следующая песня:

Песня, в некотором роде, пророческая. В 1928–1929 еще не так много оппозиционеров остужали свой пыл в снегах Сибири, и еще не было совершено убийство Троцкого. Но ссылки, как я уже об этом писал, конечно, практиковались. По Москве, Ленинграду и другим городам широко гулял приписываемый Радеку анекдот:

«С товарищем Сталиным трудно спорить. Ты ему — цитату, а он тебе ссылку».

На массовые аресты оппозиционный поэт откликнулся текстом на мотив известной песенки Вертинского:

Эта песня для современного читателя нуждается в некоторых разъяснениях. «Спутником коммуниста» называли тогда шпика или охранника, по нынешнему «вертухая». Арестованных оппозиционеров в те либеральные времена еще возили в легковых машинах. А заключение политических в одну камеру с ворами еще вызывало возмущение общественности.

Были и более боевые песни, в которых слышалась трезвая оценка положения оппозиции. Приведу две такие песни, одну на мотив «Молодой гвардии», другую — на мотив «Замучен тяжелой неволей».

Во второй песне звучит горечь, что дело революции предано, и шансов на скорую победу нет.

Политических анекдотов в те времена ходило очень много. Большинство их приписывалось Радеку, некоторые — Раковскому и Мануильскому. Помнится, иные из анекдотов Радека родились буквально на моих глазах. Так, во время дискуссий в Комакадемии, где докладчиком был Мартынов, а содокладчиком Радек, Мартынов попросил воды. Радек, сидевший рядом с трибуной, налил стакан воды и подал ему, Мартынову, со словами:

— Пожалуйста! Одним стаканом воды больше — какая разница!

Раздались смех и аплодисменты. Правда, и Мартынов не растерялся и ответил:

— Давайте, давайте — я вас в этом стакане и утоплю.

Однако его ответ никаких восторгов не вызвал.

В тот день, когда «Правда» напечатала подвал М. Н. Покровского, направленный против оппозиции, я пришел в Кремль, на квартиру Радека. Хозяин проводил меня в столовую, куда в это время вошла из соседней комнаты собака — немецкая овчарка. При виде хозяина она завиляла хвостом, а Радек, погладив ее, сказал:

— Верти, верти хвостом — Покровским будешь…

Еще один анекдот, приписывавшийся Радеку:

Сталин вызывает к себе Радека:

— Слушай! Ты рассказываешь много анекдотов. Черт с тобой! Но ты, говорят, дошел до того, что стал рассказывать анекдоты обо мне. А я — вождь мирового пролетариата.

— Это — не мой анекдот, товарищ Сталин, — ответил Радек.

Вспоминается обмен репликами между К. Б. Радеком и Л. Д. Троцким 7 ноября 1927 года на квартире у И. Т. Смилги. После демонстрации, устроенной оппозиционерами, сюда пришли Л. Д. Троцкий, Х. Г. Раковский, К. Б. Радек и мы, молодежь. Решили отметить праздник. Ждали только ухода Троцкого, чтобы начать застолье (Троцкий сам не пил и другим не давал). А Троцкий все не уходит. Тогда Радек взял на себя инициативу.

— Лев Давидович, — сказал он, кивая на стол. — Говорят, Сталин обязывает своих единомышленников участвовать в коллективных выпивках с ним…

Троцкий понял намек.

— В таком случае, — сказал он, улыбаясь, — боюсь, что у меня не останется ни одного единомышленника…

И тут же собрался уходить.

Радек был фигура колоритная и достаточно сложная. Талантливый, разносторонне образованный человек, он не получил никакого систематического образования. Но читал необыкновенно много, читал постоянно, на разных языках, хорошо знал историю, политическую литературу, художественную, искусство. Феноменальная память и необыкновенная трудоспособность Радека позволяла ему удерживать в голове массу фактов из самых разнообразных областей знания и широко пользоваться ими в своей деятельности публициста. Знал он, как уже сказано, множество языков, читал всю мировую прессу без помощи переводчиков, писал легко, быстро, блестяще, но ни на одном из языков, в том числе и на русском, не говорил правильно. Он лично знал многих выдающихся политических деятелей, писателей, людей искусства, и они его знали и ценили его талант и остроумие. Но сам Радек не был ни политическим вождем, ни теоретиком, скорее — прекрасным популяризатором чужих идей, быстро подхватывающим мысль вождя и блестяще развивающим ее.

И еще он был циник. Ради удачной остроты он мог пожертвовать кем и чем угодно, даже собственной репутацией. Представления о личной порядочности у него были весьма смутные. Мне рассказывали любопытную историю о происхождении его псевдонима «Радек», ставшего впоследствии его фамилией. Еще до революции, работая вместе с Розой Люксембург в Польской социалистической партии, Радек для какой-то заграничной поездки получил через Розу взаймы чей-то хороший костюм и пальто — и не вернул их. Роза в пылу какой-то дискуссии сказала ему, что он — «крадек» (по-польски «вор»). Радек, предварительно осмеяв это обвинение, сказал:

— Отныне я из слова «крадек» сделаю свою фамилию. Первая буква моего имени «Карл» — К, а остальное — Радек — я сделаю фамилией.

Когда, услышав это, я спросил Радека, куда же девались на самом деле позаимствованные пальто и костюм, он, не задумываясь, ответил:

— Понятия не имею. Мне они нужны были, чтобы проехать в Германию. В Германии я оставил их у своих знакомых и забыл о них. Никогда не интересовался туалетом… И личной собственности не придавал значения.

Это была правда, и, вероятно, все так и было, как рассказывал Радек. И он, и его жена — даже в период НЭПа, когда все чуть приоделись — одевались кое-как, в квартире у них царил полубогемный хаос. А самого Радека я никогда не встречал одетым иначе, как в потертую кожаную куртку и брюки, вправленные в сапоги.

Но в истории фамилии «Радек» (если она, действительно, правдива) характерен именно вызывающий цинизм. Уверен, что мысль сострить на превращении бранной клички в фамилию пришла ему в ту минуту, как он ее услышал.

Это бы все ничего, если бы бытовой цинизм не превращался у него в политический, если бы не были характерны для него беспрерывные политические колебания, далеко не всегда вызванные принципиальными соображениями. С 1923 по 1926 год он колебался между левой оппозицией в России и правой оппозицией в Германии. В момент открытого разрыва между Сталиным и Зиновьевым, перед ХIV съездом партии и на самом съезде Радек пытался увлечь троцкистскую оппозицию на блок со Сталиным. Внутри оппозиции он также колебался то влево, то вправо. В 1929 году он так же, как Смилга и Преображенский, подписал заявление об отходе от оппозиции. Так же, но не так же! Радек капитулировал внутренне, он всячески искал путь к Сталину, и ярчайшим свидетельством политического цинизма Радека является напечатанная в 30-х годах в «Правде» подхалимская статья его о Сталине — «Зодчий социализма».

Поведение Радека на процессе говорит само за себя. Но еще до этого моральное падение Радека проявилось в истории с Блюмкиным. Блюмкин, считавший Л. Д. Троцкого своим идейным вождем, во время своей поездки за границу тайно заехал к Троцкому на Принцевы острова, чтобы услышать от него лично изложение его политической позиции, и в частности — позиции по отношению к Советскому Союзу. Установив, что Троцкий не изменил социализму и продолжает бороться за рубежом против сталинской бюрократии с позиций защиты интересов СССР, Блюмкин согласился тайно помогать Троцкому и взял от него письмо к его единомышленникам в СССР.

На его беду он доверился Радеку, которого очень уважал и считал истинным единомышленником Л. Д. Троцкого, и прежде всего пошел к нему. Но Радек уже не был прежним. Узнав, что Блюмкин тайно посещал Троцкого и уверенный в том, что органы ГПУ проследили это и сейчас следят за каждым его шагом, Радек потребовал от Блюмкина, чтобы тот сам явился в ГПУ, рассказал о своем посещении Троцкого и о данных ему Троцким поручениях.

По некоторым сведениям, полученным Троцким, Радек предупредил Блюмкина, что если тот немедленно не явится в ГПУ и не расскажет там обо всем, то это сделает он, Радек, сам. В № 9 «Бюллетеня» оппозиции за март 1930 года напечатано официальное сообщение, в котором говорится: «После этого Блюмкин „покаялся“, явился в ГПУ и сдал привезенное им письмо Троцкого». Дальше там же говорится, что, по слухам, сам Блюмкин потребовал, чтобы его расстреляли.

Точных данных о том, как происходило дело в действительности, редакция «Бюллетеня» не имела. Редакция предполагала, что, оказавшись перед лицом предательства Радека, Блюмкин предпочел лично передать в ГПУ письмо Троцкого, в котором, как он знал, содержалось опровержение клеветы, которая распространялась о Троцком в СССР. Несмотря на это, Блюмкин тогда же, в 1930 году, когда эти меры еще широко не применялись, был по приказу Сталина расстрелян.

…Вспоминаю Карла Радека, невысокого, очень некрасивого, в бакенбардах и очках в черной оправе, с умными, постоянно вспыхивающими огнем оживления глазами, живого и подвижного — и такого ненадежного! Этот человек лично преклонялся перед Л. Д. Троцким, он ставил его рядом с Лениным — но в решающий час борьбы он его предал и переметнулся к Сталину. Впрочем, и его моральная неразборчивость не спасла его.

Из деятелей оппозиции, часто посещавших И. Т. Смилгу, мы, молодые, особенно любили Х. Г. Раковского и А. К. Воронского.

Христиан Георгиевич Раковский, один из самых выдающихся и просвещенных политических деятелей советской эпохи, был революционером и демократом европейского образца. Человек самостоятельного, независимого мышления, полностью лишенный способности бездумно преклоняться перед авторитетом, он выбирал свой путь сам. Его глубокое уважение к Ленину и Троцкому определялось не их положением в партии и стране, а их несомненным интеллектуальным превосходством над окружающими. А к Льву Давидовичу Раковский относился, кроме того, с большой теплотой, я бы даже сказал — с любовью.

И Раковский, и Воронский были хорошими рассказчиками, и часто, в свободную минуту рассказывали нам отдельные эпизоды прошлого — иногда тяжелые, иногда комические, но всегда метко характеризующие людей, о которых шла речь.

Помню любопытную историю, рассказанную нам Воронским. В 1919 году, в связи с тяжелым положением на фронтах, Политбюро собрало в Кремле военно-партийное совещание, в котором участвовали приехавшие с фронтов крупнейшие партийные деятели, работавшие в армии. На совещании, длившемся два дня, председательствовал В. И. Ленин. Утром второго дня Л. Д. Троцкого, шедшего на совещание, во дворе Кремля остановили курсанты военной школы ВЦИК, охранявшие Кремль.

— Товарищ Троцкий! Вчера, когда мы шли с поста, мы увидели в окнах квартиры товарища X. почти всех участников совещания за столом, уставленным такими продуктами, что их теперь и не увидишь: семга, икра, колбаса, сыр, вино… Что ж это, товарищ Троцкий, получается: страна живет впроголодь, а комиссары гуляют?

Троцкий обещал курсантам разобраться и виновных наказать. Он, как и Ленин, сам не пил, к выпивкам относился непримиримо.

Когда совещание окончилось, и Ленин спросил, нет ли у кого из собравшихся вопросов или заявлений, Троцкий взял слово и с возмущением рассказал о том, что говорили ему курсанты.

Наступила томительная тишина. Владимир Ильич переводил глаза с одного на другого и, наконец, спросил:

— Что же вы занавески-то не опустили?

Еще некоторое время молча смотрел на присутствующих и повторил:

— Занавески-то почему не опустили?

Да, Владимир Ильич сам не пил и был чрезвычайно щепетилен. У него, конечно, в те времена не водилось на столе ни семги, ни икры. Но он был снисходителен к человеческим слабостям. Он понял, что, вырвавшись на два дня из нечеловечески тяжелой фронтовой обстановки и встретившись с друзьями, люди захотели отключиться, на минуту расслабиться, действительно, что называется, «погулять». И отнесся к этому снисходительно.

Раковский рассказывал нам забавные случаи из своей жизни за границей в качестве посла СССР. Например, как он ездил представляться английскому королю.

Церемония вручения иностранным послом королю верительных грамот, как и все официальные процедуры в Англии, выполнялась по строго установленному древнему традиционному ритуалу. Посол должен был предстать перед королем в средневековом костюме из цветного бархата, со шпагой и шляпой с пером. Ехал он в Букингемский дворец в специальной карете, в сопровождении одетых соответствующим образом слуг и охраны.

Как с юмором рассказывал Христиан Георгиевич, представив себя в бархатном костюме со шпагой, он пришел в ужас. Чтобы не быть смешным в глазах сотрудников посольства, он договорился с партийной и профсоюзной организацией, что на тот час, когда послу надо будет в средневековом костюме проскользнуть в средневековую карету, в большом зале, удаленном от выхода, будет созвано общее собрание.

Но всем хотелось посмотреть на посла в бархате и при шпаге! И когда он спускался с парадной лестницы, сотрудники посольства встретили его в вестибюле смехом и шумной овацией.

Мы, слушая этот рассказ, смеялись не меньше.

Забавно рассказывал Х. Г. Раковский о том, как в бытность его послом во Франции «преследовал» его некий человек, назвавший себя «внуком знаменитого деятеля Парижской Коммуны».

Раковского, как посла СССР, часто приглашали в Париже на вечера, устраивавшиеся парижской общественностью по поводу различных историко-революционных дат. На одном из таких вечеров назвавшийся внуком коммунара человек сказал, обращаясь к Х. Г. Раковскому:

— Мой дорогой друг! Когда мой знаменитый дед-коммунар Джордан умирал, он завещал мне вот эту палку, с которой он стоял на баррикаде. И эту палку я дарю тебе, мой дорогой друг, как представителю революционной России, продолжающей дело Парижской Коммуны.

Палка была как палка, такие десятками валяются на улицах, но она, разумеется, была с благодарностью принята. Однако на следующем такого рода приеме Раковский снова увидел «сына коммунара», который обратился к нему с речью точь-в-точь повторявшей первую — с той только разницей, что на этот раз вместо палки Раковскому преподносилась старенькая трубка. И в третий раз повторилось то же. «Когда мой знаменитый дед-коммунар умирал…» — и Раковскому преподносился очередной презент такого же рода. А улучив момент, когда около Раковского никого не было, «внук коммунара» подошел к нему и доверительно сказал:

— Мне очень хотелось бы иметь от вас знак памяти о нашей дружбе. Не могли ли бы вы подарить мне… пару кавказских пистолетов?

