"Первые залпы войны" - читать интересную книгу автора (Аввакумов Николай Васильевич)

Укороченный отдых

27 августа, в конце дня, батальон прибыл в район станции Крестцы. Колонна пересекла шоссейную дорогу, небольшую речку и по новому грейдеру углубилась в сосновый лес. Получив приказ на передышку, бойцы сбросили с себя лишний груз, раскатали шинели и, положив под головы оружие и вещмешки, мгновенно засыпали. За три дня мы по болотам и бездорожью прошли не менее сотни километров и невероятно устали. Хоть за последние пять дней боев и перехода нам пришлось довольствоваться только сухим пайком, никто не помышлял о еде. Сон для нас сейчас был самой дорогой наградой.

На время перехода наш взвод шел в боевом дозоре. Это были скорее остатки взвода — два отделения. Мы шли со штабом, выдвигая вперед поочередно то одно, то другое отделение. Во время привалов меняли их местами. Отдав приказ на передышку, капитан Дементьев обессиленно рухнул на поваленную сосну и, передохнув с минуту с закрытыми глазами, стал с большим усилием стягивать с себя сапоги. Раньше мне думалось, что этот всегда напружиненный человек не знает, что такое усталость. Сейчас он выглядел совершенно разбитым. Подремав минут пять, Дементьев снова обрел привычное состояние и обратился к старшему политруку Сухих, который расположился рядом:

— Извини, комиссар, я в доску расклеился. У меня ведь с детства ревматизм. Сейчас все ломит, а кости гудят. Я еще там, в бою, наломал ноги. Не сумел вовремя связь наладить, вот и бегал с одного фланга на другой. Дурная голова ногам покоя не дает, — сказал комбат, поглядывая на часы. — А ведь нам повезло. На четыре часа раньше пришли. Значит, четыре часа в нашу пользу — больше отдохнем.

Дементьев предложил Сухих разузнать обстановку в стране и на фронтах да закатить бойцам хорошую лекцию.

— Поверь, я, комбат, настолько оторвался, что не знаю, где что делается, а бойцы тем более. Словом, мы здесь как в темном лесу, сокрушался капитан.

— А мы и сейчас в лесу и не выходили из него, — рассмеялся политрук.

Вскоре пришел начальник штаба. Старший лейтенант Рябинин сообщил, что здесь мы будем находиться до получения оружия и боеприпасов. Полк и батальон пополнят личным составом. Утром бойцов обеспечат горячей пищей, а к 10 утра командира батальона ждут в штабе полка. После этого командиры развернули плащ-накидки и завернулись в них с головой. Уже через минуту послышался храп со свистом и с переливами.

Подошел батальонный писарь, который постоянно выполнял роль коменданта. Он организовал охрану штаба, то есть спящих командиров и мешка со штабной документацией. Что дальше было, не помню, поскольку сон свалил меня тут же. Утром я обнаружил, что не успел даже развернуть скатку.

Подошел писарь и сказал мне, что можно возвращаться в свою роту. Я построил взвод и привел его туда, где располагались наши. Рота была уже на ногах. Богданов собрал командиров взводов и отделений, показывал, где надо рыть щели для укрытия от авиации, где строить шалаши, так как палаток у нас не было. Затем рота пошла на завтрак. С каким наслаждением мы ели горячую гречневую кашу с редкими волокнами тушенки! Каждый боец тщательно выскребал остатки из котелка, правда, добавки досталось не каждому. Последним, кто просил добавки, повар доставал из котла уже не черпаком, а большой ложкой. Я как-то постеснялся попросить повара подкинуть еще немного. Но и то, что получил, доставило величайшее наслаждение. Я даже расслабился, и тут же потянуло на сон.

В это время к командиру роты подошла группа сержантов и средних командиров. Это было первое пополнение. Новички представлялись Богданову, называя свою фамилию, звание и должность, которую занимали раньше.

— Сержант Юрченко, — услышал я знакомый голос и сразу повернулся на него.

