"«На суше и на море» - 64. Фантастика" - читать интересную книгу автора (Иорданишвили Евгений, Курдицкий Вячеслав,...)

Глава вторая. Двое

Красный огонек сигареты то вспыхивал, то притухал: словно маленький светлячок танцевал в темноте свой беззаботный танец.

Мергенов курил, лежа на спине, ощущая всем телом тепло нагретого за день песка, и пускал дым прямо вверх.

Было новолуние. Четкие колючие звезды представлялись частыми проколами в плотном полотнище палатки. Когда дым, выдохнутый Мергеновым, смягчал их острый блеск, казалось, что новый Млечный Путь ширится и растет во Вселенной.

— Между прочим, — сказал Мергенов в темноту, — черепаха в самом деле считается у нас бессмертной. Помню, как-то в детстве мальчишки отрубили одной черепашке голову, чтобы проверить это. Она две недели по двору ползала и прятала лапы, если ее трогали. А потом куда-то пропала. Дед сказал, что она новую голову отращивать пошла.

Темнота зашевелилась и, помедлив, ответила голосом Игоря Петровича:

— Жаль.

— Что жаль?

— Жаль, что люди лишены такой возможности — головы свои менять не могут… Впрочем, черепахи тоже. И ваша околела вполне благополучно где-нибудь под забором.

— Вероятно, — согласился Мергенов, — но все равно живучесть просто поразительная.

Он похлопал по карманам, достал новую сигарету, чиркнул спичкой.

Колеблющийся огонек осветил юношеское лицо тонкого, чеканного рисунка — лицо древнего кочевника туркменских степей: красиво очерченные губы, нос с небольшой горбинкой и нервными ноздрями, чуть выступающие скулы, высокий лоб с крылатым росчерком бровей.

Спичка погасла.

— Курите вы очень много, — сказал Игорь Петрович. — Поэтому и устаете так сильно в пути… Кашляете. Представляю, что из вас будет, когда до моих лет доживете.

Словно школьник, пойманный учителем за чем-то запретным, Мергенов инстинктивно сунул сигарету в песок.

— Привычка.

— В двадцать лет привычек не бывает. Они попозже приходят.

— Мне уже двадцать пять.

— Тем хуже для вас… Надо полезные привычки в себе воспитывать: за дорогой, например, следить и компас с собой брать, когда из дому уходишь.

Они помолчали, и Мергенов подумал, что в данном случае он совсем не виноват. На протяжении всего их десятидневного пути по пескам Игорь Петрович сам всегда выбирал маршрут. Да и компас у него был. Кто же знал, что он не захватил его в то утро…

Все дело испортил, конечно, ветер. Поначалу он был не такой уж сильный и не внушал тревоги. Однако ветер есть ветер. И когда они спохватились, он уже зализал все следы — и их следы, и те непонятные трехпалые отпечатки.

Странный зверь прошел по песку. Недаром следы так заинтересовали Игоря Петровича. «Вот если бы Дурсун увидела их», — подумал Мергенов. Она просто бредит желанием обнаружить новые виды животных в Каракумах. Он не раз говорил ей: «Ну что ты с авторитетами сражаешься! Еще Жорж Кювье сказал, что все крупные позвоночные уже известны науке».

Но с Дурсун спорить было трудно — когда человек одержим, он не принимает никаких доводов. Дурсун даже шла в контрнаступление: «Авторитеты!.. Закопался в своих бакелитах и мирабелитах и ничего не знаешь! Да после Кювье добрых три десятка новых животных нашли! В Африке, например, огромного белого носорога и гигантскую свинью, горную гориллу и карликового бегемота, окапи и…» — «Но это же — в Африке», — поддразнивал Мергенов. «А у нас — что? — возмущалась Дурсун. — Каракумы почище всяких Африк. В нашей пустыне наверняка живут такие звери, которые никому даже не снились!» — «Кроме тебя…» — «Ну, знаешь что!..»

И все-таки Дурсун может оказаться права. По крайней мере, даже Игорь Петрович не смог определить, кому принадлежат таинственные следы, которые неожиданно увели их от палатки и заставили блуждать по барханам.

— Вы не спите, Игорь Петрович?

— Пытаюсь уснуть. А вы почему ворочаетесь?

— Я думаю.

— Полезное занятие. Но заниматься им лучше с утра, на; свежую голову. Тем более, завтра нам придется много думать… И как это, скажите, угораздило вас заблудиться? Мне еще простительно, я не здешний. А вы — абориген пустыни! — побежали за ящерицей и потеряли дорогу. Как же это, а?

— Какой я абориген… Я всего третий раз в экспедиции.

— Все равно вы местный житель. И ящериц всех должны знать.

— Черт бы ее побрал, эту ящерицу! — пробормотал Мергенов. — Не видел я и не слыхал о таких… Вы не обратили внимания — по отпечаткам похоже, будто пальцы животного кончаются не когтями, а копытцами?

— Обратил, да что толку! Копытца загадки не решают.

— Даже предположительно?

— Даже предположительно. В разные времена разные звери здесь обитали. Будь сейчас конец палеозоя, следы могли принадлежать, скажем, травоядному диноцефалу.[14] Хотя… у того должно быть пять пальцев, а не три. И все равно, при самой буйной фантазии, трудно предположить, чтобы сей уважаемый ящер добрел до нас живым через расстояние в двести пятьдесят миллионов лет.

— А кистеперая рыба?

— То — в океане. Там условия на протяжении геологических эпох сохраняли свою стабильность, а на поверхности планеты — совсем иное дело.

— Ну, Игорь Петрович, вы не справедливы к нашим пескам! Они, может быть, всего на какую-то десятую часть изучены. Кто знает, какие твари обитают в недоступных для человека местах.