Надо было слышать, как это рассказывал Раковский!

Одним из ближайших друзей Л. Д. Троцкого был А. А. Иоффе, принадлежавший к активнейшим деятелям оппозиции в их борьбе против сталинского большинства. Но в 1927 году он был уже тяжело болен, не мог передвигаться (будучи послом в Китае, он заразился какой-то неизлечимой болезнью) и вскоре покончил жизнь самоубийством, не желая, как он писал в своем предсмертном письме, жить, не будучи в состоянии бороться, как подобает революционеру. По той же причине так поступили в свое время и супруги Лафарг, на пример которых ссылался в своем письме А. А. Иоффе.

Он писал еще, что у него нет средств, чтобы оплатить уход за собой, чтобы сделать свое существование ни для кого не обременительным. Он мог бы, писал Иоффе, получить такие средства от продажи своих мемуаров западным издательствам, если бы не запрет партии.

На квартире А. А. Иоффе несколько раз устраивались собрания оппозиционного актива. На одном из таких собраний был я. Доклад об итогах одного из пленумов ЦК делал Л. Д. Троцкий. Присутствовало человек 250. Доклад, как всегда, был ярким и остроумным, звучал он оптимистически. Но в одном месте, когда аудитория засмеялась и зааплодировала, Лев Давидович сказал:

— Громкий смех и овации мы сейчас себе позволить не можем. Предсмертное письмо А. А. Иоффе адресовал Троцкому. В этом письме Иоффе обвинял Л. Д. Троцкого в излишней мягкотелости и щепетильности, в том, что он не умеет, подобно Ленину, «оставаться в одиночестве». Он сообщает в этом письме, что имел специальную беседу с Владимиром Ильичем по поводу исторической оценки его спора с Троцким о «перманентной революции» и что Ленин твердо сказал ему, Иоффе: в предреволюционном споре о «перманентной революции», прав был не он, Ленин, а Троцкий. Подчеркивая точность и достоверность переданных им слов Ленина, Иоффе пишет: «Мертвые не лгут». (Письмо А. А. Иоффе опубликовано в журнале «Большевик», № 23–24 за 1927 г.).

В своем предсмертном письме А. А. Иоффе не только разрешал Троцкому редактировать его письмо, если некоторые его формулировки окажутся не созвучными политическим задачам оппозиции, но даже просил Троцкого исключить из него все то, что ему покажется лишним, или добавить то, что он найдет нужным.

В 1929 году, в № 4 журнала «Большевик» была напечатана статья Ем. Ярославского, соучастника всех злодейств Сталина, который попытался спекулировать на предсмертном письме Иоффе, чтобы скомпрометировать оппозицию. Ярославский писал о стремлении Иоффе издать свои мемуары на Западе как о торгашеском. Он характеризует данное Иоффе Троцкому разрешение изменять формулировки его письма как двурушничество, моральное раздвоение. Иоффе не рассчитал, писал Ярославский, что его письмо будет немедленно опубликовано. Да, конечно, как хорошо ни знал Иоффе методы Сталина, он все-таки не ожидал, что его последнее в жизни письмо попадет не к адресату, а в руки сталинских молодчиков, немедленно после смерти Иоффе слетевшихся на его квартиру и еще в присутствии трупа произведших там тщательный обыск.

Ничего морально предосудительного в разрешении, данном Иоффе Троцкому, не было. Он считал себя единомышленником Троцкого, глубоко уважал его и полностью доверял ему. Ничего нет удивительного в том, что, готовясь к смерти, он в письме к своему ближайшему другу мог допустить, что не все формулировки его письма будут отточены и поручил отточить их тому, кому писал.

Обвинений же во фракционности и в нарушении партийной дисциплины никогда не боялся ни один настоящий революционер. Не боялся их и Ленин, когда стоял вопрос о судьбах революции, например, во время борьбы за подписание Брестского мира.

Именно к такой тактике призывал Иоффе Троцкого в 1927 году. В 1926–1927 гг. в оппозиционных кругах все больше крепло убеждение, что судьбы революции зависят от того, каких успехов удастся достигнуть оппозиции в борьбе против сталинского большинства.

Начало создания блока троцкистской и зиновьевской оппозиции относится к середине 1926 года. На апрельском пленуме ЦК ВКП(б) при обсуждении тезисов Рыкова «О хозяйственном положении» Троцкий и Каменев выступали еще несогласованно. Встречи уже происходили, но о совместной платформе еще не договорились.

В ходе этих встреч лидеры обеих групп оппозиций проанализировали внутрипартийное положение и причины поражения той и другой оппозиции. Они выявили свои ошибки в предшествующий период после отхода Ленина от руководства, ошибки, которые помогли Сталину захватить власть, и договорились о публичном признании этих ошибок перед партией.

Рассказывая впоследствии об этих переговорах, Троцкий в «Бюллетене» № 31 (XI.1932 г.), в своей статье «Сталинцы принимают меры» писал:

«Чтобы обеспечить блок, левая оппозиция, — против предупреждений и возражений автора этих строк (т. е. Троцкого), — смягчила отдельные формулировки платформы и временно воздержалась от официальных ответов на наиболее острые теоретические вопросы. Вряд ли это было правильно, но левой оппозиции 1923 года не пришлось все же идти на уступки по существу. Мы оставались верны себе, Зиновьев и Каменев пришли к нам. Незачем говорить, в какой мере переход вчерашних заклятых врагов на сторону оппозиции 1923 года укрепил уверенность наших рядов в собственной исторической правоте».

26 апреля 1926 года на президиуме ЦКК выступил Зиновьев со следующим заявлением: «Было такое печальное время, — вместо того, чтобы двум группам настоящих пролетарских революционеров объединиться вместе против сползающих Сталина и его друзей, мы, в силу ряда нелепостей в положении вещей в партии, в течение пары лет били друг друга по головам, о чем весьма сожалеем и надеемся, что это никогда не повторится».

После того, как соглашение о блоке было, наконец, достигнуто, Зиновьев и Каменев подписали декларацию, в которой говорилось: «Сейчас уже не может быть никаких сомнений в том, что основное ядро оппозиции 1923 года предупредило об опасности сдвига с пролетарской линии и об угрожающем росте аппаратного режима. Между тем десятки и сотни руководителей оппозиции 1923 года, в том числе многочисленные старые рабочие-большевики, закаленные в борьбе, чуждые карьеризма и угодливости, несмотря на всю проявленную ими выдержку и дисциплину, остаются по сей день отстраненными от партийной работы».

На объединенном пленуме ЦК и ЦКК от 19–23 июля 1926 года Зиновьев сказал:

«У меня было много ошибок. Самыми главными своими ошибками я считаю две. Первая моя ошибка 1917 года всем вам известна… Вторую ошибку я считаю более опасной, потому что ошибка 1917 года, сделанная при Ленине, Лениным была исправлена, а также и нами, при его помощи, через несколько дней, а ошибка моя 1923 года заключалась в том что…

Орджоникидзе: Что же вы морочили голову всей партии?

Зиновьев: Мы говорим, что сейчас уже не может быть никакого сомнения в том, что основное ядро оппозиции 192З года, как это выявила эволюция руководящих фракций, правильно предупреждала об опасности сдвига с пролетарской линии и об угрожающем росте аппаратного режима. Да, в вопросе о сползании и в вопросе об аппаратно-бюрократическом режиме Троцкий оказался прав против нас». (Стенограмма, в. IV, стр.33)

Это заявление Зиновьева вызвало сильное недовольство в ленинградских кругах, у оппозиционеров «второго призыва», которые искренне поверили в легенду о «троцкизме».

«Зиновьев не раз говорил мне, — писал впоследствии Троцкий, — „В Питере мы это вколотили глубже, чем где бы то ни было. Там поэтому труднее всего переучивать“».

«Очень отчетливо помню, — писал там же Троцкий, — те слова, с которыми Лашевич накинулся на двух ленинградцев, прибывших в Москву для выяснения вопроса о троцкизме.

— Да что вы валите с больной головы на здоровую? Ведь мы же с вами сами выдумали этот „троцкизм“ во время борьбы против Троцкого… Как же вы этого не хотите понять и только помогаете Сталину?..»

Объясняя своим единомышленникам, почему оппозиция 1923 года пошла на объединение с оппозицией 1925 года, Л. Д. Троцкий писал:

«Ленинградская оппозиция своевременно забила тревогу против замазывания дифференциации деревни, по поводу роста кулака и роста его влияния не только на стихийный процесс хозяйства, но и на политику Советской власти; по поводу того, что в рядах нашей собственной партии создалась под покровительством Бухарина теоретическая школа, которая явно отражает давление мелкобуржуазной стихии нашего хозяйства; ленинградская оппозиция энергично выступила против теории социализма в одной стране как теоретического оправдания национальной ограниченности».

На июньском пленуме ЦК в 1926 году Л. Д. Троцкий выступил со следующим заявлением:

«Несомненно, что в „Уроках Октября“ я связывал оппортунистические сдвиги политики с именами тт. Зиновьева и Каменева. Как свидетельствует опыт идейной борьбы внутри ЦК, это было грубой ошибкой.

Объяснение этой ошибки кроется в том, что я не имел возможности следить за идейной борьбой внутри семерки и вовремя установить, что оппортунистические сдвиги вызывались группой, возглавляемой т. Сталиным, против товарищей Зиновьева и Каменева.»

Как показали дальнейший ход борьбы и роль, которую в конце концов сыграл Сталин в разгроме партии, решающий промах оппозиция совершила в 1923 году, когда Сталину удалось столкнуть Зиновьева и Каменева с Троцким и обеспечить себе поддержку Бухарина, Рыкова и Томского. Самая крупная ошибка была совершена Зиновьевым, Каменевым, Бухариным и другими, не выполнившими завещания Ленина и не удалившими Сталина с поста генерального секретаря. Больше такая благоприятная ситуация для удаления Сталина уже не повторилась: он сумел завершить укомплектование партийного и государственного аппарата послушными и преданными ему людьми.

В 1923 году положение в партии, внутри страны и на международной арене не угрожало основам диктатуры пролетариата и не толкало неизбежно, как полагал Троцкий, партию и Советскую власть на путь перерождения. При правильной политике по отношению к крестьянству, при решительной борьбе с бюрократизмом и широкой внутрипартийной демократии партия могла бы продержаться у власти до подхода мировой революции. И не только продержаться. Были все возможности значительно укрепить индустриальную и пролетарскую базу страны; на основе постепенного и добровольного перехода на коллективные формы значительно поднять сельское хозяйство; осуществить культурную революцию, — то есть к моменту революции в передовых западных странах привести нашу страну значительно более цивилизованной и подготовленной к социализму.

Декларации Троцкого, Зиновьева и Каменева, если взглянуть на них ретроспективно, звучат вполне искренними и справедливыми. Никакой дипломатии здесь, видимо, не было. Если бы Троцкий с таким заявлением выступил на ХIV съезде партии, по горячим следам борьбы между Сталиным и Зиновьевым, никто не посмел бы обвинить его в беспринципности, так как именно Сталин на съезде выступил в роли защитника Троцкого, а нападал на него Зиновьев. Кто знает, может быть такая своевременная поддержка Троцким зиновьевской оппозиции могла стать поворотным пунктом истории партии… Но на ХIV съезде Троцкий молчал. И именно поэтому, и еще потому, что наиболее острая борьба в недавнем прошлом шла между Троцким и Зиновьевым, Сталину удалось представить их блок как беспринципный союз.

Две линии — линия Сталина и линия объединенной оппозиции — были диаметрально противоположными линиями внутрипартийной политики.

Сталин, стремившийся к личной власти, приспосабливал внутрипартийный и государственный режим именно к этой цели, то есть к подавлению всякого свободомыслия в партии и в народе, включая и стремление к национальному самоопределению.

Линии Троцкого, который стремился к мировой революции, соответствовал режим, способствующий подъему самодеятельности масс, свободному волеизъявлению партии, вовлечению масс во все сферы государственной, хозяйственной и общественной жизни. Только такой социализм (говоря в сегодняшних терминах, «социализм с человеческим лицом») мог стать притягательной силой для трудящихся на Западе.

Только такой социализм, при котором все национальности равны на деле, а не на словах, при котором все они получают реальное право на самоопределение, мог стать притягательной силой для национально-освободительных революций на Востоке.

Сталин прекрасно понимал, что национализация средств производства дает громадные преимущества для усиления власти центрального аппарата, который был у него в руках, а значит — для его власти. И он стоял за повсеместное обобществление средств производства — не потому, что это должно было стать первым шагом к утверждению нового социалистического строя, а потому, что это усиливало его личную власть.

Следует вспомнить, что в 1925–1927 годах Сталин и не думал о коллективизации и говорил о ней только потому, что после опубликования последних произведений Ленина не говорить о ней было невозможно. Тогда Сталин шел по пути привлечения на свою сторону крестьян путем поощрения развития индивидуальных хозяйств кредитами, удобрениями и прочим. Изменил он свою политику только тогда, когда увидел, что кулачество ограничивает его власть. Когда он увидел, что кулачество не дает хлеба государству, т. е. сопротивляется его мероприятиям, то он решил ликвидировать сопротивляющихся ему кулаков и зажиточных середняков и установить систему колхозов, полностью подчиненных его власти. Чтобы обеспечить это полное и безоговорочное подчинение, он и наказал крестьянство страшным голодом в 1932–1933 годах, решив раз навсегда отучить его от сопротивления.

С моей точки зрения, Сталин шел на коллективизацию и ликвидацию кулачества как класса вовсе не потому, что надеялся таким путем скорее построить социализм, а потому что надеялся, безоговорочно подчинив колхозы своей власти, избежать хозяйственных кризисов.

Оппозиция в те годы по-настоящему не понимала до конца сталинских планов. Она рассматривала его политику как ошибочную, как отклонение от ленинской политики, но не как полный отход от социализма к авторитарному строю.

Его зигзаг в сторону колхозов, который послужил одним из поводов для раскола троцкистской оппозиции, был вызван не пониманием вреда политики правых, а лишь желанием подавить возрастающее сопротивление его власти верхних слоев крестьянства.

Он ограниченно понимал задачи социализма не только в силу узости своего мышления, но прежде всего потому, что для него пределом стремлений была единоличная власть. Для ее полного утверждения и могущества ему не нужно было осуществление идеи колхозов, ему нужны были сами колхозы как организации, облегчающие реализацию его авторитарной политики.