Да, перед Богдановым стоял тот самый Юрченко, который в полковой школе учился в соседнем минометном взводе. Там он был командиром отделения. Он почти не изменился: такой же широкоплечий, важный, стройный. Разве только возмужал и на лбу до самой левой брови появился неглубокий шрам. Сапоги его были в пыли. Выглядел он не так щеголевато, как в полковой школе. Тогда его сапоги блестели лучше, чем у других, подворотничок гимнастерки отличался белоснежностью. Когда мы в Вильнюсе уходили в увольнение, то девицы всегда обращали внимание на него, чем Юрченко выбывал зависть и ревность у других курсантов и за что многие недолюбливали его. Но в целом это был хороший парень и товарищ.

Юрченко доложил, что последняя его должность — командир минометного взвода.

— Вот именно командира минометчиков нам и недостает, — обрадовался Богданов и сообщил, что ему предстоит принять взвод из четырех расчетов ротных минометов, которые мы называли лягушками. Сказал, чтобы Юрченко особое внимание уделил подготовке новичков и что заместителем у него будет сержант Аввакумов.

— Аввакумов? — вырвалось у Юрченко.

— Да, Аввакумов, — засмеялся я.

Тут Юрченко сгреб меня в объятия и долго тряс. Увидев это, Богданов обрадовался и сказал, что за минометный не беспокоится.

От Юрченко я узнал, что он видел Бродова на пятый день войны. Его назначили командиром стрелкового взвода, а в тяжелом бою, когда погиб командир роты, Бродов принял командование ротой, вывел ее из окружения и в одном из боев был тяжело ранен. Кроме Юрченко нашелся еще однокашник сержант Лобода, которого назначили старшиной третьей роты. Обмениваясь новостями, мы наблюдали за теми, кто представлялся Богданову. Это было не праздное любопытство. Нам надо знать, с кем придется воевать и тянуть нелегкую солдатскую лямку.

— Старший сержант Зубков, вы назначаетесь командиром третьего стрелкового взвода. Вечером представлю вас личному составу, а сержант Аввакумов сдаст вам взвод.

— Доверие командира оправдаю, — щелкнул каблуками невысокий старший сержант с рыжими волосами, подстриженными под бобрик.

— Видно, службист, — буркнул мне под ухо Юрченко.

Я в ответ улыбнулся, дав понять, что разделяю его мнение.

Распределив пополнение, Богданов ознакомил командиров с приказом о действиях роты на время дислокации батальона в лесу и о распорядке дня личного состава. Обратившись ко всем, он спросил: есть ли вопросы? Командиров интересовало, когда прибудет пополнение, из которого подразделения пополнятся бойцами, каким оружием укомплектуют роту, сколько времени отпущено на обучение новичков.

— Пополнение прибудет не позднее 30 августа. Подразделения укомплектуем до полного состава. Стрелковое оружие, несколько ручных и один станковый пулеметы рота получит в тот же день. Боеприпасы — перед выходом на передовую. На обучение отводится десять дней, — отчеканил Богданов.

— Десять на обучение? Маловато, — пропел младший лейтенант Смирнов.

— Таков приказ, — отрезал Богданов.

Первая половина первого дня нашего отдыха была ясной и теплой. Легкий ветерок хорошо продувал просеку, рядом с которой мы расположились. Пахло разнотравьем и сосной. Но к вечеру ветер усилился, пригнал лохматые облака. Они были густыми и темными, цеплялись за вершины деревьев. Запахло осенью. Подразделения ускорили сооружение шалашей, в которых предстояло укрываться от дождей и ночного осеннего холода.

На второй день отдыха, после завтрака, Юрченко сказал мне:

— Жми скорее в особый отдел дивизии. Там тебя ждет старший лейтенант Белецкий.

— Что я там забыл? — дал я понять, что меня не разыграешь.

— Этим не шутят. Белецкий не любит, когда к нему не приходят. Не играй с огнем, — убеждал меня командир.

