КОНЦЕРТЫ В СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ

Отец четырех детей, виртуоз, король скрипачей, уехал в Соединенные Штаты. Он выступал вместе с Антоном Рубинштейном. За восемь месяцев, т. е. в течение 244 дней, они дали 215 концертов. Получили по 300 тысяч франков за концерт. Сумма эта совсем не соответствовала усилиям и неприятностям связанным с этим бешеным турне. Автор «Демона» в своих воспоминаниях «50 лет» писал:

«Сохрани бог каждого от рабства в руках предпринимателя. В этом случае об искусстве нечего и говорить. Это фабричный труд. Музыкант делается автоматом, автоматическим механизмом — теряет всякое достоинство и линию».

В Америке Венявский встретил Паулину Лукка, которая порвала контракт с Берлинской оперой и изъездила с ним Соединенные Штаты вдоль и поперек. Словно какая то сила гоняла виртуоза из города в город, от успеха к успеху. Лукка не жалела ему своих ласк. Среди дикого ритма концертов и выступлений, скрипач находил время для азартной игры. Он словно сознательно прожигал жизнь, не щадя и без того слабого здоровья. Он сорил деньгами, выбрасывал их на ветер. В Нью Йорке и Чикаго играл в запрещенную рулетку. Все же он собирал доллары для посылки жене. Лукка, выступая вместе с Венявским, сама зарабатывала такую уйму денег, о которой в Европе нечего было и мечтать.

Польская эмиграция в Нью Йорке или Чикаго принимала скрипача восторженно. Он отдыхал в польских ресторанах, угощаясь зразами с кашей и борщом с картофелем.

Ревнивая Паола теряла голову, куда это уходит Венявский без нее? Она расхохоталась, когда он признался, что он давно не ел порядочного бульона с макаронами.

Образ жизни, который в последнее время вел скрипач, его интерес к еде (впрочем хорошо покушать он всегда любил), чрезвычайно повлияли на его внешность! Высокий, стройный, элегантный мужчина превратился в толстого, словно лишенного шеи сибарита, похожего на бочку на тоненьких ножках.

Краковский «Час» напечатал 1 августа 1873 года, заметку взятую из американских газет:

«О чрезвычайном и симпатичном приеме Венявского в Сан Франциско.

Улица, на которой остановился Венявский, заполнилась толпами народа. Под окнами скрипача театральный оркестр сыграл серенаду. Толпа восторженно приветствовала маэстро. Никогда еще ни один музыкант не удостаивался такой чести. На английском языке вышла брошюра о Венявском. В ней восемь разделов посвященных: личным достоинствам скрипача, технике его игры, стилю, мастерству интерпретации, тону, композиторскому творчеству и общественной деятельности».

Эта заметка попала в Люблин, и вызвала там большое удовольствие. Иза сейчас же написала мужу. Но Венявский понимал, что к этим овациям примешивается политическая манифестация против царизма. Случай с Бергом и отставка скрипача стали известны всем. Известно было издевательство царских слуг над покоренным народом. Венявский стал популярным среди эмиграции. Этим пользовалась Паола. Певица с черными, словно вороново крыло, волосами и черными глазами, трогательно пела, особенно бетховенскую арию Ah, perfido! Но у нее отсутствовал темперамент и она знала об этом. Ей необходима была мужская опека и она упорно держалась скрипача, доходя до навязчивости. В свободные минуты в гостиницах она постоянно возвращалась к своей сокровенной мечте.

— Рико, ведь я тебя люблю.

— Не сомневаюсь. Даю тебе все, что могу, — отвечал Венявокий.

— Разве плохо было бы нам в Сорренто, в Сицилии, на Капри?

— В Италии нет долларов. А впрочем, с твоей стороны это был бы отказ от блестящего будущего. Тебя пригласят в Метрополитен-оперу, или в Парижскую Гранд-опера.

— Я конечно воспользуюсь такими предложениями. Ты не догадываешься, о чем я думаю.

— Зачем догадываться, скажи мне откровенно, ведь мы друзья.

— Может быть следовало подумать и о своей личной жизни?

— А ты кокетка, искусительница, соблазнительница, ведь я тебя не оставлю.

— Ты не хочешь меня понять.

— Поцелуй — это больше, чем понимание. Ты же знаешь, что у меня четверо детей?

— В Европе, далеко, в России?

— Ты хочешь иметь детей?

— Внебрачных? Меня бы прокляла семья!

— Меня тоже, — засмеялся скрипач. — Наша дружба — это больше, чем ребенок. А впрочем, ведь мы музыканты. Разве ты знаешь, где будешь петь следующий раз Аиду или Джильду? Разве ты знаешь, сколько мне еще осталось жить?

— Почему сколько? Ты полон сил.

— У меня больное и слабое сердце.

— Ты скрипач. Было бы хуже, если бы у меня было больное сердце и одышка.

— Не беспокойся, — пошутил Генрик, — я в твоем возрасте тоже был здоров как рыба. Возможно, у тебя еще будет больное сердце…

— Тьфу, тьфу! — воскликнула испуганная итальянка и начала суеверно креститься. — Нельзя так шутить. Скрипач потешался над ее суеверием.

— Ну, хорошо, — спустя некоторое время соглашалась Паола, упорно возвращаясь к своей мечте, — мы никуда не поедем. Останемся в Штатах, — ведь здесь можно столько заработать, — здесь людям лучше всего.

— Ах, если бы ты знала, как работают мои земляки в чикагских бойнях, нью-йоркских доках, в угольных шахтах, на медных рудниках, то конечно говорила бы иначе. Да и твои земляки тоже так работают. Поляки и итальянцы своим потом добывают золото биржевикам и мошенникам всего мира, которых пожалуй, больше всего собралось в Штатах!

— Однако нигде в другой стране артисты так много не получают!

— То, что мне хорошо, совсем не значит, что и другим тоже хорошо. Я хожу в польские трактиры, чтобы не забыть кто я и откуда.

— Рико, ты чудак.

— Что ты называешь чудачеством! Утром репетиции, упражнения, вечером концерты, а по субботам и воскресеньям по два концерта в один вечер. Нормальные нервы не могут выдержать такое напряжения. Пробуждается смертельная ненависть к судьбе. Нет, отсюда надо бежать.

— В Европе то же самое, только за четверть цены.

— Что?… А знаешь, ты права! Оставим это. Однако послушай, я совсем забыл. Может быть хочешь пойти на польский бал?

— Польский бал? Что это такое?

— Сам не знаю, увидим.