"Трон Люцифера. Краткие очерки магии и оккультизма" - читать интересную книгу автора (Парнов Еремей Иудович)

Святой Грааль

В ЭПОХУ Сервантеса странствующее рыцарство давно уже считалось анахронизмом, и все же понадобился гениальный «Дон Кихот», чтобы окончательно развеять фантастические бредни о благородном защитнике обиженных, совершавшем невиданные подвиги во имя Прекрасной Дамы. Бредни действительно развеялись, и, кроме маленьких детей, никто уже больше не верил ни в великанов, ни в фей, ни в злых волшебников, охраняющих тайны зачарованных стран. Марку Твену, довершившему в романе «Янки при дворе короля Артура» разоблачение легенды осталось лишь добродушно подтрунивать над «ребятами», как отзывался о славных пэрах предприимчивый герой - живое олицетворение американской практичности и рационализма. Янки строил железные дороги, проводил в Камелот телеграф и навешивал рекламные доски на бедных рыцарей, когда те отправлялись «граалить». «Дон Кихот»-воскликнул Наполеон, узнав о мальтийской коронации Павла.

«Санчо Панса» - следовало бы добавить в адрес монарха, возлюбившего крохотный островок пуще обширнейшей империи.? Но какие найдутся слова в адрес современных поклонников Артура и Мерлина? Как назвать нам нежданных ревнителей оккультного церемониала, известного как «Гластонберийский зодиак»? В надлежащий момент, надеюсь, мы отыщем нужные слова. Пока же попробуем воздать должное мифу, обогатившему мировую литературу, но так и оставшемуся неразгаданным. В моравском замке Перхштейн, возведенном на вершине неприступной скалы, мне показали стяг таборитов с изображением «калика» - священной чаши. Сама ЖЧ чаша - на аквитанском наречий!

«Грааль», согласно альбигойской легенде, была тайно унесена из Доонсегюра, также представлявшего собой горную цитадель, и вместе с остальными сокровищами спрятана в тайнике. Археологи, изучающие сложную систему подземных ходов, проложенных в скальном грунте, полагают, что сокровище все еще находится где-то здесь, в окрестностях Монсегюра. Так это или нег, покажет будущее, нас же пока интересует само слово «Грааль» и то, что за ним, возможно, скрывается.

Мистический культ чаши восходит, как полагают, еще к языческим мифам: кельтским, иберийским и галльским. За это говорит лингвистическое сопоставление: «грааль», «грасаль», «греаль» - на разных старофранцузских диалектах; «гразаль» - на аквитанском наречии; «гриаль» - на староиспанском и «граль» - на португальском языках. В поисках этимологии слова ученые упоминают греческие наименования «кратер» и «краталис», означающие «сосуд», и даже ирландское «криоль» - «корзина изобилия». Гластонберийская версия легенды об Иосифе Аримафейском также называлась «О Градали», хотя непосредственно о чаше там не было речи. Короче говоря, для одних Грааль - это сосуд, в который Иосиф Аримафейский, упомянутый во всех четырех евангелиях, собрал Христову кровь, для других - блюдо тайной вечери, для третьих - нечто вроде рога изобилия и скатерти-самобранки, а для сторонников эзотерической легенды Монсегюра - золотое изображение Ноева ковчега. Почва для подобного «размежевания» была подготовлена где-то на грани XII-XIII веков.

Кретьей де Труа, блестящий поэт Конца XII века, глухо упоминает в своей незаконченной поэме «Персеваль» о каком-то таинственном блюде; ближайшие его продолжатели толкуют о Граале уже в легендарно-апокрифическом духе, а богослов Роберт де Борн (XIII век) совершенно определенно рассказывает о чаше Иосифа, о том, как он собрал на Голгофе кровь из ран Иисуса, как попал Грааль в Англию и какие чудеса произошли с ним при дворе короля Артура. Так незаметно апокрифический миф соединился с «бретонским циклом» сказаний о 12 пэрах Круглого Стола и чародее Мерлине. Французский исследователь Марио Рока, подробно изучив фрески и скульптурные изображения древних соборов Шартра, Буржа, Каркассона и других, попробовал наложить их тематику на повествовательную ткань сказаний о поисках Святого Грааля. Речь, по мнению Рока, идет об одном из моментов литургии - таинстве евхаристии. Проносимое копье выступает в этом случае' символом оружия, которым римский воин поразил распятого Иисуса в сердце, а чаша - сосуд тайной вечери, куда затем была собрана кровь.

