"Убийство в стиле ретро" - читать интересную книгу автора (Володарская Ольга)День первыйАня проснулась поздно. Но при этом чувствовала себя далеко не отдохнувшей, скорее напротив: измученной, разбитой, квелой и безумно несчастной. Раньше с ней такого не бывало, хотя, видит бог, она не раз страдала от недосыпа и частенько вставала с дурным настроением, но чтоб с самого утра хотелось умереть – это что-то новенькое, ибо всю сознательную жизнь желание уйти из этого мира появлялось на ночь глядя… Когда Аня поднялась с новых бязевых простыней, часы показывали одиннадцать. Для завтрака поздно, для обеда рано, придется ограничиться крепким чаем, тем более есть совсем не хочется. Еле передвигая ноги, Аня побрела в кухню. Там включила чайник, достала из шкафчика чашку с веселой мордочкой (сейчас она почему-то не казалась такой уж веселой), села на табурет, замерла. Пока вода закипала, пыталась думать о хорошем, например о бабусе, но мысли-предательницы с одной старой женщины перескакивали на другую, лежащую в луже собственной крови, с торчащим из груди кухонным ножом, и от этих воспоминаний становилось еще хуже. Когда чайник согрел воду, ознаменовав завершение своей работы громким щелчком, в дверь позвонили. – Никого нет дома! – прокричала Аня, не двигаясь с места, а потом еще добавила, позаимствовав фразу у кого-то из героев низкопробных боевиков: – Кто бы ты ни был, катись к черту! Но некто за дверью не внял Аниным приказам, позвонил еще, более настойчиво. Пришлось открывать. К Аниному ужасу на пороге квартиры стоял Петр. – Ой, – пискнула Аня, прячась за дверь. – А я неодета… Неодета – не то слово, потому что в принципе она была одета в халат, но зато в какой! Фланелевое рубище с прорехой на плече и оторванным карманом, не халат – стыдоба! – Я звонил вам на мобильный, чтобы предупредить о своем приезде, – поспешно проговорил Петр, отводя глаза, – но вы не отвечали… – Я сейчас, минутку… Аня метнулась в комнату, скинула рубище, влезла в джинсы, рывком надела на себя футболку, наскоро расчесала волосы и, горько сожалея о трехсотрублевой помаде, оставленной в кармане куртки, вернулась в прихожую. – Входите, – пригласила она Петра, широко распахивая дверь. – Сейчас чай будем пить… – Аня, – прервал ее он, – на чай нет времени… – Что-то случилось? – встревожилась она. – Нет, не беспокойтесь… В смысле, ничего страшного… – И в доказательство своей правдивости проникновенно заглянул ей в глаза, хотя до этого смотрел либо поверх ее плеча, либо на носки своих ботинок. – У меня для вас новость. – Хорошая? – Не знаю… – Он опять потупился. – Чтоб ответить на ваш вопрос, я должен задать свой. – Ну так задавайте! – нетерпеливо воскликнула Аня. Петр еще несколько секунд молчал, хмуря брови, потом все же спросил: – Вы действительно хотите знать правду о своем рождении? – Конечно, но почему вы… – Вы на самом деле мечтаете познакомиться со своей настоящей матерью? – Значит, я была права, и Шура Железнова меня не рожала! – вырвалось у Ани. В ответ на ее реплику он лишь дернул ртом, и было неясно, что означала эта гримаса – то ли утверждение, то ли отрицание, то ли нетерпение. Скорее последнее, потому что Петр тут же продолжил допрос: – Так вы уверены, что вам нужна правда? Даже если она будет горькой? – Да что вы меня стращаете? – возмутилась Аня. – Ответьте. – Да, да, да! Я хочу знать правду, хочу познакомиться со своей настоящей матерью… – И вы не подумали о том, что ваша настоящая мать может оказаться, например, преступницей? Или не совсем здоровым человеком, проще – инвалидом? – С чего бы это? – Вдруг