Я понял, что это не розыгрыш, и спросил Юрченко, что от меня нужно Белецкому.

— Я у него тоже был. Речь пойдет о твоих действиях за линией фронта. Меня, к примеру, он спрашивал, как, при каких обстоятельствах я оторвался от своей части, по какому маршруту пробирался в тылу у немцев, что делал на этом пути. Словом, кто твои родители и кем ты был до 17-го года, — объяснил Юрченко.

— Что это? Мне не доверяют? Там, на высотках, Богданов доверял отбивать атаки, а здесь стал чужаком? — вспылил я.

— Не кипятись, не раскочегаривай себя. Тебе все доверяют, но у Белецкого служба такая, — успокаивал Юрченко.

Я, ничего не ответив на это, отправился в деревню, где располагался штаб дивизии и особый отдел. Он находился в крайнем доме. Я постучался в дверь. Глухой голос ответил:

— Входите.

— Сержант Аввакумов прибыл по вашему вызову, — отрапортовал я.

Старший лейтенант Белецкий с минуту молчал, внимательно рассматривая меня, а потом взглянул на бумажку.

— Садись сюда поближе. — Он указал на большой, стол и на табуретку, которая стояла у стены.

Я пододвинул табуретку и сел. Белецкий сдвинул на край стола стопку одинаковых папок, положил перед собой чистый лист бумаги, встал из-за стола и несколько-раз прошелся по комнате, подолгу останавливаясь за моей спиной. Потом он не торопясь сел за стол, вынул из кармана ручку «вечное перо» и на чистом листе крупно вывел: «Аввакумов».

— Наша беседа должна быть откровенной и непринужденной. Долго задерживать вас здесь я не намерен. Все зависит от того, как вы будете отвечать на мои вопросы. Итак, приступим к делу. Вы, сержант, выходили-из тылов немецкой армии отдельно от полка, а точнее, потеряли его или отстали. Какие были для этого причины или обстоятельства и в каком месте и при каких условиях потеряли полк? — начал «беседу» Белецкий. Я подробно рассказывал все, что со мной происходило до станции Ионава.

— Ну, а теперь расскажите со всеми подробностями о пути движения за линией фронта. Назовите города, населенные пункты, через которые проходили, что делали, где задерживались, по каким причинам, о встречах с немцами в бою, а если были и другие встречи, о них тоже. Кстати, в районе между Ионава и Каунасом окружения не было, — холодно отчеканивал, словно диктовал ученику, Белецкий, смотря на меня неподвижными глазами.

— Не знаю, было или не было полное окружение, но в то время передовые части были уже где-то у Минска, а Двинск захвачен немцами, — растерянно отвечал я.

— Вы плохо знаете обстановку тех дней. О прорыве через хутор нет никаких документов. И, я думаю, не могло быть. Вы знаете фамилию подполковника, который вывел группу, и того, кто был с ним? — Белецкий впился в меня глазами.

— Фамилию подполковника знаю — Гуров, но он не из нашей части.

После этого Белецкий не задавал вопросов и только покачивал головой. Я так и не понял, что это значило: или согласие со мной, или это просто его манера вести разговор. Боем на грейдере под Идрицей следователь заинтересовался особо и попросил рассказать об этом еще раз. Выслушав, сказал, что этих командиров он не знает.

Прослушав о наших злоключениях в районе Пустошек, Белецкий расхохотался:

— Значит, хотели полакомиться ухой. Но вас правильно задержали. Там же стоял воинский состав, а вы еще и костер разожгли. Вас надо было сразу же под трибунал, — как бы спохватившись, следователь сделал суровое лицо.

— Об эшелоне мы ничего не знали, — оправдывался я.

— У меня создается впечатление, что вы сознательно отстали от полка. Говорите, Аввакумов, правду, и только правду. — Белецкий сделал вид, что готовится писать. — Да, не забудьте сказать, кто вас снабдил такой легендой.

