Глава 4. Октябрь 1993

Так как мое появление, затем появление Валеры и Бориса, а в середине августа — и Саши Шкрабова, сделало наличие русских в отряде Алексича известным событием, то воевода получил возможность, не прилагая никаких усилий, принимать разнообразных «руссов», которые хотели воевать, и требовали, что бы их отправили к «руссам» Алексича. Естественно, местные сербы, на которых Алексич постоянно оглядывался, были довольны прибытием «боевиков», и мы встречали более чем радушную встречу, правда, если только дело не касалось материальной помощи.

Прошедшая акция в октябре 1993 года, на высоте «Дебелое Бырдо», сплотила наш отряд, он стал по-настоящему боеспособным. Стало очевидно, что в чужой среде действовать по одиночке сложно. Воевода Алексич не мог и не имел времени поддерживать порядок в русском отряде, поэтому нашим командиром должен был быть русский. Я тогда имел печальный опыт командования, поэтому категорически отказался от этого предложения. Но против выборов ничего не имел. В качестве кандидата я всем нашим предлагал человека, имевшего определенные заслуги и высокую внутреннюю культуру, а также дисциплинированность. Но так как наши люди только-только собрались вместе, то командира, по моему мнению, должна была выявить полномасштабна акция. На мой взгляд, более подходящей фигурой был Шкрабов. Выборы все же состоялись, голоса разделились между мной и Сашей, а один (мой голос) получил Крендель. Особого значения мы выборам не придавали, так как необходимости в командире тогда не возникало: на выполнение боевых задач воевода сам брал людей по желанию, и каждый из нас занимался своим делом.

К нам приехал боец из 2-го РДО, своеобразный «последний из могикан» Прачи, Саша Т., невысокий парень с черными кучерявыми волосами, родом из Харькова, но который в Югославии уже жил с конца 1980-х годов. После распада 2-го РДО Саша проводил время один в двухэтажном доме, выходя с сербами по графику на дежурство. Он получил прозвище «Прачинский» и уверял всех, что абсолютно не хочет переходить в русский отряд. Но как-то, изрядно выпив, ему взбрело в голову пострелять по сербскому автобусу на стоянке, и тут уж ему невольно пришлось перейти к нам. У нас он этими глупостями не занимался, так как автобусов в отряде не было. Саша любил говорить часами обо всем, его призванием было быть ведущим развлекательной телепрограммы. Но вакантных мест для этого не нашлось, и ему сразу же по приезду пришлось принять участие в «акции» на Гырбовице. Главными организаторами ее были воевода, Мишо Чолич и командир одной из рот нашего батальона — Вукота. Мы тогда получили гранатометы. Сначала мы пришли в штаб четы Вукоты, находившийся в центре Гырбовицы, в бывшем управлении фирмы под названием «Дырворека». Здесь я увидел больше десятка человек с гранатометами М-57 и «Оса», с ручными пулеметами М-84 и со снайперскими винтовками и автоматами. Мы разделились. Я, Саша «Прачинский» и Витя Десятов оказались на крыше какого-то высотного здания в районе улиц Загребачкой и Люблянской, рядом со зданием, носившим название «Металика». С этого то места мы и начали огонь, ребята успели пострелять, мой же гранатомет отказал, и не помогла замена заряда к гранате с помощью «Прачинского».

Целью нашего огня были позиции противника в районе здания «Юнионинвеста», в том числе какие-то стены сооружения из кирпичей и мешков с песком, обеспечивающие безопасность прохода бойцам противника к своим позициям. Тогда по всей Гырбовице стоял такой грохот, и кто откуда бил, разобраться было невозможно. Интересно, что воевода стрелял из своего гранатомета без наушников, объясняя это тем, что его уши предохраняют длинные густые волосы, и еще он открывает рот. Открывать рот рекомендуется при стрельбе из «Золи», тем более что маленькие резиновые затычки для ушей зачастую терялись. Произошли и курьезы. Витя зачем-то решил пострелять с крыши, находясь в двух-трех метрах от стеклянной ограды, которую он в темноте не видел. В результате осколки стекла посекли ему подбородок.