Чем я могу подтвердить такое мое понимание сталинской политики тех лет?

Во-первых, тем, что Сталин в первые годы после смерти Ленина, с 1924 по 1928 годы, стоял на почве поощрения индивидуального крестьянства и был решительно против форсирования коллективизации вплоть до ХV съезда партии. Переход от одной линии к другой был совершен им стремительно.

Во-вторых, тем, что после того, как зажиточное крестьянство сократило продажу хлеба государству и тем самым стало ограничивать его экономическую власть, Сталин на другой день после ХV съезда (где он, вместе с Молотовым, громил оппозицию за ее предложение ограничить эксплуататорские тенденции кулака) стал проводить экстраординарные меры против зажиточных слоев деревни, а вскоре осуществил ликвидацию кулачества как класса.

В-третьих, если бы он исходил из интересов социализма, разве он позволил бы себе, как революционер и социалист, расправиться с миллионами людей — в полном противоречии с Марксом, Энгельсом и Лениным, рекомендовавшими приобщать крестьян к социализму только добровольно, не допуская никакой торопливости и даже намеков на принуждение?

В-четвертых, если бы в основе сталинской политики в крестьянском вопросе (как и в других) не лежали его личные мотивы, разве он установил бы практику ничем не ограниченного грабежа колхозников? Разве он заставил бы их работать бесплатно и довел по сути дела до нищенского состояния?

Может быть, Сталин, делая все это, думал, что он строит социализм — в каком-то своем понимании? Не отбрасываю такого предположения, но думаю, что, осуществляя «социализм» в этом своем понимании, он прежде всего исходил из своего стремления к неограниченной личной власти.

Каким-то, ему одному ведомым путем он в перспективе сочетал свои авторитарные идеи с социализмом, как сочетал свою великорусскую, великодержавную националистическую политику с казенным интернационализмом. Считая, что он — гений, он вел страну своим собственным путем, в сторону, противоположную той, куда указывали путь Маркс и Ленин. Его политика смахивает на феодальный социализм, и кто его знает, к какому обществу и на каком этапе намеревался он в конечном счете привести эту смесь самовластия с обобществлением. Во всяком случае его, сталинский, «социализм» ничего общего не имел с научным социализмом Маркса, Энгельса и Ленина.

Основные разногласия между сталинским большинством ЦК и Объединенным оппозиционным блоком Троцкого и Зиновьева выявились по следующим вопросам:

1. о китайской революции,

2. о строительстве социализма в одной стране,

3. об индустриализации,

4. о политике партии в деревне,

5. о внутрипартийной демократии.

Наиболее открыто правая политика сталинско-бухаринской группы выявилась в вопросе об отношении в 1923–1927 годах к китайской революции.

Китайская политика Сталина и Коминтерна исходила из «блока четырех классов», то есть из тех же самых принципов, из которых исходил Сталин в 1917 году в своем отношении к Временному правительству Керенского. Как тогда в России, так и теперь в Китае, Сталин и Бухарин считали, что поскольку революция буржуазная, она должна осуществляться руками буржуазии, то есть Гоминдана. Роль Коминтерна в Китае в данной ситуации должна была состоять в том, чтобы подталкивать Гоминдан в сторону революции.

Несмотря на опыт русской революции, несмотря на решение II Конгресса Коминтерна по докладу Ленина о национальном и колониальном вопросах (в котором на опыте СССР и стран Востока была разработана тактика партии в период подготовки революции), Сталин и Бухарин продолжали проводить меньшевистскую политику. Недаром № 8 берлинского органа меньшевиков «Социалистический вестник» 2 апреля 1929 года оценил политику Сталина в китайской революции как меньшевистскую. «…Мартынов в „Правде“, — писал „Социалистический вестник“, — весьма невразумительно и… совсем „по-меньшевистски“ доказывал правильность официальной позиции, настаивающей на необходимости сохранить „блок четырех классов“, не спешить с разрушением коалиционного правительства, в котором рабочие заседают совместно с крупной буржуазией, не навязывая ему преждевременных социалистических задач».

Из этих же соображений Коминтерн по инициативе Сталина и Бухарина настоял на вступлении китайской компартии в Гоминдан. Эта рекомендация также противоречила позиции Ленина, изложенной им на II Конгрессе Коминтерна, где он подчеркивал: «Коммунистический Интернационал должен идти во временном союзе с буржуазной демократией, но не сливаться с нею и безусловно охранять самостоятельность пролетарского движения, даже в самой зачаточной форме». (Ленин, т.41, стр. 167)

В письме ко всем членам Китайской компартии, датированным 10.ХI.1929 года, бывший генеральный секретарь КПК Чен-Ду-сю изложил историю борьбы и взаимоотношений Китайской компартии с Коминтерном в период 1926–1927 годов. В этом письме он сообщает, что все руководство компартии Китая было против ее вступления в Гоминдан. Но на этом настаивал Далин — представитель Интернационала молодежи, затем — делегат Коминтерна Маринг, который настойчиво утверждал, что Гоминдан не является партией буржуазии, а является объединенной партией разных (?) классов, и что пролетарская партия должна вступить в ряды Гоминдана, чтобы воздействовать на него и толкать в сторону революции… Под конец Маринг поставил вопрос, намерена ли Китайская компартия повиноваться резолюции Коминтерна. «После этого, — писал Чен-Ду-сю, — руководителям молодой Китайской компартии не оставалось ничего другого, как подчиниться».

После вступления Китайской компартии в Гоминдан Сун-Ят-Сен стал настаивать на том, чтобы Китайская компартии безоговорочно подчинилась партийной дисциплине Гоминдана и не критиковала его руководство. Он предупреждал, что если Китайская компартия не подчинится этому требованию, она будет исключена из Гоминдана.

Чен-Ду-сю и ЦК Китайской компартии поставили перед Коминтерном вопрос о разрыве с Гоминданом. Этому решительно воспротивился новый представитель Коминтерна в Китае Бородин. Были забыты все указания Ленина в том же докладе II Конгрессу Коминтерна, в котором Ленин вопрос о поддержке буржуазно-освободительных движений (таких, как Гоминдан) ставил в зависимость от того, насколько эти движения действительно революционны и от того, будут или не будут их представители «препятствовать нам воспитывать и организовывать в революционном духе крестьянство и широкие массы эксплуатируемых».

20 марта 1926 года Чан-Кай-ши совершил переворот в Кантоне, во время которого была разоружена гвардия стачечного комитета. «ЦК Гоминдана, — писал Чен-Ду-сю, вынудил все коммунистические элементы покинуть руководящие учреждения Гоминдана, запретил критику сун-ят-сенизма коммунистами и постановил, чтобы списки всех лиц, вступающих в компартию, предъявлялись Гоминдану. Все это было принято» — опять-таки несмотря на то, что требования Гоминдана явно противоречили условиям, принятым II Конгрессом Коминтерна. Списки эти впоследствии были использованы руководством Гоминдана для репрессий против китайских коммунистов.

ЦК Китайской компартии стремился создать свои собственные вооруженные силы и с этой целью обратился за помощью к Бородину. «Но последний не согласился с нами, — пишет Чен-Ду-сю, — и направлял все свои силы для постоянного усиления Чан-Кай-ши. Бородин отказал в просьбе ЦК Китайской компартии выделить ему 5000 винтовок для вооружения крестьян в Гуандуне, так как это, по его словам, могло вызвать подозрения Гоминдана». «Конкретно говоря, — писал дальше Чен-Ду-сю, — это был период, когда буржуазный Гоминдан заставил пролетариат следовать за его руководством… Делегат Коминтерна открыто сказал, что коммунисты должны выполнять работу кули для Гоминдана».

Бородин был только агентом Сталина и сам не смел проявлять какой-либо инициативы. Все попытки ЦК Китайской компартии порвать с Гоминданом наталкивались на решительное сопротивление Бородина. А в это время московская «Правда» метала громы и молнии против сторонников разрыва с буржуазией. Заведующий восточным отделом Коминтерна прибыл в Китай со специальным поручением поддержать господство Гоминдана над пролетариатом.

После того, как 20 марта 1926 года Чан-Кай-ши совершил переворот в Кантоне, он стал добиваться, чтобы Гоминдан был принят в Коминтерн. Это его требование было удовлетворено: Гоминдан приняли в Коминтерн в качестве сочувствующей партии. Тогда же произошел обмен портретами между Сталиным и Чан-Кай-ши. Нужно сказать, что Троцкий тоже получил от Чан-Кай-ши портрет, но отослал его обратно и категорически отказался послать ему свой.

Прием Гоминдана в Коминтерн и демонстрация дружбы между ним и коммунистическим движением противоречили прямым предупреждениям Ленина против «перекрашивания буржуазно-освободительных течений (таких, как Гоминдан) в цвет коммунизма». (Ленин, т.41, стр.167).

Позднее, когда Чан-Кай-ши беспощадно подавил восстание рабочих Шанхая, Сталин отрицал, что Чан-Кай-ши все еще продолжает оставаться членом Коминтерна и даже то, что он вообще когда-нибудь состоял членом Коминтерна. Сталин «забыл», что по вопросу о приеме Гоминдана в Коминтерн было проведено голосование в Политбюро, зафиксированное в протоколах последнего, и что против приема Гоминдана в Коминтерн голосовал один только Троцкий. Сталин «забыл» также, что в VII пленуме ИККИ, осудившем левую оппозицию, участвовал делегат Гоминдана Шао-Ли-дзы, речь которого также имеется в протоколах пленума. Этот представитель Гоминдана обещал, что его партия под руководством Коминтерна разрешит все задачи революции, «разрешила» же она только одну — осуществила кровавое подавление восставших рабочих Шанхая.

Анализируя сегодня статьи и выступления Сталина в 1926–1927 гг., опубликованные и не опубликованные в 8 и 9 томах его собрания сочинений, поражаешься, с каким бесстыдством фальсифицировал он взгляды Ленина по национальному и колониальному вопросам.

В речи, произнесенной 5 апреля 1927 года на собрании актива московской партийной организации, Сталин отстаивал пребывание компартии Китая в составе Гоминдана и отрицал возможность измены Чан-Кай-ши. Там же он заявил: «Бородин бодрствует». Факт произнесения этой речи отмечен в биографической хронике Сталина, но сама речь в собрании сочинений отсутствует. И по понятным причинам. Ровно через неделю после оптимистических высказываний гениального провидца, 13 апреля того же года Гоминдан устроил контрреволюционный переворот в Шанхае и кровавую баню шанхайским рабочим. И в мае 1927 года, в ответе Маргулину, который писал об отклонении Сталина от политики, провозглашенной Лениным на II Конгрессе Коминтерна, Сталин уже вообще ни слова не говорит ни о приеме Гоминдана в состав Коминтерна, ни о вступлении Китайской компартии в Гоминдан. Будто ничего этого вообще не было!

О том, как происходило подавление Гоминданом восстания шанхайских рабочих, подробно рассказал на ХV съезде ВКП(б) член Исполкома Коминтерна молодежи Хитаров, направленный в Китай Сталиным и присутствовавший в Шанхае во время контрреволюционного переворота.

Хитаров говорил о бездеятельности коммунистов, стоявших во главе Шанхайского правительства. Они объясняли свою пассивность тем, что гоминдановцы либо вообще отказывались принимать участие в работе шанхайского правительства, либо затягивали — как это делали левые гоминдановцы, возглавлявшие уханьское правительство — утверждение шанхайской администрации. Сил у шанхайского правительства было достаточно. О своей поддержке шанхайского восстания заявил командир Первой дивизии чанкайшистских войск Сей-о, предупредивший шанхайское руководство о готовящемся перевороте. Он заявил, что готов со своей дивизией остаться в Шанхае, чтобы вместе с шанхайскими рабочими бороться против военного переворота. Однако руководители восстания, боясь конфликта с Чан-Кай-ши отклонили его предложение — и Первая дивизия как ненадежная была выведена чанкайшистском командованием из Шанхая и заменена второй дивизией. Через два дня после этого военный переворот совершился, и шанхайские рабочие были расстреляны.

По личному указанию Сталина эта часть сообщения Хитарова была изъята из протоколов ХV съезда, ибо шанхайское правительство только выполняло директивы Сталина.

Какую же позицию занял Сталин после контрреволюционного переворота Чан-Кай-ши в Шанхае?

Вот что писал он в апреле 1927 г. в своих тезисах «Вопросы китайской революции», написанных для пропагандистов (9-й т. собрания соч. Сталина):

«Переворот Чан-Кай-ши означает, что в Южном Китае отныне будут два лагеря, два правительства, две армии, два центра — центр революции в Ухани и центр контрреволюции в Нанкине…

Это значит, что революционный Гоминдан в Ухани, ведя решительную борьбу против утилитаризма и империализма будет превращаться на деле в орган революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства…

Из этого следует, далее, что политика тесного содружества левых и коммунистов внутри Гоминдана приобретет на данном этапе особую силу и особое значение, что это сотрудничество отражает складывающийся союз рабочих и крестьян вне Гоминдана, что без такого сотрудничества невозможна победа революции». (Сталин, собр. соч., т.9, стр. 226–227)

Таким образом Сталин снова повторяет свой эксперимент, но теперь уже с левым Гоминданом.

Генеральный секретарь Китайской компартии снова поднял вопрос о выходе из левого Гоминдана. Он обратился за помощью и советом к Бородину, Тот сказал ему: «Я вполне согласен с вашей мыслью, но я знаю, что Москва никогда не позволит этого».

Это было в середине апреля 1927 года, а в конце мая того же года произошел контрреволюционный переворот «левого» Гоминдана в Ухани.

В двадцатых числах мая 1927 года в Москве происходило заседание VIII пленума ИККИ. Пленум осудил левую оппозицию (троцкистско-зиновьевский блок) за требование разрыва с «левым» Гоминданом. Телеграмма о контрреволюционном перевороте «левого» Гоминдана в Чанша пришла через несколько дней после того, как пленум осудил оппозицию. Сталин эту телеграмму от пленума скрыл.

«Изменить решение пленума ИККИ, — писал Чен-Ду-сю, — значило бы признать правоту оппозиции. На это Москва не могла пойти. Пусть гибнет Китайская революция, но да здравствует престиж сталинской бюрократии!» Когда Уханьское правительство окончательно стало на путь контрреволюционного разбоя, Москва разразилась следующей директивой:

«Порвать только с правительством Гоминдана, но не с Гоминданом».