— Никакой легенды у меня нет. Все, что я говорю, правда. На себя наговаривать не собираюсь, — с обидой выпалил я, почувствовав, что накатились слезы.

Белецкий встал и стал взад-вперед прохаживаться по комнате, заложив руки за спину. В комнате слышались лишь его медленные шаги и поскрипывание новых ремней.

— Чем же ты можешь доказать, что все сказанное — правда? У нас вот вчера такого же молодчика изловили. Он такие легенды о своих подвигах в тылу рассказывал, хоть орденами осыпай. А потом случайно выяснилось, что это немецкий лазутчик. Вот так, — нарушил напряженную тишину Белецкий.

Я вспомнил, что свой комсомольский билет ношу при себе, хотя и не раз мог попасться в руки противника. Стал снимать правый сапог. Белецкий насторожился и, молча, с любопытством наблюдал, что же я делаю. Сняв сапог, оторвал стельку и начал отдирать билет. Он так крепко прикипел, что потребовалось вынуть перочинный ножичек.

— Что же ты такое делаешь? — не выдержал Белецкий. Я ничего не ответил и продолжал возиться с сапогом. Насилу отодрав билет, положил его на стол.

— Вот мое последнее доказательство, что говорю правду. Других нет, почти заплакал я.

Белецкий с любопытством рассматривал билет, на котором еще можно было прочитать фамилию, имя и отчество. Потом возвратил билет мне.

— Успокойся, Аввакумов. — Это было сказано тепло и сочувственно.

Потом следователь попросил подробно рассказать о том, что я знаю о деятельности комбата Худякова, о встрече с дезертирами на озере.

— Так что, они хотели к немцам переметнуться? — переспросил Белецкий.

— Не думаю. Немцы-то были рядом. Если бы хотели сдаться, не стали бы в воду бросать оружие, да и вдобавок нас бы прихватили, — рассуждал я.

— А почему вы их не арестовали? — спросил Белецкий.

— Их было шестеро, а нас двое. Да еще и немцы рядом.

— Ладно. Писать ничего не буду. До свидания, сержант. Иди в свою роту, — сказал следователь и, взяв со стола лист бумаги, на котором была моя фамилия, порвал в клочки и бросил в старое ведро, которое здесь-использовалось как мусорная корзина.

В роту я шел по заросшей, давно не езженной дороге. Там, где когда-то колеса телег оставили свой след, повылезали шляпки путиков зелено-серого цвета. Вдруг из-за кустов вспорхнула птица. От неожиданности я инстинктивно прыгнул в сторону и присел. Видно, блуждания по немецким тылам оставили свой след и выработали привычки.

«Так и собственной тени бояться будешь», — подумал; я, а затем, выругавшись про себя, пошел дальше. На лесной поляне, перед самым расположением роты, на старых пнях сидели Богданов и Юрченко. Я доложил командиру роты, что был в особом отделе по вызову старшего лейтенанта Белецкого. Богданов расспросил, о чем там шел разговор, и сказал, что в следующий раз, прежде чем идти по таким вызовам, должен докладывать командиру роты.

— Ты шибко-то на Белецкого не серчай. У него служба такая. Ему бы строевым командиром быть. Я видел, когда из окружения прорывались, он взял на себя командование батальоном вместо погибшего майора и лихо бойцов в атаку повел. Такой коридор проделали, что два полка из окружения вышли. Его командование к «Красному Знамени» представило, но пока что-то не слышно с наградой. Мужик он чуткий, внимательный, разбирается, не как другие. Был у нас один особист — майор Звягин. Вот этот оставил след. Во всех шпионов и пособников врага видел. Хорошо, что его куда-то передвинули. Как уехал, весь полк радовался. Так что не-горюй, — успокаивал меня Богданов.

День начал разгуливаться, и стало словно в июле.

Кузнечики до этого молчали, а как только последнее облачко на небе освободило солнышко из своего плена, послышался дружный стрекот.