Затем мы спустились вниз, пересекли Гырбовицу и пошли к зданию, находившемуся недалеко от реки Миляцка. На другой стороне реки был расположен парк, по которому шла линия обороны неприятеля. Мы опять открыли огонь. Из гранатомета стрелял высокий стриженый парень, муж медсестры из «Корана». Мой гранатомет упорно продолжал молчать, меня это злило, но научило больше никогда не пользоваться чужим оружием. Впоследствии я получил гранатомет М-57 (и к нему пару ящиков гранат), который уже меня не подводил.

Саша Шкрабов после этой «акции» притащил откуда-то гранатомет РПГ-7 с трофейными снайперскими китайскими осколочными — фугасными и кумулятивными — гранатами к нему. Позднее еще один РПГ-7 нам дал на временное пользование Ацо Пандуревич, офицер нашего батальона, ответственный за безопасность. Заряды мы хранили в сухих местах, а отсыревшие — осторожно подсушивали вблизи батарей. Качество трофейных гранат часто хромало, а один РПГ-7 пришлось отнести в ремонт мастеру Мише, потому что его ударная игла не поднималась достаточно высоко: орудие давало осечку каждый раз, когда боец выскакивал из-за угла здания для выстрела. Получалось как в фильмах, только пулю в лоб можно было получить мгновенно, поэтому я предпочитал стрелять из гранатомета в темноте. В копейку попадать необходимости не было, а бункер был виден и ночью.

Со временем наша каптерка потихоньку стала пополняться боеприпасами — и не только ручными гранатами и патронами, но и дистанционными минами МРЧД и даже 82 мм минометами. Источник нашего снабжения был очень прост: перед каждым боем завозилось большое количество боеприпасов. Немало сербских бойцов обходилось ограниченным запасом. Наши пытались следовать этому примеру, но, как правило, срабатывало общественное мнение отряда. Таких бойцов по-русски хорошо обругивали, и им приходилось нагружаться максимально, что иногда становилось впоследствии обузой на марше. После любой неуспешной акции мы подбирали оставшиеся боеприпасы, вплоть до гранат к гранатомету. Количество собираемого ограничивалось нашими физическими возможностями. Так что каптерку мы свою укомплектовали собственными усилиями, хотя у нашей четы был собственный склад, доступа к которому у нас не было. Каптерка же нам здорово пригодилась, так как с октября 1993 года у нас началась более интенсивная жизнь, связанная с новыми вспышками боевых действий в районе Сараево.

Сербы развернули городскую войну с точечными ударами. Это было правильно: уступая противнику в силе, сербы держали его в постоянном напряжении, пользуясь также близостью политических центров неприятеля к сербской линии обороны на Гырбовице. Уйди тогда сербы в глухую оборону, то противник почувствовал бы себя увереннее и мог организовать нападение, которое имело бы все шансы на успех. У сербов были весьма плохо подготовленные позиции, которые они улучшать не стремились. В середине 1993 года по сербскому телевидению показывали репортаж с Гырбовицы, в котором один из командиров сербской четы, по фамилии Шешель, родственник известного Воислава Шешеля заявил: «Нам не нужны укрепления, так как противник труслив, и мы с ним всегда сможем покончить». На мой взгляд, противник все-таки большой трусостью не отличался, тогда как у сербов на Гырбовице тогда сохранилось лишь 200 — 300 человек, причем уже готовых воевать и имеющих хороший боевой опыт. Уже к 1995 году многие из них погибнут, другие уйдут, иные просто уедут. Война, шедшая здесь, значительно отличалась от войны в других регионах. Здесь шла городская война, и не месяц-другой, а три с лишним года. Как я уже писал, воевали вчерашние соседи, коллеги, родственники, друзья. Это вызывало во многих еще большую озлобленность, так как люди чаще узнавали, кто кого убил, ограбил или изнасиловал. Как ни тяжело было бойцам из Баня-Луки, Беляны, Пале, Требинья, но они возвращались домой, могли отдохнуть в почти мирной обстановке, здесь же все было относительно, так как дома от линии фронта находились в 200–300 метрах. Такая война на Гырбовице может сравниться лишь с войной на Добрини и Отесе под Илиджей (или Зораново, названного в честь командира, погибшего при его освобождении в 1992 году).