«То, что такая интерпретация напрашивается сама собой,- отмечает по этому поводу знаток артуровского цикла Жан Маркс,- не вызывает сомнений. Но мне кажется невозможным, чтобы христианское истолкование лежало в основе понятий и изображений, мифологический характер которых бросается в глаза». У мифа, как известно, своя фантастическая география, своя хронология и не подвластная закону причинности преемственность. Бессмысленно гадать о том, как одна и та же реликвия могла пребывать одновременно в трех местах: генуэзском кафедральном соборе, куда привезли ее рыцари Храма, в замке Монсегюр и в Гластонберийской церкви.

История церковных святынь, причем не обязательно христианских, знает и не такие перипетии.

Легендарный Артур и его не менее легендарные рыцари тоже оставили многочисленные подтверждения своей «историчности», в том числе мощи. В Вестминстерском аббатстве находится рака святого Эдуарда, где хранится оттиск печати с латинскими словами: «Патриций Артур, император Британии, Галлии и Дании». Гробница короля-рыцаря считается важной достопримечательностью Гластонберийского монастыря. «В Дуврском замке,- говорится в предисловии Кэкстона к изданию 1485 года романа Мэлори «Смерть Артура»,- хранится череп Гавейна и плащ Кардока, в Винчестере - Круглый Стол, в иных же местах - Ланселотов меч и многие другие предметы».

Поэтому не будем смущаться ни материальными доказательствами правоты мифа, ни очевидным его расхождением с действительностью, потому что реалии, реальность вообще, с одной стороны, и миф - с другой, лежат на непересекающихся плоскостях. В работе «Артуровские легенды и их эволюция» советский исследователь А. Д. Михайлов сделал остроумное замечание по поводу культа Иосифа Аримафейского: «Распространению этого культа среди кельтов способствовала простая историческая ошибка: средневековые монахи спутали двух Филиппов - первого епископа Иерусалима, который считался хранителем святых реликвий (чаши и копья), и первосвятителя Галлии - и считали, что среди галлов насаждал христианство один из соратников Иосифа Аримафейского. Эта церковная легенда локализовалась в Западном Уэльсе, в Гластонбери, который был местом соприкосновения четырех культур - валлийской, ирландской, саксонской и франко-нормандской. Здесь загадочный Авалон артуровских сказаний столкнулся с христианским мифом и церковной легендой…» Не только для Кретьена, но и для более позднего Мэлори подвиг во имя Святого Грааля отнюдь не означал «вызволение» чудесной реликвии, хотя оное и отвечало духу эпохи. Не добыча, но одно лишь созерцание священной чаши было целью рыцарства, высшей наградой за подвиг, венцом благих деяний и искуса. Только» так можно было освободить от заклятия опустошенную страну. Грааль, как видим, обретает многозначную символику. Это и личное воздаяние, и акт исторической справедливости, рыцарский подвиг и сокровенное посвящение. Не случайно, исцелив увечного короля и разрушив сковавшие Опустошенную страну чары, рыцари обретают святость - кто на небе, кто на земле. Для интересующей нас проблемы это не менее важно, чем явно гностическая окраска «Евангелия Никодима» (IV век), где подробном изложен миф об Иосифе и церемониал с копьем и чашей, который, как вскоре увидим, обретет новую жизнь в колдовских действах наших дней. Обратим в этой связи внимание на числовую символику «бретонского цикла», и в частности романа Мэлори, на его, по словам литературоведа И. М. Бернштейн «круглые», или магические, числа.