Командир роты перевел разговор на то, что больше его тревожило. Он сказал, что завтра ожидается двадцать человек пополнения. Его тревожило, что, по разговорам в штабе батальона, многие из новичков не держали в руках винтовки, а об автоматах и говорить нечего. Тут и возникла проблема — где минометчиков брать, кому ручные пулеметы доверить.

— С минометчиками можно обойтись или из бывшего моего взвода взять Кузикова, Мухаметдинова и Селиванова. Они кое-что петрят в минометном деле. Из них неплохие наводчики будут. Да и нам помогут обучить новичков, предложил я и толкнул локтем Юрченко, дескать, поддержи.

— Да, этих ребят обязательно в минометный надо, — поддакивал Юрченко.

— А ты-то хоть одного из них знаешь? — вперился глазами в Юрченко Богданов.

— Знаю, не знаю, а на Аввакумова полагаюсь. Как-никак однокашник, да и вместе нам с ним воевать, — смутился Юрченко.

— С удовольствием я бы их вам дал, но где командиров отделений возьму? Я ведь давно сам приглядел этих ребят, — не сдавался лейтенант. В конце концов мы сумели одолеть Богданова.

— Ладно, Кузикова и Мухаметдинова вам передам. Сегодня же скажу Зубкову, чтобы отпустил ребят. А вот Селиванова не просите. Он у меня в разведку будет ходить и в атаку бойцов поднимать, — отрезал Богданов. Он встал, потянулся и хотел было куда-то идти. Но Юрченко, подмигнув мне лукаво, начал «обрабатывать» командиров.

— У вас все заботы и заботы. А ведь когда-то отдохнуть надо. Впереди еще целая война. Не искупаться ли, товарищ лейтенант? Погодка стоит что надо. Может, такой больше не будет, — пел Юрченко. Я поддержал старшего сержанта.

— Сагитировали, черти, — махнув рукой, дал согласие Богданов.

Юрченко повел нас к речке малохоженой тропой. По-его уверенности было видно, что он уже не раз хаживал на речку. Мы вышли из леса на полевую дорогу. По обе стороны ее стеной стояли хлеба, а поближе к речке, на лугу, женщины косили траву. Увидев нас, молодая женщина, которая шла первым прокосом, остановилась, сорвала с головы косынку и стала махать ею.

— Товарищи командиры, добро пожаловать в нашу бригаду. Невест для всех хватит, — озорно кричала она. Богданов остановился, а затем направился к женщинам.

— Ну что, ребята? «Раззудись, плечо, зазвени, коса», — сказал лейтенант.

Мы выбрали литовки из тех, что лежали на бугорке. Последним прокосом шла девчушка с соломенными косичками.

Она была вся красная, измученная непривычной работой, но, расходуя последние силы, не хотела отстать, от старших. Мне стало жалко девчушку, и я сказал, чтобы она отдохнула, пока буду вести ее прокос. Женщины прикрикнули на нее, чтобы пошла в тень. Командир-роты пошел первым прокосом, заставив перестроиться женщин. Было видно, что он не новичок в крестьянском деле. Богданов шел широким прокосом, трава из-под его литовки, извиваясь штопором, ложилась ровными рядами. У Юрченко дело шло похуже, но он, заливаясь потом, старался не отставать от командира. За два часа мы скосили луг, а затем, собрав руками небольшую копну, сели перекурить. Женская бригада расположилась возле нас. Во время перекура мы перекидывались с женщинами шутками. Их звеньевая Маша, та, что первая заметила нас, была остра на язык, больше всех смеялась. Вдруг глаза ее сделались серьезными, и она в упор спросила Богданова:

— Работать вы можете хорошо, а вот почему плохо воюете?

— Кто тебе сказал, что плохо? — насторожился Богданов.

— Хорошо бы воевали, немец так далеко не зашел бы. А то, вишь, до наших мест додрапали, где немец никогда не бывал. Фронт-то, поди, верст за семьдесят отсюда будет, не больше? Эх, вы… «От Москвы до британских полей Красная Армия всех сильней», — издевательски пропела она и заплакала.

