"На суше и на море. Выпуск 5 (1964 г.)" - читать интересную книгу автора
Человек живет в одиночестве, и забывчивость - давнее наследие отца нашего Адама, да будет над ним мир. Как могучий силь * перекатывает большие и малые камни из ущелий в низины, так и время сбрасывает к подножию памяти следы больших и малых событий. Человек уходит вперед, но если он оглянется, то прошлое властно позовет его - и преткнется нога его о камень, и смутится дух, и глаза его потеряют цель…»
По свидетельству тех, кто ведет счет событиям, это произошло трижды за семь тысяч лет до года хиджры **.
У подножия гор Каф, что кольцом обтекают землю и служат опорой небесному своду, жила красавица по имени Зохре. Голос ее был чист, как звон серебра, упавшего на камень, и ласкал слух, словно журчание родника в полуденный час пути. Ее стан был тонок, как буква элиф ***, а бедра тяжелы, как батман пшеницы, и когда открывала она лицо свое, луна от зависти куталась в тучи. Вот какая была несравненная красавица Зохре!
Еще не пропели ей соловьи пятнадцатый раз весеннюю песню. Зной дней не рассыпал шафран на тюльпанах щек, а груз пролетевших лет не сгорбил стана буквой нун ****. Но боялась Зохре этого времени и ожесточила душу свою.
Многие славные батыры, покрыв себя одеждой паломников, спешили на свидание с красавицей Зохре. А она смеялась им в глаза и требовала, чтобы батыры вырывали сердца свои и складывали на ее порог в знак доказательства своей любви.
Чего не сделает человек ради великого чувства! И батыры выполняли желание красавицы. А она смеялась еще громче и говорила: «Только тот, чьим свадебным подарком будет мое бессмертие, только тот…» Вот какая была жестокая красавица Зохре!
Нет силы и мощи, кроме как у аллаха *****. Не дано вершиться бессмертию одной только силой любви к женщине. Оно - удел любви к людям и к родной земле, а ослепленные страстью батыры покинули кочевья и забыли соплеменников. Поэтому, бессильные перед требованием Зохре, они уходили, оставив сердца свои у ног жестокой красавицы. Капли крови из их разорванных грудей украсили пустыню алыми маками, а слезы их до сих пор собирают жаворонки.
Видишь, как они камнем падают с высоты на землю? Это они хотят отнести капли горечи к престолу Того, кто украсил небо звездами. Но тяжелы слезы бессердечных батыров. И роняют их жаворонки, и снова падают за ними. А там, где они остались неподобранными, - смотри! - выросли седые метелки горькой степной полыни.
Никто не знал черной тайны красавицы Зохре. Никто не знал, что она уже отвергла давно человека, который есть жемчужина в раковине бытия и лучшая часть всего сущего. А открыла лицо свое дэву ***** Харуту.
Страшен был дэв, как сорок смертных грехов. Рога его сверкали, словно черные молнии. Смрадный запах исходил от лохматой шерсти. Словно зубы паука пустыни - фаланги, торчали кривые зазубренные когти на пальцах его, коленях и пятках. Но ведомо было ему одно из трех тайных имен аллаха, дарующих бессмертие. И когда царь странников - Солнце перешло из созвездия Весов в созвездие Скорпиона, опустилась чаша Весов: в этот миг развязала Зохре свой пояс, а Харут сделал тайное явным.
Не знали люди, что сердца батыров, оставленные у порога Зохре, пожирает Харут после любовных утех с красавицей. Но скорбели они о лучших сыновьях своих, ставших жертвой безрассудной страсти, и дошла их скорбь до славного батыра Марута. Глянул батыр орлиным глазом вдаль, увидел, как дэв пожирает сердца людей, и преисполнился великим гневом. Ударил он о землю пиалу с зеленым чаем и разбил ее на тысячу кусков. И котел разбил, и тунче *, и проклял коварного духа пустыни страшным проклятием.
Сел Марут на коня, ноги которого были подобны четырем смерчам, а хвост хлестал, как самум. Взял саадак ** с луком и колчан со стрелами и поехал на битву с дэвом от берегов шафрановой Джейхун-реки в мрачное царство Иблиса, куда умчал свою возлюбленную Харут.
Долго длилась их битва. Уже десять переходов сделало Солнце-повелитель планет - по четвертому своду ***, уже вступило оно под сень покрывала созвездия Девы, а бой все не затихал. Метал батыр в Харута огненные стрелы своего гнева, и прожигали землю насквозь эти стрелы. Но взлетал вверх Харут огненным столбом, метался, словно нетопырь, визжал, как дикобраз, схваченный за морду барсом, и дышал на батыра смрадным жаром.
О путник, идущий в неведомое извилистой тропой жизни, это был большой жар. От него таяли воском саксаул, и седин, и янтак - верблюжья колючка. Таяли пушистые шарики кандыма и каменные города с людьми, и черным становился золотой песок пустыни. Люди превращались в пар, в ничто. А те, которые сохранили дыхание в ноздрях своих, они, о путник, стали безумными и принялись терзать ближних своих.
И тогда крикнул Марут голосом грома, позвал людей на помощь себе. Очнулись они от безумия, взялись за руки и стеной пошли на духа пустыни. Теперь бессилен был против них его адский жар, потому что страшен он только для одинокого.
И победили они. Когда завершило Солнце тринадцатый переход и вошло в созвездие Стрельца, настигла карающая стрела коварного дэва.
Огромной черной змеей уполз Харут под землю на вечные муки, уготованные ему. А Марут, обретший в этой битве силу небожителей, сказал Зохре: «Ты хотела бессмертия? Да будет так! Но кому даруется долгая жизнь, у того меняется внешний вид». И вывернул он Зохре ребра наружу, превратил ее в мерзкую черепаху.
«Живи! - сказал. - Живи и питайся прахом сущего, погубленного по твоей вине. И когда соберешь весь прах, восстанут для новой жизни погубленные, а ты погрузишься в вечность мрака и пламени. Так начертано на листьях дерева Туби».
Тогда отверзла Зохре пасть и проскрежетала: «Я видела листья дерева Судеб. Там не написано сказанного тобою. Ты восстаешь против несокрушимого, одумайся!»
И засмеялся батыр и сказал: «Я и те, кто сражался со мной рядом, записали эти слова. Мы записали! И так будет, пока над миром не перестанет всходить луна!»
Черным прозвали люди место битвы с дэвом. И до сих пор еще ползает там бессмертная Зохре-черепаха и потомки ее - порождение Высокомерия и Зла. Ползают и подбирают летучий прах, и не дано им питаться ничем, кроме земли. Но уже недолго осталось им ползать, о путник, знающий свою дорогу и не закрывающий глаз от светила. Иди и поведай братьям, что час близок».
Красный огонек сигареты то вспыхивал, то притухал: словно маленький светлячок танцевал в темноте свой беззаботный танец.
Мергенов курил, лежа на спине, ощущая всем телом тепло нагретого за день песка, и пускал дым прямо вверх.
Было новолуние. Четкие колючие звезды представлялись частыми проколами в плотном полотнище палатки. Когда дым, выдохнутый Мергеновым, смягчал их острый блеск, казалось, что новый Млечный Путь ширится и растет во Вселенной.
– Между прочим, - сказал Мергенов в темноту, - черепаха в самом деле считается у нас бессмертной. Помню, как-то в детстве мальчишки отрубили одной черепашке голову, чтобы проверить это. Она две недели по двору ползала и прятала лапы, если ее трогали. А потом куда-то пропала. Дед сказал, что она новую голову отращивать пошла.
Темнота зашевелилась и, помедлив, ответила голосом Игоря Петровича:
– Жаль.
– Что жаль?
– Жаль, что люди лишены такой возможности - головы свои менять не могут… Впрочем, черепахи тоже. И ваша околела вполне благополучно где-нибудь под забором.
– Вероятно, - согласился Мергенов, - но все равно живучесть просто поразительная.
Он похлопал по карманам, достал новую сигарету, чиркнул спичкой.
Колеблющийся огонек осветил юношеское лицо тонкого, чеканного рисунка - лицо древнего кочевника туркменских степей: красиво очерченные губы, нос с небольшой горбинкой и нервными ноздрями, чуть выступающие скулы, высокий лоб с крылатым росчерком бровей.
Спичка погасла.
– Курите вы очень много, - сказал Игорь Петрович. - Поэтому и устаете так сильно в пути… Кашляете. Представляю, что из вас будет, когда до моих лет доживете.
Словно школьник, пойманный учителем за чем-то запретным, Мергенов инстинктивно сунул сигарету в песок.
– Привычка.
– В двадцать лет привычек не бывает. Они попозже приходят.
– Мне уже двадцать пять.
– Тем хуже для вас… Надо полезные привычки в себе воспитывать: за дорогой, например, следить и компас с собой брать, когда из дому уходишь.
Они помолчали, и Мергенов подумал, что в данном случае он совсем не виноват. На протяжении всего их десятидневного пути по пескам Игорь Петрович сам всегда выбирал маршрут. Да и компас у него был. Кто же знал, что он не захватил его в то утро…
Все дело испортил, конечно, ветер. Поначалу он был не такой уж сильный и не внушал тревоги. Однако ветер есть ветер. И когда они спохватились, он уже зализал все следы - и их следы, и те непонятные трехпалые отпечатки.
Странный зверь прошел по песку. Недаром следы так заинтересовали Игоря Петровича. «Вот если бы Дурсун увидела их», - подумал Мергенов. Она просто бредит желанием обнаружить новые виды животных в Каракумах. Он не раз говорил ей: «Ну что ты с авторитетами сражаешься! Еще Жорж Кювье сказал, что все крупные позвоночные уже известны науке».
Но с Дурсун спорить было трудно - когда человек одержим, он не принимает никаких доводов. Дурсун даже шла в контрнаступление: «Авторитеты!… Закопался в своих бакелитах и мирабелитах и ничего не знаешь! Да после Кювье добрых три десятка новых животных нашли! В Африке, например, огромного белого носорога и гигантскую свинью, горную гориллу и карликового бегемота, окапи и…» - «Но это же - в Африке», - поддразнивал Мергенов. «А у нас - что? - возмущалась Дурсун. - Каракумы почище всяких Африк. В нашей пустыне наверняка живут такие звери, которые никому даже не снились!» - «Кроме тебя…» - «Ну, знаешь что!…»
И все-таки Дурсун может оказаться права. По крайней мере, даже Игорь Петрович не смог определить, кому принадлежат таинственные следы, которые неожиданно увели их от палатки и заставили блуждать по барханам.
– Вы не спите, Игорь Петрович?
– Пытаюсь уснуть. А вы почему ворочаетесь?
– Я думаю.
– Полезное занятие. Но заниматься им лучше с утра, на; свежую голову. Тем более, завтра нам придется много думать… И как это, скажите, угораздило вас заблудиться? Мне еще простительно, я не здешний. А вы - абориген пустыни! - побежали за ящерицей и потеряли дорогу. Как же это, а?
– Какой я абориген… Я всего третий раз в экспедиции.
– Все равно вы местный житель. И ящериц всех должны знать.
– Черт бы ее побрал, эту ящерицу! - пробормотал Мергенов. - Не видел я и не слыхал о таких… Вы не обратили внимания - по отпечаткам похоже, будто пальцы животного кончаются не когтями, а копытцами?
– Обратил, да что толку! Копытца загадки не решают.
– Даже предположительно?
– Даже предположительно. В разные времена разные звери здесь обитали. Будь сейчас конец палеозоя, следы могли принадлежать, скажем, травоядному диноцефалу *. Хотя… у того должно быть пять пальцев, а не три. И все равно, при самой буйной фантазии, трудно предположить, чтобы сей уважаемый ящер добрел до нас живым через расстояние в двести пятьдесят миллионов лет.
– А кистеперая рыба?
– То - в океане. Там условия на протяжении геологических эпох сохраняли свою стабильность, а на поверхности планеты - совсем иное дело.
– Ну, Игорь Петрович, вы не справедливы к нашим пескам! Они, может быть, всего на какую-то десятую часть изучены. Кто знает, какие твари обитают в недоступных для человека местах.
– Все может быть, - согласился Игорь Петрович. - Ископаемые твари не только в недоступных местах живут.
Последней фразы Мергенов не понял. Деликатно помолчав, он спросил:
– Скажите, а эти диноцефалы, они очень, как бы это сказать… очень неприятные по внешности?
Игорь Петрович повозился в темноте, тихо булькнула вода в баклажке, и до Мергенова долетело сдержанное ругательство.
– Неприятно, коллега, что воды у нас с вами осталось с гулькин нос.
– Да вы пейте! Завтра отыщем либо воду, либо нашу палатку.
– Вы так думаете? Что ж, в ваши годы и я был оптимистом. Ломился бездорожьем и в природу, и в человека…
– А теперь?
– Теперь ваша очередь ломиться, а мне - со стороны посматривать.
Дорога сближает попутчиков. За какую-нибудь неделю трудного пути люди узнают и начинают понимать друг друга лучше, чем за годы обычного знакомства. В дороге человек весь на виду, полностью раскрываются все его достоинства и недостатки.
К сожалению, Игорь Петрович был исключением из общего правила. Иногда он казался очень душевным и ясным человеком. Иногда… Впрочем, Мергенов по молодости не очень склонен был думать о тайнах глубин человеческой души. Поэтому он после некоторого молчания повторил свой вопрос.