Л. Д. Троцкий считал, что политика Сталина и Бухарина в Китае являлась пародией — не столько на большевистскую, сколько на меньшевистскую политику в 1905 году.

Троцкий был решительным противником вступления компартии Китая в Гоминдан, приема Гоминдана в Коминтерн, избрания Чан-Кай-ши почетным членом Исполкома Коминтерна. «Этим жестом, — говорил Л. Д. Троцкий, — Бухарин и Сталин демонстрировали „добрую волю“ в отношении Гоминдана и ударяли по компартии Китая».

Выше уже говорилось о том, что в ответ на требование представить Гоминдану списки присоединившихся к нему коммунистов, руководство компартии хотело создать свои вооруженные силы на случай нападения Гоминдана и просило советских советников о помощи. Представители СССР категорически отказали в помощи и отвергли план создания коммунистических вооруженных сил. Это поставило компартию Китая в зависимое от Гоминдана положение. И когда Чан-Кай-ши запретил демонстрации, подавил профсоюзы и направил войска для подавления революционных крестьян, компартия не смогла прийти к ним на помощь.

Руководство Компартии Китая снова обратилось в Коминтерн с просьбой разрешить выход из Гоминдана. Бухарин отверг эту просьбу как «ультрареволюционную ересь». Сталин присоединился к нему и предостерег руководство Китайской компартии от попыток создания Советов. Уже после того, как Чан-Кай-ши начал контрреволюционное наступление на рабочих Шанхая, Сталин и Бухарин в ответ на просьбу китайских коммунистов о помощи предложили им «передать контроль над Шанхаем Гоминдану». Через некоторое время Чан-Кай-ши репрессировал десятки тысяч китайских коммунистов.

5 марта 1926 года на закрытом заседании Политбюро ЦК ВКП(б) с докладом о Китайской революции выступил Л. Д. Троцкий. Он сказал в этом докладе: «Политика компартии должна оставаться независимой от соображений советской дипломатии. Последняя может заключать сделки с буржуазными правительствами, а дело революционеров свергать это правительство».

Сталин и Бухарин во имя того, чтобы избежать столкновения с мировым империализмом, то есть во имя национальных интересов России, приносили в жертву интересы мировой революции.

Китайская революция явилась лакмусовой бумажкой для сталинской идеологии. Захватив власть в партии и стране с помощью отталкивавшихся от международной революции слоев и при косвенной, но очень действенной поддержке враждебных классов, Сталин автоматически стал вождем Коминтерна и тем самым — руководителем китайской революции. И он проявил при этом свои методы и свои качества.

Подчиняя китайских рабочих буржуазии, тормозя аграрное движение, поддерживая реакционных генералов, разоружая рабочих, препятствуя возникновению Советов и ликвидируя возникшие, Сталин выполнил до конца ту историческую роль, которую Церетели лишь пытался выполнить в России. Разница в том, что Церетели действовал на открытой арене, имея против себя большевиков, — и ему пришлось немедленно и на месте понести ответственность за попытку выдать буржуазии связанный и обманутый пролетариат.

Сталин же действовал в Китае из-за кулис, защищенный могущественным аппаратом и прикрытый знаменем большевизма.

Церетели использовал репрессии буржуазной власти против большевизма.

Сталин сам применил эти репрессии против большевиков, состоявших в оппозиции.

Репрессии буржуазии разбивались о волну подъема.

Репрессии Сталина питались волной отлива.

Вот почему Сталин получил возможность довести опыт чисто меньшевистской политики до конца в китайской революции, закончившейся трагической катастрофой.

Предоставленный самому себе, Сталин во всех больших вопросах всегда и неизменно занимал оппортунистическую позицию. Если у Сталина не было с Лениным сколько-нибудь значительных теоретических и политических конфликтов, как у Бухарина, Каменева, Зиновьева, даже Рыкова, то это потому, что Сталин никогда свои взгляды не отстаивал принципиально, и во всех случаях, когда надвигались серьезные разногласия, попросту умолкал, отходил в сторону и выжидал.

В расхождениях между оппозиционным блоком и сталинской группировкой основным был вопрос о строительстве социализма в одной отдельно взятой стране.

В истории КПСС, изданной в 1962 году, говорится: «Вопрос о возможности построения социализма в СССР был главным вопросом, по которому расходились с В. И. Лениным, с партией все оппортунисты, все группы и фракции». (Стр. 392)

В той же книге (стр.760) утверждается, что «К. Маркс и Ф. Энгельс, открывшие законы капитализма в его домонополистической стадии, учили, что социалистическая революция не может победить в одной, отдельно взятой стране, что она победит одновременно во всех или в большинстве капиталистических стран».

Здесь все преднамеренно спутано: вопрос о построении социализма в одной стране — с вопросом о победе социалистической революции в одной стране. И все неверно. Ни Маркс и Энгельс, ни Ленин, ни Троцкий никогда не ставили под сомнение вопрос о возможности социалистической революции сначала в одной стране, но постоянно подчеркивали невозможность окончательной победы социализма в одной, отдельно взятой стране.

Дальше авторы «Истории КПСС» утверждают: «Этим выводом, правильным для периода, когда капитализм развивался по восходящей линии, руководствовались все марксисты, но к началу XX века обстановка круто изменилась. Капитализм перерос в империализм… Положение К. Маркса и Ф. Энгельса о невозможности победы социализма в одной, отдельно взятой стране уже не соответствовало новой обстановке, и В. И. Ленин не побоялся пересмотреть его». (там же, стр.760)

В приведенной цитате — несколько ошибок, допущенных авторами из-за непонимания ими механики капитализма.

Во-первых, из факта перерастания капитализма в империализм вытекает только то, что всякая революция, где бы она ни произошла, не станет преждевременной. Ибо капитализм вступил в полосу дряхлости и умирания — и революция, возникшая в одном районе, может рикошетом распространиться на другие районы.

Во-вторых, из неравномерности развития капитализма (а что капитализм всегда, на всех своих стадиях развивается неравномерно, это прекрасно знал Маркс — см. т.26, изд.2-е, ч.10, стр.591) вытекает только то, что в то время, как одни страны уже созрели для социалистической революции, другие еще продолжительное время находятся на низкой ступени экономического развития. Это-то и создает предпосылки для возможности социалистической революции сначала в одной стране.

Но Сталин решил использовать это по-своему. Исходя из положения Маркса о неравномерности развития капитализма, В. И. Ленин доказывал возможность победы социалистической революции первоначально в одной стране. Сталин решил превратить это в доказательство того, что В. И. Ленин является автором теории о возможности окончательной победы социализма в одной, отдельно взятой стране.

Сталин привел следующую выдержку из статьи Ленина 1915 года «О лозунге Соединенных Штатов Европы»:

«Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих и даже в одной отдельно взятой капиталистической стране. Победивший пролетариат этой страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство, встал бы против остального капиталистического мира, привлекая к себе угнетенные классы других стран, поднимая в них восстание против капиталистов.» (Ленин, там же, т.26, стр.354)

В статье, из которой Сталин взял Цитату, Владимир Ильич критиковал лозунг Соединенных Штатов Европы, выдвинутый на конференции заграничных секций социал-демократических партий, как лозунг антисоциалистический. Ленин считал, что объединение всех европейских стран в единое государство будет только содействовать капиталистам «сообща давить социализм в Европе». Наоборот, существование самостоятельных европейских государств при их неравномерном развитии обеспечит возможность для революционной демократии отдельных стран осуществить социалистическую революцию — сначала в тех странах, где сложилась революционная ситуация, не дожидаясь такого положения, когда созреет капитализм во всех «Соединенных штатах Европы».

Только так можно понимать мысли Ленина, развитые в его тезисе о «неравномерном развитии капитализма». И уж во всяком случае не так, как их толковал Сталин на ХV конференции ВКП(б) и на VIII пленуме ИККИ, стремясь доказать на этом основании возможность окончательной победы социализма в одной стране.

Доказывая несостоятельность толкования Сталиным приведенной цитаты, Л. Д. Троцкий на VIII пленуме ИККИ говорил: «Под словами „победа социализма“ мы в разных случаях понимаем разное. Так, например, когда Ленин, говоря о Западной Европе, писал в 1915 году, что пролетариат отдельной страны может взять власть, организовав социалистическое производство и принять бой затем с буржуазией других стран, что понимал он тут под организацией социалистического производства? То, что уже есть у нас за последние годы: фабрики и заводы вырваны из рук буржуазии, необходимые шаги к обеспечению производства за государственный счет сделаны, так что народ может жить, строить, отстаивать себя против буржуазных государств и пр. Это тоже победа социализма, тоже организация социалистического производства, только самая первоначальная. Отсюда до построения социалистического общества еще однако очень далеко.»

Сославшись на Ленина, как на автора теории строительства социализма в одной, отдельно взятой стране, Сталин сформулировал обвинение против Троцкого как автора противоположной теории, враждебной ленинизму. В резолюции ХV партконференции эта позиция Троцкого охарактеризована следующим образом: «Троцкизм придерживается совершенно других взглядов на характер и перспективы нашей революции. Несмотря на то, что Троцкий шел в Октябре 1917 года с партией, он исходил и продолжает исходить из того, что наша революция сама по себе не является, по существу дела, социалистической, что Октябрьская революция есть лишь сигнал, толчок, исходный пункт социалистической революции на Западе, что если наступит затяжка мировой революции и победоносная революция на Западе не подоспеет в самый близкий период, то пролетарская власть в России должна будет пасть или переродиться (что одно и то же) под напором неизбежных столкновений между пролетариатом и крестьянством».

Между тем, рассмотрев внимательно позиции Ленина и Троцкого, мы убеждаемся, что между этими позициями не было никаких противоречий.

Так, оба они — и Ленин, и Троцкий — считали, что начинать революцию нужно на национальной почве, не дожидаясь начала революции в других странах. Потому и совпали полностью позиции Ленина и Троцкого во время подготовки Октябрьской революции.

Резолюция ХV конференции обвинила Троцкого в том, что он рассматривал Октябрьскую революцию не саму по себе, не как исходный пункт для строительства социализма в России, а как толчок, пример, сигнал для мировой революции.

Но и здесь обнаруживается полное совпадение точек зрения Ленина и Троцкого.

Выступая на 1-м Всероссийском съезде работников просвещения 25 августа 1918 года Владимир Ильич говорил: «Каждый несет с собой на фронт сознание того, что он борется за судьбу не только русской, но и всей международной революции, ибо мы можем быть уверены в том, что русская революция — только пример, только первый шаг в ряде революций, которыми неизбежно закончится война.» (Ленин, т.37, стр.76).

Сталин обвинил Троцкого в утверждении, что если всеевропейская революция не подоспеет, то пролетарская власть в России должна будет пасть перед лицом «консервативной Европы».

Но и такой взгляд Л. Д. Троцкого нисколько не противоречил ленинским взглядам. В отчете ЦК VIII съезду партии, 18 марта 1919 года Ленин говорил: «Мы живем не только в государстве, но и в системе государств, и существование Советской республики рядом с империалистическими государствами продолжительное время немыслимо». (Ленин, т.38, стр. 139)

Л. Д. Троцкий считал, что подлинный подъем социалистического хозяйства станет возможным только после победы революции в важнейших странах Европы. Это тоже совпадает с позицией Ленина. Выступая 12 марта 1919 года в Петроградском Совете, В. И. Ленин говорил: «Дело строительства социализма целиком зависит от того, как скоро победит революция в важнейших странах Европы. Только после такой победы мы можем серьезно приняться за дело строительства». (Ленин, ПСС изд. II-е, т. 24, с. 33)

Выступая на VI Всероссийском чрезвычайном съезде Советов в 1918 году, В. И. Ленин говорил:

«…С самого начала Октябрьской революции вопрос о внешней политике и международных отношениях встал перед нами как самый главный вопрос не только потому, что империализм означает отныне самое прочное и сильное сцепление всех государств мира в одну систему, чтобы не сказать в один грязный кровавый комок, но и потому, что полная победа социалистической революции немыслима в одной стране (подчеркнуто нами), а требует самого активного сотрудничества по меньшей мере нескольких передовых стран, к которым мы Россию причислить не можем. Вот почему вопрос о том, насколько мы достигнем расширения революции и в других странах и насколько нам удастся до тех пор дать отпор империализму, стал одним из главных вопросов революции». (Ленин,т.37, с.153)

Троцкий также считал, что русская революция является частью мировой революции и что окончательно победить она может только во всеевропейском масштабе, при государственной поддержке пролетариата передовых стран.

И Ленин, и Троцкий не рассматривали перспективу нашей революции в национальных границах, как это делал Сталин и как это делают сейчас его наследники, а ставили задачу удержать власть до тех пор, «пока не придут рабочие всех передовых стран… на помощь». (Ленин, т.36, стр.109). В. И. Ленин неоднократно подчеркивал, что национальные задачи нашей революции должны быть подчинены интересам международной революции.

«Если мы верим, — говорил он, — в то, что германское движение может развиться немедленно в случае перерыва мирных переговоров, то мы должны пожертвовать собою, ибо германская революция будет гораздо выше нашей». (VIII съезд РКП(б), стр.245)

«Мы утверждаем, что интересы социализма, интересы мирового социализма выше интересов национальных, выше интересов государства. Мы оборонцы социалистического отечества». (там же, т.36, стр. 340–349)

«Мы приносим и должны принести величайшие национальные жертвы ради высшего интереса всемирной пролетарской революции». (там же, т. 37, стр. 190)

«Когда мы начинали в свое время международную революцию, мы это делали не из убеждения, что мы можем предварить ее развитие, но потому, что целый ряд обстоятельств побуждал нас начать эту революцию. Мы думали: либо международная революция придет нам на помощь, и тогда наша победа вполне обеспечена, либо мы будем делать нашу скромную работу в сознании, что в случае поражения мы все же послужим делу революции. Нам было ясно, что без поддержки мировой революции победа пролетарской революции невозможна. Еще до революции, а также и после нее мы думали: сейчас же или, по крайней мере, очень быстро наступит революция в других странах, в капиталистических более развитых, или в противном случае мы должны погибнуть. Несмотря на это сознание, мы делали все, чтобы при всех обстоятельствах и во что бы то ни стало сохранить советскую систему, так как знали, что мы работаем не только для себя, но и для международной революции». (Ленин, т.44, с.36)

Разве в этой ленинской постановке вопроса есть хоть намек на переключение тактики партии с перспектив мировой революции на перспективу строительства социализма в одной стране?