Позднее, после войны, живя в Добое, из разговоров с сербами я понял, что тогда в Возуче (поселке на горном массиве Озрен) было подобие такой войны, и фактически все села, поселки и города, находившиеся в прифронтовой зоне, были охвачены такой войной. Поскольку постоянно падали мины из минометов и снаряды из гаубиц, стреляли снайперы, то гибли люди у себя дома, в том числе женщины и дети. Все же, Гырбовица, которую я знал хорошо, находилась на особом положение ибо с началом любых боевых действий она бывала отсечена неприятельским огнем. На этом участке у сербов не было передового командного пункта, и штаб бригады большого влияния не имел. Между тем для Гырбовицы существовала реальная опасность пасть в руки противника. Рискни тогда он, вряд ли бы в Совете безопасности ООН вспомнили о тысячах убитых и изгнанных сербов в такой операции. Могла бы с падением Гырбовицы пасть вся община Ново Сараево и часть общины Илиджа, так как остановить неприятельское наступление было невозможно. Резервов здесь почти не имелось, а бойцы, находящиеся здесь, свое время использовали по личному усмотрению. Была, правда, здесь и милиция, но это — совсем другое ведомство, да и состав ее был незначителен.

Так что, нравилось командованию или нет, но войну до 1995 года вели добровольцы. Никто никого воевать не заставлял, и денег никому за это не платили. Такая война была привлекательна для тех, кто любил воевать по-настоящему, проявляя личную смелость. А люди собирались разные, я тоже приехал только за тем, чтобы повоевать, поэтому стремился попасть в любую проводившуюся акцию. Сказать, что воевали от безысходности и паранойи — неправда, хотя так пытаются эту войну представить иные журналисты. Разумеется, тут встречались разные люди. Я тогда подружился с Нешо и Войо, владельцами кафе «Снупи» на Гырбовице, которые добровольно вызвались воевать. Лучше я узнал и ребят из группы «Серпски соколови», с которыми наши плечом к плечу воевали на Озренской: отец одного из них — офицер в штабе бригады, у второго дядя был владельцем крупной фирмы заграницей. Мой знакомый по чете Алексича — Ранко — был инвалидом и освобожден от воинской повинности, но все же воевал.

Гырбовица была интересна тем, что здесь противников разделяли не горы и леса, а всего лишь одна улица. Не было необходимости ждать боя неделями, достаточно было дать пару очередей по бункерам через дорогу. Боевые ситуации возникали постоянно и из обычных людей, при желании, можно было создать хороших бойцов.

Сравнивая войну на Игмане и Гырбовице, могу сказать: первая была тяжелее, чаще проводились ожесточенные схватки с противником. Командование отдавало приказы не тратить боеприпасы и не провоцировать противника. Возможно, такая осторожность хороша в политике, но не на войне и не в данной ситуации. Ведь сербы численно уступали противнику в несколько раз, превосходя его лишь в огневой мощи. Подобное превосходство можно было использовать лишь в нападениях, так как при обороне сербы не имели возможности из-за недостатка людей оборонять всю Гырбовицу. Поэтому сербы оказывались в заведомо проигрышной позиции. Противник же мог собрать достаточное количество бойцов (и огневые средства для их поддержки) для организации нападений на двух-трех направлениях. Где-нибудь линию обороны неприятель все равно бы прорвал, и сербы не смогли бы им эффективно сопротивляться.

Польза постоянных нападений была очевидна, так как, пользуясь своей огневой мощью, сербы заставляли своих противников страшиться любого нападения на Гырбовицу. Я не хочу, чтобы создавалось впечатление, что сербы только и делали, что били мусульман на Гырбовице. В войне случаются потери и поражения с обеих сторон, но в данной обстановке сербы наносили неприятелю большой урон, чем те же самые бойцы — где-нибудь в горах. Ничего особо занимательного в городских боях описать нельзя. Придумывать же рассказы в духе Джона Хогана, опубликованного как-то в российском журнале «Солдат удачи», просто не хочется. Джон тогда привез какую-то помощь для мусульманских пожарников, а затем в «ковбойском духе» решил уложить нескольких «плохих парней» — сербских снайперов. Он, разумеется, как истинный ковбой, уложил сразу шестерых таких злодеев, стрелявших по всегда беззащитным мусульманам Сараево. На деле в Сараево более-менее серьезно «антиснайперскую» войну вели французские миротворцы, имевшие акустические станции, определяющие, где находится снайпер, но они никого из сербских снайперов не убили.