— Вот что, гражданочка. Мы, по существу, не только против фашистов воюем. Гитлер против нас весь военный и промышленный потенциал Европы направил. Он Францию за две недели одолел, за несколько дней государства целые оккупировал, а вот мы стоим, — кипятился лейтенант.

— Да ладно уж. Ты нам лекций не читай, а скажи прямо: придет к нам немец в село или нет? — уже смягчившись, спросила звеньевая, утирая косынкой слезы.

— Не знаю, а врать не могу. Поверь, что все сделаем, чтобы задержать его и погнать назад в свое логово, — уткнувшись глазами в землю, говорил Богданов.

— Да не виню я вас. Но вот моченьки нет. Смотри, каждая из нас за трех мужиков работает, а ведь сами видели, хлеб еще не убран. Дома ребятишки без присмотра. Да что там без присмотра. Вон она, Верка, смотрите, ей бы в куклы играть, а она с нами косит, — показала Маша на девочку с соломенными косичками. — Война-то еще недавно началась, а сколько похоронок уже пришло! Я вот от своего Ивана ни одного письма не получила. Жив ли? Неужели детишкам нашим сиротами быть? — в полный голос заплакала Маша. Ей подвывали другие женщины. Мы заерзали, подыскивая повод, чтобы быстрее отсюда уйти.

— Извините, бабоньки, нас служба ждет, — сказал Богданов, поглядывая на часы.

— Вы уж нас извините. У баб слезы дешевые. Приходите лучше вечером в клуб, там у нас повеселее, — как бы спохватившись, заговорила Маша.

Назад в роту шли молча. Встреча с женщинами оставила тяжелое впечатление. Да, женщины, женщины военных лет! Почти все вы солдатки. И те, кто проводил своих мужей на фронт, и те, кто проводил любимых. Сколько тревог и страданий приняли ваши сердца! А сколько труда и невзгод легло и дальше ляжет на ваши плечи! Ведь все, что делали раньше ваши мужья любимые, придется делать вам, и делать вдвое, а то и втрое больше. А сколько продлится все это, мы тогда, не знали.

Думая о женщинах-косарях, я перенесся домой, на Урал. А каково моим родным и близким? Отец, можно сказать, инвалид, мать — подорванная с детства тяжелой работой, больная. Все дело в том, как поведет себя брат Ваня. Ведь ради него, младшего, они готовы на все. Я еще не знаю, как у нас на Урале. А неизвестность хуже всего.

Молчание прервал лейтенант Богданов. Он, остановившись на дороге, повернулся направо и повел нас за собой. Вышли на полянку.

— Вот тут я думаю провести учение истребителей танков, — сказал он.

Полянка диаметром метров сто была неплохим местом для тренировки истребителей танков. На краю ее возвышались три кучи из камней, собранных с поляны, которые могли бы статьобъемными макетами танков.

— Сначала мы выкосим этот лужок, высушим и соберем в стог сено, а затем начнем и занятия. Повезло ведь нам, лучшего места для этого и не придумаешь, — восхищаясь собой, говорил Богданов.

— А по ту сторону дороги, прямо на берегу речки, идеальное место для занятий по окапыванию. Все это я приглядел еще вчера.

Подходя к расположению роты, мы увидели писаря, командиров взводов и группу незнакомых бойцов. Навстречу нам спешил командир первого взвода младший лейтенант Симков.

— Товарищ лейтенант, к нам прибыло пополнение бойцов, — доложил он.

— Обещали завтра, а прислали сегодня. Это лучше, — сказал Богданов. Времени на их подготовку больше останется.

Лейтенант выстроил новичков в две шеренги и спросил, откуда они.

— Сибиряки? Отлично. Где и как обучение проходили? — обратился командир роты к правофланговому парню, у которого свисал ремень.

