"Чудные зерна: сибирские сказы" - читать интересную книгу автора (Галкин Владимир Степанович)

Ямщикова охота

В притрактовых сёлах извозом многие промышляли — у каждого лошадёнка-две, а коли хозяйство крепкое, и тройку держали. Ямщики друг перед другом хвастали;

— Мои жеребцы — огонь!

— А у меня зато — тяговые!

Однако лучшие-то у Петра Крутоярова были, ямщики про него говорили:

— Слово знает!

Пётр не отказывался:

— Ямщику без слова нельзя.

Бывалоча, с жеребцом необъезженным мужичонко совладать не могёт: ругается; бичом коня хлещет. А Пётр увидит, крикнет:

— Дай-ка я спробую!

Подойдёт, рукою коня погладит и шепнет ему. Жеребец ушами поведёт, глазами — мырг-мырг и, словно телок, губами к парню потянется. А Пётр скажет:

— Беречь коня надобно!

Удивится мужик:

— Ишь, какой жалостливый! Поди, сам готов в сани запрячься: силушки-то не занимать!

А и такое бывало: воз на гору лошадёнка не может вывезти; он её распряжёт, в оглобли встанет, хомут — на себя и вытянет. Смахнет со лба прядь мокрую:

— Где уж родимой, коли меня вон как прошибло!

Дюжий был: ни пурги, ни чаерезов-разбойников не боялся, а как на охоту за волком — всегда первый. Запряжет своего Каурку в кошевку — санки легкие. Поросёнка в ящике к санкам привяжет, Федю-дружка за вожжи посадит, и гуляют по степным дорогам. Поросёнка трясет, визжит он — волки голодные стаей за кошевкой из околков выскакивают, а Пётр бьет их в упор из двустволки.

Вдвоём-то на такую охоту не всякий выезжать осмеливался; конь выдохнется али споткнется да захромает — одолеют серые, к утру ни коня, ни охотников не останется. Потому и сбивались мужики в три-четыре ружья, да еще топор за кушаком у каждого.

Ну, а Пётр с Федей опасное дело забавой считали, не одну стаю в степи изничтожили. Мужики, как волки докучать шибко учнут, их приглашали. Покатаются ребята, постреляют — наутро едут, добычу по степи собирают.

Раз как-то выехали они в ночь. Луна яркая — далеко видать. Каурка ходко идет, поросёнок повизгивает. Покатались туда-сюда. Пусто в степи.

— Эге! — ухмыльнулся Пётр. — Видать, здесь всех серых повыбили. — И говорит другу: — К Мосихе давай-ка сворачивай. У деревеньки той три зимы не катались, мужики сказывали — волк объявился.

Федя ему: далеко, мол, до деревни отселева.

— Для Каурки далеко разве?! — удивился Пётр. Федя плечами пожал, припустил вожжи.

Глядят ребята по сторонам — не сверкнут ли где огоньки зелёные, не выскочат ли серые из колка. Вот и Мосиха показалась. Тут, откуда ни возьмись, волк выскочил — да к саням. Пётр волчий лоб на мушку поймал. Грохнул выстрел, волк подпрыгнул, будто увернулся от пули, и опять догоняет. Пётр из второго ствола, тот опять увернулся, уж вровень с Кауркою скачет, за шею ухватить пытается. Тут Федя изловчился, нагайкой хлестнул серого. Волк и полетел кубарем, далеко отстал.

Д конь в это время во весь дух скакал, так и влетели в деревню. Глядят, у одной избы шест длинный торчит, а к нему колесо от телеги да клок сена привязаны — постоялый двор, значит. Около него осадили коня. Пока хозяева просыпались, Пётр Феде и говорит:

— Глянь ружьишко — может, с прицелом что?

Федя ружье осмотрел, плечами пожал:

— В порядке все.

Пётр только руками и развёл:

— Неужто глаз мой отказывает?

Но вот засов заскрипел, мужичок-горбун хромоногий впустил охотников, на коня глянул:

— Ишь какой взмыленный! Чего гнали-то?

