"Библия-Миллениум. Книга 2" - читать интересную книгу автора (Курпатова-Ким Лилия)

ФАМАРЬ

Изображение на экране мерцало с частотой 60 килогерц, с разрешением 1024 на 786. Набор символов, расшифрованный компьютером как снимок голой женщины. Никому даже в голову не приходит, глядя на плоскую жидкокристаллическую матрицу монитора, что где-то в неизвестной точке земного шара существует живая, теплая, реальная плоть, которую сфотографировали, отсканировали, разместили на сайте, цифровой код ее прошел миллионы метров оптоволоконных и обычных проводов, чтобы материализоваться перед двумя подростками, всерьез обсуждающими этот электронный слепок!

Авессалом и Амман, сыновья Давида от второго брака, спорили о том, какой из снимков лучше — тот, где более смуглая спортивная «телка», или этот, где изнеженная, белая, с огромной грудью. Затем нашли компромисс — совместили оба снимка, приставили смуглой другую грудь, выровняли цвет и с восторгом воззрились на свое творение. Потом принялись увеличивать и уменьшать «детали», «вырезать» куски тела, раскрашивать их в разные цвета, переставлять головы, менять цвет волос.

Части женщин, сваленные в буфер обмена, извлекались наружу по мере надобности. В итоге братья скроили фантастическую черную самку с нереально огромной грудью, белыми длинными волосами, красными губами и промежностью. Фрагменты были подогнаны неплотно, потому «секс-символ» напоминал лоскутное одеяло.

— Настоящая грудь такой быть не может! — вмешалась Фамарь. — Придурки!

И вышла, хлопнув дверью. Постер с «мисс июль» содрогнулся. Всего на шестнадцати квадратных метрах были развешаны 153 картинки подобного содержания. Они все сливались в единый пестрый калейдоскоп. На книжных полках, сзади, были кипы порнографических журналов, плохо заставленных старенькими изданиями Салтыкова-Щедрина, Достоевского, Пушкина и Гончарова с пометкой «Школьная библиотека».

Фамарь включила душ. Зеркало на противоположной стенке мгновенно запотело. Войдя в кабину, она окатила его, и на долю секунды мокрая поверхность отразила смазанные очертания ее розового тела. Вода смывала с нее это дурацкое ощущение «второсортного детства» — ее постоянно сравнивают с этими «взрослыми», нереальными, неизвестно откуда появляющимися «тетками» и каждый раз сочувственно замечают: «Ну, может быть, еще и подрастет». Как будто все сговорились и думают одно и то же! Даже зеркало участвует в этом. Фамарь видела в нем среднего роста девушку-ребенка с несложившимся телом, мокрыми жидкими сосульками-волосами и обиженно надутым ртом. Фу! Но с зеркалом справиться легко — сделать воду погорячее, и оно мгновенно затянется белой пеленой.

Наклонив голову так, чтобы вода стекала по спине, Фамарь приподняла руками свою грудь. Маленькая… Помещается в ее ладонях, даже место остается…

В махровом бежевом халате, надетом на голое тело, и с полотенцем в тон на голове она вернулась в детскую. Села, положив ногу на ногу, на нижнюю полку двухъярусной кровати и откинулась на подушку, потом лениво принялась красить ногти. Халат, небрежно стянутый поясом, расползался и сверху, и снизу, обнажая ноги до самого верха и раскрывая грудь. Подпевая телевизору, который днем и ночью был настроен только на один канал — MTV, она от сосредоточенного напряжения высунула кончик языка, выводя тончайшую белую завитушку на синем лаке.

— Фух, — выдохнула, когда вышло именно так, как хотелось. Подняв глаза, она увидела, что оба брата отвернулись от компьютера и, открыв рты, на нее смотрят.

— Чего уставились?! — возмутилась она, даже не подумав запахнуть халат плотнее. Братья отвернулись. Реклама уже была просмотрена «от и до». Надо выходить из сети.

Ночью Фамарь проснулась от странной возни на верхней полке, которая ритмично поскрипывала. Наконец вибрация передалась всей кровати.