«Три девицы сидели на Михайловой горе у великана; три девицы встретились Гавейну, ИвейнЯ и Мархальту; трижды надо ударить в висящий таз; три дня и три ночи пролежал в обмороке Тристрам, столько же проспал у Морганы Александр Сирота; три дня длится турнир… трижды тянет Тристрам меч из головы Мархальта; проехав три мили, король Марк встречает трех рыцарей; три рыцаря… и т. д..». За этим навязчивым умножением галльских триад позволительно увидеть не только распространений эпический прием, но и отголоски эзотерических посвящений. С провалом крестовых походов, с кровью и мерзостью нашумевшего на весь мир тамплиерского процесса закатывался мифический «золотой век» рыцарства. Однако, чем ниже падало реальное значение кольчужной знати, Тем выше тщилась она вознести свой ритуальный престиж. Созданные в четырнадцатом столетии ордена Подвязки, Благовещения и Золотого руна уже ничем не напоминали общины суровых крестоносцев. Невозможность возврата к прошлому была очевидна, и зияющую идейную пустоту пришлось прикрыть парадным блеском и пышностью. За Круглым Столом, сама форма которого исключала неравенство, сидели рыцари, завоевавшие это право после трудной полосы испытаний. Зато новоиспеченному кавалеру высшего в Европе ордена Золотого руна не требовалось ни «граалить», ни отправляться в плавание аргонавтов. Не столько личные заслуги, сколько звонкий титул и высокая придворная должность обеспечивали вожделенное кавалерство. Заменивший прежнее орденское устройство костюмированный бал оставил, однако, в неприкосновенности степени посвящения, превратившиеся в табель о Рангах.

Изначально таких степеней было три: паж, оруженосец и рыцарь, «последствии, под влиянием тайных обществ, связанных с альбигойцами, тамплиерами и ибеллинами, число степеней возросло.

Статут учрежденного Альфонсом Девятым, королем Кастилии и Леона, тайного ордена подразумевал уже семь градаций. Об этом свидетельствует само его название Las siete Partidas - «Семь частей». Однако и в нем господствовала триада. Рыцари, офицеры и командоры ордена носили одежды трех цветов: белого, зеленого и алого. Любопытное совпадение: Данте, описывая одежды Беатриче, вновь появившейся в трех кругах рая, перечисляет те же, очевидно, символически очень значимые для него тона:

Это из тридцатой песни, а чуть раньше, в двадцать девятой, великий флорентиец дал следующую символическую картину:

…Три женщины, одна - совсем ала; Ее в огне с трудом бы распознали; Другая словно создана была Из плоти, даже кости изумрудной; И третья - как недавний снег бела. То белая вела их в пляске чудной, То алая, чья песнь у всех зараз То легкой поступь делала, то трудной. А слева - четверо вели свой пляс, Одеты в пурпур, повинуясь ладу…

Три главные и четыре послушные ладу - итого семь степеней! Какой смысл вложил в эти явно не случайные термины «белый» гвельф[11]Данте Алигьери? Современник Бонифация Восьмого и Климента Пятого, поклонник трубадуров и свидетель гонений на тамплиеров, он видел распад старого мира и приветствовал грядущее, благословляя «любовь, что движет солнца и светила». Даже случайно оброненная великим поэтом фраза порой становится откровением. Пройдя сквозь ад, чистилище и взлетев к эмпиреям, Данте не пытался пророчествовать, но кое-что все-таки угадал.

Минет почти полтысячи лет, и первый консул Бонапарт утвердит цвета итальянского флага, которые уже в следующем столетии станут национальными. Та же комбинация красок, но несколько в иной последовательности…