Ленин прямо говорит, что мы думали: если международная революция не придет, то мы должны погибнуть.

Ленин ставит вопрос о сохранении советской системы — для чего? Для строительства социализма в одной стране? Нет, «так как знали, что мы работаем не только на себя». А если б на мировую революцию надежд не было? Тогда не нужна была бы и советская система. Таков смысл этой выдержки Ленина.

Авторами теории строительства социализма в одной стране были Бухарин и Сталин. Обоснование этой теории бесспорно принадлежит Бухарину, так как Сталин не обладал способностями, чтобы обосновать какую бы то ни было теорию, даже такую реакционную. Сталин воспользовался бухаринским истолкованием вопроса о строительстве социализма и положил его в основу своей политической линии.

Сам Бухарин в брошюре, посвященной Октябрьской революции и написанной им в начале 1918 года («От крушения царизма до падения буржуазии») писал: «Перед российским пролетариатом становится так резко, как никогда, проблема международной революции. Вся совокупность отношений, сложившихся в Европе, ведет к этому неизбежному концу. Так перманентная революция в России переходит в Европейскую революцию пролетариата».

Сталин до 1925 года вопрос о победе социализма в одной стране трактовал примерно так же, как и все большевики того времени, только более упрощенно и схематично.

В августе 1917 года, в отсутствии Ленина, который тогда скрывался в Разливе, Сталин и Свердлов проводили VI съезд партии. В эти дни Сталиным был написан и съездом принят «Манифест РСДРП(б) ко всем трудящимся, ко всем рабочим, солдатам и крестьянам России», в котором имеются следующие слова: «С самого начала российский пролетариат понимал, что для успеха революции необходима взаимная поддержка рабочих всех стран, необходимо международное восстание порабощенных пролетариев Европы». (Протоколы VI съезда РСДРП(б), стр.271)

В 1924 году, в книге «О Ленине и ленинизме» Сталин писал:

«Но свергнуть власть буржуазии и поставить власть пролетариата в одной стране еще не значит обеспечить полную победу социализма. Главная задача социализма — организация социалистического производства, — остается еще впереди. Можно ли разрешить эту задачу, можно ли добиться окончательной победы социализма в одной стране без совместных усилий пролетариев нескольких передовых стран? Нет, невозможно. Для свержения буржуазии достаточно усилий одной страны — об этом говорит история нашей революции. Для окончательной победы социализма, для организации социалистического производства усилий одной страны, особенно такой крестьянской страны, как Россия, — уже недостаточно, для этого необходимы усилия пролетариата нескольких передовых стран. Поэтому развитие и поддержка революции в других странах является существенной задачей победившей революции. Поэтому революция победившей страны должна рассматривать себя не как самодовлеющую величину, а как подспорье, как средство ускорения победы пролетариата в других странах». (Сталин «О Ленине и ленинизме», 1924, стр.60)

Аргументация Сталина небогата, в теоретических вопросах он почувствовал себя уверенным только тогда, когда все крупные партийные теоретики были уничтожены, и он выступал перед теми, кого сам официально утвердил «теоретиками». Однако и он подчеркивал, что революция победившей страны не должна рассматривать себя как самодовлеющую величину, а как подспорье мировой революции. За эти же самые мысли, высказанные Троцким до 1924 года, Сталин обвинил его в разрыве с ленинизмом.

В приведенной выдержке Сталин примитивно толкует главную задачу социализма как задачу организации социалистического производства.

Организовать социалистическое производство пролетарская власть может и до победы революции в важнейших капиталистических странах, но окончательно построить более передовое и прогрессивное, чем капитализм, демократическое социалистическое общество без поддержки большинства передовых стран не сможет. Ибо окончательная победа социализма означает создание демократического общества без классов, без государства, без армии, без аппарата подавления, следовательно без насилия, с равенством труда и равенством платы, с более высоким уровнем производительности труда и более высоким уровнем жизни, чем при капитализме. Только так следует понимать социализм, и так понимали его и Маркс, и Энгельс, и Ленин.

Что вкладывал в понятие социализм Сталин?

Выступая на VIII пленуме ИККИ, он сказал:

«Но что значит построить социализм, если перевести эту формулу на конкретный классовый язык? Построить социализм в СССР это значит преодолеть в ходе борьбы своими собственными силами нашу советскую буржуазию (подчеркнуто нами). Поэтому когда говорят о том, возможно ли построить социализм в СССР, этим хотят сказать: способен ли пролетариат СССР преодолеть своими собственными силами буржуазию СССР. Так и только так стоит вопрос при разрешении проблемы о построении социализма в нашей стране». (VIII пленум ИККИ, протоколы, стр. 10)

«Так и только так» Сталин «завершил построение социализма» в СССР в 1936 году. При помощи аппарата подавления он ликвидировал советскую буржуазию, включая кулаков и нэпманов. И хотя Сталин в своей концепции, изложенной им в брошюре 1924 года, выглядел большим троцкистом, чем сам Троцкий, он полностью пренебрег своими прежними взглядами. При помощи всесильного НКВД он «организовал» социалистическое производство в деревне, предварительно уничтожив, пересажав в лагеря и уморив с голоду миллионы крестьян. Исходя из такого понимания социализма, наше правительство сегодня называет социалистическим любое отсталое государство — Ирак, Египет, Сирию, Алжир — лишь бы оно проводило национализацию производства.

После того, как на пленуме ИККИ Л. Д. Троцкий показал всю ограниченность и попросту нелепость сталинской формулировки социализма как «преодоления буржуазии», Сталин в своем заключительном слове на том же пленуме попытался исправить и дополнить эту формулировку.

«Что значит, — говорил он, — преодолеть экономически буржуазию СССР? Или иначе, что значит создать экономическую базу социализма в СССР? Создать экономическую базу социализма это значит сомкнуть сельское хозяйство с социалистической индустрией в одно целое хозяйство, подчинить сельское хозяйство руководству социалистической индустрии, наладить отношения между городом и деревней на основе прямого обмена продукции сельского хозяйства и индустрии, закрыть и ликвидировать все те каналы, при помощи которых рождаются классы и рождается прежде всего капитал, создать, в конце концов, такие условия производства и распределения, которые ведут прямо и непосредственно к уничтожению классов».

Все его исправления и дополнения только усилили впечатление полного непонимания Сталиным сущности социализма.

Читая тогда его речь, мы еще не знали, как это будет выглядеть на практике. Но уже тогда многие понимали, что это не теоретические размышления серьезного марксиста, а планы ретивого администратора, который намеревается построить социализм такими мерами, как «подчинить», «ликвидировать», «наладить», «сомкнуть», «закрыть каналы» и т. п.

Теперь-то мы уже знаем, как на деле он «строил социализм» в СССР, какими мерами он воздействовал на народное хозяйство страны и как «закрывал каналы».

Будучи теоретически беспомощным перед своими выдающимися оппонентами, Сталин старался аргументировать преимущественно цитатами из ленинских трудов, пытаясь доказать, что автором теории «социализма в одной стране» был Ленин.

Приведя выдержку из статьи Ленина «О кооперации» («Разве это не все необходимое для построения полного социалистического общества?»), Сталин восклицает: «Вы видите, что эта цитата не оставляет никаких сомнений насчет возможности построения социализма в нашей стране».

Исключает ли эта мысль Ленина его неоднократно высказанное убеждение, что окончательное построение социализма невозможно без поддержки пролетариата передовых стран? Конечно, нет. Еще раньше Владимир Ильич подчеркивал: «Мы знаем, что только соглашение с крестьянством может спасти социалистическую революцию в России, пока не наступит революция в других странах». (т.43, стр.59) Он неоднократно заявлял, что для окончательной победы социализма в такой стране, как Россия, требуются два условия:

«В странах развитого капитализма есть сложившийся в течение десятков лет класс наемных сельскохозяйственных рабочих. Только такой класс социально, экономически и политически может быть опорой непосредственного перехода к социализму. Только в таких странах, где этот класс достаточно развит, непосредственный переход от капитализма к социализму возможен и не требует особых переходных общегосударственных мер.

Мы подчеркивали в целом ряде произведений, во всех наших выступлениях, что в России мы имеем меньшинство рабочих в промышленности и громадное большинство мелких земледельцев. Социалистическая революция в такой стране может иметь окончательный успех лишь при двух условиях. Во-первых, при условии поддержки ее своевременно социалистической революцией в одной или нескольких передовых странах…

… Другое условие — это соглашение между осуществляющим свою диктатуру или держащим в своих руках власть пролетариатом и большинством крестьянского населения». (Ленин, т.43, стр.58)

О двух условиях для окончательной победы социализма Ленин говорил и в той статье «О кооперации», которую цитировал Сталин.

В статье «Лучше меньше, да лучше», написанной на два месяца позже, чем статья «О кооперации», Ленин опять связывает вопросы внутренние с вопросом о мировой революции. «Мы стоим в настоящий момент перед вопросом, удастся ли нам продержаться при нашем мелком и мельчайшем крестьянском производстве, при нашей разоренности до тех пор, пока западноевропейские страны завершат свое развитие к социализму».

Обращаю внимание на формулировки. Ленин не говорит: «удастся ли нам завершить строительство социализма в СССР до тех пор, пока…» Он говорит: «удастся ли нам продержаться…»

Таким образом, из факта задержки мировой революции Владимир Ильич не сделал вывод о необходимости пересмотра тактики партии, связывающей окончательную победу социализма в нашей стране с победой социалистической революции в передовых европейских странах, как об этом пишут и кое-кто на Западе, и у нас, в частности Р. А. Медведев.

Что же нужно для того, чтобы продержаться? В своих последних статьях («О нашей революции», «О кооперации», «Лучше меньше, да лучше») В. И. Ленин намечает основные вехи политики партии: индустриализация, коллективизация, борьба с бюрократизмом, чистка государственного аппарата, режим экономии и т. п. Таким путем, считал В. И. Ленин, мы сможем не только удержать власть до прихода мировой революции, но и подняться в течение этого переходного периода на значительно более высокий уровень цивилизации.

В этом и состояла программа социалистического строительства в нашей стране на период, пока не подойдут резервы мировой революции, а не в том, чтобы нацеливать партию на строительство в национальном масштабе, изолируясь от интересов мировой революции.

Сталин заявлял: «Если мы не в состоянии своими собственными силами преодолеть свою буржуазию, тогда, имея в виду отсутствие немедленной поддержки извне, мы должны честно и открыто отойти от власти».

Тактика большевиков в 1917 году исходила из того, что мы живем в эпоху империализма, войн и революций и, следовательно, приход рабочего класса к власти в любой стране не может быть преждевременным.

Вот если бы мы пришли к убеждению, что партия большевиков ошиблась при анализе характера эпохи, тогда было бы закономерно поставить вопрос о сдаче власти.

Раздумывая сейчас над логикой Сталина, мы приходим к такому выводу. Сталин считал, что мировая революция — это химера. Капитализм нашел в себе внутренние силы для преодоления кризиса. Если мы будем продолжать ориентироваться на мировую революцию, думал он, мы неизбежно придем к столкновению с мировым империализмом и погибнем в этом столкновении.

Почему Сталина привлекала теория строительства социализма в одной стране? Потому что первым и главным для него было достижение единоличной диктатуры, захват единоличной власти. А теория окончательного строительства социализма в одной, отдельно взятой, окруженной капиталистическим морем стране естественно брала на вооружение строжайшую централизацию, диктаторские полномочия. Оставаясь на позициях борьбы за мировую революцию и подчиняя ее интересам строительство в СССР, он такой перспективы не имел. Не было у него надежды на единоличное правление и на путях реставрации капитализма: во-первых, потому, что в этом случае партия за ним не пошла бы, во-вторых, потому, что при таком повороте событий он был бы лишен централизованной экономической власти, дающей исключительную мощь. А именно о такой власти он мечтал. Отказавшись от мировой революции, он не отказался от строительства социализма, наоборот, он заявил, что социализм будет строиться в России и для России, и под этим флагом национального социализма усыпил бдительность партии. И на VIII пленуме ИККИ почувствовал себя уже настолько уверенно, что прямо заявил, что считает свою прежнюю позицию о строительстве социализма, изложенную им в 1924 году в брошюре «О Ленине и ленинизме» — ошибочной.

Известен ряд ошибок, допущенных Коминтерном. В частности, ошибка 1923 года привела к провалу вооруженного восстания в Германии, вследствие чего там не была использована революционная ситуация.

В. И. Ленин неоднократно подчеркивал, что безнадежных положений для капитализма нет. Если революционная ситуация вовремя не использована, капиталистические государства, имея опытных лидеров, могут выйти из революционного кризиса без поражений. И правительства крупнейших империалистических государств, хотя и пережили в 1917–1923 годах серьезные потрясения, все же вышли из кризиса без катастрофы, обогатившись политическим опытом борьбы с международным и своим пролетариатом.

Борьба фракций в ВКП(б) воодушевляла империалистических заправил, а победа сталинской фракции укрепляла надежды на ликвидацию планов мировой революции. Лидеры ведущих европейских капиталистических стран пошли по пути умиротворения своего пролетариата, отчасти — за счет репараций с Германии.

Под давлением оппозиции и для маскировки Сталин на VIII пленуме ИККИ признал, что социализм это такое общество, в котором нет классов и нет государства. Как обойтись без государства в капиталистическом окружении? Для защиты от внешних врагов, заявил Сталин, есть вооруженный народ. Тогда он не очень заботился о том, чтобы увязать одно с другим, он хотел только кое-как отбиться от своих противников и избегнуть обвинений в национал-социализме.

Потом, в 1936–1938 годах он забудет об этих своих теоретических уступках и сочинит новую «теорию» — о том, что по мере успехов в строительстве социализма классовые отношения будут все более обостряться.

Ликвидировав своих идейных противников, Сталин утвердился в своем первоначальном, примитивном понимании социализма как государства, в котором все средства производства обобществлены, а крупная и мелкая буржуазия уничтожены.

Между тем для изолированного социалистического общества в капиталистическом окружении опасность состояла не в трудностях обобществления хозяйства. Главной опасностью были экономическая отсталость, недостаток культуры, цивилизованности и организованности пролетариата. Этих качеств не хватало, чтобы не допускать перемещения власти в руки проходимцев, бюрократизации партийного и государственного аппарата. Руководители отрывались от массы, и руководство превращалось в единоличную диктатуру.

Вот в каком смысле трактуется марксистами вопрос об опасности для революции отсталости страны, в которой она происходит, и пролетариата, который ею руководит, а не только в смысле отставания техники и экономики.