Пока Федя по двору Каурку выгуливал, Пётр мужику про волка и рассказал:

— Стреляю в упор, а ему хоть бы что! Впервой у меня этакое. Засмеют на селе, коли узнают. Хорошо, хоть Федюха не растерялся, нагайкой огрел, а то бы лишились Каурого.

Мужичок ничего не ответил, только головой покачал и захромал себе в избу. Задали ребята сена коню. В избу вошли, мужичок им на лавках у печки спать указал и знак подал: тихо, мол, не го хозяйку разбудите. Улеглись Федя с Петром, мужичок на печку забрался; помолчал-помолчал, да и зашептал.

— Это, ребята, волк-оборотень вас догонял: ни пуля его не берет, ни картечина. Третий год как объявился, деревню в страхе держит. Ваше счастье, что живы остались. Наши-то мужики намедни барашков в город возили, на ярмарку, только от деревни отъехали, у колков берёзовых старика бородатого увидали — стоит, руку поднявши. Подъехали, а тот волком обернулся и — к лошадям. Пока мужики за топоры хватались, серый лошадушек порешил, барана из саней выхватил, да и был таков. — Помолчал горбун: — Как теперь мужикам без коней-то? И хозяйке моей худо — ямщики деревеньку нашу объезжать стали, кормиться уж нечем.

Потом покряхтел, поворочался да, видать, и уснул. А Федя с Петром долго еще не спали, всё об одном думали: «Ишь ты, волк-оборотень? Пуля его не берёт!» А утром-то, как проснулись, слышат — самовар гудит, у стола хозяйка хлопочет, а горбуна на печке нет. Пётр на хозяйку глянул и рот раскрыл — красавица перед ним стоит; щёки румяные, глаза весёлые. Улыбнулась Петру, будто жемчугами сверкнула. Поставила самовар и с поклоном:

— Не пора ли к столу гостям дорогим? И Парфишка, работник мой, скоро вернется. Жеребчику вашему пошел сена задать. Утром-то я глянула — добрый конек!

Парни с лежаков вскочили, к столу подсели. Тут и Парфишка пришел, да сам невесёлый, да прямо с порога:

— Ночью волк, что за вами-то гнался, к соседу в овчарню забрался, порезал овечушек, то-то бабы щас убиваются.

Попили ребята чаю, а Парфишка всё в окошко поглядывал, поджидал будто кого-то. И говорит вдруг:

— Так и есть, опять Игнат к нам заворачивает.

Парни переглянулись:

— Чего мешкать, загостились уж.

С хозяйкой рассчитались. Федя-то первый к коню ушёл, а Пётр задержался — на хозяйку глянуть ещё раз хотел да заметил: у неё от лица кровь отхлынула, затряслась вся, сказала со вздохом:

— Господи, и чего ходит?! Житья нет!

В это время мужик вошел, не спросил никого, развалился на лавке. Хозяйка, бледней полотна, за занавеску юркнула. А мужик на парня рыкнул:

— Ступай-ка отселева, чего встал?!

А Пётр. стоит. Заметил, глаза у Игната этого, как у волка, зелёным огнём вспыхивают. Игнат разозлился, что парень взгляд его выдержал, медведем пошел на него. Пётр кулаки сжал, но хозяйка из-за занавески выскочила:

— Ещё не хозяин, чтоб в моём доме гостей обижать! — И Петру тут же: — А ты иди, парень, — беду на себя не накликивай.

А Петра будто сила изнутри подпирает. Глядит в упор на обидчика да и говорит:

— Уйду, коли он со мною пойдёт!

Игнат-то ногою чуть дверь не вышиб. А во дворе зарычал:

— Сейчас раздавлю! — Да видит, хоть сам здоровый, но и Пётр статный, и Федя недалече за оглоблю держится. Сверкнул глазищами:

— Встретитесь мне! — И за воротами скрылся.

Тут Парфишка из-под саней сразу вылез. Ребята и спросили:

— Кто Игнат-то такой? И почло боитесь его?