— Эй! — громко шикнула она и стукнула по полке снизу. Вибрация мгновенно прекратилась. Она долго не могла заснуть после этого. Как всегда.

— Дети, пора вставать! — разбудил утром голос матери.

Дети — это мучительная гордость Аггифы. Когда родился Амман, Давид очень захотел еще и дочку. Через полтора года она родила двойню — Фамарь и Авессалома. А еще через год Давид, обеспечив детей как следует, развелся с ней. Без объяснения причин. Дети стали смыслом жизни Аггифы и единственным источником дохода, так как бывший муж не скупился на их воспитание, всестороннее развитие и обучение. Иногда Агиффа с ужасом думала о собственной старости — на что же она будет жить, когда дети вырастут?!

Фотографии маленьких розовощеких толстых младенцев занимали все свободные места на полках в доме, были вывешены и выставлены в рамках с безвкусными позолоченными украшениями. Только мать могла отличить, кто на них кто. И Амман, и Фамарь, и Авессалом были везде в одинаковых белоснежных кружевах, лентах, всевозможных пелеринах — словно это один и тот же младенец неопределенного пола запечатлен на рекламе детского питания. «Какие ангелочки!» — восклицал каждый, видевший это впервые. Правда, через некоторое время обилие жирных херувимов, торчащих на каждом квадратном сантиметре, начинало мозолить глаза. Хотелось увидеть что-нибудь не столь умилительное. Но слащавые детские хари не оставляли в покое ни на минуту — пялились и пялились, требуя оставаться в состоянии мягкотелой растроганности.

В детской началась обычная утренняя суматоха. Первой поднялась Фамарь — ей же еще надо причесаться и накраситься. Сидя в джинсах и бюстгальтере перед зеркалом, она уже старательно выводила черную стрелку над веком, когда Амман, который спал на диване в углу, вылез из постели. С трудом пробираясь между ней и кроватью, он положил руки на ее голые плечи. Горячие влажные ладони чувствовались еще секунд двадцать после того, как он ушел. Блин! Стрелка легла неровно.

— Фамарь! Не сиди так! — заглянула в комнату мать.

Однажды она решила завести с ней разговор о сексе. И начала-таки! Сбиваясь и краснея. Что, мол, ты, Фамарь, уже большая, почти женщина. Скоро мальчики начнут за тобой… Но ты веди себя скромно… Фамарь при этом вспомнила, как «мальчик» Авессалом мастурбирует каждую ночь, думая, что никто не знает об этом. И все ее одноклассники, она готова спорить, делают по ночам то же самое.

— Знала бы ты наших «мальчиков», мама… — несколько укоризненно произнесла Фамарь.

— Мужчины всегда были и будут одинаковы. Гуляют с одними, а женятся совсем на других, — мать покраснела при этих словах, как будто соврала.

Фамарь только удивлялась маминой наивности.

— Мам, а папа был у тебя первым мужчиной? — спросила она, воззрившись на мать в упор. Та еще больше залилась краской, перебирая руками рюши на фартуке. Потом вдруг довольно театрально возмутилась, перейдя на визгливый тон.

— Что еще за вопросы? Кому здесь четырнадцать лет? Мне или тебе?! Ты уроки сделала? — и мать нависла над дочерью. Та молча выскользнула из-под нее, опрокинув чашку. Остатки чая разлились по столу.

— Ну как корова! Бери тряпку и убирай за собой! И еще, — стоя с полотенцем наперевес, продолжила: — Перестань сидеть перед братьями раздетая! Ты уже не маленькая.

— Мам! Ну что, они меня голой не видели? — в глазах Фамарь плясали чертята. Конечно, они видели ее голой, подглядывали. Всегда. И папа тоже видел ее голой.

— Веди себя прилично, я сказала!

Фамарь, не отрывая от матери взгляда, сбросила ее кружку на пол и вышла.

Разговор по душам закончился.

Авессалом поднялся последним, как обычно. С закрытыми глазами, весь взъерошенный, он еле протиснулся мимо Фамарь, сильно потершись об нее бедрами. Комната слишком маленькая, здесь все стоит впритык.