К. Маркс в ходе экономического анализа показал, что в рамках капитализма происходит централизация народного хозяйства, концентрация техники и рабочих на предприятиях, а вместе с этим — рост организованности, повышение дисциплины и культуры рабочих. Таким образом, подготовка пролетариата к взятию власти у капиталистов происходит еще в недрах капиталистического строя. И чем выше уровень индустриального развития страны, тем выше уровень культуры рабочих, тем подготовленнее пролетариат к овладению властью.

Подготовка пролетариата к власти происходит также и в политической области. Пролетариат передовых капиталистических стран проходит школу парламентской борьбы и приобретает опыт использования демократических институтов в своих классовых интересах. Обладая таким опытом, рабочий класс после пролетарской революции способен оказать решающее влияние на судьбы социализма.

И Маркс, и Энгельс подчеркивали, что социализм прежде всего должен превосходить самые передовые страны капитализма по уровню техники и по уровню материальной обеспеченности трудящихся. Уже по этой причине сталинский «социализм» не мог стать привлекательным для пролетариата передовых капиталистических стран, так как в европейских странах и США уровень техники и, что особенно важно, уровень заработной платы значительно превосходит уровень, достигнутый в СССР.

В 1965–1966 годах в Самиздате распространялась книга, приписываемая Варге: «Российский путь перехода к социализму». Автор этой книги, как и Сталин, считал, что автором теории строительства социализма в одной стране являлся Ленин. Он (автор) считал, что Ленин ошибался, заявляя, что «империализм есть канун социалистической революции пролетариата». Он (автор) открыто говорил то, что думал, но скрывал Сталин, то есть, что большевики ошиблись насчет «эпохи войн и революций», и утверждал, что последние статьи Ленина свидетельствуют о его отказе от установки на мировую революцию и переключении на тактику строительства социализма в одной стране.

Все это совершенно неверно. О том, что империализм есть эпоха войн и революций, свидетельствуют и факты, которые приводит сам «Варга», факты, подтверждающие революционную ситуацию в 1917 и в двадцатых годах: революционные восстания в Германии в 1918 и 1923 годах, в Венгрии и Финляндии, восстание моряков во Франции, волна забастовок в Англии, и т. д., и т. п. Несмотря на отрицательное воздействие на ход мировой истории сталинского режима, мы были свидетелями дальнейшего распада капитализма, распада колониальной системы империализма. Сроки оказались более замедленными, чем предполагали вожди Октябрьской революции Ленин и Троцкий, но характер эпохи от этого не изменился.

Не соответствует действительности и приписываемое «Варгой» В. И. Ленину изменение в его последних статьях тактики — с установки на мировую революцию на переход к тактике «строительства социализма в одной стране». Толкование «Варгой» статьи Ленина «О нашей революции» как якобы обосновывающей эту новую тактику Ленина, — произвольно и несостоятельно. Выше приводилось достаточно доказывающих это цитат. Приведу еще одну — из статьи «Лучше меньше, да лучше», написанной почти одновременно со статьей «О нашей революции».

«Мы разрушили капиталистическую промышленность, постарались уничтожить дотла учреждения средневековые, помещичье землевладение, и на этой почве создали мелкое и мельчайшее крестьянство, которое идет за пролетариатом из доверия к результатам его революционной работы. На этом доверии, однако, продержаться нам до победы социалистической революции в более развитых странах нелегко». (т.45, стр.40)

Здесь, как и раньше, Ленин связывает борьбу за социализм в СССР с борьбой за мировую революцию в более развитых странах. Никакого «русского пути» к социализму, отличного от Марксова пути, Ленин не изобретал.

«Варга» писал, что по «русскому пути» к социализму пойдут все колониальные и полуколониальные страны, что «Россия открывала свой революционный новый тип развития, путем перехода к социализму, минуя собственный капитализм».

Это открытие сделано не в 1922 году. О переходе отсталых стран к социализму, минуя капиталистический путь, писал еще К. Маркс, отвечая Вере Засулич на ее вопрос о возможности использовать для этой цели русскую общину. Однако это вовсе не исключает мировую социалистическую революцию, а наоборот, усиливает необходимость борьбы за нее, так как свершение такой революции в передовых странах облегчит и ускорит приобщение к социализму стран отсталых.

Ленин связывал возникновение новой революционной ситуации с подъемом революционного движения на Востоке, с неизбежным конфликтом между колониальным Востоком и империалистическим Западом, так же, как в 1917 году он связывал революцию в передовых странах Европы с Октябрьской революцией в России. Тогда эта связь рассматривалась им как начало, теперь — как продолжение «всемирного прорыва фронта империализма».

В позиции, занятой Лениным в 1922–1923 годах, нет никакого противоречия с его позицией 1917 года. И тогда, в 1917 году, и теперь, к концу своей жизни, основной задачей он считал международную революцию в передовых странах. Только тогда, в 1917 году для этих стран толчком стала Октябрьская революция, а теперь должен стать революционный подъем на Востоке.

На ход мировой революции отрицательное влияние оказала сталинская политика. Сталинская политика в Коминтерне, его же экономическая политика в СССР и установленный им же режим репрессий.

Неправильная политика Коминтерна в Германии разрушила намечавшееся единство коммунистов с социал-демократами, помогла фашистам прийти к власти, толкнула мелкую буржуазию в объятия фашистов.

Вступив в союз с социал-демократами против фашизма (что не исключало критики непоследовательности руководства социал-демократов), компартия Германии могла сплотить рабочий класс и привлечь на свою сторону мелкую буржуазию и таким образом противостоять фашизму и наращивать силы для захвата власти. Вместо этого Коминтерн и компартия Германии вели политику разъединения рабочего класса и отпугивания мелкой буржуазии, чем способствовали росту сил на стороне фашизма.

Сталинская экономическая политика в СССР привела к тому, что индустриализация и коллективизация сопровождались резким ухудшением материального положения рабочих, разорением крестьянства, сокращением поголовья скота, что тоже вело к дискредитации социализма.

Все это — при одновременном росте бюрократизма и увеличении доли чиновничества в национальном доходе — вело к апатии рабочих, к потере материальной заинтересованности крестьян. И все это сопровождалось политикой репрессий по отношению к идейной и революционной части партии, разгромом старой гвардии — носительницы традиций большевизма.

Вот что ослабило советский строй, сделало его непривлекательным для пролетариата западноевропейских стран, способствовало стабилизации капитализма в западноевропейских странах.

Тот факт, что даже при сталинском «социализме» лидеры капиталистического мира вынуждены были идти по пути улучшения своего общества — улучшать материальные условия жизни рабочих, внедрять элементы планирования в экономику и др., — само по себе говорило о наступления новой эры и о том, что капитализм принимал меры, чтобы отдалить ее.

Теория Ленина о наступлении эпохи распада капитализма продолжает оставаться верной и сейчас, несмотря на длительную затяжку мировой революции. Это подтверждается непрерывными кризисными явлениями в капиталистической экономике, постоянными противоречиями и конфликтами внутри капиталистического общества, между капитализмом и социализмом, между капитализмом и третьим миром.

Как показала живая жизнь, путь перехода от капитализма к социализму не так прост. Как и при переходе от феодализма к капитализму, процесс идет не по восходящей прямой, как думали многие социалисты, а зигзагами. Замедленность движения к социализму объясняется тем, что идея диктатуры пролетариата была дискредитирована опытом СССР, Китая, ГДР, Польши, Чехословакии, Венгрии, Албании и других стран.

Сталинский «путь к социализму» не сумел убить самое идею социализма, но надолго скомпрометировал движение к социализму через диктатуру пролетариата, провозглашенное Лениным. Теперь компартии ряда европейских стран так же, как и социалистические партии, стоят за переход к социализму мирным, парламентским путем.

Владимир Ильич, в полном соответствии с учением Маркса-Энгельса, считал, что начало первой фазы социализма наступит только тогда, когда будет покончено с капитализмом во всем мире — или, по крайней мере, в основных капиталистических странах. Тогда уже не потребуется государство для охраны социалистического общества от окружающих его капиталистических государств. «Вооруженные рабочие» будут только охранять народ от «хранителей традиций капитализма» — воров, насильников, мошенников и т. п.

После образования социалистического общества «все граждане должны работать поровну и получать поровну», «все общество будет одной конторой с равенством труда и равенством платы».

«Чем полнее демократия, тем ближе момент, когда она станет ненужной».

После того, как «все научатся управлять и будут на самом деле самостоятельно управлять общественным производством, самостоятельно осуществлять учет и контроль» за уклоняющимися от гражданских обязанностей, «отпадет необходимость государства, и оно быстро начнет отмирать».

Победа социализма значила для Ленина не только ликвидацию буржуазии и организацию социалистического производства, но и целый комплекс мероприятий для расчистки «гнусностей и мерзостей капитализма». Вовлечение всех граждан в управление государством и хозяйством, развитие подлинной демократии, завершение социализма связывались для Ленина с коренной перестройкой всей жизни общества в экономическом, нравственном и интеллектуальном отношении.

Сталин не только не организовал борьбу широких масс против «мерзостей капиталистической эксплуатации», но еще увеличил количество этих мерзостей, создав еще более опасную касту бюрократов и привилегированных тунеядцев. Воровство, коррупция, мошенничество при Сталине не только не сократились, но стали еще более массовым явлением, чем при капитализме.

Сталин считал, что поскольку наша собственная буржуазия подавлена, а средства производства обобществлены, постольку строительство социализма завершено. Между тем, по мнению основоположников научного социализма, диктатура пролетариата полностью сохраняет свою роль не только для подавления собственной буржуазии, но и для того, чтобы сломить сопротивление мировой буржуазии.

На ХVI съезде партии Сталин снова возвратился к вопросу о строительстве социализма в одной стране. Рабочий класс нашей страны, говорил он, хочет знать, для чего идет он на трудовые усилия, на трудовой подъем. «Отнимите у него уверенность в возможности построения социализма, и вы уничтожите всякую почву для соревнования, для трудового подъема, для ударничества», — говорил Сталин.

В этом проявилось его высокомерие, его неверие в способность рабочего класса осознать свои классовые задачи, рабочих нужно поманить конфетой — вот в чем смысл цинического утверждения Сталина.

Между тем, если бы рабочим откровенно сказали, что наш строй не является еще социализмом, а является диктатурой пролетариата, осуществляемой коммунистической партией, но привлекали бы их всерьез к управлению страной и производством; если бы политика партии вела к равенству труда и равенству оплаты; если бы репрессии против политических противников не росли, а сокращались; если бы Сталина не превратили в божество; если бы с рабочими говорили так же откровенно, как при Ленине, — если бы все это осуществилось, то несравненно легче поднимались бы рабочие на подлинное соревнование и ударничество.

Массы трудящихся не только не привлекались к управлению, как этого добивался Ленин, но, наоборот, систематически отстранялись от него. Вместо этого была введена система выдвижения передовиков, построенная на подкупе привилегиями, славой, приближением к «божеству» и т. д. Таким образом была создана привилегированная прослойка «выдвинувшихся» из рабочего класса, ставшая опорой Сталина в массах. С излишествами не только не боролись, излишества использовали для привлечения кадров на свою сторону.

О том, как под влиянием теории социализма в одной стране менялась психология руководителей советской страны, можно судить по речи С. М. Кирова на ХVII съезде партии. Вот широко известная цитата из этой речи:

«Успехи, действительно, у нас громадные. Черт его знает, если по-человечески сказать, так хочется жить и жить!»

Эти вырвавшиеся из глубины души слова свидетельствуют, что Киров упоен успехами, достигнутыми Россией. Предел его мечтаний лежит в национальных рамках. Первоначальная цель Октябрьской революции — социализм во всем мире уже забыта Кировым. Он уже не задумывается над тем, что на международной арене пролетариат терпит поражение, не акцентирует на том, что в Германии к власти пришел фашизм… Теория «социализма в одной, отдельно взятой стране» выступает здесь перед нами во всей своей национальной ограниченности и хвастливой самоуверенности.

«Что это — глупость? — спрашивает Троцкий и отвечает: — Нет, этот человек не глуп и притом он выражает не только свои особые чувства. Оратор, как и его слушатели, забывает о всем остальном мире: они действуют, думают и чувствуют только „по-русски“ и даже в этих рамках по-бюрократически».

Вот это и есть то, что мы называли перерождением партии, потерей революционной перспективы, увлечением сегодняшним днем. Вот это и есть то, что левая оппозиция называла «национальной ограниченностью».

Одним из основных разногласий было разногласие по вопросу об индустриализации и о коллективизации крестьянских хозяйств.

В 1923–1927 годах в деревне происходили глубокие процессы дифференциации. Кулачество завоевывало одну позицию за другой, сосредоточивало в своих руках основные средства сельскохозяйственного производства и розничную торговлю, держало в экономической зависимости основную массу бедноты и примыкавших к ней середняков. Городские и сельские нэпманы, пользуясь товарным голодом в стране и неповоротливостью государственной и кооперативной торговли, обогащались за счет резкого повышения розничных цен по сравнению с оптовыми. Кулаки обогащались и проникая всяческими путями в руководство кооперацией.

Опасность состояла в том, что кулак мог повести за собой середняка. Кулаки, а за ними и зажиточные середняки, саботировали продажу хлеба государству. Вместо смычки рабочего класса с бедняком и середняком мы стояли перед опасностью смычки кулака с середняком, которая со временем могла перерасти в политическую опасность для диктатуры пролетариата.

Центральный Комитет партии и его вожди Сталин и Бухарин не видели тогда в росте и укреплении кулака опасности для революции. Они считали, что при наличии власти в руках рабочего класса рост экономики деревни и ее обогащение будут только способствовать экономическому могуществу пролетарского государства.

Объединенная оппозиция в своей «Платформе», поданной XV съезду партии, предлагала следующую программу:

увеличить налоговое обложение кулаков, зажиточных середняков (около 10 % населения деревни) и городских нэпманов с целью ограничить рост капиталистических элементов и накопить в руках государства средства для индустриализации страны;

повысить оптовые цены на промышленные товары широкого потребления и тем уменьшить образующийся в условиях товарного голода разрыв между оптовыми и розничными ценами (оптовая торговля находилась в руках государства, а розничная — в руках частника). Всю конъюнктурную разницу оппозиция предлагала класть в карман государства, а не частника, и образующиеся накопления также направлять на индустриализацию;

чтобы обеспечить эффективную смычку с крестьянством и оборону страны, усилить темп индустриализации, развивая в первую очередь тяжелую индустрию, в том числе тракторное и другое сельскохозяйственное машиностроение;

на базе развертывания индустриализации усилить кооперирование крестьянских хозяйств, в первую очередь — хозяйств бедноты, изолируя ее от кулаков, кредитуя приобретение колхозами сельскохозяйственных машин, наглядно показывая середнякам преимущества крупного коллективного хозяйства и таким образом добровольно вовлекая их в колхозы.