— На кухне. Вон у него как ремень отвис. Хозяйство поддерживает, добродушно съязвил Селиванов.

Лейтенант обернулся, строго посмотрел на своего любимца, но ничего не сказал и продолжил знакомство с новичками. Другого Богданов отчитал бы за насмешку над новичком, но у командира роты были с бойцом особые отношения. Те, кого лейтенант выводил из окружения, рассказывали, как Селиванов выручил своего командира.

Случилось это так. Рота прорывалась через окружение. Разорвавшаяся рядом мина контузила лейтенанта. Он на некоторое время потерял сознание. Два дюжих немца связали Богданова и поволокли к своим. Заметив это, Селиванов скрытно, по лощинке, пересек дорогу немцам, волокущим лейтенанта, и, выскочив неожиданно, зарубил обоих саперной лопатой. Дюжий Селиванов помог Богданову догнать роту. Лейтенант не раз называл Селиванова «ангелом-хранителем», но, при всем уважении к спасителю, спуску ему не давал. И частенько подтрунивал над ним, вспоминая, как Селиванова обгадил немец.

Эту историю хорошо знала вся рота. Ее пересказывали по-разному, но наиболее правдоподобный вариант я услышал от самого Богданова, который не любил ничего прибавлять и уважал точность.

Лейтенант с остатками своей роты пробирался по немецким тылам к линии фронта. Шли в основном лесами и болотами, чтобы не встретиться с немцами. Выйдя на дорогу, бойцы решили пойти по ней, чтобы сэкономить силы и ускорить продвижение. Но, пройдя немного, услышали сзади шум. Богданов повернул роту на тропу, уходящую в лес. У дороги он оставил Селиванова и еще одного бойца. В их задачу входило предупредить выстрелами роту, если немцы свернут на эту тропу.

Селиванов и его напарник спрятались за кустом на полянке возле дороги. По ней проходило небольшое подразделение немцев. Вдруг последний из фрицев покинул строй и неожиданно сиганул к кусту, за которым скрывался Селиванов с бойцом. Сбросив автомат, буквально сорвав с себя штаны, он присел. Тут только и понял Селиванов, зачем и почему немец, которого он уже взял на мушку, ведет себя так странно. Хотя куст был довольно густой, но брызги и зловоние достали Селиванова, напротив которого расположился немец. Как только строй скрылся за поворотом, Селиванов выскочил из-за куста, схватил в охапку немца сзади, накрыв его рот и лицо своей огромной ладонью. Другой-боец схватил автомат немца. Перепуганный фашист со спущенными штанами болтал в воздухе ногами и от страха несколько раз окропил Селиванова поносом.

Догнав роту, Селиванов заставил немца выстирать ему в луже обгаженные брюки и гимнастерку. Это для измученных ребят было зарядом смеха. Богданов недовольно спросил, зачем Селиванов прихватил с собой немца. Тот в ответ только пожал плечами.

Селиванов знаками показывал немцу, чтобы тот уходил к своим, направлял на него карабин, дескать, не уйдешь — убью, но немец в ответ только бормотал: «Наин, найн». Он так привязался к Селиванову, что не отходил от него ни на шаг. Бойцы смеялись: «Вон Селиванов со своим Бобиком идет». Пришлось ему всю дорогу по тылам делиться с немцем последним сухарем. Как только вышли к своим, немца сдали в первой же комендатуре.

Познакомившись с новичками, Богданов распределил их по подразделениям. Оставшиеся дни мы провели в напряженной учебе. С новичками пришлось немало повозиться. Их выучка и подготовка были посредственными, но желание драться с фашистами велико.

Вместо десяти дней мы пробыли на так называемом отдыхе восемь. Батальон подняли по тревоге, и мы пешим порядком двинулись к фронту. Отойдя километров пять от станции, услышали с ее стороны взрывы авиационных бомб. В это время должны прибывать составы с пополнением для других частей. Видимо, немцы разнюхали наше место отдыха и формирования потрепанных частей и решили нанести по нему удар.