Элеонора Георгиевна отказалась от дочери неспроста? Быть может, она решилась отдать ее на воспитание только после того, как узнала о ней что-то нелицеприятное… – Что можно узнать нелицеприятное о новорожденном? – Наверное, я неправильно выразился. Я хотел сказать, что Элеонора Георгиевна отказалась от своего ребенка, узнав, что он, например, неизлечимо болен, многие роженицы оставляют детей-инвалидов в роддомах… – Вы знаете что-то конкретное? – осенило Аню. – Знаете, но боитесь мне сказать? Только я не поняла – преступница она или инвалид? А может, малолетняя наркоманка? Или маньячка? – Не говорите глупостей! – А вы перестаньте ходить вокруг да около! – вспылила она. – Я должен быть уверен… – Говорите! – почти приказала Аня. И он подчинился: – Кажется, я нашел незаконнорожденную дочь Элеоноры Георгиевны. – Она в тюрьме? – Нет, с чего вы взяли? – Просто вы так долго меня готовили… – Она не в тюрьме… Она не преступница и не наркоманка… Она инвалид. – И где она живет? – В подмосковном доме инвалидов. – Что с ней? – Я не имею представления, – честно признался Петр. – По телефону мне не стали объяснять… Но если мы поедем туда прямо сейчас, то узнаем через каких-то полтора-два часа… – У нее ДЦП? – напряженно вглядываясь в лицо адвоката, спросила Аня, словно надеялась прочитать ответ в его голубых глазах. – Я сомневаюсь, что женщина, больная церебральным параличом, смогла бы родить… – У нее нет рук? Ног? Глаз? – Аня, если вы сейчас же не соберетесь, то мы никуда не поедем – на ночь глядя нас не примут, – с едва сдерживаемым раздражением проговорил Петр. – Я готова, – бросила она, срывая с вешалки пуховик. – Поехали. Путь до первого этажа она преодолела за считанные секунды. Она неслась по ступенькам так, что длинноногий Петр насилу за ней поспевал. И к машине Аня подскочила первая, когда адвокат еще только выходил из подъезда, она уже нетерпеливо припрыгивала около передней дверки авто. – Аня, когда я торопил вас, я не имел в виду что вы должны нестись, как на пожар, – осадил девушку Петр. – Спокойнее, пара минут нас не спасет… Аня оставила его замечание без комментариев, молча села в машину и, расположившись на сиденье, уткнулась взглядом в окно, давая понять, что к разговорам не расположена. Всю дорогу они молчали, Петр пытался с Аней пообщаться, но на все его вопросы она отвечала односложно, иногда невпопад, так что он быстро отстал. Зачем терзать девушку, если она хочет побыть наедине со своими мыслями? А мысли в Аниной голове проносились с космической скоростью. Сначала она думала лишь о том, что время тянется очень медленно, и хотела побыстрее оказаться в доме инвалидов, потом начала волноваться: представляя долгожданную встречу с матерью, она страшно боялась, что встреча эта не оправдает ее ожиданий. Нет, Аню нисколько не заботило, что мать окажется безрукой или слепой (в конце концов, у ее мачехи был полный «боекомплект» конечностей, и что толку?), гораздо больше ее пугало, что женщина, увидев ее, страшно разочаруется, ведь ничего особо интересного она собой не представляет… Страшненькая, глуповатая, неуверенная в себе… Разве о таких детях мечтают родители? …Когда они, наконец, подъехали к воротам интерната, Аня уже и не знала, стоило ли вообще сюда тащиться – за время пути она успела мысленно встретиться с мамой, разочаровать ее, сгореть со стыда и покончить жизнь самоубийством, отравившись снотворным. – Ну что же вы? – спросил Петр, недоуменно глядя на вжавшуюся в сиденье клиентку. – Передумали? – Нет, конечно, – не очень уверенно ответила Аня. – Просто собираюсь с