– Разные могли быть диноцефалы, - ответил Игорь Петрович. - Одни, скажем, в профиль на овцу походили. В общем-то на довольно неприятную овцу. Другие были вроде крокодилов на высоких лапах.
– Я читал, что здесь когда-то было море. Они - морские животные?
– Не совсем так. Во времена диноцефалов Южная Америка, Африка, Аравия, Индия - все это было одним материком, Гондваной. Она отделялась от северного материка широчайшим проливом или цепочкой морей, как хотите. Вот по тамошним берегам и бродили диноцефалы. Потом Гондвана начала распадаться, и примерно за тридцать миллионов лет до нас с вами материки приняли приблизительно те очертания, которые мы знаем сегодня. За исключением нынешней Европы. Ее отделяло море, связывающее Северный и Южный океаны. Нынешние Каракумы были частью дна этого моря… Впрочем, я рассказываю вам известные вещи.
– Известное тоже иногда не мешает напомнить, - сказал Мергенов. - Представляете себе: бескрайнее море, волны плещут, а по берегу ходят ящеры и травку пощипывают! Здорово, правда? Мне даже трудно поверить, что я на дне моря лежу.
– А вы и не верьте… Что касается травки, то во времена диноцефалов ее и в помине не было. Она появилась, когда вместо ящеров обитали уже теплокровные - всякие двурогие носороги, безгорбые верблюды, гиенодоны. В морях плавали морские коровы, последние потомки которых были перебиты в конце восемнадцатого века. А по берегам бродили фламинго - их потомки до сих пор живут на каспийском побережье. Росли тут высоченные дубы, араукарии, пальмы, не то что нынешний саксаул да степная акация. Роскошные времена были!
– Будут еще роскошные времена, - убежденно сказал Мергенов. - Закончится Большое Обводнение пустыни - все, здесь изменится.
Игорь Петрович вздохнул.
– Об очевидном не спорю. Но я говорил о прошлом…
Ночь шуршала, потрескивала, как сверчок. Иногда доносился легкий писк - вероятно, ссорились тушканчики. Потом - тревожный топот маленьких ног. Это перепуганные зверьки удирали от степного удавчика.
Вдалеке хрипло и злорадно захохотала гиена. И тотчас рядом истошно заголосил и захлебнулся плачем шакал.
Мергенов вздрогнул: ему чудились в темноте свирепые ящеры и саблезубые тигры. А Игорь Петрович вспомнил про оставленную палатку и подумал, что, наверно, шакалы растащили и перепортили всю провизию. Надо было свернуть палатку. В конце концов мог бы оставить в ней Мергенова. А если уж взял его с собой, то отбрось, пожалуйста, всякие сомнения.
Но прежде всего экспедиция, ее результаты. Если в конце пути и ждет неудача, в общей сложности ничего не изменится. Разве только погаснет маленький маячок, светивший всю жизнь. Он - не самый яркий, но луч его, как мост, перекинут из настоящего в прошлое. Тем он и дорог. Забытый, никому не нужный мост, порождающий лишь горькие воспоминания. Пусть он рухнет!
– У туркмен существует поверье, что шакал собирает все грехи людей, - сказал Мергенов, - поэтому он и плачет, жалуется на свою судьбу.
– То-то я думаю: почему это шакалы никак не переводятся, - пошутил Игорь Петрович. Но тон его не был шутливым. - В Каракумах, коллега, много интересного, - сказал он, возвращаясь к недавнему разговору. - Вот следы, например. Не мы их обнаружили первыми…
– Как не мы?!
– Так… - Голос Игоря Петровича прозвучал из темноты, словно из глубины веков, глухо и тускло. - Когда-то давно я знавал человека, который видел такие же следы.
– Ну и что же? Только следы?
– Только… Он сделал с них гипсовый слепок, но ученые мужи сказали ему, что он фантазер, мистификатор и… еще много неприятного наговорили. Даже… - Игорь Петрович усмехнулся, - даже врагом науки назвали.
– Не понимаю.
– Он тоже не понимал.
– Ему не поверили, да? Подумали, что слепок - подделка?
– Да.
– Но почему же враг?
– В те времена, коллега, было много так называемых врагов. Больше - вымышленных, значительно меньше - настоящих. Но… давайте-ка лучше спать. Зола есть зола, и никакими угольками ее не разожжешь, как ни раздувай. Зачем же чихать от пыли… Как это говорится: «Блаженны подавляющие свой гнев и прощающие людей»…
Но чихать от пыли все-таки приходилось. Прошлое не желало быть только прошлым. Иногда оно коварно таилось где-то внутри, как гюрза под кустом селина, и вдруг стремительно, по-змеиному, набрасывалось и кусало. Иной раз становилось в позу обличителя и требовало ответа за все, в чем был и не был виноват. А порой превращалось в настоящее. Разве не оно, не прошлое заставило его сейчас пойти в Каракумы?
Игорь Петрович прислушался к ровному дыханию Мергенова… Когда-то и ему было двадцать пять, он тоже умел восхищаться и увлекаться, быстро засыпать и просыпаться в радужном настроении.
Когда-то… Так ли уж все далеко? Так ли далек тот студент, который увлекся Каракумами и уехал в Туркмению, не слушая ничьих возражений и не жалея о заманчивой работе, предложенной в институте?
После Ленинграда ему было непривычно бунтующее солнце; тяжелыми золотыми слитками оно лежало в широких ладонях листьев катальпы, дробилось на мелкую монету в говорливой арычной воде. Ему было в диковинку неистовое цветение джиды. Подрагивая на ветру узкими острыми листьями, точно язычками серебристо-сизого пламени, она издавала такой сильный и приторный аромат, что, казалось, рядом распахнула окна и двери большая кондитерская. Но было жарко, и кондитерских изделий не хотелось. Хотелось прохлады.
Главным было не это. В конце концов он освоился с жарой, перестал шарахаться от фаланг, заползающих вечером «на огонек», от скорпионов и прочей нечисти. Он познакомился с пустыней и убедился, что она не так уж пустынна и не так страшна, как о ней говорили. По крайней мере было бы очень несправедливо писать у ее входа: «Оставь надежду всяк сюда входящий».
Главным оказалось то, что друзья ошиблись. Они утверждали: человеку, изучающему труды Резерфорда и Нильса Бора, нечего делать в Каракумах, что физик и геолог - специальности совершенно различные. Друзья, конечно, хотели ему добра, но судили поверхностно и потому ошиблись.
Физику он изучал теоретически, геологию больше постигал на практике. И они нисколько не мешали одна другой. Скорее, наоборот: именно на их стыке, сдобренном старой легендой, родилась гипотеза, настолько неожиданная и смелая, что ее сочли досужей фантазией, ребячеством. Да и сам он сначала не очень поверил и порой посматривал на свое детище как бы со стороны, внимательно и настороженно: не окажется ли оно двойником тех мифических морских дев и дракончиков, чучела которых в прошлом столетии ловкие шарлатаны фабриковали из частей обезьян, рыб, летучих мышей и других животных.
А сейчас он верит? Есть у него основания утверждать, а не предполагать?
Игорь Петрович пошевелился, открыл глаза. Тысячеглазым Аргусом смотрело на землю ночное небо. Кого стережешь, мрачный великан? Какие тайны тебе поручены? Ничего ты не устережешь! Твои сокровища будут найдены и отданы людям, слышишь, Аргус?
Или, может быть, ты не Аргус, а Харут? Все равно, как бы ты там ни назывался, а песенка твоя спета. Ты не открыл тайну первый раз не потому, что я был слаб. Тебе помогли те харуты, те пожиратели человеческих душ и сердец, которые напали на нашу страну. Нужно было сначала победить их, и я пошел на фронт.
Мог бы не пойти. У меня уже тогда была стенокардия, и меня не брали в армию. Но я пошел и бил харутов, и мы победили их. А теперь пришел победить тебя.
Ты усмехаешься? Ты намекаешь на то, что я потерпел фиаско и второй раз? Но ведь и второй раз тебе тоже помогли. Зря усмехаешься, старина. В третий раз я тебя доканаю, сорок восьмой год не повторится.
– Сорок восьмой не повторится, - сказал Игорь Петрович вслух.
Эта фраза словно пробила брешь в ночи, брешь сквозь время. Было ощущение, будто открыли чердачное окно, и солнце, осветив сваленный на чердаке хлам, заставило подумать, что это - не совсем хлам, что многое здесь полезно и нужно.
Игорь Петрович увидел себя в лаборатории помолодевшим на двадцать лет и расстроенным неудачей: черный песок пустыни так и не удалось найти. Пустыня упорно хранила свои клады.
Все нужно было начинать сначала. Именно об этом и думал, засидевшись за полночь в лаборатории.
Он только что пережил тяжелую личную драму, но думал не о ней. По своей неожиданности и нелепости она казалась чем-то несерьезным, глупой шуткой.
Он сидел над журналами проб и анализов, машинально переворачивал исписанные листы. Вот неровные карандашные строчки, которые были написаны во время первой послевоенной экспедиции в Каракумы. Видно, что писавший не очень серьезно относился к своей работе и делал ее, как делают необходимую формальность.
А вот записи второй экспедиции. Эти сделаны уже более аккуратно и подробнее первых. Тот, кто писал, видно, понял цену скрупулезной фиксации самых на первый взгляд непримечательных находок, наблюдений и выводов.
Так оно и было на самом деле. Когда ему пришлось отстаивать необходимость дальнейших поисков против доброго десятка людей, имеющих ученые звания и высказывающих непререкаемые истины, он убедился, что любая мелочь экспедиционных наблюдений может оказаться решающей в споре. Впрочем, надо было еще уметь ссылаться на авторитеты, даже на такие, которые ни с какой стороны не имели отношения к спорному вопросу. Этого он не любил и не умел делать.
«Тайна пустыни, - думал он. - А может быть, никакой тайны нет и вообще никогда не было? Очень просто, слово «черный» ассоциируется со словом «злой», и нет здесь никакой физической подоплеки. Каракумы - значит злые пески. Вот и все».
Он придвинул микроскоп, поправил предметное стекло. На нем, залитый коллодием, лежал тонкий слой каракумской пыли. Сложная система линз превращала пыль в причудливый и странный мир, в котором среди обколотых, выщербленных глыб кварца и полевого шпата попадались обломки ракушек, тонкие пластинки известковых солей, сохранившие с одной стороны следы перламутра, иглы из сернокислого стронция, бывшие когда-то скелетами радиолярий. Все это свидетельствовало о том, что пустыня лежит на месте древнего моря. Это могло заинтересовать геолога, палеонтолога, для физика не было ничего.
Можно ли в таком случае признать беспочвенность дальнейших поисков? Нет, хотя бы потому, что никто не смог установить, кому принадлежат трехпалые отпечатки лап. И еще потому, что никто не мог объяснить причину странного свечения в пустыне, которое видели все члены второй экспедиции. Сполохи? Отблески далеких молний? В это не очень верили даже те, кто пытался объяснить свечение простыми зарницами.
Во время второй экспедиции он познакомился со старым чабаном, который бродил с колхозной отарой почти в самом центре Заунгузских Каракумов. «Трава здесь, сынок, волшебная, - шутливо ответил на его вопрос чабан, приятно удивленный, что русский ученый так хорошо говорит по-туркменски. - За одно лето овцы вдвое набирают в весе».
Он усомнился и спросил, почему чабан не расскажет об этом другим. Старик ответил, что он слишком стар, чтобы выслушивать насмешки, и не хочет, чтобы на него смотрели, как на дивану - одержимого. Игорю Петровичу это было понятно. Он тоже знал косые взгляды, реплики, брошенные мимоходом, намеки на научную нечистоплотность.
Старик рассказал ему странную и грустную историю о сумасшедшей женщине и безглазом ребенке и, вероятно, почувствовав доверие русского к своим словам, вытащил из треугольного амулета на шее небольшой камешек.
Лабораторный анализ камня показал присутствие свинца с атомным весом 208. Очень незначительное содержание, но оно было и красноречиво свидетельствовало, что там, где найден этот камень, может быть обнаружен и элемент, конечным продуктом распада которого является свинец-208.
Это было первым реальным и бесспорным аргументом. Его признали все самые непримиримые оппоненты, самые недоверчивые скептики. Они горячо поздравляли Игоря Петровича с успехом, жали ему руки, предрекали большую славу. Как будто он ради славы отстаивал свою гипотезу!
Они были искренни - в этом он не мог ошибиться, несмотря на свою недоверчивость к громким словам и слишком дружеской откровенности. Они не кривили душой, поздравляя его. Из каких же соображений потом отреклись от своего мнения? Никто не спорит: минерал, который он пытался найти, обычно встречается в пегматитовых жилах и гидротермальных месторождениях. Ни тех, ни других в Каракумах не обнаружено. Но ведь факт оставался фактом: свинец-208 в Каракумах был, а следовательно…
Он был уверен, что найдет. И нашел бы еще тогда, не случись непредвиденного. Оно подкралось к институту мрачной закрытой машиной, которую в просторечье метко называют «черным вороном». Оно чугунно и уверенно простучало по коридору каблуками сапог. Оно вошло в лабораторию в виде двух человек в форме. «Вы Самарин?» - спросил один. Несколько удивленный ночным визитом, он подтвердил, что да, он. «Игорь Петрович?» - уточнил второй. Он подтвердил и это. Тогда первый казенно, без интонаций сказал: «Одевайтесь. Вот санкция прокурора на ваш арест».