А в заключение еще одна «сводка» числовых соответствий романа Мэлори, также отмеченных И. М. Бернштейн: «Семь часов спит Ланселот, заколдованный Морганой; семь лет волшебница из Гиблой часовни любит Ланселота; семь дней идет турнир в Сурлузе; семью ударами Ланселот повергает преследователей Кэя; в семь раз ярче дневного света было сияние Святого Грааля…» Итак, отметив попутно исключительную важность числовой и цветовой символики в средневековой системе мира, где все отражалось во всем, мы вновь приблизились к загадке Грааля. К его альбигойской версии. Она одним броском перенесет нас в «третий рейх», мнивший себя тысячелетним. Отто Ран с детства увлекся загадками катарской цивилизации. Подземные галереи и спрятанные в них неведомые святыни не давали ему покоя. Наконец, это было просто модно и вполне отвечало духу времени. Немецкие оккультные группы и знаменитое общество Туле (им будет посвящен специальный рассказ) разработали целую систему «нордической мистики» и придавали особое значение гностическим учениям с их вечным противоборством полярных сил. Коль скоро фюреры быстро набиравшего силу национал-социалистского движения тяготели к мистике, а немецкие оккультисты, яростно пропагандировавшие расистский бред, активно поддерживали нацизм, слух о несметных сокровищах Монсегюра докатился до Альфреда Розенберга. Автор «Мифа XX века», теоретик и расовый эксперт нацистской партии заинтересовался очередным мифом и дал псевдоисторическим разработкам Рана «нужное» направление. В «нордической» интерпретации Монсегюр приравнивался к Монсальвату «бретонского цикла», горе Спасения, где находился Святой Грааль рыцарей Круглого Стола. Нацистским погромщикам, которые уже подбирались к власти, безумно хотелось быть похожими на рыцарей. Генрих Гиммлер, лично отбиравший кандидатов в отряды СС, тщился придать своей банде убийц декорум средневекового ордена. Прельстительно рисовался и двойной символизм Грааля - сосуда чистой крови и чаши; мистического озарения. Искания Рана, таким образом грядущие «сверхчеловеки» ветре тили с просвещенным участием культуртрегеров. Поездка его в Монсегюр и дилетантски проведенная разведка местности получили широкое отражение пронацистской прессе. В 1933 году, уже после прихода Титле; к власти и поджога рейхстаг вышла в свет первая книга Ран «Крестовый поход против Грааля». Автор, выполнявший, по сути, задание рейхсляйтера Розенберга, остановился в ней на варианте «Ноев ковчег». Христианские идеалы были не в фаворе, ибо гитлеровцы предприняли гонения на католическую оппозицию, и версию с божественной кровью пришлось благоразумно обойти.

Новых хозяев интересовала совсем иная кровь. Ноев ковчег - другое дело. Это понравилось. Решено было даже снарядить альпинистскую группу на Арарат Пытаясь соблюсти хотя бы видимость научной объективности, Ран попробовал было заикнуться насчет александрийской школы и богомилов, но его тут же направили в нужное русло. Александрийские евреи и восточноевропейские славяне решительно не устраивали «отечественную науку». В нацистской интерпретации Грааль обрел облик эдакой чаши нибелунгов, нордической святыни, а сами катары были объявлены выходцами из Франконии, то есть почти германцами. Гремела присвоенная нацистами музыка Вагнера, маршировали «персевали» в черных мундирах, на все лады воспевался культ «чистоты крови». Кровь между тем уже обильно лилась в корзины с опилками, куда падали срубленные на средневековый манер головы лучших сынов Германии.

Биологические, географические, исторические и всякие иные спекуляции стали нормой, а оккультизм - хорошим тоном. В 1936 году вышла вторая книга Рана - «Люциферов двор Европы». Возможно, название книги не понравилось фашистским главарям, но скорее всего сам автор допустил неизвестную нам промашку. Во всяком случае, с ним произошло то, что в те годы именовали «странной историей». После широко разрекламированной поездки по Лангедоку, предпринятой в 1937 году, Ран неожиданно исчез. Из Франции отбыл, а в Германию не вернулся. В печати об этом сообщили как-то вскользь, и о незадачливом вояжере вскоре забыли. Хоть и прошел слух о том, что автор «Люциферова двора Европы» сидит в концлагере, немцам, а французам тем более, было не до Рана. Надвигались куда более значительные события: аншлюс Австрии, Судеты, мюнхенская капитуляция.

Уже после войны некто Сен-Лоу, написавший брошюру «Новые катары Монсегюра», справился насчет Рана у властей ФРГ и получил любопытный ответ:

– Согласно документации СС, Ран покончил жизнь самоубийством, приняв соединение циана на горе Куфштейн.

– Причина? - спросил Сен-Лоу.

– «На политико-мистической почве»,- процитировал эсэсовский диагноз чиновник юстиции. Нам еще встретится это примечательное словосочетание: «политико-мистическая почва». История монсегюрских спекуляций в «третьем рейхе» с исчезновением Рана не закончилась. В июне 1943 года, когда, казалось бы, «нибелунгам» следовало думать совсем о других вещах, в Монсегюр прибыла научная экспедиция, в которую входили известные немецкие историки, этнологи, геологи, специалисты по исследованию пещер.