духом… – Соберетесь по дороге. Пойдемте. И он первый вышел из машины. Ане ничего не оставалось, как последовать за ним. Интернат располагался на тихой улочке, ведущей к реке. Двухэтажное здание корпуса, обнесенное высоким забором, было очень красивым и старым, будто бы дореволюционным, скорее всего когда-то в нем жил какой-нибудь помещик – уж очень строение напоминало усадьбу киношного Обломова. Дом был окружен высоченными деревьями: вековыми липами, тополями, каштанами, наверняка летом здесь было просто чудесно. Петр и Аня прошли по расчищенной дорожке к крыльцу корпуса. Поднялись на него, беспрепятственно вошли в холл. Он ничем не напоминал больничный, скорее гостиничный. И за стойкой сидела не старая грымза в застиранном халате, а симпатичная женщина среднего возраста, одетая в голубую униформу. В тот момент, когда Петр и Аня вошли, она оживленно болтала с другой дамой, постарше, что сидела в глубоком кресле под искусственной пальмой и в отличие от регистраторши облачена была в обычный костюм фисташкового цвета – Аня решила, что она тоже посетительница. – Сейчас неприемные часы, извините, – вежливо проговорила регистраторша, завидев приближающихся к стойке посетителей. – Меня обещали принять, – не менее вежливо парировал Петр, – я звонил сегодня вашему директору… Услышав эту фразу, женщина в костюме поднялась со своего кресла и направилась к ним. – Здравствуйте, – приветливо поздоровалась она, внимательно глядя на Петра. – Вы адвокат Моисеев? – Да, это я. – Меня зовут Ольга Петровна. Директор нашего интерната господин Елшин поручил мне ознакомить вас… – А сам господин Елшин не может с нами побеседовать? – Он в столице по очень важным делам, но я бухгалтер дома инвалидов с момента его открытия и, уверяю вас, смогу ответить на все ваши вопросы… – Я не собираюсь устраивать аудиторскую проверку, – мягко улыбнувшись, проговорил Петр – видно, решил походя очаровать и эту мадам. – Кажется, ваша секретарша меня неправильно поняла. – Нет? Но она сообщила, что вы желаете проверить, правильно ли руководство интерната распоряжается средствами, которые ваша клиентка Элеонора Георгиевна Новицкая перечисляет на наш счет… – Желаю, но другим способом. Дама растерянно уставилась на Моисеева, приподняв выщипанную в ниточку бровь. – Я не совсем понимаю, – наконец проговорила она. – Вам известно, что Элеонора Георгиевна умерла? – Умерла? – Вторая бровь тоже взметнулась вверх. – Когда? – Месяц назад. И часть своих средств она завещала Невинной Полине Анатольевне… – Полина живет здесь уже двадцать лет, я ее очень хорошо знаю… – кивнула головой Ольга Петровна. – И все эти годы Элеонора Георгиевна перечисляла деньги на ее содержание. Вернее, в советские времена она приносила рублики в конвертике, тогда так было принято, а в последние годы просто переводила на счет интерната. Такое у нас практикуется, сами понимаете, на содержание инвалидов государство выделяет сущие гроши – здоровые-то никому не нужны, а уж больные подавно… Дабы не дать вовлечь себя в дискуссию о плюсах и минусах государственного здравоохранения, Петр изобразил страшное нетерпение и торопливо спросил: – Могу я познакомиться с Полиной Анатольевной немедленно? Дело в том, что у меня мало времени… – Да, конечно… – Ольга Петровна опять поиграла бровями. – Только я не понимаю, зачем? – Я хочу убедиться, что средства, перечисляемые моей покойной клиенткой, шли именно на содержание госпожи Невинной. – Но вы же в начале нашего разговора сказали, что не собираетесь проводить аудиторскую проверку… – Я же не требовал показать мне документы, я