Все это было дико и непонятно. Первое время он ругался и требовал. Потом просил. Потом замолчал. Но внутри осталась какая-то точка, словно сконцентрировавшая в себе события последних дней, недель, месяцев, - черт его знает, сколько времени прошло с тех пор, как мир замкнулся в каменную коробку! Она непрерывно дрожала, эта точка, она походила на сжатую до отказа пружину, готовую каждую секунду с визгом развернуться. И еще осталось хмурое любопытство: что же дальше?
Он отвечал на вопросы человека с малиновыми петлицами, сидя под режущим светом трехсотсвечовой лампы. Вопросов было много - дружелюбные, вкрадчивые, подсказывающие ответ, откровенно грубые. Они вились, словно туча злых весенних москитов, и жалили, жалили, жалили…
Он отвечал обдуманно и детально. Иногда не отвечал. Это было не упрямство, это была расчетливая, холодная ярость. Он жгуче ненавидел в тот момент, сам не зная кого: следователя, товарищей, жену ли. Впрочем, о ней он не вспоминал - санкция прокурора явилась той последней соломинкой, которая ломает спину верблюда. Он вычеркнул ее из своей жизни. Она превратилась в абстракцию, имеющую название, но не имеющую форм. Она стала такой же далекой и ненужной, как та фиолетовая туманность в «мече» Ориона, которая так нравилась ей бунтующим взрывом материи. Она…
– Хватит! - горько сказал Игорь Петрович и перевернулся вниз лицом.- Хватит! К черту!…
Начиналось такое, о чем лучше было не вспоминать.
Мергенов проснулся с неприятным ощущением, что на него кто-то смотрит.
Был серый час между ночью и утром. Бледнели звезды, тянуло зябким холодком рассвета. На фоне белесого неба ясно вырисовывался силуэт гигантской овцы.
 |
Это была до ужаса несуразная овца. Толстая, неуклюжая, она присела, по-собачьи, на задние ноги и медленно двигала выдававшейся вперед зубастой нижней челюстью. По ее гладкой - без шерсти - коже, усыпанной жабьими бородавками, время от времени прокатывались судорожные волны.
 |
Мергенов видел животное очень ясно. Ему даже казалось, что он слышит тяжелое дыхание этого монстра и ощущает исходящий от него затхлый запах. Вот овца неуклюже подняла переднюю ногу, искривленную, словно вывернутую из плечевого сустава, потерла морду. И Мергенову бросились в глаза три широко расставленных пальца, заканчивающиеся острыми копытцами.
– Игорь Петрович! - сиплым шепотом позвал Мергенов, не отрывая взгляда от диковинной овцы и пытаясь онемевшей рукой нащупать ружье.
Игорь Петрович ответил длинным непонятным шипением. Мергенов повернул голову и увидел… дракона. Тот смотрел немигающими фосфорными глазами, испускал затхлый запах склепа и шипел. На его тупой морде шевелились чешуйки; два коротких треугольных рога венчали плоскую голову.
Это было уже выше человеческих сил. Нервы Мергенова не выдержали. Он сдавленно, как пойманный шакалом заяц, пискнул и вскочил на ноги.
– А?… Что? - спросил проснувшийся Игорь Петрович.
– Дра… Дракон!…
– Какой дракон?
– Вон он! Вон бежит!
Руки Мергенова прыгали, он никак не мог отвести предохранитель ружья.
Игорь Петрович посмотрел, сладко зевнул и сказал:
– Ничего особенного. Обыкновенная рогатая гадюка. Стоило ли панику поднимать… Да положите вы ружье, аллаха ради, а то еще в меня пальнете!
Только теперь Мергенов осознал, что это и в самом деле была обыкновенная змея с маленькими конусообразными выступами на голове. Видимо, она проползла совсем рядом с его лицом. Спросонья он не мог правильно оценить расстояние и принял ее за громадное чудище! А овца?
Он посмотрел по сторонам, но овцы не было нигде. Приснилась, что ли? Ведь сидела же вон там, где раскинулись два бархана! Не могла же часть сна исчезнуть с пробуждением, а часть остаться? Барханы-то существуют!
И тут Мергенов заметил, что не рассветает, а становится темнее. Чем-то тревожным и враждебным веял рассветный ветер, и страх шевелился в сердце.
– Игорь Петрович, почему темнеет? - спросил Мергенов, прислушиваясь к своему голосу, как к чужому. - Должно рассветать…
Лениво, с явным нежеланием Игорь Петрович ответил:
– Ложный рассвет… Довольно заурядное явление в этих широтах. Сейчас начнется рассвет настоящий… Ага! Вот это уже любопытно! Видите?
На востоке, почти у самого горизонта, где ниже умирающих светлячков звезд уверенно и ровно горела Венера, плясало легкое желто-зеленое зарево. Оно то разгоралось ярче, то бледнело, то играло оттенками красок, и темные полосы время от времени перечеркивали его.
– Прямо полярное сияние в пустыне! - удивился Игорь Петрович. - Вам не знакомо сие феноменальное явление?
– Н-нет, - сказал Мергенов, - не знакомо…
– А запах чувствуете?
Запах был необычный. Пахло как фиалками после дождя. И еще чем-то раздражающим, вроде эфира или нашатырного спирта.
– Значит, не знаете?
– А вы?
– Я? Пожалуй, и я не знаю…
Он ответил не вполне чистосердечно. С одной стороны, утверждать что-то наверняка, конечно, не следовало. Но в то же время определенные выводы можно было сделать.
Необычное явление природы могло быть вызвано только необычными причинами. А разве Игорь Петрович шел не за ними? Разве не необычные догадки будоражили его воображение когда-то очень давно? Сейчас ряд побочных фактов как будто подтверждал старую гипотезу. Подтверждение же означало открытие первостепенной, исключительной важности, открытие, которое стоило доброго десятка других. Игорь Петрович шел к нему, как старая гончая по следу: не рвался, сдерживал себя, проверял каждую мелочь. Шел и с каждым шагом все больше верил в успех. Фантазии обретали реальные формы, разгадка невероятнейшего предположения вертелась где-то рядом, в пяти шагах, и рано или поздно она будет найдена.
– Этот орешек мы непременно раскусим, верно?
– Не знаю,- сказал Мергенов.
– Раскусим, раскусим! У вас зубы - молодые, у меня - железные… Обязаны раскусить. Это дело недалекого будущего. А пока держите колбасу!
– Откуда она?
– Из кармана… Сыр возьмите!
Торжество ночи длилось недолго. Восток медленно, но уверенно розовел, и вдруг вымахнул веер лучей, словно кто-то невидимый швырнул из-за горизонта горсть золотого песка.
– Поторапливайтесь с завтраком, - посоветовал Игорь Петрович. - По утреннему холодку пройтись одно удовольствие. Днем-то солнышко припарит, а с водой у нас с вами плохо. Вы уже готовы?
– Готов. Куда мы пойдем?
– То есть, как куда? Разумеется, гм… палатку нашу искать.
– Ну, давайте искать… Только где ее искать?
– Вчера вы были настроены более уверенно, дорогой коллега! Кстати, если не секрет, ваш отец… жив?
– Погиб, - сказал Мергенов, - а что?
– Да так просто… Давайте собираться. Обратную дорогу искать будем.
– Вы думаете, найдем?
– Думаю, что да. Говорят, кто затащил осла на крышу, тот и на землю сумеет его спустить. Сами мы потеряли направление, сами и отыщем. Вот только водички попьем на дорогу, и в путь.
Игорь Петрович взял флягу, встряхнул ее, удивленно хмыкнул, встряхнул еще раз и посмотрел на Мергенова. Мергенов покраснел и начал старательно стряхивать песок с брюк.
– Послушайте, коллега, в вашей фляге, кажется, оставалась вода. Может быть, мы ею и ограничимся? А мою оставим про запас.
– Разлил я нечаянно… - пробормотал Мергенов, не поднимая глаз. - Пробка плохая… Немножко только осталось…
– Что ж, давайте поделимся немногим, - после некоторого молчания сказал Игорь Петрович.
Он с видимым удовольствием отпил несколько глотков и протянул флягу Мергенову.
На горизонте уже не было призрачного марева. Там багряным, сплюснутым по вертикали диском кровавилось солнце. Длинные тени барханов, как указатели на перекрестках улиц, вытянулись своими острыми концами на запад. На запад? Нет, идти надо на юг, только на юг!
Ящерицы прыскали из-под ног во все стороны, проворные и живые, как ртуть.
Мергенов испытывал какое-то нежное, покровительственное чувство к этим шустрым жительницам пустыни. Он частенько и раньше наблюдал за поведением маленьких юрких созданий.
Вот бежит ящерка, на цыпочках, как балерина; метнулась в сторону - и неосторожная муха исчезла; взбежала на ветку кандыма и замерла, дышит часто-часто. Песок раскален, а здесь прохладней, здесь ее обдувает легким ветерком.
Любители красного словца, обычно сообщающие свои новости из вторых уст, сердили Мергенова, представляя ящериц чуть ли не мифическими саламандрами. По их словам выходило, что посади ящерицу в огонь - и там она целой останется, так она жару любит. Но Мергенов-то знал, что эти аборигены пустыни страдают от жары не меньше, чем сами рассказчики. Попробуйте привязать ящерку за нитку и подержите ее минут пять на солнце. Если вы любите животных, не проводите этого жестокого опыта, потому что ваше подопытное существо обязательно погибнет.
Ящерицы были разные и по-разному вели себя в минуту опасности. Некоторые, приподняв хвост, улепетывали во все лопатки самым примитивным образом. Другие закручивали хвост спиралью, широко раскрывали рот и шипели, наливаясь сизо-фиолетовой краской гнева; по обеим сторонам головы у них оттопыривались большие складки кожи, и маленькие забияки здорово напоминали рассерженную охотничью собаку. Если же устрашающий вид не производил впечатления на настойчивого преследователя, они вытягивались, как струна, начинали вибрировать и через две-три секунды, прямо на глазах, буквально растворялись в песке. Однажды, пытаясь задержать беглянку, Мергенов чуть не наступил на эфу и очень испугался, хотя змея вряд ли сумела бы прокусить походный сапог.
Особой симпатией Мергенова пользовались гекконы.
Эти необычно доверчивые пятнистые ящерки любят селиться в жилье человека. Как бесплотные добрые духи дома, они носятся по стенам глинобитной мазанки и бормочут деревянным язычком: «Гек-ко… гек-ко…» Так они поют свою песню весны.
Однажды Мергенов даже принес из аула маленького, не больше мизинца, геккончика. Но тому не понравилась городская квартира. Несколько дней он сидел у окна, и вертикальные зрачки его огромных, по сравнению с туловищем, глаз были неподвижны. А потом он исчез. Мергенов с пристрастием допросил кота, но кот обиженно поджал уши и ушел под кресло - он был явно ни при чем, геккончик просто сбежал.
…Поправив на плече ружье, Мергенов поискал глазами Игоря Петровича. Вот еще непонятный человек! Иной раз хотелось прямо-таки молиться на него, иногда появлялось чувство досады. Что он ищет? Почему не хочет объяснить все толком?
В экспедиции было известно, что он собирается искать нефть новым способом. Поэтому Мергенов и напросился в попутчики. Напросился, надо прямо сказать, бестактно, потому что видел нежелание Игоря Петровича брать с собой спутника. Но очень уж хотелось посмотреть на новые методы разведки.
Десять дней прошло с тех пор, как они покинули лагерь экспедиции. Двигались они причудливым маршрутом, часто меняя направление, почти без остановок. И за это время Мергенов убедился, что никаких новых методов разведки нет. Он мог бы поручиться, что если они что-то и ищут, то это «что-то» не имеет ровно никакого отношения к смеси метановых, нафтановых и ароматических углеводородов, то есть к нефти.
Игорь Петрович велел замечать места, где песок покажется хоть чуточку темнее обычного. Просил собирать камешки, куски песчаника. Мергенов добросовестно собирал все это и покорно таскал в своем рюкзаке до тех пор, пока Игорь Петрович, просмотрев находки на привале, равнодушно не выбрасывал их вон.
Когда путь труден, а цель не совсем ясна, идти тяжелее вдвое. Было и еще одно обстоятельство, которое смущало Мергенова, заставляло его теряться в самых невероятных догадках и предположениях. Иногда боковым зрением он ловил на себе упорный взгляд спутника, но как только Мергенов оглядывался, тот уже смотрел в другую сторону.
Не раз Игорь Петрович ни с того, ни с сего обрывал интересный разговор, произносил непонятные фразы и на некоторое время становился резок и колюч. А потом говорил несколько извиняющимся тоном, словно стыдился недавней вспышки.
Вот, например, минувшей ночью. Что могла обозначать фраза о прощении? Мергенов знал, что это из корана, он неоднократно слышал ее от своего деда. Но какое она имеет отношение к Игорю Петровичу, этого он никак не мог представить.
За день до этого произошло нечто аналогичное. Они долго беседовали о литературе, причем Игорь Петрович называл массу имен и произведений, совершенно неизвестных Мергенову, хотя тот считал себя знатоком в области литературы. Дурсун еще язвила: «Ты и ящерицами увлекаешься, и литературой, и боксом - не выйдет из тебя геолога: человек должен быть целеустремленным и собранным». Как будто нельзя быть целеустремленным и собранным во всех увлечениях!