Оппозиция предлагала также освободить от налога 40 % крестьян-бедняков, установить льготы на их кредитование и обеспечить преимущественное снабжение их сельскохозяйственными орудиями.

Оппозиция утверждала, что политика партии в деревне должна строиться исходя из известной формулы Ленина: «Уметь достигать соглашения с середняком, ни на минуту не отказываясь от борьбы с кулаком и прочно опираясь только на бедноту».

Оппозиция считала, что для победоносного строительства социализма и сохранения за пролетариатом руководящей роли необходимо систематически повышать долю пролетариата в национальном доходе страны.

Так, с четырех сторон — путем ограничения эксплуататорских элементов (кулака и нэпмана), путем индустриализации промышленности и коллективизации сельского хозяйства, путем повышения доли рабочего класса в национальном доходе страны и увеличения его роли в экономике и политике — предлагал оппозиционный блок укрепить социалистические позиции пролетарского государства и смычку его с основной массой крестьянства — беднотой и середняками.

Пятнадцатый съезд партии по рекомендации Центрального Комитета 16 декабря 1927 года отверг оппозиционную программу. А в феврале 1928 года, т. е. меньше чем через два месяца после окончания съезда, Политбюро уже вводит экстраординарные меры по обложению сверхналогом не 10, а 15 % населения деревни и повышает оптовые цены на промышленные товары в размере значительно большем, чем предлагала оппозиция.

На апрельском пленуме ЦК 1928 года эти экстраординарные меры утверждаются. А затем от пленума к пленуму Центральный Комитет все дальше отклоняется от выработанной в борьбе с оппозицией и провозглашенной ХV съездом политики либерального отношения к НЭПу и поощрения кулачества. Продолжая держать оппозиционеров в тюрьмах и ссылках, Центральный Комитет в то же время беззастенчиво переписывает в свои документы пункт за пунктом из «Платформы» оппозиции. Так, если на ХV партконференции и на ХV съезде в интересах смычки с крестьянством отрицалась необходимость преимущественного развития тяжелой промышленности, то теперь, меньше чем через год, именно тяжелая промышленность признается главным фактором преобразования деревни.

Одной из наиболее распространенных фальшивок, подброшенных Сталиным в разгар внутрипартийной борьбы и продолжающих употребляться и сейчас, является утверждение о непонимании якобы Л. Д. Троцким ленинской политики по отношению к среднему крестьянству.

Казалось бы, такая фальшивка должна была сама собой отпасть после опубликования в 5-м издании Собрания сочинений В. И. Ленина его ответа на «Запрос крестьянина» (Ленин, т.37, стр. 478–479). Однако, в примечании к этому письму редакция ПСС пишет: «После победы Октябрьской социалистической революции Троцкий некоторое время формально (?) соглашался с политикой партии по крестьянскому вопросу. Такой характер носит и упоминаемое В. И. Лениным письмо Троцкого к крестьянам-середнякам» (ПСС, т.37, стр.621).

Фальсификаторы из Института марксизма-ленинизма лучше, чем Ленин, знают, что он, Ленин, хотел сказать. Ленин говорит, что никогда разумный социалист, а не только коммунист, не был против соглашения со средним крестьянином, а сегодняшние «марксисты-ленинисты» в полном согласии со сталинской фальшивкой пытаются представить дело так, будто Троцкий только «некоторое время», да и то формально соглашался с Лениным по вопросу о крестьянстве.

Пожалуй, Ленин все-таки лучше знал, кто с ним и в чем соглашался. И по этому поводу стоит вспомнить то, что говорил он в заключительном слове на Х съезде партии, которому, как известно, предшествовала бурная дискуссия. «Два коренных вопроса, — говорил Ленин, — должны были быть разрешены единодушно, и у нас по вопросу об отношении авангарда пролетариата к его массе и об отношении пролетариата к крестьянству разногласий не было» (подчеркнуто нами).

В то время как большинство ЦК вело непрерывную пропаганду против оппозиции, искажая ее взгляды и приписывая ей различные криминальные дела, оппозиция была лишена возможности вести открытую борьбу за свои взгляды. Разумеется, всякую возможность для открытых выступлений на партийных собраниях оппозиция использовала, но таких возможностей становилось все меньше. Поэтому мы вынуждены были пойти по пути создания фракции. Отсюда вытекало и все остальное: устройство фракционных собраний, издание подпольной литературы, создание на фабриках и заводах кружков по изучению платформы оппозиции и т. д.

Внутрипартийная борьба принимала все более острые формы. Однако оппозиция не смогла завоевать на свою сторону сколько-нибудь значительной массы членов партии. Слишком плотен был аппаратный заслон, установленный сталинским ЦК, и к партийным массам, особенно к партийным массам провинции, оппозиция пробиться не смогла.

Оставшись в меньшинстве, оппозиция накануне созыва ХV партконференции, 16 октября 1926 года подала заявление в ЦК. Заявление, текст которого был согласован с ЦК, являлось документом, на основе которого стороны пришли к соглашению об установлении в партии длительного мира.

Но Сталин не был заинтересован в таком мире: наоборот, он торопился вышибить оппозицию из партии. Поэтому он беззастенчиво нарушил принятое соглашение и на первый очередной пленум ЦК вынес свой доклад об оппозиции. Протестуя против вероломства Сталина, Троцкий предупреждал его сторонников, что сталинский курс приведет к разрушению партии, к смертельной опасности для революции. «Генеральный секретарь, — говорил Троцкий, — выдвигает свою кандидатуру на пост могильщика революции».

Троцкий говорил, что Сталин использует апатию, царящую в массах; народ склоняется к поддержке сталинского курса в надежде на обеспечение в стране длительного мира. В разговоре со своими единомышленниками Троцкий как-то заметил, что революционеров, как правило, ожидает либо судьба Ленина, либо судьба Карла Либкнехта, и что его и его сторонников, видимо, ожидает судьба Либкнехта.

«Сталин, — говорил Л. Д. Троцкий, — ведет к физическому истреблению оппозиции; сегодня они фальсифицируют наши слова, завтра наши дела — теми же средствами, которые применялись к большевикам в июле 1917 года. Только слепые не видят этого, только фарисеи отрицают это».

После открытого нарушения Сталиным условий мира и начатой им атаки оппозиции борьба внутри партии приняла еще более резкий характер. В условиях нападения Сталина оппозиции заткнули рты и запретили ей защищать свои взгляды внутри партии. Именно тогда оппозиция была вынуждена перейти к нелегальным средствам борьбы: выступление на беспартийных собраниях (известны такие выступления на заводе «Авиаприбор», в МВТУ, МГУ и др.), печатание листовок и «Платформы» оппозиции в подпольных типографиях, выступления Л. Д. Троцкого в Москве и Г. Е. Зиновьева в Ленинграде во время демонстрации 7 ноября 1927 года, и др.

Это выступление в день десятой годовщины Октябрьской революции ЦК и ЦКК использовали, чтобы исключить Троцкого и Зиновьева из партии накануне ХV съезда, назначенного на ноябрь 1927 года. Таким образом предотвращалось их выступление на съезде с разоблачениями предательства Сталиным и Бухариным китайской революции и создания ими в партии диктаторского режима.

Выступая при исключении его из партии на пленуме ЦКК, Л. Д. Троцкий говорил:

«Мы будем критиковать сталинский режим, угрожающий завоеваниям Октябрьской революции, пока вы не заткнете нам рты.

Термидорианцы тоже ударяли по левым якобинцам при криках „Отечество в опасности!“, обвиняли левых как агентов Питта, так же, как оппозицию называют агентами Чемберлена. Не все еще потеряно, еще имеются в партии гигантский революционный потенциал, идеи и традиции, унаследованные от Ленина. Вы растранжирили большую часть этого капитала и заполнили его дешевыми суррогатами, но остается еще запас чистого золота.

Пусть правящая группа не торопится принимать решения, чтобы не пришлось сказать позже: мы участвовали с теми, от кого должны были обезопасить, и отсекли тех, с кем должны были вместе участвовать».

Сегодня, через 50 лет, можно оценить силу предвидения Л. Д. Троцкого.

Сталин, выдвинувший свою кандидатуру на пост могильщика революции, стал ее подлинным могильщиком. Он разрушил партию Ленина и создал новую партию по своему образу и подобию. Троцкого действительно постигла судьба Карла Либкнехта, и большинство участников оппозиции тоже были физически уничтожены Сталиным. Но не только они. Сталин истребил и большинство своих единомышленников, обвинив их в троцкизме. И, вероятно, многие из тех, кто помогал Сталину громить оппозицию, — такие, как С. Коссиор, Чубарь, Постышев, Эйхе, Кабаков, Хатаевич, Рудзутак и другие, — вспоминали в сталинских тюрьмах и лагерях вещие слова Троцкого: «Мы участвовали с теми, от кого должны были обезопасить, и отсекли тех, с кем должны были вместе участвовать».

В момент исключения его из партии, Троцкий, хоть и с большим опозданием, внял призыву А. А. Иоффе и других единомышленников. Выступая на заседании ЦИК, он сказал: «Всякая группа, стоящая перед дилеммой, нужно ли во имя дисциплины умолкнуть или продолжать борьбу за возрождение, несомненно изберет последнее и скажет: к черту дисциплину, подавляющую жизненные интересы движения».

Все это так. И все же неизбежно возникает вопрос: почему вожди оппозиции так долго подыгрывали Сталину? Почему тогда, когда опытным политикам уже не могло быть не ясно, куда ведет партию и страну Сталин, вожди оппозиции шли ему на уступки? Почему подавали покаянные заявления сначала 16 октября 1926 года, затем 8 августа 1927 года и, наконец, на ХV съезде партии?

Такая тактика вызывала недоумение, возмущение и протесты со стороны рядовых оппозиционеров и со стороны коммунистов, примыкавших к оппозиции в зарубежных компартиях.

В марте 1928 года, отвечая на письмо европейского коммуниста Урбанса, не понимавшего, как он выражался, покаянного стиля русских коммунистов, Л. Д. Троцкий писал:

«Что касается ваших многочисленных и резких критических замечаний о наших „заявлениях“, то вы обнаруживаете ими непонимание одной простой вещи, что все эти заявления не были нашими пропагандистскими документами, а были публично отданными приказами о временном отступлении. Судить о них надо, следовательно, не путем „разбора текстов“, а анализом политической обстановки, при которой проводилось отступление. Вопрос должен стоять так: неизбежно ли было отступление в соответствующий момент, отмеченный в заявлении, принесло ли в общем соответствующее заявление пользу оппозиции или вред».

Но это объяснение неудовлетворительно. В тактике покаянных заявлений фиксировалась не только беспринципность, но и недальновидность вождей оппозиции. Она приносила оппозиции не пользу, а вред, давая в руки Сталина козыри в виде признаний своими противниками их ошибок.

Среди оппозиционных течений были и такие, как «сапроновцы» или «децисты», которые считали все эти заявления троцкистской оппозиции капитулянтством.

Так, в своем письме в «Правду» один из вождей «децистов» В. М. Смирнов писал:

«Нынешнее правительство, действующее под вывеской советской власти, которую оно на деле уничтожило, является враждебным пролетариату, и пролетариат должен и будет бороться против него за свою диктатуру, за подлинную власть Советов».

Это крайняя точка зрения. В. М. Смирнов забежал вперед и давал оценку наметившейся тенденции как уже совершившемуся факту. Но и в рядах троцкистской оппозиции существовал такой взгляд, что официальное партийное руководство уже переходит роковой исторический рубеж, и путь внутрипартийных реформ становится все менее надежным.

Так или иначе, тактика уступок, принятая руководством оппозиции, была ошибкой. Не принося оппозиции передышки, на которую она рассчитывала, эти заявления лишь способствовали потере авторитета вождей оппозиции в партийных низах, в рабочих массах, которые не понимали смысла этих зигзагов.

Если внимательно проанализировать отчетные доклады Сталина и Орджоникидзе ХV съезду и прения по этим докладам, создается впечатление тщательно разыгранного сценария, в котором заранее размечено, кому что говорить, когда и какие подавать реплики, как не допустить, чтобы ораторы-оппозиционеры говорили об основных вопросах, об основных разногласиях. И режиссеру это удалось. Ни в докладах Сталина и Орджоникидзе, ни в выступлениях единомышленников Сталина не было даже попытки дать анализ основных экономических и политических разногласий. Все выступления, все реплики, вся сила огня были направлены против фракционной деятельности оппозиции, против расшатывания ею основных устоев большевизма — дисциплины и единства.

Попытки, выступавших на съезде оппозиционеров — X. Г. Раковского, Л. Б. Каменева, И. Т. Смилги, Н. И. Муралова, Евдокимова, Бакаева — привлечь внимание делегатов к содержанию программы оппозиции успеха не имели. Практически им не давали говорить, осыпая их градом реплик.

Сталин сделал все, чтобы сначала отсечь вождей оппозиции от руководства партией, а затем и всех оппозиционеров исключить из партии как возбуждающих недовольство, «смутьянов». Разумеется, для Сталина и речи не могло быть, чтобы оставить вождей оппозиции в ЦК. Когда Каменев в своем выступлении сказал, что если оппозицию сохранят в рядах партии, она будет помогать ей, будет сигнализатором, Сталин в своем заключительном слове ответил на это так: «Говоря о себе как о сигнализаторах, оппозиционеры претендуют тем самым на руководство партией, рабочим классом, страной. Спрашивается, на каком основании?»

Вот это больше всего беспокоило Сталина — претензии на руководство. Он сделал все, чтобы отстранить близких к Ленину вождей партии от руководства, а они, оказывается, еще на что-то претендуют. Но и отстранить ему было мало, ему нужно было скомпрометировать, унизить, поиздеваться. Так, говоря об отказе оппозиционеров от своих взглядов, Сталин сказал: «Не впервые им приходится отказываться от своих взглядов, — почему бы им не отказаться от них еще разик?» (Стеногр., стр. 412–416). Разве в этих словах не слышится уже голос будущего режиссера судебных процессов?