Вечер выдался многообещающим. Братья изыскали-таки способ попасть на порносайт, а Фамарь собиралась «прогуляться». «Dress you sexy!» — выдал телевизор. На экране замелькали языки пламени, кожаные топы в обтяжку, металлические ошейники. Карандаш, кисточки, тени — одноразовая картина. Сексуальное лицо — влажные перламутровые губы, томные глаза. «Sexy baby!» Она старалась удержать отражение в зеркале именно таким. Натянула джинсы, старательно обнажая живот. Хороша! Вот только бы грудь побольше… Это несколько ухудшило ей настроение. А вдруг он ее не поцелует? Увидит, что грудь маленькая, и не поцелует. Вон братья смотрят только на хорошие «буфера». А она ведь тоже сексуальная! Нежная кожа, пухлые губы.

Фамарь приподняла волосы, выгнула спину, опустила пониже джинсы, так, что показалась темная кромка волос. В телевизоре появился мужчина в точно таких же спущенных джинсах. «I’m too sexy…» Она подпевала ему, повторяя его движения. Он так спокойно двигает бедрами, имитируя сношение…

А что будет, если она сейчас снимет джинсы и раздвинет ноги… Фамарь хмыкнула и засмеялась, представив лица братьев. А мать?.. Ой! Будет закрываться и вопить истеричным тонким голосом: «Уберите ее! Уберите!» — потом заломит руки и убежит в спальню, будет там плакать, прихлебывая коньяк из бутылки, которую прячет в ящиках с бельем. Однажды Фамарь нашла у матери эту бутылку, а двумя пододеяльниками ниже коробку с вибратором. Ее тогда разобрал такой смех, что заболел живот. Она хохотала и хохотала, корчась на полу, представляя, как мать орудует этой штукой! Фамарь ужасно захотелось засунуть ее и себе, но сознание того, что она была у матери там… вызывало приступ отвращения.

«Фу! Какая я гадкая», — с удовольствием и без капли стеснения подумала она.

«Yes! I’m sexy! Do you want to be a same?» — продолжал общаться с ней телевизор.

Нет, руки лучше не поднимать. Так грудь кажется еще меньше.

Братья не вмешивались в этот процесс. Ее отражение мелькало то на полированной дверце шкафа, то на стекле окна. Как натягивает джинсы, поправляет бюстгальтер, душится… Наконец, ушла. Картинки стали менее интересными, даже, можно сказать, совсем неинтересными. Авессалом быстро переключал их одну за одной. Как будто читал программное произведение. Нудно, но обязательно. Вдруг еще будет что-то «горяченькое», но увы…

— Дети, вы сделали уроки? — просунулась в дверь голова матери.

— Нам не задано, — вяло протянул Амман, сегодня была его очередь отвечать.

Но мать его уже не слышала. Идя дальше по коридору и что-то напевая, стирала пыль с херувимов в рамках.

Вернулась Фамарь поздно. Грустная. Он ее не поцеловал и клеился к ее подруге. Блондинке с большой грудью, а та смеялась — бюст трясся и только что не вываливался в огромный вырез свитера. Но она же жирная! Корова! Они рассматривали друг друга как-то ночью. У той уехали родители, а по кабельному шел порнофильм. Они смотрели напряженно, прижав к себе подушки, стараясь ничего не упустить. А потом разделись и стали вертеться перед зеркалом, обсуждая, как бы смотрелись на экране. Да, корова больше похожа на тех… На языке сладко вертелось слово «шлюхи». «Шлюхи» — приятное, обтекаемое, наполняющее рот, как молочный коктейль с мороженым, или манная каша с вареньем, или…

Фамарь не удержалась и заплакала, старательно укрывшись одеялом с головой. Горячие слезы быстро намочили подушку, дышать было трудно — она согнулась и высморкалась во внешнюю сторону пододеяльника.

— Ты что, ревешь? — свесился сверху Авессалом.

— Отстань! — рявкнула она и опять накрылась с головой.

— Что-нибудь случилось? — продолжил тот.

— Ничего, — зло буркнула Фамарь. — Все вы, козлы, одинаковые!

На следующий день она собиралась в школу дольше обычного, десять раз переодевалась, не могла найти колготки, красилась, смывала все, опять красилась. Авессалом уже поел и доставал мать насчет карманных денег.