Почесался Парфишка да и сказывает:

— Приехал три года назад — как волку-то объявиться. А откуда — неведомо, да, вишь, всю деревню в кулак захватил. Люди говорят — силу колдовскую имеет. Кто ему поперёк, тому обязательно худо: пожар приключится, скотина падёт али сам сгинет. Как приехал-то, девку из хорошей семьи высватал, и за год со свету изжил. Отец с братом заступились было, да в степи на них волки напали, там и смерть приняли. А теперь, вишь, к Катерине, хозяйке моей, подкатывает. Я-то у родителя её в работниках был, царство ему небесное, теперь вот дочери век дослуживаю. Отец перед смертью просил не бросать, а то и замуж отдать за хорошего человека. Да только где Катерине замуж-то? Парни как узнали, что Игнат на неё. глаз положил, обходить стали, боятся связываться…— Покачал головой Парфишка: — А за Игнатом, ох, загибнет красавица! — и захромал в конюшюню.

Федя с Петром за ним отправились. Глядят, у коня полные ясли заданы, овса корчага насыпана, грива расчесана, косицами заплетена. Ребята и удивились!

— Кто ж это коня так ухолил?

А Парфишка руками развел:

— Я ить сена чуть только бросил, а кто-то и овса в корчагу насыпал! — Да тут же и ухмыльнулся: — Ко двору, видать, вы домовому нашему. Он это позаботился!

Запрягли ребята в кошевку коня, а Парфишка до конца деревин подвезти попросился. Как деревню проехали, на окраине горбун на дом брошенный показал:

— В нём, люди говорят, со всей деревни домовые по ночам собираются: в кости играют да бражничают.

Спрыгнул Парфишка, пошёл своим путем, а парни усмехнулись и домой покатили. Федя-то песню затянул, в Пётр молчаком ехал — Катерина-красавица перед глазами стояла, всё о ней думал. Как приехал, выпросил у начальства, чтоб на другой день послали в ту сторону. Груз до места доставил, к вечеру к Катерининой деревне Каурку направил, а как к деревне-то подъезжать, увидел — из околка Игнат вышел, руку поднял, глазами так и сверлит. Парень, однако, не струсил, остановил Каурого. А Игнат и зарычал:

— Живота лишишься, коли на двор к Катерине заедешь!

Пётр усмехнулся:

— Не заеду, коли от ворот поворот получу!

Дернул вожжами и покатил, а самого подмывает назад оглянуться. Отъехал чуть, слышит — конь захрапел, косится и с шага на рысь переходит. Обернулся — волк следом скачет. Парень винтовку в руки, прицелился хорошенько, спустил курок. Кувыркнулся серый и опять догоняет. Пётр еще раз выстрелил, а волку все нипочём. Схватил тогда парень нагайку, изловчился да и стеганул волка. Завертелся на месте он, отстал от саней.

А уж ночь, темно кругом. Пётр к деревне подъехал, глядит — на бугре, в дому брошенном, в окнах свет, из трубы дым валом. Ну, Петр и залюбопытствовал, завернул коня на бугор. Подкатил к дому, глянул в окно — старичков пятеро на скамейках круг топчана сидят, в кости играют. Сами росточком с кошку, бороденки до пупа, носы пуговкой. Один-то Петра увидел, лапкой махнул: заходи, дескать. Ну, парень и зашёл в дом. Присел на скамью и спрашивает: мол, кто такие? Старички рассмеялись, а тот, что Петра первый увидел, носишко выставил:

— Хозяева мы здешние — домовые. Аль не слыхал? Все про нас знают, да редко кому показываемся. Тебя-то я знаю — ить это ты с дружком давеча к Катерине на постой приезжал. Каурка твой мне шибко понравился. Оба с тобой мы лошадники. Потому-то у Катерины живу, что ямщики у ней останавливаются. Только объезжать стали деревню-то, и конюшня пустая.

— Ой худо, худо нам! — закивали домовые.— От колдуна Игната житья нет! Сам-то Игнат дома сидит, а душа по степи волком рыскает. Коли того волка убить, то и Игнат окочурится.

Пётр и говорит:

— Стрелял я в волка, да што толку-то — пуля его не берёт!

Старички в один голос и заскрипели:

— Есть на него управа! Только не пулею, силой рук своих убить его можно. Што в руках держишь, тем и убьёшь!