Требования отречься от своих взглядов в 1927–1928 году, как и требования признаться в не совершенных преступлениях в 1936–1938 годах, нужны были Сталину для одной и той же цели — лишить своих противников чести, авторитета, растоптать и унизить их, оставив его одного всегда правым и непогрешимым. Не интересы партии, не интересы революции, а далеко идущие замыслы диктатора руководили им.

Поддержанное съездом требование Сталина к оппозиции отречься от своих взглядов противоречило всему строю ленинской партии, всем ее принципам.

Исключение из партии большого количества оппозиционеров за фракционную работу при том, что оппозиции было отказано в напечатании — в порядке предсъездовской дискуссии — ее платформы и тезисов, свидетельствует о том, что нарушение оппозиционерами партийной дисциплины было вызвано, можно даже сказать спровоцировано сталинской фракцией, не давшей оппозиции изложить свои взгляды партийным массам.

Если бы ЦК дал указания опубликовать платформу и тезисы оппозиции в печати (как это было при Ленине даже в обстановке гражданской войны), разве стали бы оппозиционеры печатать их на ротаторах и пишущих машинках?

Как стоял на съезде вопрос о фракциях?

Вопрос о фракционности и дисциплине был выдвинут руководителями ЦК на первый план и затмил все остальные вопросы. Причем и в речах Сталина и Рыкова, и в речи Каменева усиленно подчеркивались недопустимость и вредность фракционности.

Я думаю, что и отношение самой оппозиции к этому вопросу было недостаточно четким. Оппозиция оправдывалась. На всех пленумах ЦК, конференциях и съездах оппозиционеры доказывали, что принципиально они против фракционности, что они вынуждены прибегать к фракционный методам только потому, что им не дают отстаивать свои взгляды. В такой формулировке чувствовалась неуверенность оппозиции в правоте и законности своих действий.

Между тем, при нормальном положении, в партии, какой она была, скажем, при Ленине, все фракции во время внутрипартийной борьбы пользуются одинаковыми правами в смысле использования партийной печати, выступлений на партсобраниях и т. д. Фракции были нужны партии, потому что именно путем споров между фракциями можно было организовать эффективное и откровенное обсуждение различных взглядов.

В. И. Ленин, выступая против фракций, не отрицал правомерности фракционной борьбы, он лишь считал, что к этому крайнему методу следует обращаться в тех крайних же случаях, когда имеются острые принципиальные разногласия.

При Ленине в важные переломные периоды дискуссии внутри партии происходили по платформам, и это считалось совершенно естественным и закономерным. Так было во время борьбы по вопросу о Брестском мире, так было и во время дискуссии о профсоюзах. Запрещение фракций X съездом партии было временным мероприятием, вызванным остротой момента, в частности Кронштадтским мятежом.

В брошюре «Кризис партии», написанной в январе 1921 года, Владимир Ильич писал:

«Если есть коренные и глубокие разногласия, — могут сказать нам, разве не оправдывают они даже самых резких и фракционных выступлений? Если надо сказать новое и непонятное, не оправдывает ли это иногда даже раскола? Конечно, оправдывает, если разногласия действительно крайне глубоки и если исправления неправильного направления политики партии или рабочего класса нельзя достигнуть иначе». (ПСС, т.42, стр.275)

Второй раз Ленин выступил по вопросу о фракциях на X съезде, при рассмотрении и утверждении резолюции «О единстве партии».

Д. Б. Рязанов при обсуждении этого вопроса внес поправку к резолюции, которая гласила: «Осуждая самым решительным образом всякую фракционность, съезд в то же время высказывается так же решительно против выборов на съезд по платформам».

Владимир Ильич выступил против предложения Рязанова.

«Я думаю, — сказал он, — что пожелание т. Рязанова, как это ни жаль, неосуществимо. Лишить партию и членов ЦК права обращаться к партии, если вопрос коренной вызывает разногласия, мы не можем. Я не представляю себе, каким образом мы можем это сделать! Нынешний съезд не может связывать чем-либо выборы на будущий съезд: а если будет такой вопрос, как, скажем, заключение Брестского мира? Вы ручаетесь, что не может быть таких вопросов? Возможно, что тогда придется выбирать по платформам… Я думаю, что запретить это мы не в силах… Это чрезмерное пожелание, которое невыполнимо и которое я предлагаю отвергнуть». (Стен. отчет X съезда РКП(б), М.1963, стр.540)

Но именно такое положение создалось в партии накануне ХV съезда. Опасность, все более грозно нависавшая над партией, была куда более серьезна, чем фракционность и нарушение дисциплины. Это была та опасность, на которую обратил внимание в своем завещании Ленин и которой пренебрег ЦК опасность сосредоточения в руках Сталина «необъятной власти». Это влекло за собой, как вскоре подтвердила жизнь, сползание с пролетарской линии, ликвидацию ленинских норм и установление личной диктатуры.

Тем не менее ХV съезд, даже не пожелав разобраться, откуда грозит опасность, во главу угла поставил вопрос о дисциплине и борьбе с фракционностью. Запретив, как уже сказано выше, печатание платформы оппозиции в партийной печати, ЦК санкционировал не только исключение из партии, но и арест директора типографии «Красный пролетарий» Фишелева, «самовольно» напечатавшего платформу.

Выступая на ХV съезде, Рыков и Сталин, говоря об отречении от своих взглядов, проводили аналогию с обстановкой X съезда.

Аналогия эта не выдерживает критики. На X съезде никто не требовал от «Рабочей оппозиции» отречения от своих взглядов — требовали только отказа от их пропаганды. Сталин же и разделявшие его концепцию делегаты ХV съезда в своих выступлениях и репликах требовали от оппозиционеров средневековых покаяний. Современные историки намеренно обходят, игнорируют эту разницу.

Нужно совершенно забыть или никогда не знать атмосферу, внутрипартийный климат, существовавший при Ленине, чтобы сравнивать с ней внутрипартийную атмосферу, созданную сталинским руководством.

«Рабочая оппозиция» расходилась с большинством партии по программным вопросам, она утверждала, что не партия, а профсоюзы являются авангардом пролетариата. Ленин определил это течение не меньшевистским, как назвал его Сталин, а «анархо-синдикалистским», и Х съезд признал несовместимость пропаганды взглядов «Рабочей оппозиции» с принадлежностью к коммунистической партии.

Оппозиция же 1926–1927 г. стояла на программных позициях большевизма, и ни один из выступавших на ХV съезде ораторов от большинства не смог опровергнуть этого, не смог доказать выдвинутые против оппозиции обвинения в «меньшевистском уклоне».

Взгляды мясниковской группировки, которая защищала «свободу печати от монархистов до анархистов включительно», тоже не имели ничего общего с большевизмом и не выдерживают сравнения с взглядами оппозиции 1926–1927 годов.

Но разве можно сравнивать отношение Сталина к оппозиционному блоку с отношением Ленина к «Рабочей оппозиции» и даже к «группе Мясникова»?

Достаточно ознакомиться с письмом Ленина к Мясникову от 5.VIII.1921 года (ПСС, т.44, стр. 81–82), чтобы убедиться, с какой внимательностью и предупредительностью относился Ленин к своему идейному противнику. Владимир Ильич писал Мясникову:

«Оторванность комячеек от партии? Есть. Зло, бедствие, болезнь. Есть. Тяжелая болезнь. Лечить ее надо не „свободой“ (для буржуазии), а мерами пролетарскими и партийными. То, что вы говорите о поднятии хозяйства, об автоплуге и прочем, о борьбе за „влияние“ на крестьянство и т. д., содержит в себе много верного, много полезного. Отчего бы вам не выделить это? Мы сойдемся и будем работать дружно, в одной партии. Польза будет громадная».

Разве Ленин предлагал исключить из партии «Рабочую оппозицию», как проделал это Сталин с ближайшими соратниками Ленина? Нет, хотя взгляды «Рабочей оппозиции» отклонялись от программы партии.

Приведенная Рыковым на ХV съезде партии выдержка из резолюции Х съезда, относящаяся к «Рабочей оппозиции», приведена им не полностью. Полностью она выглядит так:

«Съезд РКП(б), решительно отвергая указанные идеи, выражающие синдикалистский и анархический уклон, постановляет:

1. Признать необходимой неуклонную и систематическую борьбу с этими идеями;

2. Признать пропаганду этих идей несовместимыми с принадлежностью к Российской коммунистической партии;

3. Поручить ЦК партии строжайшее проведение в жизнь этих своих решений. Съезд указывает вместе с тем, что в специальных изданиях, сборниках и т. п. можно и должно быть уделено место для наиболее обстоятельного обмена мнений членов партии по всем указанным вопросам». (Стен. отчет X съезда, стр.576)

Вот именно эту последнюю фразу и опустил Рыков.

Из стенограмм X съезда и из приведенного текста его решения явствует, что:

а) Х съезд не исключил «Рабочую оппозицию» из партии и не требовал от ее членов произнесения покаянных речей;

б) Х съезд не только разрешил, но даже рекомендовал обмен мнениями «в специальных изданиях, сборниках и т. д.».

Можно ли сравнивать отношение к оппозиции Х съезда, руководимого Лениным, и ХV-го, руководимого Сталиным? Ведь ни накануне ХV съезда, ни на самом съезде не было допущено никакого «обмена мнений», оппозиции заткнули рот, всех оппозиционеров исключили из партии, а затем постепенно передали в распоряжение органов ОГПУ и отправили в ссыпку. А ведь в 1927–1928 году в стране не было ни голода, ни Кронштадтского восстания!

Ленин и возглавляемый им ЦК ни на Х-м, ни на ХI-м съезде не спешил с исключениями из партии, хотя оппозиция и после Х съезда продолжала вести фракционную работу. Наоборот, ЦК делал все, чтобы облегчить оппозиции постепенное сближение с партией: выдвигал оппозиционеров на руководящую работу (Шляпников впервые был избран в ЦК именно на Х съезде), доверял им руководство чисткой партийных организаций в ряде крупных центров страны, и т. п.

Сталин делал все наоборот. Ленин рекомендовал X съезду избрать в ЦК двух членов «Рабочей оппозиции». Сталин, не дождавшись ХV съезда, в канун открытия дискуссии исключил из партии двух руководителей оппозиционного блока — Троцкого и Зиновьева. А ряд известных оппозиционеров, в том числе и бывшие члены ЦК, и герои гражданской войны (как, например, Мрачковский) были посажены в тюрьму или отправлены в ссылку.

Второго декабря 1927 года открылся ХV съезд. На другой день, 3-го декабря более 120 ответственных представителей оппозиции обратились к съезду с предложением установить в партии мир. В основу этого мира подписавшиеся предлагали положить следующие принципы:

1. Прекращение всякой фракционной работы, роспуск всех фракционных организаций в РКП(б) и в Коминтерне.

2. Подчинение решениям съезда.

Подписавшиеся выразили свое непоколебимое решение пресекать любую попытку раскола и организации второй партии, как противоречащую учению Ленина и обреченную на гибель.

В то же время подписавшиеся представители оппозиции твердо заявили, что они не могут отказаться от взглядов, в правильности которых они уверены и которые изложены ими перед партией в платформе и в тезисах.

«Мы, — писали в своем заявлении 121 оппозиционер, — будем работать для партии, защищая свои взгляды в строгих рамках устава и решений партии, что является правом каждого большевика, зафиксированным в ряде основных решений съездов при Ленине и после него». В заключение подписавшиеся заявляли: «Перед съездом и во время съездовской дискуссии мы боролись за свои взгляды со всей твердостью и решительностью. Решив подчиниться съезду, мы с той же твердостью и решительностью проведем это в жизнь, как верные солдаты большевистской пролетарской армии».

В ходе обсуждения текста «Заявления 121» в оппозиционном центре возникли серьезные разногласия между троцкистами и зиновьевцами. Троцкий и его единомышленники были против капитулянтских ноток, звучавших в «Заявлении», в частности — против приведенного нами выше заключительного абзаца. Но во избежание раскола троцкистская сторона пошла на некоторые уступки.

Съезд рассмотрел «Заявление 121» и вынес следующее решение: «Принимая во внимание, что разногласия между партией и оппозицией из тактических переросли в программные, что троцкистская оппозиция объективно стала фактором антисоветской борьбы, ХV съезд объявляет принадлежность к троцкистской оппозиции и пропаганду ее взглядов несовместимыми с пребыванием в рядах большевистской партии». (ХV съезд, стен. отчет, т. II, стр. 1434)

После принятия съездом этой резолюции, 18 декабря 1927 года на заседании оппозиционного центра произошел раскол в оппозиции. Часть оппозиционеров во главе с Зиновьевым и Каменевым решила капитулировать, и 19 декабря они подали новое заявление в президиум съезда. В этом заявлении они «приняли к исполнению требование съезда об идейном и организационном разоружении», иначе говоря — отказались от своих взглядов. Вскоре к ним присоединились и некоторые троцкисты: Г. Пятаков, Л. Серебряков, Дробнис.

После раскола оппозиции троцкистская группировка подала за подписями Смилги, Муралова, Раковского и Радека заявление ХV съезду от имени всей оппозиции. В этом заявлении более резко, чем в заявлении 121-го, подчеркивалась приверженность платформе оппозиции.

19 декабря ХV съезд вынес решение по поводу «Заявления 23-х» (зиновьевцев), в котором говорится:

«1. Не рассматривать заявления исключенных из партии Каменева, Зиновьева и др., внесенное 19 декабря 1927 года, ввиду того, что ХV съезд уже исчерпал вопрос об оппозиции в резолюции от 18 декабря.

2. Предложить ЦК и ЦКК принимать заявления исключенных из партии активных деятелей бывшей оппозиции лишь в индивидуальном порядке и принимать решения по заявлениям лишь спустя шесть месяцев после подачи заявления при условии, что: а) поведение подавших заявление соответствует обязательствам, взятым на себя авторами заявлений; б) сами заявления б. оппозиционеров вполне отвечают требованиям ХV съезда и, следовательно, исходят из отказа от „платформы 83-х“, „платформы 3 сентября“ и „платформы 15-ти“».

Заявления оппозиции, даже такие крайне капитулянтские, как заявление 23-х зиновьевцев, уже не могли смягчить Сталина. Эволюция коммунистической партии, двигавшейся по пути сползания с марксистских позиций на путь единоличной диктатуры, продолжалась. Наоборот, капитуляция зиновьевцев только укрепила Сталина в его намерении и придала ему уверенности.