— На что тебе? — упрямо интересовалась мать.

— Так… — объяснение осталось запертым за зубами сына: «На порножурнал, мама. У старого уже слиплись все страницы. Мне нужен новый».

Амман остался на кухне один. Фамарь искала остатки каких-то хлопьев. Нагнувшись и открыв створку кухонного стола, осматривала его недра. Амман поднял голову и застыл. Короткая юбка сестры в таком положении ничего не закрывала, сквозь колготки были видны тончайшие кружевные трусики… А под ними, между ног, была точно такая же промежность, как и у телок в журналах! Потрясенный этим открытием, Амман не мог отвести взгляда от этой еле видной сквозь трусы и колготки щелки. Фамарь вдруг резко повернула голову и поймала его взгляд.

— Что ты пялишься?! — сказала она гневно, но не разогнулась и не присела, продолжая осматривать полки.

Амман молча поставил свою тарелку в раковину и вышел. Забыв про кофе.

День в школе прошел нормально. В столовой Амман услышал смех сестры, обернулся и не сразу ее узнал. «Красивая», — подумал он.

— Кого увидел? — спросил у него друг.

— Сестру… — протянул Амман.

Тот повернулся в указанную сторону и присвистнул.

— Вау! Ничего себе!

Амман вдруг почувствовал гордость и что-то еще…

— Не разевай рот! Прибью, понял?

Ночью Амман не мог заснуть. Плавные очертания фигуры Фамарь под одеялом освещались лунным светом. Серебристым, нежным, манящим…

Амман вытянул губы — девушка с неясными чертами лица целовала его. Ласкалась, забираясь рукой в его джинсы. Он нехотя берет ее за талию и опрокидывает на стол. Как она его хочет! А он медлит, отстраняя ее руки. Но она настойчива, нетерпеливо закусив губы, расстегивает ему ремень, затем молнию. Раздвигает ноги — под короткой юбкой на пуговицах ничего нет. Розовая складка между ногами становится алой. Его член вторгается в эти мокрые, набухшие половые губы, у нее внутри узко и жарко. Она вся выгибается ему навстречу и орет. Маленькая, истекающая соками сучка. Еще! Еще! Глубже, сильнее, быстрее… Она кончает, бьется и извивается на столе…

Амман открыл глаза — с соседней кровати сестра смотрела на него, не отрываясь. Он немного смутился. Она не отводила глаз. Потом откинула одеяло, тоже совершенно голая, — одна рука на груди, а другая между ногами. Нужно отвернуться, не смотреть! Амман приподнялся на локте и немного подался вперед. Фамарь перевернулась на спину, не сводя с него взгляда, — ее рука водила по животу, спускаясь все ниже…

— Дети! Вы спите? — раздался голос матери за дверью.

Фамарь и Амман молниеносно, абсолютно синхронно, накрылись, буквально захлопнулись одеялами, отвернувшись в разные стороны.

Утром никто ничего не сказал, как будто ночью ничего не произошло. Только, пробираясь мимо сестры, когда та красилась, Амман не положил ладони ей на плечи, как обычно.

Это стало их ночной игрой. Согласно молчаливому договору, оба с нетерпением ждали, пока заснет Авессалом и вообще все в доме. Затем начинали с долгого взгляда, тот, кто первый отводил глаза, начинал ласкать себя, второй подключался через несколько минут. Язык Фамарь часто облизывал сухие губы, еле сдерживавшие прерывистое дыхание. Стояла абсолютная тишина, но внутреннее пространство обоих наполнялось стонами и криками. Они учились друг у друга новым ласкам, глядя на руки и повторяя их движения, но очень замысловато. Они угадывали, что себе представляет другой. Амман представлял оральный секс — Фамарь сосала палец или меняла позы, садилась, ложилась, даже вставала. Амман имитировал, как он удерживает ее голову, задвигая свой член глубоко ей в рот. По мере того как их ритм синхронизировался, они приходили к оргазму все быстрее и одновременно. Затем игра сменилась — Фамарь в тот момент, когда была близка к финалу, переставала шевелиться, ожидая, пока возбуждение немного остынет, затем начинала снова. Забава растянулась — теперь она занимала почти час. Наутро оба вставали измученные.