Рассказы об убитых снайперах после той войны, воспринимаю с большой недоверчивостью. Достаточно быстро люди в городе научились воевать, передвигаясь группами по два-три человека, вооруженные не только автоматами или снайперскими винтовками, но и гранатометами и пулеметами.

В таких условиях снайперам не так уж легко находить цель.

В силу этого куда эффективнее оказались в городской войне саперы, и, прежде всего — подрывники. В этом многое зависело от опыта взрывника и от его знания строительного дела. Определить уязвимое место в конструкции здания и правильно распределить взрывчатку весьма сложно для людей, не занимавшихся долгое время строительством, неудачи тут были закономерны. Несколько раз случалось, что подрывники просто оставляли несколько десятков килограммов в подъезде, в результате чего рушились в пятиэтажном здании лишь один — два лестничных пролета, тогда как основная ударная волна уходила через выход подъезда. Были и удачные примеры. Одна из операций была организована штабом 2-го батальона. Их офицер заложил взрывчатку на первый этаж углового подъезда неприятельского здания «Лорис», стоявшего фронтально к сербской позиции и из-за этого имевшего два или три неприятельских «бункера». Сербы на санках привезли взрывчатку, поставили ее между колоннами, так как в данном месте находился проем, укрепленный этими колоннами. Взрыв едва не обрушил весь подъезд сверху донизу, и последствия его были видны всю войну. Кстати, судьба этого подрывника печальна. Поверив международному сообществу, всем глупостям о всеобщем мире и прощении, он даже устроился работать переводчиком в международную полицию, и в результате был арестован мусульманской полицией в Гырбовице. Местный военный суд приговорил его к 15 года лишения свободы за разрушение гражданских сооружений, хотя по такой логике каждый гранатометчик, каждый артиллерист, каждый наводчик танкового орудия и каждый летчик, даже из блока НАТО, может быть осужден.

Конечно, в Гырбовице действия сербов не ограничивались доставкой взрывчатки, чаще всего это были обычные огневые налеты. Это происходило не каждый день и не каждую неделю, но тогда, в конце 1993 года, боевые действия там значительно активизировались. В районе улицы Мишки Йовановича находился высокий пятиэтажный дом. Его ближайший к сербам торец расположился приблизительно на одном уровне с сербской линией обороны. С сербской стороны в него можно было пройти через один или два двухэтажных здания. Его другой торец находился рядом с неприятельскими позициями.

Одно время это здание никому не принадлежало. Осенью 1993 года бойцы четы Папича заметили, что там участились появления неприятельских бойцов. Несколько раз с ними возникали перестрелки. В конце октября воевода отправился туда с несколькими бойцами, захватив и Шкрабова. Предполагалась обычная разведка с минимумом стрельбы. Дело было ночью, воевода взял с собой прибор ночного видения, а Саша Шкрабов надел бронежилет, захватив прибор бесшумной стрельбы для автомата Калашникова и пару пачек специальных патронов к нему. Придя на место, они первыми обнаружили противника, и Саша применил ПБС (прибор бесшумной стрельбы). Пока противник соображал, ему пришлось потерять несколько человек. Потом началась общая перестрелка, в которой сербы потерь не имели, а Саша спасся от ранения в плечо благодаря бронежилету.

Противник был виноват сам. Ночью в здании, полном всякого хлама, кирпичей, железа и осколков стекла, передвигаться надо было очень осторожно, но, в общем, шума при движении избежать невозможно. Куда лучше им было бы идти подвалом или же по крыше.

К тому времени Алексич и Шкрабов достаточно сблизились, и Саша решил организовать воеводе что-то вроде личной охраны из русских добровольцев. Не знаю, какие цели преследовал воевода, но я против этого ничего не имел, так как относился к нему, как к человеку незаурядному, да и был он проще в общении, в отличие от иных офицеров. К такой службе подходили не все. Одним это было скучно, другие начинали заниматься ерундой, хотя посещали воеводу люди известные.