Дурсун вообще любит категоричность суждений, но не всегда права. Обширные познания во многих областях не мешают стать «узким» специалистом в какой-то одной области. Игорь Петрович - живое тому свидетельство. Он доктор геолого-минералогических наук и в то же время превосходно знает историю, математику, физику, на память целые поэмы читает.
Он в страхе пальцев не ломал
И не рыдал в тоске,
Безумных призрачных надежд
Не строил на песке,
Он просто слушал, как дрожит
Луч солнца на щеке.
Эти строки запомнились Мергенову потому, что Игорь Петрович произнес их особым тоном и сразу умолк. А когда Мергенов восхитился: «Здорово! Весь свет для человека - в окне, вся жизнь - в солнечном луче», Игорь Петрович глянул исподлобья, пробормотал: «В окне… в окошке…» - и быстро зашагал вперед. Следующее замечание Мергенова он оставил без внимания и только буркнул невпопад, что, мол, ворон мудр, да на отбросах сидит, и что не стоит, мол, искать дохлого ишака, чтобы снять с него подковы.
Странный человек!
Мергенов снова поправил ружье.
Солнце припекало совсем не так, как ему полагалось бы в конце октября. Его лучи слепили и кололи, словно под рубашку набросали верблюжьей колючки. Хотелось пить, но фляга была пуста. Он сдул с кончика носа щекочущую каплю. Уже несчетное количество раз протирал он очки, но по стеклам все равно ползли мутные разводы. Скосив глаз на чистый участок стекла, он позавидовал Игорю Петровичу, который шел так легко.
Из-под войлочной шляпы ученого выбивались пряди мокрых волос, темное пятно широко расплылось по спине полотняного кителя, а Игорь Петрович шагал себе, словно под ним был не раскаленный песок, а гудронированный ашхабадский тротуар.
«Сколько ему лет? - неожиданно подумал Мергенов. - Лет пятьдесят будет, не меньше, а он сильный какой и красивый, несмотря на полноту. Любит его жена, наверно…»
А Игорь Петрович шел, глядя перед собой невидящими глазами, как бы отключившись от окружающего. И снова память расторопно и услужливо, как старая гадалка карты, раскладывала перед ним давно забытое. То самое, которое он пытался не вспоминать минувшей ночью, и которое не вспоминать вообще было сверх его сил.
… Они познакомились через год после его возвращения с фронта. Как-то совершенно случайно он заметил строгую, бронзоволосую лаборантку. Вероятно, он встречал ее в коридорах и лабораториях института десятки или даже сотни раз, не обращая на нее особого внимания. И вдруг однажды понял - она.
Молодежь института звала ее Афиной Палладой. Если сердились на нее, говорили: «Рыжая коломенская верста!» А она не была ни верстой, ни Палладой. Она была одной-единственной, той, с которой для него сразу заблистали все краски мира, дотоле не очень яркого и не слишком многоцветного.
Он любил ее, может быть, сильнее, чем положено человеку, и это отчасти явилось причиной разрыва. «Ты слишком увлекаешься, Иг, - говорила она, - и своими гипотезами и… мной». Он смотрел в ее глаза, темные и глубокие, как бездонный кяриз *; он прятал лицо в ее коленях и отвечал: «Нет, я не иг, я кул **, я твой раб, и я не увлекаюсь, я просто живу вами - гипотезой и тобой». Она улыбалась краешком губ; «Ты позер и мечтатель».
Он любил ее. Перефразируя ее имя, он называл ее Светом-в-окошке. И она тоже любила. И верила. Иначе она не поехала бы с ним в Туркмению, пожертвовав Ленинградом и учебой. Но почему же она так быстро увлеклась другим? Может быть, возраст сыграл роль: она была моложе его на тринадцать лет. Но возраст не помеха для большого чувства, да и тот, другой, был даже старше, чем он.
Многие частности событий тех времен потускнели, стерлись из памяти, но подслушанный разговор врезался в мозг до мельчайших деталей, словно это было вчера. Возвращаясь домой, он тогда остановился у чьего-то забора завязать шнурок на ботинке.
За невысоким глинобитным дувалом поднималась стена виноградника. Журчал арык. Казалось, что он выговаривает отдельные слова. Но это говорил старик, сидящий на кошме у самого дувала. Рядом с ним примостился мальчик лет шести. Старик покачивался и говорил, словно пел:
«Он очень любил твою мать, мой мальчик. Любил, как батыр, как Меджнун *. Она была красавица, твоя мать. Она была стройнее джейрана и нежная, как крылышко вечерней бабочки. Но что значат нежность и красота для злого! Злой топчет цветы и плюет ядом в воду хауза **, чтобы другие люди изнывали от жажды. Чем помешала ему твоя мать? Если он мужчина, он должен разговаривать с мужчиной. Но он берет винтовку и стреляет в твою мать, мой мальчик. Пять раз зацветал с тех пор капдым, пять раз тосковали в небе гуси, а твой отец не хочет взять в дом новую хозяйку».
«Он возьмет тетю Свету, - сказал мальчик. - Она хорошая. Она часто приходит к папе и приносит мне конфеты».
«Хорошая, говоришь? - повторил старик. - Кто ее знает. Одному аллаху ведомы помыслы человеческие… Она сильная женщина, мальчик. У нее глаза беркута и сердце барса. Но даже барс иногда срывается с кручи и падает в пропасть, когда несется за архаром, не разбирая дороги. Кто знает, чего хочет эта женщина от твоего отца».
Вот что он услышал за дувалом чужого дома. Он был ошеломлен, он не мог поверить услышанному. Он спросил у первого прохожего, чей это дом. Ему ответили, что это дом прокурора Мергенова.
Сухо шелестели листвой маклюры, и тяжелые шары их соплодий шлепались на землю, как зеленые лягушки. Гледичии на обочине дороги жестянно шуршали ятаганами своих стручков, как будто скрежетали зубами. Едкая пыль - желтый лесс летел по улице и першил в горле.
Вернувшись домой, он потребовал ответа. Она засмеялась и сказала, что ревность ему не к лицу. Он вышел из себя и закричал, что немедленно уйдет, уедет отсюда, и пусть она… Она странно взглянула на него, помедлила и сказала:
«Что ж, иди. Ты - только любопытный, но ты никогда не любил».
Он ушел в свою лабораторию. А вечером за ним пришли. Санкцию на арест дал прокурор Мергенов.
Когда его освободили «за отсутствием состава преступления», он сразу же уехал в Ленинград. С Туркменией было покончено навсегда. Сжигая последние мосты, он сменил фамилию и отправился с первой же экспедицией в Гоби. А вот письмо, единственное ее письмо, полученное в заключении, он сжечь не смог. Оно осталось нераспечатанным до сих пор, но оно было цело - жалкий камень величественных развалин. Как «кохау ронго-ронго» с острова Пасхи, оно хранило в себе какое-то сообщение. Но прочитать его было жутко - все равно, что вскрыть склеп, где давным-давно погребен любимый человек…
Игорь Петрович споткнулся. Толчок вернул к реальности. Прошлое растаяло знойным маревом, струящимся над раскаленными песками.
Вот они, вечные пески, странное зачарованное море с застывшими в грозном размахе волнами барханов. Черные пески, Каракумы. По прихоти ветра напоминающие волнистый вельвет, они тысячелетия текут в свою дальнюю даль и смотрят в белесое небо мертвыми глазами солончаков. Может быть, в самом деле название пустыни связано с человеческими эмоциями, и физика здесь ни при чем?
Нет, не может этого быть. Он есть, обязательно есть здесь этот элемент, который сто сорок лет назад открыл Йене Якоб Берцелиус. Есть потому, что следствие не может появиться раньше причины - не может тяжелый изотоп свинца появиться сам собой! Пусть в Каракумах нет пегматитовых жил. Их и не должно быть, они выветрились, рассыпались песком. Есть песок. Не тот обычный, серовато-желтых оттенков, по которому проходят немногочисленные караванные тропы, а другой, что таит в себе грозное имя скандинавского бога войны - Тора. Не только в пустынях Индии, не только в Бразилии, этот драгоценный песок есть в Каракумах!
И он будет найден.
Уже вечерело, когда Мергенов и Игорь Петрович подошли к саксауловым зарослям.
В жидкой тени крайнего деревца сидел большой пятнистый варан и выжидающе смотрел змеиными глазами. Потом хлестнул длинным тонким хвостом и лениво побежал к ближнему бархану.
– Экая необщительная тварь! - сказал Игорь Петрович. - А ну, пугните его.
Выстрел тяжелым шаром маклюры * покатился по песку и завяз где-то неподалеку. Картечь взбила облако пыли под самым носом варана. Он стремительно вильнул в сторону.
Из-под куста выскочил второй ящер и тоже помчался прочь. Игорь Петрович сказал:
– Плацдарм для отдыха взяли с боем. Располагайтесь, коллега! До нашей палатки мы сегодня, видимо, не доберемся. Давайте-ка посмотрим, что мы там насобирали.
Мергенов с наслаждением сбросил рюкзак и лег в саксауловую тень. От усталости тело, казалось, гудит, как телеграфный столб от ветровой песни проводов. Не хотелось ни двигаться, ни говорить. Даже думать было лень.
Он закрыл глаза. И сразу речные волны начали плавно покачивать его, понесли в неведомую и смутную даль, что-то обещая и чем-то маня. Он успел подумать, что Игорь Петрович как будто не слишком огорчен неудачными поисками обратной дороги, и волны стали смыкаться над его головой, размывая краски и звуки.
Но вот какая-то посторонняя сила задержала погружение. Мергенов попытался сосредоточиться и услышал далекий голос;
– Вот это, думаю, то, что надо…
Мергенов сел, крепко жмурясь, потряс головой, отгоняя сонную одурь.
 |
Игорь Петрович вертел в руках обломок песчаника и с интересом рассматривал его со всех сторон. Несколько таких обломков Мергенов подобрал перед самым привалом, а еще больше оставил без внимания - не мог же он, в самом деле, таскать в своем рюкзаке все камни, что попадались на пути! Да и потом, честно говоря, надоело это бесполезное таскание.
Игорь Петрович вытащил из кармана черную трубочку с крутым уширением на одном конце («Люминоскоп зачем-то понадобился!» - с пробуждающимся интересом подумал Мергенов) и повернулся лицом к солнцу.
– Хорошо! Очень даже хорошо!… А ну, коллега, взгляните!
То, что Мергенов принял сначала за темный песчаник, оказалось куском неизвестной породы.
– К свету, к свету обернитесь!
Мергенов повернулся и ахнул: в глубине черной трубки люминоскопа на невзрачном минерале пылало яркое желто-оранжевое озерцо.
– Да ведь это же нефть, Игорь Петрович! Понимаете, нефть! Мы с вами нефть обнаружили!
– Три! - весело сказал Игорь Петрович.
– Что?
– Тройка, говорю, вам по спектральному анализу!
– Честное слово, это нефть, Игорь Петрович! Поверьте мне!…
– Охотно, если вы объясните оранжевый оттенок свечения. Заметьте, как четко он выражен.
Внезапная догадка ошеломила Мергенова. Он даже побледнел от волнения.
– Вы знаете, это не нефть… Это…
– Ша! - сказал Игорь Петрович и оглянулся. - Руки у нас короткие, а финики - на пальме. Так, что ли, говорят на Востоке? Не будем торопить события и спотыкаться на выводах…
В этот день они дальше не пошли. Игорь Петрович долго черкал что-то в записной книжке, а Мергенов, как зачарованный, рассматривал горящие минералы. Рассматривал до тех пор, пока не зашло солнце и не погасило желтое сияние в трубке люминоскопа.
Все трудности пути, вся досада бесцельных поисков сразу отступили перед этим сказочным открытием.
Ужин не отличался разнообразием блюд - те же порядком подсохшие сыр и колбаса, но есть Мергенову не хотелось. Он был слишком возбужден и, еще не кончив жевать, начал тщательно упаковывать бесценные обломки.
– Оставьте их, - посоветовал Игорь Петрович.
Мергенов не понял.
– Образцы оставьте, не нужны они.
– Почему?!
– Думаю, что их еще много попадется… Нате-ка лучше напейтесь. У меня, понимаете, почему-то полная фляга воды оказалась.
Мергенов смущенно засмеялся и не стал вдаваться в подробности этой приятной неожиданности. Им обоим и так все было ясно.
Потемнело быстро, как всегда темнеет на юге - почти без сумерек. Вместе с темнотой пришел холодок, по-осеннему сырой и цепкий. Пронизывающий ветер колол тело как холодные острые коготки ящериц.
«Когда восходит звезда Ялдырак, чабаны ложатся спиной к востоку, потому что оттуда к ним приходит ледяное дыхание Арала». Так говорил дед. Мергенов зябко поежился и поискал среди бледных искорок на небосводе эту предвестницу зимы. Не нашел и спросил:
– Игорь Петрович, а где Сириус?
Игорь Петрович посмотрел вверх.
На бархатной черноте неба горели бесчисленные созвездия. Словно искусная рука неведомой мастерицы разбросала в бесконечном пространстве чудесный узор, повествующий о красоте мира и человеческих страстях. Распластав крылья, плыл по реке Млечного Пути Лебедь с загадочной звездой Денеб, и маленький Дельфин стремился издали к нему навстречу.