лишь прошу познакомить меня с Полиной Анатольевной… – Я ничего не понимаю, – устало выдохнула Ольга Петровна. – Что тут непонятного? – впервые подала голос Аня. – Петр Алексеевич всего лишь хочет с ней поговорить: расспросить, как ее кормят, как к ней относятся, чем лечат… – Расспросить? – несказанно удивилась женщина. – Но она не сможет вам ответить… – Она глухонемая? – Нет, но она не говорит… Только издает некоторые звуки… – А написать она сможет? – Боюсь, что нет… Понимаете ли… – Ольга Петровна казалась сильно обескураженной, даже ее брови перестали выгибаться дугой, а сошлись на переносице. – А впрочем… Пойдемте, сами все увидите… Она провела их по длинному коридору, уставленному инвалидными креслами, каталками, костылями, к лестнице, ведущей на второй этаж. – Неходячие у нас внизу, – пояснила женщина, первой ступив на устланную ковровой дорожкой лестницу, – остальные повыше. Полина как раз на втором живет… «Значит, не ДЦП! И не безногая! – мелькнула мысль в Аниной голове. – Но не говорит и не пишет? Что же с ней, черт возьми? Болезнь Паркинсона, как у Мухаммеда Али? Но он говорит, плохо, неразборчиво, но говорит… А Полина Невинная – нет. Быть может, она страдает какой-нибудь невиданной болезнью, которая размягчает кости и сдавливает гортань? Или все гораздо прозаичнее и у женщины обычный паралич лица и рук?..» – Вот мы и пришли, – сказала Ольга, останавливаясь у двери в палату под номером двадцать два. – Входите. Петр сделал шаг в сторону, по-джентльменски пропуская Аню вперед. Она вошла. Палата была небольшой, но в ней стояло все необходимое: кровать, шкафчик, стол, тумбочка. Деталей разглядеть не получилось – в комнате царил полумрак: верхний свет не горел, а занавески были задвинуты. Именно из-за этого полумрака Аня не сразу заметила женщину, сидящую в кресле у окна. Она была очень полной, большеголовой, с белыми безвольными руками, которые держала на своем круглом животе. Тут Ольга Петровна зажгла свет, и Аня смогла разглядеть женщину лучше. На вид ей было лет пятьдесят, но возраст выдавало не лицо – оно было гладким, почти без морщин, – а совершенно седые волосы да дряблая шея. Полина Невинная была чем-то похожа на Эдуарда Петровича Новицкого. Та же форма подбородка, тот же нос, те же кустистые брови. Отличались только глаза. У Эдуарда Петровича они были карими, пронзительными, очень живыми. У Невинной же голубыми, тусклыми, абсолютно мертвыми. – Что с ней? – спросила Аня, выталкивая из себя слова с такой мукой, будто у нее в горле застряла огромная рыбья кость. – Тяжелая форма олигофрении, – спокойно, словно ее спросили о погоде, ответила Ольга Петровна. – Полина даже не дебил, дебилов можно обучить чему-то, например есть ложкой, умываться, убирать за собой, они говорят, поют, рисуют, некоторые пишут, считают… – А она? – Необучаема. Последняя стадия. – Она не умывается? – Она даже ходит под себя, если ее вовремя не посадить на унитаз… – Ольга Петровна нахмурилась. – Конечно, если бы ее с детства отдали в специальный интернат для детей-инвалидов, все могло бы быть по-другому. Ребятишки-олигофрены, с которыми серьезно занимаются педагоги, вырастают вполне нормальными людьми. Конечно, они не водят машину, не играют на компьютере, не читают Толстого, но интересуются телевизором, книгами с яркими картинками, природой. В конце концов, они сами себя обихаживают и умеют выражать мысли при помощи примитивной речи. Но Поля попала к нам уже в зрелом возрасте, и мы ничего не смогли сделать… – Сколько ей было лет, когда она оказалась у вас? – спросил Петр. – Двадцать четыре