Число охранников определилось в пять человек, из которых Шкрабов и я чаще всего выходили на дежурства. Мне это в тягость не было, поскольку давало хорошие знания о Гырбовице, Республике Сербской и вообще о сербах. Единственное, что действовало на нервы, так это табачный дым в квартире воеводы, большое количество кофе и алкоголя, выпиваемых на всяких совещаниях. Правда, ракия пилась маленькими глотками, а не залпом, как у русских. Став охраной воеводы, наш 3-й РДО значительно повысил свой престиж в Гырбовице, да и в Пале нас неплохо знали: видя «руссов» с оружием вокруг воеводы, местные сербы как-то лучше понимали нас. Правда, воевода иногда этим злоупотреблял, и потом уже после войны я узнал, как он при конфликтах с офицерами штаба бригады грозил им, что по его приказу «русы» могут этот штаб перестрелять. Естественно, офицером это не нравилось, они жаловались военной безопасности, но так как военная полиция в то время боялась без разрешения воеводы соваться в наш район, то все это оставалось без последствий. Правда, отношение к нам ухудшилось, хотя причины никто из нас тогда не понимал.

Впрочем, на Гырбовице можно было завоевать авторитет лишь грубой силой, мы же этим злоупотребляли реже, нежели местные бандиты, имевшие, разумеется, поддержку либо милиции, либо госбезопасности, либо военной безопасности. Однако мы все же свой авторитет прежде всего зарабатывали в ходе боевых действий, добровольно в них отправляясь, в отличие от многих местных бандитов.

Однажды ночью мы пришли в штаб четы Папича. Здесь я увидел Папича, Ранко, Маринко — снайпера с Гырбовицы и еще человек десять (один из них — с гранатометом). На полу стоял большой ящик с взрывчаткой. Цель очередной «акции» заключалась в уничтожении какого-то гаража и стены, которые находились на вражеской территории, в двадцати метрах от сербской линии, вплотную к транзитному автопути. Роль главной ударной силы отводилась двум мусульманам, которые еще на моей памяти под Тырново тащили 12,7 мм пулемет. В данном случае в их обязанности входило донести ящик с взрывчаткой до стены и гаража под «прикрытием» снайпера. Противник «бункеров» здесь не имел, но осторожность была необходима. После возвращения мусульман Аркан и Ранко электромашиной пустили ток в ящик с взрывчаткой. Ничего неожиданного не случилось, грянул мощный взрыв, из окон повылетали стекла, затем новый грохот, уже из гранатомета, и затем мы все отошли. После этого я частенько с Сашей наведывался в этот район. Воевать здесь было непросто: довольно густая застройка, лабиринт высотных и низких домов, так что человеку, не знающему этот район, было тяжело ориентироваться в путанице оград, завес и щитов, обеспечивающих проход по позициям. Вокруг к тому же было много стекла, многие участки заминированы, так что передвигаться здесь требовалось осторожно.

Упоминаемое выше здание сербы и мусульмане все же поделили между собой. Сербы, чтобы утвердить границы, взрывали несколько раз один или два подъезда в нем — это делали Мишо Чолич, Папич и Аркан. Возможно, сербы и могли завладеть им полностью (высотное здание, стоявшее рядом, сербы отвоевали еще в начале 1994 года, проделав в его подвале проход). Но с другой стороны, параллельно первому зданию шла транзитная автомагистраль, за которой — мусульманские позиции вдоль Еврейского кладбища. Таким образом, чета Папича тогда бы слишком далеко вклинилась в территорию противника, оставляя фронт здания уязвимым для неприятельских нападений. В районе Еврейского кладбища противник оборудовал свой бункер в помещении капеллы, которая в начале войны принадлежала сербам, но позднее была перехвачена мусульманами, так как сербы не хотели в ней дежурить. А именно в ней начинался подземный ход, выходивший прямо к «Дебелому Бырдо», правда, со стороны противника. Здесь его позиции были лучше подготовлены, чем сербские. Хорошо помню, как ругался Ранко, видя траншею, закрытую мешками с песком и имеющую гнездо для пулемета, но заваленную каким-то хламом. Сербская линия обороны представляла собой условную линию от бункера к бункеру, сколько их точно было, не помню. У Станича бункеров насчитывалось до пяти штук, а далее шла нейтральная полоса, а затем позиции противника. Вне этой линии где-то устанавливались мины. Если человек обладал опытом, то он мог увидеть растяжку на асфальте, а нажимные мины можно было обойти по камням и бетону. Так что позиции сербов были здесь весьма уязвимы. Тяжесть положения усугубляли частые перестрелки, под прикрытием которых противнику было несложно выйти прямо в тыл к сербам.