Под охраной подобострастной вишистской милиции «союзники» разбили палаточный лагерь и приступили к раскопкам. Работы продолжались вплоть до весны 1944 года, когда пришлось спешно уносить ноги. Но в самом рейхе разговоры об «арийском Граале» не утихали вплоть до окончательной развязки. Так, в марте 1945 года Розенберг, разъяснив гросс-адмиралу Деницу значение катарских сокровищ для национал-социализма, заикнулся о какой-то секретной экспедиции и просил выделить для этой цели специальную подводную лодку. Одним словом, ошарашивающая своей шизоидной настырностью возня нацистов продолжалась вплоть до последнего часа, пока Красная Армия не отняла у них самое возможность решать что бы то ни было, пусть даже на бумаге.

Мистические идеи, как нам еще не раз предстоит убедиться, живучи. Поразительной устойчивостью обладает также злокачественный вирус нацизма. И не только устойчивостью, но и мутагенной способностью приспосабливаться к переменчивым условиям среды. Неонацист Жан Клод Моги, основавший в Париже «нордическую пролетарскую национал-социалистскую партию», и взяв, разумеется, свастику в качестве эмблемы, соединил культ нордического Вотана с… ультралевацкой демагогией.

Проблема неизбежного сращения нацистской идеологии с оккультизмом не так проста, как это может показаться с первого взгляда. Мистика, стоявшая у колыбели фашизма, не была не только его родительницей, но даже повивальной бабкой. Несмотря на очевидную приверженность заправил «третьего рейха» к «запредельным силам», мистике отводилась сугубо утилитарная роль в арсенале коричневой пропаганды. Об этом следует помнить, потому что не перевелись еще «адвокаты дьявола», стремящиеся хоть как-то обелить преступный режим, изобразить заплечных дел мастеров «идеалистами», «рыцарями Грааля». Автор недавно изданной во Франции книги «Оккультизм в третьем рейхе» Жан-Мишель Анжебер явно пошел по такой проторенной дорожке. Отталкиваясь от «фантастического реализма» Повеля - Бержье, он попытался, в частности, провести параллель между альбигойскими «совершенными» и гиммлеровскими молодчиками.

Мало сказать, что это - надругательство над пеплом мучеников инквизиции. Это прежде всего кощунственное издевательство над светлой памятью миллионов людей, сожженных в крематориях Освенцима. Не рыцарями были они, все эти большие и малые фюреры, а грязными палачами. Чисто внешняя аналогия: черные одежды катаров и черная униформа СС никуда не ведет. Далее крестов тевтонских псов-рыцарей, прославившихся бесчеловечностью даже в те жестокие времена, исторические притязания не шибко грамотных «нибелунгов» не простирались. Да и зачем им история, если они были изобретателями тщательно спланированной, разнесенной по бухгалтерским графам индустрии уничтожения с последующей переработкой человеческих тел?…

Еще более вздорной выглядит идея «ритуальной чистоты», которой руководствовались эти черные воители с серебряным черепом на фуражке. Да, нацисты огнем и мечом утверждали расистский принцип «чистоты крови», но что общего было у этих убийц и мародеров с «совершенными», проповедовавшими нравственную чистоту и аскетизм? Вагоны свалявшихся женских кос? Горы костылей и детских кукол? Выдранные клещами золотые коронки? Мы доберемся до самых корней нацистского оккультизма и увидим, что провозвестники «расовой чистоты» даже не подозревали о существовании альбигойцев, а о Персевале и нибелунгах судили больше по операм Вагнера. «Гностицизм», «ариизм», «тамплиерство» и «крест движения» - свастика - все это присутствовало в словоизвержения «интеллектуалов» вроде Розенберга, служа завесой для сокрытия глобальной уголовщины Изображать гитлеровцев в качестве «рыцарей великого неведомого» и уподобить Нюрнбергский процесс некоему судилищу над «наследниками Грааля» - значит идеализировать разбойничью банду. С этой мыслью, высказанной французским философом Полем Лаберенном поводу «Утра магов», нельзя не согласиться. Она бьет точно в цель.