Мучительно изогнулась прикованная к скале Андромеда, жизнью которой ее отец решил спасти свой народ. Вот он, рядом, неутешный Цефей, и мелко-мелко дрожит его знаменитая «гранатовая звезда» - символ тревоги и печали. Откуда знать старому царю, что уже мчится на помощь стремительный Персей. Откуда знать, что скоро будет уничтожен коварный Дракон, пожирающий тела и души людей…
На юго-западе ровным, немигающим светом сияла большая точка. «Юпитер, - подумал Игорь Петрович. - Арабы называют его Муштари и считают звездой счастья. Где это счастье? Оно было здесь, на земле, или мелькнуло видением в звездной россыпи? Когда: двадцать или тысячу лет назад? Что ты ответишь на это, зеленая арабская звезда?»
– Игорь Петрович!
– Да?
– Где Сириус?
– Не взошел еще. К полуночи появится. А зачем он вам понадобился?
– Так, старое наставление вспомнил, - сказал Мергенов и повторил фразу деда.
– Верно, - согласился Игорь Петрович,- ваши чабаны наблюдательные люди. Ялдырак по-туркменски это Сияющая?
– Кажется, да… Игорь Петрович, а в экспедиции беспокоиться не будут? Мы ведь только на неделю ушли. Подумают, что заблудились.
– Так оно и есть на самом деле.
– Неправда! Вы знаете, куда мы идем.
– Вот как? Вы, оказывается, тоже наблюдательны.
– Нет, это мне только что в голову пришло.
– М-да… Скажите, коллега, ваш отец на фронте погиб?
– Нет. Был арестован в сорок восьмом году и не вернулся.
– А мать?
– А вот мать - на фронте. Военным врачом она была. Мне в ту пору чуть больше года исполнилось.
– А-а-а… - Игорь Петрович помолчал и тихо спросил: - Ваш отец… он где работал?
– В республиканском Министерстве госбезопасности. А вы что, может быть, знали его?
– Нет. Я знал одного Мергенова по Ашхабаду, но, по всей видимости, просто однофамильца.
– Мой дядя в Ашхабаде жил. Прокурором работал. Может быть, он?
…За барханом скрылась Муштари - звезда удачи. Зловеще пылал над горизонтом волчий глаз Сириуса. А на песке пустыни невидимая тропка двух путников пересекалась черным следом Харута.
Взъерошенная саксаульная сойка бегала вокруг одинокого куста и без умолку трещала, ругая затаившуюся змею. Змея следила за птицей немигающими глазами и время от времени нервно высовывала острые кончики раздвоенного языка.
Белыми ягнятами бежали по небу облака - это осень гнала над пустыней свои воздушные отары. Низкое солнце краснело остывающей медью.
Было холодно, и змея не могла двигаться. Она ждала, когда желтое пятно наверху поднимется выше и заставит быстрее циркулировать ее застывшую кровь.
Сойка замолчала и вспорхнула на ветку. Она предпочитала бы спрятаться под кустом, но там сидел ее давний враг, пусть оцепеневший от ночного холода, но враг страшный и беспощадный.
Змея повернула голову за птицей и увидела людей. Два человека шли прямо навстречу солнцу.
Обладай змея даром речи, она, может быть, сказала бы этим людям, что в пути их ждут неприятные встречи, которых даже она, змея, старается избегать. Но говорить она не умела, да и не сказала бы все равно: она не умела делать добро.
Она проводила взглядом идущих, перевела немигающие глаза на сойку и начала медленно собирать свое чешуйчатое тело в стремительную пружину. Сейчас, сейчас эта птица перестанет трещать, и ее противные ясные глаза подернутся смертной дымкой. Сейчас - это змея твердо знала, недаром ее называют стрелкой: редко жертве удается избежать ее броска, действительно неуловимого, как спущенная с тетивы стрела.
Сойка насмешливо чирикнула и улетела.
… Сегодня Мергенов был весь внимание. Игорь Петрович предупредил: «Смотрите во все глаза. Примечайте все, что можно приметить». И он смотрел.
Ничего интересного не попалось, кроме нескольких кусков изъязвленной выветриванием породы. Зато примерно после полудня он обратил внимание на то, что исчезли ящерицы. В это время дня они буквально кишат на каждом шагу. Сейчас их не было ни одной, словно какой-то неведомый дворник начисто подмел пески.
– На кой ляд они вам сдались! - сказал Игорь Петрович. - Для шашлыка все равно не годятся…
Но Мергенов видел, что его равнодушие нарочитое, и удвоил внимание.
Безжизненность песков не нарушало ни малейшее движение. Даже ветер перестал дуть. От этого безмолвия смутно и тревожно становилось на сердце.
– Дойдем вон до того леска - отдохнем, - все так же хмуро пообещал Игорь Петрович.
До леска оказалось неблизко. И чем ближе они подходили, тем больше росло их недоумение.
Это были не призрачные, воздушные заросли белого саксаула, которые создают иллюзию чего-то неземного. Это был и не черный саксаул с его узловатыми, скрюченными, словно от невыносимой муки, ветвями. Это вообще было неизвестно что.
Странные трехметровые деревья росли настолько правильными рядами, что невольно напрашивалась мысль о присутствии человека. Стремительные тонкие ветви торчали только вверх и ни одна в сторону. Они походили на рапиры и стилеты, которые росли вместо травы на мифическом Железном острове Пантагрюэля. Полное отсутствие листьев и синеватый, металлический цвет коры усиливали это сходство.
– Что за диковина?
– Леший ее знает! - пожал плечами Игорь Петрович.
– Саксаул не саксаул, кипарисы не кипарисы… Смотрите, у них чешуйки вместо листьев, как у саксаула!
– Значит, он и есть.
– Никогда не слыхал о таком!
Мергенов двинулся вдоль ряда деревьев, не переставая удивляться, а Игорь Петрович попытался сломить ветку. Она не поддалась и, выпущенная из рук, медленно выпрямилась, приняв прежнее положение.
 |
Тогда Игорь Петрович вытащил свой охотничий нож - предмет тайной зависти Мергенова. Широкое, зеркального блеска лезвие его было покрыто замысловатой арабской вязью, рукоять из темно-зеленого нефрита заканчивалась художественно исполненной головой неведомого животного.
Впечатление было такое, словно резали не дерево, а каучук. Розоватый срез набух прозрачной влагой, тяжелая капля упала на руку Игоря Петровича. Он поднес ее к носу и услышал плотный запах цветущих маттиол.
– Мда, вот чем, оказывается, пахло зарево, - пробормотал он. - Обилие сока, как у березы весной. Можно подумать, что под песком - сплошная вода…
Он еще раз понюхал душистую каплю и задумался.
– Подите сюда, Игорь Петрович!
– Интересное что-нибудь?
– Не знаю. Нора.
– Ну и что?
– Никогда не видел таких.
– Вы и синего саксаула не видели.
– Честное слово, очень любопытная нора!
Круглое, сантиметра четыре в диаметре, отверстие было окружено плотным диском сплавленного песка. Игорь Петрович ковырнул его срезанной веткой, потыкал ножом.
– Однако… - сказал он. - Температурка тут была в свое время весьма приличная. - И сунул ветку в нору. Нора шла строго вертикально.
– Как по отвесу! - подтвердил Мергенов и копнул сбоку раз, второй. - Смотрите, труба какая-то, а не нора!
Действительно, было похоже на водопроводную трубу, вкопанную в песок. Мергенов потянул ее на себя. Она сломалась с резким стеклянным звуком. Излом тоже напоминал излом стекла.
Игорь Петрович сдвинул на лоб шляпу, почесал за ухом и коротко констатировал:
– Молния.
– Вы думаете, это молния ударила? - переспросил Мергенов.
– Думаю, что она. Доводилось видеть такие дырки. - Игорь Петрович огляделся. - Эге, да тут, кажется, не один молниевый канал, а несколько. Возлюбил почему-то сие место громовержец…
Он задумчиво погрыз ветку, сморщился от нестерпимой горечи, сплюнул и швырнул ветку в песок. Она воткнулась, как нож.
– Здесь вода есть, - сказал Мергенов. - Смотрите, песок какой влажный!
Он подобрал ветку и стал копать. Игорь Петрович машинально помогал ему. Внезапно он отдернул руку.
– Осторожнее, черт возьми!
– Извините… Нечаянно…
– Бросьте вы, к лешему, этот сук! Копайте руками!
Стряхнув кровь, Игорь Петрович поднялся. Он был взволнован и не мог скрыть этого.
– Вот где ты затаился, громовержец Top! - тихо и проникновенно сказал он, - Все-таки я до тебя добрался, старый разбойник! Ну, здравствуй!…
– Игорь Петрович, а может быть, здесь залежи металлических руд? - спросил Мергенов. - Поэтому и молния сюда ударяет.
– Могут быть и руды… Очень могут быть… До воды добрались?
– Ага.
В ямке весело поблескивало черное зеркальце.
– Пожалуйста! Можно пить.
– Погодите бить в ладоши: может, гадость какая, а не вода.
Но это была вода. Она щипала за язык, словно газированная, заметно горчила, отдавала эфиром, но все же была водой.
– Не пиво, - сказал Игорь Петрович, сплевывая. - И даже не лимонад. Вы хотите лимонаду, коллега?
– Я чаю хочу, - сказал Мергенов. - Давайте вскипятим? Можно прямо во фляге, только чехол с нее снять.
Игорь Петрович посмотрел на Мергенова, глаза его смеялись.
– Можно, коллега! Чайхана на лоне природы - вообще превосходная штука! Жаль, что бифштекса хорошего нет для полноты впечатления.
– Я быстро! - уверил Мергенов.
– А торопиться некуда. Можете располагаться.
– Здесь останемся?
– Вы так говорите, словно вам не нравится мое предложение.
– Нет, почему же, только наши беспокоиться будут, - усомнился Мергенов.
– Не будут, коллега, даю вам слово! Вероятно, завтра на рассвете мы уже встретимся с ними.
– Как так?
– Прошу извинить за маленькую тайну, - весело сказал Игорь Петрович. - Дело в том, что по нашему маршруту идет поисковая группа геологов.
– Значит, мы совсем не блуждали?
– К сожалению, не блуждали, коллега, и завтра на рассвете мы получим безапелляционное подтверждение этому.
Но завтрашнего рассвета не суждено было увидеть одному из них.
…Они не видели, откуда он выскочил.
– Варан? - почему-то шепотом спросил Мергенов.
– Нет, - шепотом ответил Игорь Петрович. Чудище напоминало полутораметровый обрубок толстого бревна, которое долго пролежало в земле. С одной стороны «обрубок» кончался громадной рыбьей головой. Удивительно большие глаза глядели с лютой злобой. Широченная пасть, сплошь усаженная острыми зубами, была полуоткрыта, и из нее рвался приглушенный сиплый свист, точно лопнула автомобильная камера. Маленькие лапки беспокойно перебирали песок.
Его можно было принять за ночной кошмар. Но еще не погас день, светило солнце, струился над песками горячий воздух. И апокалиптический зверь выглядел несуразной карикатурой и не внушал особого опасения.
– Кто это? - повторил Мергенов.
– Дайте ружье! - шепотом сказал Игорь Петрович и сунул руку в задний карман брюк,- Это татцель…
В этот миг шипение стало невыносимо пронзительным. Из зубастой пасти вылетела тонкая струя слюны или яда, по «бревну» пробежала дрожь, и зверь, блеснув белым брюхом, кинулся вперед пятиметровым прыжком.
Мергенов закричал и помчался прочь. Он услыхал, как сзади щелкнуло коротко и сухо, точно пастуший кнут. Щелкнуло второй раз, третий, четвертый. Он хотел оглянуться, но запнулся и упал. Жгучая боль рванула живот. Раскаленная игла прошла сквозь все тело и остановилась у самого горла. Потом игла исчезла, и горячая тьма на минуту помутила сознание.
Когда Мергенов очнулся, рядом, с пистолетом в руке, стоял Игорь Петрович и недоуменно смотрел на него.
– Вы что, ушиблись?
– Я… Я не могу…
– Что вы там шепчете?
Мергенов лежал, скорчившись, на боку и трудно улыбался виноватой улыбкой. Очки его свалились при падении, и на лице вместе с болью отражалась детская беспомощность близорукого человека.
– Вот Харут так Харут! - возбужденно сказал Игорь Петрович. - Пару добрых картечин в него бы всадить, а не из этой хлопушки.
– Дайте попить…
– Вставайте! - сказал Игорь Петрович и снял с пояса флягу.
Мергенов пил долго и жадно, вода громко булькала у него в горле.
– Вот… - сказал он извиняющимся тоном. - Почти всю…
– Ничего. Воды здесь в избытке. Да вы вставайте, довольно валяться!
– Не могу… Живот…
– У меня тоже живот! - рассердился Игорь Петрович. - Будет вам кукситься. Держите руку!
– Боюсь…
– А мы полегоньку.
– Больно… Ой!…
– Так… - тихо сказал Игорь Петрович и еще тише повторил: - Так… Я же вам говорил: выбросьте ее к черту…
Мергенов снизу вверх смотрел на Игоря Петровича, а тот, страдальчески морщась, смотрел на живот Мергенова, где, выступая на две ладони над рубашкой, торчал конец деревянной «рапиры».