Из-за подобной опасности местные бойцы решили снести некоторые дома, дабы затруднить подход к сербским позициям. Организована группа была на добровольной основе, так как все знали друг друга с детства, я же попал сюда благодаря дружбе с Арканом, на котором тогда лежала главная ответственность за взрывное дело. Аркан, Ранко, Любо наполнили пустой бойлер взрывчаткой и после того, как нас собралось человек десять — двенадцать, мы пошли, растянувшись в цепочку, к капелле. Любо подпаливал бикфордов шнур. Миро Чамац увидел в окошке подвала мусульманина, который быстро спрятался в одной из комнат. Миро начал просить ручную гранату, но времени уже не было. Бойлер быстро спустили в капеллу, затем все бегом покинули опасную зону, сразу же раздался мощный взрыв, а пальба началась минут чрез пять. Я же, понадеявшись на ночь, чуть в темноте не нарвался на пулеметную очередь. Неслучайно многие местные сербы с Гырбовицы предпочитали район Еврейского гробля объезжать через перекресток на Врац. Через день-два я узнал, что в капелле накрыло восемь-десять человек, видимо, не ожидавших нападения, но неприятель объявил, что все они погибли от сербской мины, упавшей рядом с мечетью. Так что противник очень выгодно использовал свои жертвы в пропагандистской компании.

Другая акция была не столь эффектна, но заняла значительное место в успешной обороне четы Станича от нападения противника в сочельник 1994 года. Тогда нас собралось человек шесть-семь: мы и спустились как раз к автомагистрали. Аркан и Ранко поставили по углам ничейного дома взрывчатку, а мы обеспечивали им прикрытие. Ночь тогда стояла лунная, все старались не шуметь, иначе бы нам не поздоровилось, если бы нас обнаружил противник. Перед нами стоял полуразрушенный двухэтажный дом. Аркан закончил устанавливать взрывчатку и дал Миро кусок пластичной взрывчатки с огнепроводным шнуром, который забросил на второй этаж этого дома. Мы сразу же вышли наверх, и после первого взрыва прогремел второй, куда более мощный. От дома осталась только груда кирпичей. Нам взрыв вреда не нанес, но, к сожалению, произошел несчастный случай с Ацо Шинником, парнем из четы Станича, который попросил у Аркана оставшуюся пачку пластиковой взрывчатки с огнепроводным шнуром. Он тогда хотел забросить ее на позиции противника. Никто не знает как, но пачка выпала у парня из рук, он, видимо, начал искать ее в темноте — и взрывчатка взорвалась с парнем или у него в руках. Подобные «акции» все были не лишены риска и требовали большой осторожности. Порой несчастные случаи происходили и при работе с взрывчаткой или минами с самими саперами. После войны мне рассказывал один снайпер о случае со своим коллегой. Парень привел снайпера принимать смену и начал показывать позиции, указывая своим щупом — «пипалицей» мины и случайно ткнул в свой же «паштет», повредив себе руку и лицо. Здесь всякое бывало. Могла произойти случайная задержка в горении огнепроводного шнура и, если взрывник не дождался положенного времени (10 минут), взрывчатка могла взорваться него перед носом.