года. – А теперь? – все еще глухо проговорила Аня. – Скоро исполнится сорок пять. – Где она жила до этого, вы не знаете? – В деревеньке под Рязанью. Я даже помню название – Соколиха. Абсолютно дикий уголок: ни школы, ни больницы, пятнадцать домов, коровник и магазин. Полю воспитывала деревенская женщина, Алена Емельяновна Невинная, очень хорошая, добрая, но темная, вместо того чтобы научить девочку хоть чему-то, она старалась оградить ее от всего. То есть боясь, что умственно отсталый ребенок перебьет ей чашки, она кормила ее с ложечки – не давать же в руки посуду. Не допускала в огород – вдруг вместо сорняков повыдергает редис. Не учила самостоятельно одеваться – еще одежду порвет. В итоге Поля выросла овощем, она привыкла, что за нее все делают… – Она не была Полиной матерью, я правильно понял? – поинтересовался Петр, бросив короткий, но очень пронзительный взгляд на застывшее Анино лицо. – Она взяла девочку на воспитание. Удочерила. – Из роддома? – Этого я не знаю. – Почему она взяла больного ребенка? Разве мало здоровых? – Инвалидов тоже усыновляют, гораздо реже, но все же… Особенно когда это сулит какой-то доход. А Алена получала на содержание девочки очень хорошие деньги… От Элеоноры Георгиевны. По-моему, Новицкая приходилась Полине какой-то дальней родственницей, вот женщина и взяла заботу о больном ребенке: нашла достойную опекуншу, щедро ей заплатила, пристроила, словом… – И что же случилось с Аленой Невинной? Почему она отдала девочку в интернат? – Она не отдавала – ее забрала Элеонора Георгиевна. После одной некрасивой истории… – Ольга Петровна в раздумье потеребила свой шейный платок, видно, решала, стоит ли посвящать посторонних людей в подробности этой истории, но, увидев умоляющий взгляд Ани, решила рассказать. – Эта женщина, Полина мать, – она в магазине работала, техничкой. С восьми утра до пяти вечера. Обеденный перерыв, как положено, с часу до двух. Днем она прибегала, чтобы самой поесть и Полю накормить. А однажды пораньше пришла… И знаете, что увидела? Как девушку, тогда уже девушку, насилует сосед… То есть совершает с ней половой акт, а она не сопротивляется, ничего же не понимает, только глаза в потолок таращит… Потом выяснилось, что Полю не он первый использовал, чуть ли не пол-улицы в их избу хаживало – дома-то в деревнях не запираются. Девкой она была видной: полной, грудастой, румяной, а что дурочка, это даже хорошо, никому не отказывает. Пришел, повалил, отымел, ушел. И никто не узнает – говорить-то она не может… Один раз сосед даже залетного шоферюгу к Полине привел, за литровку. Когда тот над девушкой орудовал, так называемый сутенер на шухере стоял… Это потом выяснилось, когда Алена участковому все рассказала, и в милиции дело завели… – Посадили кого? – Только соседа, остальные отделались легким испугом… – Ольга Петровна выразительно покачала головой, как бы сокрушаясь по поводу несовершенства судебной системы. – Узнав об этой истории, Элеонора Георгиевна тут же Полину забрала. – И сразу отдала сюда? – Нет, только спустя пять лет. До этого Поля жила в разных интернатах, но Элеонору Георгиевну они все не устраивали по тем или иным причинам, и ей приходилось переводить опекаемую родственницу в другое место… В конечном итоге Поля осталась здесь, наш дом инвалидов показался госпоже Новицкой самым подходящим… Петр, слушавший бухгалтершу с большим вниманием, кивнул головой. А затем спросил о том, о чем уже давно собиралась спросить Аня: – Полина когда-нибудь рожала? – Что? – Ольга Петровна так удивилась, что вместе с бровями ко лбу взметнулся и нос, задравшись