– Плохо? - спросил Мергенов. Его глаза, просветленные болью, ярко блестели. В их мерцающей слезами глубине Игорь Петрович видел ужас конца и крик, страшный в своем неистовом безмолвии крик: «Жить!»
 |
Он отвернулся. Еще с фронта ему были знакомы бескровные, безобидные на вид ранения в живот. Человек смеялся, шутил, грозился встать через два дня в строй, но он был уже мертв и не понимал этого…
Завтра здесь будут геологи. Но они бессильны помочь. Единственная помощь - немедленная операция, которую некому делать.
… Нарезав синих веток, Игорь Петрович устроил над Мергеновым некое подобие шалаша.
Мергенов молча наблюдал за работой, прислушиваясь к дергающей боли в животе. Все происходящее вокруг воспринималось краем сознания, но он слабо улыбнулся, когда Игорь Петрович положил последнюю ветку в свое архитектурное сооружение.
– Чатма *…
– Что вам? - не понял Игорь Петрович.
– Чатма… Шалаш свой так… чабаны называют.
– А-а… Вы пока лежите… Я вас кителем прикрою…
– Да мне не холодно…
– Ничего, ничего… Это не помешает… Вы полежите, a я посмотрю, может быть, на ужин что попадется.
Он взял ружье и пошел вдоль деревьев, огибая лес. Собственно, затея с ужином была явной бессмыслицей, но надо же было что-то делать.
Незаметно исчезли бодрость и энергия. Вялые мысли тыкались во все стороны, как слепые щенята. Это было обычное состояние депрессии с последующей тупой злостью, которое охватывало его и раньше, когда судьба неожиданно ставила подножку.
Из-за деревьев появился похрюкивающий дикобраз. Почти не думая, Игорь Петрович выстрелил. Дикобраз упал, заскреб лапами. Взъерошенные иглы его опали.
Игорь Петрович потрогал убитое животное, укололся, вспомнил о царапине, которую сделал Мергенов, но ее не было. Он недоверчиво осмотрел одну руку, потом вторую, пожал плечами: ничего!
– Что попалось? - спросил Мергенов, когда он притащил трофей к шалашу.
– Дикобраз. Есть хотите?
– Нет, не хочется.
Голос Мергенова был довольно бодрый. Что ж, так оно и происходит: человек умирает, не веря в то, что умрет.
– Вы знаете, мне кажется, что боль утихает.
– Вам кажется… - пробормотал Игорь Петрович и подумал, что водянистые каучуковые ветки гореть не станут. Они в самом деле долго не хотели загораться и вдруг сразу вспыхнули ослепительным зеленоватым пламенем.
– Откуда свет? - полюбопытствовал Мергенов из шалашика.
– Синий саксаул свой характер показывает.
– Крепко! Почище электрического! Игорь Петрович, а какая это зверюга на нас выскочила?
– Харут.
– В самом деле?
– А в самом деле похоже на татцельвурма, только очень уж крупный экземпляр.
– Никогда не видел такого.
– А вы спросите, кто его видел. Никто и не видел. В свое время ходили слухи, что живет он в Альпах и каньонах Аризоны. Но слухи не проверенные. По крайней мере, в руки ученым этот «пещерный червь» не попадал.
– Почему пещерный? Здесь же нет никаких пещер…
– Нет? Пожалуй. А там кто его знает, что здесь есть и чего нет.
– Игорь Петрович, я хочу вам еще сказать… - нерешительно начал Мергенов.
– Я слушаю.
– Только вы не смейтесь… Я ведь видел овцу!
– Какую овцу?
– Ну, ящера, про которого вы рассказывали, - помните? Диноцефала.
– Во сне, что ли?
– Наяву. В то утро, когда рогатая гадюка проползала. Я еще хотел вам показать, да он уже пропал. Может, это мираж был?
– Какой еще мираж на рассвете! Приснился вам диноцофал. Наслушались моих рассказов, вот вам и результат. У впечатлительных натур это часто бывает.
Мергенов обиженно хмыкнул, заворочался, послышался булькающий звук. «Нельзя ему, - подумал Игорь Петрович, но мешать не стал: - Какая разница, часом раньше или часом позже придет неизбежное…» Ему тоже захотелось пить, и он достал вторую флягу.
Костер догорал. Изумрудные гномики скакали по рдеющим углям, а по лицу Игоря Петровича ползали тени и замирали в глубоких морщинах. Он сидел, обхватив колено руками, в классической позе Мефистофеля. В шалашике уютно посапывал спящий Мергенов.
Прислушиваясь к невнятным шорохам ночи, Игорь Петрович думал, зачем его дернула нелегкая взять с собой этого мальчишку. Все предприятие могло обернуться чистейшей авантюрой, так как были только обрывки почти ничем не подкрепленных предположений. Их нужно было скрывать от всех и придумывать несуществующие методы разведки нефти, чтобы не привлекать лишнего внимания. Чистая случайность, что гипотеза подтвердилась.
Случайность ли? Ведь он был когда-то твердо убежден, что старая легенда таит в себе большое рациональное зерно. Прецеденты этому были. Взять того же Генриха Шлимана. Он не поверил данным серьезных историков, а поверил поэтическому вымыслу Гомера. И оказался прав: древняя Троя нашлась именно на том месте, которое указано в поэме.
Теперь подтвердилась и легенда. Больше того, получены новые, чрезвычайно загадочные факты. Он сказал Мергенову, что отверстия в песке - следы ударов молний. Но потом пришло сомнение: почему они не занесены песком? Оказалось, что стекловидные трубки «дышат». В них было постоянное движение воздуха, временами резкие порывы. Значит, трубки соединялись с какой-то каверной в земле, значит, они служили для вентиляции. Что они вентилировали, и кто их установил? Харут, что ли?
Игорь Петрович усмехнулся, как ему казалось, иронически, на самом деле растерянно и устало. Пошевелил палкой догорающие угли.
«…Жизнь - игра, из которой человек никогда не выходит победителем. Жить - это значит тяжко трудиться и страдать, пока не подкрадется к нам старость, и тогда мы опускаем руки на холодный пепел остывших костров».
Когда-то эту фразу одного из героев Джека Лондона он принимал за аксиому. Но так ли уж она верна? По крайней мере, он-то рук не опустил и не собирается опускать. Он не считал себя побежденным даже при неудачах. А если не удалась личная жизнь, тут уж, как говорится, ничего не попишешь, сам виноват. В конце концов можно жить и одной работой.
Не погоня за сомнительной славой открывателя, не триумф удачливого разведчика заставили его ступить на забытую тропинку. Плевать он хотел на триумф!
Им руководило совсем иное чувство. Он считал, что как ученый обязан отдавать стране не тот установленный негласными правилами минимум, а все, на что способен. В данный момент наибольшую важность представляли расщепляющиеся вещества - и он пошел в пустыню, снова вернулся в Туркмению, чтобы найти самое дешевое сырье для получения тория.
Оно найдено. А что дальше? Опять работа? Да. Без нее он не мыслит своей жизни. Но трудно в бессонные ночи оставаться один на один со своими сомнениями. Особенно сейчас, когда уже недалек печальный рубеж шестого десятка. Не товарищи, не друзья, не коллеги нужны. Они есть, их много. Нет только той единственной, которая должна быть у каждого человека, нет Ее.
В молодости он считал себя сильным и волевым. На проверку оказался тряпкой, слизняком, медузой! Разве мог сильный человек так спокойно, без сопротивления и протеста разжать руки и отпустить? А он отпустил. Как слабый и любопытный, но не как тот, кто по-настоящему любит. Кто знает, была ли измена на самом деле? А если и да, то это могло быть случайным увлечением, вызванным молодостью, легкомыслием, скукой, наконец. Разве стоило так жестоко казнить за это и себя и другого? В конце концов пусть бросает первый камень тот, кто сам без греха. Надо было бороться за любовь, а не лицедействовать, не надевать на себя обветшалую мантию венецианского мавра. За годы одиночества были попытки встречаться с другими женщинами, попытки влюбиться даже. Ничего из них не вышло. Видимо, свет в самом деле был только в «окошке», в большом мире его явно недоставало…
Игорь Петрович закинул руки за голову, лег навзничь и закрыл глаза, фокусируя память на прошлом. На мгновение смутно мелькнуло перед внутренним взором обнаженное, в капельках воды женское тело. Но сразу же память вышла из-под контроля и развернула перспективу залитого солнцем ашхабадского тротуара, по тротуару шла женщина с бронзовой шапкой волос.
Это была последняя встреча и первая после двадцатилетнего перерыва. Это было всего две недели назад.
Она прошла мимо, не заметив его. Может быть, просто не узнала. А он, взволнованный, ходил по городу, не узнавая памятных мест, и задыхался в тоске, как в тине. Только Ленинский садик с фигурой вождя в центре, как живой кусочек сохранившегося в памяти города, немного успокоил его. Но он чувствовал, что на вторую встречу сил не достанет. А надо, чтобы достало! Теперь, когда вся острота переживаний осталась за гранью двух десятилетий, можно было наконец поставить все точки над «и».
– Ну что ты трещишь, что трещишь? - с досадой сказал Игорь Петрович и приподнялся.
Назойливый треск, который уже несколько минут мешал сосредоточиться, прекратился.
Игорь Петрович прислушался и снова прилег. Звуки возобновились: в темноте что-то пощелкивало. Настойчиво, монотонно.
Он попытался припомнить, что означают эти сухие, знакомые, такие характерные щелчки, и дрогнул от нехорошего предчувствия: счетчик! Это щелкал миниатюрный радиометр в его полевой сумке, свидетельствуя о наличии жестких излучений.
Игорь Петрович поднял сумку. Счетчик замолчал.
На земле лежала фляга.
Он взял ее, взболтнул, поднес к сумке - и сразу застучал невидимый молоточек.
– Только этого и не хватало! - сказал Игорь Петрович. - Радиоактивная вода! Надо было раньше догадаться…
Он просто физически ощутил, как стремительные нейтроны, копавшие в организм вместе с водой, пронизывают все клетки тела, нервную и мозговую ткань и делают свою страшную, разрушительную работу, остановить которую невозможно. По крайней мере в настоящих условиях.
Все стало беспощадно ясно: встреча не состоится. Он опоздал, безнадежно, безвозвратно опоздал. В этом ему помогли и Каракумы. Кара переводится как черный, иногда - злой. Верно будет и то и другое понятие: черный и злой песок, Каракумы. Древние туркмены недаром дали ему это название, они знали зловещую особенность здешних мест. И легенда об огненном Харуте существует неспроста…
На секунду Игорь Петрович ощутил томительное чувство тошноты. «Уже начинается, - подумал он и сразу же возразил: - Нет, это просто нервы, первые симптомы лучевой болезни появятся позже. Как все не вовремя и вообще нелепо получилось!»
Но растерянности не было. Мысли стали четкими и конкретными, как будто несчастье мобилизовало все защитные силы организма. А может, так и случилось?
Надо что-то предпринимать. Ждать - глупо, ждать - нельзя. Радиоактивную воду пил и Моргенов. Если до этого теплилась подсознательная надежда на благополучный исход ранения, то теперь и она становилась равной нулю. Игорь Петрович обязан был сделать что-то, чтобы надежда появилась снова. Он не имел права сидеть сложа руки и ждать конца, ждать именно теперь, когда ошибки прошлого стали как будто ясны, и появилась возможность хоть частично компенсировать то, от чего он добровольно отказывался на протяжении долгих лет одиночества и сомнений.
Он вытащил из сумки радиометр, прижал к груди приемник прибора, похожий на широкий раструб стетоскопа. Это, в сущности, было уже не нужно, он проделал все машинально. Счетчик простучал дробно и бесстрастно.
Мергенов открыл глаза.
Тьма и тишина окружали его со всех сторон. В животе было пусто: казалось, оттуда вытащили все внутренности. Слегка поташнивало, голова кружилась и тянула вниз - было такое впечатление, словно все существо переместилось в голову, а тело стало маленьким, невесомым, ненужным.
Несколько минут он лежал неподвижно. Потом в прояснившемся сознании выплыло все происшедшее, и он осторожно потрогал живот. Ох, как было больно, когда Игорь Петрович, несмотря на его протесты, вынул-таки проклятую палку! Сейчас тело вокруг раны немного зудело. И все. Боли не ощущалось.
Лежать было неудобно. Мергенов переменил положение и случайно коснулся в темноте фляги - она лежала у самого изголовья. Сразу появилась жажда. Он сделал два крупных глотка и испуганно отдернул руку. В желудке словно что-то взорвалось. Острые иголочки зашныряли по всему телу - как под электрический ток попал. Однако все прошло моментально, стало приятно и легко.
Мергенов напился всласть, положил флягу на место. Рука коснулась какого-то плоского твердого предмета. На ощупь было похоже на плитку шоколада. Мергенов понюхал и удивился: действительно шоколад! Откуда?
– Игорь Петрович? - негромко позвал он.
Никто не ответил, только в черно-сером треугольнике входа поблескивали искорки звезд. Игорь Петрович, вероятно, спал, утомленный бурными событиями дня.