Они почти перестали разговаривать днем. Если один из них находился в комнате, второй старался туда не входить. Под любым предлогом не есть за одним столом. Мать интересовалась, не поссорились ли. Оба резко отвечали: «Нет!» «Нужно как-то их сблизить, — сказала мать Авессалому однажды. — А то так совсем забудут, что они брат и сестра».

— Фамарь… — однажды несмело начал Амман. — Мы…

— Что мы? — с вызовом спросила та.

— Мы…

«Мы должны прекратить. Это неправильно!» — хотел сказать он, но не нашел в себе сил. Все были дома. Мать на кухне, Авессалом в гостиной, смотрит какой-то фильм, периодически бегая на кухню за чипсами, булками и чаем.

Фамарь подошла к Амману вплотную. Дверь оставалась слегка приоткрытой. Положила руку на его член. Амман не выдержал и прижался к ее губам. Нетерпеливо просунул пальцы между ее ногами. Мокрая… Они ласкали друг друга. Бесшумно. Дыша рот в рот. Сознание того, что в любой момент может кто-то войти, сводило с ума, заставляло руки двигаться все быстрее. Шаги матери, она идет или в туалет, или к ним. Быстрее, быстрее…

Взрыв хохота в гостиной заглушил стон Аммана. Он потерял равновесие и ударился плечом о стену — фотографии херувимов попадали с обратной стороны. Фамарь схватила первую попавшуюся футболку и, обернув ею руки, побежала в ванную. Включила воду и стирала ни в чем не повинную вещь. Запах! Этот запах! Он может все выдать.

С утра Фамарь стала открывать форточку. Появление матери в комнате ее бесило. Она боялась, что та почувствует этот запах. Кисло-сладкий ее и острый — спермы Аммана, тот, что щекотал ей ноздри целыми днями. Вся квартира была им пропитана! В школе она то и дело принюхивалась к рукам. Поливалась дезодорантом сверху донизу.

— Ты что так сильно душишься? — как-то спросила ее мать с утра в лифте. Фамарь вздрогнула.

— Как хочу, так и душусь! Не твое дело!

Мать была ошеломлена. Удар агрессии был таков, что у нее пресеклось дыхание. Непроизвольно подавшись назад, она вдруг увидела дочь совершенно другой. Чужой девкой. Здоровой, не по годам размалеванной. Как же она раньше не замечала! Эти ярко-красные губы, обведенные черным карандашом, сосущие конфету на палочке прямо как… как… Она достает ее изо рта, облизывает, опять сосет и чмокает еще при этом.

— Перестань чмокать! Как свинья! — взвизгнула мать.

Фамарь вытащила изо рта конфету и лизнула ее кончиком высунутого до предела языка. Вышла из лифта и, глядя в упор, сказала:

— Как хочу, так и сосу!

С этого времени Фамарь хамила ей ежедневно. Все резче и наглее. Однажды мать дала дочери пощечину. За вопрос, занимались ли они с отцом оральным сексом. Та схватилась за щеку. И, глядя исподлобья красными, сверкающими бешенством глазами, низким и отчетливым голосом сказала: «Старая сука!» И выбежала из кухни. Ночью Аггифа плакала и звонила жаловаться Давиду. Но не сказала, за что ее ударила. Тот обещал поговорить с дочерью.

— А чего она руки распускает?! — был ответ на все.

Давид предупредил дочь, что если она не извинится перед матерью, то он примет меры.

— И что ты мне сделаешь? — выставив вперед бедра, спросила та.

А что он ей сделает? У нее такой возраст… Давид, правда, не знал, как себя вести. Потому перестал вмешиваться вовсе.