Это могло произойти и при электрическом методе детонации. Взрывное дело требует полной концентрации внимания, а этого тяжело достичь в боевых условиях, тем более на нейтральной полосе. К тому же взрывчатку надо было еще правильно поставить, чтобы ударная волна пошла в нужном направлении. И все могло сорваться из-за мелочи. Однажды подобная «акция» сорвалась только из-за того, что боец из группы прикрытия увидел на линии фронта стиральную машину, сделал лишний шаг и наступил на «паштет»: результат был трагический, и операция сорвалась. Легкость такой работы была обманчива. То, что не было стрельбы, могло расслабить и это дорого стоило. К сожалению, люди учились на своих ошибках, обучения здесь не проводилось, поэтому приходилось довольствоваться теми знаниями, которые люди получали до войны в специализированных пиротехнических школах, как Любо, или же на самой войне, от товарищей. У Аркана я нашел пособие по взрывателям и взрывчатке, из которого много узнал для себя.

Возможно, не помешало бы в данном случае сделать короткий обзор этой темы, которая интересует любого человека, связанного с военной средой. К тому же хотелось бы, что бы в России люди понимали, что и в других странах велись тяжелые войны, и имелись хорошие профессионалы, так как частенько приходилось убеждаться в том, что самонадеянность иных военных играла в России весьма печальную роль

Югославская довоенная промышленность была одной из ведущих в мире по производству различных взрывчатых веществ, взрывателей, в том числе специального назначения и мин.

Главным из используемых взрывчатых веществ был тротил. Обычно — в прессованном состоянии, хотя использовался и в литом виде, что требовало применения дополнительного детонатора из пластита или прессованного тротила. Другим взрывчатым веществом был гексоген. В фабричных условиях он смешивается с тротилом, и это вещество (гексолит по-сербски) использовалось в производстве кумулятивных боеприпасов, но в данных условиях самыми популярными были смеси гексогена со специальными пластификаторами, из которых получалась пластит — взрывчатка, способная под давлением, в том числе и рук сапера, принимать любую форму. Следует упомянуть взрывчатки М5А1 (гексогена 91 %, пластификатора 9 %, скорость детонации 8640 м/с), П-20 (гексогена 90,5 %, пластификатора 9,5 %, парафина %, опанола Б 50,2 %, скорость детонации 7050 м/с), ПЕ-64 (гексогена 92 %, пластификатора %, парафина 17 %, опанола Б 100 23 %, диоктисебацита 60 %).

Кроме того, на основе пентрита, высокочувствительного вещества белого цвета, была создана пластичная взрывчатка НП-69 (пентрита 92 %, пластификатора, аналогичнго ПЕ-64, 8 %). Смесь пентрита с тротилом называется пентолит и используется для детонаторов, детонирующих шнуров (по-сербски штапинов) и снарядов. Детонирующие шнуры были очень надежны и удобны в применении. Через пентрит, внутри детонирующего шнура, проходили две хлопковые нитки, а сам он был обмотан хлопчатой материей, защищенной изоляцией из поливинила.

Кроме детонирующего шнура, использовался и огнепроводный шнур, состоящий из черного пороха в середине и хлопковой обмотки снаружи, защищенной изоляцией из поливинила. Скорость горения бикфордова шнура была равна 1 — 1,5 м/с и детонацию он переносил на капсюли-детонаторы. Последние содержали инициирующие взрывчатые вещества, из которых главными были ртутный фульминат и азид свинца, а также трицинат, использовавшийся прессованным вместе с азидом свинца, ради более быстрого перенесения форса огня. Как правило, инициирующие взрывчатые вещества, использовались в детонаторских капсюлях № 8. Причем капсюли с азидом свинца делались из алюминия, а капсюль с ртутным фульминатом делался из меди, так как азид свинца был в четыре раза чувствительнее фульмината, и капсюли с первым, чаще использовались в военном деле. Сам капсюль имел взрывчатое вещество (инициирующееся), возгоравшееся с помощью шелковой сеточки внутри, и бризантное ВВ (из тротила, гексогена или тротила); и сначала срабатывало инициирующее ВВ вверху капсюля, а затем и бризантное ВВ, внизу. Электродетонатор был устроен аналогично капсюлям-детонаторам № 8, разве что электроимпульс сначала раскалял никеле-хромовый мостик, а тот, в свою очередь, поджигал зажигательную смесь в детонаторе.