совершенно противоестественным образом. – Девушку насиловали несколько мужчин на протяжении длительного времени, и я сомневаюсь, что они пользовались презервативами… Мне объяснить подробнее? – Вы думаете, Поля забеременела? – Почему нет? Организм у нее, судя по всему, здоровый… Зачатие же происходит не в мозгах, а в матке… – Это, конечно, возможно… – И она могла родить, ведь так? – Я сомневаюсь, что Элеонора Георгиевна позволила бы ей рожать… И врачи, думаю, посоветовали бы избавиться от ребенка. Я просто уверена, что Полине, если она и забеременела, сделали аборт! Подумайте сами, зачем плодить уродов? – И она выразительно посмотрела на сидящую в кресле Полину. Петр тоже впился взглядом в отрешенное лицо женщины, Аня же отвернулась, она не могла видеть ее глаз мертвой рыбы. – А она не могла родить здорового ребенка? – тихо спросил Петр у Ольги Петровны, но при этом посмотрел на Аню. – Как вы считаете? – Один шанс на миллион, – не колеблясь, ответила бухгалтерша. – И то, если у Полины не врожденное слабоумие, а приобретенное… Это не медицинский термин, конечно, я не врач, но вы меня, надеюсь, поняли. Я имела в виду, что если в ее ненормальности виновата не генетика… – А что? – Родовая травма, сильный удар по голове, перенесенный в младенчестве менингит – все это может вызвать необратимые изменения мозга. У Поли есть шрам на затылке, еще вывих бедра, значит, роды были довольно тяжелыми… – То есть она могла?.. – Она не могла, – отрезала Ольга Петровна. – Полина не в состоянии родить естественным путем. Ей бы обязательно сделали кесарево, а шрама на животе у нее нет, я знаю это точно, так как однажды вытаскивала ее из ванны – она уснула и чуть не захлебнулась. Если не верите мне, можете побеседовать с главврачом… В этот напряженный момент дверь распахнулась, и в палату ввалился огромный рыжебородый мужчина в белом халате. – О чем они должны со мной побеседовать? – пророкотал он, протягивая Петру свою лопатообразную пятерню для рукопожатия. – Карцев Евгений Геннадьевич… – Адвокат Элеоноры Георгиевны Новицкой господин Моисеев, – подчеркнуто официально проговорила Ольга Петровна, давая понять, что время задушевных разговоров прошло, – интересуется, могла наша Поля родить? – А че нет? Баба она здоровая… – Какая же она здоровая? Если живет в доме инвалидов? – У нее внутренние органы работают как часы, нам бы, Ольгунчик, с тобой такие, до ста лет бы дожили… – Он дружески шлепнул бухгалтершу по спине. – И по гинекологической части все тип-топ… – У нее нет шрама от кесарева… – Таз широкий, организм сильный, чувствительность слабая, значит, болевой порог низкий, родила – как посрать сходила! – хохотнул доктор, нисколько не заботясь о том, что его грубое словцо покоробило всех троих. – Я когда ординатуру проходил, у нас в больнице случай был. Привезли одну такую, типа нашей Полинки, на боли в животе жаловалась… Ну, в смысле как жаловалась, гугукала да на пузо свое пальцем показывала. Решили, что у нее приступ аппендицита, положили на каталку, собрались на обследование везти, да тут битые-ломаные поступили после аварии, мы про нее на время забыли, к ним кинулись. А когда я за ней вернулся, она уже пацана родила. Даже не вскрикнула… – И что? Здоровый родился мальчик? – спросил Петр. – Умер он тут же, она его ногами придавила – мозгов-то нет… – Но Ольга Петровна нам говорила, что таким женщинам делают аборты, даже принудительно, чтобы не плодить уродов… – Пра-а-а-льно, – протянул доктор, кивая. – Но попробуй за всеми уследи. Не все интернаты, как наш, образцовые, полно таких, где больных обследуют только раз в год. Если женщина тучная, как Полинка, живота может быть не видно до последнего месяца, кому придет в голову, что она залетная? Обычно, конечно, месяце на шестом все же обнаруживается, так их на искусственные роды отправляют, чтоб, как вы сказали, не плодить уродов… – И много таких случаев? – полюбопытствовал Петр. – Полно. – Но я не понимаю, от кого они беременеют… – Как от кого? От своих братьев инвалидов, – доктор опять хохотнул. – Да если за ними не присматривать, устроят тут содом и гоморру все друг с другом перетрахаются! – Женщины, подобные Полине, рожают здоровых детей? – задал Петр главный вопрос. – На моей памяти таких случаев не было. Но мой друг по институту как-то рассказывал, что его соседка-инвалидка, у нее недоразвитые верхние конечности, проще – культи вместо рук, и смещенная нижняя челюсть, вышла замуж за дебила. Парень был сильно отсталым, даже не говорил, вот как наша Полинка, но до секса большой охотник. На этой почве и сошлись. В результате она забеременела. Друг мой как прознал об этом (живут через стенку в панельном доме, услышал случайно ее разговор с матерью), тут же побежал к ней, чтобы уговорить сделать аборт. Прочитал целую лекцию, она баба не сильно глупая была, вроде поняла, согласилась с ним, но на следующий день ее и след простыл. Вернулась только через пять месяцев, когда живот на нос лез. Родила. Мой друг у нее роды принимал… – И что, у таких родителей родился здоровый ребенок? – не поверил Петр. – Конечно, нет. Урод-уродом. Руки – как у матери, мозги – как у отца, родительница надеялась, что наоборот будет, но природу, мать нашу, не обманешь! Однако история на этом не заканчивается. Вырос киндер-сюрприз этот, повзрослел. Исполнилось ему, то есть ей, это была девочка, шестнадцать. Созрела, значит. Ну и зарулила как-то в лесок с одним пареньком из подъезда. Ему тринадцать, но развитый не по годам, поспорил с дружками, что трахнет идиотку. Трахнул. Через девять месяцев девочка родила. Здорового пацана. Бабка не нарадуется… – Доктор широко улыбнулся, обнажив серые от никотина резцы и золотые коронки на коренных. – Вот такие бывают случаи, господа! Редко, но бывают… – Ребенок вырастет полноценным? Как вы или я? – Как мы – вряд ли: среднеобразовательную восьмилетку закончить сможет, но институт… – Он поцокал языком. – Получать высшее образование, – это, батенька, не в пузырьки пукать… Он еще что-то говорил, перемежая свою речь то медицинскими терминами, то сленгом, а то и матерком, но Аня его больше не слышала. В ушах стоял странный гул, и зычный голос доктора превратился в звук паровозного гудка. Гул нарастал, с каждой минутой становился громче, и Ане уже казалось, что ее засасывает в огромные лопасти мотора взлетающего самолета… Она покачнулась, судорожно ухватилась за что-то мягкое и теплое. Издалека раздался знакомый голос: – Аня, Аня, вам плохо? Голос был тревожным, даже испуганным, но он тем не менее ее успокоил. И заставил невидимый самолет заглушить свои двигатели. – Аня, сядьте, отдышитесь… Что с вами? – продолжал тревожиться знакомый голос, а то теплое и мягкое, за что она держалось, прикоснулось к ее лицу. – Доктор, сделайте что-нибудь… В тот же миг что-то жесткое, шершавое больно ударило ее по лицу. Аня дернулась, ее голова резко ушла назад, в ушах зазвенело, но удивительное дело – сознание прояснилось. Она уже могла отчетливо слушать слова, ощущать боль от удара (доктор, судя по всему, надавал ей по щекам), тепло от руки Петра, влагу от слез и горечь от сознания собственной никчемности… – Вот видите, – услышала она бодрый голос доктора. – Она уже пришла в себя, а вы – «укольчик, укольчик»… Сейчас водички попьет, и все будет тип-топ… Хотите попить? Аня вцепилась в руку Петра и так резко мотнула головой, что заплетенные в косу волосы больно хлестнули ее по шее. – Не хотите водички – не надо. Пошли коньячка хряпнем. У меня есть отличный коньяк «Арарат»… – Отвезите меня домой, – взмолилась Аня, еще сильнее стискивая Петину ладонь. – Пожалуйста… Он кивнул, крепко обхватил ее свободной рукой за плечи и успокаивающе проговорил: – Не волнуйтесь, Анечка, мы уже уходим… – Петр скупо улыбнулся доктору и бухгалтерше: – До свидания, господа. Всего хорошего. – Вы узнали все, что хотели? – спросил доктор им вдогонку. – Все, что хотели, – как эхо повторила Аня, первой перешагивая через порог палаты. По коридору они шли молча, так же безмолвно спускались по лестнице, пересекали вестибюль. Но стоило им войти в заснеженный парк, как Аня заговорила: – Можно вас попросить, Петр Алексеевич?.. – Да, конечно… – Никогда мне не напоминайте о ней. Никогда. – О ком? – О матери. – Об Александре Железновой? – переспросил Петр. Аня строго на него посмотрела и жестко, даже немного зло проговорила: – Не надо ради меня строить из себя идиота. И вы, и я прекрасно знаем, что моя мать Полина Невинная. – Вот этого мы и не знаем! – горячо воскликнул Петр. – У нас нет ни одного доказательства! – Бросьте, Петр Алексеевич! – В ее голосе появились истеричные нотки. – Она моя мать! Эта дебилка, которая ходит под себя, – моя мать! – Я так не думаю, – упрямо проговорил он. – Час назад вы были уверены… – прошептала Аня, резко отворачиваясь, она не желала показывать ему своих слез, почему-то именно сейчас ей хотелось казаться сильной. – Час назад я ничего не знал о ее диагнозе! Час назад я не видел ее! – воскликнул Петр и с силой развернул ее к себе. – Аня, поймите, она не может быть вашей матерью… – Вы разве не слышали историю, что рассказал доктор? – Слышал, но это байка! Медицинская байка! У дебила не может родиться умственно полноценный ребенок… – Спасибо вам, конечно, Петр Алексеевич, за комплимент, но с чего вы решили, что я умственно полноценная? – Господи, что за бред?! – прорычал Петр. – А какая же вы? Вы разве не умеете читать или писать? Вы не понимаете, что хорошо, а что плохо? Или, быть может, ходите под себя? Она горько улыбнулась и, собрав с ветки горстку снега, приложила к разгоряченным щекам. – Сейчас я не хожу под себя, но я лет до двенадцати мочилась в постель. В школу я пошла восьмилетней, потому что была глуповатой. До третьего класса считалась худшей ученицей в классе, учительница постоянно говорила, что по мне интернат плачет. Потом я подтянулась, даже окончила школу без троек, даже в техникум поступила, даже год там проучилась, но умнее не стала. Многих вещей я не понимаю, точные науки мне не даются – таблицу умножения, например, я так и не смогла выучить. Я работала во многих местах, но нигде подолгу не задерживалась. У меня нет способностей, зато есть склонность к депрессиям и суициду… – Аня резко замолчала, втянула носом воздух, тут же с шумом выдохнула, потом очень тихо добавила: – Теперь вы понимаете, что полноценным человеком меня вряд ли назовешь… Петр открыл рот, чтобы возразить, и возражений он мог привести предостаточно, что было видно по его решительно сдвинутым бровям, но Аня не дала ему произнести ни слова. – Ничего не говорите, – сказала она строго. – Не надо. Просто никогда мне о НЕЙ не напоминайте. Тогда, быть может, я и сама о ней забуду… А теперь пойдемте к машине, я продрогла. |
||
|