Ночью Фамарь пошла в ванную. Набрав воды, легла в душистую пену. Как хорошо и горячо. Высунув из воды ногу, она разглядывала ее. Какая красивая! Стройная, с нежной кожей, с еле заметными мокрыми волосками. Приподняв над водой темно-коричневые соски, она пощипала их и с удовольствием ощутила томление внизу живота. Проводя по груди ладонями, чувствовала, как она напрягается, становится твердой, большой. Мужчина стоит напротив нее, у него эрекция, он вот-вот на нее набросится… Тихие шаги в коридоре заставили ее очнуться. Кто это? Авессалом или Амман? Она шлепнула руками по воде, чтобы знали, что она в ванной. Ручка двери повернулась. На пороге стоит Амман. Фамарь села в ванной так, чтобы ее грудь оказалась над водой, выгнувшись навстречу брату.

Тот подошел и опустил руку в воду.

— Запри дверь, — приказал чужой, низкий голос, вибрирующий от животной страсти.

Амман молча запер дверь, разделся и влез в ванну. Вода перелилась через край, расплескавшись по кафелю. Они бешено целовались, лаская друг друга, повторяя те движения, что видели ночами. «Это же мой брат! — стучало в голове у Фамарь. — Это брат!» Боже! Она сейчас закричит. Поглаживая его член, ей очень хотелось лизнуть его. Чтобы он удерживал ее голову за волосы. Она схватила губами палец Аммана. В ванне было неудобно и слишком шумно. Вода булькала так, что, наверное, слышно во всей квартире. Фамарь поднялась, увлекая за собой брата. Сорвав с крючка первый попавшийся халат, Амман бросил его на мокрый пол. Они почти упали вниз. Моментально, с огромной силой, он проник в нее.

Фамарь пронзила острая боль, она зажала себе рот и впилась зубами в ладонь, чтобы не закричать. Другой рукой она попыталась оттолкнуть Аммана. Он делает ей больно! Совсем все не так! Слезь с меня! Холодный, противный, мокрый пол! Дубина с острыми крючьями раздирает ей внутренности! Слезь, скотина! Перестань! Хватит!!! Она колотила и царапала, но остановить его уже можно было, только убив. Не обращая внимания на ее сопротивление, он прижал ее всем весом к полу. Больно удерживая ее руки за кисти в своей ладони, огромной и сильной, как тиски, он резко и быстро всаживал в нее свой член.

Вонзающийся в мягкое тело окровавленный клинок поднимается и опускается бесчисленное количество раз. Фамарь билась в истерике, но Амман зажимал ей рот другой ладонью, чтобы ни один звук не проник наружу. Боль! Боль! Боль! Но должна быть тишина! Амман, напрягшись всем телом, вцепился зубами ей в плечо, сжав ее руки так, что тонкие запястья жалобно хрустнули, а на губах Фамарь, с обратной стороны, появился соленый привкус крови. Как будто он разодрал ей и рот тоже. Все…

Слезы неудержимым потоком катились по щекам. Она вся тряслась. Спихнув, наконец, с себя Аммана, Фамарь отползла к стене. Тот поднялся и увидел, что это его сестра, вся бледная, дрожит и плачет в углу возле раковины. Весь мир сосредоточился на алой полоске, тянувшейся от халата к огромной рваной ране, истекавшей не прозрачным, вязким нектаром оргазма, а кровью. Родной кровью.

— Нет… я… это не… я… — он протянул руку, хотел просить прощения, умолять, умереть… Туман постепенно рассеивался. Предметы обретали очертания. Она оттолкнула протянутую руку и плюнула ему в лицо. Потом вскочила и выбежала из ванной.

Амман сидел на полу, оглушенный, раздавленный, перемолотый в прах. Нужно все убрать, чтобы никто ничего не увидел… Халат матери! Черт! Весь мокрый, грязный, в кровавых пятнах! Амман пытался выстирать его прямо в ванне, наполненной остывшей грязной водой. Но пальцы не гнулись, мысли метались в беспорядке. Наконец, он окинул последним взглядом помещение. Кажется, ничего не заметно… Осторожно пробравшись на свой диван, он упал и мгновенно заснул.

— Что случилось с моим халатом? — спросила мать, войдя утром в детскую, сразу глядя на Фамарь.

— Не знаю, — ответила та, вылезая из-под одеяла совершенно голой — как легла вчера.

Мать отшатнулась, увидев на плече дочери сине-черные следы зубов. Засосы по всей груди, синяки от пальцев на запястьях.