Применялось три типа детонаторов: А типа, с сопротивлением 1,2 — 1,4 Ома; Б типа, с сопротивлением 0,4 — 0,6 Ома; Ц типа, с сопротивлением 0,03 Ома.

Кроме того, существовали электродетонаторы замедленного действия, в которых между шариком с зажигательной смесью и первичным ВВ находился пиротехнический замедлитель. Такие электродетонаторы обеспечивали детонации с интервалами по времени в полсекунды, четверть секунды и миллисекунду.

В остальном особых сложностей во взрывном деле не было, просто люди должны такую работу выполнять предельно осторожно, и необходимо было соблюдать меры предосторожности при работе с огнепроводным шнуром. Его следовало проверить на скорость горения, отрезав кусок в 50 см, а также на перенос форса огня, отрезав два куска по 10 см; расположив их концы на расстоянии 1 см друг от друга, поджечь один из них. Если первый подпалит второй, значит, шнур исправен. Капсюль-детонатор № 8 следовало аккуратно поставить, не поворачивая и не нажимая на конец огнепроводного шнура, дабы затем сжать ее края саперными клещами или плоскогубцами, держа их на расстоянии от лица.

При использовании детонирующего шнура следовало учитывать, что один детонатор мог передать импульс детонации лишь на пять кусков детонирующего шнура, связанного по кругу, около детонатора. При необходимости одновременной детонации большого количества детонирующих шнуров, применялся тротиловый патрон или тротиловая шашка. Если же необходимо сделать ответвление от главного провода детонирующего шнура, то можно использовать узел, выводя от главного провода еще два, или кусок изоленты, крепя к главному проводу начало какого-нибудь ответвления. Можно также было применять многоконцевой узел, охватывая им до пяти детонирующих шнуров. Детонирующий шнур мог применяться и самостоятельно, но тогда его следовало на конце завязать в толстый узел и всунуть в ВВ или с помощью капсюля № 8. Причем следовало закрепить капсюли во ВВ, чтобы они не выскочили наружу при взрыве, что порой и происходило. Иногда создавали единую сеть, пуская от главного шнура несколько ответвлений, или пуская главный провод от одного взрывчатого устройства к другому. Для большей надежности детонирующий шнур можно было пускать замкнутым кругом, так что в случае остановки детонации с одного конца, ее могла дополнить детонация с другого конца.

Если взрывные устройства были распределены по широкой площади, то следовало применять параллельную сеть, ведя отдельный провод или до одиночного устройства, или до группы взрывных устройств. Если детонации по каким-либо причинам не было, то следовало подождать в укрытии полчаса, и лишь затем идти проверять провода. При электрическом способе детонации взрывчатых веществ следует учитывать сопротивляемость электропровода (для минерского кабеля оно составляет 3 Ома на 100 м) и электродетонаторов. Можно использовать и обычные электропровода, но не тоньше 0,75 квадратных миллиметров. В случае установки устройства защиты от молний при устройстве долговременных сетей взрывных устройств следовало учитывать и его сопротивление 7,5 Ома. Если необходимо было при электрическом способе детонации, чтобы сработали несколько взрывных устройств, то от главных проводов, при необходимости заканчивающихся устройством защиты от молний, следовало провести круговую сеть, разделив левый и правый провода, запустив их с разных сторон к каждому детонатор. Либо надо было провести параллельную сеть, соединяя отдельным ответвлением одно или несколько взрывных устройств. Сопротивление при этом на каждом участке должно быть одинаковым. Прежде чем ставить детонаторы во взрывные устройства, согласно правилам, следовало проверить омметром сопротивление сети, высчитав положенную норму по закону Ома. Надо заметить, что процедура это сложная. Все правила пользования и хранения взрывчатых веществ, конечно, не сохранялись, да и возможности такой не было.

Впрочем, так как в Боснии и Герцеговине шла гражданская война, с присущей ей дезорганизацией, то в нашей чете взрывчатые вещества хранились в двух комнатах первого этажа дома, рядом с которым жили воевода, несколько сербов и русские добровольцы. На втором этаже этого дома, в самом начале был узел связи, а впоследствии тут поселились мы.