Вдруг домовые исчезли, а в дверь Парфишка-горбун просунулся, глядит удивлённо:

— Иду по деревне, смотрю — лошадь у дома! Чья, думаю. Подхожу — Каурка копытом бьет. Что за дело?! А это ты здесь похрапываешь да нагайкой во сне размахиваешь!

Огляделся Петр — в окне и впрямь утро забрезжило, а сам сидит на лавке, к стене притулился, в руке нагайку крепко сжимает.

Вышли Петр с Порфирием, парень — коня под уздцы и повёл ко двору постоялому, а по дороге-то рассказал, что к Катерине заехать решил, да вот в дом этот случайно забрел и уснул ненароком.

Вдруг видят — мужиков толпа обсуждает чего-то. Кто ругается, кто-затылок чешет, а кто просто стоит, понурив голову. Петр спросил: чего, мол, невеселы? Ему и говорят:

— А чего веселиться, коли волк нас одолел! Как ночь — к кому-нибудь заберётся. Для всех горе, один Игнашка довольный — тоже ведь волчья натура.

Ну, Пётр и давай сговаривать на охоту сообща отправиться. Мужики глядят — парень-то не из робких, сами осмелели. Друг дружку давай подталкивать:

— Чего боимся? Скопом-то, поди, одолеем разбойника!

Да и вспомнил кой-кто: мол, про Петра слыхали — на волка первый охотник. Вдруг сбоку кто-то зычным голосом:

— Об чем шум? Чего собрались?!

Глянули — Игнат подходит. Глаза будто кровью налиты. Растолкал всех, на Петра напустился:

— Народ баламутишь?! Теперь тебе не спущу!

Мужики-то притихли: с Игнатом связываться — дело опасное, да глядят — парень стоит, нагайкою по ноге прихлёстывает. Ну и за Петровой спиной сгрудились — тронь-ка, попробуй. Игнат и на этот раз отступил; побрёл к своему двору, только слышно, как воротами бухнул. Ну а мужики совсем осмелели, сговорились на другой день облаву устроить.

Пётр с вечера у Катерины остался. Парфишка-то ей всё рассказал. Уж и не знала, куда молодца посадить да чем накормить. Сама радостью светится. А Парфишка на печке довольный сидит, цыгарку потягивает.

Поутру выехали мужики в поле, ближайшие околки прошли, зайца только вспугнули. Решили большой околок прочесать, что от поля к дороге тянулся. С разных сторон подошли, кто на конях был, спешился. Собак спустили, но те скулят, хвосты поджимают, а которые хоть и рычат, но в околок-то не суются. Тут волк из околка выскочил и — по полю. Мужики-то вслед залпом — волк дальше скачет. Тут Петр — на Каурого и — вдогонку. Настиг серого, наловчился да хлестнул со всего маху нагайкою. Кувыркнулся волк — клок шерсти в сторону. Петр ещё раз — волк полетел кубарем. Пётр в третий раз хлестнул — попал концом со свинчаткой между глаз. Серый упал замертво, лапою только и дрыгнул. Мужики подбежали:

— Ну вот и конец разбойнику! — Волка осмотрели. — Матёрый волчище! Ишь ты, прямо в лоб шишаком угодил! — Закинули на лошадь, повезли в деревню.

А народ уже их встречает. И Парфишка с хозяйкою. Катерина, как увидела Петра, — к нему. Хотела к себе повести, да мужик, что у Игната долг отрабатывал, подбежал, вопит:

— Игнат-то долго жить приказал! Со вчерашнего дня, как узнал, что к Катерине жених прикатил, по двору метался, яко бешеный. Потом в избу ушёл, а как за волком мужики отправились, на крыльцо выскочил да, видать, оскользнулся, башкой о косяк — и душа вон.

Пошли все к Игнату, а тот и впрямь у крыльца лежит — лоб расшибленный. Мужики только руками развели:

— Эк его угораздило!

Ну, да по Игнату печалиться некому. Зарыли скоренько. Наследников не нашлось, меж сиротами добро его поделили.

А Пётр так с Катериною и остался. Двор постоялый, коней добрых держали — всей округе на зависть. Потом у них ребятишки пошли, а Парфишка был при них, дядьковал.