Шоколад пах весьма заманчиво. Мергенов содрал хрустящую обертку и с наслаждением стал есть. «Расскажу Дурсун о своих приключениях, - подумал он, - с ума сойдет от зависти. Подумать только, какое открытие! Здорово, что я напросился в попутчики к Игорю Петровичу. Хороший он человек! Непонятно только, почему скрывал цель поисков… А в общем, почему же непонятно? Очень понятно. И я так же поступал бы осторожно, если бы искал радиоактивные руды».
Скатав фольгу в плотный комочек, Мергенов кинул ее в звездный треугольник и снова потянулся к фляге. Он чувствовал себя неплохо.
Глухой тоскующий крик прозвучал в ночи. Прозвучал и оборвался, словно кричащему внезапно зажали рот. В крике были отчаяние и мука, и горечь одиночества, и ужас. Казалось, вся скорбь мира слилась воедино, чтобы выплеснуться в этом безответном вопле. По спине Мергенова пробежали мурашки, невыносимо заныли зубы, как бывает, когда проведешь ножом по мокрому стеклу. Не помня себя от оглушающего страха, не соображая, что делает, он на четвереньках выскочил из шалаша и во всю мочь заорал:
– Игорь Петрович!
Ночь поглотила отчаянный призыв. Темнота безмолствовала, но чудилось в ней невнятное движение, осторожные, крадущиеся шаги, чье-то сдерживаемое дыхание. Бесплотные призраки позли со всех сторон, окружали, чтобы накинуться скопом и задушить в мягкой податливой массе.
– Игорь Петрович! Где вы?
Игоря Петровича не было. Поняв, что остался один, Мергенов оцепенел. Никогда раньше он не испытывал такого всеподавляющего страха, от которого впору потерять рассудок и мчаться со всех ног не зная куда. Он был уверен, что ночной вопль имеет непосредственное отношение к Игорю Петровичу.
Его поймали свирепые черные чудища и копошились над ним, раздирали, рвали тело, жадно чавкали слюнявыми пастями…
Дрожащими руками Мергенов пошарил по карманам. Сигареты давно кончились, но коробок со спичками сохранился.
Тьма отступила за желтый круг колеблющегося света.
Мергенов настороженно поворачивался, все время затылком ощущая, что там, за плотной стеной тьмы, прячется кто-то невероятно грузный и страшный. Неодолимый в своей безмозглой свирепости, он бесшумно ступает мягкими когтистыми лапами и выжидает удобного момента, чтобы обрушиться сзади и смять…
Зажигая спички одну за другой, Мергенов вглядывался в ночь до тех пор, пока не осталась одна-единственная спичка. Тогда, подчиняясь безотчетному порыву, он поднес огонек к одной из веток шалаша.
С веселым треском пробежала золотистая змейка по сизым чешуйкам саксаула, зашипела, зафыркала, и вдруг с победным гулом вымахнул косой лоскут зеленого пламени, осветив, как прожектор, громадное пространство. Мергенов зажмурился и отступил на несколько шагов. Кольцо тьмы расширилось и стало совсем непроницаемо-черным. Если бы Мергенов был в спокойном состоянии, он мог бы пошутить, представив себя в качестве заклинателя темных сил, который магическим кругом каббалы очертил себя от ярости духов ночи.
Пламя гудело. Огненные пчелы кружились в воздухе, стремились ввысь, навстречу своим сестрам-звездам и, обессиленные, умирали в холодном небе. Одна из них ужалила Мергенова в руку, вторая - в щеку. Он отмахнулся. Страх постепенно проходил, уступая место недоумению: куда же исчез Игорь Петрович?
Два оглушительных выстрела один за другим ахнули у самого уха. Горящий шалаш взвился зеленым фейерверком. Мер-генов подскочил от неожиданности, ничего не слыша от звона в ушах, закричал:
– Кто стреляет?! Осторожней! Кто там?
Ответа не последовало. И тогда он понял, что «там» никого нет, что это просто взорвались патроны в ружье, которое неизвестно почему оказалось в шалаше. И вообще неизвестно, что там еще осталось, что сгорело.
Две недели Мергенов пролежал в клинике. Врачи отказывались верить, что у него была тяжелая рана в живот. Крошечное синеватое пятнышко на коже выглядело слишком безобидно, а рентген ничего не дал. Он не мог ничего дать, потому что пленка чернела от излучений, источником которых было тело Мергенова.
У него предполагали лучевую болезнь. Это казалось совершенно очевидным. Но он был здоров, уверял врачей, что чувствует себя превосходно, и требовал, чтобы его выписали.
Посетители приходили почти каждый день. Врачи ограничивали свидания, но все равно палата, где лежал, вернее, бунтовал Мергенов, редко пустовала: у одних посетителей были специальные пропуска, у других - особое право.
Приходила Дурсун, непривычно растерянная и нежная. Приходили восторженные, громогласные друзья. Приходили солидные, неторопливые ученые из Академии наук, которым Мергенов обстоятельно, снова и снова припоминая все подробности, должен был рассказывать обо всем, что видел и слышал во время похода.
Всех входивших в палату он встречал вопросительным, ожидающим взглядом. Он уже знал, что в район Синего Леса отправлена комплексная экспедиция Академии и что даже первые результаты исследований превзошли самые смелые предположения. Ни трехпалой «овцы», ни ядовитого татцельвурма экспедиция пока не встретила. Зато обнаружила богатейшие залежи монацитовых песков и еще что-то, о чем либо не говорили, либо не знали, что говорить.
Под почвой, на сравнительно небольшой глубине была найдена большая водяная линза. Предварительные инструментальные исследования показали, что в ней существует незначительное, но стабильное перемещение вещества. Гидрологи сделали вывод: линза имеет сток, а следовательно, и приток воды, то есть надо ожидать, что под песками течет река.
Пробы капиллярной воды были сделаны в походной лаборатории и немедленно - вертолетом - доставлены в Академию наук. Наряду с сильной радиоактивностью вода содержала несколько тысячных процента неизвестного элемента с атомным весом 281.
Это вызвало замешательство среди физиков. Если даже допустить, что элемент 281-й может быть, он обязан был прекращать свое существование почти в самый момент возникновения. Этого не происходило - элемент был устойчив.
Дальнейшие опыты дали еще более удивительные результаты. Во-первых, 281-й вызывал бурную регенерацию поврежденных тканей живого организма. Во-вторых, мирно «уживаясь» с радиоактивной водой, он нейтрализовал жесткие излучения в живом организме. Когда им попытались воздействовать на радиацию в неорганической среде, он сохранял полнейшую инертность.
Мергенов знал, что его представили к правительственной награде, что Дурсун уже пригласила друзей на предстоящую свадьбу. Не знал он только одного, что хотел знать в первую очередь: где Игорь Петрович.
Однажды в клинику пришла Светлана Леонидовна - давний и добрый друг Мергенова. Светлана Леонидовна живо интересовалась всеми делами Мергенова, и он привязался к ней, как к родной матери. Как-то он даже рискнул спросить, почему она, такая видная и красивая, предпочитает одиночество семейной жизни. Она грустно улыбнулась, сказала, что уже давно замужем, и перевела разговор на другую тему. Оберегая добрые отношения, больше он этого вопроса не касался.
Расспросив его о здоровье, Светлана Леонидовна шутливо заметила, что он, вероятно, уже выговорил все свои впечатления до последнего слова. Он горячо возразил и начал припоминать малейшие детали, на все лады расхваливая Игоря Петровича. Это было необходимо в первую очередь для него самого.
Мысль о том, что он явился причиной гибели Игоря Петровича, не давала Мергенову покоя. Он снова перебирал в памяти события недавних дней, анализировал их, сопоставлял одно с другим. Да, Игорь Петрович был иногда резковат и непонятен, но он не был эгоистом. Взять хотя бы тот случай, когда Мергенов перелил в его флягу часть воды из своей. Он не подал виду, что заметил проделку, но и к воде не прикоснулся до самого привала, где поделил ее поровну с Мергеновым.
Конечно, он знал, что Мергенов умирает, и не захотел оставаться просто свидетелем. Он пошел за помощью, хотя не мог не понимать, что это безнадежная попытка, заранее обреченная на провал. Он укрыл Мергенова своим кителем, оставил ему ружье и шоколад и ушел раздетый, голодный, безоружный…
Мергенов губы кусал от отчаяния, но как он мог изменить создавшуюся ситуацию? Оставалось только ждать.
Светлана Леонидовна полюбопытствовала, куда так таинственно и бесследно исчез Игорь Петрович. Что он мог сказать ей на это? Этого никто не знал. Игоря Петровича не нашли.
… А его искали усиленно. Три поисковые группы - пешком, на вездеходе и вертолете - обшарили каждый метр песков в окружности тридцати километров; Игорь Петрович как сквозь землю провалился.
В первый день поисков был найден след человека. Он вел на юго-запад и обрывался на большом шоре *, метрах в семистах от Синего Леса.
Через некоторое время, при более детальном исследовании местности, кто-то нашел нож с нефритовой рукояткой. Лезвие его оказалось покрытым тонкой пленкой органического происхождения. Лабораторный анализ показал, что это был род лимфы с преобладающим содержанием белых кровяных телец. Красных телец не было, вместо них - редкие группы частиц, жадно поглощающих углекислый газ.
На помощь поисковым партиям пригласили старика следопыта. Точнее, он сам пришел из затерянного в песках аула.
Старик внимательно осмотрел пепелище на месте шалаша, с полдня побродил по Синему Лесу и между окрестными барханами. Вечером у костра он пил чай из собственной пиалы и чайника - их он носил в специальном мешочке - и рассказывал, что место это очень худое, живет тут большой зверь, с которым никто не может совладать. А еще сами пески нехорошие - они насылают на человека безумие и уродство, а иногда и смерть. Он старый, поэтому и пришел, а был бы молодым - ни за что!
И он рассказал старое предание, сохранившееся у них в ауле. Когда-то давно - еще прадед его был вот таким маленьким - сюда ходил парень, чтобы найти лекарство для больной матери. Старые люди говорили, что есть здесь живая вода, однако охраняют ее злые духи пустыни и непобедимый зверь.
Парень нашел воду и вернулся невредимым, хотя и слышал ночью голоса духов. Мать парня выздоровела. Однако злые силы не терпят вмешательства в свои владения. Парень вскоре стал безумным, вслед за ним потеряла рассудок его жена и родила безглазого ребенка. Вот что может случится с тем, кто приходит в эти места!
У следопыта спросили, есть ли надежда найти пропавшего человека живым. Он подумал и сказал, что, может, есть, а может, нет. Разное случается. У иного духи пустыни отнимают разум, а другого могут одарить бессмертием. Надо искать пропавшего человека - на земле искать, под землей…
В этот миг произошло нечто невероятное: воздух зазвучал. Странные голоса, в которых не было ничего человеческого, рождались где-то вверху, приближались и вдруг, сходя до шепота, замирали. Возникла монотонная мелодия, в нее вплелся резкий, пронзительный крик, и сразу же зажурчал нежный женский голос, успокаивая и обещая.
Это был сон наяву, живое волшебство. Кончилось оно так же внезапно, как и началось. Но долго еще ошеломленным людям казалось, что в ночном воздухе реют незримые существа и наблюдают за происходящим на земле.
Старик следопыт сложил свои чайные принадлежности в мешочек и спокойно объявил, что уходит домой. Его попытались удержать, успокаивая, что звуки были просто-напросто рождены поющими песками. Он покачал лохматым тельпеком *: А нет, это говорили духи пустыни, они предупреждали о своем недовольстве. Нужно ждать, когда умрет старая луна и появится молодая. Тогда снова можно попробовать договориться с духами. А сейчас ничего не выйдет.
Январский день искрился легкой порошей снежка. Снег покрывал землю нежно, как кисея. Сквозь него ясно просвечивали стебельки пожухлой травы, а там, где ее выщипали животные, бархатно чернела земля.
Ребятишки, возбужденные свежей погодой и первыми радостями зимних каникул, убежали довольно далеко от поселка. Его аккуратные белые домики казались отсюда игрушечными, и даже шум плотины колхозной электростанции не долетал в эту холмистую заснеженную даль.
Набегавшись, мальчишки расчистили местечко на солнечном склоне холма и уселись передохнуть. Некоторое время сидели молча, потом один сказал:
– Холодно. Может, домой пойдем?
На него напустились:
– Ну вот еще! Собрались в космонавтов играть!
– Не пойдем!
– Давайте начинать!
– Да ведь холодно, ребята! И есть хочется.
– Побегаем - согреемся.
– Иди, если хочешь, а других не сманивай!
– А может, в самом деле сбегаем перекусить, а потом…
– А потом суп с котом! Потом не интересно.
 |
– Тут и играть-то негде: все ровное кругом…
– Найдем где играть. В пещеру пойдем, вот!
– В пещеру?!
– А что? Вроде как на Марсе…
– Далеко идти. С утра бы надо, если в пещеру.
– Ничего не далеко, зато здорово!
– Там опасно, ребята, еще в воду свалишься.
– Космонавты должны не бояться опасностей!
– И фонарей у нас нет…
– Без фонарей интересней. Будем считать, что мы потерпели аварию.
– Вообще вода там теплая… Свалишься - ничего, не замерзнешь…
– Айда, ребята!
И тут они увидели человека. Он шел как раз с той стороны, в какую они только что собирались направиться. Шел неровной, спотыкающейся походкой, иногда останавливался, прижимал руку к груди и наклонялся, словно его тошнило. Несмотря на холодную погоду, он был без пиджака и даже, похоже, в майке.