— Все может быть, — согласился Игорь Петрович. — Ископаемые твари не только в недоступных местах живут.

Последней фразы Мергенов не понял. Деликатно помолчав, он спросил:

— Скажите, а эти диноцефалы, они очень, как бы это сказать… очень неприятные по внешности?

Игорь Петрович повозился в темноте, тихо булькнула вода в баклажке, и до Мергенова долетело сдержанное ругательство.

— Неприятно, коллега, что воды у нас с вами осталось с гулькин нос.

— Да вы пейте! Завтра отыщем либо воду, либо нашу палатку.

— Вы так думаете? Что ж, в ваши годы и я был оптимистом. Ломился бездорожьем и в природу, и в человека…

— А теперь?

— Теперь ваша очередь ломиться, а мне — со стороны посматривать.

Дорога сближает попутчиков. За какую-нибудь неделю трудного пути люди узнают и начинают понимать друг друга лучше, чем за годы обычного знакомства. В дороге человек весь на виду, полностью раскрываются все его достоинства и недостатки.

К сожалению, Игорь Петрович был исключением из общего правила. Иногда он казался очень душевным и ясным человеком. Иногда… Впрочем, Мергенов по молодости не очень склонен был думать о тайнах глубин человеческой души. Поэтому он после некоторого молчания повторил свой вопрос.

— Разные могли быть диноцефалы, — ответил Игорь Петрович. — Одни, скажем, в профиль на овцу походили. В общем-то на довольно неприятную овцу. Другие были вроде крокодилов на высоких лапах.

— Я читал, что здесь когда-то было море. Они — морские животные?

— Не совсем так. Во времена диноцефалов Южная Америка, Африка, Аравия, Индия — все это было одним материком, Гондваной. Она отделялась от северного материка широчайшим проливом или цепочкой морей, как хотите. Вот по тамошним берегам и бродили диноцефалы. Потом Гондвана начала распадаться, и примерно за тридцать миллионов лет до нас с вами материки приняли приблизительно те очертания, которые мы знаем сегодня. За исключением нынешней Европы. Ее отделяло море, связывающее Северный и Южный океаны. Нынешние Каракумы были частью дна этого моря… Впрочем, я рассказываю вам известные вещи.

— Известное тоже иногда не мешает напомнить, — сказал Мергенов. — Представляете себе: бескрайнее море, волны плещут, а по берегу ходят ящеры и травку пощипывают! Здорово, правда? Мне даже трудно поверить, что я на дне моря лежу.

— А вы и не верьте… Что касается травки, то во времена диноцефалов ее и в помине не было. Она появилась, когда вместо ящеров обитали уже теплокровные — всякие двурогие носороги, безгорбые верблюды, гиенодоны. В морях плавали морские коровы, последние потомки которых были перебиты в конце восемнадцатого века. А по берегам бродили фламинго — их потомки до сих пор живут на каспийском побережье. Росли тут высоченные дубы, араукарии, пальмы, не то что нынешний саксаул да степная акация. Роскошные времена были!

— Будут еще роскошные времена, — убежденно сказал Мергенов. — Закончится Большое Обводнение пустыни — все, здесь изменится.

Игорь Петрович вздохнул.

— Об очевидном не спорю. Но я говорил о прошлом…

Ночь шуршала, потрескивала, как сверчок. Иногда доносился легкий писк — вероятно, ссорились тушканчики. Потом — тревожный топот маленьких ног. Это перепуганные зверьки удирали от степного удавчика.

Вдалеке хрипло и злорадно захохотала гиена. И тотчас рядом истошно заголосил и захлебнулся плачем шакал.

Мергенов вздрогнул: ему чудились в темноте свирепые ящеры и саблезубые тигры. А Игорь Петрович вспомнил про оставленную палатку и подумал, что, наверно, шакалы растащили и перепортили всю провизию. Надо было свернуть палатку. В конце концов мог бы оставить в ней Мергенова. А если уж взял его с собой, то отбрось, пожалуйста, всякие сомнения.

Но прежде всего экспедиция, ее результаты. Если в конце пути и ждет неудача, в общей сложности ничего не изменится. Разве только погаснет маленький маячок, светивший всю жизнь. Он — не самый яркий, но луч его, как мост, перекинут из настоящего в прошлое. Тем он и дорог. Забытый, никому не нужный мост, порождающий лишь горькие воспоминания. Пусть он рухнет!

— У туркмен существует поверье, что шакал собирает все грехи людей, — сказал Мергенов, — поэтому он и плачет, жалуется на свою судьбу.

— То-то я думаю: почему это шакалы никак не переводятся, — пошутил Игорь Петрович. Но тон его не был шутливым. — В Каракумах, коллега, много интересного, — сказал он, возвращаясь к недавнему разговору. — Вот следы, например. Не мы их обнаружили первыми…

— Как не мы?!

— Так… — Голос Игоря Петровича прозвучал из темноты, словно из глубины веков, глухо и тускло. — Когда-то давно я знавал человека, который видел такие же следы.

— Ну и что же? Только следы?

— Только… Он сделал с них гипсовый слепок, но ученые мужи сказали ему, что он фантазер, мистификатор и… еще много неприятного наговорили. Даже… — Игорь Петрович усмехнулся, — даже врагом науки назвали.

— Не понимаю.

— Он тоже не понимал.

— Ему не поверили, да? Подумали, что слепок — подделка?

— Да.

— Но почему же враг?

— В те времена, коллега, было много так называемых врагов. Больше — вымышленных, значительно меньше — настоящих. Но… давайте-ка лучше спать. Зола есть зола, и никакими угольками ее не разожжешь, как ни раздувай. Зачем же чихать от пыли… Как это говорится: «Блаженны подавляющие свой гнев и прощающие людей»…