— Что это?! Что это такое?! — закричала она, одновременно с этим осыпая дочь пощечинами и ударами.

— Не смей ее трогать! — Амман, тоже раздетый, схватив мать, вынес ее из комнаты.

У той был нервный припадок.

— Проститутка! Малолетняя шлюха! — мать рыдала и рвалась обратно. — Убью сучку! Четырнадцать лет, а уже!..

Неожиданно Фамарь вылетела из детской, все так же неодетая, и, пользуясь тем, что Амман держит мать, встала перед ней и заорала:

— Да! Я сегодня ночью трахалась! Ясно? Трахалась с Амманом, с собственным братом, прямо на твоем халате! У тебя под носом, в ванной!

Мать свалилась на пол, тяжело, как спиленное дерево.

— Выродки… Выродки… — она лежала, колотила белыми от напряжения кулаками то по полу, то по своей голове и стонала.

Фамарь перешагнула через нее и демонстративно спокойно стала собираться в школу, не закрывая дверь в комнату и не одеваясь. Достала косметику, она вся крошилась, тональника выдавилось слишком много, карандаш рисовал неровно. Но она продолжала, включила телевизор. Подчеркнуто, не обращая внимания на лежащую на полу мать, перешагивала через нее, рылась в холодильнике. Все так же — голая. Вся в синяках, следах зубов и засосах. С красным, возбужденно и агрессивно торчащим клитором, который она иногда поглаживала.

Авессалом смотрел на Аммана безумными глазами. В этот день в школу пошла одна Фамарь, одевшись только перед самым выходом.

Никто об этом больше не вспоминал. Мать все время молилась, заболела и умерла от сердечного приступа. Она так ничего и не рассказала мужу. Дети тоже молчали.

В день поминок, когда собрались все родственники, Фамарь встала из-за стола и пошла мыть руки. Авессалом выскользнул за ней. В ванную. Подошел сзади и сдавил ее голову руками. Вот сейчас он перемелет руками эту мерзкую черепную коробку, так что глаза вылезут у нее из орбит, и желтые, цвета детского дерьма, мозги зальют ему руки. Возьмет и разорвет ее пополам.

— Сука, какая ты сука… — повторял он, глядя ей в глаза через зеркало. Потом поцеловал в основание шеи. Отошел, запер дверь ванной. Задрал юбку и грубо трахнул.

— И ты такой же, братик, — ехидно сказала ему Фамарь, поглаживая себя между ног, по которым стекала его сперма. — А знаешь, я еще хочу. В рот. Давай, я у тебя отсосу, чтобы ты не мучился на своей полке каждую ночь, кончая на журналы. — И встала перед ним на колени.

Видя, как широко открытый рот, с пульсирующим, как у змеи, языком и белыми острыми зубами, приближается к нему, Авессалом резко развернулся и что было силы наотмашь ударил ее по лицу всей ладонью. Кровь из разбитого носа и губ забрызгала стену.

— Дрянь… — Авессалом остервенело лупил ее ногами в живот, в грудь, куда попало.

А она смеялась, получала удары и смеялась. Разорванная на груди блузка открывала соски, торчащие, как наточенные рога. Авессалом выбился из сил и рухнул, прислонившись спиной к запертой им же самим двери. Нет выхода! Нет воздуха! Только кисло-сладкая, удушливая, склизкая вонь лезла к нему в нос, в рот, булькала в горле! Авессалом блевал на пол, а Фамарь мастурбировала перед ним, широко раздвинув ноги, засовывая в себя всю кисть, выворачивая влагалище чуть ли не наизнанку. Безумные глаза закатились от наслаждения, и ее громоподобный хохот, от которого разом потрескались все жирные ангелы в рамках, кастрировал его.

Фамарь оказалась в психиатрической больнице.

— …Мать ненавидела меня. Постоянно придиралась… отец был на ее стороне. Когда мне было четырнадцать, братья по очереди насиловали меня, а мать, узнав об этом, — просто избила! — Фамарь заливалась слезами, соплями и слюнями. Врач участливо смотрел на нее, проникаясь подлинным сочувствием. Бедная девочка.