Ребята опешили: кто такой?
– Пьяный! - догадался кто-то.
– Пьяному там делать нечего, - поправил другой и быстро сообразил: - Это шпион, ребята, вот кто!
– Ну да, шпион - и в майке!
– Честное пионерское, шпион! Они как хочешь маскируются!
– Мотаем в совет, ребята!
Они побежали было, переговариваясь на ходу, но вскоре остановились: а что, если шпион куда-либо спрячется. Поело короткого, но бурного совещания, когда один из мальчишек потер покрасневшее ухо, а другой поднял с земли сбитую в «споре» шапку, они разделились. Несколько человек карьером помчались к поселку, остальные пошли шагом, не выпуская неизвестного из виду, но и держась от него на почтительном расстоянии.
– Вот здорово, правда?
– Это тебе не игра!
– В школе ребята обалдеют!
– А мы как придем, как скажем…
– Тише вы! Скажем! Еще ничего не известно, может, и не шпион никакой.
– Ну да! А откуда он идет?
– Там ни одного поселка нет, я знаю.
– Может, это корреспондент какой.
– Хе, сказал тоже!
– Ребята, смотрите, он нам машет!
Неизвестный действительно махал рукой и кричал, чтобы ребята погодили.
Сначала они струхнули. Но, решив, что их много, а незнакомый дядька - один, да, кроме того, удрать они всегда сумеют, они остановились, сбившись в кучу и настороженно глядя на приближающегося человека.
Человек был худ, настолько худ, что глаза казались двумя черными провалами. Волосы его походили на свалявшуюся баранью шерсть, на лице и на груди белели непонятные пятна. Темные пятна покрывали изодранные брюки. Дышал он хрипло, тяжело, и руки его тряслись непрерывной дрожью.
Ребята испугались всерьез. Но человек, не доходя несколько шагов, остановился.
– Здравствуй, племя младое, незнакомое! - сказал он.- Как называется ваш аул?
Мальчики выжидающе помолчали.
– Пушкина знает! - шепнул один.
Другой громко сказал:
– Это не аул, а поселок! А вам зачем?
Незнакомец слабо усмехнулся.
– В гости хочу зайти.
– Так по гостям не ходят!
– Это вы о моем костюме? Сам знаю, но ничего не поделаешь, так уж получилось.
– А вы откуда идете?
– Иду я, ребятки, издалека. Из-под земли иду!
Мальчишки переглянулись: не сумасшедший ли, чего доброго! На всякий случай подались немного назад.
– Да вы не бойтесь, - сказал незнакомец, - я из пещеры иду. Знаете небось ее?
– Знаем… А что вы там делали?
– Это длинная история, друзья…
– А паспорт у вас есть?
Незнакомец засмеялся, и вдруг его дернула судорога. Он схватился за грудь и согнулся, зевая широко раскрытым ртом. В горле у него свистело и клекотало. Потом он выпрямился, обвел глазами притихших мальчиков и очень серьезно сказал:
– Паспорта у меня нет, но вы мне все равно поможете, иначе я до поселка не доберусь…
И ребята как-то сразу поняли, что человека этого не надо бояться, что он еле-еле стоит на ногах. Первым их движением было помочь, поддержать, но незнакомец предостерегающе поднял руку:
– Ша! Ко мне подходить близко нельзя. Лучше сбегайте кто-нибудь в поселок и попросите, чтобы сюда прислали автомашину и врача.
Со стороны поселка шла автомашина.
Мергенов возился с закапризничавшим генератором УВЧ, когда на пороге появился лаборант Миша.
– Игоря Петровича нашли! - закричал он.- Линкевича!
Мергенов вздрогнул, схватился за оголенный контакт, ужаленный током, отдернул руку.
– Ах, черт!…
На пол грохнулся вольтметр, сухо чмокнула лопнувшая генераторная лампа.
– Где нашли? Живой?
– У поселка. Вчера в клинику Бардиса привезли…
Миша говорил еще что-то, но Мергенов уже не слышал: он мчался по лестнице к выходу, перескакивая через три ступеньки. Пола халата зацепилась за выступ перил. Он свирепо рванул ее и выскочил на улицу.
Опомнился он только за рулем автомашины. «Жив! Жив! Жив!» - пело и ликовало внутри, и он до отказа жал на педаль акселератора.
Мелькнули последние постройки, машина вырвалась за город. И только тут Мергенов сообразил: зачем к Бардису?
Бардис крупный специалист по лучевым поражениям, к нему попадают только безнадежные больные. Неужели?…
Бросив машину у подъезда клиники, он ворвался в вестибюль и столкнулся с ординатором.
– Мне к Игорю Петровичу!… - задыхаясь сказал Мергенов.
Ординатор потер ушибленное плечо.
– К нему нельзя. Тяжелое состояние.
– Как нельзя?
– Очень просто, нельзя. Его готовят к отправке в Москву. Сам профессор сопровождает.
– Я Мергенов, понимаете? Мне надо!
Ординатор с откровенным любопытством прищурился, кивнул:
– Пойдемте. Только прошу вас: не больше десяти минут.
– Хорошо, - согласился Мергенов, шагая за врачом. - А он как, очень плох?
– Как вам сказать… - врач пожал плечом, покосился на Мергенова. - Случай тяжелый и редкий: поражение необычного характера.
– Излечимо?
– Вилис Густавович не теряет надежды… Вот, вторая палата. Только напоминаю: не больше десяти…
С гулко бьющимся сердцем, на цыпочках Мергенов вошел в палату и сразу же услыхал хрипловатый голос Игоря Петровича:
– Ну чего, чего крадешься, как кот к мыши!
– Здравствуйте, - сказал Мергенов, силясь сдержать улыбку.
– Здорово, брат. Присаживайся.
– Как вы изменились!
– Все течет, все меняется… А кое-что и остается, верно?
– Я уже не ожидал вас увидеть - сколько времени прошло!
– Честно говоря, я тебя тоже. Тем более, что и рана у тебя была не из веселых, и флягу с радиоактивной водой я позабыл от тебя убрать.
– Так ведь вода меня и спасла!
Мергенов вкратце сообщил о находках в Синем Лесу. Игорь Петрович сказал:
– То-то я удивляюсь, что меня излучения не берут! Вот, оказывается, в чем дело. Подай-ка мне, пожалуйста, вон ту пачку!
– Вы же не курите!
– Справедливо. Но это специальные. Мне их медицинский бог собственноручно изготовил. Говорит, для предварительного лечения. А теперь я вижу, что он просто цену себе набивает, меня предварительно уже вода вылечила, верно?
– Игорь Петрович! - проникновенно сказал Мергенов. - А, Игорь Петрович…
– Не выйдет! - весело и быстро откликнулся Игорь Петрович. - Мне медицинский бог запретил. Вон и дежурный уже в дверь поглядывает, намекает, что, дескать, пора…
– Ну, Игорь Петрович! Хоть немножко!
– Ладно, а то ты еще умрешь от неудовлетворенного любопытства. Только без подробностей. Все подробности - почтой.
Приступ сухого лающего кашля сорвал Игоря Петровича с подушки, согнул вдвое. Мергенов испуганно бросился на помощь, не зная, что, собственно, нужно делать, как помогать. Игорь Петрович остановил его движением руки, с трудом отдышавшись, лег. Нос его заострился, лицо позеленело.
– Вот, брат, какая история, чуешь? «И раздался глас трубный в Иерихоне…»
– Здорово вас! - стыдясь собственного бессилия, Мергенов говорил почти шепотом.
– Ты меня не отпевай, рано отпевать! - сказал Игорь Петрович. - Ишь, нашелся жалельщик!… А то сразу за дверь выставлю. Понял?
Мергенов улыбнулся.
– Ты не улыбайся. Я серьезно говорю. Кое-кого я уже наладил таким манером.
– Да я не улыбаюсь, - сказал Мергенов, с трудом подавляя улыбку. - Я слушаю.
– Ну то-то!… Что тебя в основном интересует?
– Я даже не знаю… Все интересует: куда вы пропали, где были, как в Безмеинскую пещеру попали, что…
– Стоп, стоп! А где уговор?
– Да вы хоть в общих чертах… Самое интересное…
– Интересного, брат, много было. Я ведь солидное путешествие под землей совершил.
– А под землю как попали?
– Под землю меня ящер уволок.
– Как же наши нору не нашли?
– Правильно, не нашли, потому что ее нет. Сей уважаемый монстр умеет проникать сквозь песок, как ящерица-круглоголовка, только еще быстрее. Этим путем он и меня тащил. Только я, как новичок, немного задохнулся, пока мы до подземной галереи добрались.
– Вот это ловко! - восхищенно и недоверчиво воскликнул Мергенов - Ну, а дальше?
– Не совсем ловко! - усмехнулся Игорь Петрович. - Но в общем добрались. А дальше началось путешествие и разные приключения. - Ты уже знаешь, что мы с тобой нашли монацитовые пески?
– Знаю. Очень торием богаты. В Академии удивляются, говорят, что слишком большая насыщенность.
– И больше ничего не говорят?
– А что должны говорить?
– Мало ли что… Например, что обогащение песков произошло искусственным путем.
– Шутите, Игорь Петрович! - не выдержал Мергенов. - Кто же их обогащал?
– Может быть, тот, кто построил Город Железных Пещер. Или тот, кто перекрыл русло древнего Узбоя и заставил Аму-Дарью течь вместо Каспийского в Аральское море.
– Сказка какая-то!
– Похоже, - согласился Игорь Петрович, - но когда в сказке есть огненные столбы, адский пламень и прочие признаки ядерных взрывов, к такой сказке, коллега, можно отнестись и несколько серьезнее, нежели просто к мифическому Харуту.
– Неужели там были люди?!
– Может быть, да, а может, кто-то другой…
– Космические пришельцы?! - Мергенов от волнения даже привстал, опираясь руками о колени. - Космический корабль?…
– Ша! - сказал Игорь Петрович. - Нет там никакого корабля. Кто торопится есть горячий плов, тот обжигается и выплевывает его обратно. И в результате остается голодным. Не станем уподобляться торопливому и пока закончим нашу пресс-конференцию.
– Игорь Петрович! - взмолился Мергенов. - Расскажите хоть, что это за Город Железных Пещер, о котором вы упоминали!
– Устал я немного… Ты, вот что, сходи в Академию… Я им кое-что рассказал - на пленку записали. И планчик набросал. На всякий, так сказать, случай… Жаль, что во время подземного путешествия со мной бумаги не было… Ты, кстати, сумку мою полевую сохранил?
– Я ее не брал!
– Как не брал! Около тебя лежала. В шалаше, рядом с ружьем.
Мергенов виновато вздохнул.
– Сгорел шалаш, Игорь Петрович… Не заметил я сумки.
– И пиджак сгорел?!
– И пиджак… Что-нибудь важное там было?
– Нет, - сказал Игорь Петрович устало. - Теперь это уже не существенно… - Он немного помолчал и спросил! - Помнишь, ты об отце своем говорил? За что его?…
– Я точно не знаю. Он ведь так и не вернулся… Вроде, помогал он тем, кого несправедливо обвиняли, находил оправдательные мотивы… Мне Светлана Леонидовна говорила. Она знала его.
– Какая… Светлана Леонидовна?… - голос Игоря Петровича изменился и дрогнул.
– Самарина. Директор Института минералогии.
– Вот оно что…
Они замолчали. Игорь Петрович закрыл глаза и лежал неподвижно, только пальцы его худой, костистой руки быстро-быстро шевелились, словно перебирали нечто невидимое для Мергенова. А тот смотрел на эти пальцы и каким-то подсознательным чувством понимал, что сказал сейчас что-то очень важное для Игоря Петровича. Но что именно, он не знал.
– Вот оно что… - повторил Игорь Петрович.
Быстрые четкие шаги в коридоре замерли у двери.
Мергенов обернулся. В дверях стояла женщина. Она тяжело дышала, прижимая руку к сердцу, и солнце из коридорного окна пылало на ее голове бронзовым костром.
Несколько секунд царило молчание.
Мергенов глянул на Игоря Петровича и увидел еще более заострившееся лицо и улыбку на серых губах, мучительную и жалкую. Смутно догадываясь о чем-то, он поднялся и пошел к выходу, почему-то сдерживая дыхание.
Женщина шагнула в палату. Глаза ее остановились на Мергенове. Он ответил ей понимающим взглядом. Выходя, он споткнулся на пороге.
– Здравствуй, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя! - сказал за дверью Игорь Петрович.
– Не надо позы, Иг! - ответил низкий, знакомый Мергенову голос. - Ты всегда любил позу… Почему ты не прочитал мое письмо?… Зачем ты сменил фамилию?… Зачем скрывался?…
– Мне надо было самому разобраться во всем, Светлана.
– Долго же ты разбирался, друг мой…
– Мне было трудно.
– В одиночку всегда труднее, особенно если создавать искусственно трудности… И одиночество.
– Чем длиннее путь, тем желаннее цель.
– Лучше без афоризмов, Иг… Ты заблудился на своих длинных дорогах. Что ты нашел?
– Я нашел монацитовый песок.
– Ты хочешь оскорбить меня?
– Прости… Я нашел себя. И ты вот… вернулась… Я очень ждал тебя все эти годы, Светлана!…
В комнате прозвучало сдавленное рыдание. Мергенов осторожно прикрыл дверь.
 |
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |